Игнатова Наталья Владимировна. Чужая война

   И те немногие горожане, которые косились на парочку, раздумывали над тем, что нашла эта девочка в уродливом своем спутнике и с чего нелюдь вдруг вырядился в одежду с отличительными знаками анласитского ордена Белого Креста.
   Эльф, впрочем, не замечал этих взглядов. Или не желал их замечать. Он шел по самой середине улицы, предоставляя всем встречным привилегию свернуть с его дороги. Отказавшихся от привилегии не было.
   Через час они были в порту.
   Элидор медленно осмотрел все корабли, стоящие у причалов, и по каким-то только ему известным признакам выбрал одну из трех эльфийских лодий.
   На сходнях сидел вахтенный и удил рыбу.
   – Капитан на борту?
   – А по какому поводу? – Рыбак даже не потрудился посмотреть на подошедших.
   Нога Элидора дернулась в направлении задницы хама и замерла на полдороги.
   – Мы хотим добраться до Айнодора.
   – А-а, – глубокомысленно ответил вахтенный. – Он у себя в каюте.
   Монах еще раз подавил естественное желание отправить вахтенного ловить рыбу голыми руками и шагнул на прогнувшиеся сходни, огибая рыбака.
   – Э, э! – возмутился тот. – Рыбу распугаешь. Он поднял глаза на возмутителя спокойствия. И увидел стилизованное изображение Белого Креста на груди монаха.
   – Где каюта капитана?
   Взгляд вахтенного наконец-то добрался до лица Элидора. М-да. Такое выражение лица уместнее всего было бы на похоронах.
   – Там. – Вахтенный ткнул пальцем в сторону кормы. И долго смотрел вслед мрачному типу и милейшему созданию, которое пропорхнуло следом.
 
   Аквитон. Столица – Миасон
   Эльрик де Фокс
   Остановились мы с Тарсашем в стороне от дороги, на равнине, возле крохотной прозрачной речушки. Я отпустил скакуна попастись и принялся
   лениво размышлять на тему чего бы сожрать, чтоб с готовкой не возиться.
   Ничего аппетитнее галет в голову не приходило. Потом пришло. Чувство опасности. Пришлось взводить арбалет, ненавязчиво так, словно бы шутейно. Ну сидит шефанго у костра. Ну арбалет взводит. У каждого свои развлечения.
   Когда это существо вышло из темноты, мой палец нажал на спусковой крючок сам. Я успел еще осознать летящий в меня комок черной пустоты, в котором заодно исчез и болт. А потом пустота обрушилась, поглотив все.
   И был ветер. Холод утра. Пепел костра.
   Превратившиеся в труху доспехи посыпались, когда он сел. В голове было пусто... Совсем пусто. До звона. И Эльрик тупо пялился на то, что
   принял за остатки кострища. Это была трава. Это была земля. Это были камни.
   Они были.
   И они превратились в серую пыль.
   Холод забирался под одежду. Шефанго машинально пошарил взглядом в поисках плаща, брошенного вчера рядом с костром. Потом протянул руку за топором... И звенящая пустота сразу, резко, обморочно сменилась ужасом, осознанием.
   Топор!
   Блестящие слюдяные пластинки. Серебряная слюда.
   И ничего больше.
   Металл сыпался в руках.
 
   Высокие своды, острая вонь, запах ярости и страха. Разрубленные тела, черная и зеленая кровь, потеки слизи на полу и стенах. И искалеченное лезвие в руках.
   А потом лучи солнца, пляшущие на сером шелке. И сияющие золотом восхода облака. И бриллианты росы на вантах стоящих в гавани судов.
   – Словом императора наследный конунг Анго, владетельный конунг Эльрик де Фокс да будет изгнан!
   – Что, прям так?
   – Не ерничай! Возьмешь доспехи и оружие. Да на топор свой не зарься!
   – А кто его тут еще поднимет ?
   – Словом...
   – Хрен вам, Ваше Величество! Это мой топор!
 
