Страница:
Вечером прибыл поезд с двумя тысячами походных кроватей и одеялами.
Хобби бушевал у телефона и требовал еще рабочих. Аллан обещал ему на
следующий день две тысячи человек.
И действительно, утром, едва забрезжил свет, прибыли две тысячи
человек. А за ними потянулись бесконечные поезда с материалами. Хобби
ругался на чем свет стоит: Аллан буквально топил его! Но потом он
покорился своей судьбе: он узнал _темп Аллана_, адский темп Америки, темп
всей эпохи, напряженный до неистовства! И это импонировало Хобби, хотя от
такого темпа захватывало дух и нужно было удесятерять усилия.
На третий день временная железная дорога, по которой едва-едва мог
пройти, не перевернувшись, поезд, достигла места стройки, и к вечеру того
же дня в лагере раздался свисток маленького паровоза, встреченный громким
"ура". Паровозик тащил за собой бесконечный хвост вагонеток с досками,
бревнами и волнистым железом, и две тысячи рабочих с лихорадочной
поспешностью принялись возводить бараки, походные кухни, сараи. Но ночью
поднялась буря, которая смела весь созданный Хобби город.
На эту шутку Хобби ответил лишь крепкой, забористой бранью. Он попросил
у Аллана сутки отсрочки, но Аллан не обратил на это ни малейшего внимания
и продолжал посылать материалы, поезд за поездом, так что у Хобби прямо
темнело в глазах.
В этот день, в семь часов вечера, Аллан в сопровождении Мод сам явился
в автомобиле на место работ. Аллан объехал весь участок, громил и
разносил, обозвал всех лодырями и заявил, что синдикат требует за свои
деньги самой напряженной работы. Он уехал, оставив за собой атмосферу
удивления и почтения.
Хобби не принадлежал к тем, кто быстро падает духом. Он решил выдержать
пятнадцатилетнюю бешеную гонку и теперь вертелся как бес. Темп Аллана
увлек его! Один отряд рабочих сооружал железнодорожную насыпь для
регулярного сообщения с Лэквудом; ржаво-красное облако пыли отмечало его
путь. Другой отряд кидался на прибывавшие товарные поезда и с неимоверной
быстротой выгружал и складывал в порядке шпалы, рельсы, столбы
электропроводки, машины. Третий - рыл землю вокруг "шахты", четвертый
сколачивал бараки. Всеми отрядами командовали инженеры, - их можно было
узнать только по беспрерывным окрикам и взволнованным жестам, которыми они
подгоняли рабочих.
Хобби на своей серой лошадке был вездесущ. Рабочие называли его "Jolly
[веселый (англ.)] Хобби", подобно тому как Аллана они окрестили "Маком", а
Гарримана, главного инженера, мрачного мужчину с бычьей шеей, всю жизнь
проведшего на крупных строительствах всех материков, - попросту "Bull"
[бык (англ.)].
Среди этих толп людей землемеры со своими инструментами расхаживали
так, как будто вся эта сутолока нисколько их не касалась, и усеивали всю
степь разноцветными колышками и вехами.
Через три дня после первого удара заступом Туннельный город представлял
собой привал рудокопов, несколько позже - походный лагерь, а через неделю
- грандиозный барачный город, с бойнями, молочными фермами, пекарнями,
рынками, барами, почтой, телеграфом, больницей и кладбищем, - город, где
устроились на временное житье двадцать тысяч человек. В стороне от него
уже красовалась целая улица законченных зданий, эдисоновских патентованных
домов, которые отливались в формы на месте и устанавливались в течение
двух дней. Город был покрыт толстым слоем пыли, отчего он казался почти
белым. Редкие клочья поросли и кусты обратились в цементные кучи. Улицы
были завалены железнодорожными рельсами, а плоские бараки утопали среди
леса столбов и проводов.
Неделю спустя в барачный город явился черный, пыхтящий и воющий демон -
огромный американский товарный паровоз на высоких красных колесах,
тащивший бесконечный ряд вагонов. Он стоял, пыхтя, среди разбросанных щеп
и мусора, выпускал к яркому солнцу высокое черное облако дыма и озирался
вокруг. Все смотрели на него, восторженно кричали и ликовали: это была
_Америка_, явившаяся в Туннельный город!
На следующий день прибыл целый отряд паровозов, а еще неделю спустя
полчища черных пыхтящих демонов сотрясали воздух, насыщая его испарениями
своих тел, огромных, как туловища ихтиозавров, и выпускали пар и дым из
пасти и ноздрей. Казалось, барачный город весь расплывается в дыму. Подчас
дым был настолько густ, что в померкшей атмосфере происходили
электрические разряды, и даже в самый ясный день над Туннельным городом
прокатывался гром. Город неистовствовал, кричал, свистел, стрелял, звенел.
Из центра этого бушующего, дымящего, белого, заваленного мусором города
днем и ночью подымался чудовищный столб пыли. Он образовывал облако,
подобное тем, какие бывают при вулканических извержениях. Этот столб,
придавленный верхними слоями атмосферы, имел форму гриба, и воздушные
течения отрывали от него облачные клочья.
Картина зависела от ветра. Пассажиры пароходов наблюдали эту пыль на
море в виде раскинувшегося на много километров известково-белого плавучего
острова; а иногда туннельная пыль сеялась над Нью-Йорком мелким пепельным
дождем.
Строительная площадка раскинулась на четыреста метров в ширину и на
пять километров в глубь степи. Ее разрабатывали террасами, которые
спускались все ниже и ниже. У входа в штольни туннеля подошва террас
должна была залегать на двести метров ниже уровня моря.
Сегодня - песчаная степь с целой армией разноцветных вех, завтра -
песчаное русло, послезавтра - карьер для добычи гравия, каменоломня,
огромный котел конгломератов, песчаника, глины и известняка и, наконец,
ущелье, в котором, казалось, кишели черви. Это были люди, сверху
казавшиеся крохотными, белые и серые от пыли, с посеревшими лицами, с
пылью в волосах и на ресницах и месивом каменной пыли во рту. Двадцать
тысяч человек кидались день и ночь в этот котлован.
Как дробные отблески озера, сверкали внизу кирки и лопаты. Сигнальный
рожок - и столб пыли взлетает, крутясь. Каменный колосс клонится вперед,
рушится, распадается на куски, и клубки людей бросаются в облако
вздымающейся пыли. Кряхтят и вопят экскаваторы, непрерывно визжат и гремят
транспортеры, вращаются подъемные краны, подвесные вагонетки жужжат в
воздухе, и насосы по толстым трубам день и ночь выбрасывают наверх потоки
грязной воды.
