Иванов Всеволод Ф.. Русь Изначальная (том 2)

зеленых венчиках. Неужели желание не сожмет твое сердце? А помнишь ли ты
желтые дюны, где ты, юноша Лютобор, побратался с пленником и, взяв его
имя, сделался Индульфом?
Да, но воспоминания бесцветны: бледные тени, пена и легкий след волны
на песке. Настоящее, приливая ли, отступая ли в дни бездействия, размыло
былое. Душа устает.
Индульф привык помнить солнце Италии костром в черном небе. И его
воспоминания были темны, как в сумерках. Но помнил он много и ясно. Вот
разрушенный Рим, отвратительный, как опаленная шкура жертвенного
животного.
Могила. Бессмысленное скопление домов, дворцов, площадей; толпы
изуродованных и безразличных к своим ранам статуй. Все отталкивало сухой
пустотой, будто раскрытое кладбище черепов и костей вымерших животных.
На фронтонах, на стенах, на крышах росли деревья. Из щелей
выпучивались коричневые мхи. На мостовых болезненная, робкая зелень
рисовала прямоугольники и квадраты плит.
Ветер таскал известковую пыль, белую и мягкую, как с тела,
пораженного сирийской проказой.
Жизнь ушла змеей, выскользнувшей из старой кожи. Редкие обитатели
Рима, занятью мелочными заботами мелочных дней, слишком близко глядели в
лицо умершего города, чтобы заметить гримасу великой развалины.
Земная власть, как крыса, очнувшаяся в заброшенной львиной берлоге,
уползла в Равенну. Там, среди болот, под звон комариных стай, правители
спрятались, только чтобы жить, чтобы избавиться от дурных снов, от
воспоминаний, от мечты о невозможном.
Жизнь полна снов. Сны эти были событиями. Они утекли как вода. И все
же за человеком тянется невидимая цепь крепче железной.
"Где твое невозможное, твое? - спрашивал тебя Индульф. - Ты хотел
найти невозможное. Что ты нашел?"
Италия, твои города как умерший Рим. Зачем нужно возводить громады из
камня! Они не умирают, как деревянные дома. Они хуже. За них цепляются,
они передают проклятие от одного поколенья другому.
Убитые в сражениях? Таких было немного, счастливцев, удостоенных
легкой смерти.
В первые весны италийской войны на полях еще вырастало немного хлеба
из зерен, упавших осенью. Но они лежали наверху, и только части от них
земля умела сообщить живительную силу. Потом пашни покрылись кустарником.
Сейчас там деревья.
Италия жевала кору, траву. Желуди сделались роскошью. Влага покидала
людские тела. Кожа, будто приклеенная, держалась прямо на костях. Сначала
синие, как от кровоподтеков, лица чернели, будто обожженные смолой. Люди
глядели, как безумные.
Они умирали без пищи. Умирали, найдя пищу. Завидев траву, они
бросались, чтобы вырвать зелень из земли, падали на костяные руки и
коченели.
Никто не хоронил италийцев. Хищные птицы из тех, что питаются
падалью, не касались умерших. Их тела уже съедены голодом, и коршуну нечем
было попользоваться. Сейчас в Италии пусто.
Это война, война, война! Это война, Индульф, это ее ищут люди,
поклоняющиеся славе.
Серые боги войны живут под черным небом Италии. Пусть память бледна.
Она обширна, как Теплые моря.
Первый год войны. Ты тогда был еще молод. Индульф. Великий Рим
начался в Капуе, куда он вытянул руку дороги. Дорогу построил старый
римлянин Аппий, и тридцать шесть поколений не могли ее сгрызть. Камень,
жесткий, как жернов, разбивал лошадиные копыта.
Конница шла вдоль дороги мягкими тропами. Армия удалилась от моря.
Велизарий боялся понтийских болот, обиталища ползучих гадов и смертельных
болезней, порожденных дыханием змей.
