Иванов Всеволод Ф.. Русь Изначальная (том 2)

хазарская кровь. А голоса внутри напоминали, утешая:

Но человек, он не исчезнет,
он умер - как закат,
он успокоен.

Не надо покоя, покой - для мертвых. Ратибор жил, будет жить без
утешения, сам, волей разума и тела. Он приподнялся, ощутив свежий запах
хазарина.
Земля была железная, когда рубились через хазарское войско. С копьем
пришлось разлучиться после первого удара. Не нашлось оно и после. Хорошее
было копье. Тот, первый хазарин, в которого ушло копье, вогнал Ратибору в
ноздри свой запах, от которого не избавиться.
Мстиша, подтянувшись к Ратибору сзади, шепнул:
- Слышу хазар.
Ратибор, стоя на коленях, освободил аркан, пробуя, верно ли легли
петли. Тише вздоха он ответил:
- Будем брать.
Хазары наплывали, как души мертвых. Явились над степью черными
призраками, сгустками мрака. Догадались, наверное, обуть коней кожей.
Ночной воздух тек, неся чужой запах, как струи мути в чистой воде.
Взять живого!..
Ратибор скорчился на коленях, выгнув спину горбом. Хазары здесь, над
ним. Вскочив, Ратибор метнул аркан, бросил в сторону, рванул. Мстиша,
достав конного длинной саблей, кричал, созывая своих:
- Рось! Рось!
Испуганные кони хазар прянули, аркан натянулся, и Ратибор поволок
грузное тело. Взял!
Свои уже скакали на схватку. С гордостью Ратибор подумал: "Не спали,
в седлах все, паша сила!" С болью, с гневом закричали чужие голоса. В
темноте всадники сшиблись, и топот унесся в хазарскую сторону. Кто-то из
слобожан высекал огонь, собираясь осветить сбитых наземь хазар.
Ратибор рвал аркан к себе, чтобы не дать опомниться взятому в плен
хазарину. Ощупал. Петля захватила шею и руку. Видно, хазарин сразу
обеспамятел. Живой ли? Сердца не прощупаешь под жестким доспехом. Ратибор
нашел запястье. Жив... Связав арканом хазарина, Ратибор понес добычу к
коню. Конь ждал, лежа на земле, неподвижный, как дикий камень.


Освобожденный от железных доспехов, босой, в прелой рубахе, черной,
как земля, хазарин переминался около костра. Он шевелил стянутыми за
спиной руками, выгибал грудь, пробовал землю бурыми пальцами ног, будто
хотел взвиться, улететь. Был он костист, плосконос, широкорот. На вопросы
не отвечал, как глухой. Черноглазый, он лицом напоминал ерша, а телом,
емким в плечах, узким в бедрах, был как клин.
Кроме хазарского клича "харр", никто из россичей не знал хазарских
слов. Ратибор вспомнил о многоязычном ромее. Старшины знали, где находился
каждый человек из росского войска, и Малха быстро доставили к костру
воеводы. Малх попробовал ромейскую речь, потом готскую. Знал он немного и
наречие степняков, которых ромеи называли по старой памяти
гуннами-хуннами. На вопрос: "Как тебя звать, имя как?" - хазарин
встрепенулся, но не ответил, хоть и явно выдал себя.
- Ты его спрашивай теперь, сколько их всех, сколько они нынче
потеряли людей? Да зачем к нам пришли? Да что думают далее совершать? -
приказал Всеслав толмачу.
Хазарин молчал.
- Железо калите, - велел воевода.

