Каганов Леонид Александрович. Харизма

   И начали мы репетировать. Час репетировали, все очкастому интонация не нравилась. Типа крики у меня получались неубедительные. Цирк, да и только. Он совсем разгорячился, никакой солидности в нем не осталось. Сам бегает по комнатушке, показывает, орет: “Не надо! Пожалуйста, родненькие, пожалуйста, миленькие! все, что хотите, сделаю!” Нет, это не расскажешь, это слышать надо было. Сразу видно — большой личный опыт у человека. А ведь очень даже немолодой человек, кто бы подумал, что у него такие таланты. В общем, интересно.
   Я увлекся тоже, и к концу часа у меня уже стало очень даже неплохо получаться. Более того — даже слезы получилось вызывать безо всякого нашатыря и лука! Самому приятно. Даже мысль мелькнула такая — может, мне бросить к черту все эти компьютеры, сети и весь этот банковский менеджмент, и пойти в кино, например. Или театр. С моими-то способностями к перевоплощению?
   Помню, я еще тогда подумал — как дурак полнейший себя веду последнее время, ну куда это годится? Руки-крюки, морда волка, уши осла. Клыки. Ну не бред? Не детский сад? А ведь сесть перед зеркалом и серьезно поработать (покушать, покушать только перед тем!) — ведь я, наверно, смогу изобразить не тупые клыки или там морду щетинистую, а натуральное портретное сходство. Владимир Ильич Ленин, зд'гаствуйте! А?
   Тут пришел безбровый Гоша в комнату. Неглупый парень был, кстати, земля ему пухом. Хотя ладно, не буду вперед забегать, рассказываю по порядку. Значит, пришел Гоша в комнату — напряженный такой.
   — Едут! — говорит. — Готовимся!
   — Стоп! — говорю. — Мне еще переодеться надо. Принесите мне одежду, рванину какую-нибудь.
   — Одурел? — изумляется очкастый. — Я-то порадовался, что ты хорошо концепию понял. Какую, к черту, рванину? У тебя костюм самое то. Белую рубашку кровью залить — вот самая концепция.
   — Что?! — говорю. — Ты знаешь, сколько костюм стоит?!! Кровью залить?
   — Нет, ну можно с такими работать? — вздыхает очкастый и оборачивается на Гошу. — Правильно мне говорил босс — надо или живца брать натурально, или клоуна приглашать, фокусника.
   — И надо было фокусника, — пробасил Гоша. — Изобразил бы нам тут хоть ногу отрезанную, хоть яйца. За те же деньги.
   — Рожу их каждая собака знает, клоунов этих, — поморщился очкастый.
   — Ладно, — говорю, — еще штука денег — и пиджак ваш.
   — Некогда мне, — говорит очкастый. — Пойду встречать босса с клиентом. Гоша, разберись с ним, дай ему денег, чтоб не ныл.
   И уходит. Гоша хмуро вынимает из кармана горсть бумажек и дает мне.
   — Так, — говорю, — а я что-то не понял, наркоз где? Врач где?
   — Врача тебе, — говорит Гоша. — Наркоза тебе.
   — Иначе не буду работать.
   — А куда ты денешься, голубчик?
   И ухмыляется так мерзко. И вынимает из кармана ножик-выкидушку. Здоровенный такой ножик, лезвие с кровостоком — короче, все дела.
   — А никуда не денусь, — отвечаю ему, — только клиенту вашему я буду кричать “помогите, спасите”…
   — Вот и молодец, — кивает Гоша.
   — “Помогите-спасите, буду кричать. Я клоун из детского сада и приехал сюда фокусы с пальцами показывать за деньги, а меня тут мучают, заслуженного артиста Гагаринского района!”
   — Хитрый, с-с-сука, — говорит Гоша. — Да шучу я, шучу, будет тебе наркоз. И перевязка. Только врача тут, сам понимаешь, нету никакого. Поэтому я вместо врача. Но ты не трясись, у меня, может, опыта в таких делах побольше, чем у врача. Ты в армии не служил?
   — Не служил.
   — Ну вот послужи в горячей точке, вернешься врачом. Понял?
   — Понял, неси давай заморозку или что ты мне колоть. будешь.