Полчища крошечных паровозиков шмыгают под экскаваторами, пробираются
среди обломков и куч песка. Но, едва выбравшись на простор и став на
надежные рельсы, они с диким свистом и яростным колокольным звоном несутся
меж бараков к тем пунктам строительной площадки, где нужны песок и камень.
Сюда поезда привезли горы мешков цемента, и толпы рабочих воздвигают
большие казармы, которые к зиме должны быть под крышей, чтобы приютить
сорок тысяч человек.
А в пяти километрах от "шахты", где трасса полого начинает уходить
вниз, в облаке масляных брызг, жара и чада стоят на новехоньких рельсах
четыре мрачные машины - ждут и дымят.
Перед их колесами сверкают кирки и лопаты. Обливающиеся потом рабочие
роют землю и заполняют выемку кусками камня и щебнем, которые с шумом
сыплются под откос из саморазгружающихся вагонеток. На это ложе кладут
шпалы, еще липкие от смолы, а уложив лесенку шпал, прикрепляют к ним
рельсы. Каждый раз, когда уложены пятьдесят метров рельсов, четыре черные
машины начинают пыхтеть и шипеть. Они двигают своими стальными рычагами:
три, четыре взмаха - и вот они уж опять дошли до сверкающих кирок и лопат.
Так с каждым днем четыре черных чудовища продвигаются все дальше
вперед. Приходит день, когда они стоят уже среди высоких гор щебня, и
приходит другой день, когда они стоят уже глубоко под террасами, в желобе
с крутыми бетонными стенами, и взирают своими глазами циклопов на
скалистую стену, где в тридцати шагах друг от друга пробиты две большие
арки - устье туннеля.
Во Франции, в Финистерре и на океанских станциях, так же, как в
Туннельном городе на американском берегу, люди, обливаясь потом,
вгрызались в землю. День и ночь в этих пяти пунктах земного шара
вздымались гигантские столбы дыма и пыли. Стотысячная армия рабочих
вербовалась из американцев, французов, англичан, немцев, итальянцев,
испанцев, португальцев, мулатов, негров, китайцев. Здесь царило смешение
всех языков. Отряды инженеров сперва большей частью состояли из
американцев, англичан, французов и немцев. Но вскоре стало стекаться
множество добровольцев, получивших техническое образование в высших школах
всего мира, - японцы, китайцы, скандинавы, русские, поляки, испанцы,
итальянцы.
В различных точках французского, испанского и американского побережья,
Бермудских и Азорских островов появились инженеры Аллана с полчищами
рабочих и начали рыть землю, как и в главных пунктах строительства. Их
задачей было сооружение электростанции - "Ниагары" Аллана, энергия которой
нужна была ему для приведения в движение поездов между Америкой и Европой,
для освещения и вентиляции огромных штолен. Усовершенствовав систему
немцев Шлика и Липмана, Аллан приступил к сооружению огромных вместилищ,
куда во время прилива текла морская вода, чтобы с грохотом низвергнуться в
расположенные ниже бассейны и своим стремительным падением заставить
вращаться турбины, рождающие в динамо ток, а при отливе снова вернуться в
море.
Металлургические и прокатные заводы Пенсильвании, Огайо, Оклахомы,
Кентукки, Колорадо, Нортумберленда, Дарема, Южного Уэльса, Швеции,
Вестфалии, Лотарингии, Бельгии, Франции вносили в книги огромные заказы
Аллана, Угольные копи усиливали добычу, чтобы покрыть возросший спрос на
топливо для транспорта и доменных печей. Медь, сталь, цемент неслыханно
повысились в цене. Большие машиностроительные заводы Америки и Европы
работали с ночной сменой. В Швеции, России, Венгрии и Канаде вырубали
леса.
Целый флот грузовых пароходов и парусных судов беспрерывно сновал между
Францией, Англией, Германией, Португалией, Италией и Азорскими островами,
между Америкой и Бермудскими островами, доставляя материалы и рабочую силу
на места стройки.
Авторитетнейшие ученые (преимущественно немцы и французы) плавали на
четырех пароходах синдиката, проверяя на тридцатимильной ширине глубины
над кривой туннеля, спроектированной на основании известных
океанографических измерений.
Со всех станций, рабочих поселков, пароходов, из всех промышленных
центров день и ночь сходились нити к дому Туннельного синдиката, на углу
Бродвея и Уолл-стрит, и отсюда - в одни-единственные руки, в руки Аллана.
За несколько недель напряженнейшей работы Аллан привел громадную машину
в движение. Созданное им предприятие охватило весь мир. Его имя, еще так
недавно никому не ведомое, сверкало над человечеством как метеор.
Тысячи газет интересовались им, и через некоторое время не было ни
одного читателя, который не знал бы биографии Аллана во всех ее
подробностях.
Эту биографию никак нельзя было назвать обыденной. С десяти до
тринадцати лет Аллан принадлежал к армии безвестных миллионов, которые
проводят жизнь под землей и о которых никто не думает.
Он родился в западном угольном районе, и первое, что запечатлелось в
его памяти, был огонь. Ночью языки пламени поднимались там и сям к небу,
словно пылающие головы огромных чудищ, старавшихся напугать его. Огонь
вырывался горой из высившихся напротив печей, и озаренные пламенем люди со
всех сторон направляли на него водяные струи, пока все не исчезало в
большом белом облаке пара.
Воздух был наполнен дымом и чадом, шумом фабричных гудков; сажа
сыпалась дождем, а ночью иногда все небо полыхало как зарево.
Люди всегда ходили кучками по улицам между закопченными кирпичными
домами. Приходили кучками, кучками уходили. Лица их были черны, и даже по
воскресеньям глаза были полны угольной пыли. Во всех их разговорах
постоянно повторялись одни и те же слова: "Дядя Том".
Отец и Фред, брат Мака, работали, как и все кругом, в шахте "Дядя Том".
Улица, где жил Мак, почти всегда была покрыта черной, блестящей грязью.
Рядом протекал мелкий ручеек. Чахлая травка на его берегах была не
зеленой, а черной. Ручей был грязный, и обычно по нему плыли радужные
жирные пятна. Сейчас же за ручьем тянулись длинные ряды коксовых печей, а
за ними возвышались черные железные и деревянные помосты, по которым
беспрерывно катились маленькие вагонетки. Больше всего Мака интересовало
огромное, настоящее колесо, висевшее в воздухе. Это колесо иногда
останавливалось на мгновение, потом снова начинало "жужжать". Оно
вращалось с такой быстротой, что спицы нельзя было различить. И вдруг они
опять становились заметны, колесо в воздухе вращалось медленнее, колесо
останавливалось! А потом сызнова начинало "жужжать".