6

Тридцать два лета тому назад через Рось перевалили степные пришельцы.
Треть века, более одного поколения минуло с того времени, которое сейчас
жило в памяти Всеслава. Тогда воеводой был Гудой, предшественник Всеслава
Старого. Князь-старшины скупились, отзывали своих для хозяйственных
поделок, полевых работ. Гудой, имея малое число слобожан, испугался хазар,
без боя пустил их через Рось, а сам заперся в слободе. Степняки не
старались взять слободу: трудное дело лезть под стрелы на недоступный
холм-крепость. Свободно разойдясь по росским полянам, хазары жгли грады,
набирали добычи, полонянников. Под конец Гудой вышел из слободы, побив
малый отряд хазар, лениво наблюдавший за затворниками. На обратном пути
хазар Гудой сильно щипал степных, отбил часть полона и скота. Сам Гудой
был дважды ранен, но не искупил своей вины перед племенем и был за измену
живым сожжен на костре. После того упала слобода в мнении россичей. С
несказанными трудами поднимал слободу Всеслав Старый. Не мстить за набег,
а не пускать степных через Рось должна слобода. Род кормит слобожан не для
мести, а для своей защиты. Лечь должна слобода, если силы не хватит. Так
думали все, так мыслил в молодости воевода Всеслав. Потом, с возрастом, с
опытом власти, явились сомненья. Что пользы лечь, не выиграв боя? Нет на
мертвых бесчестья. Но живые? Беспрепятственно степные возьмут все,
беспрепятственно угонят людей, сколько захотят. Давно уже нынешний воевода
оправдал былого воеводу Гудоя. Не его жечь - карать бы соседей, оставивших
своих без помощи в бедствии, карать рода, которые отстают от общего дела.
- Честь родным нашим братьям илвичам с каничами, - говорил Всеслав, -
честь тем, кто пришел вместе с нами делить железную жатву. Да и то
сказать: никто не отличит россича от илвича, от канича. Бесчестье тем, кто
ныне, оставшись за засеками, думает бесстыдно: пусть-де другие ложатся под
хазарской саблей, мне ж нет горя, до меня не добраться степнякам.
Бесчестье тому, кто, как князь Павич, в гнусной жадности не позволил
родовичам жить братьями в росской слободе. Бесчестье нашим князьям Могуте
и Плавику, не давшим нам ратников. А еще, - восклицал Всеслав, - глядите
на извергов! Люди они в родах нелюбимые, утеснение от князей испытавшие.
Они ж пришли. Семьи покинули не за стенами градов, - в жалком бегстве, в
лесах прячутся те, как мыши. "Кто же свои нам?" - спрашивал Всеслав, не
ожидая ответа.
Нет для человека горше обиды, когда он, зная, что и как свершить,
лишен такого счастья по тупости других. Пора крикнуть правду во весь
голос. И Всеслав бередил души воинов:
- Думайте! Было б по-нашему, не мы бы ждали сегодня хазар. Они, как
вепри, обложенные в болоте, ждали бы ныне последнего часа. Хоронились бы
они за своими телегами, бога своего проклиная, что завел их на росские
земли.
Колот-ведун сказал однажды, что злоба рождается от бессилья.
Всеслав не мог решиться уйти с дороги хазар. Хазары же были свободны.