Медленно струились конные. Медленно тянулась пехота на телегах,
захваченных в Сицилии, в Калабрии, в Неаполе. Тогда в Италии было много
людей, быков, лошадей.
Колеса трескуче ныли на толстых осях. Солдаты, утомившись бездельем,
весело разминали ноги пробежкой.
Индульф презирал толпу, направившуюся на добычу. Нет, не лги себе.
Тогда Индульф был горд успехами. С легкостью молодости он принимал от
Велизария отличия и ласки - от его жены.
"Кто прославил молодость? - спрашивал Индульф. - Моя молодость была
глупа и жестока. Отдели же настоящее от прошлого, иначе ты потеряешь
себя".
Когда-то дороги к Риму еще были дорогами садов. В темной зелени
лапчатых листьев висели гроздья, будто высеченные из камня. Мечта Севера.
Ягоды вина.
Или же это было в другой год? Десять. Двенадцать. Восемнадцать лет
войны. Можно ошибиться. В первый год войны Неаполь был взят через акведук.
Зимой. В Италии нет настоящей зимы. Однако же виноградники были голы,
когда войско шло через Кампанию. Не все ли равно когда, но так было.
Советник Велизария многоученый Прокопий искал общества Индульфа. На
узких тропинках, которые разделяли лозы, ровные, подобно солдатам
изготовившейся фаланги, головы всадников плыли над верхушками.
Нескольких кистей было достаточно, чтобы утолить голод и жажду.
Лошади тоже хватали виноград, и сладкий сок падал с их губ.
Стаи серых дроздов, пьяных от сока, как люди, тарахтели в зарослях,
дерзко глядя на всадников, которые мешали птицам наслаждаться жизнью. Это
было, было. Но когда?..
Встречались люди в пеньковых хитонах, с грязными тряпками вместо
шапки. Босые все, многие - в цепях. Коротенькими ножами они снимали
урожай, бросая кисти в корзины, подвешенные к вьючным седлам на острых
спинах ослов. Вялые, безразличные, они едва передвигались. Таких рабов
Индульф еще не видал. Он знал империю по Палатию.
Чуть усмехаясь, Прокопий объяснял;
- По мнению умных людей старой империи, каждый заслуживает свое
состояние. Низшие люди грубее животных, например лошади. Для них рабство -
естественно. Судьба решает, как быть человеку. В нашей христианской
империи святая церковь, обещая равно всем спасение души, не вмешивается в
установленное от начала веков право одного человека быть рабом другого.
- Право? Право быть рабом? - переспрашивал Индульф, не улавливая
двусмысленную тонкость рассуждения. - Я не могу быть рабом. Я убил бы или
меня убили бы.
- Потому-то ты и свободен, - с еще более лукавой улыбкой пояснял
ученый советник полководца.
Право. Свободен. Не свободен... Было интересно размышлять вместе с
Прокопием. Индульф любил общество ученого, но не его самого.
Двигаясь, как отравленные, рабы снимали маслины, угольно-черные в
серой листве, короткими серпами - бережливо как будто бы, а на деле
кое-как - жали пшеницу, ячмень, копошились в сухих плетях гороха, бобов.
- У нас эти погибли бы сразу, - говорил Индульф Прокопию. - Я один
сделаю больше, чем десять таких.
Смотрители вились над рабами, как ястреба над птичьим двором. Другие,
смотрители над смотрителями, ездили верхом. У этих орудием служили
тройчатый бич с железом на концах и копье с крючком, как у гуннов. Один
раб был похож на другого, как овца на овцу в стаде, смотритель на
смотрителя - как собаки в своре. Могло ли быть иначе, коль здесь это
длилось сотнями поколений?
Смотрители широкими жестами приветствовали освободителей от готов.
Упоминая Божественного Юстиниана, они крестились, как при возглашении
имени бога.
А когда италийцы перестали креститься при имени базилевса?


