Страница:
нужны старому центуриону. Чревоугодием он не грешит - здесь нет сочной и
сладкой пищи. Он много убивал по приказу святой империи, у него большие
заслуги.
Очистив душу немой исповедью, центурион добрался до своего места,
когда колонна уже двинулась. Анфимий приказал полусотне солдат, шедших в
тылу, примкнуть к колонне. Он нарушил правило, оно сейчас ни к чему. Лучше
поберечь солдат.
Никто не звал Анфимия Зайцем. Старая и необидная кличка умерла вместе
с одиннадцатым легионом. С неба все видно. Анфимий чувствовал, как сверху
с сожалением глядят на него старые товарищи. Э, Судьба!..
- Отче наш, ты сущий на небесах, - шепотом молился Анфимий, - да
святится имя твое, да будет воля твоя... - А думал о том, что голова
колонны уже выходит на широкую поляну, где недавно косили сено для
крепости.
Сзади славяне каркали целой стаей ворон. Командуй он варварами,
пользуясь извилинами дороги и зарослями, он разрезал б колонну на части.
Гераклед совершил тяжелую ошибку, вытянув манипулы. Считая удобные места,
считая пропущенные славянами возможности, Анфимий ободрялся, А сейчас
комес, без сомнения, назначит большой привал.
Жарко. Под солдатскими доспехами текут ручьи. Анфимию было легче, чем
пешим, и все же пот сочился из-под каски. Хотелось снять панцирь и вволю
почесать себе спину. С годами обоняние тупеет, но Анфимий слышал, как
смердела манипула. Ах, настоящую бы баню, в какой центурион не бывал
несколько лет. Мрамор нагрет снизу, ловкий банщик так трет, так
выворачивает суставы, что с плеч слетают годы и опять хочется... Грех...
Да будет воля твоя, господи!
Солдаты увеличили шаг. Дорога описала последнюю петлю. С края на
поляне пучились темно-зеленые стожки сена, которое не успели вывезти.
Дорога рассекала покос на почти равные части. Солдаты садились и лежали
тесно, как шли. Жужжали мухи, которые стаями провожали колонну от
крепости. На солнцепеке для привала место не слишком удобное. Гераклед не
решился отвести солдат в тень леса. И он, наверное, понял смысл вороньей
переклички.
Анфимий строго прикрикнул на солдата, собиравшегося снять панцирь. Не
ожидая разрешения, солдаты Анфимия ложились на стерню. Кто-то чесал спину
товарища палочкой, засунув ее под доспех. Некоторые доставали припасенные
куски серого хлеба. Но и эти, жадные - Анфимий знал своих, - жевали
неохотно.
Переход занял менее четверти дня. Сюда от крепости считалось сорок
три стадии по двести сорок четыре воинских шага. Это почти половина
дневного перехода. Анфимий надеялся, что комес пойдет назад после привала.
Солдаты шли налегке, без походных запасов продовольствия, без лагерного
имущества. Можно назначить дневной переход сто двадцать стадий. К чему?
Скифов не догнать, если они этого не хотят. Тысяча легионеров,
обозреваемых сразу, даже на отдыхе, - внушительное зрелище.
Тревога Анфимия смягчилась. Он слез с лошади, солдат-коновод принял
повод и отпустил подпругу.
- Подтяни сейчас же, - приказал Анфимий шепотом, чтобы не тревожить
солдатское воображение.
Нет хуже часов ожидания. Обратно манипула Анфимия пойдет в голове.
Тут-то и начнется то, что старые солдаты называли пляской.
Анфимий взял солдатский щит, положенный коноводом, и приставил свой.
Получился домик, детский домик. Засунув голову в тень, центурион, умея
пользоваться каждым мигом для отдыха, сразу задремал.
Ему показалось - он проснулся тут же, от удара. Выла труба.
- К мечу, к мечу! - закричал Анфимий. Он щурился, ослепленный
солнцем. Спина разогнулась с трудом. Стрела со шмелиным гудением так
близко прошла у правого уха, что Анфимий дернул головой. Сзади кто-то
хрипло крикнул, будто откашливаясь.
Всадники были везде: и на опушке, и на дороге к крепости.
- Тесный строй! Щиты сбей! - командовал Анфимий, приказывая солдатам
встать плечо к плечу и сделать стену щитов без разрыва. - Пер-рвая
центурия! В поле! Втор-рая! Кр-р-ру-гом! Крайние - пол-оборот!
Манипула построила узкий прямоугольник, изготовившись встретить
конницу со всех сторон. Теперь, когда определится направление удара,
останется только сдвоить ряды в обеих шеренгах и повернуть кругом одну из
центурий. Тогда конницу встретят глубокий строй и четыре залпа дротиков.
До той и до другой опушки будет стадии по три. Бросок конницы
преодолеет это расстояние за время, в которое человек успеет сделать почти
сто шагов. Время, достаточное для любого перестроения. Анфимий отметил
ошибку славян - они не сумели броситься сразу на отдыхающие манипулы. И
сейчас они чего-то ждут, давая время пехоте освоиться с их видом,
успокоиться, прийти в себя. Все это ошибки. День, который казался Анфимию
полным угрозы, может кончиться удачей Геракледа.
"Та-ах! У-ах-уах!" - труба играла сбор на середину. Между предыдущей
манипулой и замыкающей манипулой Анфимия сохранялся походный разрыв -
половина стадии, или сто двадцать шагов. Комес собирал манипулы в кулак.
Он правильно поступает.
Коновод не подал лошадь. Оглянувшись, Анфимий заметил, что его лошадь
лежит на боку. На месте отдыха манипулы осталось и несколько солдат.
Славяне стреляли метко. Их конные стрелки наскочили, когда Анфимий еще не
опомнился ото сна.
Едва манипула тронулась вслед предыдущей, как Анфимий уловил движение
среди славян. Отделившись от обеих опушек, они пошли наискось, сближаясь с
дорогой. Остановиться и сбить щиты, чтобы встретить удар? Старый центурион
не успел принять решение, как с обеих сторон полетели стрелы. Железные
наконечники резко ударяли о доспехи, каски, щиты. Анфимий слышал вскрики
раненых. Нет, нужно стараться влить манипулу в общий строй.
- Тесней! Тесней щит! Жми щит! Не разрывай! Сомкни! - покрикивал
Анфимий. Он шел между рядами обеих центурий, прикрытый своими. - Ускорь!
Чаще! Шире шагать! Шире!
Конные стрелки, конные стрелки. Хуже этого ничего не могло быть.
Воинство сатаны. Все победы Велизария, Нарзеса и других полководцев
империи в Италии были победами конных стрелков-федератов, то есть гуннов,
гепидов, герулов, славян. Что пехота! Тяжелая, панцирная конница готов не
могла выстоять против стреляющих всадников.
