Страница:
маленькие отряды - ночной караул, остановками обозначая границу лагеря.
В тихом воздухе лагерный дым не покидал место стоянки. Скоро дым
вместе с ночным туманом от Гебра утопит ромеев в бледном озере покоя и
сна.
Походный князь Ратибор, и старый Крук, покинувший для нападения на
империю и князь-старшинство в бывшем роду изменника Плавика, и все другие
старшие, на ком лежал ответ перед Росью за целость войска, не с легким
сердцем переступили имперскую границу. У себя россичи успели отдохнуть от
каждолетнего страха перед Степью. Ромейская империя по-прежнему мнилась
каменной громадой, в которой на золоте и сам в золоте сидел базилевс
Теплых морей, охраняемый непобедимым войском-легионом.
Десять лет князь Всеслав размышлял о походе на империю, десять лет
засылались лазутчики к уголичам, к тиверцам и возвращались к князю с
невесомой добычей рассказов о ромеях.
Хорошо в бою старому, опытному всаднику, когда под ним молодая
лошадь. Он и удержит ее пыл, и направит по своей воле. Ратибор вел сотни
молодых россичей, полных силы, задора, удали. Победа под Новеюстинианой
убедила войско в превосходстве над ромеями. Тут-то и нужно крепче взять в
руки поводья.
С осторожностью, в которой жил страх перед неизвестным, Ратибор
вступил в битву с легионом Геракледа. Он зорко следил за ромеями, когда
они шли к смертной для них поляне.
Мощно они шли. В твердых доспехах, в твердом строю. Храбро стояли под
стрелами. Храбро хотели напасть, верен был их порыв. И вдруг они сразу
сломались, как гнилой сук. И своих потом предали. Правду говорил Малх: у
ромея сердце подточено, как червивое яблоко. Империя - золотой плод,
твердый только снаружи.
Шесть тысяч имперских солдат легли спать в открытом лагере. Место
удобное, открытое место.
Когда засветились звезды, Ратибор пошел с сотниками, с полусотенными
старшими разведывать подходы к ромеям.
Были с походным князем старые товарищи Мстиша, Мужко. Был седоусый
Дубок, давнишний воевода былых илвичей, ныне неотделимых от россичей.
Из молодых сотников Ратибор выделял Мала. Кощей-нянька князь-старшины
Велимудра вырос в ладного воина.
Ощупывая землю, примечая пенек, кустик, деревце, росские старшие так
близко подходили к ромейским сторожевым, что могли бы живьем заарканить.
Россичи умели красться мышью, умели скрадывать настоящую дичь. На том
росли.
С тех времен, когда человек стал селиться в равнинах, волк научился
по ночам подходить к жилью. Издавна собака знала, что человек в темноте
для нее плохой защитник. Чуя ночью сильного и умного врага, собака
отступала.
Перед рассветом волки уходили. Собаки смелели, но еще не решались
покинуть ограды жилищ.
В этот час - между волком и собакой - росские сотни, ведя коней в
поводу, копились на опушках к югу от имперского лагеря.
Заботой префектов провинций в обе стороны от имперских дорог от
кустов и деревьев очищались полосы в несколько стадий. Путешественники
лишались тени, зато вырубка леса мешала злоумышленным подданным устраивать
засады на подданных законопослушных. Горы служили убежищем
разбойников-скамаров, которые иногда нападали даже на караваны,
следовавшие под охраной солдат.
Патрикий Кирилл отвел легионам лагерь вдоль Гебра, за чертой
имперской дороги, которая послужила границей для ночных караулов.
Летняя ночь коротка. Солдаты спали под охраной дремлющих постов.
Светает. Уже различаются пальцы рук. Видны сторожко поставленные уши
лошади. Глаз коня темен как ночь. Рука ложится на конский храп, готовясь
сжать ноздри, чтобы лошадь не выдала ржанием.
За дорогой зажегся первый огонек. Ромейскому повару не спится, он
раздувает угольки, спрятанные с вечера под золой.
Шепотом передается слово приказа. Медленно поднимается нога. Носок
нашел стремя. Толчок - всадник в седле. Лошади переступают волнуясь. И
поджимают задние ноги, готовятся.
Вот и княжой свист, от которого сейчас посыплются листья с ромейских
деревьев.
Вздрогнули караульные. И страшные, причудливые сны мгновенно явились
перед закрытыми глазами вольно дремлющих легионеров.
Над рекой лежал туман, туман закрывал фракийскую низменность, и
лагерь казался берегом Теплого моря.
Земля рванулась под копытами. Упруго-послушная, она, как тетива,
метнула всадников.
Прыжок, прыжок, прыжок! Кони, истомившись в докучливом бдении,
состязаются между собой в огне пылкой страсти.
- Рось! Рось! - и еще и отовсюду: - Рось, Рось, Рось, Рось!
Мгновение ока. И вот развернувшиеся сотни уже пронзили будто бы
широкое и такое ничтожное для конных поле между опушкой горного леса и
дорогой.
Пронзили, прострелили собой и пошли, пошли лагерем. По ромеям, над
ромеями, сквозь ромеев.
Страшен вид скачущей конницы. Всадник громаден. Его напор неотвратим.
Пешего побеждает чувство собственной беспомощности.
Ромейская пехота умела встречать конницу, меча дротики из тесного
строя, первый ряд которого принимал коней на острия тяжелых копий. Легионы
Кирилла не получили времени.
Ночная стража была раздавлена, как молотом на наковальне. Бывалые
солдаты, сжавшись в комок, бросались на землю. Лошадь, как смерти, боится
упасть и, пока не обезумеет в битве, не наступит на мягкое тело человека.
Растерявшиеся бежали в бессмысленной надежде уйти от конных.
Спина, толстая от панциря. Торчат боковые застежки, как пальцы.
Растопыренные руки пашут воздух. Часто, часто, но будто на одном месте
топчут ноги. Темная полоса кожи под светлой каской над вырезом панциря.
Удар. Труп.
Гонимые ветром войны, росские сотни взяли лагерь и с дороги и вдоль
реки.
В сражении под Новеюстинианой россичи показали уголичам несравненное
искусство стрельбы. Не было сейчас уголичей, чтобы было кому полюбоваться
наездниками.
Россичи получили от ромеев первый урок - имперский солдат не умеет
стрелять и не устоит перед луком. Ныне усваивали второй - легионы не умеют
отдыхать лагерем.
С мечами в обеих руках Ратибор легкими будто бы ударами сбил трех или
четырех ромеев, пытавшихся заносчиво помешать своей Судьбе.
Мало кто в лагере успел просунуть руки в панцирь. Немногие взялись за
оружие. Вездесущие всадники были бесчисленны, как войско архангелов,
павшее с неба в отмщение за грехи христиан.
