Холт Виктория. Наследство Лэндоверов

   — Я что-то такое слышала. Была туманная ночь, и человек заблудился на пустоши. Ходил кругами, пока окончательно не заблудился. Но это что-то не совсем похожее на то, про что вы рассказали. Наверное, это другой случай…
   — Ничего он не потерялся. Его манили— голоса. Туманная ночь, говорите?.. Англо-саксы всему и всегда изобретают практичные объяснения.
   — А особый взгляд, на вещи есть только у кельтов? У кельтов и у корнуолльцев?
   — У нас он развит больше, чем у кого бы то ни было еще. Его заманили голоса, зову которых он не имел сил противиться. Он вынужден был спускаться все ниже и ниже… в шахту.
   — Ну, хорошо, Джеми. Пусть будет по-вашему. Не возражаю. В любом случае история мрачная. Но не волнуйтесь. Если я услышу голоса, я со всех ног убегу подальше от старой шахты. Между прочим, похоже, ваша смесь в соуснике подгорела. Чувствуете запах?
   Джеми вновь переключил внимание на соусник, когда смесь была готова, он убрал ее остужаться. Потом заговорил о пчелах, о том, сколько они могут давать меда. Сказал, что серьезно подумывает о новом улье.
   Он вновь успокоился и перестал походить на мрачного провидца, распространяющегося о мистических вещах.
   После этого визита я почувствовала себя лучше и на время забыла о тех тучах, которые сгущались у меня над головой…
 
   Недели сменяли одна другую. Постепенно я заставила себя полностью погрузиться в заботы о поместье, но уверенность в завтрашнем дне не пропадала. Кузина Мэри с каждым днем все больше на меня полагалась. Мы постоянно обсуждали хозяйственные вопросы, в которые я ушла с головой.
   Я старалась больше не видеться с Полем. На людях мы, конечно, встречались. Когда он являлся гостем Трессидора или мы с кузиной Мэри бывали в Лэндовере. Мне казалось, что в нем кроется какая-то внутренняя напряженность, он выглядел таинственным. Выражение его глаз, впрочем, менялось, как только ему удавалось увидеть меня. Поль словно оживал, тут же подходил ко мне и заводил непринужденный разговор, который ни у кого не мог вызвать никаких подозрений.
   Порой мне казалось, что Гвенни что-то уж очень пристально смотрит на него. Любовь к показушности перешла в ней, казалось, все границы. Она постоянно упирала на то, что Лэндовер — это ее дом, что это она провела ремонт в нем, восстановив, насколько это оказалось возможным, тот облик, который дом имел в XIY столетии.
   Гвенни вообще была странной женщиной. Казалось, она должна была быть очень привязана к своему ребенку. Это был красивый мальчик с правильными чертами лица, глубоко посаженными темными глазами и роскошной черной шевелюрой. Как-то, навещая Лэндовер, я встретила его, когда он гулял вместе с няней по одной из аллей перед домом. В нем было нечто очень трогательное.
   В первую минуту меня поразило, с какой открытой благодарностью он воспринял проявление внимания к себе со стороны взрослого человека, то есть меня. Это навело меня на мысль о том, что подобные знаки внимания оказывают ему нечасто. Я опустилась на траву рядом с ним и стала расспрашивать его о том о сем. Поначалу он робел, торжественно глядя на меня своими темными глазами, но вскоре разговорился. Мы с ним почти подружились. Я рассказала ему про свое детство, про сестру. Он слушал очень внимательно.
   — Он вам, наверное, докучает, мисс Tpeccидор? — обратилась ко мне няня.
   Я ответила, что, напротив, мне очень интересно.
