Холт Виктория. Наследство Лэндоверов

   Позже в тот же день я узнала причину этого. Мы направили лошадей к болотам. Воздух там был особенно свежим, бодрящим. Я села на траву, прислонившись к большому камню. Яго присел рядом.
   — Что случилось? Почему вы не хотите мне сказать? — спросила я.
   Он помолчал, потом заговорил:
   — Помните ферму, которую я показал вам?
   — Да.
   — Возможно, нам придется там поселиться в ближайшее время.
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Боюсь, что мы будем вынуждены продать Лэндовер.
   — Продать Лэндовер! Как же так! Ваша семья жила там с незапамятных времен.
   — Я сейчас серьезно говорю, Кэролайн. Нам не по средствам жить в нем. Дом разрушается буквально на глазах, а чтобы его привести в порядок нужно целое состояние, поэтому скоро… если он еще продержится.
   — О, как жаль! Я понимаю, что вы испытываете.
   — Поль в отчаянии, но добиться помощи не может. Он сейчас находится в Плимуте, ходит по юристам и банкирам… пытается раздобыть денег. Он не хочет сдаваться, хотя все ему говорят, что дело безнадежно и другого выхода нет, как расстаться с домом. Поль думает, что ему удастся что-то придумать, но сам еще не знает что. Такой у него характер. Если он принимает какое-нибудь решение, то ни за что не идет на попятный. Он все время твердит, что найдет способ спасти дом. Однако нужно целое состояние, чтобы отремонтировать здание. Слишком долго ничего не делали, говорят специалисты. Всегда казалось, что раз дом держался четыреста лет, то он будет стоять вечно. Может быть, он и простоял бы еще… если бы у нас были средства на ремонт. Но у нас их нет, Кэролайн, вот и все.
   — Что вы собираетесь делать?
   — Наш поверенный пришел к заключению, что дом придется продать.
   — О нет!
   — Да. Он говорит, это единственное, что нам остается. Отец погряз в долгах, его преследуют кредиторы. Деньги раздобыть необходимо. По словам нашего поверенного, мы должны считать себя счастливыми, что у нас есть эта ферма, где можно будет жить.
   — Но это ужасно. И все эти предки…
   — Остается одна единственная надежда.
   — Что вы имеете в виду? — Он расхохотался.
   — Что не найдется покупателя на дом.
   Я посмеялась вместе с ним, уверенная, что это шутка. Он любил поддразнивать меня. Я никогда не знала, сколько в его рассказах о народных обычаях правды, а сколько выдумки.
   Сейчас я не сомневалась, что он говорит несерьезно. Поместью Лэндовер не угрожала опасность перейти в чужие руки. Это было невозможно!
   До моего дома мы мчались наперегонки. Он весело помахал мне рукой на прощание и сказал:
   — Завтра в то же время.
   Я была уверена, что в Лэндовер Холле все в порядке и уж во всяком случае и наполовину не так плохо, как он изобразил.
   Через несколько дней, собираясь на прогулку, я подошла к домику привратника, когда оттуда вышел Джеми Макджилл.
   — Добрый день, мисс Кэролайн, — приветствовал он меня.
   — Добрый день, Джеми. Сегодня довольно душно. Пчелы понимают это?
   Выражение его лица изменилось.
   — Понимают, мисс Кэролайн, можете мне поверить. О погоде они всегда все знают. Когда приближается гроза, например, они это чувствуют заранее.
   — В самом деле? Пчелы поразительные создания, мне это известно. Они всегда меня интересовали.
   — Правда?
   — О да. Я хотела бы побольше узнать о них.
   — Они стоят того. — Над его головой пролетела пчела, и он засмеялся. — Знает ведь, о ком я говорю.
   — Неужели знает?
   — Старый лентяй.
   — О, так это трутень?
   — Да. Ничего не делает, в то время как работники трудятся, собирая нектар, а матка откладывает яйца. Но придет и его черед, когда у матки начнется брачный полет.
   — Вы всегда любили пчел?
