Келлерман Бенгард. Туннель

американские и европейские деньги, на деньги всего мира. Техническая
возможность выполнить проект в пятнадцатилетний срок создана исключительно
моим изобретением, вам известным, она создана "алланитом". Эта сталь по
твердости почти не уступает алмазу, дает возможность проходить самые
твердые породы и позволяет изготовить неограниченное число чрезвычайно
дешевых буров.
Аудитория слушала. Казалось, она дремлет, но именно это
свидетельствовало о том, что она принялась за работу. Большая часть
серебристых и белых голов опустилась, и только две-три блестящие от пота
физиономии были обращены вверх, к небу, где мерцали похожие на осколки
звезды. Один, уставясь на Аллана, прищурившись и вытянув губы, жевал
сигару, другой, подперев рукой подбородок, смотрел перед собой, задумчиво
кивая головой. Из глаз почти всех этих людей исчезло добродушное детское
выражение, - оно уступило место сосредоточенному, затуманенному или жутко
напряженному взору. Миссис Браун не отрывала глаз от уст Аллана, и ее рот
принял резкое, насмешливое, почти злобное выражение. Мозги этих тридцати
рабовладельцев, в которые Аллан клином вбивал свои идеи и аргументы,
зашевелились. Деньги размышляли; размышляли железо, сталь, медь, лес,
уголь. Предложение Аллана было не из обычных. Его стоило обдумать и
взвесить. Подобные проекты не валялись каждый день на улице. И это дело
Аллана было не простым! Речь шла здесь не о нескольких миллионах бушелей
пшеницы или тюков хлопка и не о тысяче акций рудников "Король Эдвард" в
Австралии. Речь шла о гораздо большем! Для одних дело Аллана означало горы
денег без особого риска - для железа, стали, угля. Для других оно означало
деньги с большим риском. Но необходимо было занять позицию. Вот именно!
Ведь речь шла здесь еще и о Ллойде, не о ком другом, как о всемогущем
Ллойде, который, как золотой призрак, шагал по земному шару, созидая и
разрушая! Ллойд прекрасно знал, что делает. Этим Алланом двигали, а ему
казалось, что двигает он сам. За последние недели на Уолл-стрит были
заключены большие сделки с акциями горной и тяжелой промышленности. Теперь
все поняли, что это Ллойд командовал своими армиями через подставных лиц.
Было ясно, что Ллойд, сидящий в этот час в своей сокровищнице и сосущий
сигару, несколько недель назад пошел в наступление и Аллан - его орудие.
Всегда Ллойд был первым, всегда захватывал лучшие участки, когда начинался
какой-то подъем. Ничего, ничего, теперь еще было время хоть немного
наверстать упущенное... Нужно только сегодня же разослать телеграммы по
всему миру, тотчас после собрания. Завтра утром будет уже поздно.
Надо на что-то решиться...
Некоторые, устав от размышлений, пытались приблизиться к решению
проблемы, рассматривая Аллана как сквозь лупу. Внимательно прислушиваясь к
тому, что говорил он о строительстве туннеля, - о том, как он поведет
штольни, укрепит их и снабдит воздухом, - они изучали его лакированные
ботинки, белоснежные фланелевые брюки, пояс, сорочку, воротничок, галстук
- все, вплоть до сильного лба, от которого шел гладкий, медно-красного
отлива пробор. Лицо этого человека блестело от пота, как бронза, но даже
теперь, после часового доклада, оно не выказывало ни малейших следов
утомления. Напротив, оно стало выразительнее и оживленнее. Его глаза,
вначале добродушные, с детским выражением, теперь, несмотря на ручьи пота,
стали смелыми и ясными, стальными, сверкающими, как тот "алланит", который
по твердости почти не уступает алмазу. И можно было с уверенностью
сказать, что этот человек не часто позволял так заглядывать в свои глаза.
