Страница:
льда, при морозе в десять градусов по Цельсию сражались батальоны Келли.
Между ними из стороны в сторону метались репортеры. Кинооператоры
окоченевшими пальцами вертели ручки аппаратов. Они тоже работали до
изнеможения.
Здание было из бетона и железа и не могло сгореть, хотя раскалилось
так, что лопались все стекла близрасположенных домов. Но внутри оно
выгорело целиком.
Аллан спасся через крышу дома "Меркантайл Сейф Компани", расположенную
на восемь этажей ниже.
Несколько минут спустя после того, как трое нахалов своим криком
заставили Аллана выйти из кабинета, он заметил начавшийся пожар. Когда
Лайон, шатаясь от страха и волнения, прибежал к нему, он уже надел пальто
и шляпу. Он был занят собиранием со столов разных бумаг, которые
рассовывал по карманам.
- Здание горит, сэр! - прохрипел китаец. - Лифты в огне!
Мак бросил ему ключи.
- Открой несгораемый шкаф и не кричи! - сказал он. - Здание не может
сгореть.
Аллана было не узнать, до того он был ошеломлен новым свалившимся на
него несчастьем. "Это конец", - подумал он. Аллан не был суеверен! На
после всех ударов судьбы его не покидала мысль, что над туннелем тяготеет
какое-то проклятие. Совершенно машинально, не отдавая себе отчета в том,
что делает, он собирал чертежи, планы и деловые письма.
- Маленький ключ с тремя зубцами, Лайон! Только не хнычь! - сказал он и
рассеянно несколько раз повторил: - Только не хнычь!..
Заверещал телефон. Это звонил Келли. Он сказал, что Аллан должен
спуститься с восточной стены на крышу здания "Меркантайл Сейф Компани".
Каждую минуту звенел телефон - сейчас крайний срок! - пока Аллан не
выключил его.
Он переходил от стола к столу, от полки к полке, вытаскивая планы и
документы, и бросал их Лайону:
- Все это клади в сейф, Лайон! Живо!
Лайон обезумел от страха. Но он не осмеливался сказать ни слова, только
губы его шевелились, словно он заклинал домового. Бросив искоса взгляд на
своего господина, он увидел по его лицу, что надвигается гроза, и
поостерегся раздражать его.
Вдруг в комнату постучали. Как странно! В дверях показался русский
немец Штром. Он стоял на пороге в коротком пальто, со шляпой в руке. В его
позе не было ни раболепства, ни назойливости. Он стоял так, как будто
решил терпеливо ждать, и сказал:
- Пора, господин Аллан!
Для Аллана было загадкой, как Штром добрался сюда, но ему некогда было
задумываться над этим. Он вспомнил, что Штром приехал в Нью-Йорк
переговорить с ним о сокращении армии инженеров.
- Ступайте вперед, Штром! - нелюбезно сказал Аллан. - Я приду!
И он продолжал рыться в кипах бумаг. За окнами полз кверху дым, в
глубине визжали сигналы пожарных.
Через некоторое время взор Аллана снова скользнул по двери. Штром все
еще стоял там, невозмутимо, выжидая, со шляпой в руке.
- Вы все еще здесь?
- Я жду вас, Аллан, - спокойно и настойчиво ответил Штром.
Лицо его было бледно.
Вдруг в комнату ворвалось облако дыма, и вместе с ним появился пожарный
офицер в белой каске. Он закашлялся и сказал:
- Меня послал Келли. Через пять минут вы уже не попадете на крышу,
господин Аллан!
- Мне только и нужно пять минут, - ответил Аллан, продолжая собирать
бумаги.
В этот миг щелкнул затвор фотографического аппарата и, повернувшись,
присутствующие увидели репортера, снимавшего Аллана.
Офицер в белой каске даже отпрянул от удивления.
- Как вы сюда попали? - в недоумении спросил он.
Репортер снял и смущенного пожарного.
- Я полез за вами, - ответил он.
Несмотря на свою удрученность, Аллан громко расхохотался.
- Лайон, кончили, запирай! Теперь пойдем!
Он вышел, даже не оглянувшись в последний раз на свой кабинет.
Коридор был заполнен непроницаемой темной массой едкого дыма. Нельзя
было терять ни минуты. Беспрерывно перекликаясь, они достигли узкой
железной лестницы и крыши, где с трех сторон, закрывая горизонт, вились
вверх серые стены дыма.
Они поднялись как раз в ту минуту, когда рухнул стеклянный фонарь и
посреди крыши разверзся кратер, изрыгавший дым, дождь искр, снопы огня и
пылающие клочья бумаги. Это зрелище было так ужасно, что Лайон жалобно
застонал.