У страха быстрые ноги. Много ромеев догадалось искать спасение в
Гебре. Горная река не была полноводна сухими днями лета, но быстра. Кто-то
тонул, то ли по неумению плавать, то ли бросившись в воду с оружием.
Со свистом, с гиканьем, как гонят непослушный табун, россичи плетями
гнали вон из лагеря толпы пленных, чтобы те не успели, опомнившись,
взяться за оружие, которое было разбросано повсюду, подобно щепе и веткам
на лесосеке. В лагере остались тела неразумных или медленных умом.
- Куда полон девать? - спросил Крук походного князя. - Их раза в
четыре более чем нас. Не упасешь такое стадо. Уголичей нет, чтобы им
продать. Нам они ни к чему. Кормить их, что ль! А не побить ли их, лишнего
времени не тратя?
- Один ты их не посечешь, Старый, - ответил Ратибор. - А он, - князь
указал на Мала, - будет ли тебе помогать? Спроси его.
Мал отвернулся. Шрам на лице подтягивал верхнюю губу, топорща ус;
никто не сказал бы, то ли смеется молодой сотник, то ли просто слушает.
Махнув плетью, Мал ответил с презрением:
- Этих-то бить! Будь они хазары...
На высокой лошади под седлом с крутой лукой, в доспехах, травленных
ореховой краской, Малх ничем не отличался от россичей, не будь у него
черных бровей, не будь черных усов, хоть и битых проседью.
Как все, Малх брил щеки и подбородок. За два десятка лет усы отросли
косами, пушистые концы которых доставали до груди. Малх обучился росской
езде, искусству более легкому, чем стрельба из лука, конь под ним шел,
слушаясь мысли наездника.
Всадник прочесывал толпы пленных в поисках начальников. Перед ним
шарахались, как бараны, в стадной судороге страха. Раненые перевязывались
обрывками туник и хитонов. Другие бессмысленно глядели на кровь, сочащуюся
из пореза острым клинком. Всклокоченные волосы, искаженные лица с
разинутыми ртами. Очень много было полуголых. Рубцы от плетей багрово
вспухали на лохматой груди, волосатой спине.
Привыкнув быть жестокими и получать жестокость взамен, внезапно
разбуженные и брошенные сразу на край существования между смертью и
рабством, солдаты сделались слабее, пугливее детей.
- Где комесы? Легаты? Центурионы? - спрашивал Малх. Его не понимали.
Кто-то плакал, стонал. Иные лежали или сидели, охватив голову руками,
переживая час неведомого ранее ужаса. Происшедшее еще не осознанно,
надежда уже потеряна. Беде как бы не доверяют, как не сразу мирится со
случившимся тот, кто потерял близкого.
Легионы были естественным зеркалом империи: бесправие, разрыв связей,
себялюбие, одиночество перед Властью, одиночество перед богом, смирение
вместо воли.
Легионы были способны в руках умелых начальников к смелому натиску: в
бою солдат хочет или не хочет, но защищает свою жизнь в стремлении убить
противника. Так же были способны легионы терять самообладание, бежать,
отдавая себя истреблению, и переходить на сторону противника. Легионы
империи нуждались в поступательном движении. Они достаточно стойко
оборонялись в крепостях и плохо - в поле. Отступать не умели. Охват войска
даже малыми силами превращал строй в стадо.
Малх услышал призывы страстной молитвы:
- Бог величайший, взгляни на грешника! Бог предвечный, смилуйся!
Прости меня, всемогущий! Храм, храм обещаю тебе! Храм! Храм! Помоги же
мне, владыка неба и земли! Верую, верую, верую!
Верования россичей дали душе Малха ясность, которой он раньше не
знал. Боги днепровских лесов не походили на полнокровных, страстных,
капризных обитателей эллинского Олимпа, боявшихся высшей власти Судьбы.
Ничего не было в росских богах и от непостижимо-троичного бога христиан,
пасшего беспомощных людей с безжалостностью эллинского Рока и карающего за
поступки, совершенные по его же воле.
Жизнь среди россичей освободила Малха от праздного гнета размышлений
о сущности божеств. Верить? Не верить? Никому не нужен ответ. Следовало
жить по велению совести. Потом погребальный костер поможет душе покинуть
бремя мертвого мяса и костей.
Кто это здесь молится богу, предлагая ему взятку по христианскому
обычаю, как базилевсу или сановнику?
Молящийся замолчал при виде Малха. Широкая кайма на его тунике
свидетельствовала о высоком положении владельца. Рядом с ним на камне
сидел старик в красной одежде. Метким ударом кончика плети Малх заставил
его поднять опущенную голову. Вглядываясь в окружающих, Малх заметил еще
нескольких, лицами или одеждой выделявшихся из солдатской массы. Позвав
товарищей, Малх выгнал за оцепление десятка два пленных.
Сановник снова забормотал молитвы, стараясь держаться поближе к
Малху.
- Ты думаешь, меня бог послал к тебе на помощь? - спросил Малх ромея,
отталкивая его ногой. Малху нужен был старик в красной тунике.
- Кто ты?
- Я Кирилл, патрикий империи, - гордо ответил старик. Его бритое лицо
в крупных морщинах сохраняло выражение достоинства.
- Кем ты был в войске?
- Я командовал двумя легионами.
- Куда ты их вел?
- Я хотел встретить славянских варваров, чтобы изгнать их из Фракии.
- Ты уже встретил их, - в Малхе проснулась ирония.
Кирилл не опустил глаз. В юности он испытал влияние стоической
философии, не противоречащее, по его мнению, основам христианской религии.
Патрикий был стар, он стремился к покою, но сумел принять поражение, не
теряя сердца.
- Я не встретил вас, - возразил патрикий. - Я был застигнут вами.
Наши судьбы могли бы сложиться иначе.
Участь пленников зависит от воли победителя, а воля победителя - от
обстоятельств, что Кирилл хорошо понимал.
Не так давно главнокомандующий Запада Нарзес через несколько дней
после сражения приказал зарезать шесть или семь тысяч пленных. Большинство
из них были перебежчики из имперских войск, но кто, особенно в Италии,
считался с прежними кампаниями солдат? В действительности же Нарзес не мог
обременять свое войско охраной живой добычи, а поблизости не нашлось
портов для вывоза из Италии побежденных. А будь порт - не хватало
кораблей. Никто и не подумал упрекнуть главнокомандующего за устроенную им
бойню.
Сейчас Кирилл предполагал, что уже избег общей участи, которую он был
готов принять. Варвар, беседующий с ним, не откажется от выкупа. Какова
будет судьба солдат? Она могла оказаться самой жестокой, что не лишит
Кирилла внутреннего покоя и уважения к себе.