   Я стала рассказывать ему притчу из репертуара мисс Белл, заключавшую в себе неизменную мораль. В ней говорилось о двух детях, которые помогли однажды безобразной старухе донести до дому вязанку дров. Каково же было их изумление потом, когда старуха вдруг превратилась в прекрасную фею, пообещавшую исполнить три их желания. Я говорила, а в голове звучал голос мисс Белл: «Добродетель всегда так или иначе вознаграждается. Если и не исполнением трех желаний, то как-нибудь по-другому обязательно». Это морализаторское окончание я выкинула из своего рассказа. Меня очень тронуло то внимание, с которым он слушал. Я даже заметила явное сожаление на его лице, когда мы прощались.
   Эта встреча заставила меня предположить, что родители относятся к нему равнодушно. Было и другое доказательство этого. В тот день я увидела его на конюшне.
   Он с восторгом наблюдал за щенятами, которые играли и возились между собой, изображая драку. Вместе с ним был еще один ребенок, его ровесник, сын конюха. Им было очень весело.
   Вскоре за вторым мальчишкой пришла его мать. Она остановилась чуть в сторонке, наблюдая за смеющимися детьми, а потом покачала головой и тихо сказала мне:
   — Бедняжка. Хорошо хоть, что время от времени у него есть возможность общаться с другими детьми. — Я поняла, что она говорит о Джулиане. — Порой мне кажется, что моему Билли лучше живется, потому что он не является сыном сквайра. — Я сказала, что Билли выглядит очень счастливым. — Большое богатство его в этой жизни не ждет. Но детям оно и ни к чему. Им другое нужно. Любовь… Насчет этого у Билли все в порядке. А вот Джулиан… Бедняжка. — Вдруг выражение ее лица переменилось. — Я это так сказала… Надеюсь, вы не станете рассказывать об этом…
   — Разумеется, не стану, — успокоила я ее. — К тому же я с вами согласна.
   А про себя я подумала: «Значит, люди жалеют его. Бедняжка. Он лишен родительской любви». В душе стал закипать гнев на тех, кто занят собой и своими делами настолько, что не обращает внимания на собственных детей.
   По своему опыту я знала, что такое недостаток родительской любви. Но у меня была Оливия. А этот мальчишка был совсем один. Отдан на милость своей няньки.
   Она была, несомненно, доброй женщиной и исполняла свои обязанности согласно всем строгим правилам. Но после знакомства с Джулианом мне стало ясно, что он истосковался по нежности, которой знал, увы, немного в этой жизни.
   До этого я вообще редко задумывалась о детях. Но теперь всерьез разозлилась на Поля и Гвенни. Гвенни была ослеплена своими деньгами, а Поль — своей ненавистью к той сделке, которую заключил из-за этих денег.
   Я понимала их обоих. Поль ищет легкого выхода из положения, а Гвенни недовольна тем, что он сожалеет о своей женитьбе на ней. Но я все равно не могла простить им, что они забыли про собственного ребенка.
   Джулиан бьш их наследником. Ребенком, безусловно, желанным, ибо олицетворял собой продолжение рода Лэндоверов. Но им не приходило в голову, что это ненормально, когда ребенок общается только с прислугой, которой платят деньги за то, чтобы она о нем заботилась.
   Я очень привязалась к Джулиану. Мы стали часто видеться, и я все больше замечала, как он ждет этих встреч.
   Я подозревала, что вскоре это начнет уже бросаться в глаза. Интересно, какой вывод из этого будет сделан соглядатаями?..
   А тем временем напряженная атмосфера, царившая в этом доме, все никак не рассеивалась. Гвенни из кожи лезла вон в попытках обратить всеобщее внимание на то, что ей удалось сделать с особняком. Поль в свою очередь старался не смотреть на нее, а когда все-таки делал это, глаза его странно темнели. В такие минуты мне вспоми нался разговор с Джеми: «Со временем у него на этой почве расстроились нервы… Сначала несильно, но чем дальше, тем хуже… Пока наконец не прорвало».
   Да, я определенно чувствовала опасность. Внутренний голос неустанно предостерегал меня: «Уезжай. Иначе не миновать беды. Неужели ты хочешь иметь к ней какое-то отношение? Тебе следует уехать… пока не поздно».