Когда он ел орехи, ему не нужны были щипцы. Голос этого человека гудел и
шумел в грудной клетке, прежде чем вырваться наружу. Аллан выбрасывал на
доску эскиз, и они изучали его загорелую руку с татуировкой - скрещенными
молотками. Это была рука тренированного теннисиста и фехтовальщика. Они
изучали Аллана, как боксера, на которого собирались поставить. Он был
хорош, в этом не было сомнения. Можно было даже проиграть, поставив на
него, и не стыдиться этого. У Ллойда был верный взгляд! Они знали, что
двенадцатилетним мальчишкой Аллан был коногоном в угольных копях и что за
двадцать лет с глубины восьмисот метров под землей он поднялся до сада на
крыше отеля "Атлантик". Это кое-что значило! Значило кое-что и создание
такого проекта, но самое важное и удивительное было то, что он сумел
собрать в последний час тридцать человек, для которых один день означал
целый капитал, и при температуре в девяносто градусов по Фаренгейту
заставил их слушать себя. Перед их глазами как будто разыгрывалось редкое
зрелище: кто-то поднимался к ним на стеклянную гору, собираясь потребовать
себе место и защищать его.
Аллан продолжал:
- Для управления штольнями и для движения по ним мне нужна сила тока,
равная вырабатываемой всеми станциями Ниагары. Ниагара занята, и я создам
себе собственную Ниагару!
И они очнулись от задумчивости и посмотрели Аллану в лицо. Еще кое-что
бросилось им в глаза: во время своего доклада он ни разу не улыбнулся, не
отпустил ни одной шутки. Юмор, видно, не был свойствен ему.
Один только раз обществу представился случай посмеяться. Это был
момент, когда фоторепортеры вновь неистово защелкали затворами и Аллан
прикрикнул на них: "Stop your nonsense!" [Бросьте эти глупости! (англ.)]
В заключение Аллан прочел отзывы мировых светил, отзывы инженеров,
геологов, океанографов, статистиков, финансистов Нью-Йорка, Бостона,
Парижа, Лондона, Берлина.
Наибольший интерес возбудило резюме Ллойда, разработавшего систему
финансирования проекта и извлечения прибыли. Аллан прочел его под конец, и
тридцать голов заработали с максимальной быстротой и точностью.
Зной внезапно словно утроился. Участники конференции лежали в креслах,
и струи пота текли по их лицам. Даже холодильные аппараты, расставленные
за зеленью и непрерывно выдыхавшие в сад холодный, насыщенный озоном
воздух, не приносили облегчения. Было как в тропиках. Бои китайцы, одетые
в белоснежное полотно, бесшумно скользили между кресел и предлагали
лимонад, horses-neck [имбирное пиво (англ.)], gin-fizz [джин с содовой
водой (англ.)] и воду со льдом. Но все это не помогало. Жара подымалась с
улицы клубами знойного тумана, который, казалось, можно было схватить
руками, и заполняла висячий сад. Нью-Йорк, весь железобетонный и
асфальтовый, был подобен аккумулятору из многих тысяч элементов,
вобравшему весь жар последних недель и теперь извергавшему его. И
беспрерывно вопило и кричало в лихорадке глубокое ущелье Бродвея.
Нью-Йорк, нагроможденный людьми между тремя тысячами миль океана и тремя
тысячами миль материка, бурлящий, бессонный Нью-Йорк, казалось, сам
настойчиво требовал от этих людей все больших, небывалых усилий. Нью-Йорк,
мозг Америки, сам словно погрузился в мысли, ворочал гигантскую думу,
рождал ее...
В этот миг Аллан умолк. Чуть не посреди фразы. В речи его не было
заключения. Это была речь наизнанку - ее кульминационный пункт был в
начале. Конец был так неожидан, что все остались в прежних позах и еще
напрягали слух, когда Аллан уже ушел, предоставив им самим обсуждать
проект.
Рекламный дирижабль кружил над крышей и нес над Манхэттеном слова:
"Продление жизни на двадцать пять лет! - Гарантия! - Доктор Джости из
Бруклина!"

