Страница:
Мод смущенно улыбнулась.
- Ничего, - ответила она. - Я видела глупый сон. - Она уселась в кресло
и пригладила волосы. - Почему ты не ложишься, Мак?
- Эти письма должны уйти с завтрашним пароходом. Ты простудишься,
дорогая!
Мод покачала головой.
- О нет, - сказала она. - Напротив, здесь очень жарко. - Она смотрела
на Мака теперь уже ясными глазами. - Послушай, Мак, - продолжала она, -
почему ты не рассказываешь мне о своих делах с Ллойдом?
Аллан улыбнулся и медленно ответил:
- Ты меня не спрашивала, Мод. Да я и не хотел говорить, пока дело еще
висело в воздухе.
- А теперь ты мне расскажешь?
- Конечно, Мод!
Он принялся объяснять ей, о чем шла речь. Откинувшись на спинку дивана,
добродушно улыбаясь, он самым спокойным образом излагал ей свой проект,
как будто он собирался строить всего лишь какой-нибудь мост через
Ист-Ривер. Мод сидела в своем ночном одеянии изумленная, непонимающая. Но,
разобравшись, она не переставала изумляться. Ее глаза открывались все шире
и сверкали все ярче. Голова пылала. Она вдруг поняла смысл всей его работы
за последние годы, значение его опытов, моделей и чертежей. Она поняла и
то, почему он торопился с отъездом: ему нельзя было терять ни минуты.
Поняла, почему все письма должны быть отправлены с завтрашним пароходом.
Ей казалось, что она снова видит сон...
Аллан кончил, а она продолжала сидеть перед ним с широко раскрытыми
глазами, излучавшими изумление и восторг.
- Ну вот ты и узнала все, крошка Мод! - сказал Аллан и попросил ее
пойти спать.
Мод подошла к нему, крепко обняла и поцеловала в губы.
- Мак, мой Мак! - пролепетала она.
Когда же Аллан вновь попросил ее лечь, она тотчас послушалась и вышла,
совершенно опьяненная. У нее вдруг мелькнула мысль, что творение Мака не
менее величественно, чем симфонии, которые она сегодня слушала, не менее
величественно, но только в другом роде.
К удивлению Мака, несколько минут спустя Мод пришла опять. Она принесла
с собой одеяло. Шепнув мужу: "Работай, работай!" - она свернулась
калачиком рядом с ним на диване и, положив ему голову на колени, заснула.
Аллан прервал работу и взглянул на жену. Он нашел свою маленькую Мод
прекрасной и трогательной. Тысячу раз готов он был отдать за нее свою
жизнь.
Потом он снова взялся за перо.
В следующую среду Аллан, Мод и Эдит отплыли на быстроходном немецком
пароходе в Европу. Хобби сопровождал их. Он поехал прокатиться с ними "на
недельку".
Мод была в чудесном настроении, - она снова чувствовала себя девушкой.
Бодрое расположение духа не покидало ее за все время пути через зимний,
негостеприимный океан, несмотря на то, что с Маком она виделась только за
столом и по вечерам. Закутанная в меха, в тонких лакированных туфельках,
она прохаживалась взад и вперед по холодной палубе, смеясь и весело
болтая.
Хобби был самым популярным пассажиром на пароходе. Он чувствовал себя
дома везде: от кают врачей и кассиров до священного капитанского мостика.
Не было угла на всем судне, где с раннего утра до позднего вечера не
раздавался бы его звонкий, чуть гнусавый голос.
Аллана же не было ни видно, ни слышно. Он работал по целым дням. Две
пароходные машинистки во все время путешествия были заняты по горло
перепиской его корреспонденции. Сотни писем лежали незапечатанные с
надписанным адресом в его каюте. Он готовился к первой битве.
Прежде всего они направились в Париж. Оттуда - в Кале и Фолкстон, где,
после того как Англия преодолела свой смехотворный страх перед вторжением,
которое можно было бы пресечь одной батареей, началась постройка туннеля
под Ла-Маншем. Здесь Аллан провел три недели. Потом они поехали в Лондон,
Берлин, Эссен, Лейпциг, Франкфурт и снова в Париж. Во всех этих местах
Аллан жил по нескольку недель. До обеда он работал один, после обеда
ежедневно совещался с представителями крупных фирм, инженерами, техниками,
изобретателями, геологами, океанографами, статистиками, светилами в самых
разных областях знаний. Это была армия лучших умов всех европейских стран:
Франции, Англии, Германии, Италии, Норвегии, России.
По вечерам, если не было гостей, он ужинал наедине с Мод.
Мод все еще была в прекрасном настроении. Ее оживляла атмосфера труда и
предприимчивости, окружавшая Мака. Три года назад, вскоре после свадьбы,
они предприняли почти точно такое же путешествие, и тогда она очень
сердилась, что он большую часть времени отдавал чужим людям и каким-то
непонятным работам. Теперь, когда ей стал ясен смысл всех этих совещаний и
работ, ее отношение к ним, конечно, совершенно изменилось.
У Мод было много досуга, и она распределяла свое время самым тщательным
образом. Часть дня она посвящала ребенку, потом, - где бы они ни
находились, - осматривала музеи, храмы и другие достопримечательности. Во
время своего первого путешествия она не часто могла доставить себе
подобное удовольствие. Мак, конечно, сопровождал ее всюду, куда ей
хотелось пойти, но она скоро почувствовала, что его не слишком
интересовали все эти великолепные картины, скульптуры, старинные ткани и
украшения. Он любил осматривать машины, заводы, большие промышленные
сооружения, дирижабли, технические музеи, но ведь в этом она ничего не
смыслила...
Теперь же у Мод было много свободного времени, и она восторгалась
тысячью великолепных вещей, которые так привлекали ее в Европе. Она
пользовалась всяким случаем, чтобы пойти в концерт или театр. Она
насыщалась впечатлениями, которых ей недоставало в Америке. Часами бродила
она по старым улицам, по узким переулкам, фотографировала каждую лавчонку,
казавшуюся ей "восхитительной", и каждую старую, покосившуюся крышу. Она
покупала книги, репродукции и открытки с видами старых и новых зданий.
Открытки предназначались Хобби, который ее об этом просил. Она прилагала
много стараний, чтобы собрать подходящий материал, но ведь для Хобби,
которого она любила, ей никакой труд не казался тяжелым.