   — Герыч, — говорит Гоша и начинает шарить в кармане. — Понюхаешь — и нормально.
   — Это что такое? — говорю. — Героин, что ли?
   — А больше ничего тут нету, брат, — отвечает Гоша и в кармане озабоченно шарит. — Где же? Неужели потерял?
   — Вот суки, — говорю. — Последний раз с вами работаю, подонками. Не шарь, не шарь, не нужна мне твоя отрава, даже видеть не хочу. Слышал, что это такое, спасибо, не надо. Лучше без наркоза режь мизинец. Но это еще пять штук.
   — Что?! — говорит Гоша. — Шиш тебе!
   — Ну все, — говорю. — Я — клоун. Понял?
   Тут Гоша нервно вынимает мобилу и прижимает к уху.
   — Але! — говорит. — Слушай, тут гаврик быкует. Я его стукну пару раз? Чего? Говорит, что клоуна будет изображать перед клиентом. Может, ему рот заклеить?
   — Я и с закрытым ртом клоуна изображу — будь здоров!
   — Чего? — говорит Гаврик в трубку и переходит на шепот, сразу видно, что очкастый с ним шепотом говорит. — Чего быкует? Что заморозки нет и врача. Нет. Нет, не бил. Я ему герыч предлагал, отказывается. Денег просит. Дать ему в рыло? Чего? Денег дать? Может, в рыло? Ладно. — Кладет в карман мобилу.
   — Ну чего, — говорю, — решили?
   — Даст он тебе пятерку, — говорит Гоша. — Вымогатель. Но только в следующий раз. Если не последний раз мы работаем.
   Но я уже понял, что с этих жмотов больше ничего не вытрясти. Гоша тем временем вынимает веревку и начинает меня привязывать к стулу, как договаривались. Тщательно привязывает, со знанием дела. Профессионал.
   — Ну, — говорит Гоша, — с Богом. Готов?
   — Готов, — отвечаю. — Какой палец подставлять? Правый, левый, какой?
   — Какой хочешь, мне без разницы. Переговариваемся прямо как в поликлинике, будто я анализ крови сдавать пришел.
   — А ножиком своим не промахнешься?
   — Я не ножом. Как я тебе ножом отрежу? Ножу стол нужен, упор. Я кусачками.
   И вытаскивает из кармана кусачки. Не то чтобы ржавые, но вид поганый.
   — Так мы совсем не договаривались! — возмущаюсь я. — Что за антисанитария такая?!
   — Почти новые кусачки, еще ни разу не использовались по назначению. Чище, чем мой нож, в три раза, — убедительно говорит Гоша.
   — Ни фига себе, — говорю. — Это по какому такому назначению они не использовались? Если вы ими каждый день пальцы режете, то я против. Еще мне СПИДа не хватало занести в рану. Или гепатита, тоже, говорят, примерно одна фигня.
   — Обижаешь, — говорит Гоша, подносит кусачки к моему лицу и щелкает. — Какие пальцы? Видишь зазубрины? Проволоку резали. Колючую.
   — Все равно зараза.
   — Я их водкой протер, не волнуйся, — говорит Гоша. — Мамой клянусь.
   Ну не скотина? Врет ведь! Нагло врет. Но тут в коридоре шаги раздаются, и я вижу в открытую дверь комнаты, как мимо проходят люди. Здоровые такие туши. Серьезные, судя по виду. Настолько серьезные, что совсем не страшные, потому что таким я не интересен. Даже если у меня пятнадцать тысяч денег сейчас в кармане. И вот они проходят и уходят, только один на меня зыркнул мимоходом и глаза отвел. Бегающие глаза такие, деловые. Сразу видно — охранник чей-то. Я смотрю на Гошу, Гоша смотрит на меня, мол, все в порядке, жди. И мы сидим молча еще минут двадцать. Уж не знаю, что там у них происходило, видно, беседовали, но нам отсюда ничего не было слышно. Вообще подозреваю, что через подвал их провели просто так и вывели снова на первый этаж коттеджа.
