Иванов Всеволод Ф.. Русь Изначальная (том 2)

чтобы напасть на нас. Он бессилен.
Ратибор глядел в тусклые глаза Рикилы. Выкрики комеса звучали
напряженно, искусственно.
Сокращая численность войска, Юстиниан говорил:
- Нам выгоднее откупиться от варваров, выгоднее золотом вносить рознь
среди них, чем содержать армии, отрывая подданных от уплаты налогов.
Следуя палатийским указаниям, Рикила перешел к соблазнам:
- Вернитесь к себе, откуда вы пришли. Тогда вы получите подарок.
Располагайтесь здесь как друзья. Через десять дней прибудут люди,
уполномоченные вас одарить. Десять дней, - для убедительности Рикила
руками обозначил десятикратный восход и заход солнца.
- А что он нам подарит? - спросил Ратибор.
В длинной речи комес славил империю, втолковывая варварам достоинства
мирных с ней отношений. Славяне - хорошие воины, они могут поступить на
службу в войске, сражаться под начальством своих вождей и собрать большую
добычу, к тому же получая жалованье золотом. Рикила соглашался, что
славянам ныне удастся проникнуть в глубь империи на несколько переходов.
Но потом, увещевал он, на них нападет непобедимое войско базилевса и все
они погибнут.
- Гляди-ка, - тихо сказал Ратибору Крук, - глаза у ромея какие.
Пустые, будто птичьи. Душа-то у него есть ли?
- Подождите только десять дней, - продолжал убеждать Рикила. - Я могу
обещать вам задаток, по золотой монете на десять человек.
- Мы больше должны платить за переправу, - сказал Ратибор.
- Он торгуется, - заметил Малх, которому надоело переводить пустые
речи Рикилы. - Ему сыпать слова, что ветру носить полову.
Заметив, что толмач славян больше не обращает внимания на его слова,
комес отправился в свою крепость. Там он составит акт о переговорах с
варварами, которые в количестве трех тысяч, все конные, нарушили границу.
Ситовник подпишут свидетели - провожатые комеса, а нотарий подтвердит
истину и заверит кресты, которые поставят неграмотные солдаты. С подобным
свидетельством об исполнении обязанностей Рикила будет более спокоен. Сидя
в каменном мешке, как на острове, Рикила отвык думать о войне. Стены были
так высоки и так прочны, что крепость не боялась штурма. Опасностью
грозила бы осада измором. До сих пор задунайские славяне не обнаруживали
склонности подвергать имперские крепости обложению. В первые годы, когда
мысль комеса еще бодрствовала, он сумел найти спасительное решение: не
следовало раздражать варваров, мешая их переправам, когда их было много, и
не нужно стараться догонять мелкие шайки.
Этим летом Рикила был поглощен особой заботой. С весенним транспортом
продовольствия в крепость Скифиас пришли несколько ипаспистов префекта
Палатия Иоанна Каппадокийца. Звезда всесильного Носорога закатилась
навеки, его ближних телохранителей разослали солдатами в пограничные
крепости.
Пользуясь наивностью единственной дочери Иоанна, рассказывали
ссыльные, жена Велизария Антонина нашептала девушке о намерении обиженного
полководца сбросить базилевса. Ему нужна помощь префекта, к которому не
рискуют обратиться прямо. Иоанн отправился ночью для тайного свидания с
Антониной на пригородную виллу. Там он увлекся, наговорил лишнего, не
подозревая, что Антонина спрятала за живой изгородью уши Палатия, самого
Великого Спафария Коллоподия и Маркела, комеса екскубиторов. Они
попытались тут же схватить Иоанна, но телохранители отбили своего хозяина.
Ссыльные уверяли Рикилу, что Носорог сумел бы объясниться и получить
прощение, сразу бросившись к ногам базилевса. Но он предпочел убежище в
храме Богоматери Влахернской. Юстиниан, как видно, не захотел зла
Носорогу. Ему сохранили жизнь и постригли в монахи. При пострижении на
него случайно надели ризу священника по имени Август. Так чудесно
исполнилась воля Судьбы, известное всем пророчество о мантии империи,
которая ожидала Иоанна. Все громадные богатства Носорога схватила
Палатийская казна. Его дочь скитается без пристанища на улицах Византии...