Лаяли и выли желтые хазарские собаки, чуя россичей, которые
приближались к тележному лагерю, чтобы следить за врагом. Еще до рассвета
пешее войско успело поесть. Малху казалось, будто каждый славянин думает,
что ему удастся насытиться последний раз в жизни. Все ели жадно и много,
уничтожая остывшее варево из мяса с кореньями, печеную и вареную говядину,
пахучий хлеб из мягкой пшеницы, копченое сало. За едой дожидались воли
старших и воли хазар.
Солнце уже порядочно припекало, когда широко и вольно полилась
хазарская конница из проездов-ворот, оставленных в тележном обводе.
- Неужели они повторят по-вчерашнему? - спрашивал себя Всеслав,
наблюдая за полем с самого высокого дерева Сварожьей рощи.
По дальности расстояния хазары казались мелкими, как мураши. Не
спеша, они нестройно клубились перед своим лагерем. Лишь постепенно
наметился разрыв между массами конницы и краем лагеря. Хазары наступали.
Медленно-медленно.
Ратные росской пешей дружины разбирались по местам, как стрелки в
засаде на зверя. Но засада была на виду, и зверь-хазарин и видел и знал
охотника.
Один стоит трех, сражаясь из крепкого места. И больше стоит, пока не
сломается крепость. Колья в траве не крепость, а хитрость.
Хазарские конники приближались. Стало видно, что строй их редок.
Вначале казалось, что хазары все здесь. Теперь Всеслав, охватывая взором
десятки и полусотни, счел немногим более тысячи конников. Где остальные?
Сегодня хазары не высылали одиночных бойцов, чтобы разжечь себя
лихостью застрельщиков. Их конная рать, нависая в готовности к удару,
удерживала славян, как капканом. С места не сойти, ждать. "Чего ждать?" -
спрашивал князь-воевода. И отвечал: "Исполнения хазарского замысла". Ему
все мерещился воевода Гудой, несправедливо осужденный всеми людьми
росского языка. Нет, не быть тому. Всеслав не думал, что нынче же
хазарская стрела или сабля могут послать его душу на небо, а тело - на
погребальный костер. Он верил себе, искал решенья, прислушиваясь к
внутреннему голосу, и приказал готовиться к отходу за Рось. Но - к
непростому отходу.
Наблюдая сбор стрелков в общий строй, хазары заволновались.
Из-под высокого знамени поскакали посыльные, и скоро сотни две
разведчиков широким махом коней пустились взглянуть на россичей. А главное
войско шагом текло им вслед.
Росские стрелки двинулись не вспять, но на сближение с хазарами.
Разведчики стали сдерживать коней, главная же сила ускорила ход. Всеслав
старался войти в душу хазарских начальников, понять ее по поведению их
войска.
Пешее войско славян остановилось, явно пугаясь сближения с хазарами.
Сначала один десяток, потом другой повернулись и побежали обратно. За ними
в смятении пустились все три с лишним сотни пеших.
Вид бегущих нестерпимо заманчив для конницы. Сами лошади просят
повод, рвутся, хотят догнать. Хазарский строй изогнулся пилой, бросив
вдогонку горячих наездников. Наверное, веселый ветер свистнул в ушах,
ввысь взлетели и сабли и души бойцов в упоении предстоящей рубки бегущих.
Но беглецы остановились и повернулись все разом.