   И вот раздаются снова шаги, за дверью слышу голос “кстати, заглянем на секунду вот сюда”. И вваливается в комнату вся процессия. И зырит на меня. А Гоша встал за мной и плечо сжимает — мол, приготовься. А я смотрю на эти лица. Один очень толстый господин кавказской внешности. Очень важный и серьезный. Но бледный, напуганный. С ним — видимо, его охрана. А рядом еще одна суровая морда. Конечно, моложе, чем мой очкастый, но сразу видно — это его босс. И еще два быка, видно местные.
   — Здравствуй, Кирилл, — говорит босс и выразительно на меня смотрит.
   Я чего? Я отыгрываю испуг.
   — Плохие для тебя новости, — говорит босс. — Беседовал с нашими общими знакомыми. Которые денег взяли, а отдавать не спешат. Так вот, Кирилл, наши общие знакомые даже тебе помочь не хотят. Понимаешь?
   Я открываю рот и начинаю голосить:
   — Отпустите меня! Что вы со мной делаете? Не надо! Не надо! Папа! Папа, помоги! Папа!
   Очкастый удовлетворенно кивает, а гости переглядываются.
   — Не проблема! — громко объявляет босс. — Мы тебя обязательно отпустим в ближайшие дни.
   Я в ступоре. Этого мы не репетировали. На всякий случай молчу.
   — Отпустим, — повторяет босс. — Но по частям. Первую часть отпускаем сегодня.
   И кивает Гоше. Тот яростно выхватывает кусачки и поднимает их победно, чтоб зрители видели.
   — А-а-а-а-а-а-а!!! — кричу я. — Не надо! Пожалуйста! Родненькие, пожалуйста, миленькие! Все что хотите сделаю! Позвоните папе! Дайте я позвоню папе! Не надо! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
   И дергаюсь, типа вырываюсь. Но не сильно дергаюсь, я ж не дурак, промахнется Гоша — оттяпает мне вею кисть.
   Надо отдать должное Гоше — молодец. Сделал все красиво и быстро. Щелк, хрусть — и мизинец на полу, а из руки кровь хлещет. Гости в ужасе, рвутся вон из комнаты, в двери давка. Не ожидали такого. Я, конечно, ору как положено, захлебываюсь до хрипа. Только мне не больно. А проблема у меня другая — чувствую, что палец растет снова. И ничего не могу с этим поделать. Поэтому прячу руку на груди, все равно пиджак уже испорчен.
   — Все, — говорит Гоша шепотом, — молодец, братан, хорошо поработал. Давай быстрей перевяжу, как рука?
   Ну я поднимаю руку — а там все нормально.
   — Обосраться! — говорит Гоша в восхищении и поднимает с пола мизинец. — Выросло заново!
   — А ты думал? — говорю.
   — Я думал — это свистеж и эта, как ее, компьютерная графика. Научи, как ты это делаешь?
   — Витаминов надо больше жрать, а не наркотиков.
   — Слушай, братан, — произносит Гоша, задумчиво вертя мизинец, — а пальчики?
   — В смысле?
   — В смысле — отпечатки? Теперь разные? Я протягиваю руку, и он начинает сравнивать два пальца, сощурив глаза.
   — Фиг разглядишь при таком свете, — говорит он наконец. — Но очень похожи. Жаль, если одинаковые. А то полезная была бы способность. Можно хорошие штуки делать.
   — Давай-ка отвяжи меня от стула лучше. Гоша начинает меня развязывать, медленно и задумчиво.
   — Слушай, — говорит он, — а как же мы будем второму клиенту культю показывать?
   — Мизинец отрубленный покажете. А руку перебинтуем.
   — А вдруг босс не согласится? — с сомнением говорит Гоша.
   — Его проблемы, — пожимаю плечами.
   — Тс-с-с, браток. Ты знаешь, кто у нас босс? Счастье твое, что не знаешь.
   В это время в коридоре раздаются шаги, и входит улыбающийся очкастый. Я еще не видел его улыбающимся.
   — Молодца! — говорит мне и вынимает из кармана пачку денег. — Отлично поработал. Получишь добавку за без “наркоза”. Ты не думай — мы люди честные.
   — Я и не думаю.
   — И не думай, не думай.
   — Не думаю.
   — Ты смотри, — хмуро кивает ему Гоша. — У него уже все выросло.
   Я поднимаю руку и шевелю мизинцем.
   — Дела-а-а-а… — цокает языком очкастый. — Профессионал. И как мы его Климу теперь покажем?