В Париже Аллан оставил ее на неделю одну. Близ Нанта, в
Ле-Сабль-д'Олонне, на берегу Бискайского залива, у него была назначена
встреча с землемерами и целым отрядом агентов. Потом вместе с землемерами,
инженерами и агентами они отплыли к Азорским островам, где Аллан больше
трех недель работал на островах Фаяль, Сан-Жоржи и Пику, в то время как
Мод наслаждалась вместе с Эдит самой прекрасной весной в своей жизни. С
Азорских островов единственными пассажирами на грузовом пароходе (Мод была
этим особенно довольна) они пересекли Атлантический океан, направляясь к
Бермудским островам. Здесь в Гамильтоне они, к своей великой радости,
встретили Хобби, предпринявшего это маленькое путешествие, чтобы
повидаться с ними. Дела на Бермудских островах были быстро закончены, и в
июне они вернулись в Америку. Аллан снял виллу в Бронксе и продолжал ту же
напряженную деятельность, что и в Лондоне, Париже и Берлине. Ежедневно он
совещался с агентами, инженерами, учеными со всех концов Соединенных
Штатов. Его частые долгие беседы с Ллойдом обратили на него внимание
прессы. Журналисты принюхивались, как гиены, почуявшие падаль. Слухи о
каком-то доселе неслыханном предприятии носились по Нью-Йорку. Но Аллан и
его доверенные лица молчали. Мод, у которой хотели выведать тайну,
смеялась и тоже молчала.
В конце августа подготовительные работы были закончены. Ллойд разослал
тридцати главным представителям капитала, крупной промышленности и банков
приглашения на конференцию; эти приглашения он написал собственноручно и
отправил их со специальными курьерами, чтобы подчеркнуть значение
совещания.
Знаменательная конференция состоялась восемнадцатого сентября в отеле
"Атлантик", на Бродвее.
В эти дни Нью-Йорк был охвачен нестерпимым зноем, и Аллан решил
устроить конференцию на крыше отеля.
Большинство приглашенных жило вне города, и некоторые из них прибыли
еще накануне, остальные - в течение дня.
Они прикатили в громадных запыленных дорожных автомобилях, с женами,
дочерьми и сыновьями, из своих летних резиденций в Вермонте, Нью-Гэмпшире,
Мэне, Массачусетсе и Пенсильвании. Молчаливые, неприступные джентльмены
примчались из Сент-Луиса, Чикаго и Цинциннати в курьерских поездах, не
обращавших внимания ни на какие станции. Роскошные яхты стояли на Гудзоне.
Три жителя Чикаго - Килгаллан, Мюлленбах и Ч.Моррис - прибыли воздушным
экспрессом, пролетевшим семьсот миль от Чикаго до Нью-Йорка за восемь
часов, а спортсмен Вандерштифт под вечер спустился на крышу отеля
"Атлантик" на своем моноплане. Иные пришли в отель пешком, как незаметные
приезжие, со скромным портфелем в руках.
Но они пришли. Ллойд позвал их по делу первостепенной важности, и
солидарность, которую деньги скрепляют больше, чем кровное родство, не
позволяла им уклониться. Они явились не только потому, что чуяли выгодное
дело (могло ведь даже случиться, что от них потребовали бы жертв!), а
прежде всего потому, что рассчитывали помочь осуществлению проекта,
который мог дать пищу духу предприимчивости, создавшему их величие. В
своем послании Ллойд назвал этот таинственный проект "самым великим и
самым смелым проектом всех времен". Этого было бы достаточно, чтобы
вытащить их даже из ада, ибо созидание новых предприятий было для них
почти так же важно, как сама жизнь.
Столь многолюдный съезд финансовых воротил не мог остаться
незамеченным, так как каждый их шаг немедленно регистрировался с помощью
сложной системы сигнализации. Уже с утра биржу слегка лихорадило.
Правильно и вовремя сделанная ставка могла теперь принести состояние!
Пресса опубликовала имена прибывших в отель "Атлантик", не забыв
прибавить, сколько каждый из них "стоил". К пяти часам вечера общая цифра
составляла уже миллиарды. Во всяком случае предстояло нечто из ряда вон
выходящее - гигантская, битва, капиталов! Некоторые газеты делали вид,
будто их, представители только что вернулись с завтрака у Ллойда и по
горло полны информацией, но Ллойд, мол, зажал им рот. Другие шли дальше и
сообщали, что их друг Ллойд доверил им за десертом. Не предстоит, писали
они, ничего особенного: речь идет об электрической однорельсовой
скоростной дороге, которую собираются проложить от Чикаго до
Сан-Франциско; сетью воздушных сообщений предполагают покрыть все
пространство Соединенных Штатов, чтобы в любой город можно было полететь
так же просто, как теперь в Бостон, Чикаго, Буффало и Сент-Луис; план
Хобби превратить Нью-Йорк в американскую Венецию близок к осуществлению.
Репортеры шныряли вокруг отеля, как ищейки на слежке. Они продавливали
каблуками ямы в размягченном асфальте Бродвея и до тех пор таращили глаза
на все тридцать шесть этажей отеля "Атлантик", пока блеск оштукатуренных
стен не вызывал в их мозгу галлюцинаций.
Одному пройдохе пришла в голову гениальная мысль пробраться в отель в
качестве монтера телефонной сети, - и не только в отель, но даже в комнаты
миллиардеров. Здесь он стал возиться с телефонными аппаратами, надеясь
подхватить какое-нибудь словечко. Но управляющий отелем обнаружил
репортера и вежливо указал на то, что все аппараты в порядке.
Излучая зной, распространяя нервную атмосферу ожидания, высился над
площадью белостенный безмолвный гигант. Наступил вечер, а он все еще
безмолвствовал. Уже попавшийся раз пройдоха с отчаяния решил, прилепив
усы, вернуться в отель в роли механика Вандерштифта, - ему, мол,
понадобилось кое-что проверить в находящемся на крыше моноплане. Но
управляющий, вежливо улыбаясь, сказал, что аппарат Вандерштифта для
беспроволочного телеграфирования также в полном порядке.
Тогда отчаянный репортер вышел на улицу и внезапно куда-то исчез, чтобы
изобрести что-нибудь новое. Через час он подъехал в качестве туриста на
автомобиле, полном чемоданов, оклеенных этикетками, и потребовал комнату в
тридцать шестом этаже. Но так как тридцать шестой этаж был занят
прислугой, ему пришлось удовлетвориться комнатой N_3512, которую
управляющий предложил с предупредительной деловитостью. Тут репортер дал
бою китайцу взятку с тем, чтобы тот поставил на крыше среди посаженных в
кадках растений едва заметный аппарат, величиной не больше кодака. Однако
репортер не принял во внимание, что "алланит" - твердая сталь, которую не
пробивает никакой снаряд.
Аллан дал точные инструкции, и управляющий поручился, что они будут
выполнены. Как только все приглашенные собрались в саду на крыше, лифт
перестал подниматься выше тридцать пятого этажа. Боям было приказано не
покидать сада до ухода последнего гостя. Лишь шести представителям прессы
и трем фотографам разрешен был вход (Аллан нуждался в них столько же,
сколько они в нем), но лишь после того, как они дали честное слово, что не
будут сноситься во время конференции с внешним миром.