Индульф помнил Рим первого года войны. Полупустой, он превосходил
Византию, как старый атлет - разряженного палатийца. Но был тот Рим, для
Индульфа первый, сразу до отвращения чужим.
Еще один Рим - призрак. Из него ушли все, никто не остался. Рекс
Тотила хотел разметать и распахать это проклятье Италии. Послы Велизария
умоляли рекса пощадить древнее сердце страны, смущали совесть благородного
Тотилы слезами душ тех, кто веками строил Рим, и гневом будущих поколений.
Тотила не убил город-убийцу, а Индульф надолго поссорился с предпоследним
рексом из-за его слабодушия. Но это случилось позже, позже, позже...


Две круглые башни и одна остроугольная. Желтоватый камень в потеках
старой грязи и птичьего помета. Странное название Азинарии - Ослиные
ворота.
Дождь кончился. Над стенами еще плыли серые стога облаков. Крепко
пахло мокрой лошадью, мокрой кожей и еще чем-то - Римом. Другие города
пахли иначе.
Простреливая воздух, пронзительно свистели ласточки. Голуби взлетали
из-под копыт. Римляне взбрасывали правые руки с криком:
- Осанна! Осанна! Эвое!
Белые тоги, лавровые венки сенаторов. Расшитые ризы духовенства.
Влажные доспехи в каплях святой воды.
- Ты помнишь, старик? - спросил Индульф Голуба.
Ильменец отмахнулся. Что помнить! От всего остались последняя ночь и
последняя битва наутро.
Индульф не жалел ничего. Явись к нему ромейский бог, способный, как
говорят, сотворить любое чудо, Индульф в своей жизни не изменил бы ни
одного часа. Что было - было.
Была великая равнина реки По, империя воды, страна светлых озер с
лилиями, белыми как женская грудь. Длинные отмели серых песков в низеньких
лопухах, серебристые ивы, чья листва напоминает маслины.
Ромеи рассказывали: здесь прячутся внуки таинственного Протея,
старого бога пресных вод Италии. Теперь они дьяволы. Ромеи глупы.
Дятел долбил голое тело сухого платана. В зеленой тени горбатого
моста ходили громадные рыбы, совещаясь о жестокой жизни людей. Там Индульф
встретил девушку, похожую на Амату. Потом нашел ее тело.
Около По, за пределами смешения сладких и горьких под, море -
лилово-голубое. Скалы - цвета фиалок. Кажется, там кто-то сказал Индульфу:
"Нет большей глупости, как устраивать собственное счастье". Индульф не
помнил лица того человека.
Внизу, в рыжем ущелье, кружились два коршуна. Память изменяет. И
мост, и девушка, напомнившая Амату, и тело ее, неизвестно кем лишенное
жизни, - все было в горах, а не у берега По.
Индульф владел ромейской речью, как прирожденный эллин, италийской -
как римлянин. Он едва не забыл свою речь.
Как кабаны в стае собак, на площади Августа несколько человек ждали
Велизария с неподвижностью статуй старых богов и мертвых императоров.
Римляне не решались наложить руку на вождя бежавшего гарнизона готов.
Старый Левдерий, которому новый рекс Италии, Виттигис, поручил защищать
Рим, решил сдаться ромеям. Из стыда за своих, как понял Индульф.
С этого дня началось разрушение Рима и гибель римлян. Солдаты рубили
деревья где придется. Велизарий приказал чинить городские стены. Для этого
ломали дома. Римляне удивлялись: кто защищается, тот не победит.
Велизарий приказал свозить в Рим хлеб и пригнать из-за стен все
стада. В городе, который казался Индульфу целым, половина уже была занята
пустырями, на которых косили сено, сеяли хлеб, разводили овощи. Для скота
нашлось много места.
Может быть, падение Рима началось с расправы над папой Сильверием,
который многое сделал, чтобы устелить коврами путь ромеев в Рим.