А репортер исчез. Теперь он снимал кратер. Он направлял объектив на
Нью-Йорк, вниз, в ущелье улиц, и на группу на крыше. Он снимал с таким
остервенением, что офицер был вынужден схватить его за шиворот и потащить
к лестнице.
- Stop, you fool! [Перестаньте, сумасшедший! (англ.)] - гневно крикнул
офицер.
- Что вы сказали - fool? - возмутился репортер. - За это вы ответите. Я
могу здесь снимать сколько хочу. Вы не имеете права...
- Now shut up and go on! [Замолчите и ступайте вперед! (англ.)]
- Что вы сказали - shut up? За это вы также ответите. Моя фамилия
Гаррисон, я из "Гералда". Вы обо мне услышите!
- Господа, есть у вас перчатки? Руки пристанут к железной лестнице.
Офицер приказал репортеру спускаться первым.
Но он как раз хотел сфотографировать спуск с лестницы и запротестовал.
- Вперед! - сказал Аллан. - Уходите с крыши. Не делайте глупостей!
Репортер перекинул ремень через плечо и шагнул за парапет.
- Вы один имеете право согнать меня с вашей крыши, господин Аллан! -
обиженно сказал он, медленно спускаясь.
И когда была видна уже только его голова, он добавил:
- Но я сожалею, что вы называете это глупостями, господин Аллан! От вас
я этого не ожидал.
За репортером спустился Лайон, боязливо смотревший себе под ноги, потом
Штром, за ним Аллан и последним - офицер.
Им надо было спуститься на восемь этажей, около ста ступеней. Дыма
здесь было мало, но ближе к концу пути лестница оказалась покрытой таким
толстым слоем льда, что на ней трудно было удержаться. Через их головы
беспрестанно плескала вода, тотчас же замерзавшая зернами на одежде и на
лицах.
Крыши и окна соседних домов были усеяны любопытными, наблюдавшими за
спуском, который со стороны казался еще более опасным.
Они благополучно добрались до крыши дома "Меркантайл Сейф Компани", и
здесь их уже ждал репортер Гаррисон. Он снимал.
Крыша походила на глетчер, и маленькая остроконечная ледяная гора
приближалась к Аллану. Это был брандмейстер Келли. Они были давно знакомы
и, встретившись здесь, обменялись следующими словами, в тот же вечер
напечатанными во всех газетах:
Келли. I am glad I got you down, Mac! [Я рад, что стащил вас вниз, Мак!
(англ.)]
Аллан. Thanks, Bill! [Спасибо, Билл! (англ.)]
Этот огромный пожар, один из самых больших в Нью-Йорке, унес, как ни
странно, только шесть жертв. Джошуа Джилмор, служитель при кассе, вместе с
кассиром Райххардтом и главным кассиром Уэбстером был застигнут пожаром в
стальной камере. Предохранительные решетки перепилили, взорвали, Райххардт
и Уэбстер были спасены. Когда хотели вытащить Джилмора, лавина мусора и
льда засыпала решетку. Джилмор примерз к ней.
Архитекторы Капелли и О'Брайер. Они выбросились с пятнадцатого этажа и
разбились о мостовую. Пожарный Ривет, к ногам которого они упали, получил
нервный шок и умер три дня спустя.
Пожарный офицер Дэй. Он провалился вместе с полом третьего этажа и был
убит обломками.
Китаец Син, грум. При уборке был найден заключенный в глыбе льда. Все
были поражены ужасом, когда, разбивая лед, наткнулись на пятнадцатилетнего
китайца в красивом голубом фраке и кепи с буквами С.А.Т. на голове.
Геройски вел себя машинист Джим Батлер. Он проник в горящее здание и с
полным спокойствием потушил восемь топок паровых котлов, в то время как
над ним бушевал огонь. Он предупредил взрыв котлов, который мог оказаться
роковым. Джим исполнил свой долг и не требовал похвал. Но он не был так
глуп, чтобы отказаться от предложения импресарио, который за две тысячи
долларов в месяц таскал его по всей Америке, заставляя выступать на
эстрадах.
Три месяца подряд Батлер исполнял каждый вечер свою песенку:
Я Джим, машинист С.А.Т.
Огонь бушует вверху,
Но я говорю себе:
"Джим, погаси свои топки!.."
Во всем Нью-Йорке был слышен шум пожара и чувствовался запах дыма.
В то время как дым еще валил по Даунтауну и обугленные обрывки бумаги
падали дождем с серого неба, газеты уже помещали изображения горящего
здания, сражающихся батальонов Келли, портреты пострадавших, спуск Аллана
и его спутников.