За несколько минут до девяти Аллан сам явился на крышу, - он должен был
убедиться, что все его распоряжения исполнены. Он сразу же заметил среди
веток лаврового дерева пронесенный контрабандой беспроволочный телефон, и
через четверть часа пройдоха получил его в изящно завязанном пакете,
посланном с нарочным в номер 3512. Собственно говоря, репортер не был
удивлен, так как в приемник ясно слышал, как недовольный голос сказал:
"Уберите эту штуку!"
С девяти часов зашевелился лифт.
Приглашенные, обливаясь потом, пыхтя, выбирались из коробки отеля,
раскаленной, несмотря на все охлаждающие приспособления. Из ада они
попадали в чистилище. Каждый выходящий из лифта отскакивал от пышущей
жаром стены и торопливо снимал пиджак, предварительно спросив разрешения у
присутствующих дам. Дамы эти были: Мод, веселая, цветущая, вся в белом, и
миссис Браун, старая, маленькая, бедно одетая женщина с желтым лицом и
недоверчивым взором глуховатых скряг. Это была самая богатая женщина
Соединенных Штатов, печально известная ростовщица.
Приглашенные все без исключения были знакомы друг с другом. Они
встречались в разных боях, годами сражались плечо к плечу или друг против
друга. Их взаимное уважение было не слишком велико, но они ценили Друг
друга. Все они были уже седые или с проседью, солидные, важные, величаво
спокойные, точно осень; у большинства из них было добродушное,
приветливое, даже немного детское выражение глаз. Они стояли группами,
болтали, шутили или прохаживались парами взад и вперед, беседуя
вполголоса. Молчаливые, неприступные джентльмены спокойно уселись в
английские кресла и холодно, задумчиво, с недовольным выражением лица
смотрели на разостланный на полу персидский ковер. Время от времени они
поглядывали на часы и на лифт, все еще поднимавший запоздавших...
Внизу клокотал Нью-Йорк, и, казалось, от этого клокотания удваивался
зной. Нью-Йорк потел, как боец после схватки. Он пыхтел, как паровоз,
проделавший свои триста миль и отдыхавший в депо. Автомобили, вязнувшие в
мягком асфальте мостовых, гудели и шипели в ущелье Бродвея; трамвайные
вагоны нагоняли друг друга, давали сигналы; откуда-то издали доносился
пронзительный звон: по улице мчались пожарные. Гул, как от гигантских
колоколов, стоял в воздухе и смешивался с отдаленными криками, как будто
где-то вдали убивали толпы людей.
Темную знойную ночь озаряли сверкавшие огни, и на первый взгляд трудно
было определить, светили они с неба или с земли. С крыши был виден кусок
двадцатикилометрового ущелья Бродвея, делившего весь Нью-Йорк на две
части. Оно зияло, как раскаленная плавильная печь, где взметались
разноцветные искры, а по дну неслись микроскопические частички золы -
люди. Ближайшая боковая улица ослепляла, словно поток жидкого свинца. Над
более отдаленными поперечными улицами повис серебристый туман.
Призрачно-белые тянулись ввысь одинокие небоскребы, залитые огнями
площадей. В других местах группы домов-башен тесно жались друг к другу,
мрачные, безмолвные, как могильные камни, вознесшиеся над затерянными
внизу приземистыми карликовыми хижинами в двенадцать и пятнадцать этажей.
В отдалении на небе мерцали уходящие ввысь бесчисленные линии освещенных
окон, самих же зданий не было видно. То тут, то там над сорокаэтажными
башнями полыхало зарево: отсвет садов на крышах "Реджиса",
"Метрополитена", "Уолдорф-Астории", "Рипэблика". На горизонте тлело кольцо
тусклых пожаров: Хобокен, Джерси-сити, Бруклин, Восточный Нью-Йорк. В
расселине между двумя темными небоскребами каждую минуту вспыхивал двойной
луч, как световые нити электрической искры, проскакивавшей от стены к
стене - надземная дорога Шестой улицы.
Отель был окружен ночным фейерверком: беспрерывно с улиц взлетали к
небу световые фонтаны и снопы разноцветных лучей. Молния разорвала сверху
донизу небоскреб и зажгла гигантский башмак. Запылал дом, и в пламени
появился красный "Даремский бык" - марка курительного табака. Ракеты
мчались ввысь, взрывались и чертили заклинания. Фиолетовое солнце, как
обезумевшее, кружилось высоко в воздухе и сыпало искры над Манхэттеном.
Бледные конусы прожекторов тянулись к горизонту, освещая белые пустыни
домов. Высоко в небе над сверкавшим Нью-Йорком стояли бледные, незаметные,
несчастные, побежденные звезды и луна.
Из Баттери приплыл рекламный дирижабль с мягким жужжанием пропеллеров и
двумя большими совиными глазами. А на животе совы сменялись слова:
"Здоровье! - Успех! - Влияние! - Богатство! - Пайн-стрит, 14!"
Внизу же, на глубине тридцати шести этажей, вокруг громады отеля
колыхалось море шляп. Репортеры, агенты, маклеры, зеваки в ослепительном,
скрадывавшем тени световом потоке нетерпеливо сновали взад и вперед,
обратив взоры к гирлянде огней висячего сада. Сквозь лихорадочную
сумятицу, бушевавшую вокруг отеля, ясно доносились наверх выкрики
бродвейских крыс-газетчиков: "Экстренный выпуск! Экстренный выпуск!"
"Уорлд" в последнюю минуту пустил в ход свой последний и лучший козырь и
заткнул за пояс все остальные газеты. "Уорлд" был всеведущ и в точности
знал содержание проекта, который обсуждали потевшие наверху миллиардеры:
это проект подводной почты-молнии! "A.-E.-L.М.! - America-Europe -
Lightning Mail!"
Из Америки в Европу будут проложены мощные трубы, и по ним с бешеной
скоростью полетят письма, точно так же, как давлением воздуха они
пересылаются по подземным трубам из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Через
Бермудские и Азорские острова! Весь путь - три часа! ("Уорлд", как мы
видим, точно проследил маршрут путешествия Аллана.)
Даже самые спокойные нервы на крыше отеля не могли не поддаться влиянию
лихорадочно взволнованной улицы, бурлившего и сверкавшего Нью-Йорка и
зноя. Чем дольше приходилось ждать, тем сильнее охватывало всех волнение,
и они легко вздохнули лишь тогда, когда белокурый Хобби с важным видом
открыл собрание.
Размахивая телеграммой, Хобби сказал, что Ч.Х.Ллойд сожалеет о
невозможности для него из-за болезни лично приветствовать собравшихся.