   — Не только пчел, но и всех живых существ, мисс Кэролайн. Ульи у меня были и до того, как я приехал сюда, правда, не так много. Это чудесные маленькие создания. Умные, работящие. Всегда знаешь, чего от них можно ожидать.
   — Это великое дело… знать, чего можно от кого-то ожидать. Цветы у вас тоже замечательные. У вас к ним особый подход, говорят, как и к пчелам.
   — Да, я люблю цветы… люблю все, что растет. А там у меня живет птичка. — Он кивнул головой в сторону домика. — Она сломала крыло. Не думаю, что удастся полностью се вылечить, но немного лучше ей, наверно, станет.
   — В сад вышла кошка, замяукала и стала тереться о его ноги.
   — Есть у вас и другие животные? — спросила я.
   — Да, старый Лайонхарт^[4], породы Джек Расселл. Очень хороший пес. Он и кот Тигр живут здесь постоянно.
   — Ну и пчелы, конечно.
   — О да, и пчелы. Другие же приходят и уходят. Эта птичка… она пробудет у меня еще некоторое время, но жизнь в доме не для птиц.
   — Как она, наверно, грустит, что стала калекой, особенно, если помнит то время, когда жила на свободе. Как вы думаете, у птиц есть память?
   — Я думаю, мисс Кэролайн, что Господь Бог наделил все живые существа такими же способностями, как и нас. — Он поколебался, потом продолжил: — Не хотите ли зайти на минутку? Вы могли бы посмотреть на птичку.
   Я с радостью согласилась.
   Нам навстречу выбежала собака. Казалось, она довольно агрессивно настроена.
   — Все в порядке, Лайон. Это друг, — сказал Джеми.
   Собака остановилась и бросила на меня подозрительный взгляд. Джеми наклонился и погладил ее. Собака посмотрела на него с рабской преданностью.
   Это счастливый человек, подумала я.
   Джеми показал мне птичку со сломанным крылом. Он любовно держал ее, и я увидела, что в его ласковых руках птичка сразу успокоилась.
   В домике Джеми была маленькая гостиная, очень уютная и безукоризненно чистая. Мы сидели там, разговаривая о пчелах. Джеми сказал, что, если я захочу, он как-нибудь, в хорошую погоду, поведет меня к ульям и представит пчелам.
   — Сначала нужно будет вас охранять. Случается и им ошибаться. Они могут подумать, что вы пришли, чтобы разрушить ульи.
   Беседа с Джеми была для меня в своем роде так же интересна, как и разговоры с Яго Лэндовером. Он рассказал, что начал с одного роя и постепенно довел их количество до десяти.
   — Видите ли, мисс Кэролайн, их понимать нужно. Уважать их чувства. Они знают, что в случае сильной жары или холода, я защищу их. В интересах пчеловода создавать для них наилучшие условия для постройки сотов и выведения потомства. О, я многому научился. Были и неудачные попытки и ошибки. Сейчас, как мне кажется, у меня самое благоустроенное пчеловодство во всем Корнуолле.
   Я уверена, что это так.
   Моим пчелам ничто не угрожает — они полагаются на меня, а я на них. Они знают, что о них позаботятся, когда плохая погода помешает им добывать себе пищу. Как-нибудь я покажу, вам, как я их подкармливаю сахарным сиропом из бутылок с широким горлышком. Но это только с наступлением холодов. В обычное время у них не должно быть слишком много влаги. Когда я кипячу сахар, то добавляю туда немного уксуса — это препятствует кристаллизации. Ах, я, должно быть, надоел вам, мисс Кэролайн. Начав говорить о пчелах, я уже не могу остановиться.
   — Мне все это очень интересно. Как вы думаете, когда я смогу посмотреть на ульи?
   — Сегодня же вечером поговорю с пчелами. Расскажу им, что вы им симпатизируете… Они поймут. Но заметьте, они и сами скоро все это выяснят.