Между солдатами, ходившими под знаменем империи, и полководцами,
которые служили ей, не было духовной связи. Вожди варваров, глядя на новое
для них через узкую щель собственного миропонимания, могли постичь или
усвоить империю лишь после долгого общения с ней.
Кирилл не собирался кланяться варварам, которые были для него столь
же низкими, как имперский охлос. Предстояли дни лишений, придется терпеть.
Малх не захотел праздного словесного состязания с гордым патрикием.
- Кто этот? - спросил он Кирилла, указав плетью на доброго
христианина.
- Светлейший Александр, логофет, - ответил патрикий.
- Хорошая добыча! После щуки - жирный осетр. - Росская плеть просекла
кожу на щеке Александра. Сборщики налогов - пиявки, логофет - спрут.
Сановник вцепился в стремя славянина.
- Не торопись, подожди, светлейший, - льстил логофет варвару,
владевшему эллинской речью. - Выкуп, выкуп! Я бессильный старик, старик.
Не убивай. Я заплачу тебе цену десяти молодых рабов!
Малх думал, что вечность прошла с дней, когда он был не человеком, а
подданным. Непослушное сердце, почему в тебе очнулась старая злоба?
Схватив логофета за ухо, Малх обещал:
- Может быть, я и отпущу тебя, и даже с целыми ушами, носом и
пальцами. Если ты будешь послушен, как агнец, червяк!
За умение закругленными ножницами обрезать золотую монету так, чтобы
она не потеряла форму, византийцы прозвали логофета Александра Псалидионом
- Ножницами.
Недавно он был послан во Фракию, дабы еще раз доказать, что розга
сборщика налогов полезнее меча полководца. Вторжение варваров застало
логофета в Юстинианополе. Префект Фракии оставил город на одну когорту, и
логофет счел палатку полководца, защищенную двумя легионами, более
надежной, чем городские стены.
Час шел ранний, но солнце пекло. Ратибор приказал подогнать пленных к
реке. Пусть пьют. У россичей не было зла к ромеям. Умея судить о других
только по себе, россичи видели в имперских солдатах защитников родной для
тех земли.
Малх удобно расположился на скамье из щитов. Перед ним стояли пленные
начальники. Ратибор, разминая ноги, пришел пешим. Гнедой жеребец,
раздраженный запахом и видом чужих, шел за князем, злобно прижав уши,
готовый зубами и копытами наказать прикосновение незнакомой руки.
- Что делать с пленными? - спросил князь Малха.
- Продать.
- Кому?
- Их же начальникам.
Малх успел обещать логофету обычную участь неплательщика налогов:
пытку каленым железом, розги.
- А потом, светлейший, ты будешь посажен на толстый кол.
Со слезами, с призывами бога в помощь Александр обещал заплатить
выкуп в тысячу золотых статеров, несколько более двенадцати литров-фунтов.
Забыв меры имперской жизни, Малх брал дешевую плату.
Патрикию Кириллу Малх сказал:
- Ты отдашь за каждого солдата по два статера. По сто статеров за
каждого начальника. За себя - двести. И за город - две тысячи. Иначе мы
сожжем твой Юстинианополь.
- Но уйдешь ли ты из империи, получив деньги? - спросил Кирилл. В
старом полководце было нечто внушавшее Малху симпатию. Патрикий нравился и
Ратибору, который, не понимая слов, следил за выражением лица человека в
красной одежде. Дело слаживалось, выход нашелся. Бойня безоружных претила
Ратибору. Выпустить же пленных просто так казалось бессмысленным.
Человек в белом что-то быстро сказал Кириллу.
- О чем он? - спросил Ратибор Малха.
- Этот остроголовый - главный хозяин золота. Он сердится на главного
военачальника, что тот с нами не торгуется.
- Купец, - сказал Ратибор.
Малх обратился к Кириллу:
- Побежденный не спрашивает победителя. И ты не задаешь вопросы
твоему базилевсу. Плати.
- Я заплачу, - так же спокойно согласился Кирилл.
Сделка совершилась, и спины побежденных начальников выпрямились.
Осмелев, логофет Александр подошел к Малху.
- Я обнищаю после выкупа, - шепнул ромей. - Скинь мне половину. И я
сообщу тебе нечто более ценное, чем все золото, которое ты хочешь
получить.
- Я сейчас узнаю даром, - пригрозил Малх, положив руку на нож. Но
логофет успел обдумать возможные последствия своего предложения.
- Я не буду спорить с тобой, я не святой мученик. Подумай. Терзая мое
грешное тело, ты потеряешь время, и ты не узнаешь подлинную цену слов,
вырванных железом. Замучив меня, ты еще и лишишься золота.
- Ты прав, - согласился Малх.
- Ты обещаешь? - настаивал Александр, смелея от жадности и надежды.
- Если твои слова стоят того.
- Считай же сам, - тихо исповедовался сановник. - В Тзуруле стоят
шесть тысяч конных. Они считаются лучшими наездниками империи. Они уже
рыщут в поле, чтобы вас раздавить. Вас же мало.
- Да, твоя новость стоит денег! - Малх встал я обратился к пленным
начальникам: - Светлейший Александр говорит: шесть тысяч конных вышли из
Тзуруле, чтобы напасть на нас. Правда ли это?
Логофет замотал головой, защищаясь жестами от обвинения в
предательстве: нет, нет, это не он, не он!.. Ромеи молчали. Малх угрозами
вынудил первое признание одного из центурионов. Остальные подтверждали.
- А ты, патрикий? - спросил Малх последним Кирилла.
- Это правда. И я не вижу здесь тайны. Шесть тысяч конных - не змея в
камышах, ты скоро узнал бы о них и сам, - говорил патрикий, спасая честь
свою и других. - К сожалению, я приказал Асбаду отрезать вам дорогу
отхода. Вызови я конницу к себе - и ты сейчас уподобился бы зеленому
желудю, прочно висящему на дубе, - с горечью продолжал Кирилл. - Таков
промысел бога, наказавшего нас за грехи наши. Не вы, люди, победили нас,
но бог всеведущий и всемогущий, который от века определил Судьбу каждого,
даже скота бездушного, - утешался Кирилл, как бы предлагая своим
подчиненным, спрятав голову под крыло, закрыться словами от несчастья.
Домик... Пусть из жердочек, пусть со стенками из соломы, но все же
под крышей. На Малха потянуло знакомым запахом. И он ведь когда-то строил
себе подобные хижинки, склеивая былки мертвой травы липкой паутинкой
рассуждений философов и засыпая щели песком, почерпнутым из христианских
учений. Когда-то и Малх гордо глядел на других, которые тоже тщились
доказывать, что все есть ничто, а ничто - все.