   А пальцы, оказывается, дрожали. И слюда превращалась в пыль. Она сыпалась, смешивалась с пылью, которой стала земля. И глупо было не понять, что – все. Что теперь уже окончательно – все. Что потеряно Оружие. Потеряно. И как будто ничего не осталось. Ничего не держит здесь...
   Что-то стояло в горле горячим болезненным комком.
   А лицо Древнего, шагнувшего из темноты, помнилось отчетливо. До последней морщинки.
   Эльрик бессмысленно смотрел на перстень Джэршэ, пылающий в утренних сумерках собственным внутренним светом. Перстень, который сам оказался на пальце, когда Древний подошел к костру. Перстень, который защитил его.
   Зачем?
   Элидор сказал:
   – Может, пригодится.
   Может.
   Такой неожиданной, бессмысленной и от этого страшной была потеря, что всплыло постыдное, горестное недовольство, беспомощная злость:
   – Зачем теперь жить?
   Оружие.
   Ерунда. Мелочь. Дешевка. Разве в этом смысл? Разве оно – цель бесконечной дороги? Разве...
   Какая, к акулам, разница?
   Топор, ставший частью души. Память о доме. Память о прошлом. Память о настоящем. Оружие, что было рядом всегда. И никогда не предавало. И погибало. И возрождалось к жизни. Ближе, чем друзья. Дороже, чем любовь. Важнее, чем... жизнь?
   А ведь Древние уходили. Исчезали. Были уничтожены или спрятаны – не важно. Разрушитель выпустил их в мир, нарушив собственные законы и законы Величайших. Впрочем, Создатели и сами не стеснялись в нарушениях.
   Этот Древний, владыка Пустоты, повелитель Ничто, не убийца даже, ведь Смерть – это продолжение, а Пустота – исчезновение. Нет, он не убийца. Он – Древний. И он сгинул настолько давно, что даже до Эльрика доходили когда-то лишь сказки.
   Сказки о минувшем задолго до его рождения. – Зачем? – Шефанго сидел на земле и смотрел в серое небо. – Зачем сейчас-то? Чего ты хотел?
   Небо молчало.
   Эльрик поднялся на ноги и медленно побрел к дороге.
   – Я уйду, – пробормотал он то ли себе, то ли Разрушителю, который, впрочем, все равно не слышал его. – Ты ведь этого хочешь, верно? Воюйте, играйте... провалитесь вы все со своими забавами. И сделать я с тобой ничего не могу. Знаю. Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть, так? Так. Только чужая мудрость, она, знаешь ли, не для дураков-шефанго...
   А за спиной затопотало неуверенно. И осторожно нагнал сзади, ткнулся мордой в плечо, выдохнул ласково, прихватывая мягкими губами...
   Тарсаш.
   – Боги... Малыш. – И Эльрик развернулся, обнял коня за шею. Стыдно было, словно мог скакун увидеть недавнюю его безвольную горечь.
   – Тарсаш. Мальчик. Лебедь мой черный. Жемчужина. Убийца. Извини, малыш. Я дурак, знаю. Такой дурак... Я думал, ты тоже... Как он... Я
   думал, что потерял вас обоих, понимаешь?
   Скакун понимал. Он действительно понимал. Он фыркнул, насмешливо и чуть хвастливо, выгнул гордую шею, прошелся, пританцовывая, взметывая
   фонтанчики пыли.
   Он не умел говорить. Но он говорил. Говорил о том, что Эльрик понимал и сам, понимал, но все же так хотел услышать от кого-нибудь другого. О том, что они непобедимы. О том, что нет в мире равных им бойцов. О том, что ничего не закончилось, лишь начинается. И об одиночестве, которое никогда больше не вернется.
   И он скорбел о потере Равного. О гибели Оружия. О смерти Друга.
   А потом солнце красными бликами легло на атласный круп коня.
   Солнце.
   Эльрик улыбнулся ему. Сунул руку в карман – достать сухарь для
   Тарсаша. И вытащил на свет божий два чистейшей воды изумруда, неведомо как
   завалявшиеся там, среди сухарей и табачной крошки.
   Все, что осталось от сгинувшего богатства.
   – Мы живем, парень. – Шефанго протянул Тарсашу сухарь.
   Скакун раздул породистые ноздри. Захрустел угощением. Покивал благодарно узкой головой. И они пошли рядом по древнему мощеному тракту. Зверь и человек. Путь был неблизкий.
 