   — Перебинтуете руку, — говорю.
   — Не, не пойдет, — говорит очкастый. — Клим не лох. Это они лохи полные, а Клим не лох. Поэтому мы тебе и рот заклеивать будем, и воплей не будет. Клим поймет. Почует. Так что придется снова рубить.
   — Во-первых, мне уже пора, — говорю, — мне вечером еще диплом писать. У меня месяц до защиты, когда я диплом буду писать? У меня экономическая часть не подсчитана вообще.
   — Больной, что ли? — говорит Гоша. — Ты за эти деньги себе три диплома купишь. Вместе с тремя дипломницами!
   — Не, я так не работаю. Короче, мне пора.
   — Стоп, стоп, стоп, — говорит очкастый. — Пешком, что ли, пойдешь? Погоди, выступишь перед Климом, и мы тебя в город закинем, на работу.
   — Никак. Ну, только еще десятка. И пятерка за отсутствие наркоза. Ну ладно, пятерку скину за опт. Десятка — и я работаю.
   — Десятка? — говорит задумчиво очкастый. — Ты что ж это думаешь, мы их тут штампуем, что ли? Ты думаешь, нам деньги так легко достаются, да? Ты вообще как, с головой пацан или как?
   — Как видишь, — говорю.
   — Так вот послушай меня, парень. Я бы тебе, конечно, мог сказать, что дам и десять, и двадцать, и пятьдесят. И ничего не дать. Но мы же честно работаем, да? Мы же тебя не обманываем, да? Поэтому я тебе честно скажу. Как сыну. Сынок! Ни хрена ты сегодня больше не получишь! Потому что и так получил все, что надо. То, се, костюм, наркоз — куча денег. На два пальца уже получил. Поройся в карманах своих оттопыренных. Поэтому отработаешь еще раз. По-честному. Мы честно, и ты честно. Ясно?
   — Очень нехорошо получается.
   — Сынок. Ты на себя посмотри. Сидит живой, здоровый, румяный — и торгуется. Вот положа руку на сердце — мне деньги достаются куда тяжелее. Живешь как лось в лесу. Того и гляди из-за куста грохнут — не волки, так лесники. Ясно? Так что все нормально.
   — Ладно, уговорили. Давайте вашего Клима.
   — Тихо, — говорит очкастый. — Забудь это слово и не упоминай его вообще никогда. Это такой волчара, который всех за яйца держит и насквозь видит.
   — А еще мне пожрать надо, — говорю.
   — Вот с этим погоди, не до этого.
   — Нет, — говорю, — не погоди. Вот это как раз важно — иначе работать не смогу. Организм так устроен, понимаешь?
   — Гоша, принеси ему жратвы, — говорит очкастый. — Сосисок каких-нибудь.
   — Вон пусть палец свой съест, — ухмыляется Гоша.
   — Так, — произносит очкастый, и таким тоном, что Гоша сразу выходит из комнаты.
   Проходит еще часа три. Я уже поел плотно, поболтали с Гошей о жизни — неглупый парень оказался, хотя со странностями. И наконец приехал ихний Клим. Я это понял, потому что началась суета и по коридору забегали люди. Очкастый заглянул пару раз на секунду, помахал руками, типа — готовьтесь, ша. И снова убежал. И вот наконец пришел Клим. Я сразу понял, что это он. Парень — ну на пару лет меня старше максимум. Приехал один, без охраны и прочей свиты. Здоровенный, как жердь, чернявый, глаза — как два лазера. Надо было видеть, как они все вокруг него ходят на цыпочках! Не знаю, самому захотелось встать в его присутствии, только я к стулу был привязан. Биополе, что ли, такое? Все молчат, на него смотрят — что скажет? Как отреагирует? А он так спокойно вошел, зыркнул туда-сюда, на меня уставился. Задержался взглядом. Очень тяжелый взгляд, я отвел глаза машинально и только потом вспомнил, что мне по роли не положено себя нагло вести. Сижу, в пол смотрю. К стулу привязан, рот скотчем заклеен, пиджак в пятнах крови. И этот пень черный меня глазами сверлит, покачивается.
   — Гоша, давай! — говорит очкастый.