Тленный яд хитрых слов. Но так легче, проще жить в несчастье - это и
вспомнилось Малху.
Не давая ромеям возгордиться и опомниться, Малх продолжал допрос. В
самой Византии находятся только палатийские войска. И стража городского
префекта. Не одиннадцатый легион, как прежде, а отряды, навербованные
среди варваров-федератов. Слова пленных подтверждали известное от купцов и
сообщенное Владаном.
Арсенал в Юстинианополе пуст. Запасы доспехов и оружия были
использованы при снаряжении разбитых сегодня легионов.
Закончив, Малх посмеялся над логофетом Александром:
- Патрикий Кирилл сбил твою цену. Я награжу тебя тридцатью
серебряными миллиарезиями.
Сто шестьдесят фунтов золотой монеты с ликом базилевса Юстиниана
попали в росский плен. Четыре пуда, вьюк одной лошади, и богатство, и
великая сила, спрятанная в кожаных мешках. До сих пор редко и по одному
желтые статеры попадали на Рось, чтобы сразу вернуться к ромейским купцам.
Под надзором всадников пленные ромеи собирали урожай с поля своего
разгрома. В кучи, как в копны, копились каски, панцири, поручни, поножи,
пояса, ножи, кинжалы, мечи, дротики, копья. Сердце радовалось богатству
большему, чем взяли на хазарском побоище.
Кое-что не подошло. Луки, будучи растянуты на всю силу, ломались в
росских руках. Не понравились и щиты, длинные, в виде мелкого корыта.
Чтобы ничего не оставить побежденным, щиты и луки сожгли.
Узнав, что им не грозит ни смерть, ни рабство, легионеры ободрились и
осмелели столь же легко, как впали в отчаяние. Среди солдат были знавшие
славянский язык, нашлись и ромейские славяне. Россичи с живого голоса
узнавали жизнь имперского войска.
Солдаты служили не для защиты земли, но за деньги и корм. Оружие было
чужое, данное им для службы, вот почему солдаты без горя с ним
расставались. Солдатам - все равно. На вопрос о роде, о семье они
смеялись, делая странные жесты.
Иные предлагали победителям свою службу, осведомляясь о плате. Поняв,
россич сторонился от такого, пригрозив плетью.
Беззаботность пленников, вначале будто забавная, быстро стала претить
непристойностью. Любопытство, удовлетворившись, превратилось в
брезгливость, брезгливость сменилась недоброжелательностью.
Нелюдь нечистая, их и сравнить не с чем, у россичей нет таких.
Все припасы с телег россичи взяли себе, пленным же для котла дали
несколько быков и указали взять убитых и раненых лошадей.
Жестоко забивают скотину ромеи, жадно хватают куски. Гляди, там
подрались из-за мяса! Начальник их разнимает? Побили и его... Одного дня
без еды потерпеть не могут. К таким в руки не попадайся. На Роси псы
лучше. "Зря мы этих щадили, бить бы их сразу горячей рукой", - говорили
иные россичи.
Под вечер пленных согнали, сбили в тесную кучу и того, кто не скоро
послушался и отстал либо вздумал тянуть с ленцой на указанное место, с
охоткой подбодрили плетями. Утром не пустили к реке, чтобы напиться.
Пленных опять обуял страх. Верующие, подражая древним христианам,
исповедовались друг другу.
К полудню следующего дня прибыл выкуп. Пленных гнали до моста через
Гебр, гнали бегом, понуждали плетями, чтобы скорее избавиться.
Навсегда запомнились легионерам и их начальникам славянские всадники,
чем-то разгневанные, запомнились суровые лица с длинными усами и общность
с конем, напоминавшая сказочных кентавров. Таких во Фракии еще не видали.
...Россичи поднимались по речке за горкой, которая закрывала их от
ромеев перед нападением на лагерь. В широком русле спешила тощая струя.
Лес подступал вплотную с обеих сторон. Нависшие скалы грозили людям,
непривычным к горам.
В белых, обкатанных камнях речка то исчезала, то опять выходила на
свет дня. Там, где мягкая земля сползала в русло длинными языками, копыта
кабанов и оленей протолкли дорожки.
Послышался шум падения воды. Русло уперлось прямо в гору, как в стену
исполинской крепости. Сверху в каменный котел слетал пенный ручей.
Здесь Крук с молодцами из своей сотни нашел удобную похоронку для
добычи. В отвесной стене на высоте полутора десятка локтей зияли черные
пасти трех пещер. Крук заготовил лестницы.
Летучие мыши, разбуженные факелами, метались под сводом. Пол и стены
пещеры были выбелены, как известью, пометом нечистых - не птиц, не зверей.
Чуть не доверху набив большую пещеру, россичи раскачали камни над
входом. Обвал заткнул дыру, оставив сверху малый продух.
Походный князь избавился от тяготы добычи тысячи в две пудов. Не
время таскаться с ней. Где-то рыщет пятикратно сильнейшая конница ромеев.
Этих врасплох не захватишь. Биться с ними будет куда труднее, чем с
пешими.
Перепуганный варварами, в отчаянии от потери пусть малой, но дорогой,
как палец, части имущества, логофет Александр Псалидион уехал в Византию.
Перед лицом Божественного Александр верноподданнически уличал префекта
Фракии Кирилла в позорном поражении и в обогащении варваров. Растерявшись,
патрикий лишился ума, мужества, пресмыкался перед варварами, выдал им
тайны империи и, разорив казну, даже не добился, чтобы варвары обещали
уйти из империи.
Кирилл, не будучи в состоянии покинуть провинцию, доносил
Божественному в письмах о предательской выдаче логофетом военной тайны.
Базилевс размышлял, на долгое время повесив над головами жалобщиков меч
неизвестности.
Наконец обоим было сказано, что Священная Казна ждет внесения донатия
- добровольного приношения.
Люди слабы и грешны. Божественный Юстиниан, свыше постигнув природу
человека, был милостив к грязи, из которой он мудро лепил Власть и свою, и
будущих базилевсов.
Сон, живущих покой! О Сон,
божество благодати!
Мир души, усладитель забот,
усталого сердца
Нежный по тяжких трудах
и печалях дневных оживитель...
Овидий
Непролазная чаща деревьев, венчавшая Козью гору, давила узкий разрыв
в скалах, откуда срывался водопад.
Шорох и шелест, шипение и бульканье - в самые сухие дни не
прекращалось громкозвучное падение воды в каменную чашу под отвесной
кручей.
Во время зимних ливней и летних гроз небо падало на землю морем,
прорвавшим плотины берегов. Тогда водопад ревел дурными голосами дьяволов.