На пятом году жизни Мака Фред и другие мальчики-коногоны посвятили его
в тайну того, как без всякого основного капитала добывать деньги. Можно
было продавать цветы, открывать дверцы автомобилей, поднимать оброненные
трости, отыскивать и приводить автомобили, собирать в трамвае газеты и
пускать их вновь в продажу. Мак ревностно принялся за работу в Сити.
Каждый цент он отдавал Фреду, и за это ему разрешалось проводить
воскресные дни с коногонами в saloons [трактирах (англ.)]. Мак достиг того
возраста, когда шустрые мальчишки умудряются целый день разъезжать, не
платя ни цента. Как паразит, жил он на всем, что катилось и двигало его
вперед. Впоследствии он расширил свою деятельность и работал за
собственный счет. Он собирал на стройках пустые бутылки из-под пива и
продавал их, говоря: "Меня послал отец".
Но его поймали, безжалостно избили, и его блестящее дело потерпело
крах.
На восьмом году жизни Мак получил от отца серую кепку и большие сапоги,
которые прежде носил Фред. Эти сапоги были так велики, что Мак одним
взмахом ноги мог отправить их в угол комнаты.
Взяв Мака за руку, отец повел его в шахту "Дядя Том". Этот день
произвел на Мака неизгладимое впечатление. Он на всю жизнь запомнил, как
боязливо и взволнованно шагал по шумному двору. Работа была в разгаре.
Воздух дрожал от крика и свиста, мчались тележки, гремели вагоны, все было
в движении. А над всем этим мелькало колесо подъемной машины, за которым
Мак годами наблюдал издали. За коксовыми печами подымались столбы пламени
и белые облака дыма. Сажа и угольная пыль падали с неба, в огромных трубах
шипело и бурлило, из холодильных устройств низвергались водопады, а из
толстой, высокой заводской трубы беспрестанно тянулся к небу густой дым,
черный как смола.
И чем ближе они подходили к закоптелым кирпичным зданиям с лопнувшими
оконными стеклами, тем страшнее становился грохот. Казалось, воздух был
насыщен воплями тысячи истязуемых детей. Земля дрожала.
- Что это так кричит, отец? - спросил Мак.
- Это уголь!
Никогда Маку не приходило в голову, что уголь может кричать.
Отец поднялся с ним по лестнице большого, содрогавшегося здания, на
стенах которого виднелись трещины, и открыл высокую дверь.
- Здравствуй, Джозия! Я хочу показать своему малышу машину, - сказал
он, повернулся и сплюнул на лестницу.
- Идем, Мак!
Мак заглянул в большой и чистый, выложенный плитками зал. Мужчина, по
имени Джозия, сидел к ним спиной. Расположившись на удобном стуле и держа
руки на блестящих рычагах, он неподвижно смотрел на гигантский барабан в
глубине зала. Раздался сигнальный звонок. Джозия повернул рычаг, и большие
машины справа и слева задвигали своими членами. Барабан, казавшийся Маку
вышиной с дом, вращался все стремительнее, а вокруг него гудел черный,
толщиной в руку, трос.
- Клеть идет к шестому ярусу, - пояснил отец. - Она падает быстрее
камня. Ее уносит вниз. Джозия пускает в ход тысячу восемьсот лошадиных
сил.
У Мака голова шла кругом.
По белой планке перед барабаном поднимались и спускались стрелки, и
когда они подошли одна к другой, Джозия снова повернул рычаг. Бешено
вращавшийся барабан замедлил движение и остановился.
Мак никогда не видал ничего более мощного, чем эта подъемная машина.
- Thanks [спасибо (англ.)], Джозия! - сказал отец, но тот даже не
повернул головы.
Они обошли кругом помещение, где стояла машина, и поднялись по узкой
железной лестнице, по которой Мак еле двигался в своих больших сапогах.
Они шли навстречу пронзительным и визгливым детским крикам, и здесь шум
был так силен, что нельзя было разобрать ни слова. Они попали в огромный,
мрачный зал, полный угольной пыли и лязга железных вагонеток.
У Мака сжалось сердце.
Именно здесь, где визжал и кричал уголь, отец передал Мака черным людям
и ушел. К своему изумлению, Мак увидел ручей из угля. На длинной, шириной
в метр, ленте беспрестанно неслись куски угля и через отверстие в полу
обрушивались, подобно бесконечному черному водопаду, в железнодорожные
вагоны. По обеим сторонам этой длинной ленты стояли почерневшие
мальчуганы, такие же малыши, как Мак, которые проворно запускали руки в
угольный поток, выхватывали из него определенные куски и бросали их в
вагонетки.
Кто-то из мальчиков крикнул Маку, чтобы он присматривался. У мальчугана
так почернело лицо, что Мак лишь некоторое время спустя узнал его по
заячьей губе. Это был соседский мальчик, с которым у него только вчера
была драка из-за того, что Мак обозвал его "Зайцем" (это была его кличка).
- Мы выбираем породу, Мак, - звонким голосом крикнул "Заяц" прямо в ухо
Маку, - нельзя же вместе с углем продавать камни!
Уже на другой день Мак по излому, по блеску, по форме не хуже других
отличал, что уголь, а что - камень. А через неделю ему казалось, что он
уже годы провел в этом черном помещении, полном шума и угля.
Нагнувшись над беспрерывно скользящим угольным ручьем, выискивая
черными ручонками породу, Мак простоял здесь полных два года, неизменно на
одном и том же месте, пятом сверху. Тысячи тонн угля прошли через его
быстрые маленькие руки.
Каждую субботу он ходил за получкой, которую должен был отдавать отцу
(кроме небольших карманных денег). Маку минуло девять лет, и он стал
мужчиной. Когда в свободный воскресный день он отправлялся в saloon, то
надевал котелок и крахмальный воротничок. В крепких зубах торчала трубка.
Он жевал резинку, и всегда рот его был полон слюны. Да, он был мужчина,
говорил как мужчина и сохранил только крикливо-звонкий голос мальчика,
проводящего все будни в шумном рабочем помещении.
