Страница:
ревновать его к каким-то бурам?
- Я их просто ненавижу! - воскликнула Мод. - Не думай, что он поехал бы
со мной в Нью-Йорк, если бы не дела.
- Ну что ты, Мод! - попытался успокоить ее Аллан.
Упрек в шутливом тоне, брошенный Мод, напомнил Хобби о самом важном,
что он хотел сообщить другу. Он нахмурился и взял Аллана за лацкан фрака.
- Послушай, Мак, - понизив голос, сказал он, - я опасаюсь, что ты
сегодня напрасно приехал из Буффало. Старик Ллойд не совсем здоров. Час
назад я говорил по телефону с Этель Ллойд, и она еще не знала, приедут ли
они. Это какой-то злой рок!
- Необязательно в конце концов встречаться именно сегодня, - возразил
Аллан, скрывая свое разочарование.
- Я во всяком случае преследую его как дьявол, Мак! У него не будет ни
часу покоя! Ну, до скорого свидания!
Через минуту Хобби был уже в одной из соседних лож и громко
приветствовал сидевших там трех рыжеволосых девушек с матерью.
Худощавый дирижер с головой коршуна внезапно показался за пюпитром, и в
литаврах зародился медленно нараставший гром. Фаготы начали вопрошающую,
печальную и нежную мелодию, повторяя и усиливая ее, пока скрипки не отняли
ее у них и не перевели на свой язык.
Мод снова отдалась во власть музыки.
Что же касается Аллана, то он сидел в кресле с равнодушным видом, хотя
грудь его ширилась от внутреннего напряжения. Он жалел о своем приезде.
Предложение Ллойда переговорить в ложе концертного зала не представляло
собой ничего из ряда вон выходящего, если принять во внимание странный
нрав богача, крайне редко принимавшего у себя дома, и Аллан без колебания
согласился. Он был даже готов извинить Ллойда, если тот действительно
болен. Но Аллан требовал величайшего уважения к своему проекту,
грандиозность которого подчас подавляла его самого. О своем проекте, над
которым он неустанно работал целых пять лет, он сообщил только двум лицам:
Хобби, так же умевшему в случае надобности молчать, как он умел болтать,
если его не связывали словом, и затем Ллойду. Даже Мод ничего не знала.
Аллан считал, что Ллойд должен притащиться на Мэдисоновскую площадь при
малейшей возможности, считал, что если Ллойд не сможет явиться, то он
должен, по крайней мере, предупредить его и назначить встречу на другой
день. Если Ллойд этого не сделает - ну что ж! - Аллан откажется иметь дело
с этим больным и капризным богачом.
Возбуждающая тепличная атмосфера, насыщенная мощным содроганием музыки,
ароматами духов, ослепительные потоки света и сверкание драгоценных камней
обострили мысль Аллана до предельной ясности. Его голова работала быстро и
точно, несмотря на то, что его вдруг охватило сильное волнение. Проект -
это все! Проект вознесет его или низвергнет. На опыты, на получение
информации, на тысячи подготовительных работ он отдал все свое состояние,
и если проект провалится, ему придется, говоря прямо, начинать карьеру
сначала. Проект - это вся его жизнь! Он вычислял свои шансы, как будто
решал алгебраическую задачу, где каждый отдельный член есть результат
предыдущих результатов. Прежде всего он мог заинтересовать своим проектом
Стальной трест. Трест не выдержал конкуренции с сибирским железом и
переживал неслыханный застой. Трест ухватится за проект - можно поставить
десять против одного! - а не то Аллан поведет с ним борьбу не на жизнь, а
на смерть. Он мог бы атаковать крупный капитал - всех этих Морганов,
Вандербильтов, Гульдов, Асторов, Макеев, Хэвеймайеров, Бельмонтов, Уитнеев
и как их там еще зовут! Взять под обстрел группу руководящих банков.
Наконец, если бы все это не помогло, он мог бы связаться с прессой.
Своей цели он достиг бы и окольными путями; собственно говоря, он вовсе
не нуждался в Ллойде. Но с таким союзником, как Ллойд, это была бы
выигранная битва, без него - трудное наступление, когда надо отвоевывать
каждый квадратный фут территории.
И Аллан, ничего не видя и не слыша, полузакрыв неумолимые глаза,
разрабатывал мельчайшие подробности плана кампании...
Вдруг какой-то трепет прошел по залу, безмолвно предававшемуся гипнозу
музыки. Головы зашевелились, ярче засверкали камни, замерцали стекла
биноклей. Музыка как раз перешла в нежное пиано, и дирижер раздраженно
оглянулся, услыхав шепот в публике. Очевидно, произошло нечто, имевшее над
аудиторией большую власть, чем гипноз двухсот двадцати музыкантов,
дирижера и бессмертного композитора.
В соседней ложе кто-то произнес приглушенным басом:
- На ней Розовый бриллиант из сокровищницы Абдул-Хамида... Стоит двести
тысяч долларов...
Аллан поднял глаза. В ложе напротив стало темно. Ллойд приехал!
В темной ложе едва виднелся знакомый всем нежный и тонкий профиль Этель
Ллойд. Ее золотистые волосы можно было различить лишь по смутному
мерцанию, а на левом виске (повернутом к публике) горел красноватым огнем
большой бриллиант.
- Обратите внимание на эту шею, этот затылок, - зашептал мужской голос
в соседней ложе. - Видели вы когда-нибудь такой затылок? Говорят,
архитектор Хобби... Ну да, блондин, который был тут рядом...
- Ну, этому не трудно поверить! - шепотом отозвался другой голос с
чисто английским акцентом, и из ложи донесся тихий смех.
Задняя часть ложи Ллойда была отделена портьерой, и Аллан по одному
жесту Этель заключил, что сам Ллойд находится там. Нагнувшись к Мод, он
сказал ей на ухо:
- Ллойд все-таки приехал, Мод!
Но Мод была поглощена музыкой. Она даже не поняла Аллана. Вероятно, она
единственная в зале не знала, что Этель Ллойд появилась в своей ложе и что
на ней был Розовый бриллиант. В порыве вызванного музыкой душевного
волнения Мод, не глядя, протянула Аллану маленькую руку. Аллан взял ее и
стал машинально гладить, в то время как тысячи быстрых, смелых мыслей
проносились в его голове, а слух невольно ловил обрывки сплетен, шепотом
передававшихся в соседней ложе.
- Бриллианты? - спросил тихий голос.
- Да, - шепотом ответил другой. - Говорят, что он с этого начал... В
австралийских копях.
- Спекулировал?
- По-своему. У него был трактир.
- Вы говорите, у него не было своего участка?
- У него был свой особый участок! - с тихим смешком отозвался голос.
- Не понимаю вас.
- Так говорят. У него был свой собственный рудник, не стоивший ему ни
одного цента... Вы ведь знаете, что рабочих тщательно обыскивают... Ну,
они проглатывают бриллианты.
- Нет, не знал...
- Говорят, Ллойд... как содержатель трактира... что-то подмешивал в
виски, чтобы вызвать у них морскую болезнь. Вот вам его рудник...
- Невероятно!