   Эльрик де Фокс
   Вот такие дела, Элидор. Все возвращается на круги своя. И висит у седла стальной топор. И доспехи непривычной тяжестью давят на плечи.
   Сталь. Но они уже почти не сковывают движений.
   Видел бы ты меня сейчас! Да ты видел. Когда мы только познакомились.
   Хотя, нет, тогда уже была Кина.
   А Тарсаш позирует. Он знает, что я любуюсь им. Он знает, что во всем мире не найти больше такого коня.
   Мы уже миновали Миасон. Выехали оттуда сегодня утром. А сейчас вечер.
   Но мы будем ехать еще долго. Пока не устанет конь. Ведь мы едем домой.
   В середине ночи Тарсаш страшно заржал. Эльрик вскинулся, хватаясь за арбалет. Услышал хлопанье крыльев и рев, воющее рычание. Кошка размером с лошадь, сложив крылья, пикировала на поляну. А лицо у нее было... человеческое. И это было страшно.
   Лицо красивой женщины. Очень красивой.
   Женское лицо и тело чудовища.
   Она падала на коня, вытянув когтистые сильные лапы. Тарсаш присел, почти упал в траву, визжа от страха, и Тварь промахнулась. А Эльрик все медлил. Не мог стрелять в это лицо.
   В женщину.
   Очень мягко, гибко, легко кошка вскочила, разворачиваясь. И снова прыгнула, выбросив клочья земли из-под задних лап. Кожистые крылья прижимались к гибкой спине. Детский визг скакуна вывел де Фокса из ступора. Шефанго крикнул, отвлекая Тварь от перепуганного жеребца, вскинул арбалет. Болт свистнул в воздухе. Но не в голову, нет.
   Эльрик не смог заставить себя.
   Стрела пробила плечо кошки. Пробила, когда та была уже совсем рядом. Навылет. Император отшатнулся от кривых, блестящих когтей. Бросил арбалет. Рванул из петли топор.
   Тварь взревела, капризно кривя алые губы.
   Она не привыкла промахиваться.
   Темная ярость накатила волной, но не туманила разум, и тщетно ярился Зверь в поисках выхода. Выходом была магия. Но в руках шефанго свистело тяжелое лезвие, Эльрик выплясывал вокруг воющей кошки, скользил змеей, языком огня, солнечным бликом. Словно смерть со смертью встретилась на узкой лесной прогалине. И единственным поцелуем, аккуратным, почти ласковым, наградил Тварь свистящий топор.
   Единственным поцелуем, раскроившим прекрасную женскую голову.
   – Красивая киска, а Тарсаш? Умеем, если хотим.
   Они свернули стоянку и ушли. Неразумно оставаться рядом с мертвым телом. На запах крови очень быстро сползается всякая дрянь. Они ушли.
   Только Тарсаш, прежде чем покинуть поляну, яростно и жестоко искромсал подкованными копытами кошачье тело, ломая тяжелые крылья, разрывая пушистую шкуру, дробя тонкие трубчатые кости.
   Конь пощадил только лицо. Красивое лицо. Даже сейчас красивое, щерящееся обиженно из-под кровавой маски.
   Голос пришел в сон или пришел во сне, скользнул по зыбкой границе между явью и миражом, зашелестел бесплотно, разрывая дремотный туман,
   завораживая шепчущими мороками:
   – Послушай сказку, шефанго. Древнюю сказку. Быль, что старше времен. Легенду, которой не было. Послушай. И сделай выбор между покоем и честью. Далеко-далеко, Дальше, чем самый далекий край мира, и все же ближе, чем земля, по которой ты ходишь, лежит дорога. Дорога смерти и дорога безумия, дорога мрака и дорога ужаса Дорога к Башне. К Мечу Неназываемого. К Оружию, равного которому не было и не будет во всех мирах.
   – Так уж и во всех? – Эльрик вырвался из бредового сна с каким-то даже страхом. Голоса ему еще никогда НЕ снились. Потряс головой. Почуял рядом теплого, сонно-спокойного Тарсаша и вздохнул с облегчением.
   – Во всех, – подтвердил голос.
   Император дернулся и огляделся по сторонам.
   Глупо, конечно. Голос-то звучал в голове.
   – Этот Меч был похищен Неназываемым, когда Ужасный освободился от оков. Мрак боится Меча. Но предатели Света заточили клинок в Черной Скале, в Башне Тьмы в подземелье Безвременья.
   – Неназываемый – это Темный? Тарсе? – Эльрик все еще не мог понять, проснулся он или спит до сих пор. – Чего ж вы его Ужасным-то?
   – Не произноси презренного имени, ты и без того слишком дерзко ведешь себя.
