Страница:
креста. Вот, вот, гляди - плечо, грудь, прозрачные, соблазнительные.
Прочь! Не смотри! Неблагочестиво искушать себя излишним вниманием.
Сатана умеет пользоваться взорами людей, чтобы облечься плотью.
Сам Сатана и его воинство суть падшие ангелы. Здесь, в водопаде,
нашли себе убежище и бывшие боги эллинов. Их природа иная. Они были
созданы Сатаной в его стремлении подражать богу. Может быть, кроме них,
прячутся тут и древние боги Фракии, которых изгнали эллинские боги. Все
они, сплотившись в борьбе против Христа, больше не враждуют одни с
другими.
Бог един в трех лицах, дьяволы - неисчислимы. Они нападают на
церковь, порождая схизмы-трещины в теле ее. Божественный Юстиниан жжет
еретиков.
Подданные-фракийцы утверждали, что каменный котел под водопадом не
имел дна. Кто измерял его глубину?
Кто-то. Никто. Людям здесь нечего делать. Проезжая или проходя по
имперской дороге мимо Козьей горы, люди показывали друг другу на устье
ущелья. Внутри его, под самой горой, находится нечистое место с дырой,
которая сообщается с адом через пещеры, тянущиеся под землей на тысячу
триста стадий. "Может ли быть?" - спрашивал новичок, чувствуя холод на
спине и мурашки по всему телу. "Конечно. Разве ты не знаешь, где ад? Под
землей. Не провались в вечный огонь".
Этих мест боялись. Но не все. Устроившись на ветках корявого дубка,
над водопадом висел длиннобородый и длинноволосый человек. Вначале его
сковало любопытство. Потом сознание небывалой удачи дало силы не
шевелиться долго, судя по солнцу, более четверти дня.
Шершень сел на волосатую руку с кожей фиолетового оттенка. Злое
насекомое прилаживалось, вонзить или не вонзить жало. Рука зудела от
щекотки лапок, вооруженных острыми коготками. Преследуя лошадей, стая
оводов вторглась в ущелье. Из его прохладных теней серые мухи-палачи
взвились к солнцу. Одна из них походя и небрежно просекла щеку человека.
Капли крови застыли в бороде. Человек не дрогнул. Он стойко вынес бы и
настоящую боль.
По птичьему полету от него до пещер было шагов шестьсот. Из них по
крайней мере четыреста приходилось на высоту. Никакой лучник не добросил
бы стрелу, ни один ползун по скалам не одолел бы подъем.
Георгий, блеснувший в Византии короткой известностью под кличкой
Красильщика, боялся спугнуть варваров. Он опасался знакомого всем
коварства Судьбы, которая любит сразу и дать и отнять, как случилось в дни
восстания Ника, как было в другие дни, как произойдет во многие дни,
которые родятся из Вечности.
Давным-давно улетел шершень. Кровь на щеке запеклась. Уходит
последний скиф, бережно ведя по камням верховую лошадь, освобожденную от
вьюка. Тонкая струя водопада шипела на скале. Хватая крепкими пальцами
босых ног корни и выступы камней, Георгий карабкался на гору, уверенный в
себе, как лесной зверь.
Вершина хребта поднималась на полторы тысячи локтей. Издали Родопы
действительно были похожи на острую спину громадного животного. Люди
находили себе место на позвонках, между остриями остистых отростков.
Вершина Козьей горы была длинной и почти плоской поляной, плотно, без
малейшего просвета окаймленной лесом. Крепость. Север отрезан недоступным
обрывом. С юга - такие же, если не еще более дикие кручи, которыми граниты
и гнейсы, построившие хребет, обрываются в долину реки Арды. На Западе,
всего стадиях в шестидесяти от края поляны, хребет рассекла
трещина-схизма, такая же глубокая, как между Христом и Сатаной. По дну ее
люди пробили дорожку от долины Гебра к долине Арды. Только к востоку и
только для того, кто знал, можно было спуститься отсюда к нижнему течению
Арды, которая впадает в Гебр недалеко от Юстинианополя.
Олени в поисках сладких трав, кабаны, которые осенью и зимой ищут
опавшие желуди, волки, преследующие оленей и кабанов, кое-как одолевали
Козью гору с востока.
Старики не лгут: им кажется. Старики верят невероятному - не следует
оскорблять старость возражениями. У старика Васса в молодости был лук,
посылавший стрелу на семь стадий. Васс убил медведя ножом, и туша зверя
раздавила бы удальца, не стащи ее собака. Васс быками вытянул на берег
сома длиной в тридцать шагов, пойманного в Гебре, и священник приказал
похоронить добычу, в брюхе которой нашлись скелеты людей...
Летописей не было, не было и грамотных. Люди давно обосновались
здесь. Яблони и груши успели одряхлеть. Орех разросся в три охвата на
высоте человеческой груди.
Местные жители не считали себя какими-либо особыми людьми. Для
империи же беглые подданные, не платящие налогов, именовались
скамарами-разбойниками.
Старый Васс рассказывал: это он забрался сюда первым со своим луком,
с женой, имя которой он забыл; Васс втащил на веревках осла и ослицу,
бычка и телку. Как Ной в ковчег. И, как Адам, Васс, раскорчевав на поляне
первый югер, посеял первую пшеницу. Однако одному грушевому дереву явно
исполнилось не меньше ста лет, орехи же казались и еще старше.
Не на одной Козьей горе свивались убежища скамаров, и не только на
ней скамары сидели столетиями. Убежища в горах были, как и все остальное,
видимое и невидимое, созданы богом, конечно, который сотворил дьяволов и
человека, палача и жертву для него, гадюку, корову, маслину, цикуту,
пшеницу, префекта, скамара... И все прочее, что только может прийти на ум
и произнести язык, было вылеплено богом в его щедрости, которую священники
называют непостижимой и неизреченной.
А вот находить пищу, одежду, кров человек обязан сам. Скамары Козьей
горы, умея трудиться в поте лица, как указано богом, не могли вырастить
все им нужное. Например, железо. В отличие хотя бы от волка, от крота, от
птицы бог создал человека голым, с мягкими ногтями и тупыми, короткими
зубами. Это несправедливо. Из-за этого один человек, вооружившись, может
угнетать сто других. У волков так не бывает.
Труднее всего для скамара было достать оружие. Строгость империи,
разоружившей подданных, оборачивалась против подданных, но вредила и
скамарам.
Закон не видел случая, когда даже кожаный доспех был бы нужен
подданному. Тем более - меч. Нож с клинком длиннее семи пальцев и
заточенный с обеих сторон, как кинжал, свидетельствовал об умысле на
безопасность империи. Короткий клинок, обладание которым было разрешено
подданным, не доставал до сердца свиньи или быка, поэтому подданные
империи привыкли забивать скотину с жестокостью, непонятной варварам.