- Так говорят! А теперь он тратит миллионы на университеты,
обсерватории, библиотеки...
- Ну и ну! - прошептал потрясенный собеседник.
- При всем том он тяжело болен, боится людей. Бетонные стены толщиной в
метр окружают его комнаты, чтобы к нему не доходил ни один звук... Как
узник...
- Ну и ну!
- Ш-ш! - Мод возмущенно повернула к ним голову, и голоса умолкли.
Во время антракта в ложе Ллойда показалась светлая голова Хобби. Он
пожал руку Этель Ллойд как близкий знакомый.
- Вы видите, я был прав! - раздался низкий голос в соседней ложе. -
Хобби счастливчик! Правда, есть еще Вандерштифт...
Вскоре Хобби просунул голову в ложу Аллана.
- Идем, Мак, - проговорил он, - старик хочет с тобой поговорить.
- Это Мак Аллан! - сказал Хобби, хлопнув Аллана по плечу.
Ллойд сидел, сгорбившись и опустив голову, в полутемной ложе, из
которой видна была часть блестящего кольца лож, переполненных весело
болтающими дамами и мужчинами. Он не поднял головы и, казалось, не слышал
обращенных к нему слов. Однако через небольшой промежуток времени он
сказал медленно и сухо хриплым голосом:
- Я искренне рад видеть вас, мистер Аллан. Я подробно изучил ваш
проект. Он смел, он величествен, он осуществим. Все, что зависит от меня,
я сделаю!
С этими словами он протянул Аллану руку - короткую четырехугольную
руку, вялую, усталую, мягкую, как шелк, и поднял голову.
Аллану пришлось напрячь все силы, чтобы скрыть ужас и отвращение,
вызванные в нем лицом Ллойда, хотя Хобби и подготовил его к этому зрелищу.
Лицо Ллойда напоминало морду бульдога. Нижняя челюсть была несколько
выдвинута вперед, ноздри представляли собою круглые дырки; слезящиеся,
воспаленные глазки были косо врезаны в смуглое, высохшее и неподвижное
лицо. Он был совершенно лыс. Отвратительные лишаи изъели и высушили шею,
лицо и голову Ллойда; вялые мускулы и табачного цвета кожа обтягивала
кости. Лицо Ллойда пугало людей: оно заставляло их бледнеть, чуть ли не
падать в обморок, и только тот, у кого были крепкие нервы, мог спокойно
глядеть в него. Это лицо походило на трагикомическую маску бульдога и
вместе с тем вызывало страх, как ожившая голова мертвеца. Оно заставило
Аллана вспомнить об индейских мумиях, которые он видел при постройке
дороги в Боливии. Эти мумии сидели скорчившись в четырехугольных ящиках.
Их головы высохли, за истлевшими губами сохранились оскаленные зубы.
Глаза, сделанные из белых и темных камней, были до жути естественны.
Ллойд, знавший свойства своего лица, остался доволен впечатлением,
произведенным на Аллана, и стал всматриваться в его черты своими,
слезящимися глазами.
- Действительно, - повторил он, - ни о чем, что было бы более сильным,
чем ваш проект, мне не приходилось слышать, - и он осуществим!
Аллан поклонился и выразил радость по поводу того, что этот проект
заинтересовал мистера Ллойда. Настал решающий миг его жизни, и все же, к
своему великому удивлению, он был совершенно спокоен. Волнение, которое он
испытывал, входя в ложу, прошло, и он мог ясно и дельно отвечать на
короткие и точные вопросы Ллойда. Он сам не знал почему, но в присутствии
этого человека, вид, карьера и богатство которого смутили бы тысячу
других, он сразу почувствовал себя вполне уверенно.
- Вы уже все подготовили, чтобы можно было завтра же предать проект
гласности? - спросил в заключение Ллойд.
- Мне нужно еще три месяца.
- Не теряйте же ни минуты! - решительным тоном сказал Ллойд. - В
остальном можете всецело положиться на меня.
Он потянул Аллана за рукав и указал на свою дочь.
- Этель Ллойд, - представил он.
Аллан перевел взор на Этель, наблюдавшую за ним в течение всего
разговора, и поклонился.
- How do you do, Mr.Allan? [Здравствуйте, господин Аллан! (англ.)] -
оживленно заговорила Этель и, пристально глядя ему в глаза, протянула руку
с естественностью и прямодушием, свойственными женщинам такого типа, к
какому принадлежала она. - Так вот он каков! - помолчав, прибавила она с
тонкой полушутливой улыбкой, стараясь скрыть свой интерес к Аллану.
Аллан смущенно поклонился, - он не знал, как держать себя в обществе
молодых дам.
Он заметил, что Этель была слишком напудрена. Она напоминала ему
пастель, - так нежны были краски ее лица, оттенок светлых волос, синева
глаз и нежно-розовый цвет свежих губ. Она приветствовала его как важная
дама, и вместе с тем в ее голосе звучало что-то детское, словно ей было не
девятнадцать лет, как сказал ему Хобби, а только двенадцать.
Аллан пробормотал несколько вежливых слов, смущенная улыбка не сходила
с его лица.
Этель продолжала внимательно рассматривать его, не то как влиятельная
дама, чье внимание - милость, не то как любопытное дитя.
Этель Ллойд была типичной американской красавицей. Она была стройна,
гибка и притом женственна. Ее пышные волосы были того редкого
нежно-золотистого цвета, который дамы, им не обладающие, всегда
приписывают вмешательству краски. У нее были необычайно длинные ресницы,
на которых остались следы пудры и благодаря которым ясные, синие глаза
казались слегка подернутыми поволокой. Профиль, лоб, уши, затылок - все
было благородно, породисто и действительно прекрасно. Но на правой щеке
уже заметны были признаки ужасной болезни, изуродовавшей ее отца. С
подбородка к углам рта тянулись, как жилки листа, линии, почти скрытые
пудрой, похожие на бледное родимое пятно.
- Я люблю беседовать с дочерью о вещах, которые меня интересуют, -
снова начал Ллойд, - и вы не должны сердиться, что я рассказал ей о вашем
проекте. Она умеет молчать.
- Да, я умею молчать! - с живостью подтвердила Этель и улыбаясь кивнула
прелестной головкой. - Мы часами изучали ваши планы, и я столько говорила
с папой о них, что и он воодушевился. И теперь он в восхищении от них, не
правда ли, папа? (Маска Ллойда оставалась неподвижной.) Папа ваш
поклонник, господин Аллан! Вы должны навестить нас. Придете?
Слегка затуманенный взор Этель был устремлен в глаза Аллана, и
открытая, юная улыбка играла на ее красиво очерченных губах.
- Вы очень любезны, мисс Ллойд! - ответил Аллан. Веселая болтовня
темпераментной девушки вызвала у него легкую улыбку.
Этель понравилась его улыбка. Она без стеснения остановила свой взгляд
на его белых, крепких зубах и уже собиралась что-то сказать, но в этот миг
шумно заиграл оркестр. Этель слегка коснулась колена отца, как бы
извиняясь, что еще продолжает разговаривать (Ллойд был большим любителем
музыки), и с важным видом шепнула Аллану:
- Вы имеете во мне союзницу, мистер Аллан! Уверяю вас, я не допущу,
чтобы папа изменил свое мнение, как это иногда с ним бывает. Я заставлю
его двинуть ваше дело! До свидания!