   – Величайшие? – Шефанго ухмыльнулся и снова вытянулся на плаще. – Вы, что ли? Меч-то вам зачем?
   – Меч охраняют порождения Тьмы, – продолжил голос игнорируя вопрос, – Твари, маги и Древние. Тысячи гepoeв уходили туда, но ни один не добрался до цели.
   – Угу. Это обнадеживает. А я вам чем помешал? Если, конечно, я правильно понял, вы меня туда хотите отправить.
   – Ты боишься Пути?
   – Я уже не младенец и на «слабо» не ловлюсь. Зачем вам клинок?
   – Тебе.
   – А мне и подавно! Красть оружие у Темного – вы рехнулись никак? Да и де Фоксы с мечами не дружат.
   – Не лги хотя бы сам себе, шефанго... Торанго. Вспомни:
   «Какой же это умник додумался отковать эдакое чудовище?»
   – Какой же это умник додумался отковать эдакое чудовище? – Высоченный беловолосый шефанго разглядывал длинный, ненамного ниже его самого клинок, совершенно игнорируя настороженные взгляды толпящихся вокруг людей.
   – Их у нас давно делают, – ответил, набравшись наконец смелости, румяный коренастый крепыш. – Уже лет тридцать.
   – Да. – Шефанго уважительно кивнул. – Давно.
   – А ты кто будешь? – поняв, что нелюдь настроен вполне дружелюбно и, несмотря на клыки, не собирается хватать и грызть кого попало, парень осмелел окончательно.
   – Мое имя Эльрик де Фокс. – Беловолосый вежливо протянул меч высокомерному, молчаливому оружейнику.
   – Эрик?
   – Эльрик.
   – А к нам зачем? Тоже воевать?
   – Тоже. Я не к вам, я к вашему герцогу. – К императору!
   – Императором он станет, когда победит.
   – Чего ты ищешь в нашей стране, шефанго? Готы воевали с вами испокон веков, зачем ты пришел ко мне?
   – Испокон веков с нами воевали отнюдь не готы. Ты слишком молод, герцог, чтобы заглядывать так далеко в прошлое. Я не буду лишним в твоей армии.
   – Не сомневаюсь. Но почему я должен доверять тебе?
   – А почему нет? Что нам делить? Ямы Собаки воюют с вами на море, а мы с тобой сейчас на Материке, и до моря больше месяца конного пути. Ямам Собаки не нравится нынешний император. Тебе – тоже. Ямы Собаки не любят анласитов. И ты призываешь людей вернуться к старым Богам. Идея ущербна сама по себе, но ведь это идея.
   – Ты всегда так дерзок с властителями?
   – Увы.
   – У меня нет денег на плату наемникам.
   – Я сказал, что мне нужны деньги?
   – Что же нужно тебе, если ты не веришь в мою победу и смеешься над моими чаяниями?
   – Победа как раз и нужна. А еще... знаешь, у вас тут интересные мечи. Люблю все новое.
   – Ты очень странный, шефанго.
   – Ты даже не представляешь, герцог, какой я странный.
   Честное слово.
   Эта война была длинной, как все гражданские войны, Эта война была заведомо обречена на поражение.
   Но было в ней некое благородное безумие, то самое, что заставляет кровь вскипать, а сердце биться яростно и люто. Безумие, которое вспоминается потом разве что в звонких балладах да в черных криках обожравшихся воронов.
   Старые Боги и Бог анласитов. Жестокость на жестокость. И сила на силу. Мятежники, считающие себя Властью. И Власть, все еще зыбкая, не укрепленная стенами крепостей и вековыми традициями.
   Это была славная война, хоть и не любил Эльрик такие войны. А меч – длинный, тяжелый клинок, незнакомый, удивительный, странный – стал таким же естественным продолжением его, каким был топор. И так же гудел он, распарывая податливый воздух, с таким же хрустом врубался в тела врагов, крушил шлемы и черепа, проламывал кирасы, дробил кости под гибкими кольчугами.
   Герцог Отто де Гилгат, которого называли все, кроме Эльрика, «наш император», одерживал поначалу победу за победой. Он был умен, этот немолодой уже человек. И знал, в чем сила и в чем слабость его армии.
   Де Гилгат сумел окружить себя верными людьми, разумными командирами и славными рубаками. Он сумел организовать свои войска, ввести в них почти такую же дисциплину, как та, что царила в стане противника. Но почти – еще не значит такую же. Да. Эта война была обречена на поражение. А ведь Эльрик почти поверил, что они победят. Поверил...
 