Славяне ехали на расстоянии трех сотен шагов. Зачем им приближаться?
Манипула теряла людей, раненных в лицо, ноги. Скорее, скорее! Манипула
передвигалась самым широким шагом: чтобы сравняться с таким, лошадь
переходит в рысь. "Хороший был у меня мерин, - помянул своего конька
Анфимий. - Да будет воля твоя, Христос, бог мой!"
Старый Заяц хотел одного - вызволить этих дураков, деревенщину,
ничтожества, которых он превратил в солдат. Его связывал с манипулой
высокий долг начальника. Втащить их в общий строй. Под святую хоругвь.
Оно было близко - широкое полотнище пурпурного цвета с золотым ликом
Христа Пантократора, с монограммой "INRI", со святым крестом, заменившим
римского орла.
Упал солдат, прикрывавший центуриона слева. В строю образовалась
брешь. Тяжелая стрела вонзилась Анфимию в скулу под обводом каски. Удар
был так силен, что центурион упал. Опираясь на руки, он хотел подняться.
Мелькали быстрые ноги в начищенном железе. Почему он не истратил раньше
сорок статеров, натерших ему бедра до боли! Анфимий подвел под себя
колено, чтобы вскочить. Встал, не понимая, почему так темно. А! Ночной
бой! Нет даже звезд. Манипула! Дротики! Слушай! Они видят, как кошки...
Первая центурия! Он воевал...
Он опомнился, лежа ничком. Проклятый пояс, проклятое золото
неотступно лезло на ум. Цена всей жизни. Цена всей крови. Да святится имя
твое...
Собрав растрепанные манипулы, Гераклед ответил стрелами на стрелы.
В каждой манипуле числилось от тридцати до сорока лучников, обученных
из числа тех, кому давалось это труднейшее искусство и кто обладал более
верным глазом.
Тщетно солдаты состязались со славянами, солдатские стрелы едва
летели на триста шагов, славяне же, не сближаясь, участили стрельбу. Сотни
стрел били тесный строй ромеев. Железные острия находили лица и шеи,
вонзались в колени над наголенниками, в ступни ног. Так не могло длиться.
Гераклед двинул черепаху щитов не к крепости, сделавшейся бесконечно
далекой, а к лесу, чтобы, живой силой пробив конницу, найти укрытие за
деревьями.
Семь сотен шагов до леса. Десять тысяч стрел. Не остерегаясь
ромейских лучников, которые не умели стрелять на ходу, славяне
приблизились спереди, сзади. Щелканье тетив, треск, свист стрел. Удары,
удары, удары...
Солдаты остановились без команды. Невредимые, так же как и раненые,
бросались на землю, прекращая сопротивление. Только бы дышать. Лег и комес
Гераклед, ожидая воли победителя.
Узнанный по роскоши доспехов, Гераклед предпочел цепь на руках
веревке на шее. По его приказу ночью ворота крепости открылись для
россичей и уголичей, наряженных в ромейские доспехи.
Разрушать легко. На следующий день пленники разметали свежие стены
большой и малой крепостей и все внутренние постройки. Дерево сожгли. Камни
сбросили в ямы, раскидали подальше.
К вечеру горный проход открылся всем ветрам. Крепость Новеюстиниана
прекратила свое недолгое существование.
Войско спускалось с южных угорьев Планин*. Лето цвело полной силой
деревьев и трав. Лошадям хватало сочных пастбищ, обильных ручьев. Вода в
чужой земле была сладка. Чистые ключи выбивались из-под планинских отрогов
и, радуясь освобождению от каменного гнета, шипели, искрились встречей с
солнцем.
_______________
* П л а н и н ы - горная цепь между Дунаем и Фракийской
низменностью.
Южный ветер приносил запахи, не слыханные людьми и лошадьми. И время,
таинственно устремляясь в лицо всаднику, как ветер, волновало сердца.
Россичи шли теперь одни, союзное войско двигалось смежной дорогой.
Тесно вместе трем тысячам всадников и в пути, и у водопоев, и на ночных
выпасах. Но и без того пора пришла союзникам разделить войска.
Не росский порядок жил в отрядах уголичей, тиверцев и других
североднепровских славян, составивших общее войско под управой Владана.
Союзники казались россичам буйными, распущенными, как плохо выезженные
лошади. На пути между Дунаем и Планинами случались ссоры. У россичей
недосчитались нескольких коней: не уследили за ними по доверчивому
незнанию. Уголические старшие руками разводили: дескать, сами лошади
отбились. Князь-жупан Владан просил Ратибора не гневаться на малую обиду:
так-де у нас и между родами случается.
После взятия крепости Новеюстиниана, не дожидаясь общего дележа по
справедливости, союзники хватали себе все, на что успевали первыми
наложить руку. Не будь у росских воинов крепкого послушания Ратибору и
сотникам, мог бы получиться кровопролитный раздор.
Чтобы россичи по незнанию земли не забрели в тупые долины, Владан дал
Ратибору проводников из опытных воинов и постарше возрастом. На них
жаловаться не приходилось. А о других что сказать! Уклад слабый у здешних
славян, еще плохо люди уделаны. В старое время и на Роси не было порядка,
как старшие рассказывали младшим.
Поистине же удивляла империя. Далеко выброшены жадные лапы с
железными когтями крепостей, каменные пальцы вцепились в Дунай. Наше все,
наше! А где же ромеи, такие люди, каких россичи привыкли встречать на
Торжке-острове? Нет их.
За Планинами жили люди славянского языка, общего суголичами,
тиверцами, с речью, понятной и для россичей. Их, как родных, задунайские
славяне не разоряли.
Эти поселенцы насчитывали и пять, и шесть, и девять поколений своей
оседлости на имперской земле. Одни сами пришли, силой устроились. Другие
же - по договору с ромеями. Привлекала земля своим плодородием. Ромейские
славяне жили в плохих избах, в скудости, как уголичи. Может быть, они
тоже, как уголичи, умели скрывать свое достояние от чужих глаз. Глядя на
чужую жизнь с седла, узнаешь лишь то, что тебе люди сами скажут.
Для уголичей ромейские славяне были полезны. Через них шла
мена-торговля. От них за Дунаем много знали о случившемся по всей империи.
С их слов Владан рассказал Ратибору, где и какие войска стоят во Фракии.
Здесь сеяли полбу, пшеницу, ячмень, овес, разводили большие сады,
скот был мелкий, но крепкий. По осени приходили сборщики и собирали дань.
Фракийские славяне за золото служили в имперских войсках.