Но и в солнечные дни в водяной пыли шевелилось многорукое, многоногое
тело. Оно хотело высунуться и пряталось опять в страхе перед знамением
В тихом воздухе лагерный дым не покидал место стоянки. Скоро дым
вместе с ночным туманом от Гебра утопит ромеев в бледном озере покоя и
сна.
Походный князь Ратибор, и старый Крук, покинувший для нападения на
империю и князь-старшинство в бывшем роду изменника Плавика, и все другие
старшие, на ком лежал ответ перед Росью за целость войска, не с легким
сердцем переступили имперскую границу. У себя россичи успели отдохнуть от
каждолетнего страха перед Степью. Ромейская империя по-прежнему мнилась
каменной громадой, в которой на золоте и сам в золоте сидел базилевс
Теплых морей, охраняемый непобедимым войском-легионом.
Десять лет князь Всеслав размышлял о походе на империю, десять лет
засылались лазутчики к уголичам, к тиверцам и возвращались к князю с
невесомой добычей рассказов о ромеях.
Хорошо в бою старому, опытному всаднику, когда под ним молодая
лошадь. Он и удержит ее пыл, и направит по своей воле. Ратибор вел сотни
молодых россичей, полных силы, задора, удали. Победа под Новеюстинианой
убедила войско в превосходстве над ромеями. Тут-то и нужно крепче взять в
руки поводья.
С осторожностью, в которой жил страх перед неизвестным, Ратибор
вступил в битву с легионом Геракледа. Он зорко следил за ромеями, когда
они шли к смертной для них поляне.
Мощно они шли. В твердых доспехах, в твердом строю. Храбро стояли под
стрелами. Храбро хотели напасть, верен был их порыв. И вдруг они сразу
сломались, как гнилой сук. И своих потом предали. Правду говорил Малх: у
ромея сердце подточено, как червивое яблоко. Империя - золотой плод,
твердый только снаружи.
Шесть тысяч имперских солдат легли спать в открытом лагере. Место
удобное, открытое место.
Когда засветились звезды, Ратибор пошел с сотниками, с полусотенными
старшими разведывать подходы к ромеям.
Были с походным князем старые товарищи Мстиша, Мужко. Был седоусый
Дубок, давнишний воевода былых илвичей, ныне неотделимых от россичей.
Из молодых сотников Ратибор выделял Мала. Кощей-нянька князь-старшины
Велимудра вырос в ладного воина.
Ощупывая землю, примечая пенек, кустик, деревце, росские старшие так
близко подходили к ромейским сторожевым, что могли бы живьем заарканить.
Россичи умели красться мышью, умели скрадывать настоящую дичь. На том
росли.
С тех времен, когда человек стал селиться в равнинах, волк научился
по ночам подходить к жилью. Издавна собака знала, что человек в темноте
для нее плохой защитник. Чуя ночью сильного и умного врага, собака
отступала.
Перед рассветом волки уходили. Собаки смелели, но еще не решались
покинуть ограды жилищ.
В этот час - между волком и собакой - росские сотни, ведя коней в
поводу, копились на опушках к югу от имперского лагеря.
Заботой префектов провинций в обе стороны от имперских дорог от
кустов и деревьев очищались полосы в несколько стадий. Путешественники
лишались тени, зато вырубка леса мешала злоумышленным подданным устраивать
засады на подданных законопослушных. Горы служили убежищем
разбойников-скамаров, которые иногда нападали даже на караваны,
следовавшие под охраной солдат.
Патрикий Кирилл отвел легионам лагерь вдоль Гебра, за чертой
имперской дороги, которая послужила границей для ночных караулов.
Летняя ночь коротка. Солдаты спали под охраной дремлющих постов.
Светает. Уже различаются пальцы рук. Видны сторожко поставленные уши
лошади. Глаз коня темен как ночь. Рука ложится на конский храп, готовясь
сжать ноздри, чтобы лошадь не выдала ржанием.
За дорогой зажегся первый огонек. Ромейскому повару не спится, он
раздувает угольки, спрятанные с вечера под золой.
Шепотом передается слово приказа. Медленно поднимается нога. Носок
нашел стремя. Толчок - всадник в седле. Лошади переступают волнуясь. И
поджимают задние ноги, готовятся.
Вот и княжой свист, от которого сейчас посыплются листья с ромейских
деревьев.
Вздрогнули караульные. И страшные, причудливые сны мгновенно явились
перед закрытыми глазами вольно дремлющих легионеров.
Над рекой лежал туман, туман закрывал фракийскую низменность, и
лагерь казался берегом Теплого моря.
Земля рванулась под копытами. Упруго-послушная, она, как тетива,
метнула всадников.
Прыжок, прыжок, прыжок! Кони, истомившись в докучливом бдении,
состязаются между собой в огне пылкой страсти.
- Рось! Рось! - и еще и отовсюду: - Рось, Рось, Рось, Рось!
Мгновение ока. И вот развернувшиеся сотни уже пронзили будто бы
широкое и такое ничтожное для конных поле между опушкой горного леса и
дорогой.
Пронзили, прострелили собой и пошли, пошли лагерем. По ромеям, над
ромеями, сквозь ромеев.
Страшен вид скачущей конницы. Всадник громаден. Его напор неотвратим.
Пешего побеждает чувство собственной беспомощности.
Ромейская пехота умела встречать конницу, меча дротики из тесного
строя, первый ряд которого принимал коней на острия тяжелых копий. Легионы
Кирилла не получили времени.
Ночная стража была раздавлена, как молотом на наковальне. Бывалые
солдаты, сжавшись в комок, бросались на землю. Лошадь, как смерти, боится
упасть и, пока не обезумеет в битве, не наступит на мягкое тело человека.
Растерявшиеся бежали в бессмысленной надежде уйти от конных.
Спина, толстая от панциря. Торчат боковые застежки, как пальцы.
Растопыренные руки пашут воздух. Часто, часто, но будто на одном месте
топчут ноги. Темная полоса кожи под светлой каской над вырезом панциря.
Удар. Труп.
Гонимые ветром войны, росские сотни взяли лагерь и с дороги и вдоль
реки.
В сражении под Новеюстинианой россичи показали уголичам несравненное
искусство стрельбы. Не было сейчас уголичей, чтобы было кому полюбоваться
наездниками.
Россичи получили от ромеев первый урок - имперский солдат не умеет
стрелять и не устоит перед луком. Ныне усваивали второй - легионы не умеют
отдыхать лагерем.
С мечами в обеих руках Ратибор легкими будто бы ударами сбил трех или
четырех ромеев, пытавшихся заносчиво помешать своей Судьбе.
Мало кто в лагере успел просунуть руки в панцирь. Немногие взялись за
оружие. Вездесущие всадники были бесчисленны, как войско архангелов,
павшее с неба в отмщение за грехи христиан.