Ллойд поручил ему познакомить их с господином Маком Алланом, долголетним
сотрудником компании "Эдисон-Уоркс" и изобретателем алмазной стали
"алланит".
- Вот он! - Хобби указал на Мака, который сидел рядом с Мод в
соломенном кресле, без пиджака, как и все присутствующие. Господин Аллан
желает им кое-что сообщите Он намерен предложить проект, который, как
известно, Ч.Х.Ллойд назвал самым великим и самым смелым проектом всех
времен. У господина Аллана хватит ума и силы, чтобы привести проект в
исполнение, но для этого ему необходимы их деньги.
- Go on, Mac! [Начинай, Мак! (англ.)] - добавил он, обращаясь к Аллану.
Аллан поднялся.
Но Хобби жестом остановил его и, бросив взгляд на телеграмму, добавил:
- Я забыл сказать... В случае согласия собрания осуществить проект
Ч.Х.Ллойд подписывается на двадцать пять миллионов долларов.
- Now, my boy! [Ну, мой мальчик! (англ.)] - шепнул он Аллану.
Аллан занял место Хобби. Тишина становилась удушливой и гнетущей. Улица
волновалась все больше и шумнее. Все взоры были обращены на Аллана: так
вот как выглядит тот, кто утверждает, что может сообщить им нечто
необыкновенное. (Мод от напряжения и страха даже открыла рот.) Аллан ничем
не выразил аудитории своего почтения. Он обвел собрание спокойным
взглядом, и никто не заметил охватившего его острого возбуждения. Не
пустяк было сунуть голову в пасть этим людям, и к тому же он был что
угодно, только не оратор. Впервые довелось ему говорить перед столь
большим и изысканным собранием. Однако голос его с самого начала звучал
ясно и спокойно.
Он начал с того, что боится разочаровать собрание после заинтриговавших
всех слов Ч.Х.Ллойда. Его проект едва ли может быть признан более
грандиозным, чем Панамский канал или соединяющий Цейлон с Индией мост сэра
Роджерса через Полкский пролив. Его проект, собственно говоря, даже прост.
Аллан вынул из широкого кармана брюк кусок мела и провел две черты на
стоявшей перед ним доске. Вот это Америка, а это Европа! Он обязуется в
пятнадцать лет построить подводный туннель, который соединит оба материка
и по которому пойдут поезда, покрывающие расстояние между Америкой и
Европой в двадцать четыре часа! В этом и заключается его проект.
В этот миг вспыхнул магний, который держали наготове фоторепортеры,
открывшие свой огонь, и Аллан сделал короткую паузу. С улицы доносился
шум, - там знали, что наверху началось сражение.
Вначале проект Аллана, знаменовавший эпоху в истории двух материков и
необычайный даже для этого века прогресса, по-видимому, не произвел на
слушателей ни малейшего впечатления. Кое-кто был даже разочарован, - им
показалось, что они уже когда-то слышали об этом проекте, он носился в
воздухе, как многие другие. И все же никто не мог бы пятьдесят - да что
там говорить! - двадцать лет назад предложить его без риска вызвать смех.
Здесь были люди, которые за несколько мгновений, нужных для того, чтобы
завести свои часы, зарабатывали больше, чем другие за месяц, здесь были
люди, которые не дрогнули бы, если бы завтра наша планета разорвалась, как
бомба, но здесь не было ни одного, кто позволил бы, чтобы его заставили
скучать. И этого они боялись больше всего, - ведь, право, Ч.Х.Ллойд тоже
способен ошибиться! Этот малый мог бы преподнести собранию какую-нибудь
выкопанную им старую историю, вроде орошения Сахары или что-нибудь
подобное. Его проект, по крайней мере, не был скучен. А это уже хорошо!
Молчаливые, неприступные джентльмены вздохнули с облегчением.
Аллан и не ждал, что ошеломит аудиторию своим проектом, и был вполне
доволен впечатлением, произведенным началом доклада. Пока он не имел
основания требовать большего. Свою идею он мог бы развить перед
слушателями постепенно, но предпочел выстрелить ею, словно картечью, чтобы
сразу пробить панцирь напускного равнодушия, способного обескуражить
любого оратора, - панцирь, выкованный из флегматичности, сдержанности,
вялости, расчета и сопротивления. Ему необходимо было заставить эти семь
миллиардов выслушать его. В этом, именно в этом заключалась его первая
задача. И, по-видимому, она ему удалась. Кожаные кресла заскрипели,
некоторые гости усаживались поудобнее, зажигали сигары. Миссис Браун
наставила свою слуховую трубку. Виттерштейнер из Нью-йоркского
центрального банка шепнул что-то на ухо И.О.Морзе, медному королю. И Аллан
продолжал бодрее и увереннее.
Туннель должен начинаться на сто километров южнее Нью-Йорка, у берегов
Нью-Джерси, пройти под Бермудскими и Азорскими островами, коснуться
северной части Испании и подняться на французском побережье Бискайского
залива. Обе океанские станции, бермудская и азорская, необходимы по
техническим причинам. Совместно с американской и двумя европейскими они
образуют пять исходных точек для штолен туннеля. Кроме того, океанские
станции будут иметь огромное значение для рентабельности туннеля: станция
Бермудских островов захватит все пассажирское движение и почту
мексиканского бассейна, Вест-Индии, Центральной Америки и Панамского
канала, станция Азорских островов завоюет все перевозки из Южной Америки и
Африки. Океанские станции станут узловыми пунктами мировых путей
сообщения, не менее важными, чем Нью-Йорк и Лондон. Без особых
комментариев ясно, какую роль сыграют на земном шаре американская и
европейские станции! Отдельные государства будут вынуждены дать согласие
на постройку туннеля. Больше того, он, Мак Аллан, заставит их допустить на
биржу бумаги туннельного синдиката, если они не хотят причинить своей
промышленности миллиардные убытки.
- Туннель под Беринговом проливом, начатый три года назад, - сказал
Аллан, - туннель Дувр - Кале, заканчиваемый в этом году, в достаточной
степени показали, что сооружение подводных туннелей не представляет
трудностей для современной техники. Длина туннеля Дувр - Кале - около
пятидесяти километров. Длина моего туннеля - около пяти тысяч километров.
Моя задача поэтому заключается лишь в том, чтобы в стократном масштабе
повторить работу англичан и французов. Это, конечно, неминуемо повлечет за
собой и рост трудностей. Но не мне вам напоминать, что современный человек
чувствует себя _дома_ везде, где он может поставить машину! В финансовом
отношении осуществление проекта зависит от вашего согласия. Ваших личных
денег, как говорил Хобби, мне не нужно, - я собираюсь устроить туннель на
- Ничего, - ответила она. - Я видела глупый сон. - Она уселась в кресло
и пригладила волосы. - Почему ты не ложишься, Мак?
