Каганов Леонид Александрович. Харизма

   Зал устроил овацию и засвистел от восторга.
   — А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!! — заорал Горохов в ужасе и волчком завертелся в кресле. — Мама-а-а-а-а!!!!!!!!!!
   Он закрыл голову руками, будто на него падал град, вскочил и метнулся за щиты декораций, но споткнулся о кабель и рухнул вниз. Я шагнул к нему. Вахтанг двигался за мной как тень и тщательно снимал на камеру все происходящее.
   — А-а-а-а!!!!! — кричал Горохов, судорожно уползая за щиты на четвереньках.
   Руки и ноги плохо слушались его, пару раз он даже наступил одной ладонью на другую. Наконец он уполз за ширму. Публика аплодировала, похоже, они не понимали, что происходит. Вдруг Горохов вылетел из-за ширмы обратно и бросился на меня. В руке он держал здоровенный кусок металлической трубы из тех, что подпирали щиты сзади. Я увидел прямо перед собой его круглые безумные глаза, и труба начала стремительно опускаться прямо мне на лицо. Я увернулся и отпрыгнул. Труба со свистом прошла мимо.
   — Мляяять!!! — заорал Горохов. — Мама-а-а-а-а!!! Он снова размахнулся трубой, и я опять увернулся. Труба попала в центральный щит декорации и рассекла его пополам. Щит рухнул, потянув за собой два остальных. Горохов размахнулся еще раз, и тут я не успел увернуться. Пришлось выставить вперед руки. Странно, но боли я не почувствовал. Наоборот, когтистые пальцы ловко сжали трубу. Я дернул и отобрал ее у Горохова. Затем повернулся к публике, распахнул клыкастую пасть и перекусил трубу пополам. А остатки легко завязал в узел. Публика не аплодировала. Все сидели на своих местах в оцепенении.
   Жутко захотелось есть. Я положил металлический узел на фанерный пол студии, поднял руки вверх и убрал пальцы с когтями. Затем убрал морду и уши, пригладил волосы. Ощупал лицо — вроде все было в порядке.
   — Снято! — сказал Вахтанг и стянул камеру с плеча.
   — Спасибо всем, — сказал я. — Извините, что так получилось. Поддался импульсу.
   Я оглянулся. Горохова не было видно. Зрители торопливым ручейком тянулись к выходу из студии. Владик смотрел вдаль оцепеневшим взглядом. Я подошел к нему.
   — Ну как? — спросил я.
   — Очень плохо, — пробормотал Владик. — Такое нельзя давать в эфир. И декорации попортил, это ж денег сколько. И Горохов теперь… Не знаю, как с ним быть, он у нас и так ранимый, как он теперь?
   — Извини, — сказал я. — Ты ж сам говорил, что шоу нужно.
   — Не настолько, — отчеканил Владик.
   — Извини, — сказал я еще раз. — Мне пора.
   Владик вяло кивнул, и я пошел к выходу. Выбрался на улицу, поймал такси и поехал на работу.
   Я был уверен, что передачу в эфир не пустят, но в пятницу вечером, когда я пил чай на кухне, из маминой комнаты послышался приглушенный вскрик:
   — Леша! Это ты?!!
   Я зашел в мамину комнату и сел рядом на диван. На экране телевизора плыли лица зрителей студии, а голос Горохова рассуждал о нашей медицине, которая не может пока объяснить все чудеса, происходящие с людьми. Наконец в кадре появился столик и два кресла.
   — Вот! Это же ты! — сказала мама. Я кивнул.
   — Я позвоню бабушке и тете Лене, пусть включат! — встрепенулась мама, но я мягко усадил ее обратно на диван;
   — Не надо, давай просто посмотрим.
   Камера приближалась к креслам, показали лицо Горохова крупным планом, затем мое лицо.
   — Поехал отдыхать на юг, — сказало мое лицо. — Там на канатной дороге со мной произошел, скажем так, несчастный случай, и я лишился пальцев на руках. Их раздробило. Я очень удивился, стал экспериментировать в этом направлении.
   — Алексей! Покажите ваши руки залу! — крикнул Горохов. — Руки, Алексей, руки!