   Но я все не уезжала.
   Мы часто виделись с Яго. С ним было весело. Я с удовольствием принимала его непосредственные ухаживания, смеялась его шуткам. Он был неизменно жизнерадостен и ко всему относился беззаботно, чем являл собой полную противоположность Полю. Яго любую ситуацию мог обратить в веселую шутку. Он делал вид, что влюблен в меня. Говорил, что я поступаю по отношению к нему жестоко, отвергая его ухаживания. На что я притворно резко отвечала, что, похоже, он от этого не очень-то страдает.
   Порой мы встречались, когда я совершала верховые прогулки. Я была уверена, что эти встречи не были подстроены им, а носили действительно случайный характер. Я знала, что он готов бьш пофлиртовать с любой встретившейся на его пути привлекательной молодой женщиной. В этом бьш весь Яго. И такой он меня вполне устраивал.
   Кузина Мэри как-то сказала:
   — Да, воистину это ему следовало жениться на дочке Аркрайта. Он воспринял бы это со свойственной ему легкостью, и они жили бы счастливо.
   — Очень скоро она уличила бы его в изменах, — возразила я. — И это, конечно, омрачило бы их супружеское блаженство.
   — Яго нашелся бы, как отвертеться, я в этом не сомневаюсь.
   — Но что говорить об этом сейчас, когда все случилось по-другому?
   — А жаль, — грустно проговорила кузина Мэри.
   В ту минуту меня охватило любопытство: интересно, подумала ли она обо мне и вообще, многое ли ей известно?
   Лично я повзрослела и стала совсем не такой, какой была раньше, когда грезила романтическими героями. Я убеждала себя в том, что теперь вижу в мужчинах лишь то, что в них есть на самом деле. А это отнюдь не способствовало укреплению веры в человечество.
   Я думала о матери, ее муже и капитане Кармайкле. Думала о Джереми, который все силы положил на то, чтобы поймать за хвост жар-птицу, а когда ему это удалось, принялся хладнокровно тратить деньги моей сестры на некую Флору Карнеби. Я думала и о Поле, который, в сущности, продал самого себя, а теперь молящими глазами смотрел на меня, уговаривая прожить жизнь вместе с ним втайне от всех.
   «Обойдусь без мужчин», — наконец решила я про себя.
   Но в этом я была неискренна сама с собой. Я не смела видеться с Полем наедине, ибо сознавала свою слабость, боялась собственных чувств, своей любви к нему. Боялась не устоять, поступиться принципами, независимостью, внутренним ощущением того, что праведно и неправедно. Считая себя в этом отношении слабее, чем была на самом деле, я твердо решила, что обязана быть решительной.
   Поэтому я виделась с ним только на людях и поощряла шутливый флирт со стороны Яго, которому удавалось смешить меня и поднимать мне настроение.
   Прошло Рождество. Гвенни настояла на том, чтобы мы в числе прочих гостей провели рождественский вечер в Лэндовере.
   Она ни на йоту не отошла от древних корнуолльских традиций празднования Рождества. Над дверями был сделан узор из так называемых рождественских веток. Я никогда не видела этого прежде. Узор представлял собой два деревянных обруча, соединенных под прямым углом и украшенных ветками ели. Его еще называли «поцелуйными ветками», так как, по обычаю, мужчина, которому удавалось поймать под ними девушку, имел право поцеловать ее. По всему дому была развешана омела^[14]. Торжественно внесли большую ель. Исполнители рождественских гимнов пришли в середине дня, когда гости уже начали собираться. Не всегда попадая в такт, мы спели вместе с ними знакомые нам гимны: «Первый Новелл», «Семь радостей Марии», «Падуб и плющ». Пение эхом разносилось по всему дому, взлетая под древние стропила потолков. «Родился царь Иудейский…» В это время среди гостей разливали пунш. «Возвеселитесь, люди…»
   Гвенни вся сияла от радости. — Ты только представь, — возбужденно говорила она мне, — несколько веков назад все было точно так же! Я не жалею о тех средствах, с помощью которых мы не дали этому дому превратиться в груду развалин. Нет, не жалко ни одного пенни!