Подданные были беззащитны не только против варваров, но и против
разбойников-скамаров. Богатые землевладельцы из страха перед людокрадами
переселялись в города.
Зато самодельное оружие скамаров не позволяло устоять против войска.
Десять против одного - даже такое соотношение сил не обеспечивало скамарам
успеха. Мягкие мечи гнулись, и копья тупились от первого удара по доспеху
или щиту легионера.
Зимой, когда горная почва размокала или покрывалась ледяной коркой,
на Козью гору даже скамар мог забраться только с опасностью для жизни. Так
же бывало и в дни летних дождей.
Сколько лет он прожил здесь - пятнадцать, двадцать? Георгию не к чему
было считать годы, да и кто их считал. Индикты империи не распространялись
на Козью гору. Червячок страха все еще просыпался в ясные дни. Вероятно,
так было и со всеми. Никто не отказывался от скучной обязанности сторожа.
Вчера мальчик, выросший на горе, рассказал о конниках, замеченных внизу, у
водопада. Маленький дикарь знал мало слов, но имел хорошую память. По его
описанию, люди с лошадьми не были похожи на имперских солдат. Георгий
захотел сам осмотреть оставленные ими следы. Случай поднес ему подарок.
Георгий был счастлив удачей.
Слабым естественно жаться друг к другу. Так и построились скамары
около своего поля, разросшегося из первого югера, вспаханного старым
Вассом или кем-то еще.
Первый сложил четыре стены из обломков камня. Следующему пришлось
воздвигнуть только три, так как он встал спина спиной со старожилом. Улей,
в котором первый дом сделался первой ячейкой.
Появились женщины, разрасталось хозяйство. Первый загон для скота,
первый хлев. Скамары развели кур. Свиньи жили в лесу на участке, за
палисадом, опиравшимся на деревья, как на столбы.
Ямы, заросшие ежевикой, напоминали Георгию начало его жизни скамара.
Он вздумал вырыть ров и окружить поселок стеной. В его душе было слишком
много страха. Под тонкой почвой лежала скала, непосильно было ломать
камень. Тогда Георгий и его товарищ Гололобый были несчастны.
Георгий, согнувшись, вошел в длинную хижину. Толстые стены, на
которые пошел выломанный камень из ненужного рва, несли крышу из хвороста,
надежно смазанную глиной.
Здесь прохладно. Десятка полтора мужчин и женщин сидели и лежали, как
придется, на скамьях, сколоченных из расколотых клиньями бревен.
Раздражающе пахло свининой, сваренной на горьких и пряных травках. Вчера
были загнаны два кабана, неразумно соблазнившиеся спеющим полем.
Журчал и журчал голос рассказчика. Тихо подобравшись к котлу, Георгий
длинной вилкой, похожей на рыбачью острогу, вытащил кусок кабанины, еще
теплой, сбросил на деревянное блюдо и пустил в дело длинный нож. Лезвие
затупилось, подточить бы его на камне. Но рассказ был интересен, и Георгий
не решился мешать.
После торжественного провозглашения Ипатия базилевсом Георгий не
захотел пойти вместе с народом на ипподром.
- Ты хочешь ликовать? - спросил он Гололобого. - Ты хочешь кричать
"Осанна!", пока более достойные будут лизать руки нового базилевса и
отпихивать один другого? Оставь! Каждому свое, как говорил центурион,
наказывая солдата. Я найду нам обоим лучшее занятие.
Георгий увлек товарища и еще человек двадцать мятежников разумным
предложением: попользоваться чем придется в брошенном Юстинианом Палатии,
пока новый базилевс не установит старый порядок. Первым человеку никогда
не удается быть, постараемся быть не последними!
В саду Халке Георгий заметил охрану, и в его сердце закралось
сомнение. Правда, здесь стояла палатийская прислуга, разношерстное,
случайное войско. Внезапное нападение - главное, больше крика - разгонит
поваров, подметал, конюхов, наряженных солдатами.
Не то ангел-хранитель, не то здравый смысл бывалого солдата подсказал
Георгию забраться на крышу сената. Оттуда, как с горы, бывший центурион и
сегодняшний бунтарь Красильщик увидел порт Буколеон, полный кораблей,
заметил блестящие солнцем шлемы спафариев. Видел он, как ипасписты
Велизария плотной, будто сыр, массой вдавливались в восточные ворота
ипподрома. По страшным воплям, которые помнились Георгию много лет, по
начавшемуся было и прерванному бегству через Главные Ворота он сообразил,
что там не обходится и без готов с герулами.
Торопиться грабить брошенный Палатии, как видно, не приходилось.
Георгий без обиняков объяснил своим, что нужно разойтись и спрятаться куда
кто сумеет.
Сам он с Гололобым отправился в гостеприимную таверну. Хозяин снабдил
их овечьими плащами и сапогами из конской кожи. Слишком яркую примету
носил Георгий, чтобы думать спрятаться в городе, хотя нет лучше больших
городов для людей, превратившихся в крыс. Гололобый же просто стремился
подальше уйти от хозяина - инстинкт оленя, который бежит, пока хватит
дыхания.
Весть об избиении охлоса на ипподроме поднялась, как девятый вал в
море. К счастью для беглецов, волна перекатилась через их головы у ворот
Харисия. Самочинная охрана, которая ловила беглых прихвостней Юстиниана,
разбегалась, открыв всем, кто мог и хотел, простор полей.
Не великое счастье ждало и за стеной. Передвигающиеся по дорогам
империи были обязаны иметь свидетельства от префектов городов и мандаторов
провинций. Из страха перед разбойниками составлялись караваны. Рабы могли
ступить на дорогу, только сопровождая хозяина. Свободные, имея надобность
отправиться куда-либо, старались пристать к купцам или к именитым людям,
ожидая случая в городах или на выходах из селений. Но и караваны, следуя
закону, не брали случайных спутников без рекомендации известных людей, и
каждый был обязан иметь при себе справку от нотария, цехового старосты и
какую-либо еще. Будь иначе - слишком легко бежали бы колоны с земли,
приписные и сервы - с пашен, недоимщики - от сборщиков, рабы - от хозяев.
Такими оставались дорожки зверей через горы, ущелья, лесные дебри... И
судьба зверя, так как подданный, уклонявшийся от обязанностей перед
империей, переставал быть человеком. Враг империи. Каждый имел право взять
жизнь отверженного.
Дороги были перекрыты заставами. Зимний лес плохо прячет. Георгию и
Гололобому пришлось забраться на самый хребет Истанджу, который идет вдоль
Понта и вдоль полуострова.