Мак имел дело с углем, выданным на поверхность, он изучил его и знал
прекрасно - лучше отца и Фреда! Десятки мальчиков, проработав год, не
имели понятия о том, откуда берется весь этот уголь, этот бесконечный
поток угольных глыб. Падающих в вагоны. День и ночь звенели железные двери
шахты, и подземная клеть, с которой капала влага, без передышки
выбрасывала четыре железные вагонетки с полусотней центнеров угля. День и
ночь гремели вагонетки по железным плитам помещения, день и ночь
опрокидывались они над отверстием в полу (как куры на вертеле!) и, высыпав
уголь, возвращались порожняком. Снизу же уголь поднимался транспортером,
потом его трясли на больших ситах, и здесь уголь _кричал_. Крупный
рудниковый уголь ссыпали в вагоны и вывозили. Well [ну что ж (англ.)], это
знали и другие мальчики, но дальше этого они не шли! Проработав месяц, Мак
сообразил, что грохотавшие мимо него тележки никак не могли доставить весь
этот уголь! И это было верно. Ежедневно прибывали сотни вагонов - от "Дяди
Тома II", "Дяди Тома III", "Дяди Тома IV", и все они собирались у "Дяди
Тома I", потому что здесь были сосредоточены очистка, коксование и
химическое производство. Мак присматривался и все знал! Он знал, что
просеянный уголь доставлялся транспортером на очистку. Здесь порода
проходила через баки, уголь уносила вода, а камень оседал на дне. Потом
уголь поступал в громадный барабан из пяти сит с отверстиями разной
величины. Здесь его кидало и швыряло, здесь он шурша сползал по ситам и
сортировался. Отдельные сорта угля по каналам ползли к разным воронкам,
падали в виде кускового угля, смешанного угля, орешка I, II, III в вагоны
и вывозились наружу. А мелочь - всякие осколки и пыль, - ты думаешь,
выбрасывалась? Нет! Спроси у Мака, десятилетнего инженера, и он тебе
скажет, что уголь отсасывают до тех пор, пока от него не останется ровно
ничего. Этот угольный мусор поднимался по железной с отверстиями лестнице.
Огромная лестница, заваленная серой грязью, как будто стояла на месте, но,
если всмотреться, можно было заметить, что она медленно, совсем медленно
движется. За два дня каждая ступенька проходила свой путь, опрокидывалась
и высыпала пыль в огромные бункеры. Оттуда пыль попадала в коксовые печи,
превращалась в кокс, а в высоких черных дьяволах конденсировались газы, из
которых вырабатывали деготь, аммиак и многое другое. Это был химический
цех "Дяди Тома I", и Мак все это знал.
Однажды - Маку шел тогда десятый год - отец дал ему костюм из желтой
ткани, шерстяной шарф, и в этот день мальчик впервые спустился в шахту -
туда, откуда приходил уголь.
Железный барьер звякнул, раздался звонок, клеть пошла вниз. Сперва
медленно, потом с бешеной скоростью, так быстро, что Маку казалось, будто
пол клети, на котором он сидел, сейчас провалится. У мальчика потемнело в
глазах, в животе сделались спазмы, но потом он привык. С лязгом и стоном
неслась железная клеть на глубину восьмисот метров. Раскачиваясь на ходу,
она с таким звоном и треском ударялась о направляющие рельсы, что
казалось, вот-вот разлетится вдребезги. Вода сверху шлепалась о нее,
деревянные крепления шахты, мокрые, черные при свете рудничных ламп,
летели вверх мимо открытых дверей. Мак говорил себе, что так и должно
быть. Два года он ежедневно в часы смены наблюдал, как забойщики и
рудокопы со своими лампочками, танцевавшими словно светлячки в темноте, то
выходили из клети, то спускались в ней, и за все время были только две
катастрофы. Один раз клеть ударилась о крышу, и рудокопы разбили себе
головы, другой раз оборвался канат, - два штейгера и инженер рухнули вниз.
Это могло случиться и теперь, но не случилось.
Внезапно клеть остановилась, и они очутились в восьмом ярусе. Сразу
стало тихо. Несколько черных до неузнаваемости, полунагих людей встретили
их.
- Ты привел к нам своего мальчика, Аллан?
- Yes! [Да! (англ.)]
Мак находился в жарком туннеле, погруженном в темноту и слабо
освещенном только у ствола шахты. Вскоре вдали показался огонек лампы, -
приближалась белая лошадь и с нею коногон Джей, старый знакомый Мака.
Позади постукивали двадцать железных вагонеток с углем.
Джей осклабился.
- Алло! Вот и ты! - крикнул он. - Мак, я вчера выиграл еще три рюмки в
покерном автомате. Тпру, тпру, стой, Бони!
Этому Джею дали Мака в подручные, и целый месяц Мак тенью шагал рядом с
ним, пока не обучился. Потом Джей исчез, и Мак сам исполнял его работу.
В восьмом ярусе он чувствовал себя как дома, и ему даже в голову не
приходило, что десятилетний мальчик мог быть чем-нибудь, кроме коногона.
Вначале его угнетала темнота, еще больше - царившая здесь жуткая тишина.
Какой же он был глупый, когда думал, что тут внизу со всех сторон
раздается стук! Напротив, здесь было тихо как в могиле, но, понимаешь ли,
свистеть можно было сколько угодно. Только у ствола шахты, где пробегала
клеть и несколько человек вкатывали и выкатывали вагонетки, да в забоях,
где, большей частью незримые для Мака, люди висели, зажатые где-то в угле,
было несколько шумнее. Но и в восьмом ярусе было одно место, где
раздавался оглушительный шум: двое бурильщиков, которые, наверное, давно
уже оглохли, плечом прижимали к породе пневматические буры, и тут уж ни
одного слова нельзя было разобрать.
В восьмом ярусе работало сто восемьдесят человек, и все-таки Мак редко
кого-нибудь видел. Изредка приходил штейгер, порохострельный мастер, - и
все. Когда в темном штреке показывалась лампочка и брел мимо одинокий
путник, это уже было целое событие. Все свое рабочее время Мак ездил взад
и вперед по этим пустынным, темным, низким ходам. Он собирал у забоев и
бремсбергов угольные вагонетки и доставлял их к стволу. Здесь он впрягал
свою лошадь в готовый поезд из вагонеток с породой для засыпки
разработанных пластов, с подпорками, балками и досками для укрепления
забоев и развозил их по назначению. Он изучил весь лабиринт ходов, каждую
балку, прогнувшуюся под давящей тяжестью горы, все забои, как бы они ни
назывались - "Джордж Вашингтон", "Толстый Билли" или "Веселая Тетушка". Он
знал ветряные люки, откуда подымались тяжелые рудничные газы. Он знал
каждую "гробовую крышку" - вклиненные в породу короткие столбы, которые
могли внезапно выскочить и расплющить человека о стену. Он точно знал всю
систему вентиляции, двери, которые не может открыть самый сильный шахтер,
пока не выпустит через маленькое дверное окошечко сжатый воздух,
вырывавшийся со свистом, как ледяной вихрь. Были там штреки с тяжелой
жаркой атмосферой, так что пот лился градом. Сотни раз за время смены он
проезжал эти ледяные и знойные штреки, так же, как это делают тысячи
коногонов.
После смены он подымался с товарищами в мчавшейся вверх дребезжавшей
клети, подымался и опять опускался, не видя в этом ничего особенного, как
клерк, который садится в лифт, чтобы попасть в контору и обратно из
конторы на улицу.