Рикила, некогда достаточно сведущий в хитросплетениях и нравах
Палатия, понял тайные силы, ускользнувшие от разума грубых солдат. Носорог
совмещал подлинную преданность и любовь к Юстиниану с верой в уготованный
для него, Иоанна, пурпур базилевсов. Юстиниан это знал, но не боялся
Носорога. Детей у Юстиниана не было, преемника он не указывал и - как
ощущал Рикила - считал себя почти бессмертным. Юстин, дядя Юстиниана, был
в свое время таким же префектом Палатия, как Носорог. Юстин сумел схватить
диадему после смерти бездетного Анастасия. Последовав такому примеру,
Носорог не изменил бы даже памяти Юстиниана.
Тут другое, говорил себе Рикила. Антонина, подружка базилиссы...
Феодора не любила Каппадокийца из ревности к его влиянию на Юстиниана.
Каппадокиец платил ей тем же. Говорили, что Феодора нашла какого-то
племянника, ввела его в Палатий. И конечно, после смерти базилевса его
вдова и соправительница встретила бы в Каппадокийце сильного противника в
споре за диадему.
Не будь пророчества, Феодоре не удалось бы поманить Иоанна кончиком
пурпура. А так, она знала, сытый тигр все же не откажется понюхать
приманку, хоть и не будет хватать ее.
Почему же Иоанн, не бросившись к базилевсу, сам захлопнул западню?
Глупцы легко судят после развязки. Каппадокиец знал бессилие слов,
обращенных к Юстиниану, и спрятался, уповая на время. На него легла тень,
как на Велизария в Италии, когда полководец, искренне отказавшись от
предложенной ему готами короны, все же лишился доверия Юстиниана. Базилевс
не поверил в измену Каппадокийца, иначе приказал бы его убить. Но и
держать при себе более не хотел. Чтобы выполнить волю Судьбы, на Носорога
надели рясу священника именем Августа. А чтобы ее надеть, бывшего префекта
постригли в монахи. Предсказание сбылось, и теперь об Иоанне могли забыть
все.
Лишившись единственного покровителя, Рикила понимал, что в Палатии
найдется покупатель должности пограничного комеса. Ведь и Рикила ехал сюда
с некоторыми надеждами, не зная, что здесь просто тюрьма в пустыне. Ни
одной женщины. Содержатели воинских лупанаров привозят старух и лишь
однажды в год... Нет даже настоящей бани! Будь она, что толку. Крепость
постоянно страдает от недостатка дров: лес далек и рубка опасна.
"Скоро мне придется счесть себя счастливым, - думал Рикила, - если
новый комес даст мне центурию или хотя бы оставит солдатом. Иначе
придется, не дай того, праведный бог, просить милостыню, как дочери
Носорога. Вот награда за службу империи. Будь проклята жизнь!.."


Жизнь была прекрасна даже моросью, которой встречали славян первые
горы имперской земли. Дорога забрасывала петлю за петлей, все круче и
круче вбирая в себя подъем.
Кто постарался обить скальные выступы, чтобы врезать в горбатую землю
удобную тропу? Когда над нею трудились?
Колючая ежевика выбрасывалась на дорогу зелеными плетями. В выбоинах
пытались утвердиться молодые деревца. Вместо старых, обрубленных ветвей
деревья успели вытянуть на просеку новые, и всадник, гордясь ловкостью,
ссекал преграду метким ударом.
Вот пенек, размочаленный колесом... Но нигде не встречался конский
навоз, без остатка унесенный дождями: редко пользовались этой дорогой.
Зато в изобилии видны следы кабанов и оленей. Тропы диких зверей,
вырываясь из чащи, свободно следовали по людской тропе.
Первый город нашелся в равнине. Издали он казался рощей, потом
славянские воины увидели жалкую картину разрушения. Стена иззубрилась
проломами, и осыпавшиеся камни завалили заболоченный ров. Правильные линии
зарослей на пустырях подсказывали места бывших построек. Кое-где
сохранились дома, перекрытые каменными сводами. В зияющие окна влетали
птицы. На пороге одной из развалин грелась черная гадюка.
Около сухой цистерны Ратибора смело встретили несколько мужчин и
женщин. Своим видом они напомнили князю захудалых припятичей, впервые
вылезших на Рось из своих болот при слухе об избиении степняков. Нет, свои
были хоть и нищего обличья, но крепче телом и вольнее видом.
Славянские костры подманили оскуделых хозяев бывшего города надеждой
на подаяние. Жалкие побирушки нанесли первый удар по сказаниям о богатстве
ромеев и подтвердили слова уголичей, что надобно за добычей ходить далеко
в имперскую землю.