Желто-зеленые листья на дубах гремели железом. Желуди сильно
родились, стада диких свиней паслись в дубравах. У беглецов не было копий
и луков для охоты. Они собирали желуди, жарили на кострах и ели горячими.
Пока хватало вяленого мяса и хлеба, данного тавернщиком, они не голодали.
К счастью, не было мороза. Холод, который оденет горы ледяной корой, убьет
беглецов так же верно, как имперский палач.
На запад, на запад! Ненастной ночью им удалось проскользнуть мимо
какого-то города. Георгий забыл название, а Гололобый тогда мало что знал.
Украв челнок, они переправились через Гебр. Арда дико вздулась от зимних
дождей, и самодельный плотик едва не погубил их. После Арды, терзаемые
жестоким голодом - здесь не нашлось и желудей, - они влезли на хребет и
попали в руки скамаров. Горные разбойники возвращались после налета на
какую-то виллу под Юстинианополем.
Тридцать пять мужчин. Двадцать две женщины. Десятка полтора детей и
подростков. Они жили в нигде.
Однако у них было кладбище. Был и священник, совершавший таинства
претворения вина и хлеба в кровь и плоть Христовы. Родившиеся в нигде не
понимали силы религии, но и они боялись ада.
Тихий молчальник Еввадий никогда не говорил о себе. По его случайному
слову Георгий понял, что священник бежал от костра. За что и где? Кому
какое дело. Вероятно, Еввадий был еретиком. Скамары не разбирались в
догматах. Необходимо иметь кого-то, облаченного благодатью для очищения от
грехов. Варвары не могли понять власть ромейского страха перед вечностью
адских мучений.
В своей горной берлоге скамары хотели оставаться вольными людьми.
Бывший центурион сделался вожаком на время вылазок, когда необходимость
общего действия заставляет всех слушаться одного. Сейчас Георгий не спешил
поделиться с другим своим открытием. Клад оружия требует осторожного
прикосновения. Таких скифов Георгий не видал. Неизвестное страшит. Оружия
же было столько, что можно вооружить по крайней мере полный легион.
Следовательно, варвары нанесли поражение провинциальным войскам Фракии.
Третий день комес Асбад, командующий имперскими всадниками, не
уставал преследовать скифов - славян, варваров, пришедших издалека. Третий
день пошел, как россичи уходили от ромеев.
Молодым воином, впервые вкусив начальствование над несколькими
другими, Ратибор состязался с хазарами в увертках на просторах степной
дороги. В то же лето стоял он против степняков, будучи княжьим подручным.
В другие лета приходилось Ратибору сражаться и самому, начальствуя войском
в коротких походах. То все было у себя, близко и служило на защиту земли.
Теперь Ратибор впервые водил войско далеко от Роси. Сюда и ворон
днепровский костей не заносил. Все - чужое. Нет простора для взгляда, куда
ни посмотришь - везде горы как стены. Ромеи защищают свое, россичи же,
подобно хазарам, пришли за добычей.
Ромеи обороняются плохо, они неумелы, беспечны, не могут стоять
лагерем, оградив себя от нападения. Пешие ромеи слабы, хотя искони
славились силой пехоты.
Каковы же они в конном деле? Два дня они гнались за россичами
тяжелым, неутомимым скоком. Конные полки состязаются не как отдельные
всадники быстротой скачки, но умным расчетом движения. Ромейские воеводы
вели стройные ряды всадников на тяжелых лошадях без спешки, чтобы
сохранить свежесть конской прыти к часу схватки.
По Фракийской низменности, к северу от реки Гебра, земля кажется
ровной человеку, привыкшему к горам. Всхолмления гладки, закруглены.
Стерты курганы, которыми засыпаны костяные пальцы гор, протянутые
Планинами к Гебру.
Пряно, крепко пахнет войско лошадиным потом, войлоком, сыромятью,
дубленой кожей, горячим телом всадника. На виду одни у других ходят
россичи и ромеи, конницей пропахла Фракийская равнина, и нет на ней
ничего, кроме конницы.
Разделенные пятью-шестью росскими верстами, оба войска
останавливались на отдых для сбереженья коней и видели огни костерков и
вместе наутро поднимались в седло.
Ромеи у себя. Зная равнину, они умели прикрыть свой привал речкой,
болотом.
Так хозяева и будут ходить настойчиво, умно, пока не подгонят чужих к
удобному для себя месту. Тогда, пользуясь силой числа, сдавят - и росским
некуда будет податься.
Однако же старая дорога, одна лишь известная россичам, была будто бы
еще свободна. Еще можно отступить по знакомому пути.
На третий день утро открыло широкие поля, удобные для скачки. Не будь
далеких гор, которые заслоняли землю на севере, юге и западе, оставляя
свободным только восток, россичи сказали бы - здесь степи. Речка в твердых
берегах несла чистую воду. За ней, выпоив коней, в полдень остановились
россичи. Верстах в четырех ромеи копились темным стадом.
Чего ждут они? Э! Гляди, князь, глядите, сотники, глядите, воины!
Подобно птице, лениво вытягивающей одно крыло, ромеи выталкивали
часть своих, остро удлиняясь вправо. И уже не по-птичьему крыло оторвалось
и потекло многими сотнями конских ног. А влево, в точности повторяя
движение первого крыла, тоже пошла конница после перестроений, которые
остались невидимыми по дальности. Ромеи разбились на три отряда. И стало
возможным точнее, чем ранее, счесть ромейских всадников. Логофет Александр
не солгал, не обманул и патрикий Кирилл. Пять с лишним тысяч всадников,
вся сила ромейской конницы из крепости Тзуруле охотилась за россичами с
главной заботой: чтобы варвары не ушли безнаказанно.
Ядро ромеев приближалось едва заметно. Крылья же перемещались быстро
и наискось, чтобы, как двумя руками, охватить россичей.
Из темных ромейские ряды сделались светлыми. На солнце засверкали
начищенные до сияния железо и медь. Ромеи сняли со шлемов и лат чехлы из
просмоленной холстины и сбросили с наконечников копий кожаные ножны.
Бог, стоящий над вселенной, сотворил все своей волей, своим
произволом создав судьбу всего живущего. Исполняй волю творца, который
заранее все решил без тебя, - так верили ромеи.
Своей волей жил россич, а на небе находил твердую опору для новой
жизни после неизбежности смерти.
Пора, пора! Играть так играть нам в широкой равнине империи Теплых
морей, скакать против ветра, тягаясь в силе, в умении с ромеем в прочных
латах, усевшимся на тяжелую лошадь.