Позор папы Индульф видел своими глазами. Что было ему до преемника
апостола Петра! Индульф привык у себя чтить стариков. Этого притащили с
обнаженной головой, в разорванной рясе, с окровавленным ртом. Его щека
раздулась от удара кулаком. Ипасписты Велизария не терпели возражений.
Папа вообразил, что солдаты не посмеют прикоснуться к главе церкви.
Сильверий был неугоден Феодоре, не отказывавшейся от мысли объединить
кафоликов и монофизитов.
Антонина нежилась в кровати, Велизарий сидел у ее ног. Жена
полководца с увлечением исполняла волю базилиссы: зазнавшийся
первосвященник кафолической Церкви узнает тяжесть руки Власти.
- Старый осел, - сказала папе наперсница Феодоры, - отныне на
собственном хребте ты познаешь вечную истину: кто не гнется, того ломают!
Прокопий говорил:
- На чьей стороне Судьба, того неудачные даже действия обращаются в
победы.
Удачи, неудачи... Индульфу удавалось все. Велизарий отдал под его
команду славян из бывшего отряда Рикилы Павла. Ромейская конница носилась
по средней и южной Италии. Готы бежали перед именем Юстиниана - как
Велизарий доносил Божественному.
Собрав силы, рекс Виттигис перешел с десятками тысяч готов реку
Рубикон, которая впадает в Адриатику близ города Белларии. Это была старая
граница собственно римских земель.
Осада готами Рима длилась полтора года. Семьдесят сражений под
стенами. Их считал Прокопий. Индульфу не было дела до числа схваток и
битв.
Тяжелые, неповоротливые готы. Они не умели биться стрелами. Они
нападали плотными рядами латной конницы. Отряды герулов, гуннов, славян
расстреливали готов прежде, чем им удавалось взяться за мечи. А когда
готы, не щадя себя, наваливались слишком рьяно, конные стрелки уходили за
стены города.
Знать бы Индульфу тогда то, что он знает теперь...
Готы истекли кровью, обессилели. Начались переговоры, бесплодные для
них и опасные потерей времени. Готы голодали: слишком трудно подвозить
сушей продовольствие для большого войска. Виттигис ушел на север. В
могилах осталось тридцать тысяч убитых в бою. Умерших от болезней не
считали.
Голод и болезни убили в осажденном городе сто тысяч римлян. Изменив
готам, римляне думали, что ромеи пришли освободить Италию от варваров.
Юстиниан же хотел восстановить Римскую империю. Это - другое...
Римляне потерпели участь изменников, а готская кость сломалась под
Римом.
Походы, стычки, сражения во всей Италии. Войско жило - где и жить
солдату, как не на войне.
Ромеи ходили по Италии не так, как в первом походе из Региума в
Неаполь и от Неаполя в Рим. Тогда армия была хорошо снабжена, а Велизарий
и начальники не уставали твердить: "Мы на имперской земле".
Потом брали не разбирая. Все стали чужими. Солдату нужна пища, корм
коню и добыча, добыча. Индульф не помнил, когда же впервые он увидел
умирающих от голода. Впоследствии их становилось меньше, меньше: Италия
таяла как свеча, коптя смрадом падали.
Сердце солдата - каменное сердце.
Виттигис засел в Равенне, осажденной Велизарием. Франки предложили
Виттигису помощь в обмен на половину Италии. Гот имел благородство
отказаться. Велизарий подкупил перебежчиков. Вернувшись в осажденную
Равенну, они подожгли хлебные склады. Окрестности Равенны были вытоптаны,
как ток. Рекс Италии сдался; не по силам ему пришлась корона, а готам
изменило мужество. В справедливом гневе готские женщины, указывая на тощих
солдат ромейского легиона, который вступил в опозоренную Равенну, кричали
своим мужьям:
- Кому, кому вы сдавались?
Втайне готы предложили Велизарию корону Италии. Верноподданный
полководец поманил их надеждой, добился перемирия, занял Равенну, набрал
пленных - и отказался от короны. Он не изменит Божественному Юстиниану.