Малх узнал историю города. Здесь шестнадцать поколений тому назад
были посажены на землю легионеры Траяна. Новый Город, названный Неаполем
Мизийским, быстро разбогател, оброс пригородами. Трижды переносили
городскую стену. Передовые отряды гуннов ограбили жителей. Войдя в
гуннские владения, город быстро оправился. Потомки вспоминали о временах
Баламира, Ругилы и Аттилы как о золотом веке. Потом империя вновь овладела
Мизией. Город грабили варвары, грабили свои войска, ходившие по имперской
дороге. Жители разбегались. Иные оставались в неразумной надежде
воспользоваться брошенным имуществом. На них накидывались сборщики
налогов, требуя уплаты и за себя, и за ушедших, умерших, уведенных
варварами.
Селению, в которое превратился город, последний удар нанес нынешний
базилевс. Для работы на строительстве крепостей людей ловили, как зверей.
Оставшимся жителям объявили: сегодня базилевс требует от подданных
самопожертвования, за что они будут вознаграждены вечной безопасностью
своего бытия. Крепости построены. Варвары нападают пуще прежнего.
Население исчезло совсем.
Стройная девушка просила Малха, чтобы ее взяли с собой. Она будет
хорошей служанкой, она сильна. Все, все - лишь бы не оставаться в
проклятой богом пустыне. О чем-то далеком и забытом говорили Ратибору
смуглая кожа и черные глаза в длинных ресницах. Князь не мог вспомнить.
Тень легла на миг и исчезла.
Слушая рассказ друга о горькой доле ромейских последышей, Ратибор
пожалел девушку:
- Пусть ждет, когда мы вернемся, - и, щедрый, позволил: - а других,
кто с ней, нам тоже дурно будет отогнать.
Схватившись за стремя, девушка потянулась к Ратибору. Малх перевел
князю слова страстной благодарности: молодая она, рождена через три лета
после того, как базилевс избил в столице народ за восстание. Честная она,
и мужа нет у нее. И обещается тебя ждать хоть до самой смерти.


Шли крепко, шли осторожно. Верст на восемь, на десять уходила
передовая сотня, выпуская от себя дозоры - глаза и уши войска. Сзади
главная сила охраняла себя подвижной заставой. Связь вперед и назад
держали цепочки, чтобы знать нужное, чтобы главная сила не надавила на
передовую заставу, чтобы тыльная не наваливалась на хвост главных сил.
На козьих плащах, вывернутых шерстью вверх, дождевая пыль копилась
крупными каплями. Передовой отряд приближался к перевалу. Тучи порвались
гнилой пестрядью, выглянуло солнце, и передовая сотня наткнулась на
преграду.
Горы замыкали седло перевала лесистыми мохнатыми хребтами. Между ними
две крепости встали на страже прохода. Одна большая, другая малая и между
ними - долинка шириной не более убойного полета стрелы. Разумные умельцы
замкнули перевал с хорошим знанием воинского дела.
Жупан Владан удивился:
- Когда я здесь ходил, не было стен.
По сравнению с замшелой громадой на дунайском берегу эти крепости
были совсем свежи. Видно, камень брали на месте - горные склоны темнели
выемками недавних ломок. На горах зияли лысины вырубок, от которых вниз
уходили просеки для скатывания бревен.
Здесь не пройдешь. Крепость, рожденная горами, давила росскую
вольность. Ратибор вспомнил ненависть степняков к укреплениям, разделил их
злое чувство, но испытал и уважение к создателям крепости.
Ни души около обеих твердынь. Близился заход солнца, и ромеи
втянулись за стены, как улитка.
Короткой ночью россичи и уголичи шарили около крепости. Рва здесь не
было, скалы выходили наружу, едва прикрытые осыпями и тощей почвой. Между
обеими крепостями не пройти и ночью. Ромеи запалили сильные факелы.
Ромейская волчишня тревожилась. Слышались голоса, топот на стенах. С
башен кидали факелы, но они быстро гасли в лужах, оставленных дождем.
Перед рассветом в большей крепости ясно и спокойно зазвучала бронзовая
доска.


Комес Гераклед жарко молился, припадая лбом к шероховатой плите пола.
Не было времени гладко обтесать камень.