   Я на экране поднял руки вверх и помахал в воздухе ладонями.
   — Аплодисменты!!! — закричал Горохов. — Свершилось чудо!!!
   Зал взорвался овациями. Затем появился Горохов, стоящий на фоне декораций.
   — Удивительно, — сказал Горохов, — как Алексей может управлять своим телом. Он творит буквально чудеса, смотрите!
   На экране появились крупным планом пальцы, которые начали удлиняться. В следующий миг в кадре появилась моя фигура с длинными когтями, нелепо болтающимися ушами и волчьей мордой.
   — Леша, — мама повернулась ко мне, — ну как тебе не стыдно? Зачем ты это им?
   — Ты смотри, смотри, что сейчас будет, — сказал я. — Ух, что будет!
   Но ничего не было. Фигура двигалась вдоль декораций. Через секунду снова появился Горохов.
   — Вот такие фокусы освоил Алексей с помощью специальной гимнастики йогов, — произнес он веско.
   Снова в кадре возникли наши кресла, попеременно замелькали то мое лицо, то лицо Горохова.
   — Алексей! Вот вы учитесь, вы работаете за компьютером.
   — Я сейчас учусь на последнем курсе Института автоматики.
   — Аплодисменты!
   — Работаю в фирме. Начальник отдела информационных технологий.
   — Аплодисменты Алексею, работнику компьютера! Внизу экрана появился титр: “Алексей Матвеев — компьютерный специалист”.
   — И все-таки при таком напряженном графике в вашей жизни остается место для хобби, верно?
   — Да.
   — Расскажите нам о вашем хобби! Когда вы начали увлекаться гимнастикой?
   — Ну…
   — В вашей жизни остается место для необычного, верно? Расскажите нам о своих способностях и о том, как вам удалось их в себе развить.
   — Я обнаружил, что обладаю способностью изменять свое тело
   — Аплодисменты!
   Появился титр: “Алексей считает, что этому может научиться каждый, надо лишь заставить себя сосредоточиться”.
   — Это оказалось просто. Достаточно просто четко представить себе, чего ты хочешь, и убрать всю ерунду, которая мешает этому. Убрать из распорядка дня лишние дела, убрать из разговора лишние слова. Делать только то, что ведет к успеху.
   — Алексей, вот такой вопрос, может быть, в чем-то личный, я бы даже сказал — интимный.
   — Спрашивайте.
   — Вы верите в Бога?
   — В целом — скорее да.
   Появился титр: “Алексей Матвеев верит в Бога”. На экране появился Горохов в центре декораций.
   — Еще раз напоминаю, — сказал Горохов, — что вы смотрите программу “Лица нашего города”, и я — ее ведущий Илья Горохов. Сегодня у нас в гостях был Алексей Матвеев, человек, который с помощью специальной гимнастики научился управлять своим телом. Это умение пригодилось ему, когда он потерял свои пальцы, но сумел вырастить их заново. После рекламной паузы нас ждет еще один сюжет о пальцах. Этот сюжет снят в реанимационном отделении городской больницы номер три. Мы встретимся с человеком, который выпал с семнадцатого этажа на бетон, но остался цел и невредим, вывихнув лишь безымянный палец.
   Загремела бравурная музыка, и на экране замелькали баночки с йогуртом, из них неаппетитно лезла блестящая масса.
   Я уже лег спать, когда раздался телефонный звонок мне на мобильник.
   — Алло! — сказал незнакомый голос с хрипотцой. — Господин Матвеев?
   — Я слушаю.
   На том конце провода удовлетворенно цыкнули зубом.
   — Алексей… как по отчеству?
   — Можно просто Алексей.
   — Алексей, — задумчиво сказал голос и снова цыкнул зубом. — Переговорить надо.
   — А в чем дело?
   — Нет-нет! — категорично сказал голос. — Проблем никаких. Просто разговор. Типа предложение.
   — Я вас слушаю.
   — Не по телефону.
   — А в чем суть предложения? Скажите заранее. А то у меня со временем не очень.