7

Аллан спустился с Мод на лифте до десятого этажа, пообедать. Он до
такой степени промок от пота, что должен был полностью переодеться. Но
капли пота еще выступали у него на лбу. Он еще весь был в напряжении, и
расширенные глаза его смотрели невидящим взглядом.
Мод заботливо вытирала ему лоб и охлаждала виски салфеткой, намоченной
в ледяной воде.
Мод сияла. Она тараторила и смеялась от возбуждения. Что за вечер!
Многолюдное собрание, световые гирлянды, сад на крыше, волшебный Нью-Йорк
кругом - никогда не забудет она этого зрелища. Они все сидели в кругу!
Они, имена, тысячу раз слышанные ею с ранних лет, имена, распространявшие
атмосферу богатства, могущества, гения, смелости и сенсации. Они сидели и
слушали его, Мака! Мод бесконечно гордилась Маком. Его победа приводила ее
в восторг, теперь она ни одной минуты не сомневалась в успехе мужа.
- Как я боялась, Мак! - вырвалось у нее, и она обвила руками его шею. -
Но как ты говорил! Я просто не верила своим ушам! Боже праведный!
Аллан рассмеялся.
- Я предпочел бы говорить перед ордой дьяволов, чем перед этой
компанией, поверь мне, Мод! - возразил он.
- Сколько, по-твоему, это продолжится?
- Час, два. Может быть, и всю ночь.
Мод удивленно приоткрыла рот.
- Всю ночь?
- Может быть, Мод! Во всяком случае нам дадут время спокойно пообедать.
Аллан снова пришел в полное равновесие. Его руки уже не дрожали, и
глаза оживились. Он исполнил долг вежливости как супруг и джентльмен,
положив Мод лучший кусок мяса, по ее вкусу, лучшую спаржу и лучший
горошек, и сам спокойно принялся за еду; на лбу у него блестели большие
капли пота. Он чувствовал сильный голод. Мод же болтала с таким
оживлением, что едва успевала есть. Она разбирала по косточкам всех
приглашенных. У Виттерштейнера была, по ее мнению, чудесная и
выразительная голова. Очень удивил ее моложавый вид Килгаллана, а Джона
Эндруса, горнозаводского короля, она сравнивала с бегемотом. Банкир
Ч.Б.Смит показался ей хитрой седой лисичкой. А эта старая ведьма миссис
Браун позволила себе разглядывать ее, словно школьницу! Верно ли, что
миссис Браун от скупости никогда не зажигает у себя света?..
Посреди обеда в комнату вошел Хобби, осмелившийся (и он мог себе это
позволить) спуститься в лифте отеля "Атлантик" без пиджака. Мод
взволнованно вскочила.
- Ну, как дела, Хобби? - воскликнула она.
Хобби со смехом бросился в кресло.
- Ничего подобного я еще не видел! - воскликнул он. - Они передрались!
Словно на Уолл-стрит после выборов! Ч.Б.Смит хотел улизнуть. Нет,
послушайте только! Он хочет уйти, говорит, что дело кажется ему слишком
рискованным, и входит в лифт. Но они кидаются за ним и буквально силой, за
фалды вытаскивают его назад из кабины! Ей-богу, не вру! Ye gods and little
fishes! [Ну и натерпелся же я страху! (англ. - иронич.)] Килгаллан стоит
посредине, размахивает отзывами и кричит как оглашенный: "Этого вы не
можете зачеркнуть, против этого вы ничего не скажете!"
- Ну, Килгаллан - это понятно! - вставил Аллан. - Он ничего не может
иметь против (Килгаллан был главой Стального треста).
- А миссис Браун! Хорошо, что были фоторепортеры! Она была похожа на
воронье пугало, вошедшее в раж! Старуха с ума сошла, Мак! Чуть не
выцарапала глаза Эндрусу. Она была вне себя и все время кричала: "Аллан -
величайший человек всех времен! Было бы позором для Америки, если бы его
проект не был осуществлен!"
- Миссис Браун? - Мод замерла от удивления. - Но она ведь света не
зажигает от скупости!