   Я подумала, что Джеми, пожалуй, чрезмерно дает волю своему воображению, но он меня интересовал, и я стала навещать его, когда проходила мимо. Иногда заходила в дом, иногда мы разговаривали в саду.
   Кузина Мэри относилась к этому одобрительно.
   — Далеко не всякому придет в голову проявить к нему интерес. Он хороший человек. Я называю его нашим шотландским святым Франциском. Это ведь тот, который постоянно заботился о животных, верно? Я полагаю, ты знаешь о нем? Ну конечно, знаешь.
   Я чувствовала, что у меня теперь трое настоящих друзей — кузина Мэри, Яго Лэндовер и Джеми Макджилл, и жизнь в Корнуолле стала для меня особенно приятной. Мне просто не верилось, что еще совсем недавно я со страхом думала о поездке туда.
   Кузина Мэри рассказывала мне о тех временах, когда мой отец и.тетя Имоджин приезжали в Трессидор Мэнор на летние каникулы.
   — Братья не очень-то между собой ладили, — говорила она, — я имею в виду моего отца и твоего дедушку. Папа часто говорил, смеясь: «Он думает, что Трессидор достанется его сыну, однако его ожидает немалое разочарование».
   — Я знаю, как папа отнесся к этому, — сказала я.
   — Да. Я никогда не отдам Трессидор. Он мой… до самой смерти.
   Я спросила у кузины Мэри, какого она мнения о Лэндоверах. Неужели им действительно придется продать поместье?
   — Такие слухи ходят, — ответила она. — Давно уже ходят. Старика это сломит — ведь виноват во всем никто иной, как он. У них в роду и раньше бывали игроки, но до полного развала довел именно Джонас. Если бы Поль родился немного раньше, ему, может быть, и удалось бы приостановить разрушительный процесс. Я слышала, что он обладает хваткой, в самом деле беспокоится о поместье и, возможно, сумел бы привести его в порядок. Беда не только в долгах старого Джонаса, но и в необходимости срочного ремонта дома. Какое безумие не заниматься этим вовремя!
   — Яго, по-моему, очень расстроен.
   — Не мудрено. Но это ничто по сравнению с тем, что должен испытывать его брат. Яго еще достаточно молод и может оправиться.
   — Значит, Поль намного старше?
   — Поль — мужчина.
   — Яго почти семнадцать.
   — Совсем еще мальчик, по сути. Но они сами навлекли на себя беду. Если бы это случилось по Божьей воле, как говорится, они вызывали бы большее сочувствие.
   — А я думаю, что люди больше страдают, когда несчастье происходит по их собственной вине.
   Мне показалось, что я прочла одобрение во взгляде, который бросила на меня кузина Мэри. Она потрепала меня по руке.
   — Я рада, что ты приехала. Твое присутствие мне приятно.
   — Звучит, как прощальная речь.
   — Надеюсь, мне еще не скоро придется произносить такую речь.
   Мы все больше привязывались друг к другу, кузина Мэри и я, это было очевидно.
   Через некоторое время Джеми Макджилл повел меня знакомиться с пчелами. Он напялил мне на голову диковинный чепец; концы его спускались на мой корсаж, а лицо закрывала сетка, позволявшая мне видеть. На руки я натянула толстые перчатки, после чего мы направились к ульям. Должна признаться, что мне стало Довольно страшно, когда пчелы, жужжа, закружились вокруг меня. Они кружились и вокруг Джеми, а некоторые садились к нему на голову и плечи, но не жалили. Он представил меня:
   — Это мисс Кэролайн Трессидор. Я говорил вам о ней. Она гостит у своей кузины и хочет познакомиться с вами. Она вам друг.
   Он стал вынимать соты из ульев. Меня поразило, что пчелы позволяли ему это. Работая, он все время разговаривал с ними.
   Потом мы вернулись в дом, и я сняла с себя странное одеяние.
   — Они признали вас, — заявил Джеми. — Я это понял по их жужжанию. Ведь это я сказал им о вас, видите ли, а мне они доверяют.