Одинаково быстрыми отлетят и полные и пустые годы. Не заметишь, как
грузная старость растворит силу, окаменит суставы. Забудутся лица,
рассыплются имена, потухнет страсть, но то, боевое, не изгладится. И кто
испытал - никогда не забудет сильной силы всадника, спешащего к боевой
схватке.
Покинув заводных коней, россичи пустились навстречу левому полку
ромеев, который шел для охвата уже полным махом растянувшихся в скачке
коней.
Наблюдая за движениями противника, комес Асбад, который оставался в
центре главных сил, ликуя от ожидаемого успеха, послал двух своих
ипаспистов на быстрых аравийских жеребцах к правому полку с приказом,
чтобы тот еще более отклонился, зашел бы в глубокий тыл скифов ловить тех,
кто будет спасаться на запад.
Левый же полк так спешил, что уже расстраивал ряды. Это не порок в
конном ударе, а неизбежность. Заражаясь стремлением пылких коней и горячих
всадников, разгорячаются холодные и, соревнуясь, участвуют в скачке всем
духом и телом.
Потому-то начальники с древнейших времен и до самых недавних искали
себе сильнейших и смелейших коней.
И прытко и зло скакал навстречу скифам комес левого полка ромеев
Геронтий, в прошлом, как и Асбад, ипаспист самого Юстиниана Божественного.
В золоченом железе, с лицом под забралом, он спешил далеко впереди своих,
но чувствовал даром вождя, как тянет он своим порывом всех за собой, будто
к каждому всаднику из полутора тысяч прицеплена нить от плеча полководца.
Нить укорачивается, укорачивается - свои поспешают, стремятся догнать, ни
один не оставит вождя одиноким, все верны! Геронтий, ощущая, как трясется
земля от насилия массы конных, поднял руку с длинным мечом:
- Ника! Ника! Бей, побеждай!
Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре! Стадии отлетали
каплями ливня. Геронтий оглянулся. Полторы тысячи всадников лучшей конницы
империи мчались за ним решительно, сильно. В нем, в вожде, вся их мощь!
А скифы? Что? Они как будто медлят? Их строй разделился, вытянулся в
глубину! А, трусы затягивают повод, чтобы подставить под удар смелых!..
Навстречу Геронтию в мгновенья, когда мысль перестает воплощаться в
медленные слова, летел скиф. Слагались два стремленья - воли и мускулов,
превращая ощущения в полет. Коричневый варвар раздувался, разрастался, как
исполин.
Прошло время, когда подобное еще вызывало в Геронтии невольную дрожь
сомнения в себе. Зрелый воин умел не помнить страха перед миражем схватки.
Он всем телом знал, что и сам он в молниях доспеха и оружия, тяжелый, но
легкий в движениях, на высоком коне, - и сам он кажется врагу еще более
быстрым, еще более страшным.
Прямо, прямо! Только бы этот не сумел увернуться!
Изготовив кривой меч для удара навстречу и снизу вверх, Геронтий
легким нажимом ноги послал коня чуть-чуть влево, на один волос, на тонкий
волосок, чтобы, съезжаясь с варваром правым плечом, дать больше шири
размаху.
А! Скиф испугался! Как тот гот под римской стеной... Он взял влево,
но опоздал, затянулся, ему не уйти! Геронтий умел рубить и налево.
Опершись на левое стремя, комес выгнулся с расчетом не разума, а
послушного тела: так! Последняя четверть клинка захватит левую щеку
варвара. Описывая полукруг снизу вверх, клинок просечет челюсть, скулу и,
чтобы уйти через расколотый лоб, высоко взбросит сорванный шлем.
- Ника! Ника! Побеждай, убивай! - И Геронтий выдохнул, как ему
показалось, прямо в лицо скифу воинский крик-оскорбленье победителя
побежденному: - Труп, труп!
Небо пошло вниз, земля сделалась небом, по которому спешили-спешили в
частом переборе конские ноги с нависшими с конских животов длинными
ступнями людей. И ремень подпруги на лошадином брюхе. И развевающиеся
хвосты, как камыш на фракийских болотах под Тзуруле в осеннюю бурю. И все
летели, и все бежали, все более перекашиваясь, все более кривясь, катясь
вбок, ложась на бок, как колеса, оторвавшиеся на полном ходу. И катились,
кренясь и кренясь, лошади, копыта, колеса и лица с прядями длинных усов.
Гремел гром, тысячи свечей блистали, как крестный ход округ Софии
Премудрости, и свечи трещали так, что раздирались кости, и молния ударила
в череп. Тишина, тишина. Покой.
Отбив одной рукой руку ромея, другой Ратибор скосил блестящего, как
жар-птица, смелого всадника и, еще крепче обжав ногами гнедого, послал его
левее, уходя с дороги стремительно навалившегося строя тзурульской
конницы.
Добрые воины, скачут хорошо, строй умеют держать! Ратибор не ощущал к
ромеям ни гнева, ни злобы. Для него они были чужие, он пришел воевать, и
ему, обоерукому воину, хотелось бы сгоряча врезаться в ромеев, как коса в
сочную траву, посечь живые колосья, смешать, разогнать. Так сокол,
ударивший в стаю гусей, сбивает их, возгордившихся прочностью живого
клина. Бремя власти заставило походного князя отказаться от бранной
забавы.
Сегодня не будет схваток грудь с грудью. Ратибор вынесся на холм и
будто забыл ромейский полк, который катился уже сзади него плотный, как
обвал, взъерошенный копьями и мечами. Где другие?
Второе крыло ромейского войска в своем движении на запад приближалось
к завершению цели. За свою удачу ромеи заплатили длинным пробегом. Взяв от
лошадей буйной вначале скачкой свежесть сил, сейчас обходный полк шел
шагом, растягиваясь с очевидным намерением перехвата бегущих россичей,
когда их разбросает левое крыло и отбросят главные силы.
Ядро ромеев ожидало, но не праздно. В конной массе появились
просветы. Живая стена строила себя в готовности и стянуться и еще
расшириться.
Главная сила ромеев давала россичам время дышать, как не спешат на
бойне обрушить удар молота на череп быка, за которым замкнули ворота.
Ратибор оглянулся на своих. Сегодня строго велено было никому не
увлекаться игрою меча, палицы, чекана и сабли.
Походный князь постиг замысел ромейского воеводы. Крыло, пробив
россичей, построит за ними, на юге, вдоль течения Гебра, еще одну конную
стену. Оставленные в середине поля с закрытыми из него выходами, россичи
сделаются, как зайцы в тенетах.
Росские сотни дали себя пробить. Будто бы!.. Расступившись перед
ромеями, россичи взялись за луки. Все одинаково обученные, росские лучники
били без промедления, но с прицелом и не спеша. Имперская конница не умела
стрелять, как не умели стрелять и готские конники, которых в Италии
Прочь! Не смотри! Неблагочестиво искушать себя излишним вниманием.