- Эти письма должны уйти с завтрашним пароходом. Ты простудишься,
дорогая!
Мод покачала головой.
- О нет, - сказала она. - Напротив, здесь очень жарко. - Она смотрела
на Мака теперь уже ясными глазами. - Послушай, Мак, - продолжала она, -
почему ты не рассказываешь мне о своих делах с Ллойдом?
Аллан улыбнулся и медленно ответил:
- Ты меня не спрашивала, Мод. Да я и не хотел говорить, пока дело еще
висело в воздухе.
- А теперь ты мне расскажешь?
- Конечно, Мод!
Он принялся объяснять ей, о чем шла речь. Откинувшись на спинку дивана,
добродушно улыбаясь, он самым спокойным образом излагал ей свой проект,
как будто он собирался строить всего лишь какой-нибудь мост через
Ист-Ривер. Мод сидела в своем ночном одеянии изумленная, непонимающая. Но,
разобравшись, она не переставала изумляться. Ее глаза открывались все шире
и сверкали все ярче. Голова пылала. Она вдруг поняла смысл всей его работы
за последние годы, значение его опытов, моделей и чертежей. Она поняла и
то, почему он торопился с отъездом: ему нельзя было терять ни минуты.
Поняла, почему все письма должны быть отправлены с завтрашним пароходом.
Ей казалось, что она снова видит сон...
Аллан кончил, а она продолжала сидеть перед ним с широко раскрытыми
глазами, излучавшими изумление и восторг.
- Ну вот ты и узнала все, крошка Мод! - сказал Аллан и попросил ее
пойти спать.
Мод подошла к нему, крепко обняла и поцеловала в губы.
- Мак, мой Мак! - пролепетала она.
Когда же Аллан вновь попросил ее лечь, она тотчас послушалась и вышла,
совершенно опьяненная. У нее вдруг мелькнула мысль, что творение Мака не
менее величественно, чем симфонии, которые она сегодня слушала, не менее
величественно, но только в другом роде.
К удивлению Мака, несколько минут спустя Мод пришла опять. Она принесла
с собой одеяло. Шепнув мужу: "Работай, работай!" - она свернулась
калачиком рядом с ним на диване и, положив ему голову на колени, заснула.
Аллан прервал работу и взглянул на жену. Он нашел свою маленькую Мод
прекрасной и трогательной. Тысячу раз готов он был отдать за нее свою
жизнь.
Потом он снова взялся за перо.
В следующую среду Аллан, Мод и Эдит отплыли на быстроходном немецком
пароходе в Европу. Хобби сопровождал их. Он поехал прокатиться с ними "на
недельку".
Мод была в чудесном настроении, - она снова чувствовала себя девушкой.
Бодрое расположение духа не покидало ее за все время пути через зимний,
негостеприимный океан, несмотря на то, что с Маком она виделась только за
столом и по вечерам. Закутанная в меха, в тонких лакированных туфельках,
она прохаживалась взад и вперед по холодной палубе, смеясь и весело
болтая.
Хобби был самым популярным пассажиром на пароходе. Он чувствовал себя
дома везде: от кают врачей и кассиров до священного капитанского мостика.
Не было угла на всем судне, где с раннего утра до позднего вечера не
раздавался бы его звонкий, чуть гнусавый голос.
Аллана же не было ни видно, ни слышно. Он работал по целым дням. Две
пароходные машинистки во все время путешествия были заняты по горло
перепиской его корреспонденции. Сотни писем лежали незапечатанные с
надписанным адресом в его каюте. Он готовился к первой битве.
Прежде всего они направились в Париж. Оттуда - в Кале и Фолкстон, где,
после того как Англия преодолела свой смехотворный страх перед вторжением,
которое можно было бы пресечь одной батареей, началась постройка туннеля
под Ла-Маншем. Здесь Аллан провел три недели. Потом они поехали в Лондон,
Берлин, Эссен, Лейпциг, Франкфурт и снова в Париж. Во всех этих местах
Аллан жил по нескольку недель. До обеда он работал один, после обеда
ежедневно совещался с представителями крупных фирм, инженерами, техниками,
изобретателями, геологами, океанографами, статистиками, светилами в самых
разных областях знаний. Это была армия лучших умов всех европейских стран:
Франции, Англии, Германии, Италии, Норвегии, России.
По вечерам, если не было гостей, он ужинал наедине с Мод.
Мод все еще была в прекрасном настроении. Ее оживляла атмосфера труда и
предприимчивости, окружавшая Мака. Три года назад, вскоре после свадьбы,
они предприняли почти точно такое же путешествие, и тогда она очень
сердилась, что он большую часть времени отдавал чужим людям и каким-то
непонятным работам. Теперь, когда ей стал ясен смысл всех этих совещаний и
работ, ее отношение к ним, конечно, совершенно изменилось.
У Мод было много досуга, и она распределяла свое время самым тщательным
образом. Часть дня она посвящала ребенку, потом, - где бы они ни
находились, - осматривала музеи, храмы и другие достопримечательности. Во
время своего первого путешествия она не часто могла доставить себе
подобное удовольствие. Мак, конечно, сопровождал ее всюду, куда ей
хотелось пойти, но она скоро почувствовала, что его не слишком
интересовали все эти великолепные картины, скульптуры, старинные ткани и
украшения. Он любил осматривать машины, заводы, большие промышленные
сооружения, дирижабли, технические музеи, но ведь в этом она ничего не
смыслила...
Теперь же у Мод было много свободного времени, и она восторгалась
тысячью великолепных вещей, которые так привлекали ее в Европе. Она
пользовалась всяким случаем, чтобы пойти в концерт или театр. Она
насыщалась впечатлениями, которых ей недоставало в Америке. Часами бродила
она по старым улицам, по узким переулкам, фотографировала каждую лавчонку,
казавшуюся ей "восхитительной", и каждую старую, покосившуюся крышу. Она
покупала книги, репродукции и открытки с видами старых и новых зданий.
Открытки предназначались Хобби, который ее об этом просил. Она прилагала
много стараний, чтобы собрать подходящий материал, но ведь для Хобби,
которого она любила, ей никакой труд не казался тяжелым.