Двуликие люди, будто и своего языка, будто бы и чужие, не вызывали у
россичей ни добрых чувств, ни вражды. Чем-то дурным, унизительным казалось
подчинение ромеям, плата подати за землю. Пашня принадлежит тому роду,
тому племени, которое ее подняло и с нее кормится. Как же можно кому-то
чужому отдавать свой кусок?
У реки, звавшейся Гебром*, по мысли князь-жупана Владана, союзники
поделили между собой Фракию. Россичам выпало идти на восток, в коренные
владения ромеев. Уголичи со своими друзьями пойдут на запад, к большому
городу Филиппополю. И тем и другим придется повстречаться с имперскими
войсками.
_______________
* Г е б р - ныне река Марица.
Первая победа дала россичам уверенность в своем превосходстве над
ромеями, которые даже из лука не умели стрелять. Россичи чувствовали себя
вольными наездниками, перед которыми открыто свободное поле. Империя перед
ними отступала, сжимаясь, втягиваясь в раковину, как улитка от уголька,
поднесенного к глазкам-щупальцам.
Ко времени выхода славян на Гебр об их вторжении было известно уже в
Палатии. Знали силы вторгнувшихся, знали и о россичах. Донесения
обозначали их как неких варваров, до сего времени еще не нарушавших
границы империи. Среди имперских славян сидели лазутчики-соглядатаи,
которые умели заслужить плату.
Готовился к действиям западный центр Фракии, старый город
Филиппополь. На востоке, доставшемся россичам, в пяти днях пути от
Византии, находился главный город Фракии, древнейший Ускудам-Орестия,
шестнадцать поколений тому назад получивший новое название по императору
Адриану и недавно нареченный Юстинианополем для сохранения в веках имени
правящего базилевса.
Префект Фракии, светлейший патрикий Кирилл, собирал к Юстинианополю
гарнизоны ближайших крепостей. В крепостях оставляли солдат только для
защиты стен. Лазутчики принесли весть о падении Новеюстинианы и гибели
"меча веры" Геракледа, в котором Кирилл без обиды видел своего преемника.
В те годы древняя Фракия, разоренная налогами я двумя столетиями
нашествий, для удобства управления была поделена на несколько провинций.
Земля между Понтом Евксинским и нижним течением Дуная именовалась Скифией.
На юг от Скифии до Планинского хребта простиралась Мизия Вторая,
ограниченная на западе рекой Оскос-Искир. Еще южнее, между хребтами
Планинским и Родопским, находилась провинция Эммонт.
Патрикий Кирилл в дни мятежа Ника был назначен префектом Византии
вместо Евдемония. Когда прежние сановники вернулись на свои места, Кирилл
получил назначение в Скифию; это была почетная ссылка в страну дикую,
покрытую болотами, камышовыми топями, в страну туманов, с тяжелым,
нездоровым климатом. Впоследствии Юстиниан пожаловал Кирилла переводом в
Мизию Вторую, еще более безлюдную, чем Скифия, тоже нищую. Зато в Мизии
было меньше комаров, не мучили влажная мгла и гнилая вода. Затем Кириллу
досталась Дакия, самая западная из фракийских провинций. За назначение в
Юстинианополь Кирилл поднес казне базилевса донатий в сто двадцать фунтов
золота. Столица Фракии была преддверием Византии.
Кирилл состарился среди славян. Они населили Скифию, оседали в Мизии
Второй и в Дакии, переливались через Планины в Эммонт. Они проникли в
Верхнюю Мизию, Паннонию, Иллирию, Превали. Постепенно славяне оказывались
в Дардании, Эпире, Македонии, просачивались в Фесалию, растворяя в себе
остатки других племен.
Префект Фракии с насмешкой относился к некоторым риторам, которые
декламировали стихи древних поэтов: "О римляне, о эллины!" Где эти эллины
и римляне? Где? Сколько их?
Империи нет дела до племени подданного. Славяне возделывают земли,
которые без них пустовали. Они по справедливости платят меньше налогов,
чем старые подданные: иначе они либо уйдут, либо нападут на империю.
Кирилл знал, что задунайские славяне при вторжениях не задевают людей
своего языка. Тем лучше для империи.
Выйдя на Гебр, вторгнувшиеся варвары прервали связь между западной и
восточной Фракией. И, не получая больше донесений, префект Фракии понимал,
что варвары должны целиться на богатые провинции - Европу и Родоп. Горы
оставляли конным славянам единственный путь - по имперской дороге на
Юстинианополь.
Вызванные Кириллом войска из ближайших крепостей подходили к городу.
Слухи о нашествии вызвали бегство состоятельных жителей из окрестностей в
город, под защиту стен.
Кирилл собрал достаточные силы, чтобы выйти в поле.
Россичам казалось, что, вступив на имперскую дорогу вниз по Гебру,
они вступили также и в сонную пустыню. Но по той же дороге им навстречу
шли два неполных легиона - около шести тысяч мечей.
Патрикий Кирилл не спешил. Конные варвары сумеют уйти от пехоты.
Присутствие легионов должно связать славян. Для любого войска, даже такого
подвижного, каковы варвары, единственной дорогой служит правый берег
Гебра. Вскоре, после того как Гебр примет приток Харманли и направится к
Юстинианополю, его стеснят горы. Даже если славяне, будучи сейчас налегке,
сумеют прорваться мимо легионов, они не посмеют идти дальше: их
возвращение станет невозможным.
В четырех переходах к северу от Юстинианополя, на берегу речки
Тунджи, стояла сильная крепость Тзуруле. Холмистые луга с отличными
пастбищами и сенокосами сделали это место естественной стоянкой фракийской
конницы. Тзуруле командовал комес Асбид - военачальник храбрый и опытный,
покровительствуемый самим базилевсом.
Чтобы получить лишние деньги и лишнее довольствие, все полководцы и
все вожди федератов всегда показывали большее число мечей и коней, чем на
самом деле. Кирилл поступал, как другие, ибо нельзя быть белой овцой в
стаде черных.
Логофеты оспаривали списки, торговались: так всегда велось в войске
империи. Низшие начальники подражали высшим, и даже сам Асбад не мог бы со
всей точностью сказать, сколько у него всадников. Не семь тысяч сто
двенадцать копий, как стояло в последнем списке. Тысяч шесть, должно быть.
В самом худшем случае и при всей ловкости Асбада - пять с половиной тысяч.
"Уже сейчас конница из Тзуруле находится к северо-востоку от
варваров. Скоро, по мере передвижения их к Юстинианополю, она окажется в
тылу славян, отрежет им путь к отступлению и потеснит к узости Гебра, на
мои легионы", - думал патрикий Кирилл.
Более осторожный, чем Гераклед, старый патрикий, дабы не искушать
Судьбу преждевременной похвальбой, воздержался сообщить в Палатий о
ловушке, расставленной славянам.