Сатана умеет пользоваться взорами людей, чтобы облечься плотью.
Сам Сатана и его воинство суть падшие ангелы. Здесь, в водопаде,
нашли себе убежище и бывшие боги эллинов. Их природа иная. Они были
созданы Сатаной в его стремлении подражать богу. Может быть, кроме них,
прячутся тут и древние боги Фракии, которых изгнали эллинские боги. Все
они, сплотившись в борьбе против Христа, больше не враждуют одни с
другими.
Бог един в трех лицах, дьяволы - неисчислимы. Они нападают на
церковь, порождая схизмы-трещины в теле ее. Божественный Юстиниан жжет
еретиков.
Подданные-фракийцы утверждали, что каменный котел под водопадом не
имел дна. Кто измерял его глубину?
Кто-то. Никто. Людям здесь нечего делать. Проезжая или проходя по
имперской дороге мимо Козьей горы, люди показывали друг другу на устье
ущелья. Внутри его, под самой горой, находится нечистое место с дырой,
которая сообщается с адом через пещеры, тянущиеся под землей на тысячу
триста стадий. "Может ли быть?" - спрашивал новичок, чувствуя холод на
спине и мурашки по всему телу. "Конечно. Разве ты не знаешь, где ад? Под
землей. Не провались в вечный огонь".
Этих мест боялись. Но не все. Устроившись на ветках корявого дубка,
над водопадом висел длиннобородый и длинноволосый человек. Вначале его
сковало любопытство. Потом сознание небывалой удачи дало силы не
шевелиться долго, судя по солнцу, более четверти дня.
Шершень сел на волосатую руку с кожей фиолетового оттенка. Злое
насекомое прилаживалось, вонзить или не вонзить жало. Рука зудела от
щекотки лапок, вооруженных острыми коготками. Преследуя лошадей, стая
оводов вторглась в ущелье. Из его прохладных теней серые мухи-палачи
взвились к солнцу. Одна из них походя и небрежно просекла щеку человека.
Капли крови застыли в бороде. Человек не дрогнул. Он стойко вынес бы и
настоящую боль.
По птичьему полету от него до пещер было шагов шестьсот. Из них по
крайней мере четыреста приходилось на высоту. Никакой лучник не добросил
бы стрелу, ни один ползун по скалам не одолел бы подъем.
Георгий, блеснувший в Византии короткой известностью под кличкой
Красильщика, боялся спугнуть варваров. Он опасался знакомого всем
коварства Судьбы, которая любит сразу и дать и отнять, как случилось в дни
восстания Ника, как было в другие дни, как произойдет во многие дни,
которые родятся из Вечности.
Давным-давно улетел шершень. Кровь на щеке запеклась. Уходит
последний скиф, бережно ведя по камням верховую лошадь, освобожденную от
вьюка. Тонкая струя водопада шипела на скале. Хватая крепкими пальцами
босых ног корни и выступы камней, Георгий карабкался на гору, уверенный в
себе, как лесной зверь.
Вершина хребта поднималась на полторы тысячи локтей. Издали Родопы
действительно были похожи на острую спину громадного животного. Люди
находили себе место на позвонках, между остриями остистых отростков.
Вершина Козьей горы была длинной и почти плоской поляной, плотно, без
малейшего просвета окаймленной лесом. Крепость. Север отрезан недоступным
обрывом. С юга - такие же, если не еще более дикие кручи, которыми граниты
и гнейсы, построившие хребет, обрываются в долину реки Арды. На Западе,
всего стадиях в шестидесяти от края поляны, хребет рассекла
трещина-схизма, такая же глубокая, как между Христом и Сатаной. По дну ее
люди пробили дорожку от долины Гебра к долине Арды. Только к востоку и
только для того, кто знал, можно было спуститься отсюда к нижнему течению
Арды, которая впадает в Гебр недалеко от Юстинианополя.
Олени в поисках сладких трав, кабаны, которые осенью и зимой ищут
опавшие желуди, волки, преследующие оленей и кабанов, кое-как одолевали
Козью гору с востока.
Старики не лгут: им кажется. Старики верят невероятному - не следует
оскорблять старость возражениями. У старика Васса в молодости был лук,
посылавший стрелу на семь стадий. Васс убил медведя ножом, и туша зверя
раздавила бы удальца, не стащи ее собака. Васс быками вытянул на берег
сома длиной в тридцать шагов, пойманного в Гебре, и священник приказал
похоронить добычу, в брюхе которой нашлись скелеты людей...
Летописей не было, не было и грамотных. Люди давно обосновались
здесь. Яблони и груши успели одряхлеть. Орех разросся в три охвата на
высоте человеческой груди.
Местные жители не считали себя какими-либо особыми людьми. Для
империи же беглые подданные, не платящие налогов, именовались
скамарами-разбойниками.
Старый Васс рассказывал: это он забрался сюда первым со своим луком,
с женой, имя которой он забыл; Васс втащил на веревках осла и ослицу,
бычка и телку. Как Ной в ковчег. И, как Адам, Васс, раскорчевав на поляне
первый югер, посеял первую пшеницу. Однако одному грушевому дереву явно
исполнилось не меньше ста лет, орехи же казались и еще старше.
Не на одной Козьей горе свивались убежища скамаров, и не только на
ней скамары сидели столетиями. Убежища в горах были, как и все остальное,
видимое и невидимое, созданы богом, конечно, который сотворил дьяволов и
человека, палача и жертву для него, гадюку, корову, маслину, цикуту,
пшеницу, префекта, скамара... И все прочее, что только может прийти на ум
и произнести язык, было вылеплено богом в его щедрости, которую священники
называют непостижимой и неизреченной.
А вот находить пищу, одежду, кров человек обязан сам. Скамары Козьей
горы, умея трудиться в поте лица, как указано богом, не могли вырастить
все им нужное. Например, железо. В отличие хотя бы от волка, от крота, от
птицы бог создал человека голым, с мягкими ногтями и тупыми, короткими
зубами. Это несправедливо. Из-за этого один человек, вооружившись, может
угнетать сто других. У волков так не бывает.
Труднее всего для скамара было достать оружие. Строгость империи,
разоружившей подданных, оборачивалась против подданных, но вредила и
скамарам.
Закон не видел случая, когда даже кожаный доспех был бы нужен
подданному. Тем более - меч. Нож с клинком длиннее семи пальцев и
заточенный с обеих сторон, как кинжал, свидетельствовал об умысле на
безопасность империи. Короткий клинок, обладание которым было разрешено
подданным, не доставал до сердца свиньи или быка, поэтому подданные
империи привыкли забивать скотину с жестокостью, непонятной варварам.