У страха быстрые ноги. Много ромеев догадалось искать спасение в
Гебре. Горная река не была полноводна сухими днями лета, но быстра. Кто-то
тонул, то ли по неумению плавать, то ли бросившись в воду с оружием.
Со свистом, с гиканьем, как гонят непослушный табун, россичи плетями
гнали вон из лагеря толпы пленных, чтобы те не успели, опомнившись,
взяться за оружие, которое было разбросано повсюду, подобно щепе и веткам
на лесосеке. В лагере остались тела неразумных или медленных умом.
- Куда полон девать? - спросил Крук походного князя. - Их раза в
четыре более чем нас. Не упасешь такое стадо. Уголичей нет, чтобы им
продать. Нам они ни к чему. Кормить их, что ль! А не побить ли их, лишнего
времени не тратя?
- Один ты их не посечешь, Старый, - ответил Ратибор. - А он, - князь
указал на Мала, - будет ли тебе помогать? Спроси его.
Мал отвернулся. Шрам на лице подтягивал верхнюю губу, топорща ус;
никто не сказал бы, то ли смеется молодой сотник, то ли просто слушает.
Махнув плетью, Мал ответил с презрением:
- Этих-то бить! Будь они хазары...
На высокой лошади под седлом с крутой лукой, в доспехах, травленных
ореховой краской, Малх ничем не отличался от россичей, не будь у него
черных бровей, не будь черных усов, хоть и битых проседью.
Как все, Малх брил щеки и подбородок. За два десятка лет усы отросли
косами, пушистые концы которых доставали до груди. Малх обучился росской
езде, искусству более легкому, чем стрельба из лука, конь под ним шел,
слушаясь мысли наездника.
Всадник прочесывал толпы пленных в поисках начальников. Перед ним
шарахались, как бараны, в стадной судороге страха. Раненые перевязывались
обрывками туник и хитонов. Другие бессмысленно глядели на кровь, сочащуюся
из пореза острым клинком. Всклокоченные волосы, искаженные лица с
разинутыми ртами. Очень много было полуголых. Рубцы от плетей багрово
вспухали на лохматой груди, волосатой спине.
Привыкнув быть жестокими и получать жестокость взамен, внезапно
разбуженные и брошенные сразу на край существования между смертью и
рабством, солдаты сделались слабее, пугливее детей.
- Где комесы? Легаты? Центурионы? - спрашивал Малх. Его не понимали.
Кто-то плакал, стонал. Иные лежали или сидели, охватив голову руками,
переживая час неведомого ранее ужаса. Происшедшее еще не осознанно,
надежда уже потеряна. Беде как бы не доверяют, как не сразу мирится со
случившимся тот, кто потерял близкого.
Легионы были естественным зеркалом империи: бесправие, разрыв связей,
себялюбие, одиночество перед Властью, одиночество перед богом, смирение
вместо воли.
Легионы были способны в руках умелых начальников к смелому натиску: в
бою солдат хочет или не хочет, но защищает свою жизнь в стремлении убить
противника. Так же были способны легионы терять самообладание, бежать,
отдавая себя истреблению, и переходить на сторону противника. Легионы
империи нуждались в поступательном движении. Они достаточно стойко
оборонялись в крепостях и плохо - в поле. Отступать не умели. Охват войска
даже малыми силами превращал строй в стадо.
Малх услышал призывы страстной молитвы:
- Бог величайший, взгляни на грешника! Бог предвечный, смилуйся!
Прости меня, всемогущий! Храм, храм обещаю тебе! Храм! Храм! Помоги же
мне, владыка неба и земли! Верую, верую, верую!
Верования россичей дали душе Малха ясность, которой он раньше не
знал. Боги днепровских лесов не походили на полнокровных, страстных,
капризных обитателей эллинского Олимпа, боявшихся высшей власти Судьбы.
Ничего не было в росских богах и от непостижимо-троичного бога христиан,
пасшего беспомощных людей с безжалостностью эллинского Рока и карающего за
поступки, совершенные по его же воле.
Жизнь среди россичей освободила Малха от праздного гнета размышлений
о сущности божеств. Верить? Не верить? Никому не нужен ответ. Следовало
жить по велению совести. Потом погребальный костер поможет душе покинуть
бремя мертвого мяса и костей.
Кто это здесь молится богу, предлагая ему взятку по христианскому
обычаю, как базилевсу или сановнику?
Молящийся замолчал при виде Малха. Широкая кайма на его тунике
свидетельствовала о высоком положении владельца. Рядом с ним на камне
сидел старик в красной одежде. Метким ударом кончика плети Малх заставил
его поднять опущенную голову. Вглядываясь в окружающих, Малх заметил еще
нескольких, лицами или одеждой выделявшихся из солдатской массы. Позвав
товарищей, Малх выгнал за оцепление десятка два пленных.
Сановник снова забормотал молитвы, стараясь держаться поближе к
Малху.
- Ты думаешь, меня бог послал к тебе на помощь? - спросил Малх ромея,
отталкивая его ногой. Малху нужен был старик в красной тунике.
- Кто ты?
- Я Кирилл, патрикий империи, - гордо ответил старик. Его бритое лицо
в крупных морщинах сохраняло выражение достоинства.
- Кем ты был в войске?
- Я командовал двумя легионами.
- Куда ты их вел?
- Я хотел встретить славянских варваров, чтобы изгнать их из Фракии.
- Ты уже встретил их, - в Малхе проснулась ирония.
Кирилл не опустил глаз. В юности он испытал влияние стоической
философии, не противоречащее, по его мнению, основам христианской религии.
Патрикий был стар, он стремился к покою, но сумел принять поражение, не
теряя сердца.
- Я не встретил вас, - возразил патрикий. - Я был застигнут вами.
Наши судьбы могли бы сложиться иначе.
Участь пленников зависит от воли победителя, а воля победителя - от
обстоятельств, что Кирилл хорошо понимал.
Не так давно главнокомандующий Запада Нарзес через несколько дней
после сражения приказал зарезать шесть или семь тысяч пленных. Большинство
из них были перебежчики из имперских войск, но кто, особенно в Италии,
считался с прежними кампаниями солдат? В действительности же Нарзес не мог
обременять свое войско охраной живой добычи, а поблизости не нашлось
портов для вывоза из Италии побежденных. А будь порт - не хватало
кораблей. Никто и не подумал упрекнуть главнокомандующего за устроенную им
бойню.
Сейчас Кирилл предполагал, что уже избег общей участи, которую он был
готов принять. Варвар, беседующий с ним, не откажется от выкупа. Какова
будет судьба солдат? Она могла оказаться самой жестокой, что не лишит
Кирилла внутреннего покоя и уважения к себе.