Кирилл просил префекта Дакии, имевшего резиденцию в Сардике, выслать
войско к Филиппополю, дабы оно совместно с городским гарнизоном ударило на
восток вдоль Гебра.
Так славянское вторжение обхватывалось с запада, востока и севера. Юг
был заперт Родопским хребтом. В двух местах, доступных для конницы, стояли
крепости. Да напомнит Божественному труба Победы имя верноподданного
патрикия. Кирилл мечтал дожить в Византии остаток своих дней.
Как все военачальники, много общавшиеся с варварами, Кирилл, противно
освященной веками римской традиции, научился не обременять солдата на
походе переноской тяжести. Вместо семнадцатидневного запаса муки, масла,
соли, вина и груза лагерного инструмента легионер нес на себе лишь
двухдневный запас хлеба и сыра. Продовольствие, колья для палаток,
палатки, лопаты, кирки, топоры, пилы, варочные котлы, таганы - все
сопровождало манипулы на телегах, упряженных быками. Солдат, идущий против
конных варваров, должен быть свежим для боя.
Выступив утром, Кирилл назначил ночной привал в ста десяти стадиях от
Юстинианополя. Легионы достигли места в третью четверть дня. Почти
одновременно прибыл обоз: скорость шага латной пехоты немногим
превосходила ленивую походку быков. Пища была сварена до сумерек.
Кирилл в красной тунике полководца поверх панциря обходил лагерь.
Солдаты докучали высшему начальнику назойливыми жалобами. Это было
знакомо, неизбежно, необходимо. Небрежение начальников имело следствием
низкую дисциплину. В походе, сознавая свою необходимость, солдаты спешили
воспользоваться быстротекущим часом.
Недоплаты. Невыдача замены изношенной одежды. Опять недоплаты. Писцы
записывали имена недовольных, содержание жалоб, имена свидетелей. Кирилл
обещал исправить несправедливости.
В первой когорте второго легиона Кириллу показали дротики с такими
мягкими наконечниками, что острия тупились о дерево щита, вместо того
чтобы вонзаться. С грубыми ругательствами солдаты обвиняли начальников в
сделке с поставщиками. Кирилл обещал расследовать и отставить легата,
командующего когортой. Легионеры не отпустили патрикия, пока он не
назначил легатом названного ими центуриона.
В другой когорте патрикию пришлось осматривать сапоги и убедиться в
негодности кожи.
Полководец обещал, обещал... Легионеры кричали, проклинали,
требовали, торговались.
Тихой и теплой ночью начальник и солдаты спали под звездой. Сон
стариков легок. Проверяя караулы перед рассветом, Кирилл убедился, что
многие спали на посту. И не только опираясь на копья, что было старой, как
война, уловкой солдата, но и лежа.
На угрозы штрафом солдаты отвечали с ворчливым хвастовством: они
живьем съедят варваров.
Первые сто шестьдесят стадий от Юстинианополя на запад имперская
дорога была проложена левым берегом Гебра.
Дневной привал второго дня похода пришелся у моста через Гебр -
дорога переходила на правый берег реки. Здесь речная долина, упираясь в
лесистые стены гор, своей шириной не превышала пятидесяти стадий.
Перед мостом стоял, слегка покосившись, массивный столб. Фракийская
земля настойчиво засасывала тяжелый камень. Но еще различались римские
цифры, высеченные два с половиной столетия назад, в правление базилевса
Константина: МСССССХХХIV.
Тысяча пятьсот тридцать четыре стадии от византийского Милия, который
стоит на площади Августеи перед зданием сената.
Дорожная застава, устроенная в виде предмостного укрепления, со
стенами и с двумя башнями, соединенными аркой, перекинутой через дорогу,
была пуста. Селение в двадцать или двадцать пять домов, расположенное
недалеко от моста, тоже было брошено.
Центурион, обязанный проверять всех, кто пользуется дорогой, отошел в
Юстинианополь при первом известии о варварах. Жители убежали в
Юстинианополь или спрятались, где смогли и сумели.
Солдаты увлеклись поисками спрятанного имущества в домах, во дворах,
в погребах. Когда буксины призвали к продолжению похода, многие легионеры
опоздали встать в ряды. Бежать в латах доступно лишь опытному атлету.
Отставшие присоединились к обозу, устраивались на телегах. Начальники
закрыли глаза. Легионы шли шумно, весело.
Война есть солдатское счастье.
На расстоянии полуперехода латной пехоты к западу от моста через Гебр
и к югу от имперской дороги долина реки была всгорблена невысокой, но
крутой горкой, одетой серыми грабами.
С дороги горка эта не была очень заметна. По сравнению с вздыбленным
сзади Родопским хребтом, который наваливался дикими кручами и казался
совсем близким, возвышение терялось для глаз. Его давила гора, известная
под названием Козьей.
Зато с вершинки внучки Родопов как на ладони были и долина Гебра, и
вся дорога, и мост с малой крепостцой. В широком ущелье бежала маленькая,
но буйно-пенистая речушка. Здесь росское войско нашло себе удобное укрытие
и от солнца, и от глаз ромеев.
Далеко перед собой походный князь Ратибор выпустил разъезды. Всадники
парами крались по опушкам, прячась в тени, зоркие - свои, ненаемные. Еще
до перехода легионами моста росские подвижные заставы обнаружили сначала
ромейские дозоры, опередившие легионы на версту, заметили и легионы. Сами
же остались невидимы.
Привал на вторую ночь, заранее намеченный Кириллом на карте, пришелся
верстах в четырех к северо-востоку от грабовой горки.
Пусто было перед ромеями. Конница Владана в своем движении к
Филиппополю и россичи, направляясь на восток, опустили завесу,
непроницаемую даже для имперских лазутчиков-соглядатаев.
Двадцативерстный переход в летнюю жару нелегок для панцирной пехоты.
Устало и без особого порядка манипулы разбирались на ночлег, а Ратибор и
росские сотники считали легионеров с такой же точностью, с какой Рикила
считал их самих на дунайской переправе.
Пехота старого Рима не ложилась спать, пока не бывал отрыт ров кругом
лагеря, пока земляная насыпь не ершилась рогатками из острых кольев, пока
лагерь-крепость не закрывался тремя воротами. Потом, привыкнув играть
императорами, солдатская вольница освободила себя от тяжело-нудной
каждодневной работы. Хотя отощавшие духом юстиниановские легионы и
отучились распоряжаться престолом империи, но завоеванное ранее
сохранилось, и в походах солдат можно было заставить окопаться лишь при
очевидной опасности.