Подданные были беззащитны не только против варваров, но и против
разбойников-скамаров. Богатые землевладельцы из страха перед людокрадами
переселялись в города.
Зато самодельное оружие скамаров не позволяло устоять против войска.
Десять против одного - даже такое соотношение сил не обеспечивало скамарам
успеха. Мягкие мечи гнулись, и копья тупились от первого удара по доспеху
или щиту легионера.
Зимой, когда горная почва размокала или покрывалась ледяной коркой,
на Козью гору даже скамар мог забраться только с опасностью для жизни. Так
же бывало и в дни летних дождей.
Сколько лет он прожил здесь - пятнадцать, двадцать? Георгию не к чему
было считать годы, да и кто их считал. Индикты империи не распространялись
на Козью гору. Червячок страха все еще просыпался в ясные дни. Вероятно,
так было и со всеми. Никто не отказывался от скучной обязанности сторожа.
Вчера мальчик, выросший на горе, рассказал о конниках, замеченных внизу, у
водопада. Маленький дикарь знал мало слов, но имел хорошую память. По его
описанию, люди с лошадьми не были похожи на имперских солдат. Георгий
захотел сам осмотреть оставленные ими следы. Случай поднес ему подарок.
Георгий был счастлив удачей.
Слабым естественно жаться друг к другу. Так и построились скамары
около своего поля, разросшегося из первого югера, вспаханного старым
Вассом или кем-то еще.
Первый сложил четыре стены из обломков камня. Следующему пришлось
воздвигнуть только три, так как он встал спина спиной со старожилом. Улей,
в котором первый дом сделался первой ячейкой.
Появились женщины, разрасталось хозяйство. Первый загон для скота,
первый хлев. Скамары развели кур. Свиньи жили в лесу на участке, за
палисадом, опиравшимся на деревья, как на столбы.
Ямы, заросшие ежевикой, напоминали Георгию начало его жизни скамара.
Он вздумал вырыть ров и окружить поселок стеной. В его душе было слишком
много страха. Под тонкой почвой лежала скала, непосильно было ломать
камень. Тогда Георгий и его товарищ Гололобый были несчастны.
Георгий, согнувшись, вошел в длинную хижину. Толстые стены, на
которые пошел выломанный камень из ненужного рва, несли крышу из хвороста,
надежно смазанную глиной.
Здесь прохладно. Десятка полтора мужчин и женщин сидели и лежали, как
придется, на скамьях, сколоченных из расколотых клиньями бревен.
Раздражающе пахло свининой, сваренной на горьких и пряных травках. Вчера
были загнаны два кабана, неразумно соблазнившиеся спеющим полем.
Журчал и журчал голос рассказчика. Тихо подобравшись к котлу, Георгий
длинной вилкой, похожей на рыбачью острогу, вытащил кусок кабанины, еще
теплой, сбросил на деревянное блюдо и пустил в дело длинный нож. Лезвие
затупилось, подточить бы его на камне. Но рассказ был интересен, и Георгий
не решился мешать.
После торжественного провозглашения Ипатия базилевсом Георгий не
захотел пойти вместе с народом на ипподром.
- Ты хочешь ликовать? - спросил он Гололобого. - Ты хочешь кричать
"Осанна!", пока более достойные будут лизать руки нового базилевса и
отпихивать один другого? Оставь! Каждому свое, как говорил центурион,
наказывая солдата. Я найду нам обоим лучшее занятие.
Георгий увлек товарища и еще человек двадцать мятежников разумным
предложением: попользоваться чем придется в брошенном Юстинианом Палатии,
пока новый базилевс не установит старый порядок. Первым человеку никогда
не удается быть, постараемся быть не последними!
В саду Халке Георгий заметил охрану, и в его сердце закралось
сомнение. Правда, здесь стояла палатийская прислуга, разношерстное,
случайное войско. Внезапное нападение - главное, больше крика - разгонит
поваров, подметал, конюхов, наряженных солдатами.
Не то ангел-хранитель, не то здравый смысл бывалого солдата подсказал
Георгию забраться на крышу сената. Оттуда, как с горы, бывший центурион и
сегодняшний бунтарь Красильщик увидел порт Буколеон, полный кораблей,
заметил блестящие солнцем шлемы спафариев. Видел он, как ипасписты
Велизария плотной, будто сыр, массой вдавливались в восточные ворота
ипподрома. По страшным воплям, которые помнились Георгию много лет, по
начавшемуся было и прерванному бегству через Главные Ворота он сообразил,
что там не обходится и без готов с герулами.
Торопиться грабить брошенный Палатии, как видно, не приходилось.
Георгий без обиняков объяснил своим, что нужно разойтись и спрятаться куда
кто сумеет.
Сам он с Гололобым отправился в гостеприимную таверну. Хозяин снабдил
их овечьими плащами и сапогами из конской кожи. Слишком яркую примету
носил Георгий, чтобы думать спрятаться в городе, хотя нет лучше больших
городов для людей, превратившихся в крыс. Гололобый же просто стремился
подальше уйти от хозяина - инстинкт оленя, который бежит, пока хватит
дыхания.
Весть об избиении охлоса на ипподроме поднялась, как девятый вал в
море. К счастью для беглецов, волна перекатилась через их головы у ворот
Харисия. Самочинная охрана, которая ловила беглых прихвостней Юстиниана,
разбегалась, открыв всем, кто мог и хотел, простор полей.
Не великое счастье ждало и за стеной. Передвигающиеся по дорогам
империи были обязаны иметь свидетельства от префектов городов и мандаторов
провинций. Из страха перед разбойниками составлялись караваны. Рабы могли
ступить на дорогу, только сопровождая хозяина. Свободные, имея надобность
отправиться куда-либо, старались пристать к купцам или к именитым людям,
ожидая случая в городах или на выходах из селений. Но и караваны, следуя
закону, не брали случайных спутников без рекомендации известных людей, и
каждый был обязан иметь при себе справку от нотария, цехового старосты и
какую-либо еще. Будь иначе - слишком легко бежали бы колоны с земли,
приписные и сервы - с пашен, недоимщики - от сборщиков, рабы - от хозяев.
Такими оставались дорожки зверей через горы, ущелья, лесные дебри... И
судьба зверя, так как подданный, уклонявшийся от обязанностей перед
империей, переставал быть человеком. Враг империи. Каждый имел право взять
жизнь отверженного.
Дороги были перекрыты заставами. Зимний лес плохо прячет. Георгию и
Гололобому пришлось забраться на самый хребет Истанджу, который идет вдоль
Понта и вдоль полуострова.