   Благорасположение ко мне пчел повлияло на наши с Джеми отношения. Возможно, он испытывал теперь ко мне большее доверие, стал со мной более откровенным. По его словам, он тосковал по своей родной Шотландии, хотел снова увидеть ее озера, ее туманные дали.
   — Озера там не такие, как здесь, мисс Кэролайн, и холмы тоже. У нас они высокие и каменистые. Временами в них появляется что-то пугающее. Я тоскую по ним, сильно тоскую.
   — Вы думаете иногда о возвращении на родину? — Он с ужасом посмотрел на меня.
   — О нет… нет. Я никогда бы не мог этого сделать. Дело в том… там ведь Дональд… а он такой… из-за него мне и пришлось уехать… бежать… как можно дальше. Я всегда боялся Дональда. Мы выросли бок о бок.
   — Это ваш брат?
   — Мы были так похожи. Люди нас не различали. Который Дональд… который Джеми? Никто не знал..: даже наша мать.
   — Значит, вы были близнецами?
   — Дональд нехороший человек, мисс Кэролайн. Он, в самом деле, плохой. Мне нужно было уехать от Дональда. Но я надоедаю вам, рассказывая о том, что для вас неинтересно.
   — Люди меня всегда интересуют, Джеми, я люблю узнавать о них. Это так увлекательно.
   — Я не могу говорить о Дональде… о том, что он сделал. Я должен прогнать эти мысли.
   — Он был очень плохим? — Джеми кивнул.
   — Так вот, мисс Кэролайн, сегодня вы познакомились с моими пчелами.
   — Я рада, что они признали во мне друга. Надеюсь, что и вы так ко мне относитесь.
   — Я с самого начала понял, что вы друг. — Он наклонился ко мне и добавил: — Забудьте о том, что я вам сказал о Дональде. Я говорил необдуманно.
   — Мне кажется, когда о чем-нибудь неприятном расскажешь, делается легче.
   Он покачал головой.
   — Нет, я должен забыть о Дональде, как будто его никогда и не было.
   И я была вынуждена побороть желание более подробно расспросить Джеми о Дональде: было заметно, что он и так уже сильно взволнован и сожалеет о том, что заговорил о брате.
   После этого случая он никогда о нем не упоминал, хотя я несколько раз пыталась повернуть разговор в этом направлении. Он меня искусно отвлекал в сторону, и я пришла к заключению, что если буду настаивать, то рискую стать нежеланной гостьей в домике у ворот.
   Я часто писала Оливии. Мне казалось, что мы с ней разговариваем, и я с нетерпением ожидала ответных писем.
   По ее словам, жизнь в нашем доме шла, как обычно. Большую часть времени она проводила в деревне. После празднования юбилея не было причин приезжать в Лондон.
   Мисс Белл тоже написала мне один раз. Ее письмо не содержало ничего, кроме голой информации: она благополучно добралась до дому; они с Оливией начали читать «Падение Римской империи» Гиббонса; погода стоит необыкновенно теплая. Все это меня не интересовало.
   Наконец от Оливии пришло письмо совсем непохожее на предыдущие. Вот, что она писала:
   «Дорогая Кэролайн!
   Я так скучаю по тебе. У нас теперь заговорили о том, что мне пора «выезжать». Ведь мне скоро исполнится семнадцать, и папа сказал мисс Белл, что, по его мнению, я должна дебютировать в свете. Я очень боюсь этого. Мне противна мысль о вечеринках и знакомствах. Я для этого не гожусь. Вот тебе бы все это подошло. Здесь по-настоящему мне и поговорить не с кем… Мисс Белл уверяет меня, что это необходимо: нужно только примириться с этим, и все будет хорошо.
   Мама так и не вернулась. Она никогда не вернется. Я сначала думала, что она уехала ненадолго, но о ней никто не говорит, а когда я упоминаю о ней при мисс Белл, она сразу меняет тему, как будто здесь кроется какая-то постыдная тайна.