- Тем не менее, Мод! - Хобби снова разразился веселым смехом. - Черт
разберет этих людей, дитя мое! Она и Килгаллан отстоят тебя, Мак!
- Не хочешь ли пообедать с нами, Хобби? - спросил Аллан, обгладывавший
ножку курицы и в то же время внимательно прислушивавшийся к рассказу
своего друга.
- Конечно, садись скорей, Хобби! - воскликнула Мод и поставила прибор.
Но Хобби было некогда. Он волновался гораздо больше Аллана, хотя его
это дело касалось мало. Он снова исчез.
Каждые четверть часа он возвращался с донесением о ходе дела.
- Миссис Браун подписалась на десять миллионов долларов, Мак! Теперь
пойдет!
- Боже! - пронзительно вскрикнула Мод и в изумлении всплеснула руками.
Аллан, чистивший грушу, спокойно обратился к Хобби:
- Ну, что же дальше?
Хобби был слишком взволнован, чтобы присесть. Он бегал взад и вперед,
вынул из кармана сигару и откусил кончик.
- Она вытаскивает из кармана блокнот, - начал он, порывистым движением
зажигая сигару, - блокнот, который я щипцами не взял бы, - такой он
грязный, - и подписывает! Молчание! Все окаменели. Тогда и остальные лезут
в карманы, а Килгаллан обходит их и собирает записки. Никто не говорит
больше ни слова, фоторепортеры работают на полную мощность! Мак, твое дело
выиграно! I will eat my hat... [Чтоб мне с места не сойти! (англ.)]
После этого Хобби долго не появлялся. Прошел целый час.
Мод притихла. Она была взволнована и напряженно прислушивалась, не
раздадутся ли шаги. Чем дольше это тянулось, тем сильнее было ее уныние.
Аллан сидел в кресле, спокойно и задумчиво покуривая трубку.
В конце концов Мод не выдержала и спросила растерянно:
- А что, если они не решатся, Мак?
Аллан-вынул трубку изо рта, с улыбкой поднял глаза на Мод и спокойно,
глубоким голосом ответил:
- Тогда я опять поеду в Буффало и буду выпускать свою сталь! - Потом,
уверенно кивнув головой, он прибавил: - Они решатся, Мод!
И в ту же минуту позвонил телефон. Это был Хобби.
- Сейчас же идите наверх!
Когда Аллан опять показался в саду на крыше, Килгаллан, глава Стального
треста, подошел к нему и похлопал его по плечу.
- You are all right, Mac! [Все в порядке, Мак! (англ.)] - сказал он.
Аллан победил. Он вручил одетому в красное груму пачку телеграмм, и
грум скрылся в лифте.
Через несколько минут сад на крыше опустел. Каждый, не задерживаясь,
вернулся к своим делам. Слуги убирали растения и кресла, освобождая место
для огромной птицы Вандерштифта.
Вандерштифт влез в моноплан и включил фары. Пропеллер зажужжал, вихрь
смел слуг в один угол, машина пробежала десяток шагов и поднялась в
воздух. Белая птица унеслась навстречу туманным огням Нью-Йорка и исчезла.

8

Через десять минут после этой конференции телеграф уже передавал депеши
в Нью-Йорк, во Францию, Испанию, на Бермудские и Азорские острова. Час
спустя агенты Аллана закупили участки земли на двадцать пять миллионов
долларов.
Эти участки находились в самых удобных для сооружения туннеля местах;
Аллан выбрал их несколько лет назад. Это была самая дешевая земля: дюны,
степи, болота, пустынные островки, рифы, песчаные мели. Цена в двадцать
пять миллионов долларов была чрезвычайно низка, если принять во внимание,
что в общей сложности эти земли составляли территорию целого герцогства.
Сюда входил и обширный, глубокий комплекс в Хобокене, фронтом в двести
метров выходивший на Гудзон. Все закупленные участки лежали вдали от
больших городов, - Аллан в них не нуждался: на его степях и дюнах должны
были вырасти города, которые завладеют окрестностями.