   Гоша хватает мою руку, поднимает в воздух и кусачками — хрясь! В этот раз у него не так ловко получилось. Я, конечно, дергаюсь, кровь хлещет, Гоша сразу бинтом, бинтом — бинт наготове. Я же его предупредил, что палец снова вырастет, хочу я этого или не хочу. Я голову на грудь повесил, ни на кого не смотрю, понятное дело, типа — хнычу себе с заклеенным ртом.
   Но чувствую — все на меня смотрят. И Клим смотрит — неподвижно, изучающе. И не вижу, но чувствую — на лице его ничего не изменилось. И все немного разочарованы. Чуть было не сказал “все наши”, вот ведь корпоративный дух! Наконец босс, ну, этот, который главный над очкастым, произносит:
   — Все. Пойдем, Клим, здесь больше делать нечего.
   И пауза. Клим молчит, сверлит меня глазами. И наконец произносит:
   — Этого парня я-по телику видел. Он пальцы заново выращивает. Не многовато вы ему платите? Карманы от денег аж раздулись.
   Разворачивается — слышу скрип ботинок в гробовой тишине — и выходит из комнаты. И вся толпа выходит вслед за ним — в гробовом молчании. Остаются в комнате только я и Гоша. Гоша молчит, вынимает нож — щелк! — открыл. А после Клима в комнате такая зловещая атмосфера повисла, что были бы тут мыши белые или мелкие зверьки, которые раньше людей дохнут от всякой радиации и прочих вредностей, — подохли бы мыши. Гоша нож вскидывает резко. Ну, думаю, пиндык тебе. В меня на юге следователь стрелял — Даже следов не осталось. Только попробуй, ткни. Я сейчас когти выпущу, веревки порву и тебе горло перегрызу. Но Гоша и не думал ничего такого, просто рассек веревки.
   — Как рука, — говорит, — нормально?
   — Нормально.
   И бинт сдергиваю. А там действительно все нормально уже. Посмотрел на пиджак — действительно; карманы неприлично раздулись.
   — Да, — цыкает зубом Гоша. — Я говорил, Клим — это всегда провал. Сынки мы перед ним…
   И это были последние слова, которые я слышал от Гоши. Потому что сверху послышался далекий громкоговоритель. Не помню, что он сказал, что-то вроде того, что дом окружен.
   Гоша кинулся вон из комнаты. Я бросился за ним. Поднимаюсь вверх по лестнице, а там уже топот, люди бегают с автоматами, наши люди. Я издалека в окошко глянул — а там штуки три машины. Грузовики не грузовики, джипы не джипы, Я черт разберет, что это такое. А за ними черти перебегают с места на место в камуфляжах. В масках черных. Спецназ или ОМОН — не знаю, но люди серьезные. И совсем не бандиты — государственная служба. Хотя… Ладно, не будем о политике. В общем, мне как-то нехорошо становится. Не то чтобы я за себя испугался. Но и за себя, конечно, тоже, я непонятно в каком статусе, типа получается работник бандитов. Но и ощущение такое тоже возникло — типа “наших бьют”. Не то чтобы они мне симпатичны, бандюки эти. Но все-таки со мной они очень хорошо себя вели и честно. И вообще, откуда я знаю, чем они занимаются? Может, у них действительно денег взяли и отдавать не хотят? Не знаю и знать не хочу. В общем, что-то вроде симпатии. Подружились. А туг у них проблемы. Мне бы отойти в сторонку, вниз в подвал, но нет, стою среди общей суматохи, никто на меня внимания не обращает. Вижу — Клим стоит в углу веранды. Руки скрестил на груди, смотрит исподлобья, видно, тоже боится. А остальные братки — так вообще до смерти перепуганные. Гоша мимо пронесся — белый как мел, глаза как у окуня морского. Горячие точки — это, конечно, да. А когда вокруг дачи бегают черти в масках… И тут скатывается верхнего этажа очкастый.
   — Стоп! Спокойно, парни! Охренели, что ли? Быстро убрали стволы, это ж спецназ! Никакого сопротивления! Потом разберемся и все уладим.
   Ну вот надо было ему раньше сверху скатиться, потому что его уже никто не услышал. Все нервные, не готовы к такому — раздается звон стекла, и на пол прямо передо мной падает здоровая банка консервная. И начинает дымить. Ну рот надо им было это делать, омоновцам? И так понятно, что дача, а не гарнизон, сдадутся, никуда не денутся. Удаль, что ли, молодецкую показать?