Думали: война кончена. Думали: Италия - часть империи. Под предлогом
персидской угрозы Юстиниан вызвал победителя в Византию. Базилевс перестал
доверять Велизарию - Судьба наказала полководца за обманутых готов.
Велизарий привез базилевсу часть казны Феодориха и тысячи готских
пленников. Их доля - лечь в битвах с персами. Как до него Гелимер, пленный
рекс вандалов, Виттигис получил звание патрикия империи и поместье,
свободное от налогов. Велизарий же не получил триумфа.
Индульф уже давно расстался с Антониной. Кто заменил его? Что ему за
дело! Однажды в осажденном Риме звук голоса одной из рабынь жены Велизария
напомнил ему голос вестницы о смерти Аматы. Не зная подлинного имени
Любимой, Индульф не мог спросить о ней.
Есть змеи, укус которых, не будучи опасен, наполняет сердце тоской.
Индульф почувствовал себя бесчестным, как будто это он предал маленькую
женщину, которая учила его эллинской речи и говорила с ним о невозможном.
Его сердце вспомнило. С того дня и начала мерещиться Амата. Он хотел ее.
Другие женщины стали чужими.
Велизарий звал Индульфа. Индульф остался в Италии. Ему не нужна
Византия, он истратил ее, как разменную монету.
Его знали военачальники. Он не встречал равных себе в одиночном бою.
Он командовал отрядом в шесть сотен всадников. Первый состав славянского
отряда таял и таял. Меньше сотни оставалось из тех, кто вместе с Индульфом
спускался по Днепру за ромейским золотом. Нет. Как и Индульфа, их гнала
жажда видеть мир и найти невозможное. Кто был убит. Кто ушел к готам за
По, прельстившись красотой женщины.
Славянское ядро обросло людьми других языков. За значком Индульфа шли
гунны и готы, малоазийцы, эллины, италийцы. И все они стали ромеями.
Кое-где готы и примкнувшие к ним италийцы еще сидели в отдаленных
крепостях, в городках, в горах. Однако Византия пришла в Италию. Рой
сборщиков налогов, которыми командовал логофет Александр Псалидион,
обрушил на опустошенные войной города, на владельцев земель, на свободных
по старому праву колонов лавину налогов, которые Италия разучилась платить
при готах. Именно поэтому сборщики высчитали, на сколько же каждый
подданный за десятки лет обманул Феодориха, Амалазунту, Феодата и
Виттигиса. Да, обманул! И Божественный Юстиниан, законный преемник этих
владык Италии, имел право восстановить справедливость. Недоимки сдирались
с кожей, мясом, костями плательщиков.
Италийцы оглянулись на годы готской власти, как старик на свою
молодость. Коса налога подрезала славословия базилевсу.
Развернув объемистые свертки ситовника, сам логофет доказал Индульфу
и его солдатам, что не империя должна им, а они империи. Было записано
все: деньги, оружие, довольствие, одежда, обувь, лошади, сбруя, даже сукно
для чистки доспехов.
Солдаты были подавлены красноречием сановника и обилием
доказательств. Они не согласились, но им нечем было опровергнуть. Они
надеялись на великие блага после победы. И - остались в долгу. Злоба
точила сердца. Они узнали, что все войско сочло себя обсчитанным. Стало
легче. Солдату некуда деваться из строя. Они остались. До времени...
Кафолические подданные нашли на первое время утешение в торжестве
истинной догмы: божественное и человеческое в Христе соединены непреложно,
вечно, нераздельно и неслиянно!
Община равеннских кафоликов выместила на иудеях обиду, нанесенную
еретиком Феодорихом. Синагогу снесли, а место обнесли забором, оставив
проезд для тележек с нечистотами.
Иудеев в Италии было мало. Но прочная связь между разбросанными по
берегам Теплых морей иудейскими общинами печально прославила равеннских
изуверов. Печально и громко. Менее заметными и даже совсем незамеченными
прошли избиения десятков и сотен тысяч ариан, манихеев и прочих
христиан-некафоликов. Их имущество было схвачено, сами они перебиты или
проданы в рабство.