Там, в восьмом ярусе, Мак познакомился с Наполеоном Бонапартом,
Хобби бушевал у телефона и требовал еще рабочих. Аллан обещал ему на
следующий день две тысячи человек.
И действительно, утром, едва забрезжил свет, прибыли две тысячи
человек. А за ними потянулись бесконечные поезда с материалами. Хобби
ругался на чем свет стоит: Аллан буквально топил его! Но потом он
покорился своей судьбе: он узнал _темп Аллана_, адский темп Америки, темп
всей эпохи, напряженный до неистовства! И это импонировало Хобби, хотя от
такого темпа захватывало дух и нужно было удесятерять усилия.
На третий день временная железная дорога, по которой едва-едва мог
пройти, не перевернувшись, поезд, достигла места стройки, и к вечеру того
же дня в лагере раздался свисток маленького паровоза, встреченный громким
"ура". Паровозик тащил за собой бесконечный хвост вагонеток с досками,
бревнами и волнистым железом, и две тысячи рабочих с лихорадочной
поспешностью принялись возводить бараки, походные кухни, сараи. Но ночью
поднялась буря, которая смела весь созданный Хобби город.
На эту шутку Хобби ответил лишь крепкой, забористой бранью. Он попросил
у Аллана сутки отсрочки, но Аллан не обратил на это ни малейшего внимания
и продолжал посылать материалы, поезд за поездом, так что у Хобби прямо
темнело в глазах.
В этот день, в семь часов вечера, Аллан в сопровождении Мод сам явился
в автомобиле на место работ. Аллан объехал весь участок, громил и
разносил, обозвал всех лодырями и заявил, что синдикат требует за свои
деньги самой напряженной работы. Он уехал, оставив за собой атмосферу
удивления и почтения.
Хобби не принадлежал к тем, кто быстро падает духом. Он решил выдержать
пятнадцатилетнюю бешеную гонку и теперь вертелся как бес. Темп Аллана
увлек его! Один отряд рабочих сооружал железнодорожную насыпь для
регулярного сообщения с Лэквудом; ржаво-красное облако пыли отмечало его
путь. Другой отряд кидался на прибывавшие товарные поезда и с неимоверной
быстротой выгружал и складывал в порядке шпалы, рельсы, столбы
электропроводки, машины. Третий - рыл землю вокруг "шахты", четвертый
сколачивал бараки. Всеми отрядами командовали инженеры, - их можно было
узнать только по беспрерывным окрикам и взволнованным жестам, которыми они
подгоняли рабочих.
Хобби на своей серой лошадке был вездесущ. Рабочие называли его "Jolly
[веселый (англ.)] Хобби", подобно тому как Аллана они окрестили "Маком", а
Гарримана, главного инженера, мрачного мужчину с бычьей шеей, всю жизнь
проведшего на крупных строительствах всех материков, - попросту "Bull"
[бык (англ.)].
Среди этих толп людей землемеры со своими инструментами расхаживали
так, как будто вся эта сутолока нисколько их не касалась, и усеивали всю
степь разноцветными колышками и вехами.
Через три дня после первого удара заступом Туннельный город представлял
собой привал рудокопов, несколько позже - походный лагерь, а через неделю
- грандиозный барачный город, с бойнями, молочными фермами, пекарнями,
рынками, барами, почтой, телеграфом, больницей и кладбищем, - город, где
устроились на временное житье двадцать тысяч человек. В стороне от него
уже красовалась целая улица законченных зданий, эдисоновских патентованных
домов, которые отливались в формы на месте и устанавливались в течение
двух дней. Город был покрыт толстым слоем пыли, отчего он казался почти
белым. Редкие клочья поросли и кусты обратились в цементные кучи. Улицы
были завалены железнодорожными рельсами, а плоские бараки утопали среди
леса столбов и проводов.
Неделю спустя в барачный город явился черный, пыхтящий и воющий демон -
огромный американский товарный паровоз на высоких красных колесах,
тащивший бесконечный ряд вагонов. Он стоял, пыхтя, среди разбросанных щеп
и мусора, выпускал к яркому солнцу высокое черное облако дыма и озирался
вокруг. Все смотрели на него, восторженно кричали и ликовали: это была
_Америка_, явившаяся в Туннельный город!
На следующий день прибыл целый отряд паровозов, а еще неделю спустя
полчища черных пыхтящих демонов сотрясали воздух, насыщая его испарениями
своих тел, огромных, как туловища ихтиозавров, и выпускали пар и дым из
пасти и ноздрей. Казалось, барачный город весь расплывается в дыму. Подчас
дым был настолько густ, что в померкшей атмосфере происходили
электрические разряды, и даже в самый ясный день над Туннельным городом
прокатывался гром. Город неистовствовал, кричал, свистел, стрелял, звенел.
Из центра этого бушующего, дымящего, белого, заваленного мусором города
днем и ночью подымался чудовищный столб пыли. Он образовывал облако,
подобное тем, какие бывают при вулканических извержениях. Этот столб,
придавленный верхними слоями атмосферы, имел форму гриба, и воздушные
течения отрывали от него облачные клочья.
Картина зависела от ветра. Пассажиры пароходов наблюдали эту пыль на
море в виде раскинувшегося на много километров известково-белого плавучего
острова; а иногда туннельная пыль сеялась над Нью-Йорком мелким пепельным
дождем.
Строительная площадка раскинулась на четыреста метров в ширину и на
пять километров в глубь степи. Ее разрабатывали террасами, которые
спускались все ниже и ниже. У входа в штольни туннеля подошва террас
должна была залегать на двести метров ниже уровня моря.
Сегодня - песчаная степь с целой армией разноцветных вех, завтра -
песчаное русло, послезавтра - карьер для добычи гравия, каменоломня,
огромный котел конгломератов, песчаника, глины и известняка и, наконец,
ущелье, в котором, казалось, кишели черви. Это были люди, сверху
казавшиеся крохотными, белые и серые от пыли, с посеревшими лицами, с
пылью в волосах и на ресницах и месивом каменной пыли во рту. Двадцать
тысяч человек кидались день и ночь в этот котлован.
Как дробные отблески озера, сверкали внизу кирки и лопаты. Сигнальный
рожок - и столб пыли взлетает, крутясь. Каменный колосс клонится вперед,
рушится, распадается на куски, и клубки людей бросаются в облако
вздымающейся пыли. Кряхтят и вопят экскаваторы, непрерывно визжат и гремят
транспортеры, вращаются подъемные краны, подвесные вагонетки жужжат в
воздухе, и насосы по толстым трубам день и ночь выбрасывают наверх потоки
грязной воды.
Полчища крошечных паровозиков шмыгают под экскаваторами, пробираются
среди обломков и куч песка. Но, едва выбравшись на простор и став на
надежные рельсы, они с диким свистом и яростным колокольным звоном несутся
меж бараков к тем пунктам строительной площадки, где нужны песок и камень.