В Париже Аллан оставил ее на неделю одну. Близ Нанта, в
Ле-Сабль-д'Олонне, на берегу Бискайского залива, у него была назначена
встреча с землемерами и целым отрядом агентов. Потом вместе с землемерами,
инженерами и агентами они отплыли к Азорским островам, где Аллан больше
трех недель работал на островах Фаяль, Сан-Жоржи и Пику, в то время как
Мод наслаждалась вместе с Эдит самой прекрасной весной в своей жизни. С
Азорских островов единственными пассажирами на грузовом пароходе (Мод была
этим особенно довольна) они пересекли Атлантический океан, направляясь к
Бермудским островам. Здесь в Гамильтоне они, к своей великой радости,
встретили Хобби, предпринявшего это маленькое путешествие, чтобы
повидаться с ними. Дела на Бермудских островах были быстро закончены, и в
июне они вернулись в Америку. Аллан снял виллу в Бронксе и продолжал ту же
напряженную деятельность, что и в Лондоне, Париже и Берлине. Ежедневно он
совещался с агентами, инженерами, учеными со всех концов Соединенных
Штатов. Его частые долгие беседы с Ллойдом обратили на него внимание
прессы. Журналисты принюхивались, как гиены, почуявшие падаль. Слухи о
каком-то доселе неслыханном предприятии носились по Нью-Йорку. Но Аллан и
его доверенные лица молчали. Мод, у которой хотели выведать тайну,
смеялась и тоже молчала.
В конце августа подготовительные работы были закончены. Ллойд разослал
тридцати главным представителям капитала, крупной промышленности и банков
приглашения на конференцию; эти приглашения он написал собственноручно и
отправил их со специальными курьерами, чтобы подчеркнуть значение
совещания.
Знаменательная конференция состоялась восемнадцатого сентября в отеле
"Атлантик", на Бродвее.
В эти дни Нью-Йорк был охвачен нестерпимым зноем, и Аллан решил
устроить конференцию на крыше отеля.
Большинство приглашенных жило вне города, и некоторые из них прибыли
еще накануне, остальные - в течение дня.
Они прикатили в громадных запыленных дорожных автомобилях, с женами,
дочерьми и сыновьями, из своих летних резиденций в Вермонте, Нью-Гэмпшире,
Мэне, Массачусетсе и Пенсильвании. Молчаливые, неприступные джентльмены
примчались из Сент-Луиса, Чикаго и Цинциннати в курьерских поездах, не
обращавших внимания ни на какие станции. Роскошные яхты стояли на Гудзоне.
Три жителя Чикаго - Килгаллан, Мюлленбах и Ч.Моррис - прибыли воздушным
экспрессом, пролетевшим семьсот миль от Чикаго до Нью-Йорка за восемь
часов, а спортсмен Вандерштифт под вечер спустился на крышу отеля
"Атлантик" на своем моноплане. Иные пришли в отель пешком, как незаметные
приезжие, со скромным портфелем в руках.
Но они пришли. Ллойд позвал их по делу первостепенной важности, и
солидарность, которую деньги скрепляют больше, чем кровное родство, не
позволяла им уклониться. Они явились не только потому, что чуяли выгодное
дело (могло ведь даже случиться, что от них потребовали бы жертв!), а
прежде всего потому, что рассчитывали помочь осуществлению проекта,
который мог дать пищу духу предприимчивости, создавшему их величие. В
своем послании Ллойд назвал этот таинственный проект "самым великим и
самым смелым проектом всех времен". Этого было бы достаточно, чтобы
вытащить их даже из ада, ибо созидание новых предприятий было для них
почти так же важно, как сама жизнь.
Столь многолюдный съезд финансовых воротил не мог остаться
незамеченным, так как каждый их шаг немедленно регистрировался с помощью
сложной системы сигнализации. Уже с утра биржу слегка лихорадило.
Правильно и вовремя сделанная ставка могла теперь принести состояние!
Пресса опубликовала имена прибывших в отель "Атлантик", не забыв
прибавить, сколько каждый из них "стоил". К пяти часам вечера общая цифра
составляла уже миллиарды. Во всяком случае предстояло нечто из ряда вон
выходящее - гигантская, битва, капиталов! Некоторые газеты делали вид,
будто их, представители только что вернулись с завтрака у Ллойда и по
горло полны информацией, но Ллойд, мол, зажал им рот. Другие шли дальше и
сообщали, что их друг Ллойд доверил им за десертом. Не предстоит, писали
они, ничего особенного: речь идет об электрической однорельсовой
скоростной дороге, которую собираются проложить от Чикаго до
Сан-Франциско; сетью воздушных сообщений предполагают покрыть все
пространство Соединенных Штатов, чтобы в любой город можно было полететь
так же просто, как теперь в Бостон, Чикаго, Буффало и Сент-Луис; план
Хобби превратить Нью-Йорк в американскую Венецию близок к осуществлению.
Репортеры шныряли вокруг отеля, как ищейки на слежке. Они продавливали
каблуками ямы в размягченном асфальте Бродвея и до тех пор таращили глаза
на все тридцать шесть этажей отеля "Атлантик", пока блеск оштукатуренных
стен не вызывал в их мозгу галлюцинаций.
Одному пройдохе пришла в голову гениальная мысль пробраться в отель в
качестве монтера телефонной сети, - и не только в отель, но даже в комнаты
миллиардеров. Здесь он стал возиться с телефонными аппаратами, надеясь
подхватить какое-нибудь словечко. Но управляющий отелем обнаружил
репортера и вежливо указал на то, что все аппараты в порядке.
Излучая зной, распространяя нервную атмосферу ожидания, высился над
площадью белостенный безмолвный гигант. Наступил вечер, а он все еще
безмолвствовал. Уже попавшийся раз пройдоха с отчаяния решил, прилепив
усы, вернуться в отель в роли механика Вандерштифта, - ему, мол,
понадобилось кое-что проверить в находящемся на крыше моноплане. Но
управляющий, вежливо улыбаясь, сказал, что аппарат Вандерштифта для
беспроволочного телеграфирования также в полном порядке.
Тогда отчаянный репортер вышел на улицу и внезапно куда-то исчез, чтобы
изобрести что-нибудь новое. Через час он подъехал в качестве туриста на
автомобиле, полном чемоданов, оклеенных этикетками, и потребовал комнату в
тридцать шестом этаже. Но так как тридцать шестой этаж был занят
прислугой, ему пришлось удовлетвориться комнатой N_3512, которую
управляющий предложил с предупредительной деловитостью. Тут репортер дал
бою китайцу взятку с тем, чтобы тот поставил на крыше среди посаженных в
кадках растений едва заметный аппарат, величиной не больше кодака. Однако
репортер не принял во внимание, что "алланит" - твердая сталь, которую не
пробивает никакой снаряд.
Аллан дал точные инструкции, и управляющий поручился, что они будут
выполнены. Как только все приглашенные собрались в саду на крыше, лифт
перестал подниматься выше тридцать пятого этажа. Боям было приказано не
покидать сада до ухода последнего гостя. Лишь шести представителям прессы
и трем фотографам разрешен был вход (Аллан нуждался в них столько же,
сколько они в нем), но лишь после того, как они дали честное слово, что не
будут сноситься во время конференции с внешним миром.