   Мне хотелось бы, чтобы мама вернулась. Папа теперь еще более суров, чем обычно. Он почти всегда в Лондоне, а я в деревне, но если я начну «выезжать», то мне придется жить там, понимаешь? О, как я мечтаю о твоем возвращении.
   Когда же ты приедешь? Я спросила об этом мисс Белл. Она ответила, что это будет зависеть от папы. «Но ведь папе хочется, наверное, видеть свою родную дочь», сказала я. Она отвернулась и медленно проговорила: «Кэролайн вернется тогда, когда ваш отец сочтет это нужным и своевременным».
   Мне это показалось очень странным. Вообще все так загадочно, Кэролайн, а когда я думаю о своем появлении в обществе, мне делается страшно.
   Пиши почаще. Мне очень интересно узнавать о пчелах и об этом странном человеке в домике у ворот, о Лэндоверах и кузине Мэри. Чувствую, что все они тебе нравятся. Постарайся только не любить их сильнее, чем меня, хорошо? И не привязывайся к Трессидор Мэнору больше, чем к нашему дому.
   Попробуй, может быть, тебе удастся уговорить кузину Мэри отослать тебя домой. Она могла бы написать тете Имоджин или еще как-нибудь это устроить.
   Помни, что мне тебя недостает. Если бы ты была дома, жизнь здесь и наполовину не была бы такой тяжелой. Твоя любящая сестра
   Оливия Трессидор ».
   Я много думала об Оливии. Как было бы хорошо, если бы она могла присоединиться ко мне в Корнуолле и делить со мной это беззаботное существование, поглощающее меня целиком.
   Иногда мне казалось, что моя жизнь здесь будет продолжаться всегда, но, конечно же, я ошибалась.
   Временами Яго Лэндовер выглядел очень грустным. Я догадывалась, что у него серьезные причины для беспокойства, так как это было совершенно несвойственно его натуре.
   Он сказал мне, что продажа дома, по-видимому, единственный выход для их семьи.
   Я постаралась утешить его:
   — У вас останется эта прелестная старая ферма, и вам не придется уезжать далеко.
   — Неужели вы не понимаете, что от этого еще тяжелее? Жить рядом с Лэндовером и знать, что он принадлежит другим!
   — Это ведь только дом.
   — Только дом! Это Лэндовер! Он оставался нашим жилищем в течение веков… а теперь мы теряем его. Вам легко говорить, Кэролайн, вы не понимаете, чем он является для нас. — Он помолчал, потом снова заговорил: — Вы ведь видели его только снаружи, никогда не были в самом доме. Я хочу показать вам Лэндовер, тогда вы, может быть, поймете.
   Вот так получилось, что я посетила Лэндовер Холл, подпала под его очарование и полностью осознала, какие страдания переживают его владельцы.
   К этому времени я успела полюбить Трессидор Мэнор. Несмотря на свою древность, он был очень уютным. О Лэндовере это трудно было сказать. Он был импозантен, великолепен, хотя и запущен. Едва я вошла внутрь, как мне стало ясно, насколько важно не дать ему погибнуть. Уже издали я оценила все величие его зубчатых стен, а когда прошла под воротами во двор, дрожь восторга охватила меня. Было такое чувство, что время остановилось в этих толстых стенах. Я попала прямо в четырнадцатый век — время постройки дома.
   Мы прошли через тяжелую, обитую гвоздями дверь и очутились в пиршественном зале. Я знала, что Яго безгранично гордится своим родовым поместьем, а теперь окончательно поняла его чувства.
   — Лэндовер был построен в четырнадцатом веке, но с тех пор его не раз восстанавливали и перестраивали. По-степенно он вырос до нынешних размеров, однако пиршественный зал — одно из самых старых помещений здания — остался, как был. Более поздние поколения произвели единственное изменение — перенесли очаг. Изначально он находился в центре зала, я покажу вам, где именно. А нынешний большой камин был поставлен уже в эпоху Тюдоров. Наверху вы видите галерею менестрелей. Посмотрите на панели — они свидетельствуют о возрасте зала. — От восхищения я утратила дар речи. — Вот наш фамильный герб, а вот генеалогическое древо. В орнамент над камином вплетены инициалы Лэндоверов, живших здесь во время его возведения. Можете вы себе представить, что здесь будут жить совсем чужие люди, не имеющие к нам никакого отношения?