   ***
 
   Ворота вылетели с грохотом, и не успели еще обломки досок и стальные полосы оковки упасть на землю, а в пролом уже врывалась орущая, рычащая, гремящая железом, пахнущая потом и кровью толпа.
   Нет, не толпа. Армия.
   Бились за каждый камень. За каждую пядь двора. За каждую ступень в донжоне.
   Но неудержим был холодный, нечеловеческий какой-то напор закованных в сталь рыцарей. Рыцарей со знаком Анласа на серых плащах.
   «Бич Божий!» – громом неслось под сияющими небесами. Бич Божий.
   Эльрик рванулся из воспоминаний, застонал, сжимая голову руками. Он не хотел вспоминать. Не хотел. Не...
 
   ***
 
   – Дверь! – рявкнул де Фокс. И двое оставшихся латников заложили массивный стальной засов. На сколько хватит его? На сколько удержит
   холодная сталь волну «Бичей»?
   – Император? – Один из воинов, тот самый неразговорчивый оружейник, в лавке которого Эльрик в первый раз увидел длинный двуручный клинок, обернулся к своему господину.
   – Я в порядке, Ханс. Мы еще повоюем. Эльрик, это все, кто выжил?
   – Да, герцог. – Шефанго бросил топор в петлю на поясе. – У вас хорошие мечи, но драться ими здесь несподручно.
   – Ты все о мечах.
   – Почему нет?
   В дверь ударили. Сильно. И как-то спокойно. Они вообще были очень спокойны, рыцари нового ордена, созданного специально для борьбы с еретиками и язычниками.. Специально для борьбы с такими, как солдаты мятежного герцога Отто де Гилгата.
   – Они сжигают тела, – пробормотал второй латник. Высокий и худой, он был бледным от природы, а сейчас, раненый, казался – и вовсе прозрачным. – И они сжигают живых. Если берут живыми. Вы нужны им живым, мой император.
   – Очищение. – Взгляд де Гилгата стал слегка безумным, словно тучи наползли на чистое небо. – Очищение огнем. Посвящение их страшному богу. Они хотят, чтобы он забрал наши души.
   Герцог огляделся затравленно. Но не было выхода из тесной комнаты на самой вершине башни. Не было выхода, кроме как в заложенную засовом дверь, уже трещавшую под монотонными, расчетливыми ударами.
   – Что ж. – Отто де Гилгат улыбнулся. Улыбнулся искренне и чисто. Светло. – Мы делали, что должно. Осталось лишь погибнуть с честью.
   Он вытащил из-под кольчуги висящий на потертом кожаном шнуре амулет. Старый, очень старый. Люди могли бы даже назвать его древним. Потемневший от времени символ Постижения, священный Многогранник.
   – У тебя еще есть время посмеяться над нашей наивностью, Эльрик. – Светлые, теплые глаза задумчиво смотрели в красные бельма шефанго. – Ты ведь всегда считал нас детьми, играющими в свои смешные игры. Игра за – канчивается. Я только прошу тебя, уж не знаю, зачем мне это сейчас... Я прошу: поверь, что это жизнь. Для нас – жизнь. Была.
   Эльрик молчал. Дрогнула, едва не сорвавшись с петель, тяжелая дверь. Неудобно, очень неудобно было выбивать ее, стоя на маленькой площадке на вершине узкой винтовой лестницы.
   Но «Бичи» не умели отступать.
   И черная муть безумия уже начинала перехлестывать через край. Только не сейчас... Нет. Чуть позже...
   Замок горел, и дым струйками проникал в крохотную комнатку, щекотал ноздри, першил в горле, щипал глаза.
   Огонь горел, пожирая корчащиеся тела людей. Живых людей. Людей, которых убивали только для того, чтобы убить. Чтобы очистить. Огнем.
   – Они возьмут вас живым, император, – тихо сказал Ханс.
   И Зверь вырвался на волю.
 
