Страница:
звук его гудка. Вмиг машину окружила взволнованная толпа.
- Мак здесь! - раздавались голоса. - Вот он! Мак! Мак!
Но когда Аллан встал, все разом умолкли. Ореол, окружавший его
личность, ореол успеха, гения, силы, не померк и теперь: он внушал толпе
робость и почтение. Да, никогда Аллан не казался им более грозным и
внушительным, чем в этот час, когда на него обрушился удар судьбы. А ведь
они клялись там, внизу, борясь в дыму за свою жизнь, убить его, где бы он
им ни попался!
- Посторонитесь! - громко закричал Аллан. - Случилось несчастье, мы все
скорбим об этом! Мы сделаем все, чтобы спасти тех, кого еще можно спасти!
Но тут со всех сторон послышался гул голосов. Это были те же возгласы,
что раздавались с утра:
- Ты виноват... Тысячи погибли... Ты их загнал в западню...
Аллан сохранял спокойствие. Одной ногой он еще стоял на подножке.
Серьезным, холодным взором смотрел он на возбужденную толпу, и его широкое
лицо омрачилось. Но вдруг, когда он уже открыл рот, чтобы ответить на
обвинение, он вздрогнул. Один выкрик коснулся его слуха, насмешливый и
злобный возглас женщины, и он пронзил его насквозь. Больше Аллан ничего не
слышал. Лишь один этот выкрик неумолимо раздавался в его ушах:
- Они убили твою жену и твоего ребенка!..
Аллан как будто вырос, он вытянулся, словно пытаясь заглянуть вдаль.
Его голова беспомощно повернулась на широких плечах, темное лицо вдруг
побелело, обычно сосредоточенный взор расплылся, и ужас отразился в нем. В
глазах окружающих он прочел, что этот ужасный возглас был правдой. В
каждом взоре он видел, что это так.
И Аллан потерял самообладание. Он был сын горняка, рабочий, как все
они, и первым его чувством была не боль, а ярость.
Он оттолкнул шофера и, не сев еще за руль, двинул машину. Автомобиль
врезался в толпу, которая в ужасе, с криком отпрянула в стороны.
Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся в серых дождливых сумерках.
- Поделом ему! - кричали злорадные голоса. - Пусть почувствует, каково
нам!
Некоторые, однако, качали головой и говорили:
- Это не дело - женщину, малого ребенка...
Разъяренная итальянка злобно и пронзительно кричала:
- Я бросила первый камень. Я! Я попала ей в лоб! Да, их нужно было
убить!
- Вам надо было убить его! _Мака_! Мак виноват во всем! Но его жену?..
Она ведь была такая добрая!
- Убейте Мака! - задыхаясь, визгливо кричала итальянка на скверном
английском языке. Kill him! [Убейте его! (англ.)] Убейте его как собаку!
Один вид дома, который в тусклых сумерках казался пустым, сказал Аллану
все. Пока он шел по хрустевшему гравию палисадника, в его памяти отчетливо
встал один случай, пережитый им много лет назад, при постройке железной
дороги в боливийских Андах. Он занимал со своим другом барак, и этого
друга застрелили бастовавшие рабочие. Ничего не подозревая, Аллан
возвращался с работы, но барак, где лежал убитый, почему-то произвел на
него глубокое, странное впечатление. Та же атмосфера окутывала теперь его
дом.
В вестибюле пахло эфиром и карболкой. Когда Аллан увидел на вешалке
маленькую белую шубку Эдит, у него вдруг потемнело в глазах и он чуть не
потерял сознание.
Он услышал, как служанка, всхлипывая, кричала: "Господин Аллан,
господин Аллан!" - и этот голос постороннего человека, полный боли и
беспомощного горя, привел его в себя. Он вошел в полутемную гостиную, где
его встретил врач.
- Господин Аллан!..
- Я подготовлен, доктор, - вполголоса сказал Аллан, но таким спокойным,
обыденным тоном, что врач бросил на него быстрый, удивленный взгляд.
- Ребенок тоже, доктор?
- Боюсь, что его не спасти. Повреждено легкое.
Аллан молча кивнул и направился к лестнице. Ему казалось, что веселый,
звонкий смех его девочки разливается по вестибюлю. Наверху, у дверей
спальни Мод, сестра милосердия сделала Аллану знак.
Он вошел. Лишь одна свеча горела в комнате. Мод лежала на кровати,
вытянувшаяся, странно плоская, восковая, застывшая. Бескровное лицо было
прекрасно и спокойно, но, казалось, на ее полуоткрытых бледных губах
застыли покорный, смиренный вопрос и легкое удивление. Веки ее закрытых
глаз оставляли просвет, влажно блестевший, словно от последней
расплывшейся слезинки. Никогда в жизни Аллан не мог забыть этой блестящей
влаги под бледными веками Мод. Он не плакал, он не рыдал, он сидел с
открытым ртом у смертного ложа Мод и глядел на нее. Непостижимое сковало
его душу. Он ни о чем не думал. Неясные, смутные мысли бродили у него в
голове, - он гнал их прочь... Это была она, его маленькая мадонна. Он ее
любил, он по любви женился на ней. Он создал ей, выросшей в скромной
обстановке, блестящую жизнь. Он оберегал ее и ежедневно напоминал ей, что
нужно остерегаться автомобилей. Он всегда боялся за нее, хотя никогда не
говорил ей об этом. В последние годы, правда, он не посвящал ей достаточно
времени, потому что был поглощен работой. Но от этого он не любил ее
меньше. Его глупышка, его добрая, нежная Мод, - вот что с ней стало!..
Проклятие богу, если он существует, проклятие бессмысленной судьбе!
Он взял маленькую полную руку Мод и смотрел на нее пустыми, потухшими
глазами. Рука была холодная, иначе и не могло быть, - ведь она была
мертва. Этот холод его не пугал. Каждая линия этой руки была ему хорошо
знакома, он знал каждый ноготок, каждый сустав. На левый висок были
зачесаны ниже обычного шелковистые каштановые волосы. Но сквозь паутину
волос Аллан видел голубоватый, еле заметный знак. Сюда попал камень, тот
камень, который по его воле был добыт взрывом скалы на глубине нескольких
тысяч метров под морем. Проклятие людям, проклятие ему самому. Проклятие
туннелю!..
Как внезапно повстречалась она со своей злой судьбой, в слепой ярости
шагавшей ей навстречу... Почему она не исполнила его просьбы? Он только
хотел уберечь ее от оскорблений. А эго ему и в голову не приходило! Почему
именно сегодня его не было здесь?
Аллан вспомнил, как он сам застрелил двух человек, когда они тогда
штурмовали рудник "Хуан Альварес". Он застрелил бы, не задумываясь, сотни,
чтобы защитить Мод. Он пошел бы за ней в глубину моря, - это не было
фразой, - он защищал бы ее от ста тысяч диких зверей, пока мог бы двигать
хоть пальцем. Но его не было здесь...
Мысли бродили в его голове, ласковые слова и проклятия, но он ни на чем
не мог сосредоточиться.