Аллан ответил на ее рукопожатие вежливым, несколько равнодушным
поклоном, слегка разочаровавшим Этель, и на этом закончился разговор,
решивший дело его жизни и открывший новую эпоху во взаимоотношениях
Старого и Нового Света.
Торжествующий и уверенный в себе, полный мыслей и чувств, вызванных
этой победой, покинул Мак Аллан вместе с Хобби ложу Ллойда.
За дверью они натолкнулись на молодого человека лет двадцати, едва
успевшего отскочить в сторону, чтобы дать им пройти. Очевидно, он пытался
подслушать разговор в ложе Ллойда. Молодой человек улыбнулся, как бы прося
тем самым прощения за свою провинность. Это был репортер "Гералда", - ему
была поручена светская хроника вечера. Он бесцеремонно остановил Хобби.
- Мистер Хобби, - спросил он, - кто этот джентльмен?
Хобби остановился и весело подмигнул.
- Вы его не знаете? - переспросил он. - Это Мак Аллан, владелец
сталелитейных заводов в Буффало, изобретатель алмазной стали "алланит",
чемпион Грин-Ривера по боксу и самый умный человек на свете.
Журналист рассмеялся.
- Вы забыли о Хобби, господин Хобби! - возразил он и, кивнув на ложу
Ллойда, тихо, с почтительным любопытством, прибавил: - Есть что-нибудь
новое, господин Хобби?
- Да, - усмехнулся Хобби и пошел дальше. - Вы будете поражены! Мы
строим виселицу в тысячу футов вышиной; на ней четвертого июля [день
празднования независимости Соединенных Штатов] будут повешены все газетные
писаки Нью-Йорка.
Эта шутка Хобби на следующий день была напечатана в газете вместе с
портретом (фальшивым) господина Мака Аллана, изобретателя алмазной стали
"алланит", которого Ч.Х.Л. (Чарлз Хорэс Ллойд) принял в своей ложе, чтобы
переговорить о миллионном предприятии.
Мод все еще наслаждалась музыкой. Но она не была в состоянии слушать с
прежним благоговением. Она наблюдала за сценой в ложе Ллойда. Мод знала,
что Мак подготовлял какое-то новое "большое дело", как он выражался.
Какое-нибудь изобретение, проект, - она никогда его об этом не спрашивала:
машины, техника были ей совершенно чужды. Она понимала, как ценна для Мака
деловая связь с Ллойдом, но втайне упрекала его за то, что именно этот
вечер он выбрал для переговоров. Единственный вечер за всю зиму, когда он
вместе с ней был на концерте! Она не могла понять, как можно во время
такого концерта думать о делах. Подчас ей казалось, что она не на месте в
этой Америке, где бизнес заслоняет все, и что за океаном, в Старом Свете,
где люди еще умели отделять отдых от дела, она была бы счастливее. Но не
только это тревожило Мод, - тонкий, вечно стоящий на страже инстинкт
любящей женщины заставлял ее опасаться, что "большое дело", все эти Ллойды
и им подобные, с которыми Мак завяжет отношения, отвлекут от нее мужа еще
больше, чем завод и деятельность в Буффало.
Мод нахмурила лоб: ее хорошее настроение омрачилось. Но затем ее лицо
опять озарилось тихим весельем. Фугообразный пассаж, игривый и веселый, по
какой-то загадочной ассоциации напомнил ей вдруг самые привлекательные,
самые радостные для матери моменты жизни ее ребенка. Ей захотелось
прочесть в звуках музыки предсказание судьбы ее маленькой девочки, и
вначале все шло великолепно. Да, такой счастливой будет ее Эдит, так
потечет ее жизнь! Но шаловливое, солнечное веселье внезапно сменилось
тягучим, тяжелым маэстозо-состенуто, пробуждавшим тоску и мрачные
предчувствия.
Сердце Мод сжалось. Нет, пусть никогда не уподобится этим звукам жизнь
ее маленькой, чудесной девочки, с которой она играла, как ребенок, и за
которой ухаживала, как опытная, старая женщина. Как глупо забавляться
подобными фантазиями! Она мысленно склонилась над малюткой, чтобы защитить
ее своим телом от мрачной, унылой музыки, и через некоторое время ей
действительно удалось направить свои мысли по другому руслу.
Музыка сама пришла на помощь Мод. Новая волна звуков, бурно нарастая,
наполнила ее заглушившим все мысли неясным томлением, пламенным и
прекрасным. Она, как прежде, вся обратилась в слух. Проникнутые неистовой
страстью звуки устремились вслед каким-то горячим, манящим голосам, и Мод
понеслась, как сорванный лист на крыльях вихря. Но дикая, задыхающаяся
страсть внезапно разбилась о неведомую преграду, как дробится об утес
волна, и грохот прибоя рассыпался в рыдающих, жалобных, робких и трепетных
зовах.
Мод казалось, что она должна остановиться, должна подумать о чем-то
неведомом, таинственном и непостижимом. Сменившая ураган тишина была так
пленительна, что в партере вдруг замер шелест вееров. Снова запели в
оркестре диссонирующие голоса, неуверенные, замедленные, с трудом
пробивающиеся к мелодии. Они сделали Мод задумчивой и печальной.
Насмешливые фаготы и страдавшие всей душой виолончели словно беседовали с
ней, и Мод казалось, что она вдруг поняла всю свою жизнь. Она не была
счастлива, несмотря на то, что Мак ее боготворил и она безумно любила его,
- нет, нет, что-то было не так, чего-то не хватало...
В этот миг, именно в этот миг Мак дотронулся до ее плеча и шепнул ей на
ухо:
- Прости, Мод, в среду мы едем в Европу. Мне нужно еще многое
подготовить в Буффало. Если мы сейчас уйдем, мы еще поспеем к ночному
поезду. Как ты на это смотришь?
Мод не ответила. Она сидела молча и неподвижно. Волна крови поднялась в
ней, залила ей шею, лицо. Глаза медленно наполнились слезами. Так прошло
несколько минут. Она чувствовала острую обиду на Мака. Как бесчеловечно
было вырывать ее из концерта лишь потому, что этого требовали дела!
Аллан заметил, что дыхание Мод стало прерывистым и щеки зарделись. Его
рука еще покоилась на ее плече. Он ласково погладил Мод и шепнул:
- Ну, останемся, дорогая, я только так спросил. Мы отлично можем
выехать и завтра первым поездом.
Однако у Мод уже было окончательно испорчено настроение. Музыка теперь
угнетала ее, внушала ей страх и беспокойство. Мод еще колебалась, уступить
ли Аллану. Но, случайно заметив бесцеремонно направленный на нее бинокль
Этель Ллойд, она тотчас стала собираться. Она заставила себя улыбнуться в
надежде, что Этель Ллойд заметит эту улыбку, и Аллан был поражен ее
нежным, еще влажным взором, обращенным на него.