   Яго, стоявший рядом, подмигнул мне и проговорил:
   — Ты только представь себе всю эту груду пенни!
   Я заметила, как после этих слов сжались тубы у Поля, и мне снова вспомнился разговор с Джеми.
   Огромный стол в холле ломился под тяжестью блюд из говядины и баранины, гусей и пирогов всевозможных видов.
   — Корнуолльцы большие любители пирогов, — проговорила Гвенни с противоположного конца стола. — Я посчитала своим долгом соблюсти старинные обычаи… невзирая на цену.
   В галерее играли музыканты. Глянув в ту сторону, я поняла, что никогда не забуду ту роковую минуту, когда Гвенни увидела меня и Яго. Тогда она дико вскрикнула и, ухватившись за прогнившие перила, упала.
   Гвенни подошла ко мне. — Хорошо играют, правда? Они запросили большой гонорар, но я не жалею, ибо лучше них никого не найдешь.
   — О, да. Играют очень хорошо.
   Она глянула в сторону галереи.
   — А перила теперь крепкие, — проговорила она. — Я не могла равнодушно смотреть на то, как тут все разваливается по частям. Пришлось делать капитальный ремонт. Вот, скажем, те же перила. Их потребовалось заменить, но где еще найдешь такие же старинные, да к тому же не изъеденные древесным червем? Ну, ты понимаешь, о чем я.
   — Да, — ответила я. — Ты о неизъеденньгх древесным червем перилах.
   — Найти было очень нелегко. Знаешь, сколько пришлось отвалить за это?
   — Груду пенни, наверное.
   Я была слишком раздражена, чтобы быть с ней вежливой, но она только кивнула в ответ, не уловив злой иронии моих слов.
   Да, я хорошо понимала Поля. Пыталась представить себе, как они живут под одной крышей. В какой-то момент я почувствовала, что мне становится его жалко, а жалость я никак не имела права допускать в свое сердце. Я должна была постоянно помнить о том, что он добро вольно согласился на ту сделку и не заслуживает сочувствия, ибо просто расплачивается за свои ошибки.
   Кузина Мэри давала обед на День подарков^[15]. Среди прочих гостей были и Лэндоверы. Разговор не выходил за общие темы, и между Полем и Гвенни вроде бы не было никаких трений. Яго, как всегда, много шутил и всех веселил, словом, был душой всего вечера. Я лишний раз убедилась в том, что всегда полезно иметь такого человека на подобных приемах.
   Он заявил, что намерен освоить какую-то машину, специально изобретенную для того, чтобы облегчить фермерский труд. Для этого после Нового года поедет в Лондон. Когда нам выпала минутка спокойно поговорить наедине, я выразила свое удивление тем, что он проявляет такой интерес к сельскому хозяйству.
   — Меня страшно взволновала эта идея. Почему бы вам не навестить сестру? Мы могли бы поехать вместе.
   — Боюсь, в этот раз вам придется поехать одному.
   — Мне будет вас не хватать. Без вас путешествие уже будет не то.
   — Ничего, полагаю, вы позаботитесь о том, чтобы не скучать в дороге.
   Когда гости разошлись, кузина Мэри со вздохом проговорила:
   — Все, хватит. Не люблю я все эти официальные приемы. Часто думаю, что за жизнь течет в Лэндовере? Гвенни явно не подарок. А Яго? Видите ли, едет в Лондон узнавать насчет машины! Насчет женщин он едет узнавать, это ясно. Должно быть, ему наскучила та… из Плимута.