В дверь робко постучали:
- Господин Аллан?
- Да?
- Господин Аллан... Эдит...
Он встал и проверил, крепко ли стоит свеча в подсвечнике и не может ли
она упасть. Потом пошел к двери и отсюда еще раз посмотрел на Мод. В
мыслях своих он видел, как обнимает любимую жену, рыдает, кричит, молится,
просит прощения за каждый миг, когда она не была с ним счастлива, - в
действительности же он только стоял в дверях и смотрел на нее.
Потом он вышел.
Направляясь к комнате, где умирала его маленькая дочка, он призвал из
глубины души свои последние силы. Он пробудил в памяти самые страшные
мгновения своей жизни, вспоминая несчастных, изорванных динамитом и убитых
осколками камней, вспоминал рабочего, захваченного маховым колесом и
размозженного об стену... Переступая порог комнаты, он сказал себе:
"Вспомни, как когда-то ты наткнулся под обвалившимся пластом на потертое
голенище сапога Паттерсона..."
Он вошел как раз вовремя, чтобы принять последний вздох своего дорогого
ангелочка. Врачи, сиделки, слуги стояли в комнате, девушки плакали, и даже
у врачей на глазах виднелись слезы.
Но Аллан молчал, и его глаза были сухи. "Думай, во имя дьявола, о
потертом голенище сапога Паттерсона и крепись, когда ты на людях!"
Прошла целая вечность. Врач выпрямился у кроватки и глубоко вздохнул.
Аллан ожидал, что все находившиеся в комнате уйдут, но они остались.
Он подошел к постели Эдит и погладил ее волосы. Будь он один, он взял
бы ее на руки, чтобы еще раз ощутить близость ее маленького тела, но
теперь он не осмелился это сделать.
Он ушел.
Когда он спускался с лестницы, ему почудились громкие жалобные рыдания,
но на самом деле вокруг было тихо и слышалось лишь легкое всхлипывание.
Внизу он наткнулся на сиделку. Она остановилась, видя, что он
собирается что-то сказать ей.
- Кто вы, мисс? - произнес он, наконец, с трудом.
- Меня зовут Эвелиной.
- Мисс Эвелина, - продолжал Аллан чужим, тихим, мягким голосом, - я
попросил бы вас об одной услуге. Мне самому трудно, я сам не могу... Мне
хотелось бы сохранить маленькие пряди волос моей жены и моего ребенка.
Могли бы вы мне это устроить? Но никто ничего не должен знать. Вы можете
мне это обещать?
- Да, господин Аллан!
Она видела, что его глаза были полны слез.
- Я всю жизнь буду вам благодарен за это, мисс Эвелина!
В темной гостиной кто-то сидел в кресле - стройная женщина, которая
тихо плакала, прижимая к лицу платок. Когда он приблизился, женщина
встала, протянула к нему бледные руки и прошептала:
- Аллан!..
Но он прошел мимо, и только через несколько дней понял, что эта женщина
была Этель Ллойд.
Аллан спустился в сад. Ему показалось, что стало ужасно холодно, что
стоит глубокая зима, и он плотно закутался в свое пальто. Он походил взад
и вперед по теннисной площадке, потом между мокрыми кустами сошел к морю.
Море шумело, лизало берег, в равномерном дыхании выбрасывало кудрявую пену
на мокрый, гладкий песок.
Аллан посмотрел поверх кустов на крышу дома. Там покоились они. Он
обратил взор к морю, на юго-восток. Там, внизу, покоились другие. Там,
внизу, судорожно сжав пальцы, запрокинув голову, лежал задохнувшийся
Хобби.
Становилось все холоднее. Да, жестокая стужа, казалось, шла с моря.
Аллан как бы оледенел. Он зяб. Руки окоченели, как в сильнейший мороз,
лицо одеревенело. Но он ясно видел, что даже песок не замерз, хотя и
хрустел, словно приходилось ступать по мелким ледяным кристаллам.
Аллан целый час ходил взад и вперед по песку. Настала ночь. Тогда он
пошел по замерзшему саду и вышел на улицу.
Шофер Энди зажег фары.
- Отвези меня на станцию, Энди, поезжай тихо! - беззвучно и хрипло
произнес Аллан и сел в автомобиль.
Энди вытер рукавом нос, его лицо было мокро от слез.
Аллан весь ушел в пальто и глубоко надвинул фуражку на глаза.
"Странно! - подумал он. - Когда я узнал о катастрофе, я раньше всего
подумал о туннеле, а потом о людях!" И он зевнул. Он так устал, что не мог
пошевелить рукой.
Стена людей стояла по-прежнему. Они ждали возвращения спасательных
поездов.
Никто больше не кричал. Никто не грозил кулаками. Он теперь уподобился
им, он нес такое же горе. Люди сами расступились, когда он проезжал и
выходил из автомобиля. Никогда они не видели человека с таким бледным
лицом.
Аллан вошел в холодную комнату на станции, обычно служившую залом для
ожидания поездов.
На строительстве не принято было соблюдать формальности. Никому не
приходило в голову снять шляпу или прекратить работу, когда входил Аллан.
Но сегодня взволнованные разговоры тотчас же смолкли, и присевшие от
утомления люди поднялись.
Гарриман подошел к Аллану с расстроенным, измученным лицом.
- Аллан!.. - сказал он, запинаясь, как пьяный.
Но Аллан прервал его движением руки:
- Потом, Гарриман...
Он велел принести себе из буфета чашку кофе и, пока пил его, выслушивал
донесения инженеров.
Он сидел с поникшей головой, ни на кого не смотрел и как будто даже
никого не слушал. Казалось, что он был готов в любую минуту вскочить с
места. Его бесцветное лицо как бы застыло от мороза, губы посинели и были
белы по краям. Свннцово-серые веки опустились на глаза, изредка нервно
подергивавшееся правое веко - несколько ниже, чем левое. Из глаз исчезло
всякое человеческое выражение. Они злобно поблескивали, как осколки
стекла. Иногда подергивались и его небритые щеки, а губы шевелились, как
будто он жевал зерна. Вдыхая воздух, его ноздри вздрагивали, хотя он дышал
беззвучно.
- Значит, установлено, что Бермана застрелили?
- Да.
- А о Хобби нет сведений?
- Нет. Но видели, как он ехал к проходке.
Аллан кивнул и открыл рот, как будто хотел зевнуть.
- Go on! [Продолжайте! (англ.)]
До триста сорокового километра туннель был в полном порядке, и машины,
обслуживаемые инженерами, работали. Робинсон, руководивший спасательным
поездом, сообщил по телефону, что дым препятствует продвижению дальше
триста семидесятого километра и что он, Робинсон, возвращается со ста
пятьюдесятью двумя спасенными.
- Сколько же погибло?
- Судя по контрольным жетонам, около двух тысяч девятисот.
Долгая глубокая пауза.
Посиневшие губы Аллана вздрагивали, как будто он боролся с судорожным
рыданием. Он еще ниже опустил голову и с жадностью глотал кофе.