Истовый кафолик, Гераклед выдвинулся на службе в войсках, подчиненных
антиохийскому патриарху Ефрему. Святитель Ефрем искоренял в Сирии ересь
монофизитствующих. Более двух мириадов монахов-схизматиков, изгнанных и
бежавших из разоренных кафоликами монастырей, собралось в Теллском
монастыре. Когда легион под командованием брата патриарха приблизился к
необозримым рядам черноризцев, солдаты отступили, приняв смертных за
исполинов. Один Гераклед, повторяя догмат истинной веры как боевой клич,
бросился на монахов и убивал еретиков до изнеможения. Его пример не увлек
оробевший легион. Однако полководец отличил храброго борца за истину
христианского вероисповедания
Гераклед получил командование. Города и городки Сирии узнали имя
благочестивого комеса. Ведомый истинным богом, Гераклед опустошил
окрестности Теллы, разыскивал схизматиков в горах и в недоступных, как
прежде считалось, убежищах по Евфрату.
Исполняя волю святителя Ефрема, Гераклед погнал еретиков от города
Апамеи к границам сарацинов. Стада нечестивцев падалью устлали дороги, но
все же Гераклед продал сарацинам три мириада мужчин, полтора мириада
женщин, сколько-то детей. Их не удосужились посчитать. Еретик несравненно
хуже язычника. Идолопоклонники находятся вне церкви, еретики же хотят
разрушить христианскую общность изнутри. Они - проказа. Быть рабом
язычника еще слишком хорошая участь для схизматика.
Божественный Юстиниан узнал имя Геракледа. Воин во имя Христа был
послан на северную границу империи для укрощения варваров. В дальнейшем
Геракледу было обещано командование войсками всей Фракии.
Гераклед, задержав посыльных Рикилы Павла, погнал в Тзуруле и
Юстинианополь собственных гонцов. Предупреждая о вторжении трех тысяч
славян, Гераклед обвинял Рикилу в изменническом пропуске варваров через
священную границу.
Бог привел славян в руки Геракледа, который уничтожит их, как Самсон
филистимлян.

3

Поцеловав крест, поцеловав и руку священника - человека грешного, но
наделенного благодатью при посвящении в сан, комес Гераклед первым вышел
из храма.
Ранняя утреня закончилась с восходом солнца. Благовестил колокол.
Было тепло и влажно. Белые хлопья тумана цеплялись за горы. Луч солнца
лежал на золоченом кресте, поднятом на высоком шесте над узким
прямоугольником храма. Храм возводился ранее крепостных стен. Божественный
базилевс хотел слышать о благочинии богослужения и в далеких крепостях.
В неподвижном воздухе висели густые, привычно зловонные испарения
людей и животных. Под ногами хлюпала грязь - мостовую не успели сделать.
Было тесно. Зодчий предлагал строиться более широко, увеличив протяжение
стен на полторы стадии. Бог вразумил своего раба - согласись Гераклед, и
скифы застали бы крепость недостроенной. "А не был ли зодчий предателем?"
- мелькнуло в голове Геракледа, озабоченного вторжением.
Двери военных домов, широкие, как ворота конюшен, были распахнуты. Во
дворе из-под котлов, вмазанных в очаги, поднимался густой дым. Несколько
босых рабов, единственной одеждой которых служила набедренная повязка,
таскали дрова. Брякали ножные цепи.
На высоком пороге двухэтажного лупанара одна женщина искала в волосах
другой. На обеих были хитоны одинакового покроя и одинаково грязные.
Заметив комеса, женщины замерли, как мыши, которым некуда бежать. Утром,
не натертые мелом и тальком, без сажи на бровях и краски на щеках, они
казались тем, кем были, - старухами.
В другое время Гераклед приказал бы содержателю солдатского лупанара
наказать женщин плетью. Комес не хотел, чтобы блудницы показывались в часы
богослужения.
Торговец рабынями Ейриний обладал купленной в Палатии монополией на
содержание лупанаров в крепостях империи.
Тога сенатора или золототканый сапожок базилиссы проделывают длинный
путь, пока их обрывки превратятся в ветошь, от которой откажется нищий.
Каждая лестница ведет вниз. На каждой ступеньке кто-то извлекает выгоду.
Какая-нибудь нежная красавица иберийка, предложенная Ейринием утонченному
патрикию Помпею через два дня после того, как корабль привез ее с берегов
Лазики, где отец, брат или просто людокрад выменял девушку на крепкий меч
византийской работы, через двадцать пять лет оказывалась в лупанаре
пограничной крепости, продолжая приносить доход хозяину и империи.