Нелегким гнетом лежало на племенах кормление слобод, еще хуже была
потеря сил, отрываемых от работы. Всеслав Старый добился в конце своего
воеводства, чтобы каждый мужчина отдавал слободе первую молодость и
покидал бы слободу, только достигнув двадцать третьей весны. Разной работы
в роду не перечислить, легче было сказать, что умел делать лихой
слобожанин. Что в том, что на лошади он ездил, как единое с ней тело, или
мог бить из лука в яблоко на три сотни шагов? Возвращаясь в род, мужчина
не приносил ни ремесла, ни уменья-сноровки к пашне. Хуже еще было другое.
Многие возвращались из слободы, неся презренье к обыденному труду. Скучно
им бывало гнуть спину на полях, нудно ремесленничать. Россичи не только
посылали на Торжок-остров меньше товаров, чем могли дать по своим угодьям,
и по числу мужчин. Не случайно, что именно они раньше других оставались
без хлеба, пока не смелют новинки.
Зато любо-дорого было посмотреть, как, заманив хазар ближе к кольям,
пешее росское войско развернулось для боя.
Малх, как и все пешие, был предупрежден о замысле ложного бегства.
Военное искусство ромеев и римлян давно знало этот прием, и ромей удивился
лишь тому, что славяне на краю земли сами додумались до хитрой и опасной
стратегии великих полководцев Средиземноморья. Он видел, что лучшие
легионы империи едва ли могли с такой выдержкой проделать рискованный
маневр. Здесь приказывал кто-то один, просто голосом. В легионах кричали,
команды подтверждались звуками труб, флейты давали скорость шага.
Когда стрелки вернулись и расступились, чтобы не было помехи для
лука, Малх, считавший себя ловким и гибким, один из всех отстал, потеряв
свое место в свой десяток.
Хазары были уже на кольях. Налетев, как стая воронов, с оглушительным
воплем: "Харр, харр!" - хазары замялись, видя падающих передних.
Отвлекшись, Малх наблюдал, как далеко отошли правые локти стрелков, и
ему, впервые в жизни, удалось уловить удивительный звук, короткий,
могучий, мелодичный аккорд сотен тетив, сразу рассыпавшийся в щелканье жил
и стрелковые рукавички. Очнувшись, отбросив пробудившееся чувство
художника. Малх нашел место в строю и, видя только хазар, стрелял, не
слыша чужих тетив и зная только свою.
Мелькали кони, руки людей, чьи-то лица. Лошадиное копыто явилось
почему-то вверху, и будто уже над Малхом повисла конская грудь с широким
ремнем и красным камнем на грудной бляхе. Потеряв лук, Малх схватил щит и
на коленях, не успев встать с земли, принял удар, рухнувший на щит
каменной глыбой. Тело ромея все же вспомнило уроки, которыми ворчливый
центурион, издеваясь над бывшим мимом, зло докучал Малху. Отставной
легионер сумел, выбросив вверх славянский меч на всю длину своей жилистой
руки, проколоть хазарина. И лишь тогда он понял приказ:
- Стрелков оберегай от конных!
В десятках ратники со щитами и мечами образовали заслоны, из-за
которых другие продолжали бить из луков. Хазарские конники рассыпались,
пронеслись дальше, и перед пешим войском открылось поле. Главная сила
хазар задержалась у кольев.
- Отходить всем! - раздалась команда россичам.
Тут оказалось, что не так много хазар прорвалось через пеших.
Хазарские конники уже возвращались к своим, избегая столкновения с
вышедшей конницей россичей. Малх успел сорвать с убитого им хазарина пояс
с длинным ножом в ножнах, оправленных серебром и украшенных цветными
камнями. Не жадность толкнула ромея. Он хотел унести с поля доказательство
своей верности новому знамени.
Ратники уходили широким шагом, и Малх, непривычный к такому движению,
почти бежал. Несли своих убитых и раненых. Малх нечаянно встретил живые
глаза под рассеченным черепом, увидел твердо сжатые губы. Отвернувшись,
чтобы не бередить сердце страшным зрелищем молчаливой муки, Малх заметил,
что ратники уже далеко оторвались от хазар. Те, опасаясь новых ловушек,
медлили.
Вот кусты, выброшенные рощей Сварога поперек пути. Отсюда уже не
видно того, что творилось позади.
Где-то опять раздалось боевое хазарское "Харр, харр!".
Но кто-то сказал свое:
- Вот и Рось наша.

7

Конь воеводы осторожно, едва тряхнув хозяина, переменил ногу. Мертвый
хазарин лежал ничком, странно и чуждо для живого подогнув голову под
грудь. Невнятные речи болтал ночью пленный лазутчик под пылким железом.
Толмач Малх передал, что будто бы три старших хана ведут хазар, будто бы
хотят делать ратное дело порознь. Был ли хазарин упрям, плохо ли его слова
были поняты толмачом, кто мог сейчас знать. Еще одно безыменное тело
осталось около Роси, сломанная ветка, листок, опавший с дерева жизни.
Для воина, участника схватки, битва подобна налетевшему вихрю. Для
полководца бой кажется медленным, тягучим.
Всеслав видел, как замялись хазары у кольев, и оценил их
осторожность. То, что казалось пешим стрелкам бурным порывом, на самом
деле было короткой вспышкой. Горстки наездников наскочили на стрелков, а
сотни были удержаны кем-то, кто без горячки руководил боем. Теперь, когда
росские ратники уходили, десятки казались плотными, как клади снопов. Если
есть среди хазар те, кто помнит набег при Гудое, они скажут, думалось
Всеславу, что нашли других людей на месте былых.
С всхолмленной лесной опушки открывался хороший обзор, а хазарам не
были видны всадники в доспехах, крашенных ореховой краской.
- Опасаются хазары ныне, - говорил Дубок.
- Да, прав ты, брат воевода, - согласился Всеслав не потому, что
уместно думать вслух, но желая показать расположение преемнику Мужилы.
Хазары, более не доверяя ровности поля, не стремились преследовать
отступающих. Степная конница выпустила щупальца, чтобы вновь не попасть в
засаду.
Всеслав пытался разгадать замысел хазар. Две трети их сил ушли
неведомо куда, и одна треть вышла в поле. Две трети хазар потерялись для
Всеслава. Нет хуже, когда враг исчезает неведомо куда.
Последний десяток пешего войска закрылся Сварожьей рощей. Осмелев,
голова степняка пошла широким махом. Всеслав послал им навстречу илвичей с
Дубком и четыре десятка своих. Степные завопили свой клич - "харр, харр!",
бросились было, но повернули назад, не принимая боя. И в этом тоже нашел
Всеслав подтверждение своих мыслей о хазарах.
Воевода довел всех к броду. В это время с вышки в слободе запрыгали
клубы черного дыма.