- Аллан! - со слезами в голосе сказал Гарриман.
Но Аллан бросил на него удивленный и холодный взгляд.
- Go on!
- Робинсон еще сообщил, что, по утверждению Смита, работавшего на
станции у триста пятьдесят второго километра, где-то глубже в туннеле
несомненно действует воздушный насос, но телефонная связь прервана.
Аллан поднял голову.
"Хобби?" - подумал он. Но он не успел высказать вслух эту надежду.
Потом Аллан заговорил о событиях дня. Гарриман сыграл здесь не
блестящую роль. Усталый, сидел он, подпирая рукой болевшую голову, без
всякого выражения в заплывших глазах.
Заговорив об эксцессах и разрушениях, Аллан внезапно повернулся к
Гарриману.
- Где же вы были, Гарриман? - резко и с презрением в голосе спросил он.
Гарриман вздрогнул и поднял тяжелые веки.
- Поверьте мне, Аллан, - взволнованно воскликнул он, - я сделал все,
что мог! Я пробовал разные способы. Не мог же я стрелять!
- Это _вы_ так говорите! - сказал Аллан, и в его голосе зазвучала
угроза. - Вы должны были броситься навстречу рассвирепевшей толпе, даже
рискуя, что вам продырявят голову. У вас ведь есть кулаки - или нет? Вы
могли и стрелять - да, черт возьми, почему же нет? В вашем распоряжении
были инженеры, вам надо было только приказать.
Гарриман покраснел до ушей. Его толстый затылок вздулся, угрожающий тон
Аллана задел его.
- Что вы говорите, Аллан! - возмущенно ответил он. - Вы не видели этой
толпы, вас тут не было.
- К сожалению, меня тут не было! Я думал, что могу положиться на вас. Я
ошибся! Вы стареете, Гарриман! _Стареете_! Вы мне больше не нужны.
Убирайтесь к черту!
Гарриман выпрямился и положил свои красные кулаки на стол.
- Да, убирайтесь к черту! - грубо закричал Аллан.
У Гарримана побелели губы. Он изумленно уставился Аллану в глаза. Эти
глаза сверкали презрением и безжалостной жестокостью.
- Сэр! - прохрипел Гарриман и встал, глубоко оскорбленный.
Аллан тоже вскочил и ударил рукой по столу.
- Не требуйте теперь от меня вежливости, Гарриман! - громко крикнул он.
- Уходите!
И Аллан указал на дверь.
Гарриман, шатаясь, вышел. Его лицо стало серым от стыда. Ему хотелось
сказать Аллану, что у него умер сын и что все утро ему пришлось бороться с
двойной дозой снотворного. Но он ничего не сказал. Он ушел.
Старым, сломленным судьбой человеком, не поднимая глаз, сошел он с
лестницы. Без шляпы.
- Гарриман слетел! - насмехались рабочие. - "Бык" слетел!
Но он ничего не слышал. Он тихо плакал.
Когда Гарриман ушел из комнаты, Аллан потребовал отчета еще у пяти
инженеров, покинувших свои посты и уехавших со спасавшимися рабочими. Всех
их он тотчас же уволил.
В этот день дул чертовски резкий ветер, и инженеры не возразили ни
слова.
После этого Аллан потребовал, чтобы его соединили по телефону с
Робинсоном. Один из служащих созвонился со станциями и приказал им
остановить поезд Робинсона. Тем временем Аллан изучал план разрушенной
штольни. Царила такая тишина, что было слышно, как сквозь разбитые оконные
стекла капал в комнату дождь.
Десять минут спустя Робинсон был у телефона. Аллан долго говорил с ним.
О Хобби сведений нет! Считает ли он, Робинсон, что в наполненных дымом
штольнях еще могут быть живые люди? Такая возможность не исключена...
Аллан отдавал приказания. Через несколько минут поезд из трех вагонов с
инженерами и врачами помчался по выемке вниз и исчез в туннеле.
Аллан сам вел поезд и пустил его по гулкому пустому туннелю таким
бешеным темпом, что даже спутники Аллана, привыкшие к большим скоростям,
забеспокоились. Уже через час они наткнулись на Робинсона. Его поезд был
полон. Сидевшие в вагонах люди, поклявшиеся отомстить Аллану, узнали его
при свете фонарей и с угрюмым видом громко выражали свое недовольство.
Аллан поехал дальше. У ближайшей стрелки он перешел на рельсовый путь
Робинсона, так как был уверен в том, что дорога свободна, и умерил бешеную
скорость лишь тогда, когда поезд вошел в полосу дыма.
Даже здесь, на задымленных станциях, работали инженеры. Они закрыли
железные раздвижные двери, мимо которых, словно горы спустившихся облаков,
валил дым. Но станции все еще были наполнены дымом, и продолжительное
пребывание здесь было возможно только благодаря тому, что машины все время
нагнетали воздух и не было недостатка в кислородных аппаратах. Как и для
Аллана, туннель был для инженеров делом, ради которого они готовы были
жертвовать и здоровьем и жизнью.
На станции у триста пятьдесят второго километра они встретили Смита,
который вместе с двумя машинистами обслуживал здесь машины. Он повторил,
что глубже в туннеле должен действовать какой-то воздушный насос, и Аллан
опять подумал о Хобби. Если бы судьба сберегла ему хоть друга!
Он сейчас же углубился в штольню дальше. Но поезд продвигался медленно,
так как глыбы камня часто загромождали путь. Дым был такой густой, что
световой конус прожекторов отскакивал от него, как от стены. Через полчаса
поезд был задержан большим скоплением Трупов. Аллан сошел с поезда и,
надев предохранительную маску, вошел в гущу дыма. Его фонарь вмиг исчез.
Вокруг Аллана была полная тишина. Не было слышно ни звука, только
постукивал вентиль его кислородного аппарата. Аллан застонал. Здесь никто
не слышал его. Его грудь была сплошной жгучей раной. Со стоном, скрежеща
зубами, как раненый зверь, он брел вперед, и подчас ему казалось, что он
свалится под чудовищной тяжестью своего страшного горя.
Каждые несколько шагов он натыкался на тела. Но, осветив их, убеждался
в том, что это были трупы, с отвратительно искаженными лицами...
Хобби среди них не было.
Вдруг он услыхал хрипение. Он поднял фонарь. В то же время чья-то
ладонь коснулась его рукава, и хриплый голос прошептал:
- Sauve! [Спасен! (франц.)]
Человек повалился на землю. Это был молодой парень, на котором были
только штаны. Аллан взял его на руки и понес назад к поезду. Он вспомнил,
как однажды кто-то нес его в подобном же состоянии через темную штольню.
Врачи быстро привели в чувство потерявшего сознание. Его звали Шарль
Ренар; он был канадец. Ренар рассказал, что действовавший внутри штольни
вентилятор спас ему жизнь. Его спросили, не заметил ли он еще признаков
жизни в штольнях...
Спасенный кивнул.
- Да, - сказал он, - я иногда слышал смех...
- Смех?
Все с ужасом переглянулись.
- Да, смех. И вполне явственно.