   — Один человек хочет переговорить. Считайте, что работа. Не по телефону.
   — Сразу говорю: если связано с криминалом, то я с криминалом не работаю.
   — Дело чистое, — сказал хриплый после небольшой паузы. — Железно.
   Мне это нравилось все меньше. Но было любопытно. В конце концов, что я теряю?
   — Хорошо, я согласен обсудить. Где и когда?
   — Завтра. У метро “Маяковская” в шесть вечера, мы встретим.
   — А как я вас узнаю?
   — Мы тебя сами узнаем. По телику видали.
   На этом разговор закончился, и ровно в шесть я стоял на Маяковке. Через пару минут ко мне подошел парень в кожаной куртке с приплюснутым носом.
   — Алексей?
   — Алексей.
   — Поговорим… — Парень неуклюже поднял руку, приглашая меня пройти с ним.
   Мы подошли к белой иномарке, припаркованной неподалеку. Там сидели три человека довольно странного вида. Тот, что сидел на месте водителя, явно был шофером. Рядом с ним сидел мужик сильно в возрасте, с крупными чертами лица. Был он одет в бежевый плащ, а лицо его украшали крупные очки в тяжелой на вид металлической оправе. Если бы не высокий лоб с седыми залысинами и слишком большой живот, можно было подумать, что он бывший спортсмен. На заднем сиденье находился еще один парень, похожий на того, что встречал меня на площади. Эдакий крепыш с бегающими глазами. Ну, может, чуть повзрослее. Что меня удивило — у него совсем не было бровей.
   Парень, что привел меня, распахнул дверь машины, приглашая сесть на заднее сиденье. Тот, что сидел внутри, подвинулся. Сидеть посередине, между двумя странными людьми, мне не хотелось, поэтому я решительно отступил на шаг и махнул рукой, приглашая его сесть первым. Повисла неловкая пауза. Затем парень пожал плечами и сел в машину. Я залез следом и захлопнул дверь.
   — Сильнее хлопни, — сказал водитель.
   Я хлопнул сильнее и посмотрел вперед — громадных размеров приборная доска светилась перед водителем мягкими красноватыми тонами. Машина была, судя по всему, из дорогих. Я думал, что мы сейчас куда-нибудь поедем, но машина не двигалась, и сидели мы молча. Безбровый изучал меня пристально. Очкастый смотрел на меня через зеркало в салоне рассеянным унылым взглядом. Я осматривался.
   — Видел передачу, — сказал безбровый, и я узнал хрипловатый голос. — Хорошая передача.
   Я молчал.
   — Да только верится с трудом, — сказал безбровый. — Тебе пальцы отрезало, и новые выросли. Выходит, так? Я молчал.
   — Повторить сможешь? — спросил безбровый.
   — Что, отрезать и вырастить новые? Нет.
   — Что мешает? — Безбровый слегка наклонил голову.
   — Неприятное дело.
   — Не спорю. Неприятное. Но этот вопрос решается, верно?
   — Не думаю, — сказал я, подумав.
   — Значит, ты гнал в передаче туфту и за базар не отвечаешь?
   — Не гнал.
   — Что мешает повторить?
   — Больно. Неприятно. Не вижу смысла. — Я решил ничему не удивляться.
   Безбровый цыкнул зубом.
   — Больно — это рабочие мелочи, это решается. Сам вопрос обсуждаемый?
   — А зачем? — спросил я. — Вам пальцы нужны для пересадки?
   — — Нет, просто так. Тебе это не проблема, верно? Деньги хорошие. Десять штук евро. Чик — и свободен.
   Я призадумался. Безбровый помолчал и продолжил:
   — Анестезия будет. Врач будет. Лезвия будут стерильные.
   — Десять за один палец? — спросил я.
   — Один. Мизинец.
   — Десять мало, — сказал я. — Пятьдесят — это минимум.
   — Видишь, в чем дело, — цыкнул зубом безбровый, — за пятьдесят я могу у кого хочешь отрезать, хоть у президента.
   Сидящий передо мной господин в очках вдруг заговорил не поворачиваясь — медленно и без интонаций:
   — Алексей, посмотри вокруг. Что ты видишь?