Вскоре после успешных действий сборщиков налогов оказалось, что
действительно завоеваны только те города Италии, где стояли гарнизоны
ромеев.
Однажды, пользуясь распространенными в речи ромеев выражениями купцов
и ростовщиков, Прокопий сказал Индульфу, что готы списаны в расход.
Раздавленные, перебитые на четыре пятых, готы зашевелились. Готский вождь
Урайя держался в крепости Тициниум (Павия) в верховьях По. Несколько готов
предложили ему диадему Италии. Не золотую - терновую, призрачную. Урайя
отказался в пользу Ильдибада. Затеплился огонек войны.
Обсчитанные логофетами ромейские полководцы и солдаты италийских
гарнизонов не желали ступить шагу. Как боец, оглушенный боевой дубиной и
оставленный за мертвого, готское ополчение, опираясь на еще бессильные
руки, приподнялось на одно колено.
Тогда главнокомандующий провинции Иллирика Виталий двинулся усмирять
мятежников. Конница из варваров-федератов не смогла ни передвигаться по
раскисшей от дождя земле, ни воспользоваться луками. Загнанные в болота
герулы погибли почти все со своим предводителем Висандром, братом
Филемута, одного из укротителей мятежа Ника. Виталий бежал с немногими.
Так готы встали на ноги. К ним приставали перебежчики из ромейской
армии. К Индульфу в Анкону пришли двое старых товарищей звать и его к
Ильдибаду.
Телохранитель из мести убил Ильдибада. Восставшие за исполинский рост
и за решительность речей избрали рексом руга Эрариха. Эрарих завел тайные
переговоры с Юстинианом, был разгадан своими и убит. Новый выбор пал на
Тотилу, родственника Ильдибада.
Обеспокоившись, Юстиниан прислал в Равенну подкрепление из трех тысяч
персов, взятых в плен на Евфрате. Прибыло и письмо, прочтенное всем:
базилевс издевался над военачальниками, которые не могли справиться с
шайкой беглых мятежников.
Одиннадцать ромейских полководцев нацелили свои объединенные отряды
на Тициниум. По дороге следовало взять Верону. Сенатор Маркиан, имевший в
Вероне друзей, подкупил сторожей. Ночью Верона распахнула ворота.
Имперское войско стояло в шестидесяти стадиях. По общему решению вперед
послали комеса Артабаза с сотней солдат, чтобы занять ворота и стену над
ними. Само войско не двигалось, так как военачальники заранее
перессорились из-за будущей добычи. Следовало раньше договориться, а потом
входить в город. Испуганный ночным нападением гарнизон без боя бежал из
Вероны. На рассвете ромеи еще торговались друг с другом, а готы, заметив
свою ошибку, возвратились в крепость.
Опоздавшее войско уткнулось в запертые ворота, а из отряда Артабаза
спасся лишь тот, кто, как сам Артабаз, спрыгнул со стены на мягкую землю.
Ромеи вернулись в Равенну.
Теперь Тотила выступил из Тициниума, по пути взял гарнизон Вероны и
приблизился к Равенне. Прошло время больших армий. Италия не давала ни
людей, ни хлеба. Все, что выжал Тотила из долины По, ограничивалось пятью
тысячами бойцов.
Индульф участвовал в спорах двенадцати ромеев, начальников двенадцати
тысяч солдат. Не удавалось решить общее дело и доверить командование
кому-либо одному. А общего полководца для всей Италии Божественный
Юстиниан не хотел назначить, чтобы такой, возомнив о себе, не соблазнился
мечтой о диадеме Италии.
Горстка всадников, появившаяся во время боя под Фавенцией в тылу
ромейского войска, решила исход дела. Обошли! Каждый из ромейских
командующих решил спасать свой отряд. Индульф ушел, не потеряв людей.