Аллан по телефону затребовал поезд и людей.
Тотчас же двинулись дальше. Колокол резко звонил. Это была чудовищная
работа, и дым часто отгонял их назад. К полудню им удалось проникнуть
почти до триста восьмидесятого километра, и тут они вдруг услыхали
отдаленный резкий смех. Ничего более жуткого, чем этот смех в безмолвной,
дымной штольне, им никогда не приходилось слышать. Они остолбенели и
затаили дыхание. Потом поспешили дальше. Смех становился все отчетливее.
Это был дикий, сумасшедший смех, какой слыхали иногда водолазы,
приближавшиеся к потерпевшей аварию подводной лодке, в которой задыхалась
команда.
Наконец они добрались до маленькой станции и проникли туда. Сквозь дым
они увидели двух, трех, четырех человек, катавшихся по земле, плясавших,
жутко кривлявшихся и все время пронзительно, неестественно хохотавших.
Воздух со свистом выходил из вентиляционной трубы, и благодаря этому
бедняги остались в живых. Рядом с ними находились кислородные аппараты -
они были нетронуты.
Несчастные взвыли от ужаса и попятились, когда вдруг увидели свет и
людей с масками на лицах. Убежав в угол, где, вытянувшись, лежал покойник,
они стали молиться и визжать от страха. Это были итальянцы.
- Есть тут кто-нибудь знающий итальянский язык? - спросил Аллан. -
Снимите маски.
Подошел один из врачей и, задыхаясь от кашля, стал разговаривать с
умалишенными.
- Что они говорят?
Врач, объятый ужасом, едва мог вымолвить слово.
- Если я их верно понял, им представляется, что они в аду! - с трудом
выговорил он.
- Так скажите им от имени бога, что мы пришли за ними, чтобы взять их в
рай! - крикнул Аллан.
Врач долго говорил, и они, наконец, поняли его.
Они плакали, падали на колени, молились и умоляюще Протягивали руки.
Но, когда к ним приблизились, они снова обезумели. Пришлось усмирять и
связывать каждого в отдельности. Один из них умер на обратном пути, двоих
свезли в дом умалишенных, четвертый же вскоре почувствовал себя лучше и
выздоровел.
Аллан в полусознательном состоянии вернулся из этой экспедиции на
станцию Смита. Неужели не будет конца ужасам? Он сидел, быстро дыша,
совершенно изнеможенный. Тридцать шесть часов провел он без сна.
Но напрасны были старания врачей заставить его покинуть туннель.
Дым полз дальше. Медленно, шаг за шагом, словно сознательное существо,
которое нащупывает дорогу, прежде чем двинуться вперед, пробирался он в
поперечные штольни, на станции, полз по потолку и заполнял все помещения.
Рудничные вентиляторы отсасывали его, насосы вгоняли миллионы кубических
метров свежего воздуха. И, наконец, почти незаметно дым начал редеть.
Аллан проснулся и больными, воспаленными глазами посмотрел на
молочно-белый дым. Он не сразу сообразил, где находится. Перед ним стояла
длинная низкая машина из блестящей стали и меди. Ее механизм бесшумно
вращался. До половины углубленное в землю маховое колесо как будто не
работало, но при более внимательном взгляде можно было заметить
скользившие вверх и вниз блестящие полоски. Колесо делало девятьсот
оборотов в минуту и было так точно выверено, что казалось неподвижным. Тут
Аллан сразу понял, где он. Он все еще был на станции Смита. В тумане
колыхалась чья-то фигура.
- Это вы, Смит?
Фигура приблизилась, и он узнал Робинсона.
- Я сменил Смита, Аллан, - сказал Робинсон, долговязый худой
американец.
- Я долго спал?
- Нет, всего час.
- Где остальные?
Робинсон сообщил, что все отправились расчищать путь. Дым рассеивается,
и в штольне уже немного легче дышать. На девятнадцатой станции (триста
восьмидесятый километр) остались в живых еще семь человек.
- Есть еще люди? Неужели в этой ужасной штольне еще остался кто-нибудь
в живых?
Робинсон рассказал дальше, что на девятнадцатой станции остался
инженер, по имени Штром, который обслуживает машины. Он спас еще шесть
человек, и все чувствуют себя хорошо. Инженеры еще не добрались до них, но
восстановили телефонное сообщение и говорили со станцией.
- Нет ли среди них Хобби?
- Нет.
Аллан опустил глаза. Помолчав, он спросил:
- Кто этот Штром?
Робинсон пожал плечами:
- Вот это и странно! Никто не знает. Он не туннельный инженер.
Тогда Аллан вспомнил, что Штром - электротехник, работавший на одной из
электрических станций Бермудских островов. Впоследствии выяснилось, что
Штром приехал лишь осмотреть туннель. Во время взрыва он был на участке
Бермана, за три километра от девятнадцатой станции. Эту станцию он
осматривал всего за час до катастрофы и, так как не очень доверял
обслуживавшей ее бригаде, тотчас же вернулся туда. Штром был единственным
человеком, который пошел _в глубь_ туннеля, вместо того чтобы бежать из
него.
Часа через два Аллан увидел его. Штром проработал сорок восемь часов,
но на его лице не было и следов утомления. Особенно бросилась в глаза
Аллану его аккуратная прическа. Штром был невысокого роста, узкогруд. Ему
не исполнилось еще и тридцати лет. Он был русский немец из прибалтийских
провинций. У него было неподвижное худое лицо, темные маленькие глаза и
острая черная бородка.
- Я хочу, чтобы мы стали друзьями, Штром! - сказал Аллан, пожимая руку
молодому человеку, поразившему его своей смелостью.
Но Штром только вежливо поклонился, лицо его сохранило свое
бесстрастное выражение.
Штром принял на свою станцию шесть отчаявшихся беглецов. Дверные щели
он законопатил промасленной паклей, так что воздух здесь был сравнительно
сносный. Штром непрерывно накачивал воздух и воду в горящие штольни. Но
ему удалось бы продержаться здесь еще не более трех часов, а потом он
задохнулся бы, - это он знал наверняка!
От этой дальней станции они должны были продвигаться уже пешком. Через
сошедшие с рельсов опрокинутые платформы, через груды камня, шпалы и
сломанные столбы шаг за шагом они ползли вперед в гущу дыма. Здесь трупы
лежали кучами! Дальше путь оказался свободным, и они быстро пошли вперед.
Вдруг Аллан остановился.
- Послушайте! - сказал он. - Кажется, чей-то голос!
Они остановились, прислушиваясь. Ни звука.
- Я ясно слышал голос! Прислушайтесь, а я буду звать.
И в самом деле, на возглас Аллана ответил тихий звук, словно далекий
голос из ночной тьмы.
- Кто-то находится в штольне! - взволнованно сказал Аллан.
Теперь и остальные услышали далекий, еле уловимый звук.
Продолжая звать и прислушиваться, они обыскали темную штольню. И
наконец в поперечной штольне, где как вихрь свистел вгоняемый воздух, они
наткнулись на _старика_, который сидел на земле, прислонясь головой к
- Мак здесь! - раздавались голоса. - Вот он! Мак! Мак!