Гераклед грешил плотью, как остальные. Главное, главнейшее -
чистосердечная исповедь и отпущение грехов. Не грешить есть дьявольское
искушение; человек, считающий себя безгрешным, впадает в смертный грех
гордости, он подвергает осуждению ближних, рассуждает о делах империи и
веры. Так рождаются ереси и действия, опасные для империи. Бог требует не
воли, но послушания.
Среди солдат порученных Геракледу манипул были и язычники, что
свидетельствовало о небрежении начальствующих. Их надлежит обратить ко
Христу. После победы над варварами...
Бог обещал победу. Тревожной ночью Гераклед забылся лишь кратким
сном, но имел видение. Белый агнец шел по лугу, обагренному кровавой
росой. Знамение победы Креста. Подобное же видение являлось Геракледу в
Сирии, или ему так только казалось, он не мог бы уверять, положив руку на
Евангелие. Сегодняшнее же было явственно, как день.
Теснота крепостного двора не позволяла построить все манипулы сразу.
Медленно, по четыре в ряд, солдаты вытягивались из-под сводчатой арки
единственных ворот. Многие передергивали плечами под кирассой, стараясь
утишить зуд от блошиных укусов. В пыли земляных полов насекомые кишели. Э,
крепость еще устроится!
Шли бодро. Гераклед был любим солдатами. Он не мучил манипулы военной
муштровкой, кормил досыта кашей из дробленого зерна, мясом, хлебом.
Влажный воздух крепостного двора наполнился тяжелым запахом чеснока и
лука. Все солдаты получали по четыре луковицы и по две головки чеснока в
день. Давали и вино.
Имперская армия обладала умением воспитывать ромеев. Это простое чудо
случалось одинаково и с подданными и с военнопленными. Отбор происходил
естественно и довольно быстро. Кто не мог свыкнуться с воинской неволей
или с разлукой, тот бежал, погибая в бегстве, либо в казарме угасал от
тоски. В рядах оставались люди, наделенные силой жизни, подобной силе
ползучих растений, - умевшие гнуться, извиваться, приспосабливаться.
Перс или воин иного племени из многих, входящих в империю Хосроя, был
в прошлом земледельцем, ремесленником или мелким торговцем. Насильственно
завербованный, он едва умел держать оружие и становился легкой добычей
ромеев при первой неудаче персидской армии. Ромеи, обучая, делали из него
солдата.
Сарацин учился в имперских легионах не только ходить пешком.
Привыкнув довольствоваться горстью фиников, куском вяленой верблюжатины,
не брезгуя и ослиным мясом, сарацин учился есть.
Ему бы набить брюхо, ему бы женщину - ромеи давали солдату и то и
другое.
Солдат получал свободу от выбора и сомнений, над ним не тяготела
необходимость нечто решать, он не был обязан трудиться, содержать семью и
думать о завтрашнем дне. Исполняя несложные обязанности, солдат был
защищен от произвола. Тогда как на воле он был горстью пыли в руке
начальника, в руке сборщика налогов.
Солдаты Геракледа охотно отправлялись бить варваров. Они чувствовали
себя сильными и были не прочь обобрать тела убитых и захватить лагерь.
Гераклед залез на лошадь с высокого камня. Только атлет или варвар
мог подняться в седло со стремени под грузом полного вооружения. Манипулы
вытекли из ворот, как ручей из болота.
Все пятьдесят обитательниц лупанара провожали солдат. Женщины тоже
выстроились, уже набеленные, успев намазать брови смесью сажи и жира, с
щеками, накрашенными толченым кирпичом, спрятав седые волосы под яркими
повязками. Чудовищные, похожие на Лампий, на Фурий, но желанные благодаря
своему искусству, они обменивались с солдатами своеобразными
приветствиями:
- Поймай мне скифа!
- Не хочешь ли козла?
- Петушок, не давай себя ощипать!
- Если ты, гусыня, накликаешь беду, я тебя...
- Береги свой клюв, журавль. Не чихай!
- Уж я тебя проклюну, когда вернусь, - огрызался длинноносый солдат.
В нише над аркой ворот стояла икона Христа Пантократора.
Солдаты-христиане крестились. Язычники приветствовали небесного
покровителя империи по-ромейски, взбрасывая правую руку.


Конным варварам негде развернуться, чтобы обхватить манипулы. Они
спешатся, и Гераклед раздавит их силой строя. В узости горной дороги
варвары не сумеют воспользоваться численностью. По своей нетерпеливости
они могут подставить себя под удар. Если же этого не случится - Гераклед
просто вытеснит варваров из окрестностей крепости, не дав им возможности
проникнуть через перевал. Так или иначе, комес сделает свое.