Сюда поезда привезли горы мешков цемента, и толпы рабочих воздвигают
большие казармы, которые к зиме должны быть под крышей, чтобы приютить
сорок тысяч человек.
А в пяти километрах от "шахты", где трасса полого начинает уходить
вниз, в облаке масляных брызг, жара и чада стоят на новехоньких рельсах
четыре мрачные машины - ждут и дымят.
Перед их колесами сверкают кирки и лопаты. Обливающиеся потом рабочие
роют землю и заполняют выемку кусками камня и щебнем, которые с шумом
сыплются под откос из саморазгружающихся вагонеток. На это ложе кладут
шпалы, еще липкие от смолы, а уложив лесенку шпал, прикрепляют к ним
рельсы. Каждый раз, когда уложены пятьдесят метров рельсов, четыре черные
машины начинают пыхтеть и шипеть. Они двигают своими стальными рычагами:
три, четыре взмаха - и вот они уж опять дошли до сверкающих кирок и лопат.
Так с каждым днем четыре черных чудовища продвигаются все дальше
вперед. Приходит день, когда они стоят уже среди высоких гор щебня, и
приходит другой день, когда они стоят уже глубоко под террасами, в желобе
с крутыми бетонными стенами, и взирают своими глазами циклопов на
скалистую стену, где в тридцати шагах друг от друга пробиты две большие
арки - устье туннеля.
Во Франции, в Финистерре и на океанских станциях, так же, как в
Туннельном городе на американском берегу, люди, обливаясь потом,
вгрызались в землю. День и ночь в этих пяти пунктах земного шара
вздымались гигантские столбы дыма и пыли. Стотысячная армия рабочих
вербовалась из американцев, французов, англичан, немцев, итальянцев,
испанцев, португальцев, мулатов, негров, китайцев. Здесь царило смешение
всех языков. Отряды инженеров сперва большей частью состояли из
американцев, англичан, французов и немцев. Но вскоре стало стекаться
множество добровольцев, получивших техническое образование в высших школах
всего мира, - японцы, китайцы, скандинавы, русские, поляки, испанцы,
итальянцы.
В различных точках французского, испанского и американского побережья,
Бермудских и Азорских островов появились инженеры Аллана с полчищами
рабочих и начали рыть землю, как и в главных пунктах строительства. Их
задачей было сооружение электростанции - "Ниагары" Аллана, энергия которой
нужна была ему для приведения в движение поездов между Америкой и Европой,
для освещения и вентиляции огромных штолен. Усовершенствовав систему
немцев Шлика и Липмана, Аллан приступил к сооружению огромных вместилищ,
куда во время прилива текла морская вода, чтобы с грохотом низвергнуться в
расположенные ниже бассейны и своим стремительным падением заставить
вращаться турбины, рождающие в динамо ток, а при отливе снова вернуться в
море.
Металлургические и прокатные заводы Пенсильвании, Огайо, Оклахомы,
Кентукки, Колорадо, Нортумберленда, Дарема, Южного Уэльса, Швеции,
Вестфалии, Лотарингии, Бельгии, Франции вносили в книги огромные заказы
Аллана, Угольные копи усиливали добычу, чтобы покрыть возросший спрос на
топливо для транспорта и доменных печей. Медь, сталь, цемент неслыханно
повысились в цене. Большие машиностроительные заводы Америки и Европы
работали с ночной сменой. В Швеции, России, Венгрии и Канаде вырубали
леса.
Целый флот грузовых пароходов и парусных судов беспрерывно сновал между
Францией, Англией, Германией, Португалией, Италией и Азорскими островами,
между Америкой и Бермудскими островами, доставляя материалы и рабочую силу
на места стройки.
Авторитетнейшие ученые (преимущественно немцы и французы) плавали на
четырех пароходах синдиката, проверяя на тридцатимильной ширине глубины
над кривой туннеля, спроектированной на основании известных
океанографических измерений.
Со всех станций, рабочих поселков, пароходов, из всех промышленных
центров день и ночь сходились нити к дому Туннельного синдиката, на углу
Бродвея и Уолл-стрит, и отсюда - в одни-единственные руки, в руки Аллана.
За несколько недель напряженнейшей работы Аллан привел громадную машину
в движение. Созданное им предприятие охватило весь мир. Его имя, еще так
недавно никому не ведомое, сверкало над человечеством как метеор.
Тысячи газет интересовались им, и через некоторое время не было ни
одного читателя, который не знал бы биографии Аллана во всех ее
подробностях.
Эту биографию никак нельзя было назвать обыденной. С десяти до
тринадцати лет Аллан принадлежал к армии безвестных миллионов, которые
проводят жизнь под землей и о которых никто не думает.
Он родился в западном угольном районе, и первое, что запечатлелось в
его памяти, был огонь. Ночью языки пламени поднимались там и сям к небу,
словно пылающие головы огромных чудищ, старавшихся напугать его. Огонь
вырывался горой из высившихся напротив печей, и озаренные пламенем люди со
всех сторон направляли на него водяные струи, пока все не исчезало в
большом белом облаке пара.
Воздух был наполнен дымом и чадом, шумом фабричных гудков; сажа
сыпалась дождем, а ночью иногда все небо полыхало как зарево.
Люди всегда ходили кучками по улицам между закопченными кирпичными
домами. Приходили кучками, кучками уходили. Лица их были черны, и даже по
воскресеньям глаза были полны угольной пыли. Во всех их разговорах
постоянно повторялись одни и те же слова: "Дядя Том".
Отец и Фред, брат Мака, работали, как и все кругом, в шахте "Дядя Том".
Улица, где жил Мак, почти всегда была покрыта черной, блестящей грязью.
Рядом протекал мелкий ручеек. Чахлая травка на его берегах была не
зеленой, а черной. Ручей был грязный, и обычно по нему плыли радужные
жирные пятна. Сейчас же за ручьем тянулись длинные ряды коксовых печей, а
за ними возвышались черные железные и деревянные помосты, по которым
беспрерывно катились маленькие вагонетки. Больше всего Мака интересовало
огромное, настоящее колесо, висевшее в воздухе. Это колесо иногда
останавливалось на мгновение, потом снова начинало "жужжать". Оно
вращалось с такой быстротой, что спицы нельзя было различить. И вдруг они
опять становились заметны, колесо в воздухе вращалось медленнее, колесо
останавливалось! А потом сызнова начинало "жужжать".
На пятом году жизни Мака Фред и другие мальчики-коногоны посвятили его
в тайну того, как без всякого основного капитала добывать деньги. Можно
было продавать цветы, открывать дверцы автомобилей, поднимать оброненные
трости, отыскивать и приводить автомобили, собирать в трамвае газеты и
пускать их вновь в продажу. Мак ревностно принялся за работу в Сити.