- Пойдем, Мак!
Ей было приятно, что Мак заботливо помог ей встать, и, весело улыбаясь,
с виду в превосходном настроении, она покинула ложу.
Они подъехали к Центральному вокзалу в ту минуту, когда поезд отходил
от перрона.
Мод запрятала свои маленькие руки в карманы шубки и из-за поднятого
воротника кинула взгляд на Мака.
- Вот твой поезд и умчался, Мак! - смеясь сказала она, нисколько не
скрывая своего злорадства.
Позади стоял их слуга Леон, старик китаец, которого все называли Лайон
[Lion ("лайон") - лев (англ.)]. Лайон держал в руках чемодан и с
растерянным выражением на дряблом, морщинистом лице смотрел поезду вслед.
Аллан вынул часы и кивнул.
- Жаль, - добродушно сказал он. - Лайон, мы вернемся в гостиницу.
То, что они опоздали к поезду, сказал Мак в автомобиле, огорчало его
из-за Мод, - ведь ей, вероятно, предстоит много возни с упаковкой вещей.
Мод улыбнулась.
- Почему ты думаешь, - спросила она, не глядя на Мака, - что я вообще
поеду с тобой?
Аллан удивленно посмотрел на нее:
- Я надеюсь, что ты поедешь, Мод!
- Я, право, не знаю, можно ли зимой ехать с Эдит. А без Эдит я ни за
что не поеду.
Аллан задумчиво смотрел перед собой.
- Это мне не пришло в голову, - нерешительно произнес он, помолчав. -
Правда, Эдит! Но я думаю, что все-таки это можно было бы устроить.
Мод не ответила. Она ждала. На этот раз он не отделается так легко!
- На пароходе ведь совсем как в отеле, Мод, - добавил Аллан после
небольшой паузы, - я взял бы каюты "люкс", чтобы вам было удобнее.
Мод прекрасно знала Мака. Он не станет уговаривать, не станет просить
поехать с ним. Он не скажет больше ни слова, но и не обидится, если она
отправит его одного.
Мод видела, что он уже старается освоиться с этой мыслью.
Аллан задумчиво и разочарованно смотрел перед собой. Что ее отказ был
лишь комедией, не приходило в голову ему, никогда не разыгрывавшему
комедий и всегда изумлявшему Мод искренностью и простотой своей натуры.
С внезапным приливом нежности она схватила его за руку.
- Конечно, я поеду с тобой, Мак! - сказала она, ласково взглянув на
него.
- Ну вот и хорошо! - ответил он, благодарно пожимая ей руку.
Мод преодолела свое дурное настроение, и от этого ей стало радостно и
легко на душе. Она принялась оживленно и весело болтать. Говорила о Ллойде
и его дочери.
- Этель была к тебе благосклонна, Мак? - спросила она.
- Она действительно была со мной очень любезна, - ответил Аллан.
- Какое она произвела на тебя впечатление?
- Она показалась мне очень непринужденной, естественной, даже немного
наивной, словно ребенок.
- Вот как! - Мод рассмеялась. Она сама не могла понять, почему ответ
Мака опять несколько восстановил ее против него. - Ах, Мак, хорошо же ты
понимаешь женщин! Господи! Этель Ллойд - естественна! Этель Ллойд -
наивна! Ха-ха-ха!
Аллан рассмеялся вслед за ней.
- Право, она показалась мне естественной! - уверял он.
Но Мод вошла в азарт:
- Нет, Мак, я не слыхала ничего более смешного! Эх вы, мужчины! На
свете нет более неестественного существа, чем Этель Ллойд, Мак! Ее
естественность - это ее величайшее искусство. Поверь мне, Мак, Этель очень
хитрая, кокетливая женщина, и у нее рассчитано все. Ей хотелось бы
околдовать всех мужчин. Поверь мне, я ее знаю. Ты обратил внимание на ее
глаза сфинкса?
- Нет! - Аллан говорил правду.
- Нет?.. Она как-то сказала Мэбел Гордон: "Все говорят, что у меня
глаза сфинкса". А ты находишь ее наивной! Боже мой, она ведь ужасно
тщеславна, эта красавица. По меньшей мере раз в неделю ее портрет
появляется в газете. "Этель Ллойд сказала то, Этель Ллойд сказала это".
Она день и ночь рекламирует себя, совсем как Хобби. Даже своей
благотворительностью она пользуется для рекламы.
- А может быть, у нее в самом деле доброе сердце, Мод? - вставил Аллан.
- У Этель Ллойд? - Мод рассмеялась. Потом вдруг заглянула Маку в глаза,
держась за никелированные ручки мчавшегося автомобиля. - Этель
действительно очень красива?
- Да, она красива. Но почему она так пудрится?
Мод была разочарована.
- Ты влюбился в нее, Мак? Как все другие? - тихо спросила она с
притворным страхом в голосе.
Аллан рассмеялся и привлек ее к себе.
- Ты глупышка, Мод! - воскликнул он и прижал ее лицо к своей щеке.
Теперь Мод была довольна. Почему так раздражает ее сегодня каждый
пустяк? Какое ей дело до Этель Ллойд?
Помолчав немного, она искренним тоном сказала:
- Может быть, у Этель в самом деле доброе сердце. Я даже верю этому.
Но, проговорив эти слова, она почувствовала, что в глубине души не
верит в доброту Этель. Нет, сегодня она ничего не могла с собой поделать.
После обеда, поданного им в номер, Мод пошла спать, Аллан же остался в
гостиной писать письма. Но Мод не удалось заснуть. Она с утра была на
ногах и переутомилась. От сухого, жаркого воздуха в номере ее слегка
лихорадило. Переживания дня, дорога, концерт, людская толпа, Этель Ллойд -
все это опять завертелось в ее усталой голове. Она снова слышала музыку и
голоса. Внизу гудели автомобили. Где-то вдали грохотали поезда подземки.
Едва она задремала, как ее разбудило щелканье в трубах парового
отопления. Она слышала, как-подымался и тихо жужжал лифт. Через дверную
щель виден был свет.
- Ты все еще пишешь, Мак? - почти беззвучно прошептала она.
- Go on and sleep! [Спи! (англ.)] - ответил Мак.
Но его голос почему-то прозвучал таким басом, что она сквозь
лихорадочную дремоту не могла удержаться от смеха.
Мод заснула - и вдруг почувствовала, что вся похолодела. Она очнулась в
страшном беспокойстве, в непонятном страхе, стала вспоминать, что могло
вызвать это ощущение холода, в тут же поняла. Ей снилось: она входит в
комнату Эдит, и кто же сидит там? Этель Ллойд. Она сидит ослепительно
прекрасная, с бриллиантом на лбу и заботливо укладывает маленькую Эдит,
словно она ее мать...
Мак сидел без пиджака в углу дивана и писал. Скрипнула дверь, и Мод,
еще полусонная, вошла в своем пеньюаре, жмурясь от света.
Ее волосы блестели. Она казалась цветущей и юной, как девушка, от нее
веяло свежестью. Но глаза беспокойно блестели.