Небо совсем очистилось. Горный лес крепко пахнул землей, прелым
листом, сладостью цветущего боярышника. Перекликались невидимые вороны.
Ряды первой манипулы не помешали Геракледу увидеть скифов. Они ехали
шагом, будто бы составляя передовой отряд ромеев. Один из них,
повернувшись, помахал рукой.
С Геракледом было три десятка конных - его личная охрана. Комес
удержался от желания бросить их на варваров.
Через двадцать стадий Гераклед устроил малый привал. Варвары тоже
остановились. Кусок дороги, видимый до поворота, был забит скифской
конницей. Организованная сила империи вытесняла орду, как поршень - воду.
Ловко управляя низкорослым конем, старый центурион пробрался лесом к
комесу. Гераклед терпел бывалого воина Анфимия, но презирал в нем
неудачника. Старик не сумел отличиться в дни восстания Ника и с тех лет
прозябает в пограничных войсках. В списках около его имени есть пометка,
исключающая возможность повышения.
Комес должен проникнуть в души подчиненных. За кубком вина Гераклед
пытался вызвать Анфимия на откровенность.
- Я всегда исполнял долг верноподданного-кафолика, - утверждал
центурион.
И ничего другого. Одиннадцатый легион покрыл себя тенью измены.
Оставленных из милости на службе империи разбросали по дальним углам.
Недельная щетинка не могла скрыть шрам, превративший верхнюю губу
центуриона в подобие заячьей. Центурион говорил со странным свистом,
обнажая черные остатки зубов:
- Благороднейший комес, скифы конны, нам их не догнать. Они хитры.
Они заманивают нас подальше от крепости. Берегись неожиданного,
великолепный.
Старик предлагает вернуться? Отступить перед варварами? Засесть в
крепости, как презренный Рикила? Не для этого Геракледу дали больше тысячи
солдат. Для удержания крепости хватит трех сотен. Если старый центурион и
был солдатом, то он износился. Наверное, и во время восстания Анфимий
больше думал о сохранности собственной кожи, чем о защите Божественного от
буйства охлоса.
- Вернись. И более не покидай свое место, - приказал комес. Он
поручил охрану тыла колонны Анфимию, как самому опытному из подчиненных.
Пора выгнать совсем старого труса.
- Я исполню, светлейший, я понял, я напрасно хотел советовать твоей
мудрости, больше это не повторится, я укрощу свою глупость, - Анфимий
почти уткнулся носом в холку лошади, пытаясь смягчить комеса лестью и
смиреньем.
Привычная маска перед высшими. Настолько привычная, что Анфимий не
замечал своего уничижения.
Пробираясь между деревьями - вся дорога была забита отдыхающими
солдатами, - Анфимий прислушивался к вороньему карканью, почти
заглушенному гамом солдатских голосов. Как бы хорошо варвары ни подражали
черным птицам, им не обмануть старого солдата.
Анфимий хотел сказать комесу, что славяне кругом, быть может, уже
устроили засаду и сзади. Может быть, и сейчас уже нелегко будет пробиться
обратно. Помешало смирение: коль начальник недоволен, следует покрепче
сжать гортань.
Судьба. Подчиняться дурачку-святоше. Другие были немногим лучше, но
все же Рикила из дунайской крепости Скифиас разумнее Геракледа. Жизнь
надоедала Анфимию. Он еще носил кожаный пояс с четырьмя десятками
статеров. Все, что осталось от былых трех с лишним сотен желтеньких монет
с профилями Анастасия, Юстина и Юстиниана, растаяло, как жизнь. Сберечь
себя, как некогда сказал Анфимий бывшему центуриону Георгию во время
встречи перед боем около Халке, в дни мятежа Ника.
Ныне Анфимий побаивался смерти - придется держать ответ за грехи.
Священники обещают рай в награду за искреннее раскаяние. Анфимий
исповедовался, получил отпущение грехов и приобщался.
Прежде, когда кровь была горяча, Анфимий не боялся осуждать Власть и
позволял себе презирать Божественного базилевса. Это смертный грех. Теперь
Анфимий больше думал о возвышенном, об опасности попасть в ад за
неисполнение заповедей божьих. Осмотрительность старости мешала Анфимию
открыться на исповеди. Священник может отказать в отпущении этого греха.
Увы, Анфимий покается в неуважении к земному базилевсу перед престолом
небесного. Все остальные грехи очищены святой церковью. Женщины больше не