За несколько минут до девяти Аллан сам явился на крышу, - он должен был
убедиться, что все его распоряжения исполнены. Он сразу же заметил среди
веток лаврового дерева пронесенный контрабандой беспроволочный телефон, и
через четверть часа пройдоха получил его в изящно завязанном пакете,
посланном с нарочным в номер 3512. Собственно говоря, репортер не был
удивлен, так как в приемник ясно слышал, как недовольный голос сказал:
"Уберите эту штуку!"
С девяти часов зашевелился лифт.
Приглашенные, обливаясь потом, пыхтя, выбирались из коробки отеля,
раскаленной, несмотря на все охлаждающие приспособления. Из ада они
попадали в чистилище. Каждый выходящий из лифта отскакивал от пышущей
жаром стены и торопливо снимал пиджак, предварительно спросив разрешения у
присутствующих дам. Дамы эти были: Мод, веселая, цветущая, вся в белом, и
миссис Браун, старая, маленькая, бедно одетая женщина с желтым лицом и
недоверчивым взором глуховатых скряг. Это была самая богатая женщина
Соединенных Штатов, печально известная ростовщица.
Приглашенные все без исключения были знакомы друг с другом. Они
встречались в разных боях, годами сражались плечо к плечу или друг против
друга. Их взаимное уважение было не слишком велико, но они ценили Друг
друга. Все они были уже седые или с проседью, солидные, важные, величаво
спокойные, точно осень; у большинства из них было добродушное,
приветливое, даже немного детское выражение глаз. Они стояли группами,
болтали, шутили или прохаживались парами взад и вперед, беседуя
вполголоса. Молчаливые, неприступные джентльмены спокойно уселись в
английские кресла и холодно, задумчиво, с недовольным выражением лица
смотрели на разостланный на полу персидский ковер. Время от времени они
поглядывали на часы и на лифт, все еще поднимавший запоздавших...
Внизу клокотал Нью-Йорк, и, казалось, от этого клокотания удваивался
зной. Нью-Йорк потел, как боец после схватки. Он пыхтел, как паровоз,
проделавший свои триста миль и отдыхавший в депо. Автомобили, вязнувшие в
мягком асфальте мостовых, гудели и шипели в ущелье Бродвея; трамвайные
вагоны нагоняли друг друга, давали сигналы; откуда-то издали доносился
пронзительный звон: по улице мчались пожарные. Гул, как от гигантских
колоколов, стоял в воздухе и смешивался с отдаленными криками, как будто
где-то вдали убивали толпы людей.
Темную знойную ночь озаряли сверкавшие огни, и на первый взгляд трудно
было определить, светили они с неба или с земли. С крыши был виден кусок
двадцатикилометрового ущелья Бродвея, делившего весь Нью-Йорк на две
части. Оно зияло, как раскаленная плавильная печь, где взметались
разноцветные искры, а по дну неслись микроскопические частички золы -
люди. Ближайшая боковая улица ослепляла, словно поток жидкого свинца. Над
более отдаленными поперечными улицами повис серебристый туман.
Призрачно-белые тянулись ввысь одинокие небоскребы, залитые огнями
площадей. В других местах группы домов-башен тесно жались друг к другу,
мрачные, безмолвные, как могильные камни, вознесшиеся над затерянными
внизу приземистыми карликовыми хижинами в двенадцать и пятнадцать этажей.
В отдалении на небе мерцали уходящие ввысь бесчисленные линии освещенных
окон, самих же зданий не было видно. То тут, то там над сорокаэтажными
башнями полыхало зарево: отсвет садов на крышах "Реджиса",
"Метрополитена", "Уолдорф-Астории", "Рипэблика". На горизонте тлело кольцо
тусклых пожаров: Хобокен, Джерси-сити, Бруклин, Восточный Нью-Йорк. В
расселине между двумя темными небоскребами каждую минуту вспыхивал двойной
луч, как световые нити электрической искры, проскакивавшей от стены к
стене - надземная дорога Шестой улицы.
Отель был окружен ночным фейерверком: беспрерывно с улиц взлетали к
небу световые фонтаны и снопы разноцветных лучей. Молния разорвала сверху
донизу небоскреб и зажгла гигантский башмак. Запылал дом, и в пламени
появился красный "Даремский бык" - марка курительного табака. Ракеты
мчались ввысь, взрывались и чертили заклинания. Фиолетовое солнце, как
обезумевшее, кружилось высоко в воздухе и сыпало искры над Манхэттеном.
Бледные конусы прожекторов тянулись к горизонту, освещая белые пустыни
домов. Высоко в небе над сверкавшим Нью-Йорком стояли бледные, незаметные,
несчастные, побежденные звезды и луна.
Из Баттери приплыл рекламный дирижабль с мягким жужжанием пропеллеров и
двумя большими совиными глазами. А на животе совы сменялись слова:
"Здоровье! - Успех! - Влияние! - Богатство! - Пайн-стрит, 14!"
Внизу же, на глубине тридцати шести этажей, вокруг громады отеля
колыхалось море шляп. Репортеры, агенты, маклеры, зеваки в ослепительном,
скрадывавшем тени световом потоке нетерпеливо сновали взад и вперед,
обратив взоры к гирлянде огней висячего сада. Сквозь лихорадочную
сумятицу, бушевавшую вокруг отеля, ясно доносились наверх выкрики
бродвейских крыс-газетчиков: "Экстренный выпуск! Экстренный выпуск!"
"Уорлд" в последнюю минуту пустил в ход свой последний и лучший козырь и
заткнул за пояс все остальные газеты. "Уорлд" был всеведущ и в точности
знал содержание проекта, который обсуждали потевшие наверху миллиардеры:
это проект подводной почты-молнии! "A.-E.-L.М.! - America-Europe -
Lightning Mail!"
Из Америки в Европу будут проложены мощные трубы, и по ним с бешеной
скоростью полетят письма, точно так же, как давлением воздуха они
пересылаются по подземным трубам из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Через
Бермудские и Азорские острова! Весь путь - три часа! ("Уорлд", как мы
видим, точно проследил маршрут путешествия Аллана.)
Даже самые спокойные нервы на крыше отеля не могли не поддаться влиянию
лихорадочно взволнованной улицы, бурлившего и сверкавшего Нью-Йорка и
зноя. Чем дольше приходилось ждать, тем сильнее охватывало всех волнение,
и они легко вздохнули лишь тогда, когда белокурый Хобби с важным видом
открыл собрание.
Размахивая телеграммой, Хобби сказал, что Ч.Х.Ллойд сожалеет о
невозможности для него из-за болезни лично приветствовать собравшихся.