Подходил обоз на быках, манипулы разбирали припасы. Потянули дымки
из-под котлов. Солнце клонилось к Родопам. Медленно, медленно поползли
сладкой пищи. Он много убивал по приказу святой империи, у него большие
заслуги.
Очистив душу немой исповедью, центурион добрался до своего места,
когда колонна уже двинулась. Анфимий приказал полусотне солдат, шедших в
тылу, примкнуть к колонне. Он нарушил правило, оно сейчас ни к чему. Лучше
поберечь солдат.
Никто не звал Анфимия Зайцем. Старая и необидная кличка умерла вместе
с одиннадцатым легионом. С неба все видно. Анфимий чувствовал, как сверху
с сожалением глядят на него старые товарищи. Э, Судьба!..
- Отче наш, ты сущий на небесах, - шепотом молился Анфимий, - да
святится имя твое, да будет воля твоя... - А думал о том, что голова
колонны уже выходит на широкую поляну, где недавно косили сено для
крепости.
Сзади славяне каркали целой стаей ворон. Командуй он варварами,
пользуясь извилинами дороги и зарослями, он разрезал б колонну на части.
Гераклед совершил тяжелую ошибку, вытянув манипулы. Считая удобные места,
считая пропущенные славянами возможности, Анфимий ободрялся, А сейчас
комес, без сомнения, назначит большой привал.
Жарко. Под солдатскими доспехами текут ручьи. Анфимию было легче, чем
пешим, и все же пот сочился из-под каски. Хотелось снять панцирь и вволю
почесать себе спину. С годами обоняние тупеет, но Анфимий слышал, как
смердела манипула. Ах, настоящую бы баню, в какой центурион не бывал
несколько лет. Мрамор нагрет снизу, ловкий банщик так трет, так
выворачивает суставы, что с плеч слетают годы и опять хочется... Грех...
Да будет воля твоя, господи!
Солдаты увеличили шаг. Дорога описала последнюю петлю. С края на
поляне пучились темно-зеленые стожки сена, которое не успели вывезти.
Дорога рассекала покос на почти равные части. Солдаты садились и лежали
тесно, как шли. Жужжали мухи, которые стаями провожали колонну от
крепости. На солнцепеке для привала место не слишком удобное. Гераклед не
решился отвести солдат в тень леса. И он, наверное, понял смысл вороньей
переклички.
Анфимий строго прикрикнул на солдата, собиравшегося снять панцирь. Не
ожидая разрешения, солдаты Анфимия ложились на стерню. Кто-то чесал спину
товарища палочкой, засунув ее под доспех. Некоторые доставали припасенные
куски серого хлеба. Но и эти, жадные - Анфимий знал своих, - жевали
неохотно.
Переход занял менее четверти дня. Сюда от крепости считалось сорок
три стадии по двести сорок четыре воинских шага. Это почти половина
дневного перехода. Анфимий надеялся, что комес пойдет назад после привала.
Солдаты шли налегке, без походных запасов продовольствия, без лагерного
имущества. Можно назначить дневной переход сто двадцать стадий. К чему?
Скифов не догнать, если они этого не хотят. Тысяча легионеров,
обозреваемых сразу, даже на отдыхе, - внушительное зрелище.
Тревога Анфимия смягчилась. Он слез с лошади, солдат-коновод принял
повод и отпустил подпругу.
- Подтяни сейчас же, - приказал Анфимий шепотом, чтобы не тревожить
солдатское воображение.
Нет хуже часов ожидания. Обратно манипула Анфимия пойдет в голове.
Тут-то и начнется то, что старые солдаты называли пляской.
Анфимий взял солдатский щит, положенный коноводом, и приставил свой.
Получился домик, детский домик. Засунув голову в тень, центурион, умея
пользоваться каждым мигом для отдыха, сразу задремал.
Ему показалось - он проснулся тут же, от удара. Выла труба.
- К мечу, к мечу! - закричал Анфимий. Он щурился, ослепленный
солнцем. Спина разогнулась с трудом. Стрела со шмелиным гудением так
близко прошла у правого уха, что Анфимий дернул головой. Сзади кто-то
хрипло крикнул, будто откашливаясь.
Всадники были везде: и на опушке, и на дороге к крепости.
- Тесный строй! Щиты сбей! - командовал Анфимий, приказывая солдатам
встать плечо к плечу и сделать стену щитов без разрыва. - Пер-рвая
центурия! В поле! Втор-рая! Кр-р-ру-гом! Крайние - пол-оборот!
Манипула построила узкий прямоугольник, изготовившись встретить
конницу со всех сторон. Теперь, когда определится направление удара,
останется только сдвоить ряды в обеих шеренгах и повернуть кругом одну из
центурий. Тогда конницу встретят глубокий строй и четыре залпа дротиков.
До той и до другой опушки будет стадии по три. Бросок конницы
преодолеет это расстояние за время, в которое человек успеет сделать почти
сто шагов. Время, достаточное для любого перестроения. Анфимий отметил
ошибку славян - они не сумели броситься сразу на отдыхающие манипулы. И
сейчас они чего-то ждут, давая время пехоте освоиться с их видом,
успокоиться, прийти в себя. Все это ошибки. День, который казался Анфимию
полным угрозы, может кончиться удачей Геракледа.
"Та-ах! У-ах-уах!" - труба играла сбор на середину. Между предыдущей
манипулой и замыкающей манипулой Анфимия сохранялся походный разрыв -
половина стадии, или сто двадцать шагов. Комес собирал манипулы в кулак.
Он правильно поступает.
Коновод не подал лошадь. Оглянувшись, Анфимий заметил, что его лошадь
лежит на боку. На месте отдыха манипулы осталось и несколько солдат.
Славяне стреляли метко. Их конные стрелки наскочили, когда Анфимий еще не
опомнился ото сна.
Едва манипула тронулась вслед предыдущей, как Анфимий уловил движение
среди славян. Отделившись от обеих опушек, они пошли наискось, сближаясь с
дорогой. Остановиться и сбить щиты, чтобы встретить удар? Старый центурион
не успел принять решение, как с обеих сторон полетели стрелы. Железные
наконечники резко ударяли о доспехи, каски, щиты. Анфимий слышал вскрики
раненых. Нет, нужно стараться влить манипулу в общий строй.
- Тесней! Тесней щит! Жми щит! Не разрывай! Сомкни! - покрикивал
Анфимий. Он шел между рядами обеих центурий, прикрытый своими. - Ускорь!
Чаще! Шире шагать! Шире!
Конные стрелки, конные стрелки. Хуже этого ничего не могло быть.
Воинство сатаны. Все победы Велизария, Нарзеса и других полководцев
империи в Италии были победами конных стрелков-федератов, то есть гуннов,
гепидов, герулов, славян. Что пехота! Тяжелая, панцирная конница готов не
могла выстоять против стреляющих всадников.