Каждый цент он отдавал Фреду, и за это ему разрешалось проводить
воскресные дни с коногонами в saloons [трактирах (англ.)]. Мак достиг того
возраста, когда шустрые мальчишки умудряются целый день разъезжать, не
платя ни цента. Как паразит, жил он на всем, что катилось и двигало его
вперед. Впоследствии он расширил свою деятельность и работал за
собственный счет. Он собирал на стройках пустые бутылки из-под пива и
продавал их, говоря: "Меня послал отец".
Но его поймали, безжалостно избили, и его блестящее дело потерпело
крах.
На восьмом году жизни Мак получил от отца серую кепку и большие сапоги,
которые прежде носил Фред. Эти сапоги были так велики, что Мак одним
взмахом ноги мог отправить их в угол комнаты.
Взяв Мака за руку, отец повел его в шахту "Дядя Том". Этот день
произвел на Мака неизгладимое впечатление. Он на всю жизнь запомнил, как
боязливо и взволнованно шагал по шумному двору. Работа была в разгаре.
Воздух дрожал от крика и свиста, мчались тележки, гремели вагоны, все было
в движении. А над всем этим мелькало колесо подъемной машины, за которым
Мак годами наблюдал издали. За коксовыми печами подымались столбы пламени
и белые облака дыма. Сажа и угольная пыль падали с неба, в огромных трубах
шипело и бурлило, из холодильных устройств низвергались водопады, а из
толстой, высокой заводской трубы беспрестанно тянулся к небу густой дым,
черный как смола.
И чем ближе они подходили к закоптелым кирпичным зданиям с лопнувшими
оконными стеклами, тем страшнее становился грохот. Казалось, воздух был
насыщен воплями тысячи истязуемых детей. Земля дрожала.
- Что это так кричит, отец? - спросил Мак.
- Это уголь!
Никогда Маку не приходило в голову, что уголь может кричать.
Отец поднялся с ним по лестнице большого, содрогавшегося здания, на
стенах которого виднелись трещины, и открыл высокую дверь.
- Здравствуй, Джозия! Я хочу показать своему малышу машину, - сказал
он, повернулся и сплюнул на лестницу.
- Идем, Мак!
Мак заглянул в большой и чистый, выложенный плитками зал. Мужчина, по
имени Джозия, сидел к ним спиной. Расположившись на удобном стуле и держа
руки на блестящих рычагах, он неподвижно смотрел на гигантский барабан в
глубине зала. Раздался сигнальный звонок. Джозия повернул рычаг, и большие
машины справа и слева задвигали своими членами. Барабан, казавшийся Маку
вышиной с дом, вращался все стремительнее, а вокруг него гудел черный,
толщиной в руку, трос.
- Клеть идет к шестому ярусу, - пояснил отец. - Она падает быстрее
камня. Ее уносит вниз. Джозия пускает в ход тысячу восемьсот лошадиных
сил.
У Мака голова шла кругом.
По белой планке перед барабаном поднимались и спускались стрелки, и
когда они подошли одна к другой, Джозия снова повернул рычаг. Бешено
вращавшийся барабан замедлил движение и остановился.
Мак никогда не видал ничего более мощного, чем эта подъемная машина.
- Thanks [спасибо (англ.)], Джозия! - сказал отец, но тот даже не
повернул головы.
Они обошли кругом помещение, где стояла машина, и поднялись по узкой
железной лестнице, по которой Мак еле двигался в своих больших сапогах.
Они шли навстречу пронзительным и визгливым детским крикам, и здесь шум
был так силен, что нельзя было разобрать ни слова. Они попали в огромный,
мрачный зал, полный угольной пыли и лязга железных вагонеток.
У Мака сжалось сердце.
Именно здесь, где визжал и кричал уголь, отец передал Мака черным людям
и ушел. К своему изумлению, Мак увидел ручей из угля. На длинной, шириной
в метр, ленте беспрестанно неслись куски угля и через отверстие в полу
обрушивались, подобно бесконечному черному водопаду, в железнодорожные
вагоны. По обеим сторонам этой длинной ленты стояли почерневшие
мальчуганы, такие же малыши, как Мак, которые проворно запускали руки в
угольный поток, выхватывали из него определенные куски и бросали их в
вагонетки.
Кто-то из мальчиков крикнул Маку, чтобы он присматривался. У мальчугана
так почернело лицо, что Мак лишь некоторое время спустя узнал его по
заячьей губе. Это был соседский мальчик, с которым у него только вчера
была драка из-за того, что Мак обозвал его "Зайцем" (это была его кличка).
- Мы выбираем породу, Мак, - звонким голосом крикнул "Заяц" прямо в ухо
Маку, - нельзя же вместе с углем продавать камни!
Уже на другой день Мак по излому, по блеску, по форме не хуже других
отличал, что уголь, а что - камень. А через неделю ему казалось, что он
уже годы провел в этом черном помещении, полном шума и угля.
Нагнувшись над беспрерывно скользящим угольным ручьем, выискивая
черными ручонками породу, Мак простоял здесь полных два года, неизменно на
одном и том же месте, пятом сверху. Тысячи тонн угля прошли через его
быстрые маленькие руки.
Каждую субботу он ходил за получкой, которую должен был отдавать отцу
(кроме небольших карманных денег). Маку минуло девять лет, и он стал
мужчиной. Когда в свободный воскресный день он отправлялся в saloon, то
надевал котелок и крахмальный воротничок. В крепких зубах торчала трубка.
Он жевал резинку, и всегда рот его был полон слюны. Да, он был мужчина,
говорил как мужчина и сохранил только крикливо-звонкий голос мальчика,
проводящего все будни в шумном рабочем помещении.