Ллойд поручил ему познакомить их с господином Маком Алланом, долголетним
сотрудником компании "Эдисон-Уоркс" и изобретателем алмазной стали
"алланит".
- Вот он! - Хобби указал на Мака, который сидел рядом с Мод в
соломенном кресле, без пиджака, как и все присутствующие. Господин Аллан
желает им кое-что сообщите Он намерен предложить проект, который, как
известно, Ч.Х.Ллойд назвал самым великим и самым смелым проектом всех
времен. У господина Аллана хватит ума и силы, чтобы привести проект в
исполнение, но для этого ему необходимы их деньги.
- Go on, Mac! [Начинай, Мак! (англ.)] - добавил он, обращаясь к Аллану.
Аллан поднялся.
Но Хобби жестом остановил его и, бросив взгляд на телеграмму, добавил:
- Я забыл сказать... В случае согласия собрания осуществить проект
Ч.Х.Ллойд подписывается на двадцать пять миллионов долларов.
- Now, my boy! [Ну, мой мальчик! (англ.)] - шепнул он Аллану.
Аллан занял место Хобби. Тишина становилась удушливой и гнетущей. Улица
волновалась все больше и шумнее. Все взоры были обращены на Аллана: так
вот как выглядит тот, кто утверждает, что может сообщить им нечто
необыкновенное. (Мод от напряжения и страха даже открыла рот.) Аллан ничем
не выразил аудитории своего почтения. Он обвел собрание спокойным
взглядом, и никто не заметил охватившего его острого возбуждения. Не
пустяк было сунуть голову в пасть этим людям, и к тому же он был что
угодно, только не оратор. Впервые довелось ему говорить перед столь
большим и изысканным собранием. Однако голос его с самого начала звучал
ясно и спокойно.
Он начал с того, что боится разочаровать собрание после заинтриговавших
всех слов Ч.Х.Ллойда. Его проект едва ли может быть признан более
грандиозным, чем Панамский канал или соединяющий Цейлон с Индией мост сэра
Роджерса через Полкский пролив. Его проект, собственно говоря, даже прост.
Аллан вынул из широкого кармана брюк кусок мела и провел две черты на
стоявшей перед ним доске. Вот это Америка, а это Европа! Он обязуется в
пятнадцать лет построить подводный туннель, который соединит оба материка
и по которому пойдут поезда, покрывающие расстояние между Америкой и
Европой в двадцать четыре часа! В этом и заключается его проект.
В этот миг вспыхнул магний, который держали наготове фоторепортеры,
открывшие свой огонь, и Аллан сделал короткую паузу. С улицы доносился
шум, - там знали, что наверху началось сражение.
Вначале проект Аллана, знаменовавший эпоху в истории двух материков и
необычайный даже для этого века прогресса, по-видимому, не произвел на
слушателей ни малейшего впечатления. Кое-кто был даже разочарован, - им
показалось, что они уже когда-то слышали об этом проекте, он носился в
воздухе, как многие другие. И все же никто не мог бы пятьдесят - да что
там говорить! - двадцать лет назад предложить его без риска вызвать смех.
Здесь были люди, которые за несколько мгновений, нужных для того, чтобы
завести свои часы, зарабатывали больше, чем другие за месяц, здесь были
люди, которые не дрогнули бы, если бы завтра наша планета разорвалась, как
бомба, но здесь не было ни одного, кто позволил бы, чтобы его заставили
скучать. И этого они боялись больше всего, - ведь, право, Ч.Х.Ллойд тоже
способен ошибиться! Этот малый мог бы преподнести собранию какую-нибудь
выкопанную им старую историю, вроде орошения Сахары или что-нибудь
подобное. Его проект, по крайней мере, не был скучен. А это уже хорошо!
Молчаливые, неприступные джентльмены вздохнули с облегчением.
Аллан и не ждал, что ошеломит аудиторию своим проектом, и был вполне
доволен впечатлением, произведенным началом доклада. Пока он не имел
основания требовать большего. Свою идею он мог бы развить перед
слушателями постепенно, но предпочел выстрелить ею, словно картечью, чтобы
сразу пробить панцирь напускного равнодушия, способного обескуражить
любого оратора, - панцирь, выкованный из флегматичности, сдержанности,
вялости, расчета и сопротивления. Ему необходимо было заставить эти семь
миллиардов выслушать его. В этом, именно в этом заключалась его первая
задача. И, по-видимому, она ему удалась. Кожаные кресла заскрипели,
некоторые гости усаживались поудобнее, зажигали сигары. Миссис Браун
наставила свою слуховую трубку. Виттерштейнер из Нью-йоркского
центрального банка шепнул что-то на ухо И.О.Морзе, медному королю. И Аллан
продолжал бодрее и увереннее.
Туннель должен начинаться на сто километров южнее Нью-Йорка, у берегов
Нью-Джерси, пройти под Бермудскими и Азорскими островами, коснуться
северной части Испании и подняться на французском побережье Бискайского
залива. Обе океанские станции, бермудская и азорская, необходимы по
техническим причинам. Совместно с американской и двумя европейскими они
образуют пять исходных точек для штолен туннеля. Кроме того, океанские
станции будут иметь огромное значение для рентабельности туннеля: станция
Бермудских островов захватит все пассажирское движение и почту
мексиканского бассейна, Вест-Индии, Центральной Америки и Панамского
канала, станция Азорских островов завоюет все перевозки из Южной Америки и
Африки. Океанские станции станут узловыми пунктами мировых путей
сообщения, не менее важными, чем Нью-Йорк и Лондон. Без особых
комментариев ясно, какую роль сыграют на земном шаре американская и
европейские станции! Отдельные государства будут вынуждены дать согласие
на постройку туннеля. Больше того, он, Мак Аллан, заставит их допустить на
биржу бумаги туннельного синдиката, если они не хотят причинить своей
промышленности миллиардные убытки.
- Туннель под Беринговом проливом, начатый три года назад, - сказал
Аллан, - туннель Дувр - Кале, заканчиваемый в этом году, в достаточной
степени показали, что сооружение подводных туннелей не представляет
трудностей для современной техники. Длина туннеля Дувр - Кале - около
пятидесяти километров. Длина моего туннеля - около пяти тысяч километров.
Моя задача поэтому заключается лишь в том, чтобы в стократном масштабе
повторить работу англичан и французов. Это, конечно, неминуемо повлечет за
собой и рост трудностей. Но не мне вам напоминать, что современный человек
чувствует себя _дома_ везде, где он может поставить машину! В финансовом
отношении осуществление проекта зависит от вашего согласия. Ваших личных
денег, как говорил Хобби, мне не нужно, - я собираюсь устроить туннель на