   — Кузина Мэри, как это цинично с вашей стороны! Может быть, он действительно едет узнавать насчет машины.
   — Я видела лицо его брата, когда он говорил про свою машину. «Как же! За машиной он едет!» — явно думал он в ту минуту.
   — По крайней мере, — сказала я, — Яго умеет радоваться жизни.
   — Да уж, такой человек предпочитает сваливать бремя на чужие плечи.
   Пожелав кузине Мэри спокойной ночи, я ушла в свою комнату, где весь остаток вечера провела в глубоких раздумьях. Под конец я решила, что начну готовиться к отъезду, если это, конечно, не сильно огорчит кузину Мэри.
 
   Наступил Новый год. У нас задули особенно сильные в ту пору юго-западные ветры, которые повалили несколько деревьев. Вскоре ветер переменился на северный. Небо затянулось снежными облаками. Дом продувало насквозь, и даже разожженные на полную мощь камины не могли удержать тепло. Мы с кузиной Мэри отчаянно мерзли.
   Я получила от Оливии письмо, и оно меня очень встревожило. Прочитав его, я сразу вспомнила то, о чем мне говорила Рози.
 
   «Милая Кэролайн!
   Я все время о тебе думаю. Мне понравилось твое описание Рождества, как вы пели гимны и гуляли на святках. Наверное, было ужасно весело. Благодарить, конечно же, нужно Яго Лэндовера! Какой он замечательный юноша!
   А у меня для тебя новости. У меня будет второй маленький. Рано, да?.. Может быть, слишком рано. Но я жду с нетерпением. С Оливией все хорошо: здорова, набирает вес и уже такая смышленая! Как бы мне хотелось, чтобы ты ее увидела.
   Кэролайн, я очень хочу, чтобы ты приехала. Читать твои письма очень приятно, но это все оке не совсем то, правда? Я хочу поговорить с тобой про все. Мне так много нужно сказать тебе. А писать… это не то. Прошу тебя, приезжай! У меня такое предчувствие, что я скоро тебя увижу. Просто сильно соскучилась, наверное. Мисс Белл добрая женщина, но разве с ней поговоришь? Ты меня понимаешь. Мне хочется поговорить именно с тобой.
   Ребенка жду в июне. Да, я знаю, что получится всего год после рождения Оливии. Рановато… А беременность отгораживает от общества и от людей. Ты понимаешь, что я имею в виду.
   Пожалуйста, Кэролайн, приезжай.
   И продолжай писать. Надеюсь, в своем следующем письме ты сообщишь о том, что собираешься приехать.
   Твоя любящая сестра, которая очень в тебе нуждается.
   Оливия».
 
 
   Я читала и перечитывала это письмо. В нем был какой-то подтекст. Будто крик о помощи…
   — Что случилось, Кэролайн? — спросила на следующее утро кузина Мэри.
   — Случилось?
   — Ты какая-то задумчивая, вся в себе. Что-то случилось, да?
   От кузины Мэри ничего невозможно было скрыть.
   — Письмо от Оливии. Не знаю… но мне кажется, что это крик о помощи.
   — О помощи? В каком смысле?
   — Не знаю. В июне она ждет второго ребенка.
   — В июне? А сколько сейчас первому? Года еще нет. Ох, как рано…
   — Да, я тоже так думаю. Она боится. Я это чувствую.
   — Роды — серьезное испытание.
   — Она была счастлива, когда ждала Ливию.
   — Подобные э-э… процедуры не стоит повторять слишком часто.
   — Да, но, я думаю, тут не просто ощущение того, что слишком поторопились… Полагаю, она чего-то серьезно опасается.
   — Может быть, ты покажешь мне письмо?
   Прочитав его, она сказала:
   — Понимаю, что ты имеешь в виду. Она чего-то не договаривает, верно?
   — Нет, просто в свете того, что мне говорила Рози…
   — Понимаю. Ты считаешь, что он транжирит деньги?