Пока мир был погружен в сон, телеграммы Аллана неслись по кабелю и по
воздуху и застигали врасплох все биржи мира. А утром Нью-Йорк, Чикаго,
Европа, весь мир были потрясены словами: "_Синдикат Атлантического
туннеля_".
Газетные дворцы были ярко освещены всю ночь. Ротационные машины в
типографиях работали с рекордной скоростью. "Гералд", "Сан", "Уорлд",
"Джернал", "Телеграф" - все английские, немецкие, французские,
итальянские, испанские, еврейские, русские газеты вышли повышенным
тиражом, и с пробуждавшимся днем миллионы газетных листов наводнили
Нью-Йорк. В мчавшихся лифтах, на эскалаторах и движущихся тротуарах
станций надземной дороги, на перронах метрополитена, где каждое утро шла
борьба за места в переполненных поездах, на сотнях речных пароходов и в
тысячах трамвайных вагонов - от Баттери до Двухсотой улицы - происходили
форменные сражения вокруг еще сырых газетных листов. На всех улицах, над
толпами с протянутыми вверх руками взлетали фонтаном экстренные выпуски.
Известие было сенсационное, неслыханное, едва постижимое, дерзкое!
Мак Аллан! Кто он, кем был, откуда взялся? Кто этот человек, внезапно
представший перед лицом миллионов людей?
Не все ли равно, кто он! Важно, что он умудрился выбить из привычной
колеи такой город, как Нью-Йорк, с его стремительным темпом жизни.
Читатели жадно впивались взглядом в газетные столбцы, на которых
выдающиеся люди высказывали в телеграфном стиле свой взгляд на сооружение
туннеля.
Ч.Х.Ллойд: "Европа станет предместьем Америки".
Табачный магнат Х.Ф.Хербст: "Вагон товара из Нью-Орлеана можно будет
послать без перегрузки в Петербург".
Мультимиллионер Х.И.Белл: "Я буду видеться со своей дочерью, которая
живет с мужем в Париже, вместо трех раз в год двенадцать".
Министр путей сообщения де Форест: "Туннель подарит деловому человеку
год жизни благодаря времени, которое он сэкономит".
Публика требовала более подробных сведений, и она имела право на это.
Перед газетными дворцами собирались такие толпы, что вожатым трамвайных
вагонов приходилось стучать сапогом по педали звонка, чтобы получить
возможность проехать. Часами глаза плотной массы людей были обращены на
экран во втором этаже здания редакции "Гералда", хотя уже несколько часов
подряд появлялись все те же картины: Мак Аллан, Хобби, собрание в висячем
саду.
"Здесь представлены семь миллиардов!". "Мак Аллан излагает свой проект"
(кинематограф). "Миссис Браун подписывается на десять миллионов"
(кинематограф). "Ч.Б.Смита вытаскивают из лифта".
"Только мы имеем возможность показать прибытие Вандерштифта в висячий
сад до самого момента спуска. Наш фоторепортер был сбит с ног его
монопланом" (кинематограф). Белые с точками окон нью-йоркские небоскребы,
из труб которых подымается тонким столбом белый дым. Появляется белая
бабочка, птица, чайка, моноплан! Моноплан проносится над садом на крыше,
делает поворот, возвращается, садится. Придвигается гигантское крыло.
Конец. Портрет: "Мистер Ч.Г.Спиннэуэй, наш фоторепортер, опрокинутый
машиной Вандерштифта и тяжелораненый".
Последний снимок: "Мак Аллан прощается в Бронксе с женой и ребенком
перед отъездом в свою контору".
И снова начинается та же серия картин.
Вдруг - около одиннадцати часов - вереница картин приостанавливается.
Что-нибудь новое? Все взоры обращены вверх.
Портрет: "Мистер Хантер, маклер, Тридцать седьмая улица, 212-Ист,
только что заказал билет для первого переезда Нью-Йорк - Европа".