- Что с тобой? - спросил Аллан.
- Я их просто ненавижу! - воскликнула Мод. - Не думай, что он поехал бы
со мной в Нью-Йорк, если бы не дела.
- Ну что ты, Мод! - попытался успокоить ее Аллан.
Упрек в шутливом тоне, брошенный Мод, напомнил Хобби о самом важном,
что он хотел сообщить другу. Он нахмурился и взял Аллана за лацкан фрака.
- Послушай, Мак, - понизив голос, сказал он, - я опасаюсь, что ты
сегодня напрасно приехал из Буффало. Старик Ллойд не совсем здоров. Час
назад я говорил по телефону с Этель Ллойд, и она еще не знала, приедут ли
они. Это какой-то злой рок!
- Необязательно в конце концов встречаться именно сегодня, - возразил
Аллан, скрывая свое разочарование.
- Я во всяком случае преследую его как дьявол, Мак! У него не будет ни
часу покоя! Ну, до скорого свидания!
Через минуту Хобби был уже в одной из соседних лож и громко
приветствовал сидевших там трех рыжеволосых девушек с матерью.
Худощавый дирижер с головой коршуна внезапно показался за пюпитром, и в
литаврах зародился медленно нараставший гром. Фаготы начали вопрошающую,
печальную и нежную мелодию, повторяя и усиливая ее, пока скрипки не отняли
ее у них и не перевели на свой язык.
Мод снова отдалась во власть музыки.
Что же касается Аллана, то он сидел в кресле с равнодушным видом, хотя
грудь его ширилась от внутреннего напряжения. Он жалел о своем приезде.
Предложение Ллойда переговорить в ложе концертного зала не представляло
собой ничего из ряда вон выходящего, если принять во внимание странный
нрав богача, крайне редко принимавшего у себя дома, и Аллан без колебания
согласился. Он был даже готов извинить Ллойда, если тот действительно
болен. Но Аллан требовал величайшего уважения к своему проекту,
грандиозность которого подчас подавляла его самого. О своем проекте, над
которым он неустанно работал целых пять лет, он сообщил только двум лицам:
Хобби, так же умевшему в случае надобности молчать, как он умел болтать,
если его не связывали словом, и затем Ллойду. Даже Мод ничего не знала.
Аллан считал, что Ллойд должен притащиться на Мэдисоновскую площадь при
малейшей возможности, считал, что если Ллойд не сможет явиться, то он
должен, по крайней мере, предупредить его и назначить встречу на другой
день. Если Ллойд этого не сделает - ну что ж! - Аллан откажется иметь дело
с этим больным и капризным богачом.
Возбуждающая тепличная атмосфера, насыщенная мощным содроганием музыки,
ароматами духов, ослепительные потоки света и сверкание драгоценных камней
обострили мысль Аллана до предельной ясности. Его голова работала быстро и
точно, несмотря на то, что его вдруг охватило сильное волнение. Проект -
это все! Проект вознесет его или низвергнет. На опыты, на получение
информации, на тысячи подготовительных работ он отдал все свое состояние,
и если проект провалится, ему придется, говоря прямо, начинать карьеру
сначала. Проект - это вся его жизнь! Он вычислял свои шансы, как будто
решал алгебраическую задачу, где каждый отдельный член есть результат
предыдущих результатов. Прежде всего он мог заинтересовать своим проектом
Стальной трест. Трест не выдержал конкуренции с сибирским железом и
переживал неслыханный застой. Трест ухватится за проект - можно поставить
десять против одного! - а не то Аллан поведет с ним борьбу не на жизнь, а
на смерть. Он мог бы атаковать крупный капитал - всех этих Морганов,
Вандербильтов, Гульдов, Асторов, Макеев, Хэвеймайеров, Бельмонтов, Уитнеев
и как их там еще зовут! Взять под обстрел группу руководящих банков.
Наконец, если бы все это не помогло, он мог бы связаться с прессой.
Своей цели он достиг бы и окольными путями; собственно говоря, он вовсе
не нуждался в Ллойде. Но с таким союзником, как Ллойд, это была бы
выигранная битва, без него - трудное наступление, когда надо отвоевывать
каждый квадратный фут территории.
И Аллан, ничего не видя и не слыша, полузакрыв неумолимые глаза,
разрабатывал мельчайшие подробности плана кампании...
Вдруг какой-то трепет прошел по залу, безмолвно предававшемуся гипнозу
музыки. Головы зашевелились, ярче засверкали камни, замерцали стекла
биноклей. Музыка как раз перешла в нежное пиано, и дирижер раздраженно
оглянулся, услыхав шепот в публике. Очевидно, произошло нечто, имевшее над
аудиторией большую власть, чем гипноз двухсот двадцати музыкантов,
дирижера и бессмертного композитора.
В соседней ложе кто-то произнес приглушенным басом:
- На ней Розовый бриллиант из сокровищницы Абдул-Хамида... Стоит двести
тысяч долларов...
Аллан поднял глаза. В ложе напротив стало темно. Ллойд приехал!
В темной ложе едва виднелся знакомый всем нежный и тонкий профиль Этель
Ллойд. Ее золотистые волосы можно было различить лишь по смутному
мерцанию, а на левом виске (повернутом к публике) горел красноватым огнем
большой бриллиант.
- Обратите внимание на эту шею, этот затылок, - зашептал мужской голос
в соседней ложе. - Видели вы когда-нибудь такой затылок? Говорят,
архитектор Хобби... Ну да, блондин, который был тут рядом...
- Ну, этому не трудно поверить! - шепотом отозвался другой голос с
чисто английским акцентом, и из ложи донесся тихий смех.
Задняя часть ложи Ллойда была отделена портьерой, и Аллан по одному
жесту Этель заключил, что сам Ллойд находится там. Нагнувшись к Мод, он
сказал ей на ухо:
- Ллойд все-таки приехал, Мод!
Но Мод была поглощена музыкой. Она даже не поняла Аллана. Вероятно, она
единственная в зале не знала, что Этель Ллойд появилась в своей ложе и что
на ней был Розовый бриллиант. В порыве вызванного музыкой душевного
волнения Мод, не глядя, протянула Аллану маленькую руку. Аллан взял ее и
стал машинально гладить, в то время как тысячи быстрых, смелых мыслей
проносились в его голове, а слух невольно ловил обрывки сплетен, шепотом
передававшихся в соседней ложе.
- Бриллианты? - спросил тихий голос.
- Да, - шепотом ответил другой. - Говорят, что он с этого начал... В
австралийских копях.
- Спекулировал?
- По-своему. У него был трактир.
- Вы говорите, у него не было своего участка?
- У него был свой особый участок! - с тихим смешком отозвался голос.
- Не понимаю вас.
- Так говорят. У него был свой собственный рудник, не стоивший ему ни
одного цента... Вы ведь знаете, что рабочих тщательно обыскивают... Ну,
они проглатывают бриллианты.
- Нет, не знал...
- Говорят, Ллойд... как содержатель трактира... что-то подмешивал в
виски, чтобы вызвать у них морскую болезнь. Вот вам его рудник...
- Невероятно!