Мак имел дело с углем, выданным на поверхность, он изучил его и знал
прекрасно - лучше отца и Фреда! Десятки мальчиков, проработав год, не
имели понятия о том, откуда берется весь этот уголь, этот бесконечный
поток угольных глыб. Падающих в вагоны. День и ночь звенели железные двери
шахты, и подземная клеть, с которой капала влага, без передышки
выбрасывала четыре железные вагонетки с полусотней центнеров угля. День и
ночь гремели вагонетки по железным плитам помещения, день и ночь
опрокидывались они над отверстием в полу (как куры на вертеле!) и, высыпав
уголь, возвращались порожняком. Снизу же уголь поднимался транспортером,
потом его трясли на больших ситах, и здесь уголь _кричал_. Крупный
рудниковый уголь ссыпали в вагоны и вывозили. Well [ну что ж (англ.)], это
знали и другие мальчики, но дальше этого они не шли! Проработав месяц, Мак
сообразил, что грохотавшие мимо него тележки никак не могли доставить весь
этот уголь! И это было верно. Ежедневно прибывали сотни вагонов - от "Дяди
Тома II", "Дяди Тома III", "Дяди Тома IV", и все они собирались у "Дяди
Тома I", потому что здесь были сосредоточены очистка, коксование и
химическое производство. Мак присматривался и все знал! Он знал, что
просеянный уголь доставлялся транспортером на очистку. Здесь порода
проходила через баки, уголь уносила вода, а камень оседал на дне. Потом
уголь поступал в громадный барабан из пяти сит с отверстиями разной
величины. Здесь его кидало и швыряло, здесь он шурша сползал по ситам и
сортировался. Отдельные сорта угля по каналам ползли к разным воронкам,
падали в виде кускового угля, смешанного угля, орешка I, II, III в вагоны
и вывозились наружу. А мелочь - всякие осколки и пыль, - ты думаешь,
выбрасывалась? Нет! Спроси у Мака, десятилетнего инженера, и он тебе
скажет, что уголь отсасывают до тех пор, пока от него не останется ровно
ничего. Этот угольный мусор поднимался по железной с отверстиями лестнице.
Огромная лестница, заваленная серой грязью, как будто стояла на месте, но,
если всмотреться, можно было заметить, что она медленно, совсем медленно
движется. За два дня каждая ступенька проходила свой путь, опрокидывалась
и высыпала пыль в огромные бункеры. Оттуда пыль попадала в коксовые печи,
превращалась в кокс, а в высоких черных дьяволах конденсировались газы, из
которых вырабатывали деготь, аммиак и многое другое. Это был химический
цех "Дяди Тома I", и Мак все это знал.
Однажды - Маку шел тогда десятый год - отец дал ему костюм из желтой
ткани, шерстяной шарф, и в этот день мальчик впервые спустился в шахту -
туда, откуда приходил уголь.
Железный барьер звякнул, раздался звонок, клеть пошла вниз. Сперва
медленно, потом с бешеной скоростью, так быстро, что Маку казалось, будто
пол клети, на котором он сидел, сейчас провалится. У мальчика потемнело в
глазах, в животе сделались спазмы, но потом он привык. С лязгом и стоном
неслась железная клеть на глубину восьмисот метров. Раскачиваясь на ходу,
она с таким звоном и треском ударялась о направляющие рельсы, что
казалось, вот-вот разлетится вдребезги. Вода сверху шлепалась о нее,
деревянные крепления шахты, мокрые, черные при свете рудничных ламп,
летели вверх мимо открытых дверей. Мак говорил себе, что так и должно
быть. Два года он ежедневно в часы смены наблюдал, как забойщики и
рудокопы со своими лампочками, танцевавшими словно светлячки в темноте, то
выходили из клети, то спускались в ней, и за все время были только две
катастрофы. Один раз клеть ударилась о крышу, и рудокопы разбили себе
головы, другой раз оборвался канат, - два штейгера и инженер рухнули вниз.
Это могло случиться и теперь, но не случилось.
Внезапно клеть остановилась, и они очутились в восьмом ярусе. Сразу
стало тихо. Несколько черных до неузнаваемости, полунагих людей встретили
их.
- Ты привел к нам своего мальчика, Аллан?
- Yes! [Да! (англ.)]
Мак находился в жарком туннеле, погруженном в темноту и слабо
освещенном только у ствола шахты. Вскоре вдали показался огонек лампы, -
приближалась белая лошадь и с нею коногон Джей, старый знакомый Мака.
Позади постукивали двадцать железных вагонеток с углем.
Джей осклабился.
- Алло! Вот и ты! - крикнул он. - Мак, я вчера выиграл еще три рюмки в
покерном автомате. Тпру, тпру, стой, Бони!
Этому Джею дали Мака в подручные, и целый месяц Мак тенью шагал рядом с
ним, пока не обучился. Потом Джей исчез, и Мак сам исполнял его работу.
В восьмом ярусе он чувствовал себя как дома, и ему даже в голову не
приходило, что десятилетний мальчик мог быть чем-нибудь, кроме коногона.
Вначале его угнетала темнота, еще больше - царившая здесь жуткая тишина.
Какой же он был глупый, когда думал, что тут внизу со всех сторон
раздается стук! Напротив, здесь было тихо как в могиле, но, понимаешь ли,
свистеть можно было сколько угодно. Только у ствола шахты, где пробегала
клеть и несколько человек вкатывали и выкатывали вагонетки, да в забоях,
где, большей частью незримые для Мака, люди висели, зажатые где-то в угле,
было несколько шумнее. Но и в восьмом ярусе было одно место, где
раздавался оглушительный шум: двое бурильщиков, которые, наверное, давно
уже оглохли, плечом прижимали к породе пневматические буры, и тут уж ни
одного слова нельзя было разобрать.
В восьмом ярусе работало сто восемьдесят человек, и все-таки Мак редко
кого-нибудь видел. Изредка приходил штейгер, порохострельный мастер, - и
все. Когда в темном штреке показывалась лампочка и брел мимо одинокий
путник, это уже было целое событие. Все свое рабочее время Мак ездил взад
и вперед по этим пустынным, темным, низким ходам. Он собирал у забоев и
бремсбергов угольные вагонетки и доставлял их к стволу. Здесь он впрягал
свою лошадь в готовый поезд из вагонеток с породой для засыпки
разработанных пластов, с подпорками, балками и досками для укрепления
забоев и развозил их по назначению. Он изучил весь лабиринт ходов, каждую
балку, прогнувшуюся под давящей тяжестью горы, все забои, как бы они ни
назывались - "Джордж Вашингтон", "Толстый Билли" или "Веселая Тетушка". Он
знал ветряные люки, откуда подымались тяжелые рудничные газы. Он знал
каждую "гробовую крышку" - вклиненные в породу короткие столбы, которые
могли внезапно выскочить и расплющить человека о стену. Он точно знал всю
систему вентиляции, двери, которые не может открыть самый сильный шахтер,
пока не выпустит через маленькое дверное окошечко сжатый воздух,
вырывавшийся со свистом, как ледяной вихрь. Были там штреки с тяжелой
жаркой атмосферой, так что пот лился градом. Сотни раз за время смены он
проезжал эти ледяные и знойные штреки, так же, как это делают тысячи
коногонов.
После смены он подымался с товарищами в мчавшейся вверх дребезжавшей
клети, подымался и опять опускался, не видя в этом ничего особенного, как
клерк, который садится в лифт, чтобы попасть в контору и обратно из
конторы на улицу.
Там, в восьмом ярусе, Мак познакомился с Наполеоном Бонапартом,