Толпа смеется, машет шляпами, кричит...
Телефонные станции были перегружены, провода и кабели не успевали
передавать телеграммы. В тысячах нью-йоркских контор нервно срывали с
аппаратов телефонные трубки, чтобы обсудить с деловыми друзьями положение.
Весь Манхэттен трепала лихорадка! С сигарой во рту, сдвинув котелок на
затылок, без пиджаков, обливаясь потом, стояли и сидели, кричали и
жестикулировали банкиры, маклеры, агенты, клерки. Выработать предложения!
Занять позицию как можно быстрее, как можно выгоднее! Предстояла
гигантская кампания, новая "Битва народов", сражение капиталов, в котором
при малейшей ошибке можно было погибнуть под ногами других. Кто будет
финансировать это огромное предприятие? Как это произойдет? Ллойд? Кто
назвал Ллойда? Виттерштейнер? Кому это известно? Кто этот дьявол Мак
Аллан, закупивший в одну ночь на двадцать пять миллионов долларов земли,
стоимость которой должна увеличиться в три, в пять - да что там! - в сто
раз?
Больше всего волновались в элегантных конторах крупных
трансатлантических пароходных компаний. Мак Аллан был убийцей
трансатлантического пассажирского движения! Когда его туннель будет
построен, - а можно себе представить, что это когда-нибудь случится! -
четыреста тысяч тонн плавающих судов будет отправлено на слом. Пассажиров
кают "люкс" надо будет возить по палубному тарифу. Бедные суденышки
придется переделать в плавучие санатории для легочных больных или послать
их к неграм в Африку! За два часа по телефону и телеграфу организовался
"Антитуннельный трест", составивший интерпелляцию к правительствам ряда
стран.
Из Нью-Йорка возбуждение распространилось на Чикаго, Буффало,
Питтсбург, Сент-Луис, Сан-Франциско, в то время как в Европе туннельная
лихорадка начинала охватывать Лондон, Париж, Берлин.
Нью-Йорк сверкал и пылал в лучах полуденного солнца, а когда люди опять
решились выйти на улицу, со всех углов смотрели на них огромные плакаты:
"Сто тысяч рабочих!"
Наконец стало известно и местонахождение синдиката: Бродвей -
Уолл-стрит. Здесь стоял ослепительно белый незаконченный небоскреб,
тридцать два этажа которого еще кишели рабочими.
Через полчаса после того, как Нью-Йорк был наводнен этими огромными
плакатами, толпы искателей работы уже собрались на забрызганных известью
досках, покрывавших гранитные ступени здания синдиката, и вся армия
безработных, в любое время составлявшая около пятидесяти тысяч человек, по
сотне улиц двигалась к Даунтауну. В первом этаже, где еще стояли лестницы,
козлы и ведра с краской, явившихся встречали агенты Аллана, холодные,
опытные люди с быстрым взглядом работорговцев. Сквозь одежду видели они
скелет человека, его мускулы и жилы. По плечам, по сгибу рук они
определяли силу. Нарочитая поза, грим, крашеные волосы не могли их
обмануть. Седых и слабых, тех, чьи силы уже высосал убийственный труд
Нью-Йорка, они отсылали прочь. И если кто-нибудь из сотен людей,
представших перед ними за несколько часов, пытался явиться вторично, его
награждали таким взором, что у него мороз шел по коже, а затем агент
окончательно переставал замечать его.

9

Еще в тот же день на всех пяти станциях на французском, испанском и
американском побережье, на Бермудских островах и на Сан-Жоржи (Азорские
острова) появились отряды каких-то людей. Они приезжали в повозках и
наемных автомобилях, которые медленно нащупывали путь, вязли в болотах,
вперевалку ползли по дюнам. В определенном месте, ровно ничем не
отличавшемся от окружающего пейзажа, они слезали, вынимали нивелиры,
съемочные инструменты, связки вех и приступали к работе. Спокойно,
сосредоточенно они визировали, измеряли, вычисляли, словно дело шло просто
о разбивке сада. Капли пота выступали у них на лбу. Они ставили вехи на
куске земли, расположенном под точно высчитанным углом к морю и уходившем
далеко в глубь суши. Вскоре они работали повсюду.