   ***
 
   Тарсаш заржал тревожно и испуганно. Ткнулся мордой в застывшего, словно окаменевшего шефанго. Снова заржал. Тихо. Как будто позвал вполголоса. Скакуну было страшно. И одиноко. А Эльрик, казалось, позабыл о нем.
   – Ты вспомнил? – тихо прошелестел голос.
   – Да.
   – Все вспомнил?
   – Достаточно.
   – Теперь ты знаешь, за что на самом деле ненавидишь этих людей.
   – Молчи.
   – Тех троих, в башне, убил ты сам. Помнишь?
   – Нет.
   – Это тебя взяли живым. Тебя, Торанго. Помнишь?
   – Нет.
   – Ты...
   – Мне нужен Меч, – зарычал Эльрик. – И заткнитесь вы. Все!
   – Тогда готовься к смерти. На всякий случай. О твоем коне позаботятся. И... совет на дорогу, Торанго. Будь магом, а не воином там, куда ты попадешь.
   А потом привычный хоровод звезд. Искры. Холодные сумерки.
 
   Айнодор. Астальдолондэ – Столица
   Элидор
   Мы сошли с корабля в Астальдолондэ. Узнали у прохожих, где здесь продают лошадей. Как выяснилось, конные ряды находились совсем рядом с
   портом.
   Лошади и цены на них были невероятными. Лошади были невероятно красивы, а цены были невероятно низкие.
   – Элидор, едем. – Кина подтянула подпругу и улыбнулась мне.
   – Ты ведь не успела отдохнуть.
   – А ты хочешь оказаться в столице как можно быстрее? И правильно хочешь. Едем.
   Через полчаса, купив дорожных припасов, мы выехали из главного айнодорского порта.
   Дорогу, которую обычно преодолевали за неделю, мы проскакали за три дня. Этого не выдержали даже наши чудесные кони. Ранним утром четвертого дня мы въезжали в столицу. Город еще спал. Мы медленно ехали по спящим улицам главного города эльфийской Империи. Я вертел головой во все стороны и начинал понимать, почему эльфов называют самой прекрасной расой мира. Нет, не только за их красоту, но и за эти вот улицы. За здания, абсолютно разные и в то же время образующие какой-то странный порядок. За то, что столица принимала любого, обнимала ласковым теплом. За то, что улицы ее уходили в ослепительное небо. В Свет.
   – Элидор, ты как будто никогда здесь не был. – Голос Кины вырвал меня из состояния ошалелого восторга.
   – А я здесь и в самом деле никогда не был. Я же почти ничего не помню из моей прошлой жизни. Так, всякие отрывки.
   – И ты не помнишь этой красоты? Я покачал головой:
   – Совсем.
   – Ну... – Кина, похоже, растерялась. – Можно, наверное, посмотреть на это с другой стороны. Вся радость от познания Айнодора у тебя впереди.
   В этот момент мы выехали на центральную площадь, куда выходил своим фасадом императорский дворец. Я подъехал к кованой решетке ворот. Кина немного отстала. У высоких распахнутых створок стояли два солдата. Один из них, не дожидаясь, пока я заговорю, обратился ко мне первым:
   – Их Величества еще не принимают. Если у вас действительно срочное дело, мы можем позвать капитана гвардии.
   – Позови.
   Солдат ушел внутрь. Кина в это время подъехала поближе.
   Вскоре появился капитан:
   – Я вас слушаю.
   Вместо ответа я нагнулся к нему с седла и начал молча разглядывать.
   Сначала он, вежливо улыбаясь, ждал, что я скажу. Потом немного забеспокоился.
   – Что же вам все-таки yгo... – Он мгновенно побледнел. – Ваше Высочество? Принц Элеман?
   – Я рад, что ты меня узнал, Наргиль.
   Наргиль кинулся во дворец. И через пару минут из дверей буквально вылетел эльф, в котором я не без труда узнал своего отца.
   Ну и началось...
 