Но когда Аллан встал, все разом умолкли. Ореол, окружавший его
личность, ореол успеха, гения, силы, не померк и теперь: он внушал толпе
робость и почтение. Да, никогда Аллан не казался им более грозным и
внушительным, чем в этот час, когда на него обрушился удар судьбы. А ведь
они клялись там, внизу, борясь в дыму за свою жизнь, убить его, где бы он
им ни попался!
- Посторонитесь! - громко закричал Аллан. - Случилось несчастье, мы все
скорбим об этом! Мы сделаем все, чтобы спасти тех, кого еще можно спасти!
Но тут со всех сторон послышался гул голосов. Это были те же возгласы,
что раздавались с утра:
- Ты виноват... Тысячи погибли... Ты их загнал в западню...
Аллан сохранял спокойствие. Одной ногой он еще стоял на подножке.
Серьезным, холодным взором смотрел он на возбужденную толпу, и его широкое
лицо омрачилось. Но вдруг, когда он уже открыл рот, чтобы ответить на
обвинение, он вздрогнул. Один выкрик коснулся его слуха, насмешливый и
злобный возглас женщины, и он пронзил его насквозь. Больше Аллан ничего не
слышал. Лишь один этот выкрик неумолимо раздавался в его ушах:
- Они убили твою жену и твоего ребенка!..
Аллан как будто вырос, он вытянулся, словно пытаясь заглянуть вдаль.
Его голова беспомощно повернулась на широких плечах, темное лицо вдруг
побелело, обычно сосредоточенный взор расплылся, и ужас отразился в нем. В
глазах окружающих он прочел, что этот ужасный возглас был правдой. В
каждом взоре он видел, что это так.
И Аллан потерял самообладание. Он был сын горняка, рабочий, как все
они, и первым его чувством была не боль, а ярость.
Он оттолкнул шофера и, не сев еще за руль, двинул машину. Автомобиль
врезался в толпу, которая в ужасе, с криком отпрянула в стороны.
Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся в серых дождливых сумерках.
- Поделом ему! - кричали злорадные голоса. - Пусть почувствует, каково
нам!
Некоторые, однако, качали головой и говорили:
- Это не дело - женщину, малого ребенка...
Разъяренная итальянка злобно и пронзительно кричала:
- Я бросила первый камень. Я! Я попала ей в лоб! Да, их нужно было
убить!
- Вам надо было убить его! _Мака_! Мак виноват во всем! Но его жену?..
Она ведь была такая добрая!
- Убейте Мака! - задыхаясь, визгливо кричала итальянка на скверном
английском языке. Kill him! [Убейте его! (англ.)] Убейте его как собаку!
Один вид дома, который в тусклых сумерках казался пустым, сказал Аллану
все. Пока он шел по хрустевшему гравию палисадника, в его памяти отчетливо
встал один случай, пережитый им много лет назад, при постройке железной
дороги в боливийских Андах. Он занимал со своим другом барак, и этого
друга застрелили бастовавшие рабочие. Ничего не подозревая, Аллан
возвращался с работы, но барак, где лежал убитый, почему-то произвел на
него глубокое, странное впечатление. Та же атмосфера окутывала теперь его
дом.
В вестибюле пахло эфиром и карболкой. Когда Аллан увидел на вешалке
маленькую белую шубку Эдит, у него вдруг потемнело в глазах и он чуть не
потерял сознание.
Он услышал, как служанка, всхлипывая, кричала: "Господин Аллан,
господин Аллан!" - и этот голос постороннего человека, полный боли и
беспомощного горя, привел его в себя. Он вошел в полутемную гостиную, где
его встретил врач.
- Господин Аллан!..
- Я подготовлен, доктор, - вполголоса сказал Аллан, но таким спокойным,
обыденным тоном, что врач бросил на него быстрый, удивленный взгляд.
- Ребенок тоже, доктор?
- Боюсь, что его не спасти. Повреждено легкое.
Аллан молча кивнул и направился к лестнице. Ему казалось, что веселый,
звонкий смех его девочки разливается по вестибюлю. Наверху, у дверей
спальни Мод, сестра милосердия сделала Аллану знак.
Он вошел. Лишь одна свеча горела в комнате. Мод лежала на кровати,
вытянувшаяся, странно плоская, восковая, застывшая. Бескровное лицо было
прекрасно и спокойно, но, казалось, на ее полуоткрытых бледных губах
застыли покорный, смиренный вопрос и легкое удивление. Веки ее закрытых
глаз оставляли просвет, влажно блестевший, словно от последней
расплывшейся слезинки. Никогда в жизни Аллан не мог забыть этой блестящей
влаги под бледными веками Мод. Он не плакал, он не рыдал, он сидел с
открытым ртом у смертного ложа Мод и глядел на нее. Непостижимое сковало
его душу. Он ни о чем не думал. Неясные, смутные мысли бродили у него в
голове, - он гнал их прочь... Это была она, его маленькая мадонна. Он ее
любил, он по любви женился на ней. Он создал ей, выросшей в скромной
обстановке, блестящую жизнь. Он оберегал ее и ежедневно напоминал ей, что
нужно остерегаться автомобилей. Он всегда боялся за нее, хотя никогда не
говорил ей об этом. В последние годы, правда, он не посвящал ей достаточно
времени, потому что был поглощен работой. Но от этого он не любил ее
меньше. Его глупышка, его добрая, нежная Мод, - вот что с ней стало!..
Проклятие богу, если он существует, проклятие бессмысленной судьбе!
Он взял маленькую полную руку Мод и смотрел на нее пустыми, потухшими
глазами. Рука была холодная, иначе и не могло быть, - ведь она была
мертва. Этот холод его не пугал. Каждая линия этой руки была ему хорошо
знакома, он знал каждый ноготок, каждый сустав. На левый висок были
зачесаны ниже обычного шелковистые каштановые волосы. Но сквозь паутину
волос Аллан видел голубоватый, еле заметный знак. Сюда попал камень, тот
камень, который по его воле был добыт взрывом скалы на глубине нескольких
тысяч метров под морем. Проклятие людям, проклятие ему самому. Проклятие
туннелю!..
Как внезапно повстречалась она со своей злой судьбой, в слепой ярости
шагавшей ей навстречу... Почему она не исполнила его просьбы? Он только
хотел уберечь ее от оскорблений. А эго ему и в голову не приходило! Почему
именно сегодня его не было здесь?
Аллан вспомнил, как он сам застрелил двух человек, когда они тогда
штурмовали рудник "Хуан Альварес". Он застрелил бы, не задумываясь, сотни,
чтобы защитить Мод. Он пошел бы за ней в глубину моря, - это не было
фразой, - он защищал бы ее от ста тысяч диких зверей, пока мог бы двигать
хоть пальцем. Но его не было здесь...
Мысли бродили в его голове, ласковые слова и проклятия, но он ни на чем
не мог сосредоточиться.
В дверь робко постучали:
- Господин Аллан?