   — О, Яго, это невозможно. Надеюсь, что этого никогда не случится.
   — Вот там начинается крытый переход, ведущий на кухню, но туда мы не пойдем: у прислуги сейчас, должно быть, время послеполуденного отдыха. Наш приход был бы для них неприятен. Двинемся дальше.
   Мы поднялись на несколько ступенек в столовую. За окнами простирались лужайки, сады. На стенах висели гобелены на библейские сюжеты. Длинный стол был уже накрыт к обеду. На обоих его концах стояли канделябры. На большом серванте были расставлены блестящие серебряные блюда для подогревания пищи. Трудно было поверить, что этот дом обречен.
   В часовне, куда он затем ввел меня, царила приглушенная атмосфера. Это помещение было более просторным, чем часовня в Трессидоре, и я почувствовала благоговейный трепет, услышав, как гулко отдаются наши шаги по мраморным плитам пола. Каменные стены были покрыты резьбой, изображающей сцены распятия Христа. Цветные витражи были очень красивы, а алтарь украшен такими сложными барельефами, что понадобились бы долгие часы, чтобы разобрать все, что они представляют.
   Потом мы зашли в солярий — восхитительную комнату с множеством окон, светлую и солнечную, в полном соответствии со своим названием. В простенках между окнами висели портреты многочисленных поколений Лэндоверов и других знатных особ.
   Все здесь дышало древностью и повествовало о семье, построившей этот дом и сделавшей его своим обиталищем.
   Я подумала о горечи моего отца в связи с утратой Трессидор Мэнора, о гордости, которую старый дом внушал кузине Мэри, о ее решимости во что бы то ни стало удержать его в своих руках, и мне стала еще более понятна трагедия, угрожавшая Лэндоверам.
   В то время как я была поглощена рассматриванием гобеленов, мне показалось, что кто-то вошел на галерею. Я резко обернулась и увидела Поля Лэндовера. Мы не встречались с ним после того, как познакомились в поезде, но я сразу узнала его.
   — Мисс Трессидор, — поклонился он.
   — Добрый день, мистер Лэндовер. Ваш брат показывает мне дом.
   — Вижу.
   — Он такой замечательный. — Я почувствовала, что мои губы дрожат от волнения. — Я понимаю… Я не могла бы этого вынести…
   — Значит, брат говорил с вами о наших неприятностях, — довольно сухо, как мне показалось, сказал Поль.
   — А зачем скрывать? — вставил Яго. — Голову даю на отсечение, что об этом все уже знают.
   Поль Лэндовер кивнул.
   — Ты прав. Нет никакого смысла делать тайну из того, что скоро… очень скоро станет достоянием гласности.
   — Ты хочешь сказать, что больше не надеешься? — спросил Яго.
   Поль покачал головой.
   — Сейчас нет. Может быть, со временем нам и удастся найти выход.
   — Как грустно, — проговорила я.
   Поль Лэндовер несколько секунд смотрел на меня, потом рассмеялся.
   — Разве так принимают гостей? Мне стыдно за тебя, Яго. Предложил ты, по крайней мере, закусить?
   — Я зашла только посмотреть дом.
   — А я думаю, что вы с удовольствием выпили бы… чаю. Я прав?
   — Мне вполне достаточно удовольствия, которое я испытываю, осматривая дом.
   — Вы делаете нам честь. Трессидоры не часто нас навещают.
   — Очень жаль. Я думаю, кто угодно счел бы себя польщенным, если бы его пригласили сюда.