- Так говорят! А теперь он тратит миллионы на университеты,
обсерватории, библиотеки...
- Ну и ну! - прошептал потрясенный собеседник.
- При всем том он тяжело болен, боится людей. Бетонные стены толщиной в
метр окружают его комнаты, чтобы к нему не доходил ни один звук... Как
узник...
- Ну и ну!
- Ш-ш! - Мод возмущенно повернула к ним голову, и голоса умолкли.
Во время антракта в ложе Ллойда показалась светлая голова Хобби. Он
пожал руку Этель Ллойд как близкий знакомый.
- Вы видите, я был прав! - раздался низкий голос в соседней ложе. -
Хобби счастливчик! Правда, есть еще Вандерштифт...
Вскоре Хобби просунул голову в ложу Аллана.
- Идем, Мак, - проговорил он, - старик хочет с тобой поговорить.
- Это Мак Аллан! - сказал Хобби, хлопнув Аллана по плечу.
Ллойд сидел, сгорбившись и опустив голову, в полутемной ложе, из
которой видна была часть блестящего кольца лож, переполненных весело
болтающими дамами и мужчинами. Он не поднял головы и, казалось, не слышал
обращенных к нему слов. Однако через небольшой промежуток времени он
сказал медленно и сухо хриплым голосом:
- Я искренне рад видеть вас, мистер Аллан. Я подробно изучил ваш
проект. Он смел, он величествен, он осуществим. Все, что зависит от меня,
я сделаю!
С этими словами он протянул Аллану руку - короткую четырехугольную
руку, вялую, усталую, мягкую, как шелк, и поднял голову.
Аллану пришлось напрячь все силы, чтобы скрыть ужас и отвращение,
вызванные в нем лицом Ллойда, хотя Хобби и подготовил его к этому зрелищу.
Лицо Ллойда напоминало морду бульдога. Нижняя челюсть была несколько
выдвинута вперед, ноздри представляли собою круглые дырки; слезящиеся,
воспаленные глазки были косо врезаны в смуглое, высохшее и неподвижное
лицо. Он был совершенно лыс. Отвратительные лишаи изъели и высушили шею,
лицо и голову Ллойда; вялые мускулы и табачного цвета кожа обтягивала
кости. Лицо Ллойда пугало людей: оно заставляло их бледнеть, чуть ли не
падать в обморок, и только тот, у кого были крепкие нервы, мог спокойно
глядеть в него. Это лицо походило на трагикомическую маску бульдога и
вместе с тем вызывало страх, как ожившая голова мертвеца. Оно заставило
Аллана вспомнить об индейских мумиях, которые он видел при постройке
дороги в Боливии. Эти мумии сидели скорчившись в четырехугольных ящиках.
Их головы высохли, за истлевшими губами сохранились оскаленные зубы.
Глаза, сделанные из белых и темных камней, были до жути естественны.
Ллойд, знавший свойства своего лица, остался доволен впечатлением,
произведенным на Аллана, и стал всматриваться в его черты своими,
слезящимися глазами.
- Действительно, - повторил он, - ни о чем, что было бы более сильным,
чем ваш проект, мне не приходилось слышать, - и он осуществим!
Аллан поклонился и выразил радость по поводу того, что этот проект
заинтересовал мистера Ллойда. Настал решающий миг его жизни, и все же, к
своему великому удивлению, он был совершенно спокоен. Волнение, которое он
испытывал, входя в ложу, прошло, и он мог ясно и дельно отвечать на
короткие и точные вопросы Ллойда. Он сам не знал почему, но в присутствии
этого человека, вид, карьера и богатство которого смутили бы тысячу
других, он сразу почувствовал себя вполне уверенно.
- Вы уже все подготовили, чтобы можно было завтра же предать проект
гласности? - спросил в заключение Ллойд.
- Мне нужно еще три месяца.
- Не теряйте же ни минуты! - решительным тоном сказал Ллойд. - В
остальном можете всецело положиться на меня.
Он потянул Аллана за рукав и указал на свою дочь.
- Этель Ллойд, - представил он.
Аллан перевел взор на Этель, наблюдавшую за ним в течение всего
разговора, и поклонился.
- How do you do, Mr.Allan? [Здравствуйте, господин Аллан! (англ.)] -
оживленно заговорила Этель и, пристально глядя ему в глаза, протянула руку
с естественностью и прямодушием, свойственными женщинам такого типа, к
какому принадлежала она. - Так вот он каков! - помолчав, прибавила она с
тонкой полушутливой улыбкой, стараясь скрыть свой интерес к Аллану.
Аллан смущенно поклонился, - он не знал, как держать себя в обществе
молодых дам.
Он заметил, что Этель была слишком напудрена. Она напоминала ему
пастель, - так нежны были краски ее лица, оттенок светлых волос, синева
глаз и нежно-розовый цвет свежих губ. Она приветствовала его как важная
дама, и вместе с тем в ее голосе звучало что-то детское, словно ей было не
девятнадцать лет, как сказал ему Хобби, а только двенадцать.
Аллан пробормотал несколько вежливых слов, смущенная улыбка не сходила
с его лица.
Этель продолжала внимательно рассматривать его, не то как влиятельная
дама, чье внимание - милость, не то как любопытное дитя.
Этель Ллойд была типичной американской красавицей. Она была стройна,
гибка и притом женственна. Ее пышные волосы были того редкого
нежно-золотистого цвета, который дамы, им не обладающие, всегда
приписывают вмешательству краски. У нее были необычайно длинные ресницы,
на которых остались следы пудры и благодаря которым ясные, синие глаза
казались слегка подернутыми поволокой. Профиль, лоб, уши, затылок - все
было благородно, породисто и действительно прекрасно. Но на правой щеке
уже заметны были признаки ужасной болезни, изуродовавшей ее отца. С
подбородка к углам рта тянулись, как жилки листа, линии, почти скрытые
пудрой, похожие на бледное родимое пятно.
- Я люблю беседовать с дочерью о вещах, которые меня интересуют, -
снова начал Ллойд, - и вы не должны сердиться, что я рассказал ей о вашем
проекте. Она умеет молчать.
- Да, я умею молчать! - с живостью подтвердила Этель и улыбаясь кивнула
прелестной головкой. - Мы часами изучали ваши планы, и я столько говорила
с папой о них, что и он воодушевился. И теперь он в восхищении от них, не
правда ли, папа? (Маска Ллойда оставалась неподвижной.) Папа ваш
поклонник, господин Аллан! Вы должны навестить нас. Придете?
Слегка затуманенный взор Этель был устремлен в глаза Аллана, и
открытая, юная улыбка играла на ее красиво очерченных губах.
- Вы очень любезны, мисс Ллойд! - ответил Аллан. Веселая болтовня
темпераментной девушки вызвала у него легкую улыбку.
Этель понравилась его улыбка. Она без стеснения остановила свой взгляд
на его белых, крепких зубах и уже собиралась что-то сказать, но в этот миг
шумно заиграл оркестр. Этель слегка коснулась колена отца, как бы
извиняясь, что еще продолжает разговаривать (Ллойд был большим любителем
музыки), и с важным видом шепнула Аллану:
- Вы имеете во мне союзницу, мистер Аллан! Уверяю вас, я не допущу,
чтобы папа изменил свое мнение, как это иногда с ним бывает. Я заставлю
его двинуть ваше дело! До свидания!