- Да?
- Господин Аллан... Эдит...
Он встал и проверил, крепко ли стоит свеча в подсвечнике и не может ли
она упасть. Потом пошел к двери и отсюда еще раз посмотрел на Мод. В
мыслях своих он видел, как обнимает любимую жену, рыдает, кричит, молится,
просит прощения за каждый миг, когда она не была с ним счастлива, - в
действительности же он только стоял в дверях и смотрел на нее.
Потом он вышел.
Направляясь к комнате, где умирала его маленькая дочка, он призвал из
глубины души свои последние силы. Он пробудил в памяти самые страшные
мгновения своей жизни, вспоминая несчастных, изорванных динамитом и убитых
осколками камней, вспоминал рабочего, захваченного маховым колесом и
размозженного об стену... Переступая порог комнаты, он сказал себе:
"Вспомни, как когда-то ты наткнулся под обвалившимся пластом на потертое
голенище сапога Паттерсона..."
Он вошел как раз вовремя, чтобы принять последний вздох своего дорогого
ангелочка. Врачи, сиделки, слуги стояли в комнате, девушки плакали, и даже
у врачей на глазах виднелись слезы.
Но Аллан молчал, и его глаза были сухи. "Думай, во имя дьявола, о
потертом голенище сапога Паттерсона и крепись, когда ты на людях!"
Прошла целая вечность. Врач выпрямился у кроватки и глубоко вздохнул.
Аллан ожидал, что все находившиеся в комнате уйдут, но они остались.
Он подошел к постели Эдит и погладил ее волосы. Будь он один, он взял
бы ее на руки, чтобы еще раз ощутить близость ее маленького тела, но
теперь он не осмелился это сделать.
Он ушел.
Когда он спускался с лестницы, ему почудились громкие жалобные рыдания,
но на самом деле вокруг было тихо и слышалось лишь легкое всхлипывание.
Внизу он наткнулся на сиделку. Она остановилась, видя, что он
собирается что-то сказать ей.
- Кто вы, мисс? - произнес он, наконец, с трудом.
- Меня зовут Эвелиной.
- Мисс Эвелина, - продолжал Аллан чужим, тихим, мягким голосом, - я
попросил бы вас об одной услуге. Мне самому трудно, я сам не могу... Мне
хотелось бы сохранить маленькие пряди волос моей жены и моего ребенка.
Могли бы вы мне это устроить? Но никто ничего не должен знать. Вы можете
мне это обещать?
- Да, господин Аллан!
Она видела, что его глаза были полны слез.
- Я всю жизнь буду вам благодарен за это, мисс Эвелина!
В темной гостиной кто-то сидел в кресле - стройная женщина, которая
тихо плакала, прижимая к лицу платок. Когда он приблизился, женщина
встала, протянула к нему бледные руки и прошептала:
- Аллан!..
Но он прошел мимо, и только через несколько дней понял, что эта женщина
была Этель Ллойд.
Аллан спустился в сад. Ему показалось, что стало ужасно холодно, что
стоит глубокая зима, и он плотно закутался в свое пальто. Он походил взад
и вперед по теннисной площадке, потом между мокрыми кустами сошел к морю.
Море шумело, лизало берег, в равномерном дыхании выбрасывало кудрявую пену
на мокрый, гладкий песок.
Аллан посмотрел поверх кустов на крышу дома. Там покоились они. Он
обратил взор к морю, на юго-восток. Там, внизу, покоились другие. Там,
внизу, судорожно сжав пальцы, запрокинув голову, лежал задохнувшийся
Хобби.
Становилось все холоднее. Да, жестокая стужа, казалось, шла с моря.
Аллан как бы оледенел. Он зяб. Руки окоченели, как в сильнейший мороз,
лицо одеревенело. Но он ясно видел, что даже песок не замерз, хотя и
хрустел, словно приходилось ступать по мелким ледяным кристаллам.
Аллан целый час ходил взад и вперед по песку. Настала ночь. Тогда он
пошел по замерзшему саду и вышел на улицу.
Шофер Энди зажег фары.
- Отвези меня на станцию, Энди, поезжай тихо! - беззвучно и хрипло
произнес Аллан и сел в автомобиль.
Энди вытер рукавом нос, его лицо было мокро от слез.
Аллан весь ушел в пальто и глубоко надвинул фуражку на глаза.
"Странно! - подумал он. - Когда я узнал о катастрофе, я раньше всего
подумал о туннеле, а потом о людях!" И он зевнул. Он так устал, что не мог
пошевелить рукой.
Стена людей стояла по-прежнему. Они ждали возвращения спасательных
поездов.
Никто больше не кричал. Никто не грозил кулаками. Он теперь уподобился
им, он нес такое же горе. Люди сами расступились, когда он проезжал и
выходил из автомобиля. Никогда они не видели человека с таким бледным
лицом.
Аллан вошел в холодную комнату на станции, обычно служившую залом для
ожидания поездов.
На строительстве не принято было соблюдать формальности. Никому не
приходило в голову снять шляпу или прекратить работу, когда входил Аллан.
Но сегодня взволнованные разговоры тотчас же смолкли, и присевшие от
утомления люди поднялись.
Гарриман подошел к Аллану с расстроенным, измученным лицом.
- Аллан!.. - сказал он, запинаясь, как пьяный.
Но Аллан прервал его движением руки:
- Потом, Гарриман...
Он велел принести себе из буфета чашку кофе и, пока пил его, выслушивал
донесения инженеров.
Он сидел с поникшей головой, ни на кого не смотрел и как будто даже
никого не слушал. Казалось, что он был готов в любую минуту вскочить с
места. Его бесцветное лицо как бы застыло от мороза, губы посинели и были
белы по краям. Свннцово-серые веки опустились на глаза, изредка нервно
подергивавшееся правое веко - несколько ниже, чем левое. Из глаз исчезло
всякое человеческое выражение. Они злобно поблескивали, как осколки
стекла. Иногда подергивались и его небритые щеки, а губы шевелились, как
будто он жевал зерна. Вдыхая воздух, его ноздри вздрагивали, хотя он дышал
беззвучно.
- Значит, установлено, что Бермана застрелили?
- Да.
- А о Хобби нет сведений?
- Нет. Но видели, как он ехал к проходке.
Аллан кивнул и открыл рот, как будто хотел зевнуть.
- Go on! [Продолжайте! (англ.)]
До триста сорокового километра туннель был в полном порядке, и машины,
обслуживаемые инженерами, работали. Робинсон, руководивший спасательным
поездом, сообщил по телефону, что дым препятствует продвижению дальше
триста семидесятого километра и что он, Робинсон, возвращается со ста
пятьюдесятью двумя спасенными.
- Сколько же погибло?
- Судя по контрольным жетонам, около двух тысяч девятисот.
Долгая глубокая пауза.
Посиневшие губы Аллана вздрагивали, как будто он боролся с судорожным
рыданием. Он еще ниже опустил голову и с жадностью глотал кофе.
- Аллан! - со слезами в голосе сказал Гарриман.