   — Мы редко теперь принимаем гостей, правда, Яго? Все, что мы способны еще сделать, это удержать крышу над головой, но и она, позвольте вам сказать, дорогая мисс Трессидор, угрожает обвалиться. — Я в страхе посмотрела на него. — О, все-таки не сию минуту. Мы, наверно, получим новое предостережение. Мы уже получили несколько. Что ты успел показать мисс Трессидор, Яго? — Яго объяснил. — Здесь есть еще что посмотреть. Вот мы как поступим. Через полчаса приведи мисс Трессидор в мою приемную. Мы угостим ее чаем, чтобы отметить это событие: посещение Лэндовер Холла представительницей семьи Трессидор.
   Яго сказал, что так и сделает, и Поль оставил нас.
   — Дела, видно, совсем плохи, — заметил Яго, — если он так заговорил. Обычно он очень сдержан, когда речь заходит о наших неприятностях. — Он пожал плечами. — Но что толку говорить о том, чему нельзя помочь? Пойдемте.
   Там было так много интересного. Длинная галерея с новой серией портретов, парадная спальня, где время от времени останавливались королевские особы; целый лабиринт спален, гостиных и переходов. За окнами вдали простирался прекрасный парк. Некоторые окна выходили во двор, и на противоположных стенах были вырезаны фантастические фигуры, угрожающие непрошенным гостям, как мне подсказало воображение.
   Постепенно мы добрались до небольшой прихожей, ведущей, по-видимому, в спальню Поля. Там стоял столик с подносом, на котором находилось все для чая.
   Поль встал, когда я вошла.
   — Вот и вы, мисс Трессидор. Ну как, ваше высокое мнение о Лэндовере не поколебалось за это время?
   — Мне никогда еще не выпадало счастье, — горячо ответила я, — видеть такой замечательный дом.
   — Вы навсегда завоевали нашу признательность, мисс Трессидор. Тем более, что сами пришли из Трессидор Мэнора.
   — Это действительно прелестное поместье, но ему недостает этого великолепия, этого величия…
   — Как вы добры! Как любезны! Хотелось бы мне знать, согласна ли с вами мисс Мэри Трессидор.
   — Уверена, что согласна. Она всегда говорит то, что думает, а я полагаю, нет на свете человека, который отказался бы признать… признать…
   — Превосходство нашего дома? — Я заколебалась.
   — Они такие разные.
   — А, вы сохраняете верность кузине Мэри. Ну что ж, сравнения, как говорят, не всегда уместны. Достаточно того, что вы восхищаетесь нашим домом. Как удачно, что вы пришли… еще вовремя.
   Я подумала, что эта трагедия завладела всеми его помыслами, мне стало его страшно жаль, гораздо больше, чем Яго.
   Он улыбнулся мне, и выражение его лица, которое раньше показалось немного суровым, смягчилось.
   — Сейчас подадут чай. Вы окажете нам честь, мисс Трессидор? Считается, что разливать чай должна дама.
   — С удовольствием, — ответила я и присела к столу. Подняв тяжелый серебряный чайник, я стала наливать чай в прелестные севрские чашки. — Молоко? Сахар? — спрашивала я, чувствуя себя совсем взрослой.
   Разговор вел в основном Поль. В присутствии брата, как я заметила, Яго был гораздо более сдержан, чем обычно. Поль расспрашивал меня о впечатлении, произведенном на меня Корнуоллом, о моей жизни в Лондоне и нашей усадьбе. Я отвечала ему со своей всегдашней живостью, но только до тех пор, пока он не заговорил об отце; тот всегда казался мне чужим человеком, а в настоящее время особенно. Меня удивило, как быстро Поль Лэндовер почувствовал это. Он сразу сменил тему.
   Наша встреча глубоко взволновала меня. Конечно, я была возбуждена тем, что нахожусь в этом старинном доме, и в то же время мне было грустно видеть, как страдает эта семья от угрожающей ей потери родового гнезда. В обществе Поля Лэндовера я испытывала подъем и радовалась, что он наткнулся на нас с Яго, когда мы осматривали дом, и принимал меня, как гостью.