Славяне ехали на расстоянии трех сотен шагов. Зачем им приближаться?
Манипула теряла людей, раненных в лицо, ноги. Скорее, скорее! Манипула
передвигалась самым широким шагом: чтобы сравняться с таким, лошадь
переходит в рысь. "Хороший был у меня мерин, - помянул своего конька
Анфимий. - Да будет воля твоя, Христос, бог мой!"
Старый Заяц хотел одного - вызволить этих дураков, деревенщину,
ничтожества, которых он превратил в солдат. Его связывал с манипулой
высокий долг начальника. Втащить их в общий строй. Под святую хоругвь.
Оно было близко - широкое полотнище пурпурного цвета с золотым ликом
Христа Пантократора, с монограммой "INRI", со святым крестом, заменившим
римского орла.
Упал солдат, прикрывавший центуриона слева. В строю образовалась
брешь. Тяжелая стрела вонзилась Анфимию в скулу под обводом каски. Удар
был так силен, что центурион упал. Опираясь на руки, он хотел подняться.
Мелькали быстрые ноги в начищенном железе. Почему он не истратил раньше
сорок статеров, натерших ему бедра до боли! Анфимий подвел под себя
колено, чтобы вскочить. Встал, не понимая, почему так темно. А! Ночной
бой! Нет даже звезд. Манипула! Дротики! Слушай! Они видят, как кошки...
Первая центурия! Он воевал...
Он опомнился, лежа ничком. Проклятый пояс, проклятое золото
неотступно лезло на ум. Цена всей жизни. Цена всей крови. Да святится имя
твое...
Собрав растрепанные манипулы, Гераклед ответил стрелами на стрелы.
В каждой манипуле числилось от тридцати до сорока лучников, обученных
из числа тех, кому давалось это труднейшее искусство и кто обладал более
верным глазом.
Тщетно солдаты состязались со славянами, солдатские стрелы едва
летели на триста шагов, славяне же, не сближаясь, участили стрельбу. Сотни
стрел били тесный строй ромеев. Железные острия находили лица и шеи,
вонзались в колени над наголенниками, в ступни ног. Так не могло длиться.
Гераклед двинул черепаху щитов не к крепости, сделавшейся бесконечно
далекой, а к лесу, чтобы, живой силой пробив конницу, найти укрытие за
деревьями.
Семь сотен шагов до леса. Десять тысяч стрел. Не остерегаясь
ромейских лучников, которые не умели стрелять на ходу, славяне
приблизились спереди, сзади. Щелканье тетив, треск, свист стрел. Удары,
удары, удары...
Солдаты остановились без команды. Невредимые, так же как и раненые,
бросались на землю, прекращая сопротивление. Только бы дышать. Лег и комес
Гераклед, ожидая воли победителя.
Узнанный по роскоши доспехов, Гераклед предпочел цепь на руках
веревке на шее. По его приказу ночью ворота крепости открылись для
россичей и уголичей, наряженных в ромейские доспехи.
Разрушать легко. На следующий день пленники разметали свежие стены
большой и малой крепостей и все внутренние постройки. Дерево сожгли. Камни
сбросили в ямы, раскидали подальше.
К вечеру горный проход открылся всем ветрам. Крепость Новеюстиниана
прекратила свое недолгое существование.
Войско спускалось с южных угорьев Планин*. Лето цвело полной силой
деревьев и трав. Лошадям хватало сочных пастбищ, обильных ручьев. Вода в
чужой земле была сладка. Чистые ключи выбивались из-под планинских отрогов
и, радуясь освобождению от каменного гнета, шипели, искрились встречей с
солнцем.
_______________
* П л а н и н ы - горная цепь между Дунаем и Фракийской
низменностью.
Южный ветер приносил запахи, не слыханные людьми и лошадьми. И время,
таинственно устремляясь в лицо всаднику, как ветер, волновало сердца.
Россичи шли теперь одни, союзное войско двигалось смежной дорогой.
Тесно вместе трем тысячам всадников и в пути, и у водопоев, и на ночных
выпасах. Но и без того пора пришла союзникам разделить войска.
Не росский порядок жил в отрядах уголичей, тиверцев и других
североднепровских славян, составивших общее войско под управой Владана.
Союзники казались россичам буйными, распущенными, как плохо выезженные
лошади. На пути между Дунаем и Планинами случались ссоры. У россичей
недосчитались нескольких коней: не уследили за ними по доверчивому
незнанию. Уголические старшие руками разводили: дескать, сами лошади
отбились. Князь-жупан Владан просил Ратибора не гневаться на малую обиду:
так-де у нас и между родами случается.
После взятия крепости Новеюстиниана, не дожидаясь общего дележа по
справедливости, союзники хватали себе все, на что успевали первыми
наложить руку. Не будь у росских воинов крепкого послушания Ратибору и
сотникам, мог бы получиться кровопролитный раздор.
Чтобы россичи по незнанию земли не забрели в тупые долины, Владан дал
Ратибору проводников из опытных воинов и постарше возрастом. На них
жаловаться не приходилось. А о других что сказать! Уклад слабый у здешних
славян, еще плохо люди уделаны. В старое время и на Роси не было порядка,
как старшие рассказывали младшим.
Поистине же удивляла империя. Далеко выброшены жадные лапы с
железными когтями крепостей, каменные пальцы вцепились в Дунай. Наше все,
наше! А где же ромеи, такие люди, каких россичи привыкли встречать на
Торжке-острове? Нет их.
За Планинами жили люди славянского языка, общего суголичами,
тиверцами, с речью, понятной и для россичей. Их, как родных, задунайские
славяне не разоряли.
Эти поселенцы насчитывали и пять, и шесть, и девять поколений своей
оседлости на имперской земле. Одни сами пришли, силой устроились. Другие
же - по договору с ромеями. Привлекала земля своим плодородием. Ромейские
славяне жили в плохих избах, в скудости, как уголичи. Может быть, они
тоже, как уголичи, умели скрывать свое достояние от чужих глаз. Глядя на
чужую жизнь с седла, узнаешь лишь то, что тебе люди сами скажут.
Для уголичей ромейские славяне были полезны. Через них шла
мена-торговля. От них за Дунаем много знали о случившемся по всей империи.
С их слов Владан рассказал Ратибору, где и какие войска стоят во Фракии.
Здесь сеяли полбу, пшеницу, ячмень, овес, разводили большие сады,
скот был мелкий, но крепкий. По осени приходили сборщики и собирали дань.
Фракийские славяне за золото служили в имперских войсках.