Но Аллан бросил на него удивленный и холодный взгляд.
- Go on!
- Робинсон еще сообщил, что, по утверждению Смита, работавшего на
станции у триста пятьдесят второго километра, где-то глубже в туннеле
несомненно действует воздушный насос, но телефонная связь прервана.
Аллан поднял голову.
"Хобби?" - подумал он. Но он не успел высказать вслух эту надежду.
Потом Аллан заговорил о событиях дня. Гарриман сыграл здесь не
блестящую роль. Усталый, сидел он, подпирая рукой болевшую голову, без
всякого выражения в заплывших глазах.
Заговорив об эксцессах и разрушениях, Аллан внезапно повернулся к
Гарриману.
- Где же вы были, Гарриман? - резко и с презрением в голосе спросил он.
Гарриман вздрогнул и поднял тяжелые веки.
- Поверьте мне, Аллан, - взволнованно воскликнул он, - я сделал все,
что мог! Я пробовал разные способы. Не мог же я стрелять!
- Это _вы_ так говорите! - сказал Аллан, и в его голосе зазвучала
угроза. - Вы должны были броситься навстречу рассвирепевшей толпе, даже
рискуя, что вам продырявят голову. У вас ведь есть кулаки - или нет? Вы
могли и стрелять - да, черт возьми, почему же нет? В вашем распоряжении
были инженеры, вам надо было только приказать.
Гарриман покраснел до ушей. Его толстый затылок вздулся, угрожающий тон
Аллана задел его.
- Что вы говорите, Аллан! - возмущенно ответил он. - Вы не видели этой
толпы, вас тут не было.
- К сожалению, меня тут не было! Я думал, что могу положиться на вас. Я
ошибся! Вы стареете, Гарриман! _Стареете_! Вы мне больше не нужны.
Убирайтесь к черту!
Гарриман выпрямился и положил свои красные кулаки на стол.
- Да, убирайтесь к черту! - грубо закричал Аллан.
У Гарримана побелели губы. Он изумленно уставился Аллану в глаза. Эти
глаза сверкали презрением и безжалостной жестокостью.
- Сэр! - прохрипел Гарриман и встал, глубоко оскорбленный.
Аллан тоже вскочил и ударил рукой по столу.
- Не требуйте теперь от меня вежливости, Гарриман! - громко крикнул он.
- Уходите!
И Аллан указал на дверь.
Гарриман, шатаясь, вышел. Его лицо стало серым от стыда. Ему хотелось
сказать Аллану, что у него умер сын и что все утро ему пришлось бороться с
двойной дозой снотворного. Но он ничего не сказал. Он ушел.
Старым, сломленным судьбой человеком, не поднимая глаз, сошел он с
лестницы. Без шляпы.
- Гарриман слетел! - насмехались рабочие. - "Бык" слетел!
Но он ничего не слышал. Он тихо плакал.
Когда Гарриман ушел из комнаты, Аллан потребовал отчета еще у пяти
инженеров, покинувших свои посты и уехавших со спасавшимися рабочими. Всех
их он тотчас же уволил.
В этот день дул чертовски резкий ветер, и инженеры не возразили ни
слова.
После этого Аллан потребовал, чтобы его соединили по телефону с
Робинсоном. Один из служащих созвонился со станциями и приказал им
остановить поезд Робинсона. Тем временем Аллан изучал план разрушенной
штольни. Царила такая тишина, что было слышно, как сквозь разбитые оконные
стекла капал в комнату дождь.
Десять минут спустя Робинсон был у телефона. Аллан долго говорил с ним.
О Хобби сведений нет! Считает ли он, Робинсон, что в наполненных дымом
штольнях еще могут быть живые люди? Такая возможность не исключена...
Аллан отдавал приказания. Через несколько минут поезд из трех вагонов с
инженерами и врачами помчался по выемке вниз и исчез в туннеле.
Аллан сам вел поезд и пустил его по гулкому пустому туннелю таким
бешеным темпом, что даже спутники Аллана, привыкшие к большим скоростям,
забеспокоились. Уже через час они наткнулись на Робинсона. Его поезд был
полон. Сидевшие в вагонах люди, поклявшиеся отомстить Аллану, узнали его
при свете фонарей и с угрюмым видом громко выражали свое недовольство.
Аллан поехал дальше. У ближайшей стрелки он перешел на рельсовый путь
Робинсона, так как был уверен в том, что дорога свободна, и умерил бешеную
скорость лишь тогда, когда поезд вошел в полосу дыма.
Даже здесь, на задымленных станциях, работали инженеры. Они закрыли
железные раздвижные двери, мимо которых, словно горы спустившихся облаков,
валил дым. Но станции все еще были наполнены дымом, и продолжительное
пребывание здесь было возможно только благодаря тому, что машины все время
нагнетали воздух и не было недостатка в кислородных аппаратах. Как и для
Аллана, туннель был для инженеров делом, ради которого они готовы были
жертвовать и здоровьем и жизнью.
На станции у триста пятьдесят второго километра они встретили Смита,
который вместе с двумя машинистами обслуживал здесь машины. Он повторил,
что глубже в туннеле должен действовать какой-то воздушный насос, и Аллан
опять подумал о Хобби. Если бы судьба сберегла ему хоть друга!
Он сейчас же углубился в штольню дальше. Но поезд продвигался медленно,
так как глыбы камня часто загромождали путь. Дым был такой густой, что
световой конус прожекторов отскакивал от него, как от стены. Через полчаса
поезд был задержан большим скоплением Трупов. Аллан сошел с поезда и,
надев предохранительную маску, вошел в гущу дыма. Его фонарь вмиг исчез.
Вокруг Аллана была полная тишина. Не было слышно ни звука, только
постукивал вентиль его кислородного аппарата. Аллан застонал. Здесь никто
не слышал его. Его грудь была сплошной жгучей раной. Со стоном, скрежеща
зубами, как раненый зверь, он брел вперед, и подчас ему казалось, что он
свалится под чудовищной тяжестью своего страшного горя.
Каждые несколько шагов он натыкался на тела. Но, осветив их, убеждался
в том, что это были трупы, с отвратительно искаженными лицами...
Хобби среди них не было.
Вдруг он услыхал хрипение. Он поднял фонарь. В то же время чья-то
ладонь коснулась его рукава, и хриплый голос прошептал:
- Sauve! [Спасен! (франц.)]
Человек повалился на землю. Это был молодой парень, на котором были
только штаны. Аллан взял его на руки и понес назад к поезду. Он вспомнил,
как однажды кто-то нес его в подобном же состоянии через темную штольню.
Врачи быстро привели в чувство потерявшего сознание. Его звали Шарль
Ренар; он был канадец. Ренар рассказал, что действовавший внутри штольни
вентилятор спас ему жизнь. Его спросили, не заметил ли он еще признаков
жизни в штольнях...
Спасенный кивнул.
- Да, - сказал он, - я иногда слышал смех...
- Смех?
Все с ужасом переглянулись.
- Да, смех. И вполне явственно.