   Гнилой мир
   Эльрик де Фокс
   Знаешь, принц, я думал, что за десять тысячелетий успел увидеть все, что можно увидеть. И испугаться всего, чего можно бояться. Но здесь даже солнца нет. Всегда мерзкое, низкое серое небо. Не такое, как зимой на Анго... хотя ты же не был никогда зимой на Анго, ты и летом-то там не был. Но все равно – не такое.
   Дома нёбо дышит. Дышит холодом, свежестью, силой.
   Здесь от него несет парным теплом.
   Здесь нет ветра. Здесь есть жизнь, но это не жизнь. Те твари, которые населяют этот мир, или этот кусок мира, или... не знаю, что это за место, – эти твари одержимы жаждой убийства. Они не едят, не спят, не дышат. Они убивают. И пока они не видят меня, они убивают друг друга.
   Я схожу с ума, принц. И привычка говорить с самим собой, как видишь, превратилась в привычку беседовать с тобой. Благо тебя нет поблизости, а значит, нет хамских ухмылочек и комментариев, без которых я вполне обхожусь.
   Я схожу с ума. Наверное, это к лучшему.
   Ненависть вела меня. Глухая, черная, безликая и безумная.
   Что говорили Величайшие? Что-то о Тварях и Древних, о матах и порождениях Тьмы.
   Я не знаю.
   Я не помню.
   Зверь не мог насытиться и убивал, убивал. Это я был Зверем. И ненависть вела меня. И чаша переполнилась. Гложет изнутри ледяной огонь. Холодно. Жжет. Зверь научился убивать магией. Ему понравилось. Там, в Тальезе...
   Будь магом, а не воином....
   Они знали? Давая свой дар, знали ли они, что даром воспользуется Зверь? Что это – ему. Для него. Что магия – лазейка для безумия. Не лазейка уже – открытая дверь, распахнутая гостеприимно...
   Огонь.
   Кровь.
   Нельзя было вспоминать. И забыть было нельзя.
   Холодно.
   Горит огонь. Горит. Сжигает живых людей. Огненный смерч на узкой улице. И люди кричат. И кричат лошади... Боги...
   Они сгорают живьем. И я горю. Зверь вырвался на волю. Теперь он – хозяин. А я?
   Не знаю.
   Не помню.
   А я – это он.
   Но ведь перегорит же Великая Тьма, перегорит, уйдет, погаснет. И что тогда будет вести меня? И зачем?
   Я – Зверь. И, клянусь Богами, мне нравится быть Зверем.
 
   Готская империя. Готхельм
   – Ну что, сэр Зигфрид, у вас найдется, чем порадовать Нас? Или вы по-прежнему бессильны перед этими четырьмя, а ваша хваленая магия, его
   дар, всего лишь детская забава?
   – Отнюдь, Ваше Величество. Четверых больше нет. Они рассеяны. Они сгинули и, я уверен, уже никогда не смогут помешать нам.
   – А мы слышали, что этот ваш шефанго убил того исмана... Аль-Апсара. Того самого, который почти прибрал к рукам Эзис.
   – Его убил эльф, Ваше Величество. Но Аль-Апсар успел стать властелином. Тенью за троном. Кукловодом, если вам будет угодно.
   – И его убили двумя серебряными ножами, которые годны были лишь на то, чтобы резать фрукты. Что за жалкая и нелепая смерть!
   – Он погиб очень вовремя, Ваше Величество.
   – Вовремя?
   – Мои люди, что работали среди барбакитов, принесли мне три перстня. В одном из них Паучий Камень.
   – Старший перстень?
   – Совершенно верно, Ваше Величество. Барбакиты до сих пор считают, что Паучий Камень украли шефанго о эльфом. Каждый волен в своих