   Я зажимаю нос ладонью и бросаюсь к лестнице в подвал. Потому что стоял недалеко от нее. И вот пока я лечу к лестнице, слышу, как кто-то не выдерживает и начинает палить из автомата. Это, конечно, полный финиш. Нет, я, конечно, в институте с военной кафедрой ездил на стрельбище, стрелял. Уши затыкали мы. Но одно дело — за городом в чистом поле, и совсем другое дело — на маленькой веранде. Совершенно непонятно, что происходит — гул, звон стекла, банка дымит и вонь пороховая, воздух становится густой, как сметана. И в ответ на улице ударяют автоматы. Я спотыкаюсь около лестницы и вижу, что через всю веранду мчится Клим огромными скачками. Знаешь такое выражение “срезала автоматная очередь”? Вот я раньше особо не представлял, а тут действительно другого слова не подобрать. Срезала. Ломается Клим на бегу, как метр складной, и падает. Ну а я качусь вниз, в подвал, по лестнице. Башкой о ступени, кувырком, ползком — не важно уже как. Потому что страшно дико и дым наплывает от этой чертовой шашки. Это я уже потом думал — а чего мне-то бояться? После того как следователь из пистолета в упор стрелял? А все равно уже голова ничего не соображает.
   В общем, пока я внизу в коридоре прихожу в себя, наверху продолжается пальба. Знаешь, как будто включил на полную громкость звук и в игрушку режешься в наушниках. Вот примерно так же. Забился я в комнату, где мы цирк с лальцами устраивали, понимаю, что делать мне наверху нечего и влип я в серьезную историю. Поэтому ложусь на пол в углу и лежу. Лежачих не бьют. Кто их знает, какие у них рефлексы, у спецназа, может, они по вертикальным фигурам стреляют автоматически?
   Пальба наверху стихает. И вот раздаются шаги, и мимо раскрытой двери кувырком прокатывается черт в маскировочном и исчезает. Проходит секунда, и в комнату запрыгивает другой черт с дулом наготове — окинул взглядом, расслабился. Подходит ко мне. Но не вплотную, так, на несколько шагов.
   — Встать! — говорит. — Лицом к стене, руки за голову. Ноги раздвинуть.
   Медленно встаю, поворачиваюсь к стене. Он меня похлопал руками по бокам — нет ли оружия. А там пачки с деньгами. — Достать все из карманов! — командует.
   Ну, думаю, все. Доигрался мальчик. И деньги отберут, и пристукнут заодно. И такое меня зло взяло! Даже не на него, на себя. За то, что я, как последний дурак, вообще ввязался в это дело, за жадность свою. За пропавший день и пиджак испорченный. Ну вот плохо мне жилось, да? Ну вот надо мне это все было? Чтобы в итоге меня хлопнули, как бандита. И маму в суд вызвали. Ознакомьтесь, ваш сын, член преступной группировки, был убит в перестрелке с отрядом спецназа при штурме здания. Распишитесь — вот здесь и на втором листе тоже…
   В общем, импульс такой. Можно было, конечно, умнее, я ничего не говорю. Но я, уже почти себя не контролируя, автоматически выпускаю когти, выдвигаю волчью морду, разворачиваюсь с ревом — и вцепляюсь ему в горло. То есть это я думал, что в горло, на самом деле там на ощупь у него такая колода до самого подбородка — воротник бронежилета. Если кто не понял — вцепляюсь пальцами, конечно, не челюстями, я ж не урод какой-нибудь. Челюстями я просто у его лица хлопнул, ну, типа напугать. Но эффект потрясающий — он закатывает глаза и оседает.