Желто-зеленые листья на дубах гремели железом. Желуди сильно
родились, стада диких свиней паслись в дубравах. У беглецов не было копий
и луков для охоты. Они собирали желуди, жарили на кострах и ели горячими.
Пока хватало вяленого мяса и хлеба, данного тавернщиком, они не голодали.
К счастью, не было мороза. Холод, который оденет горы ледяной корой, убьет
беглецов так же верно, как имперский палач.
На запад, на запад! Ненастной ночью им удалось проскользнуть мимо
какого-то города. Георгий забыл название, а Гололобый тогда мало что знал.
Украв челнок, они переправились через Гебр. Арда дико вздулась от зимних
дождей, и самодельный плотик едва не погубил их. После Арды, терзаемые
жестоким голодом - здесь не нашлось и желудей, - они влезли на хребет и
попали в руки скамаров. Горные разбойники возвращались после налета на
какую-то виллу под Юстинианополем.
Тридцать пять мужчин. Двадцать две женщины. Десятка полтора детей и
подростков. Они жили в нигде.
Однако у них было кладбище. Был и священник, совершавший таинства
претворения вина и хлеба в кровь и плоть Христовы. Родившиеся в нигде не
понимали силы религии, но и они боялись ада.
Тихий молчальник Еввадий никогда не говорил о себе. По его случайному
слову Георгий понял, что священник бежал от костра. За что и где? Кому
какое дело. Вероятно, Еввадий был еретиком. Скамары не разбирались в
догматах. Необходимо иметь кого-то, облаченного благодатью для очищения от
грехов. Варвары не могли понять власть ромейского страха перед вечностью
адских мучений.
В своей горной берлоге скамары хотели оставаться вольными людьми.
Бывший центурион сделался вожаком на время вылазок, когда необходимость
общего действия заставляет всех слушаться одного. Сейчас Георгий не спешил
поделиться с другим своим открытием. Клад оружия требует осторожного
прикосновения. Таких скифов Георгий не видал. Неизвестное страшит. Оружия
же было столько, что можно вооружить по крайней мере полный легион.
Следовательно, варвары нанесли поражение провинциальным войскам Фракии.
Третий день комес Асбад, командующий имперскими всадниками, не
уставал преследовать скифов - славян, варваров, пришедших издалека. Третий
день пошел, как россичи уходили от ромеев.
Молодым воином, впервые вкусив начальствование над несколькими
другими, Ратибор состязался с хазарами в увертках на просторах степной
дороги. В то же лето стоял он против степняков, будучи княжьим подручным.
В другие лета приходилось Ратибору сражаться и самому, начальствуя войском
в коротких походах. То все было у себя, близко и служило на защиту земли.
Теперь Ратибор впервые водил войско далеко от Роси. Сюда и ворон
днепровский костей не заносил. Все - чужое. Нет простора для взгляда, куда
ни посмотришь - везде горы как стены. Ромеи защищают свое, россичи же,
подобно хазарам, пришли за добычей.
Ромеи обороняются плохо, они неумелы, беспечны, не могут стоять
лагерем, оградив себя от нападения. Пешие ромеи слабы, хотя искони
славились силой пехоты.
Каковы же они в конном деле? Два дня они гнались за россичами
тяжелым, неутомимым скоком. Конные полки состязаются не как отдельные
всадники быстротой скачки, но умным расчетом движения. Ромейские воеводы
вели стройные ряды всадников на тяжелых лошадях без спешки, чтобы
сохранить свежесть конской прыти к часу схватки.
По Фракийской низменности, к северу от реки Гебра, земля кажется
ровной человеку, привыкшему к горам. Всхолмления гладки, закруглены.
Стерты курганы, которыми засыпаны костяные пальцы гор, протянутые
Планинами к Гебру.
Пряно, крепко пахнет войско лошадиным потом, войлоком, сыромятью,
дубленой кожей, горячим телом всадника. На виду одни у других ходят
россичи и ромеи, конницей пропахла Фракийская равнина, и нет на ней
ничего, кроме конницы.
Разделенные пятью-шестью росскими верстами, оба войска
останавливались на отдых для сбереженья коней и видели огни костерков и
вместе наутро поднимались в седло.
Ромеи у себя. Зная равнину, они умели прикрыть свой привал речкой,
болотом.
Так хозяева и будут ходить настойчиво, умно, пока не подгонят чужих к
удобному для себя месту. Тогда, пользуясь силой числа, сдавят - и росским
некуда будет податься.
Однако же старая дорога, одна лишь известная россичам, была будто бы
еще свободна. Еще можно отступить по знакомому пути.
На третий день утро открыло широкие поля, удобные для скачки. Не будь
далеких гор, которые заслоняли землю на севере, юге и западе, оставляя
свободным только восток, россичи сказали бы - здесь степи. Речка в твердых
берегах несла чистую воду. За ней, выпоив коней, в полдень остановились
россичи. Верстах в четырех ромеи копились темным стадом.
Чего ждут они? Э! Гляди, князь, глядите, сотники, глядите, воины!
Подобно птице, лениво вытягивающей одно крыло, ромеи выталкивали
часть своих, остро удлиняясь вправо. И уже не по-птичьему крыло оторвалось
и потекло многими сотнями конских ног. А влево, в точности повторяя
движение первого крыла, тоже пошла конница после перестроений, которые
остались невидимыми по дальности. Ромеи разбились на три отряда. И стало
возможным точнее, чем ранее, счесть ромейских всадников. Логофет Александр
не солгал, не обманул и патрикий Кирилл. Пять с лишним тысяч всадников,
вся сила ромейской конницы из крепости Тзуруле охотилась за россичами с
главной заботой: чтобы варвары не ушли безнаказанно.
Ядро ромеев приближалось едва заметно. Крылья же перемещались быстро
и наискось, чтобы, как двумя руками, охватить россичей.
Из темных ромейские ряды сделались светлыми. На солнце засверкали
начищенные до сияния железо и медь. Ромеи сняли со шлемов и лат чехлы из
просмоленной холстины и сбросили с наконечников копий кожаные ножны.
Бог, стоящий над вселенной, сотворил все своей волей, своим
произволом создав судьбу всего живущего. Исполняй волю творца, который
заранее все решил без тебя, - так верили ромеи.
Своей волей жил россич, а на небе находил твердую опору для новой
жизни после неизбежности смерти.
Пора, пора! Играть так играть нам в широкой равнине империи Теплых
морей, скакать против ветра, тягаясь в силе, в умении с ромеем в прочных
латах, усевшимся на тяжелую лошадь.