Свои места, исхоженные, изъезженные. Колеи от телег, привозивших
белую глину из подкопов в овраге на Синем ручье и добычу, взятую
охотниками в степи, и стежки, годами пробитые лошадиными копытами и
человечьими ногами, сходились у брода через Рось. Были и другие
стежки-тропы, проторенные охотниками за бобрами, за бортями дикой пчелы,
за дикой птицей, за вепрем. Они вели к другим местам росского берега.
Тропы набиваются раз за разом, год за годом и не зарастут, пока жив
человек, пока не изменились его потребности. Звериные тропы другие: если
еще и ошибешься на открытом месте, то в лесу сразу поймешь - высота ее
невелика под низкой кровлей ветвей. Да и без того не обманется степняк,
изощренный в чтенье следов.
Трое ханов вели степное войско на Рось, и из них старшим себя никто
не мог утвердить. После первого боя ханы метали жребий, и волей бога,
выраженной в движении граненой кости, один остался в лагере, дабы, охранив
семьи и имущество ушедших, самому давить на Рось. Двое ушли для охвата,
для прорыва в тыл упорных в защите россичей. В орде были удальцы, некогда
ходившие на Рось. От них хазары знали, что леса на этом берегу реки, будто
непролазные, доступны и конным, на реке же есть несколько бродов.
Ночь помогала лесу защищаться. Овраги-промоины пугали непривычных
лошадей, копыта ломались о корни, задние теснили передних. Рассвет сорвал
полог тайны, нашлись тропы. Мешало озеро - следы указывали место обхода.
Болото противилось - твердый бережок предлагал себя. Осмелев, хазары
ускоряли движение.
Потревоженные птицы поднимались над лесом; в листве, перепрыгивая,
застрекотали сороки, вепри, выживаемые небывалой облавой, уходили в
сторону Роси, чтобы спрятаться в тростниковых затонах.
Воевода Всеслав оставил опустелую слободу на попечение нескольким
взрослым воинам, помощниками которых были десятка три подростков, еще не
годных для боя в поле.
Одолев рощи, хазары вышли к берегу Роси. Заметив их приближение,
слобожане зажгли огонь на вышке, завалили пламя сырой травой и раз за
разом набрасывали и срывали сырую шкуру. В небо клубок за клубком рвался
черный дым - знак того, что степняки нависли над рекой, что близки они и
уже могут отрезать дорогу защитникам росского племени.
Высокую муку испытали оставшиеся в слободе от неведения о судьбе
своих. Горстка взрослых и горстка подростков, они обязаны были выполнить
волю воеводы, не отдать слободскую крепость, не выходить, не верить
хазарам. Со стен слободы было видно, как бегом отходило к броду пешее
войско. А где братья по слободе? Вот и росская конница. Все доспели к
броду раньше хазаров. Еще цела росская сила, еще есть стрелы в колчанах.
Россичи переправились на свою сторону. Не дожидаясь приказа,
слобожане принялись портить брод ершами, утапливая заготовленные на берегу
подобия острозубых борон. А хазары лились из редких лесов того берега,
глазея на росских. На броде ширина Роси составляла считанных двести
двенадцать шагов. Стрелки готовились защищать брод. Опустив в воду мертвые
ноги, уселся Горбый со своим жестким луком. И, позвав Малха, безногий
стрелок наставлял чужака:
- Ты левую руку не так держишь. Смотри, на кость опирай. Выгни
запястье. Опять прямо поставь. Как я делаю. Видишь? Эх, бить тебя надо,
неука! Как тебя звать? Малхий? Выискал имечко...
Свое делали россичи. Они не пустят на брод хазар. Не пустят? В степях
рек много, мостов нет. Без бродов переправлялись хазары через Днепр ниже
Хортицы-острова. Без брода одолевали Ингул. Найдут они много дорог через
узкую Рось. Нужно ждать воли хазар, нужно ждать, когда они первыми
поднимут руку. Начать самим у россичей нет силы.
Росское войско одиноко перед степной силой. Помощи не жди, делай сам,
сам умирай.