   Я молчал, но он, казалось, и не ждал моего ответа.
   — Мы в центре Москвы. По улицам ходят люди. Одни мечтают о хорошей машине, об отдельной квартире, другие — о новых ботинках и вкусной еде. Как ты думаешь, сколько найдется людей, готовых продать свой мизинец за полтинник?
   Я промолчал.
   — И даже за штуку евро перед нами очередь выстроится из бомжей.
   — Но вам же не нужны пальцы бомжей, некачественные? — спросил я.
   — Нам без разницы, — сказал безбровый.
   — Тогда зачем разговор со мной?
   — Интересен, — степенно откликнулся господин в очках, — вопрос сотрудничества. Мизинец — десятка. Дальше будем обсуждать. Торговаться не надо. Согласен — беседуем дальше. Не согласен — разбежались и больше не встретились.
   — Допустим, согласен. Поехали отрежем.
   — Не сегодня, — сказал безбровый. — Послезавтра. Сначала будет репетиция.
   — Два раза отрезать мизинец? Так мы не договаривались.
   — Отрежем один раз. Под хорошей анестезией, быстро, безболезненно. А до этого все остальное придется репетировать и учить.
   — Что — остальное?
   — Вопли, — сказал господин в очках. — Вопли ужаса.
   Мама вошла на кухню, когда я задумчиво мешал сахар в чашке и думал о предстоящем завтра собеседовании — похоже, я все-таки нашел работу намного лучше, менеджером в филиале Энергетического банка. И еще я думал о предложении бандитов — мысленно я их называл именно так. Мама села рядом.
   — Леша, — сказала она и заглянула мне в глаза. — Нам надо с тобой поговорить. Это очень важно. Я встречалась с тетей Леной, она дала мне книгу. Я прочла ее и многое поняла.
   — Мама, это ты говорила и про прошлую книгу тети Лены. Помнишь? Про травоедение. “Мята от всех болезней” — кажется, так?
   — Леша, не паясничай, — строго сказала мама. — Послушай меня. Тебе знакомо такое слово — “программирование”?
   Я поперхнулся чаем.
   — Нет предела совершенству, мама. Тетя Лена меня научит программированию…
   — Леша, это не смешно, — сказала мама. — Ты в большой опасности. Тебе знакомы такие слова, как “драйвер”, “подключение” и “вирус”?
   — Я не верю, что тетя Лена тебе дала Справочник по программированию. Ну вот не верю я. Как книжку зовут?
   — Книжка называется — послушай меня! — “Самая главная книга”.
   — Библия?
   — Нет, не Библия. Просто “Самая главная книга”.
   — Еще главнее?
   — Прекрати паясничать! Почему с тобой никогда нельзя говорить серьезно?
   — А кто автор?
   — Ты его не знаешь. — Мама скосила глаза под стол, там на коленях она держала книгу. — Автор — Евгения Чмот.
   — Чмо?
   — Чмот. “Т”. Она психолог и парапсихолог. Эта книга объясняет все. Я тебе сейчас прочитаю отрывок, только ты не перебивай. “Энергетический вампир подсоединяется к ауре при помощи информационного канала и начинает качать биоэнергию. Делает он это так — внимание! — мама подняла палец и посмотрела на меня, — так, что жертва не замечает опасности!”
   — И на какой скорости происходит перекачка энергии? — спросил я.
   — Леша, это очень серьезно. Это касается всего, что с тобой происходит. Слушай дальше.
   — Я весь во внимании.
   — Действия энергетического вампира обычно не ограничиваются перекачкой энергии. Также вампир может поставить на ауру жертвы вирус, драйвер, эгрегор и порчу.
   Я вздохнул.
   — Мам, а можно ты это почитаешь тете Лене, а не мне? У меня завтра собеседование, послезавтра — еще одно важное дело. Почему я должен это слушать?
   — Вот! — сказала мама. — Одно из проявлений вируса на ауре — жертва отказывается слушать близких, которые хотят помочь снять вирус и драйвер!
   — Мам, все это безумно интересно. Но какое отношение это имеет ко мне?