Другие же в бегстве побросали даже значки и знамена, чего раньше не
бывало.
Ждали, что Тотила пойдет на Равенну и разобьет лоб в бесплодной
осаде. Новый рекс не захотел ломать зубы о стены сильнейшей крепости
Италии. Опустившись к югу, готы осадили Флоренцию: Бесс, Кирпиан, Иоанн и
Юстин своим приближением вынудили готов прекратить осаду. Они настигли
Тотилу в поле и были разбиты не столько противником, сколько собственным
беспорядком.
Разойдясь по укрепленным городам, ромеи больше не решались высовывать
головы. Для Индульфа начались дни скуки и безделья в Анконе.
Тотила двигался к югу. Началась особенная война. Новый рекс разрушал
стены крепостей, которые мог взять без труда, и обходил другие. Тотила
ласкал пленных, а италийцам обещал вольности. Ядро готов, с которыми рекс
вышел из Тициниума, растворилось в италийцах. Не только сервам и
приписным, прикрепленным к пашне цепью закона, Тотила обещал свободу и
нелюдям-рабам. К нему уходили имперские солдаты, обиженные обсчетами.
Однажды из Анконы исчезли двадцать восемь всадников. В оставленном
письме они приглашали Индульфа бросить службу Гнуснейшему, как Италия
прозвала Юстиниана.
Тотила осадил Неаполь, высосанный ромеями, не имевший запасов. Первый
флот, высланный на помощь гарнизону, был разбит. Второй, выброшенный бурей
на берег, тоже достался италийцам. Умирающий от голода город сдался на
милость рекс а.
Вновь Италия заговорила о великодушии Тотилы. В память упорной защиты
Неаполя от Велизария, в память Асклепиодота и Пастора и мужества иудеев
победители, заботясь о неаполитанцах, постепенно приучали к пище
изголодавшихся людей. Ромейский гарнизон был снабжен необходимым и отпущен
на свободу.
Один из ипаспистов рекса подверг насилию неаполитанку. Тотила
приказал объявить: "Невозможно, чтобы преступник насильник был доблестным
воином. Мы не должны подражать гнусным ромеям". Ипаспист был повешен за
шею.
Чьи-то руки расклеивали в Риме письмо рекса к сенату: "Быстро забыли
вы благодеяния Феодориха и Амалазунты! Хороших гостей пригласили вы, этих
ромейских мимов, шутов, лгунов, воров и убийц. Ныне мы одолеваем их не
силой нашей доблести, но в отомщение им от Судьбы за совершенные ими
несправедливости".
Так питалась война: злобой, жадностью, непримиримостъю. Но и
стремлением к лучшему. Но и отвержением зла. Но и надеждой, пусть самой
темной.
Какого цвета были тогда твои надежды, Индульф? Для чего ты жил тогда,
воин, в поисках невозможного?

2

В рассказе события падают с быстротой водопада. Для Индульфа год за
годом длилась медленная война, тягучая как смола. Все старилось, даже
деревья, даже война.
Дети перестали рождаться. Равно бесплодны поля и лоно женщин Италии.
В годы успехов Тотилы Велизарий неожиданно появился в Равенне. Он
захотел видеть Индульфа. Великий полководец потолстел, облысел. Он много
говорил, много и многим угрожал. Он показался Индульфу опустевшим и
звонким, как амфора, в которой болтались кислые подонки вина.
Велизарий твердил о верности Божественному, о величии империи, о воле
бога, о предначертаниях Судьбы. Повсюду он разослал объявления, приглашая
старых товарищей по мечу вернуться под Священные Хоругви, обещая даже
изменившим империи величайшие блага. Ни один человек не откликнулся...
Прокопий дружески встретил Индульфа, близость возобновилась.
По-прежнему не любя этого холодного человека, Индульф опять искал его
общества. Прокопий рассказывал: базилевс больше не верит Велизарию. Было у