   — Или… что еще хуже… она узнала о том, что у него есть другая женщина.
   — Бедное дитя! Ты, наверное, хочешь навестить ее?
   — Мне стоит это сделать… На несколько дней, чтобы успокоиться.
   — На твоем месте я переждала бы зиму.
   — Я напишу ей, что приеду… скажем, в начале марта? Дни уже станут длиннее, и март может выдаться мягким.
   — «Задует мартовская вьюга, и вновь повалит снег».
   — Часто ли здесь вообще бывает снег?
   — Раз в десять лет. Но не забывай, что ты уедешь из Корнуолла. А Корнуолл — здравница. Климат далеко не везде такой, как здесь.
   — Я же не поеду на север Шотландии. Думаю, в марте можно будет.
   — Почему бы тебе не поехать вместе с Яго Лэвдовером? Ведь это, кажется, ему так нужна какая-то машина?
   Мы обе рассмеялись. Я была рада, что она довольно легко восприняла мое решение ехать в Лондон. Ей не хотелось отпускать меня, но ее тоже обеспокоило письмо Оливии.
   Я сразу же написала сестре и сообщила о том, что планирую приехать в начале марта. Радостный ответ не заставил себя ждать. По письму я поняла, что настроение Оливии резко поднялось.
   «Мне уже стало лучше от одного этого известия», — писала она..
   «Значит, все-таки до этого ей было худо», — поняла я.
   Настал февраль, и морозы все не ослабевали. Я часто объезжала верхом поместье, согреваясь в седле. Порой меня сопровождала кузина Мэри.
   Это случилось в середине февраля. Через две недели я должна была уехать в Лондон. В то утро кузина Мэри сказала, что поедет на прогулку вместе со мной. Ей хотелось посмотреть на ферму Минноузов. У них протекала крыша. Заранее договорились о том, что там нас уже будет ждать Джим Берроуз.
   Мы ехали полями, так как обледеневшие дороги в такую погоду таили в себе немало опасностей. Утром было потепление, но лед растаял далеко не везде. Мы с кузиной Мэри говорили о пшенице и ячмене.
   Все произошло настолько быстро, что я сначала даже ничего не поняла. Лошадь кузины Мэри споткнулась, и женщину тряхнуло вперед. Она была превосходной наездницей, и инцидент, казалось, был исчерпан. Но только лошадь почему-то испугалась и неожиданно понесла.
   Еще ничего толком не понимая, я пришпорила своего коня и поскакала вслед. Кузина Мэри, похоже, не утеряла спокойствия и контролировала свою лошадь. Я все ждала, когда она остановится. И вдруг заметила впереди на дороге какое-то бревно. «Должно быть, одно из деревьев, поваленных недавно в бурю». Лошадь неслась сломя голову, ничего перед собой не видя, а тут дерево… Я
   увидела, как кузину Мэри высоко подбросило в воздух…Она упала, а лошадь умчалась дальше.
   Меня охватил безумный страх, к горлу подступила дурнота. Спешившись, я бросилась к кузине Мэри. Она лежала неподвижно, рядом валялась слетевшая шляпка.
   — Кузина Мэри! — кричала я в отчаянии. О, Боже! Кузина Мэри, что с вами?!
   Все эти мои восклицания были, конечно, верхом глупости, но объяснялись крайним отчаянием. Что я могла сделать? Сдвинуть кузину Мэри с места не хватало сил. А она была явно без сознания и никак не реагировала на мое присутствие.
   Я поняла, что без помощи не справиться. Одна я была бессильна что-либо сделать. Вся дрожа, я вскочила обратно в седло и галопом поскакала по дороге. До дома было довольно далеко, но, слава Богу, вскоре я заметила на расстоянии двух всадников. Это были Поль и его управляющий.
   Я закричала:
   — Несчастный случай! Моя кузина… Она лежит там, на дороге!.. — Я показала рукой в ту сторону, откуда приехала.