   — Как это какое? — удивилась мама. — А со здоровьем твоим что творится? Только недавно неотложку вызывали! Когти, клыки, уши! Еще неизвестно, все ли хорошо закончилось! Это явно сделано. И сделано недоброжелателями.
   — Какие недоброжелатели, мама?
   — Сынок, ты хорошо учишься, оканчиваешь институт. У тебя сейчас очень хорошая работа. Конечно, многие тебе завидуют черной завистью. И многие среди них — энергетические вампиры. Ты совсем отрицаешь биоэнергетику?
   — Не задумывался.
   — И этим они пользуются! Ты беззащитен перед вампирами.
   — Безумие, — вздохнул я.
   — Послушай меня! — сказала мама. — Давай проверим. Есть очень простой метод обнаружить, присосались ли к твоей ауре вампиры, вот. — Она полистала книжку. — Подними руку.
   Я поднял руку.
   — Ладонью, ладонью вверх. Вот! Теперь надо представить вокруг себя энергетическую сферу. Представил?
   — Ну, допустим.
   — Это очень важно. Ты чувствуешь покалывание в пальцах или тепло?
   — Ни того, ни другого.
   — Так не может быть, — огорчилась мама. — Если тепло — значит, аура цела. Если покалывание — значит, пробит энергетический канал. Вот у меня аура сначала цела, а если я держу руку долго, то покалывание — значит, энергетический канал пробивается.
   — Может, у меня пальцы не те? Может, мне отрастить вампирские?
   — Нет! — сказала мама твердо. — Вся твоя болезнь от сглаза.
   — Тетя Лена сказала?
   — Я ей рассказала все, что с тобой было, — кивнула мама. — Она сказала, что это мог кто-то навести порчу.
   — Можно я пойду спать?
   — Ну иди, раз не хочешь со мной разговаривать, — огорчилась мама и отложила книгу. — До беды доиграешься!
   Но беды никакой не было. Напротив, собеседование в банке прошло успешно. Условия, которые я поставил, назвать скромными было трудно. Не знаю, что им во мне понравилось, подозреваю, что уверенность в своей правоте. Но ответ был утвердительным, и мы договорились, что уже с понедельника я приступаю к новым обязанностям.
   А на следующий день я поехал к бандитам. Не то чтобы мне были нужны деньги — в последнее время я зарабатывал прилично. И бандиты были мне неприятны. Но я чувствовал — в этом есть какой-то шанс. Я заметил, что в последнее время у меня появилось чутье на шансы. Даже не то чтобы на шанс, словно какая-то сила заставляла меня исследовать любую возможность, реагировать на все, что меня окружало. Ведь я не хотел идти на эту передачу. И будь дело еще год назад — ну точно бы не пошел. Постеснялся. Чтобы не показаться дураком, не опозориться. Вообще, как я теперь понимаю, очень многое в моей жизни происходило под девизом “не опозориться бы”. И ведь постоянно так и выходило, что все равно позорился! Теперь же — как рукой сняло. Однажды — это было, конечно, после той поездки на дачу — я много думал об этом и в итоге рассудил так: вот я живу на земле. Жить мне здесь осталось, ну, хорошо, если пятьдесят лет. И чего дальше? Ну и кто будет вспоминать, был ли такой Лекса, как он себя вел, чего делал, в каких делах и проектах опозорился? Да никто не вспомнит, у потомков своя жизнь и свои проблемы. Они тоже будут жить и думать — не опозориться бы. Ну и спрашивается, ради кого мне тут стараться? Буду жить как живется, как хочется — и плевать я хотел на то, что и как обо мне там подумают. И вот как только я начал жить по этому принципу — вот тут-то и оказалось, что никакого позора и нет. С таким настроем и на улице уже не поскользнешься на банановой кожуре. И глупость сказать в разговоре, о которой потом жалеешь, — и то не удается. Если ты твердо знаешь, что делаешь только то, чего хочешь сам, и тебя не волнует мнение окружающих, то и окружающие начинают воспринимать тебя как Человека, Который Не Делает Ошибок. И если ты поскользнулся на банановой кожуре, засмеялся, встал и отряхнулся, то они думают — вот ведь жизнь у человека! Здорово он поскользнулся, вон как доволен! А если ты бред несешь в разговоре, но со знанием дела, то и окружающие воспринимают это как само собой разумеющееся. Говорит человек загадками, знает, что говорит, куда уж нам, тупым, понять его…
   О чем я рассказывал-то? А, ну да, как я на стрелку с бандитами поехал. Приехал, короче. Оделся прилично — костюм свой рабочий, дорогой, галстук там, все нормально. Поймал тачку, приехал. Сидят голуби в своей тележке, ждут. Ну, только без главного своего, очкастого. Сел к ним, поздоровались, поехали. Привезли меня, короче, в полную задницу. Далеко за городом, через три шоссе, особняк у них. Мне даже на моей новой работе на такой особняк копить лет восемьдесят, да и то если при этом ничего не есть, а вечерами еще в переходе метро песни петь. Ехали мы в этот особняк не меньше часа. И молчали всю дорогу. Они вообще, как я понял, ребята неразговорчивые. Но час молчать! Я, конечно, тоже молчу, чего я буду чирикать, если все молчат?