Аллан ответил на ее рукопожатие вежливым, несколько равнодушным
поклоном, слегка разочаровавшим Этель, и на этом закончился разговор,
решивший дело его жизни и открывший новую эпоху во взаимоотношениях
Старого и Нового Света.
Торжествующий и уверенный в себе, полный мыслей и чувств, вызванных
этой победой, покинул Мак Аллан вместе с Хобби ложу Ллойда.
За дверью они натолкнулись на молодого человека лет двадцати, едва
успевшего отскочить в сторону, чтобы дать им пройти. Очевидно, он пытался
подслушать разговор в ложе Ллойда. Молодой человек улыбнулся, как бы прося
тем самым прощения за свою провинность. Это был репортер "Гералда", - ему
была поручена светская хроника вечера. Он бесцеремонно остановил Хобби.
- Мистер Хобби, - спросил он, - кто этот джентльмен?
Хобби остановился и весело подмигнул.
- Вы его не знаете? - переспросил он. - Это Мак Аллан, владелец
сталелитейных заводов в Буффало, изобретатель алмазной стали "алланит",
чемпион Грин-Ривера по боксу и самый умный человек на свете.
Журналист рассмеялся.
- Вы забыли о Хобби, господин Хобби! - возразил он и, кивнув на ложу
Ллойда, тихо, с почтительным любопытством, прибавил: - Есть что-нибудь
новое, господин Хобби?
- Да, - усмехнулся Хобби и пошел дальше. - Вы будете поражены! Мы
строим виселицу в тысячу футов вышиной; на ней четвертого июля [день
празднования независимости Соединенных Штатов] будут повешены все газетные
писаки Нью-Йорка.
Эта шутка Хобби на следующий день была напечатана в газете вместе с
портретом (фальшивым) господина Мака Аллана, изобретателя алмазной стали
"алланит", которого Ч.Х.Л. (Чарлз Хорэс Ллойд) принял в своей ложе, чтобы
переговорить о миллионном предприятии.
Мод все еще наслаждалась музыкой. Но она не была в состоянии слушать с
прежним благоговением. Она наблюдала за сценой в ложе Ллойда. Мод знала,
что Мак подготовлял какое-то новое "большое дело", как он выражался.
Какое-нибудь изобретение, проект, - она никогда его об этом не спрашивала:
машины, техника были ей совершенно чужды. Она понимала, как ценна для Мака
деловая связь с Ллойдом, но втайне упрекала его за то, что именно этот
вечер он выбрал для переговоров. Единственный вечер за всю зиму, когда он
вместе с ней был на концерте! Она не могла понять, как можно во время
такого концерта думать о делах. Подчас ей казалось, что она не на месте в
этой Америке, где бизнес заслоняет все, и что за океаном, в Старом Свете,
где люди еще умели отделять отдых от дела, она была бы счастливее. Но не
только это тревожило Мод, - тонкий, вечно стоящий на страже инстинкт
любящей женщины заставлял ее опасаться, что "большое дело", все эти Ллойды
и им подобные, с которыми Мак завяжет отношения, отвлекут от нее мужа еще
больше, чем завод и деятельность в Буффало.
Мод нахмурила лоб: ее хорошее настроение омрачилось. Но затем ее лицо
опять озарилось тихим весельем. Фугообразный пассаж, игривый и веселый, по
какой-то загадочной ассоциации напомнил ей вдруг самые привлекательные,
самые радостные для матери моменты жизни ее ребенка. Ей захотелось
прочесть в звуках музыки предсказание судьбы ее маленькой девочки, и
вначале все шло великолепно. Да, такой счастливой будет ее Эдит, так
потечет ее жизнь! Но шаловливое, солнечное веселье внезапно сменилось
тягучим, тяжелым маэстозо-состенуто, пробуждавшим тоску и мрачные
предчувствия.
Сердце Мод сжалось. Нет, пусть никогда не уподобится этим звукам жизнь
ее маленькой, чудесной девочки, с которой она играла, как ребенок, и за
которой ухаживала, как опытная, старая женщина. Как глупо забавляться
подобными фантазиями! Она мысленно склонилась над малюткой, чтобы защитить
ее своим телом от мрачной, унылой музыки, и через некоторое время ей
действительно удалось направить свои мысли по другому руслу.
Музыка сама пришла на помощь Мод. Новая волна звуков, бурно нарастая,
наполнила ее заглушившим все мысли неясным томлением, пламенным и
прекрасным. Она, как прежде, вся обратилась в слух. Проникнутые неистовой
страстью звуки устремились вслед каким-то горячим, манящим голосам, и Мод
понеслась, как сорванный лист на крыльях вихря. Но дикая, задыхающаяся
страсть внезапно разбилась о неведомую преграду, как дробится об утес
волна, и грохот прибоя рассыпался в рыдающих, жалобных, робких и трепетных
зовах.
Мод казалось, что она должна остановиться, должна подумать о чем-то
неведомом, таинственном и непостижимом. Сменившая ураган тишина была так
пленительна, что в партере вдруг замер шелест вееров. Снова запели в
оркестре диссонирующие голоса, неуверенные, замедленные, с трудом
пробивающиеся к мелодии. Они сделали Мод задумчивой и печальной.
Насмешливые фаготы и страдавшие всей душой виолончели словно беседовали с
ней, и Мод казалось, что она вдруг поняла всю свою жизнь. Она не была
счастлива, несмотря на то, что Мак ее боготворил и она безумно любила его,
- нет, нет, что-то было не так, чего-то не хватало...
В этот миг, именно в этот миг Мак дотронулся до ее плеча и шепнул ей на
ухо:
- Прости, Мод, в среду мы едем в Европу. Мне нужно еще многое
подготовить в Буффало. Если мы сейчас уйдем, мы еще поспеем к ночному
поезду. Как ты на это смотришь?
Мод не ответила. Она сидела молча и неподвижно. Волна крови поднялась в
ней, залила ей шею, лицо. Глаза медленно наполнились слезами. Так прошло
несколько минут. Она чувствовала острую обиду на Мака. Как бесчеловечно
было вырывать ее из концерта лишь потому, что этого требовали дела!
Аллан заметил, что дыхание Мод стало прерывистым и щеки зарделись. Его
рука еще покоилась на ее плече. Он ласково погладил Мод и шепнул:
- Ну, останемся, дорогая, я только так спросил. Мы отлично можем
выехать и завтра первым поездом.
Однако у Мод уже было окончательно испорчено настроение. Музыка теперь
угнетала ее, внушала ей страх и беспокойство. Мод еще колебалась, уступить
ли Аллану. Но, случайно заметив бесцеремонно направленный на нее бинокль
Этель Ллойд, она тотчас стала собираться. Она заставила себя улыбнуться в
надежде, что Этель Ллойд заметит эту улыбку, и Аллан был поражен ее
нежным, еще влажным взором, обращенным на него.