Двуликие люди, будто и своего языка, будто бы и чужие, не вызывали у
россичей ни добрых чувств, ни вражды. Чем-то дурным, унизительным казалось
подчинение ромеям, плата подати за землю. Пашня принадлежит тому роду,
тому племени, которое ее подняло и с нее кормится. Как же можно кому-то
чужому отдавать свой кусок?
У реки, звавшейся Гебром*, по мысли князь-жупана Владана, союзники
поделили между собой Фракию. Россичам выпало идти на восток, в коренные
владения ромеев. Уголичи со своими друзьями пойдут на запад, к большому
городу Филиппополю. И тем и другим придется повстречаться с имперскими
войсками.
_______________
* Г е б р - ныне река Марица.
Первая победа дала россичам уверенность в своем превосходстве над
ромеями, которые даже из лука не умели стрелять. Россичи чувствовали себя
вольными наездниками, перед которыми открыто свободное поле. Империя перед
ними отступала, сжимаясь, втягиваясь в раковину, как улитка от уголька,
поднесенного к глазкам-щупальцам.
Ко времени выхода славян на Гебр об их вторжении было известно уже в
Палатии. Знали силы вторгнувшихся, знали и о россичах. Донесения
обозначали их как неких варваров, до сего времени еще не нарушавших
границы империи. Среди имперских славян сидели лазутчики-соглядатаи,
которые умели заслужить плату.
Готовился к действиям западный центр Фракии, старый город
Филиппополь. На востоке, доставшемся россичам, в пяти днях пути от
Византии, находился главный город Фракии, древнейший Ускудам-Орестия,
шестнадцать поколений тому назад получивший новое название по императору
Адриану и недавно нареченный Юстинианополем для сохранения в веках имени
правящего базилевса.
Префект Фракии, светлейший патрикий Кирилл, собирал к Юстинианополю
гарнизоны ближайших крепостей. В крепостях оставляли солдат только для
защиты стен. Лазутчики принесли весть о падении Новеюстинианы и гибели
"меча веры" Геракледа, в котором Кирилл без обиды видел своего преемника.
В те годы древняя Фракия, разоренная налогами я двумя столетиями
нашествий, для удобства управления была поделена на несколько провинций.
Земля между Понтом Евксинским и нижним течением Дуная именовалась Скифией.
На юг от Скифии до Планинского хребта простиралась Мизия Вторая,
ограниченная на западе рекой Оскос-Искир. Еще южнее, между хребтами
Планинским и Родопским, находилась провинция Эммонт.
Патрикий Кирилл в дни мятежа Ника был назначен префектом Византии
вместо Евдемония. Когда прежние сановники вернулись на свои места, Кирилл
получил назначение в Скифию; это была почетная ссылка в страну дикую,
покрытую болотами, камышовыми топями, в страну туманов, с тяжелым,
нездоровым климатом. Впоследствии Юстиниан пожаловал Кирилла переводом в
Мизию Вторую, еще более безлюдную, чем Скифия, тоже нищую. Зато в Мизии
было меньше комаров, не мучили влажная мгла и гнилая вода. Затем Кириллу
досталась Дакия, самая западная из фракийских провинций. За назначение в
Юстинианополь Кирилл поднес казне базилевса донатий в сто двадцать фунтов
золота. Столица Фракии была преддверием Византии.
Кирилл состарился среди славян. Они населили Скифию, оседали в Мизии
Второй и в Дакии, переливались через Планины в Эммонт. Они проникли в
Верхнюю Мизию, Паннонию, Иллирию, Превали. Постепенно славяне оказывались
в Дардании, Эпире, Македонии, просачивались в Фесалию, растворяя в себе
остатки других племен.
Префект Фракии с насмешкой относился к некоторым риторам, которые
декламировали стихи древних поэтов: "О римляне, о эллины!" Где эти эллины
и римляне? Где? Сколько их?
Империи нет дела до племени подданного. Славяне возделывают земли,
которые без них пустовали. Они по справедливости платят меньше налогов,
чем старые подданные: иначе они либо уйдут, либо нападут на империю.
Кирилл знал, что задунайские славяне при вторжениях не задевают людей
своего языка. Тем лучше для империи.
Выйдя на Гебр, вторгнувшиеся варвары прервали связь между западной и
восточной Фракией. И, не получая больше донесений, префект Фракии понимал,
что варвары должны целиться на богатые провинции - Европу и Родоп. Горы
оставляли конным славянам единственный путь - по имперской дороге на
Юстинианополь.
Вызванные Кириллом войска из ближайших крепостей подходили к городу.
Слухи о нашествии вызвали бегство состоятельных жителей из окрестностей в
город, под защиту стен.
Кирилл собрал достаточные силы, чтобы выйти в поле.
Россичам казалось, что, вступив на имперскую дорогу вниз по Гебру,
они вступили также и в сонную пустыню. Но по той же дороге им навстречу
шли два неполных легиона - около шести тысяч мечей.
Патрикий Кирилл не спешил. Конные варвары сумеют уйти от пехоты.
Присутствие легионов должно связать славян. Для любого войска, даже такого
подвижного, каковы варвары, единственной дорогой служит правый берег
Гебра. Вскоре, после того как Гебр примет приток Харманли и направится к
Юстинианополю, его стеснят горы. Даже если славяне, будучи сейчас налегке,
сумеют прорваться мимо легионов, они не посмеют идти дальше: их
возвращение станет невозможным.
В четырех переходах к северу от Юстинианополя, на берегу речки
Тунджи, стояла сильная крепость Тзуруле. Холмистые луга с отличными
пастбищами и сенокосами сделали это место естественной стоянкой фракийской
конницы. Тзуруле командовал комес Асбид - военачальник храбрый и опытный,
покровительствуемый самим базилевсом.
Чтобы получить лишние деньги и лишнее довольствие, все полководцы и
все вожди федератов всегда показывали большее число мечей и коней, чем на
самом деле. Кирилл поступал, как другие, ибо нельзя быть белой овцой в
стаде черных.
Логофеты оспаривали списки, торговались: так всегда велось в войске
империи. Низшие начальники подражали высшим, и даже сам Асбад не мог бы со
всей точностью сказать, сколько у него всадников. Не семь тысяч сто
двенадцать копий, как стояло в последнем списке. Тысяч шесть, должно быть.
В самом худшем случае и при всей ловкости Асбада - пять с половиной тысяч.
"Уже сейчас конница из Тзуруле находится к северо-востоку от
варваров. Скоро, по мере передвижения их к Юстинианополю, она окажется в
тылу славян, отрежет им путь к отступлению и потеснит к узости Гебра, на
мои легионы", - думал патрикий Кирилл.
Более осторожный, чем Гераклед, старый патрикий, дабы не искушать
Судьбу преждевременной похвальбой, воздержался сообщить в Палатий о
ловушке, расставленной славянам.