   Короче, приехали. Они типа так вежливо мне издали показали — вот, мол, здесь у нас офис. Три этажа. Но водить по особняку не стали, так, издали показали. И провели сразу в подвал. Подвал у них — это надо видеть, конечно. Еще три этажа вниз. И отделаны тоже как офис. Привели меня в одну из комнат. Комнатушка — мелкая, выходит в коридор. Точнее, коридор идет мимо. Я так понимаю, на это у них весь расчет был. И выходит ихний главный, который пожилой, в очках. “Здравствуйте, Алексей”. Типа вежливый. И руку подает. Рука у него очень противная — мягкая, скользкая, педераст, что ли?
   — Вот тут, — говорит, — мы и будем с вами работать. Концепция тупая, но ее надо освоить.
   — Нет проблем, — говорю, — излагайте.
   — Концепция такая, — говорит очкастый, — сначала плач и крик “отпустите меня!” и “что вы со мной делаете?”. Затем идут наши реплики в некотором количестве, затем снова повторяется “отпустите меня!” и “что вы со мной делаете?”. И плач.
   — Ни фига, — говорю, — так мы не договаривались. Откуда я вам плач возьму? Я вам не этот. Не Станиславский-Немирович. Так что давайте мне текст упростим.
   — Нет, — говорит очкастый, — будем делать плач. По крайней мере слезы должны быть.
   — И где я их возьму?
   — У нас все продумано, — отвечает очкастый. — Слезы будут.
   — Лук нюхать?
   — Зачем лук? Будешь нюхать нашатырный спирт. И с точки зрения клиента нашатырный спирт будет смотреться уместно — типа мы тебя в чувство приводим.
   — Ох, — говорю, — парни. Зря вы со мной связались. Ой зря. Лучше бы вам кого-нибудь из своих натурально покалечили.
   — Спокойно, — говорит очкастый. — Если все будет хорошо, нам еще с тобой работать много в этом направлении. И расценки повысим. Так что будешь жить хорошо.
   — Да я, — говорю, — и так живу неплохо.
   — А кем ты работаешь? — говорит очкастый и словно впервые мой костюм замечает.
   А костюм у меня неплохой, очень неплохой. Полторы сотни иностранных рублей! Вообще такой стоит больше раз в пять, это я его купил по случаю за полторы, в инете нашел подержанный. На переговоры в нем ходить — самое дело. Начальство, которое большими деньгами ворочает, очень это дело понимает. Хоть с виду костюм — ну совсем ничего особенного. Я бы такой сроду не купил. Но понимающий человек сразу видит, что за качество ткани и вообще почем штучка. Вот только не знаю, зачем его надел сегодня.
   — Это, — говорю, — не ваше дело.
   — Не хами, — говорит очкастый с сомнением, еще раз поглядев на мой костюм. — Не знаешь, с кем разговариваешь. Делай что говорят. Если все пройдет удачно — сработаемся, не обидим.
   — А если неудачно?