8

Липа была многоствольная, громадная, древняя, но еще полная силы.
Другие липы уже отцвели, а эта еще щедро манила медовым ароматом. Черные
пчелы густо гудели, на миг замирали в цветке и опять ненасытно искали.
Тяжелые, мохнатые, злые, они жили, ко всему безразличные, кроме своей
собственной цели, как само дерево, как земля, как небо, как туча на небе.
Всеслав глядел на липу. Опомнившись, князь-воевода подумал:
"Проклятое дерево!" Беззаботность жизни вызвала гнев.
На берегах Теплых морей людям помогала вера в несокрушимость Судьбы.
Фатум, безличный, извечный, несотворенный, предсуществовавший, стоял выше
богов, распоряжался богами. Старые боги умерли, Судьба продолжала жить.
Удары Судьбы не унижали, подобно ударам, нанесенным человеческой рукой.
Великий Фатум! Добрый освободитель от усилий, от борьбы, щедрый
даритель покоя души, он умеет насыпать на свежие раны маковые зерна
забвенья.
Даже лучшие люди нового мира не могли придумать ничего утешительней,
чем сочетание слов магической силы: делай, что должен, свершится то, чему
суждено.
Никто, никакой Фатум не мог помочь воеводе Всеславу. Ни один из
бойцов его войска не мог утешить себя верой в Судьбу. Стрела не попала -
ты плохо стреляешь. Срубил тебя хазарин - ты сам виноват: опоздал отбить
железо, опоздал нанести удар. Конь твой споткнулся - всадник, не конь
оплошал. У славян было свое утешение - счастливое бессмертие в вечных
лесах, на полянах, где властвует непреходящее лето. Но чтобы подняться
после смерти на небесную твердь, душе славянина нужно пламя погребального
костра. Никто, кроме тебя, не будет виноват, если твое тело окажется
брошенным, истлеет, как падаль. Так решай, делай сам.
Люди, рожденные на берегах Теплых морей, не могли бы понять муки, в
которых Всеслав решал будущее без помощи Судьбы, которая льстиво
оправдывает ошибки. Живая кость обрастет мясом. Для воеводы костью
россичей были его конные слобожане и его пешее войско - ополчение росских
родов. Не дать хазарам сломать кость...
Близко, на виду, к Рось-реке, катились хазарские телеги. Дул южный
ветер. Дыхание степи тянуло из Заросья скрежет и скрип сотен колес,
тяжелых, сбитых из досок, широких в ободьях, чтобы телеги не увязали в
грязи. Десятки лошадей, запряженных цугом, тащили кузова, громадные, как
избы. Обозы колыхались, вздрагивали. Всадники гнали табуны запасных
лошадей. Никогда россичи не слыхали такого разноголосого крика и ржания.
Своими телегами, своими табунами хазары могли бы запрудить Рось и, как
посуху, пройти обнаженным дном.
Степные люди пришли сюда навсегда, думали россичи. Это не случайный
загон удальцов, которые стремятся пограбить, нахватать пленников. Тесно
стало хазарам на травянистых просторах у берегов Теплых морей, не с кого
им там брать добычу, если с таким упорством Степь напирает на Лес.
Россичи глядели, как хазары устраивались на правом берегу реки, но
помешать не могли.