Аллан по телефону затребовал поезд и людей.
Тотчас же двинулись дальше. Колокол резко звонил. Это была чудовищная
работа, и дым часто отгонял их назад. К полудню им удалось проникнуть
почти до триста восьмидесятого километра, и тут они вдруг услыхали
отдаленный резкий смех. Ничего более жуткого, чем этот смех в безмолвной,
дымной штольне, им никогда не приходилось слышать. Они остолбенели и
затаили дыхание. Потом поспешили дальше. Смех становился все отчетливее.
Это был дикий, сумасшедший смех, какой слыхали иногда водолазы,
приближавшиеся к потерпевшей аварию подводной лодке, в которой задыхалась
команда.
Наконец они добрались до маленькой станции и проникли туда. Сквозь дым
они увидели двух, трех, четырех человек, катавшихся по земле, плясавших,
жутко кривлявшихся и все время пронзительно, неестественно хохотавших.
Воздух со свистом выходил из вентиляционной трубы, и благодаря этому
бедняги остались в живых. Рядом с ними находились кислородные аппараты -
они были нетронуты.
Несчастные взвыли от ужаса и попятились, когда вдруг увидели свет и
людей с масками на лицах. Убежав в угол, где, вытянувшись, лежал покойник,
они стали молиться и визжать от страха. Это были итальянцы.
- Есть тут кто-нибудь знающий итальянский язык? - спросил Аллан. -
Снимите маски.
Подошел один из врачей и, задыхаясь от кашля, стал разговаривать с
умалишенными.
- Что они говорят?
Врач, объятый ужасом, едва мог вымолвить слово.
- Если я их верно понял, им представляется, что они в аду! - с трудом
выговорил он.
- Так скажите им от имени бога, что мы пришли за ними, чтобы взять их в
рай! - крикнул Аллан.
Врач долго говорил, и они, наконец, поняли его.
Они плакали, падали на колени, молились и умоляюще Протягивали руки.
Но, когда к ним приблизились, они снова обезумели. Пришлось усмирять и
связывать каждого в отдельности. Один из них умер на обратном пути, двоих
свезли в дом умалишенных, четвертый же вскоре почувствовал себя лучше и
выздоровел.
Аллан в полусознательном состоянии вернулся из этой экспедиции на
станцию Смита. Неужели не будет конца ужасам? Он сидел, быстро дыша,
совершенно изнеможенный. Тридцать шесть часов провел он без сна.
Но напрасны были старания врачей заставить его покинуть туннель.
Дым полз дальше. Медленно, шаг за шагом, словно сознательное существо,
которое нащупывает дорогу, прежде чем двинуться вперед, пробирался он в
поперечные штольни, на станции, полз по потолку и заполнял все помещения.
Рудничные вентиляторы отсасывали его, насосы вгоняли миллионы кубических
метров свежего воздуха. И, наконец, почти незаметно дым начал редеть.
Аллан проснулся и больными, воспаленными глазами посмотрел на
молочно-белый дым. Он не сразу сообразил, где находится. Перед ним стояла
длинная низкая машина из блестящей стали и меди. Ее механизм бесшумно
вращался. До половины углубленное в землю маховое колесо как будто не
работало, но при более внимательном взгляде можно было заметить
скользившие вверх и вниз блестящие полоски. Колесо делало девятьсот
оборотов в минуту и было так точно выверено, что казалось неподвижным. Тут
Аллан сразу понял, где он. Он все еще был на станции Смита. В тумане
колыхалась чья-то фигура.
- Это вы, Смит?
Фигура приблизилась, и он узнал Робинсона.
- Я сменил Смита, Аллан, - сказал Робинсон, долговязый худой
американец.
- Я долго спал?
- Нет, всего час.
- Где остальные?
Робинсон сообщил, что все отправились расчищать путь. Дым рассеивается,
и в штольне уже немного легче дышать. На девятнадцатой станции (триста
восьмидесятый километр) остались в живых еще семь человек.
- Есть еще люди? Неужели в этой ужасной штольне еще остался кто-нибудь
в живых?
Робинсон рассказал дальше, что на девятнадцатой станции остался
инженер, по имени Штром, который обслуживает машины. Он спас еще шесть
человек, и все чувствуют себя хорошо. Инженеры еще не добрались до них, но
восстановили телефонное сообщение и говорили со станцией.
- Нет ли среди них Хобби?
- Нет.
Аллан опустил глаза. Помолчав, он спросил:
- Кто этот Штром?
Робинсон пожал плечами:
- Вот это и странно! Никто не знает. Он не туннельный инженер.
Тогда Аллан вспомнил, что Штром - электротехник, работавший на одной из
электрических станций Бермудских островов. Впоследствии выяснилось, что
Штром приехал лишь осмотреть туннель. Во время взрыва он был на участке
Бермана, за три километра от девятнадцатой станции. Эту станцию он
осматривал всего за час до катастрофы и, так как не очень доверял
обслуживавшей ее бригаде, тотчас же вернулся туда. Штром был единственным
человеком, который пошел _в глубь_ туннеля, вместо того чтобы бежать из
него.
Часа через два Аллан увидел его. Штром проработал сорок восемь часов,
но на его лице не было и следов утомления. Особенно бросилась в глаза
Аллану его аккуратная прическа. Штром был невысокого роста, узкогруд. Ему
не исполнилось еще и тридцати лет. Он был русский немец из прибалтийских
провинций. У него было неподвижное худое лицо, темные маленькие глаза и
острая черная бородка.
- Я хочу, чтобы мы стали друзьями, Штром! - сказал Аллан, пожимая руку
молодому человеку, поразившему его своей смелостью.
Но Штром только вежливо поклонился, лицо его сохранило свое
бесстрастное выражение.
Штром принял на свою станцию шесть отчаявшихся беглецов. Дверные щели
он законопатил промасленной паклей, так что воздух здесь был сравнительно
сносный. Штром непрерывно накачивал воздух и воду в горящие штольни. Но
ему удалось бы продержаться здесь еще не более трех часов, а потом он
задохнулся бы, - это он знал наверняка!
От этой дальней станции они должны были продвигаться уже пешком. Через
сошедшие с рельсов опрокинутые платформы, через груды камня, шпалы и
сломанные столбы шаг за шагом они ползли вперед в гущу дыма. Здесь трупы
лежали кучами! Дальше путь оказался свободным, и они быстро пошли вперед.
Вдруг Аллан остановился.
- Послушайте! - сказал он. - Кажется, чей-то голос!
Они остановились, прислушиваясь. Ни звука.
- Я ясно слышал голос! Прислушайтесь, а я буду звать.
И в самом деле, на возглас Аллана ответил тихий звук, словно далекий
голос из ночной тьмы.
- Кто-то находится в штольне! - взволнованно сказал Аллан.
Теперь и остальные услышали далекий, еле уловимый звук.
Продолжая звать и прислушиваться, они обыскали темную штольню. И
наконец в поперечной штольне, где как вихрь свистел вгоняемый воздух, они
наткнулись на _старика_, который сидел на земле, прислонясь головой к