   — А что может быть неудачно? — поднимает бровь очкастый. — Неудачно будет, если у тебя мизинец обратно не прирастет. Но это, сам понимаешь, проблемы твои. Не надо было свистеть в программе. Никто тебя за язык не тянул, что ты пальцы умеешь обратно выращивать. Пробазарил — ответь. Понял? Заявление нам подпишешь — и проблемы дальше твои.
   — Что за заявление?
   — Потом принесут. Сейчас репетируем “отпустите меня!” и “что вы со мной делаете?”. Затем “не надо! не надо!”. Затем “папа! папа, помоги! папа!”.
   — Папа?
   — Папа — это ключевое в концепции, — говорит очкастый, — “папа, помоги!” и еще “не надо! Пожалуйста, родненькие, пожалуйста, миленькие! все, что хотите, сделаю!”.
   — Все?
   — Все. И дальше чик и мизинец отрезаем. Предупреждаю сразу, чтобы не было вопросов. Нет вопросов?
   — А какие вопросы? — говорю. — Только вопрос денег. Деньги вперед.
   — Гоша, принеси десятку, — говорит очкастый через плечо безбровому и снова поворачивается ко мне. — Деньги не вопрос. Вопрос, в другом. Объясняю еще раз. Ты сам на это подписался. Подписался?
   — Подписался.
   — А раз подписался, раз сюда приехал, то поворота обратно нет. Ясно?
   — В каком смысле? — говорю.
   — В том смысле, — говорит очкастый, — что у нас через два часа клиент приезжает. И через четыре часа — второй клиент. И встречу нам срывать нельзя. Поэтому если ты, к примеру, сейчас в штаны наложишь, мизинчик свой пожалеешь и к воротам побежишь, то сам понимаешь. Сукой будешь. И поступим с тобой как с сукой. Ясно?
   — Не надо грязи, — говорю. — Не с тем разговариваешь. Сказал — значит, сделаю.
   — А никуда не денешься, — говорит очкастый. — Отсюда не убежишь. Еще раз повторяю, если ты не понял. Мизинец мы отрезаем совсем. Ясно? Под корень. И себе оставляем. Ясно? Даже слушать ничего не хочу! Ты подписался!
   — А я чего, возражаю?
   — Если ты думаешь, что мы его на лоскутке оставим висеть или тебе отдадим, чтобы ты его обратно пришил…
   — Не вопрос, — говорю, — мы все уже обговорили. Я другого не понял — что там за второй клиент? Про второго клиента мы не говорили.
   — Спокойно, — говорит очкастый. — Мизинец один. Второму клиенту его же и предъявляем. И дарим как сувенир. У нас все рассчитано.
   — Ишь оптовики-затейники! — говорю. — Не было такого в уговоре. За второго клиента — еще десятку.
   — С какой стати? — удивляется очкастый. — Ты со вторым клиентом не работаешь, мизинец уже отрезан. Предъявляем только его и твою руку окровавленную.
   — Мизинец, — говорю, — можете предъявлять сколько угодно и кому угодно. Вы его купили — и предъявляйте кому хотите. Хоть президенту, хоть ментам на дорожном посту. А чтобы меня второй раз предъявлять, такого разговора не было. Десятка.
   — Гоша! — говорит очкастый, повернув голову. — Еще пятерку принеси.
   — Десятку.
   — Не наглей, парень. Мизинец один. Пятерка.
   — Хорошо, договорились.
   Мы помолчали немного, приходит Гоша и приносит пачку денег и листок. Очкастый, значит, берет у него листок и мне протягивает. Там напечатано: “Я, Алексей Матвеев, выполняя загородно-строительные работы в поселке Оклушки, но не имея опыта работы со строительным оборудованием (типа циркулярки), официально заявляю в присутствии свидетелей, что за любые производственные травмы, произошедшие по причине моего неумения с ней обращаться, сам отвечу. Дата-подпись”. Главное, адрес мой там был и номер паспорта! Я им ничего не говорил такого! Ну, делать нечего, хмыкнул я и подписал им бумагу. Деньги пересчитал и по карманам рассовал.