   — Это то дерево, — проговорил Поль. — Его надо было убрать еще вчера. — Он повернулся к своему спутнику. — Скачите быстрее за доктором, а я поеду с мисс Трессидор.
   Радость от встречи с ним померкла перед ужасной тревогой за кузину Мэри и мыслью о том, что мы можем застать ее уже мертвой.
   Мы подъехали к тому месту и спешились. Поль опустился перед кузиной Мэри на колени. Лицо ее было словно лист пергамента, глаза закрыты. Никогда прежде ее вид не внушал мне такого ужаса. В голове вертелась дурацкая мысль: «Она умерла. Кузина Мэри умерла…»
   — Она дышит, — сообщил Поль. — Лэндовер ближе, чем Трессидор. Сейчас прибудут носилки, но до нее все равно нельзя дотрагиваться, пока ее не осмотрит доктор.
   — Это произошло так неожиданно!.. Мы смеялись, беседовали, и вдруг… лошадь понесла. Где она? Она скинула кузину Мэри и куда-то ускакала…
   — Вероятно, сама вернется к вам на конюшню. Во всяком случае сейчас не о ней нужно беспокоиться. Впрочем, и вашей кузине мы пока ничем помочь не можем. Я боюсь прикасаться к ней. Возможно, она получила серьезные переломы. Разве что… пожалуй, надо ей положить что-нибудь под голову.
   Он снял свою куртку и скатал ее.
   Я зажмурила глаза и опустилась на колени перед кузиной Мэри. Стала молиться: «Господи, не забирай ее от меня… Господи…»
   Я вспомнила о том, как она приняла меня и дала но вую жизнь. Только сейчас я ясно осознала, как много она для меня значила.
   Казалось, мы так целую вечность и будем сидеть на дороге. Несколько успокаивало, пожалуй, только присутствие Поля.
   Было решено отправить кузину Мэри в Лэндовер, потому что он был ближе от того рокового места, чем Трессидор. Но прибывший доктор первым делом произвел беглый осмотр. По его знаку мы с величайшей осторожностью перенесли кузину Мэри на носилки и понесли в Лэндовер.
   Она очень сильно пострадала в результате своего падения, но, по крайней мере, осталась жива. Для меня это было самое главное. В доме Поля для нее приготовили комнату. Для меня тоже, ибо я хотела остаться рядом с кузиной. Первые два дня она пролежала в беспамятстве. Нам до сих пор было не вполне ясно, насколько серьезны ее травмы. Врач обнаружил у нее перелом обеих ног, и, кроме того, было подозрение, что она повредила себе позвоночник. Но я все равно благодарила Бога за то, что он, по крайней мере, оставил ей жизнь.
   Следующие несколько дней прошли для меня словно в каком-то тумане… Я была неспособна отделить реальность от кошмара. Смутно ощущала присутствие вокруг меня других людей. Гвенни была настроена сделать все от нее зависящее, и я была благодарна ей за это, решив, что в беде человек раскрывается с лучшей стороны. Рядом постоянно находился Поль. В нем я черпала силы.
   Он был опорой мне с самого начала. Это он первый прибыл на место происшествия, он организовал отправку кузины Мэри в Лэндовер и теперь не отходил от нас ни на шаг. Чувствуя его поддержку, я понимала, что должна найти в себе мужество посмотреть правде в глаза, какой бы она ни была.
   Спать я почти не могла. Дни летели один за другим незаметно. Все время я проводила у постели кузины Мэри, полагая, что ей от этого лучше. Временами она стала приходить в сознание. Я хотела быть рядом всякий раз, когда это случалось.
   Со мной часто находился Поль. Он держал меня за руку и шептал слова утешения. Вместе с тем он не делал попыток скрыть от меня серьезность травм, полученные кузиной Мэри. А мне хотелось знать всю правду, какой бы тяжелой она ни оказалась.