Между солдатами, ходившими под знаменем империи, и полководцами,
которые служили ей, не было духовной связи. Вожди варваров, глядя на новое
для них через узкую щель собственного миропонимания, могли постичь или
усвоить империю лишь после долгого общения с ней.
Кирилл не собирался кланяться варварам, которые были для него столь
же низкими, как имперский охлос. Предстояли дни лишений, придется терпеть.
Малх не захотел праздного словесного состязания с гордым патрикием.
- Кто этот? - спросил он Кирилла, указав плетью на доброго
христианина.
- Светлейший Александр, логофет, - ответил патрикий.
- Хорошая добыча! После щуки - жирный осетр. - Росская плеть просекла
кожу на щеке Александра. Сборщики налогов - пиявки, логофет - спрут.
Сановник вцепился в стремя славянина.
- Не торопись, подожди, светлейший, - льстил логофет варвару,
владевшему эллинской речью. - Выкуп, выкуп! Я бессильный старик, старик.
Не убивай. Я заплачу тебе цену десяти молодых рабов!
Малх думал, что вечность прошла с дней, когда он был не человеком, а
подданным. Непослушное сердце, почему в тебе очнулась старая злоба?
Схватив логофета за ухо, Малх обещал:
- Может быть, я и отпущу тебя, и даже с целыми ушами, носом и
пальцами. Если ты будешь послушен, как агнец, червяк!
За умение закругленными ножницами обрезать золотую монету так, чтобы
она не потеряла форму, византийцы прозвали логофета Александра Псалидионом
- Ножницами.
Недавно он был послан во Фракию, дабы еще раз доказать, что розга
сборщика налогов полезнее меча полководца. Вторжение варваров застало
логофета в Юстинианополе. Префект Фракии оставил город на одну когорту, и
логофет счел палатку полководца, защищенную двумя легионами, более
надежной, чем городские стены.
Час шел ранний, но солнце пекло. Ратибор приказал подогнать пленных к
реке. Пусть пьют. У россичей не было зла к ромеям. Умея судить о других
только по себе, россичи видели в имперских солдатах защитников родной для
тех земли.
Малх удобно расположился на скамье из щитов. Перед ним стояли пленные
начальники. Ратибор, разминая ноги, пришел пешим. Гнедой жеребец,
раздраженный запахом и видом чужих, шел за князем, злобно прижав уши,
готовый зубами и копытами наказать прикосновение незнакомой руки.
- Что делать с пленными? - спросил князь Малха.
- Продать.
- Кому?
- Их же начальникам.
Малх успел обещать логофету обычную участь неплательщика налогов:
пытку каленым железом, розги.
- А потом, светлейший, ты будешь посажен на толстый кол.
Со слезами, с призывами бога в помощь Александр обещал заплатить
выкуп в тысячу золотых статеров, несколько более двенадцати литров-фунтов.
Забыв меры имперской жизни, Малх брал дешевую плату.
Патрикию Кириллу Малх сказал:
- Ты отдашь за каждого солдата по два статера. По сто статеров за
каждого начальника. За себя - двести. И за город - две тысячи. Иначе мы
сожжем твой Юстинианополь.
- Но уйдешь ли ты из империи, получив деньги? - спросил Кирилл. В
старом полководце было нечто внушавшее Малху симпатию. Патрикий нравился и
Ратибору, который, не понимая слов, следил за выражением лица человека в
красной одежде. Дело слаживалось, выход нашелся. Бойня безоружных претила
Ратибору. Выпустить же пленных просто так казалось бессмысленным.
Человек в белом что-то быстро сказал Кириллу.
- О чем он? - спросил Ратибор Малха.
- Этот остроголовый - главный хозяин золота. Он сердится на главного
военачальника, что тот с нами не торгуется.
- Купец, - сказал Ратибор.
Малх обратился к Кириллу:
- Побежденный не спрашивает победителя. И ты не задаешь вопросы
твоему базилевсу. Плати.
- Я заплачу, - так же спокойно согласился Кирилл.
Сделка совершилась, и спины побежденных начальников выпрямились.
Осмелев, логофет Александр подошел к Малху.
- Я обнищаю после выкупа, - шепнул ромей. - Скинь мне половину. И я
сообщу тебе нечто более ценное, чем все золото, которое ты хочешь
получить.
- Я сейчас узнаю даром, - пригрозил Малх, положив руку на нож. Но
логофет успел обдумать возможные последствия своего предложения.
- Я не буду спорить с тобой, я не святой мученик. Подумай. Терзая мое
грешное тело, ты потеряешь время, и ты не узнаешь подлинную цену слов,
вырванных железом. Замучив меня, ты еще и лишишься золота.
- Ты прав, - согласился Малх.
- Ты обещаешь? - настаивал Александр, смелея от жадности и надежды.
- Если твои слова стоят того.
- Считай же сам, - тихо исповедовался сановник. - В Тзуруле стоят
шесть тысяч конных. Они считаются лучшими наездниками империи. Они уже
рыщут в поле, чтобы вас раздавить. Вас же мало.
- Да, твоя новость стоит денег! - Малх встал я обратился к пленным
начальникам: - Светлейший Александр говорит: шесть тысяч конных вышли из
Тзуруле, чтобы напасть на нас. Правда ли это?
Логофет замотал головой, защищаясь жестами от обвинения в
предательстве: нет, нет, это не он, не он!.. Ромеи молчали. Малх угрозами
вынудил первое признание одного из центурионов. Остальные подтверждали.
- А ты, патрикий? - спросил Малх последним Кирилла.
- Это правда. И я не вижу здесь тайны. Шесть тысяч конных - не змея в
камышах, ты скоро узнал бы о них и сам, - говорил патрикий, спасая честь
свою и других. - К сожалению, я приказал Асбаду отрезать вам дорогу
отхода. Вызови я конницу к себе - и ты сейчас уподобился бы зеленому
желудю, прочно висящему на дубе, - с горечью продолжал Кирилл. - Таков
промысел бога, наказавшего нас за грехи наши. Не вы, люди, победили нас,
но бог всеведущий и всемогущий, который от века определил Судьбу каждого,
даже скота бездушного, - утешался Кирилл, как бы предлагая своим
подчиненным, спрятав голову под крыло, закрыться словами от несчастья.
Домик... Пусть из жердочек, пусть со стенками из соломы, но все же
под крышей. На Малха потянуло знакомым запахом. И он ведь когда-то строил
себе подобные хижинки, склеивая былки мертвой травы липкой паутинкой
рассуждений философов и засыпая щели песком, почерпнутым из христианских
учений. Когда-то и Малх гордо глядел на других, которые тоже тщились
доказывать, что все есть ничто, а ничто - все.