Родовичи Ратибора оставили обычные дела втуне. Князь-старшина Беляй
отослал почти всех мужчин защищать кон - границу племени. Длинные летние
дни уходили без вестей с Рось-реки. Женщины, дети и немногие из мужчин,
оставленные в граде, уже закончили расчищать русло ручейка, питавшего ров,
и глубокий окоп округ градского тына заполнился водой. Заступами подрезали
вал, чтобы он стал покруче со стороны поля. Месили глину с половой и
навозом, густо смазывали кровли изб, амбаров, надворных клетей, закрывая
тес, солому, камыш, которыми были застелены крыши. От пожаров, если хазары
задумают поджечь град горячими стрелами. Беляй не оставлял своих в добычу
тягостной праздности.
От первой тревоги прошел день, другой, шестой... Трое девочек лет по
девяти-десяти и трое парнишек того же возраста были отпущены на лесное
озеро за пернатой свежинкой, за кряковой и за серой уткой. Прибыло время
года, обильное кормом для водяной птицы. Утиная трава подняла коробочки с
маслянистым зерном, а вода кишит червяками и водяными букашками. Ранние
выводки уже выспели, птенцы матереют, готовы встать на крыло.
Как деды и отцы, дети добывали птицу нагоном. По очереди малые
загонщики лезли в воду, вооруженные бычьими пузырями. В озере есть топкие
места, есть и глубокие, а плыть в камыше и траве нельзя. Пузыри поддержат
на воде, дадут отдохнуть, когда выбьешься из сил. Где плавом, где ходом
загонщики отжимали птицу к условленным береговым зеркальцам-плесам, на
охотников. Кричать не нужно - утка всего больше боится глухих, но гулких
ударов пузырями по воде.
"Хуп, хуп, хуп", - слышится в камышах. Опасаясь странного звука,
выводки перестают кормиться и скользят между камышом дальше от нехороших
голосов. Не шелохнув камышинкой, на зеркальце выплывает мать-старка, за
ней тесно, голова к хвосту, тянет послушный выводок.
Детские луки короткие, в четыре пяди, стрелы - в три.
Девочки ждали, устроив засидки в камыше. Выбранная старшей - без
старших нельзя - свистнула по-куличьи, и стрелы ударили. Тихо, без звука
почти. Стреляли еще. Не сразу опомнились птицы.
В камышах все хупают старательные загонщики, нажимают, вновь
выставляют уток. под стрелы. Глупых уток. Умную утку загоном так не
возьмешь, она зря не выйдет на чистое место. Она и нырнет под загонщика,
она и на дно уйдет, захватит там корень клювом и ждет. Задохнувшись, она
не всплывет, а выставит сначала один клюв и глаза, посмотрит. Все звери,
все птицы - как люди, разные по уму, по хитрости.
Загонщики выбились на плес. Помогая себе пузырями, мальчики собрали
стреляных уток. Девочки полезли в воду за подранками, они приметили, куда
те попрятались.
- Ныне много птицы уродилось, - говорил маленький охотник, выбравшись
на берег и давя пяткой пиявку. - Ишь, как насосалась, кровью так и
хлестнуло.
В воду загонщики лезут, одевшись в старье, но босые ноги и руки
кровоточат от озерной травы-резухи. Пиявки успевают залезть под холстину.
- Хорошо уродилась, - соглашался другой мальчик, помогая товарищу
завязать мочало на поджилке, месте, излюбленном пиявками. А ранку после
пиявки нужно зажать листком болотной сушеницы, иначе крови много сойдет.