Кирилл просил префекта Дакии, имевшего резиденцию в Сардике, выслать
войско к Филиппополю, дабы оно совместно с городским гарнизоном ударило на
восток вдоль Гебра.
Так славянское вторжение обхватывалось с запада, востока и севера. Юг
был заперт Родопским хребтом. В двух местах, доступных для конницы, стояли
крепости. Да напомнит Божественному труба Победы имя верноподданного
патрикия. Кирилл мечтал дожить в Византии остаток своих дней.
Как все военачальники, много общавшиеся с варварами, Кирилл, противно
освященной веками римской традиции, научился не обременять солдата на
походе переноской тяжести. Вместо семнадцатидневного запаса муки, масла,
соли, вина и груза лагерного инструмента легионер нес на себе лишь
двухдневный запас хлеба и сыра. Продовольствие, колья для палаток,
палатки, лопаты, кирки, топоры, пилы, варочные котлы, таганы - все
сопровождало манипулы на телегах, упряженных быками. Солдат, идущий против
конных варваров, должен быть свежим для боя.
Выступив утром, Кирилл назначил ночной привал в ста десяти стадиях от
Юстинианополя. Легионы достигли места в третью четверть дня. Почти
одновременно прибыл обоз: скорость шага латной пехоты немногим
превосходила ленивую походку быков. Пища была сварена до сумерек.
Кирилл в красной тунике полководца поверх панциря обходил лагерь.
Солдаты докучали высшему начальнику назойливыми жалобами. Это было
знакомо, неизбежно, необходимо. Небрежение начальников имело следствием
низкую дисциплину. В походе, сознавая свою необходимость, солдаты спешили
воспользоваться быстротекущим часом.
Недоплаты. Невыдача замены изношенной одежды. Опять недоплаты. Писцы
записывали имена недовольных, содержание жалоб, имена свидетелей. Кирилл
обещал исправить несправедливости.
В первой когорте второго легиона Кириллу показали дротики с такими
мягкими наконечниками, что острия тупились о дерево щита, вместо того
чтобы вонзаться. С грубыми ругательствами солдаты обвиняли начальников в
сделке с поставщиками. Кирилл обещал расследовать и отставить легата,
командующего когортой. Легионеры не отпустили патрикия, пока он не
назначил легатом названного ими центуриона.
В другой когорте патрикию пришлось осматривать сапоги и убедиться в
негодности кожи.
Полководец обещал, обещал... Легионеры кричали, проклинали,
требовали, торговались.
Тихой и теплой ночью начальник и солдаты спали под звездой. Сон
стариков легок. Проверяя караулы перед рассветом, Кирилл убедился, что
многие спали на посту. И не только опираясь на копья, что было старой, как
война, уловкой солдата, но и лежа.
На угрозы штрафом солдаты отвечали с ворчливым хвастовством: они
живьем съедят варваров.
Первые сто шестьдесят стадий от Юстинианополя на запад имперская
дорога была проложена левым берегом Гебра.
Дневной привал второго дня похода пришелся у моста через Гебр -
дорога переходила на правый берег реки. Здесь речная долина, упираясь в
лесистые стены гор, своей шириной не превышала пятидесяти стадий.
Перед мостом стоял, слегка покосившись, массивный столб. Фракийская
земля настойчиво засасывала тяжелый камень. Но еще различались римские
цифры, высеченные два с половиной столетия назад, в правление базилевса
Константина: МСССССХХХIV.
Тысяча пятьсот тридцать четыре стадии от византийского Милия, который
стоит на площади Августеи перед зданием сената.
Дорожная застава, устроенная в виде предмостного укрепления, со
стенами и с двумя башнями, соединенными аркой, перекинутой через дорогу,
была пуста. Селение в двадцать или двадцать пять домов, расположенное
недалеко от моста, тоже было брошено.
Центурион, обязанный проверять всех, кто пользуется дорогой, отошел в
Юстинианополь при первом известии о варварах. Жители убежали в
Юстинианополь или спрятались, где смогли и сумели.
Солдаты увлеклись поисками спрятанного имущества в домах, во дворах,
в погребах. Когда буксины призвали к продолжению похода, многие легионеры
опоздали встать в ряды. Бежать в латах доступно лишь опытному атлету.
Отставшие присоединились к обозу, устраивались на телегах. Начальники
закрыли глаза. Легионы шли шумно, весело.
Война есть солдатское счастье.
На расстоянии полуперехода латной пехоты к западу от моста через Гебр
и к югу от имперской дороги долина реки была всгорблена невысокой, но
крутой горкой, одетой серыми грабами.
С дороги горка эта не была очень заметна. По сравнению с вздыбленным
сзади Родопским хребтом, который наваливался дикими кручами и казался
совсем близким, возвышение терялось для глаз. Его давила гора, известная
под названием Козьей.
Зато с вершинки внучки Родопов как на ладони были и долина Гебра, и
вся дорога, и мост с малой крепостцой. В широком ущелье бежала маленькая,
но буйно-пенистая речушка. Здесь росское войско нашло себе удобное укрытие
и от солнца, и от глаз ромеев.
Далеко перед собой походный князь Ратибор выпустил разъезды. Всадники
парами крались по опушкам, прячась в тени, зоркие - свои, ненаемные. Еще
до перехода легионами моста росские подвижные заставы обнаружили сначала
ромейские дозоры, опередившие легионы на версту, заметили и легионы. Сами
же остались невидимы.
Привал на вторую ночь, заранее намеченный Кириллом на карте, пришелся
верстах в четырех к северо-востоку от грабовой горки.
Пусто было перед ромеями. Конница Владана в своем движении к
Филиппополю и россичи, направляясь на восток, опустили завесу,
непроницаемую даже для имперских лазутчиков-соглядатаев.
Двадцативерстный переход в летнюю жару нелегок для панцирной пехоты.
Устало и без особого порядка манипулы разбирались на ночлег, а Ратибор и
росские сотники считали легионеров с такой же точностью, с какой Рикила
считал их самих на дунайской переправе.
Пехота старого Рима не ложилась спать, пока не бывал отрыт ров кругом
лагеря, пока земляная насыпь не ершилась рогатками из острых кольев, пока
лагерь-крепость не закрывался тремя воротами. Потом, привыкнув играть
императорами, солдатская вольница освободила себя от тяжело-нудной
каждодневной работы. Хотя отощавшие духом юстиниановские легионы и
отучились распоряжаться престолом империи, но завоеванное ранее
сохранилось, и в походах солдат можно было заставить окопаться лишь при
очевидной опасности.
Подходил обоз на быках, манипулы разбирали припасы. Потянули дымки
из-под котлов. Солнце клонилось к Родопам. Медленно, медленно поползли