Одинаково быстрыми отлетят и полные и пустые годы. Не заметишь, как
грузная старость растворит силу, окаменит суставы. Забудутся лица,
рассыплются имена, потухнет страсть, но то, боевое, не изгладится. И кто
испытал - никогда не забудет сильной силы всадника, спешащего к боевой
схватке.
Покинув заводных коней, россичи пустились навстречу левому полку
ромеев, который шел для охвата уже полным махом растянувшихся в скачке
коней.
Наблюдая за движениями противника, комес Асбад, который оставался в
центре главных сил, ликуя от ожидаемого успеха, послал двух своих
ипаспистов на быстрых аравийских жеребцах к правому полку с приказом,
чтобы тот еще более отклонился, зашел бы в глубокий тыл скифов ловить тех,
кто будет спасаться на запад.
Левый же полк так спешил, что уже расстраивал ряды. Это не порок в
конном ударе, а неизбежность. Заражаясь стремлением пылких коней и горячих
всадников, разгорячаются холодные и, соревнуясь, участвуют в скачке всем
духом и телом.
Потому-то начальники с древнейших времен и до самых недавних искали
себе сильнейших и смелейших коней.
И прытко и зло скакал навстречу скифам комес левого полка ромеев
Геронтий, в прошлом, как и Асбад, ипаспист самого Юстиниана Божественного.
В золоченом железе, с лицом под забралом, он спешил далеко впереди своих,
но чувствовал даром вождя, как тянет он своим порывом всех за собой, будто
к каждому всаднику из полутора тысяч прицеплена нить от плеча полководца.
Нить укорачивается, укорачивается - свои поспешают, стремятся догнать, ни
один не оставит вождя одиноким, все верны! Геронтий, ощущая, как трясется
земля от насилия массы конных, поднял руку с длинным мечом:
- Ника! Ника! Бей, побеждай!
Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре! Стадии отлетали
каплями ливня. Геронтий оглянулся. Полторы тысячи всадников лучшей конницы
империи мчались за ним решительно, сильно. В нем, в вожде, вся их мощь!
А скифы? Что? Они как будто медлят? Их строй разделился, вытянулся в
глубину! А, трусы затягивают повод, чтобы подставить под удар смелых!..
Навстречу Геронтию в мгновенья, когда мысль перестает воплощаться в
медленные слова, летел скиф. Слагались два стремленья - воли и мускулов,
превращая ощущения в полет. Коричневый варвар раздувался, разрастался, как
исполин.
Прошло время, когда подобное еще вызывало в Геронтии невольную дрожь
сомнения в себе. Зрелый воин умел не помнить страха перед миражем схватки.
Он всем телом знал, что и сам он в молниях доспеха и оружия, тяжелый, но
легкий в движениях, на высоком коне, - и сам он кажется врагу еще более
быстрым, еще более страшным.
Прямо, прямо! Только бы этот не сумел увернуться!
Изготовив кривой меч для удара навстречу и снизу вверх, Геронтий
легким нажимом ноги послал коня чуть-чуть влево, на один волос, на тонкий
волосок, чтобы, съезжаясь с варваром правым плечом, дать больше шири
размаху.
А! Скиф испугался! Как тот гот под римской стеной... Он взял влево,
но опоздал, затянулся, ему не уйти! Геронтий умел рубить и налево.
Опершись на левое стремя, комес выгнулся с расчетом не разума, а
послушного тела: так! Последняя четверть клинка захватит левую щеку
варвара. Описывая полукруг снизу вверх, клинок просечет челюсть, скулу и,
чтобы уйти через расколотый лоб, высоко взбросит сорванный шлем.
- Ника! Ника! Побеждай, убивай! - И Геронтий выдохнул, как ему
показалось, прямо в лицо скифу воинский крик-оскорбленье победителя
побежденному: - Труп, труп!
Небо пошло вниз, земля сделалась небом, по которому спешили-спешили в
частом переборе конские ноги с нависшими с конских животов длинными
ступнями людей. И ремень подпруги на лошадином брюхе. И развевающиеся
хвосты, как камыш на фракийских болотах под Тзуруле в осеннюю бурю. И все
летели, и все бежали, все более перекашиваясь, все более кривясь, катясь
вбок, ложась на бок, как колеса, оторвавшиеся на полном ходу. И катились,
кренясь и кренясь, лошади, копыта, колеса и лица с прядями длинных усов.
Гремел гром, тысячи свечей блистали, как крестный ход округ Софии
Премудрости, и свечи трещали так, что раздирались кости, и молния ударила
в череп. Тишина, тишина. Покой.
Отбив одной рукой руку ромея, другой Ратибор скосил блестящего, как
жар-птица, смелого всадника и, еще крепче обжав ногами гнедого, послал его
левее, уходя с дороги стремительно навалившегося строя тзурульской
конницы.
Добрые воины, скачут хорошо, строй умеют держать! Ратибор не ощущал к
ромеям ни гнева, ни злобы. Для него они были чужие, он пришел воевать, и
ему, обоерукому воину, хотелось бы сгоряча врезаться в ромеев, как коса в
сочную траву, посечь живые колосья, смешать, разогнать. Так сокол,
ударивший в стаю гусей, сбивает их, возгордившихся прочностью живого
клина. Бремя власти заставило походного князя отказаться от бранной
забавы.
Сегодня не будет схваток грудь с грудью. Ратибор вынесся на холм и
будто забыл ромейский полк, который катился уже сзади него плотный, как
обвал, взъерошенный копьями и мечами. Где другие?
Второе крыло ромейского войска в своем движении на запад приближалось
к завершению цели. За свою удачу ромеи заплатили длинным пробегом. Взяв от
лошадей буйной вначале скачкой свежесть сил, сейчас обходный полк шел
шагом, растягиваясь с очевидным намерением перехвата бегущих россичей,
когда их разбросает левое крыло и отбросят главные силы.
Ядро ромеев ожидало, но не праздно. В конной массе появились
просветы. Живая стена строила себя в готовности и стянуться и еще
расшириться.
Главная сила ромеев давала россичам время дышать, как не спешат на
бойне обрушить удар молота на череп быка, за которым замкнули ворота.
Ратибор оглянулся на своих. Сегодня строго велено было никому не
увлекаться игрою меча, палицы, чекана и сабли.
Походный князь постиг замысел ромейского воеводы. Крыло, пробив
россичей, построит за ними, на юге, вдоль течения Гебра, еще одну конную
стену. Оставленные в середине поля с закрытыми из него выходами, россичи
сделаются, как зайцы в тенетах.
Росские сотни дали себя пробить. Будто бы!.. Расступившись перед
ромеями, россичи взялись за луки. Все одинаково обученные, росские лучники
били без промедления, но с прицелом и не спеша. Имперская конница не умела
стрелять, как не умели стрелять и готские конники, которых в Италии