   Вот, кстати, я уже много думал — почему половина людей мою волчью морду воспринимает нормально, типа как болезнь такая или особенность организма, а половина — жутко пугается? И понял, что все тут дело в агрессии. Точнее, не сам понял, это мне Никита потом объяснил. Если человек заранее относится к тебе как к безвредному существу типа пациента районной поликлиники и если ты никак не даешь понять, что ты против него чего-то замышляешь, а наоборот, ведешь себя робко и слушаешься всего, что тебе говорят, — то такой человек и на морду смотрит спокойно, и когти его не пугают. Но вот если неожиданно кинуться на человека — ну, типа как я на Горохова накинулся тогда в студии, — вот тут он впадает в ужас по полной программе. В общем-то и в жизни всегда так. Даже если в тебе росту два метра и вообще размером с танк, рожа жуткая и руки в татуировках, то все равно никто тебя не испугается, если ты станешь в дверях и будешь ныть: “Извините… изви… извините, пожалуйста… можно мне? можно мне войти? извините…” И наоборот, если ты дистрофик и ростом метр, войдешь и гаркнешь: “А ну, суки, лечь на пол и не двигаться!!!” Мы много об этом с Ником говорили. Ну да ладно, это все после, после расскажу.
   Так вот, стою я как дурак над спецназовцем и не знаю, что делать. Но понимаю — сматываться надо отсюда поскорей. И вот ноги сами начинают меня нести к выходу. Я выбегаю в коридор — и несусь по нему. Только не в ту сторону, где лестница, — там стоят спезназовцы, а в другую сторону, там чисто. Коридор короткий, в конце лесенка наверх и дверь. Сзади раздаются крики, и я с размаху врезаюсь плечом в дверь. Она распахивается, и я попадаю в просторное бетонное помещение и понимаю — гараж. Здесь тоже люди, я не успеваю разглядеть их, а бегу к выходу. Не знаю, выход это или нет, но бетон уходит круто вверх, и оттуда льется солнечный свет — вроде створки гаража полуприкрытой. За спиной раздается топот, и я понимаю, что до створки не добегу. Тогда я бросаюсь за автомашину, но спотыкаюсь о какую-то дрянь, то ли шланг, то ли кабель, шланг скорее. И падаю на черный, в грязных масляных разводах бетон. Успеваю выставить вперед руки и падаю на четвереньки, но мордой ударяюсь. Тут так быстро не привыкнешь к тому, что у тебя морда вперед торчит почти на четверть метра. В общем, боль жуткая, как по носу с размаху бейсбольной битой засадили. Я не знаю, как это — бейсбольной битой, но думаю — ощущения такие же.
   А со всех сторон топот, и я понимаю, что попался. Ладно бы стреляли — не боюсь. Но ведь навалятся, свяжут, и все. Неприятностей не оберешься, доказывай потом. И так мне захотелось спрятаться, змеей стать, лягушкой, собакой… Что чувствую — ползет по мне одежда, скрипит пиджак, я дергаюсь — и выползаю на четвереньках. Смотрю на себя — а я и есть собака. Весь в шерсти. И я отскакиваю в сторону, и тут выбегает спецназовец и наступает мне на левую руку. На лапу то есть. Боль — жуткая, ботинки у него кованые. И я с визгом — натурально собачьим — бросаюсь у него из-под ног. Он на меня внимания не обращает и прячется за машину. И я оглядываюсь и вижу, что никто на меня внимания не обращает. Пятеро спецназовцев притаились за машинами — там этих машин в гараже штуки четыре. И я бочком, бочком, цок-цок-цок, коготками по бетону… И трушу к выходу, помахивая хвостиком. Створка гаража полуприкрыта, вертикальная, типа хлебницы. И я пролезаю в щель и выползаю на воздух.
   Отхожу немного в сторону и сажусь за землю. Тоже, кстати, ощущение странное — на земле сидеть. Как свитер под голую попу подстелил и сел. В общем, сижу, оглядываюсь. Пытаюсь отдышаться от этих пробежек, открыл пасть, высунул язык — сразу легче стало. Гляжу вокруг — картина маслом: гибель дачного хозяйства. Помню, очень аккуратный был домик, трехэтажный коттеджик кирпичный, вокруг дорожки, кустики, все желтыми листьями усыпано, чистенько. Сейчас — словно танки катались, все перерыто, там, где были кусты, стоят эти грузовики-джипы, полубульдозеры. А перед ними на листве в лужах крови рядами лежат люди. Вот Гошу среди них я узнал и узнал парня, который меня встречал тогда у памятника. Остальных — человек пять там еще было — не признал. Клима там не было, и очкастого не было. И босса ихнего тоже не было.