- Пойдем, Мак!
Ей было приятно, что Мак заботливо помог ей встать, и, весело улыбаясь,
с виду в превосходном настроении, она покинула ложу.
Они подъехали к Центральному вокзалу в ту минуту, когда поезд отходил
от перрона.
Мод запрятала свои маленькие руки в карманы шубки и из-за поднятого
воротника кинула взгляд на Мака.
- Вот твой поезд и умчался, Мак! - смеясь сказала она, нисколько не
скрывая своего злорадства.
Позади стоял их слуга Леон, старик китаец, которого все называли Лайон
[Lion ("лайон") - лев (англ.)]. Лайон держал в руках чемодан и с
растерянным выражением на дряблом, морщинистом лице смотрел поезду вслед.
Аллан вынул часы и кивнул.
- Жаль, - добродушно сказал он. - Лайон, мы вернемся в гостиницу.
То, что они опоздали к поезду, сказал Мак в автомобиле, огорчало его
из-за Мод, - ведь ей, вероятно, предстоит много возни с упаковкой вещей.
Мод улыбнулась.
- Почему ты думаешь, - спросила она, не глядя на Мака, - что я вообще
поеду с тобой?
Аллан удивленно посмотрел на нее:
- Я надеюсь, что ты поедешь, Мод!
- Я, право, не знаю, можно ли зимой ехать с Эдит. А без Эдит я ни за
что не поеду.
Аллан задумчиво смотрел перед собой.
- Это мне не пришло в голову, - нерешительно произнес он, помолчав. -
Правда, Эдит! Но я думаю, что все-таки это можно было бы устроить.
Мод не ответила. Она ждала. На этот раз он не отделается так легко!
- На пароходе ведь совсем как в отеле, Мод, - добавил Аллан после
небольшой паузы, - я взял бы каюты "люкс", чтобы вам было удобнее.
Мод прекрасно знала Мака. Он не станет уговаривать, не станет просить
поехать с ним. Он не скажет больше ни слова, но и не обидится, если она
отправит его одного.
Мод видела, что он уже старается освоиться с этой мыслью.
Аллан задумчиво и разочарованно смотрел перед собой. Что ее отказ был
лишь комедией, не приходило в голову ему, никогда не разыгрывавшему
комедий и всегда изумлявшему Мод искренностью и простотой своей натуры.
С внезапным приливом нежности она схватила его за руку.
- Конечно, я поеду с тобой, Мак! - сказала она, ласково взглянув на
него.
- Ну вот и хорошо! - ответил он, благодарно пожимая ей руку.
Мод преодолела свое дурное настроение, и от этого ей стало радостно и
легко на душе. Она принялась оживленно и весело болтать. Говорила о Ллойде
и его дочери.
- Этель была к тебе благосклонна, Мак? - спросила она.
- Она действительно была со мной очень любезна, - ответил Аллан.
- Какое она произвела на тебя впечатление?
- Она показалась мне очень непринужденной, естественной, даже немного
наивной, словно ребенок.
- Вот как! - Мод рассмеялась. Она сама не могла понять, почему ответ
Мака опять несколько восстановил ее против него. - Ах, Мак, хорошо же ты
понимаешь женщин! Господи! Этель Ллойд - естественна! Этель Ллойд -
наивна! Ха-ха-ха!
Аллан рассмеялся вслед за ней.
- Право, она показалась мне естественной! - уверял он.
Но Мод вошла в азарт:
- Нет, Мак, я не слыхала ничего более смешного! Эх вы, мужчины! На
свете нет более неестественного существа, чем Этель Ллойд, Мак! Ее
естественность - это ее величайшее искусство. Поверь мне, Мак, Этель очень
хитрая, кокетливая женщина, и у нее рассчитано все. Ей хотелось бы
околдовать всех мужчин. Поверь мне, я ее знаю. Ты обратил внимание на ее
глаза сфинкса?
- Нет! - Аллан говорил правду.
- Нет?.. Она как-то сказала Мэбел Гордон: "Все говорят, что у меня
глаза сфинкса". А ты находишь ее наивной! Боже мой, она ведь ужасно
тщеславна, эта красавица. По меньшей мере раз в неделю ее портрет
появляется в газете. "Этель Ллойд сказала то, Этель Ллойд сказала это".
Она день и ночь рекламирует себя, совсем как Хобби. Даже своей
благотворительностью она пользуется для рекламы.
- А может быть, у нее в самом деле доброе сердце, Мод? - вставил Аллан.
- У Этель Ллойд? - Мод рассмеялась. Потом вдруг заглянула Маку в глаза,
держась за никелированные ручки мчавшегося автомобиля. - Этель
действительно очень красива?
- Да, она красива. Но почему она так пудрится?
Мод была разочарована.
- Ты влюбился в нее, Мак? Как все другие? - тихо спросила она с
притворным страхом в голосе.
Аллан рассмеялся и привлек ее к себе.
- Ты глупышка, Мод! - воскликнул он и прижал ее лицо к своей щеке.
Теперь Мод была довольна. Почему так раздражает ее сегодня каждый
пустяк? Какое ей дело до Этель Ллойд?
Помолчав немного, она искренним тоном сказала:
- Может быть, у Этель в самом деле доброе сердце. Я даже верю этому.
Но, проговорив эти слова, она почувствовала, что в глубине души не
верит в доброту Этель. Нет, сегодня она ничего не могла с собой поделать.
После обеда, поданного им в номер, Мод пошла спать, Аллан же остался в
гостиной писать письма. Но Мод не удалось заснуть. Она с утра была на
ногах и переутомилась. От сухого, жаркого воздуха в номере ее слегка
лихорадило. Переживания дня, дорога, концерт, людская толпа, Этель Ллойд -
все это опять завертелось в ее усталой голове. Она снова слышала музыку и
голоса. Внизу гудели автомобили. Где-то вдали грохотали поезда подземки.
Едва она задремала, как ее разбудило щелканье в трубах парового
отопления. Она слышала, как-подымался и тихо жужжал лифт. Через дверную
щель виден был свет.
- Ты все еще пишешь, Мак? - почти беззвучно прошептала она.
- Go on and sleep! [Спи! (англ.)] - ответил Мак.
Но его голос почему-то прозвучал таким басом, что она сквозь
лихорадочную дремоту не могла удержаться от смеха.
Мод заснула - и вдруг почувствовала, что вся похолодела. Она очнулась в
страшном беспокойстве, в непонятном страхе, стала вспоминать, что могло
вызвать это ощущение холода, в тут же поняла. Ей снилось: она входит в
комнату Эдит, и кто же сидит там? Этель Ллойд. Она сидит ослепительно
прекрасная, с бриллиантом на лбу и заботливо укладывает маленькую Эдит,
словно она ее мать...
Мак сидел без пиджака в углу дивана и писал. Скрипнула дверь, и Мод,
еще полусонная, вошла в своем пеньюаре, жмурясь от света.
Ее волосы блестели. Она казалась цветущей и юной, как девушка, от нее
веяло свежестью. Но глаза беспокойно блестели.
- Что с тобой? - спросил Аллан.