В степи появилось несколько повозок, нагруженных балками, досками,
кровельным толем и различными орудиями. Казалось, они попали сюда случайно
и не имели никакого отношения к геодезистам и инженерам, совершенно не
обращавшим на них внимания. Повозки останавливались, балки и доски с
треском падали на землю. В знойных лучах солнца засверкали лопаты,
завизжали пилы, застучали удары молотков.
Подъехал, подпрыгивая на ухабах, автомобиль; из него, крича и
жестикулируя, вышел мужчина. Он схватил под мышку связку вех и зашагал к
землемерам. Этот узкоплечий светловолосый человек был Хобби, начальник
американской станции.
Хобби закричал "алло!", смеясь, обтер платком лицо - он прямо обливался
потом - и сообщил во всеуслышание:
- Через час прибудет повар! Уильсон как бешеный орудует в Томс-Ривере.
- И, сунув два пальца в рот, он свистнул.
Подошли четыре человека с вехами на плечах.
- Вот эти господа покажут вам, chaps [ребята (англ.)], что нужно
делать.
И Хобби вернулся к повозкам. Он бегал туда и сюда среди сваленной груды
леса.
Потом он умчался в своем автомобиле, чтобы присмотреть за рабочими в
Лэкхерсте, тянувшими временную телефонную линию. Он орал, ругался и ехал
все дальше вдоль полотна железной дороги Лэкхерст - Лэквуд, прорезывавшей
земли синдиката. На путях посреди пастбища, где паслись коровы и быки,
остановился пыхтящий товарный поезд с двумя паровозами и пятьюдесятью
вагонами. За ним пришел поезд с пятьюстами рабочих. Было пять часов. Эти
пятьсот рабочих были завербованы к двум часам дня и в три выехали из
Хобокена. Все они были веселы и довольны тем, что могли покинуть знойный
Нью-Йорк и найти себе работу на свежем воздухе.
Они набросились на эти пятьдесят вагонов и начали сгружать доски,
волнистое железо, толь, брезент, кухонные очаги, съестные припасы,
палатки, ящики, мешки, тюки. Хобби чувствовал себя отлично. Он кричал,
свистел, с ловкостью обезьяны карабкался через вагоны и кучи досок и
громко распоряжался. Час спустя походные кухни были установлены, и повара
принялись за дело. Двести рабочих занялись спешной постройкой бараков для
ночлега, в то время как остальные продолжали выгрузку.
Когда стемнело, Хобби посоветовал своим "boys" [мальчишкам (англ.)]
помолиться и устроиться на покой кто как может.
Он вернулся к землемерам и инженерам и по телефону рапортовал в
Нью-Йорк.
Потом он вместе с инженерами спустился к дюнам выкупаться. Вернувшись,
они одетые бросились на дощатый пол барака и тотчас заснули, чтобы с
рассветом возобновить работу.
В четыре часа утра прибыло сто вагонов строительных материалов, в
половине пятого - тысяча рабочих, проведших ночь в поезде и выглядевших
голодными и усталыми. Походные кухни работали вовсю с раннего утра,
пекарни не отставали от них.
Хобби был уже на месте. Он любил работу и, хотя спал всего несколько
часов, был в прекрасном настроении, чем сразу расположил к себе всю армию
рабочих. Он обзавелся серой верховой кобылкой, на которой неутомимо скакал
целый день.
У железнодорожного полотна выросли целые горы материалов. В восемь
часов пришел поезд из двадцати вагонов, груженных только шпалами,
рельсами, вагонетками и двумя паровозиками для узкоколейки. В девять
пришел второй поезд. Он привез целый батальон инженеров и техников, и
Хобби бросил тысячу человек на постройку узкоколейной дороги, которая
должна была вести к отстоявшему на три километра месту стройки.