Тленный яд хитрых слов. Но так легче, проще жить в несчастье - это и
вспомнилось Малху.
Не давая ромеям возгордиться и опомниться, Малх продолжал допрос. В
самой Византии находятся только палатийские войска. И стража городского
префекта. Не одиннадцатый легион, как прежде, а отряды, навербованные
среди варваров-федератов. Слова пленных подтверждали известное от купцов и
сообщенное Владаном.
Арсенал в Юстинианополе пуст. Запасы доспехов и оружия были
использованы при снаряжении разбитых сегодня легионов.
Закончив, Малх посмеялся над логофетом Александром:
- Патрикий Кирилл сбил твою цену. Я награжу тебя тридцатью
серебряными миллиарезиями.
Сто шестьдесят фунтов золотой монеты с ликом базилевса Юстиниана
попали в росский плен. Четыре пуда, вьюк одной лошади, и богатство, и
великая сила, спрятанная в кожаных мешках. До сих пор редко и по одному
желтые статеры попадали на Рось, чтобы сразу вернуться к ромейским купцам.
Под надзором всадников пленные ромеи собирали урожай с поля своего
разгрома. В кучи, как в копны, копились каски, панцири, поручни, поножи,
пояса, ножи, кинжалы, мечи, дротики, копья. Сердце радовалось богатству
большему, чем взяли на хазарском побоище.
Кое-что не подошло. Луки, будучи растянуты на всю силу, ломались в
росских руках. Не понравились и щиты, длинные, в виде мелкого корыта.
Чтобы ничего не оставить побежденным, щиты и луки сожгли.
Узнав, что им не грозит ни смерть, ни рабство, легионеры ободрились и
осмелели столь же легко, как впали в отчаяние. Среди солдат были знавшие
славянский язык, нашлись и ромейские славяне. Россичи с живого голоса
узнавали жизнь имперского войска.
Солдаты служили не для защиты земли, но за деньги и корм. Оружие было
чужое, данное им для службы, вот почему солдаты без горя с ним
расставались. Солдатам - все равно. На вопрос о роде, о семье они
смеялись, делая странные жесты.
Иные предлагали победителям свою службу, осведомляясь о плате. Поняв,
россич сторонился от такого, пригрозив плетью.
Беззаботность пленников, вначале будто забавная, быстро стала претить
непристойностью. Любопытство, удовлетворившись, превратилось в
брезгливость, брезгливость сменилась недоброжелательностью.
Нелюдь нечистая, их и сравнить не с чем, у россичей нет таких.
Все припасы с телег россичи взяли себе, пленным же для котла дали
несколько быков и указали взять убитых и раненых лошадей.
Жестоко забивают скотину ромеи, жадно хватают куски. Гляди, там
подрались из-за мяса! Начальник их разнимает? Побили и его... Одного дня
без еды потерпеть не могут. К таким в руки не попадайся. На Роси псы
лучше. "Зря мы этих щадили, бить бы их сразу горячей рукой", - говорили
иные россичи.
Под вечер пленных согнали, сбили в тесную кучу и того, кто не скоро
послушался и отстал либо вздумал тянуть с ленцой на указанное место, с
охоткой подбодрили плетями. Утром не пустили к реке, чтобы напиться.
Пленных опять обуял страх. Верующие, подражая древним христианам,
исповедовались друг другу.
К полудню следующего дня прибыл выкуп. Пленных гнали до моста через
Гебр, гнали бегом, понуждали плетями, чтобы скорее избавиться.
Навсегда запомнились легионерам и их начальникам славянские всадники,
чем-то разгневанные, запомнились суровые лица с длинными усами и общность
с конем, напоминавшая сказочных кентавров. Таких во Фракии еще не видали.
...Россичи поднимались по речке за горкой, которая закрывала их от
ромеев перед нападением на лагерь. В широком русле спешила тощая струя.
Лес подступал вплотную с обеих сторон. Нависшие скалы грозили людям,
непривычным к горам.
В белых, обкатанных камнях речка то исчезала, то опять выходила на
свет дня. Там, где мягкая земля сползала в русло длинными языками, копыта
кабанов и оленей протолкли дорожки.
Послышался шум падения воды. Русло уперлось прямо в гору, как в стену
исполинской крепости. Сверху в каменный котел слетал пенный ручей.
Здесь Крук с молодцами из своей сотни нашел удобную похоронку для
добычи. В отвесной стене на высоте полутора десятка локтей зияли черные
пасти трех пещер. Крук заготовил лестницы.
Летучие мыши, разбуженные факелами, метались под сводом. Пол и стены
пещеры были выбелены, как известью, пометом нечистых - не птиц, не зверей.
Чуть не доверху набив большую пещеру, россичи раскачали камни над
входом. Обвал заткнул дыру, оставив сверху малый продух.
Походный князь избавился от тяготы добычи тысячи в две пудов. Не
время таскаться с ней. Где-то рыщет пятикратно сильнейшая конница ромеев.
Этих врасплох не захватишь. Биться с ними будет куда труднее, чем с
пешими.
Перепуганный варварами, в отчаянии от потери пусть малой, но дорогой,
как палец, части имущества, логофет Александр Псалидион уехал в Византию.
Перед лицом Божественного Александр верноподданнически уличал префекта
Фракии Кирилла в позорном поражении и в обогащении варваров. Растерявшись,
патрикий лишился ума, мужества, пресмыкался перед варварами, выдал им
тайны империи и, разорив казну, даже не добился, чтобы варвары обещали
уйти из империи.
Кирилл, не будучи в состоянии покинуть провинцию, доносил
Божественному в письмах о предательской выдаче логофетом военной тайны.
Базилевс размышлял, на долгое время повесив над головами жалобщиков меч
неизвестности.
Наконец обоим было сказано, что Священная Казна ждет внесения донатия
- добровольного приношения.
Люди слабы и грешны. Божественный Юстиниан, свыше постигнув природу
человека, был милостив к грязи, из которой он мудро лепил Власть и свою, и
будущих базилевсов.
Сон, живущих покой! О Сон,
божество благодати!
Мир души, усладитель забот,
усталого сердца
Нежный по тяжких трудах
и печалях дневных оживитель...
Овидий
Непролазная чаща деревьев, венчавшая Козью гору, давила узкий разрыв
в скалах, откуда срывался водопад.
Шорох и шелест, шипение и бульканье - в самые сухие дни не
прекращалось громкозвучное падение воды в каменную чашу под отвесной
кручей.
Во время зимних ливней и летних гроз небо падало на землю морем,
прорвавшим плотины берегов. Тогда водопад ревел дурными голосами дьяволов.
Но и в солнечные дни в водяной пыли шевелилось многорукое, многоногое
тело. Оно хотело высунуться и пряталось опять в страхе перед знамением