Синдикат был приговорен к смерти. Пожар - это была кремация по первому
разряду. Убыток, несмотря на большую страховую премию, достигал огромной
суммы. Но особенно гибельным был беспорядок, учиненный беснующейся толпой
и огнем. Миллионы писем, квитанций и чертежей были уничтожены. По
американским законам, генеральные собрания акционеров должны созываться в
первый вторник года. Вторник выпал через четыре дня после пожара, и в этот
день синдикат объявил себя несостоятельным.
Это был конец.
Уже в день объявления конкурса к вечеру перед зданием отеля
"Центральный Парк", где поселился Аллан, собралась орда всякого сброда,
свистела и горланила. Управляющий испугался за целость своих окон и
показал Аллану письма с угрозой взорвать дом, если Аллан не покинет своего
пристанища.
С горькой, презрительной улыбкой Аллан вернул письма:
- Я понимаю!
Под чужой фамилией он перекочевал в отель "Палас". Но на следующий день
должен был выехать и оттуда. Три дня спустя ни одна гостиница в Нью-Йорке
не принимала его. Отели, которые прежде выкинули бы любого владетельного
князя, если бы Аллан пожелал занять его покои, теперь захлопывали перед
ним двери.
Аллан вынужден был покинуть Нью-Йорк. В Мак-Сити он не мог поселиться,
так как угрожали поджечь Туннельный город, если он только покажется там. И
он уехал ночным поездом в Буффало. Стальные заводы Мака Аллана оберегались
полицией. Но его присутствие там нельзя было долго скрывать. Угрожали
взорвать цехи. Чтобы добыть деньги, Аллан заложил заводы, вплоть до
последнего гвоздя, у миссис Браун, той самой ростовщицы. Они больше не
принадлежали ему, и он не мог навлечь на них опасность.
Он отправился в Чикаго. Но и здесь были сотни тысяч людей, потерявших
деньги на туннельных акциях. Его изгнали отсюда. Ночью в окна гостиницы
стреляли.
Аллан был в опале. Еще недавно это был один из самых могущественных
людей в мире, всеми государями награжденный знаками отличия, почетный
доктор многих университетов, почетный член всех крупнейших академий и
научных обществ. В течение многих лет его встречали ликованием, и
восхищение принимало иногда формы, напоминавшие культ героев в древности.
Если Аллан случай-но входил в зал отеля, обычно тотчас раздавался
чей-нибудь восторженный голос:
- Мак Аллан в зале! Three cheers for Mac!
Днем и ночью стая репортеров и фотографов следовала за ним по пятам. О
каждом его слове, о каждом движении становилось известно всем.
Катастрофу ему простили. Тогда ведь шла речь только о трех тысячах
человеческих жизней! Теперь же речь шла о _деньгах_, общество было задето
за живое и показывало ему свои острые зубы.
Аллан украл у народа миллионы и миллиарды! Ради своего безумного
проекта Аллан похитил сбережения маленьких людей! Аллан был просто
грабитель, highwayrobber [разбойник с большой дороги (англ.)]. Он и его
почтенный С.Вульф! Весь туннельный фарс он инсценировал лишь для того,
чтобы обеспечить огромный сбыт своему "алланиту" - ежегодно миллиард
долларов чистой прибыли! Вы только взгляните на его стальные заводы в
Буффало! Целый город! И наверное Аллан спас свои деньги до краха! Каждый
лифтер, каждый вагоновожатый кричал во все горло, что Мак самый отчаянный
жулик на свете!
Вначале некоторые газеты еще защищали Аллана. Но в их редакции
посыпались угрозы и недвусмысленные намеки. Более того: никто не покупал
этих газет! Да, черт возьми, кто же станет читать то, с чем он не
согласен, и вдобавок платить за это! И газеты, уклонившиеся с пути,
старались повернуть и наверстать упущенное. Как не хватало в это время
бесславно ушедшего С.Вульфа, который умел в нужную руку сунуть нужную
сумму чаевых...
Аллан появлялся в разных городах, но каждый раз ему приходилось вновь
исчезать. Он гостил у Вандерштифта в Огайо. И что же? Через несколько дней
сгорели три амбара на образцовой ферме Вандерштифта. Проповедники в
молельнях использовали конъюнктуру и называли Аллана антихристом, недурно
зарабатывая на этом. Никто не осмеливался больше принимать Аллана. На
ферме Вандерштифта он получил телеграмму от Этель Ллойд.
"My dear Mr. Allan [Дорогой господин Аллан (англ.)], - телеграфировала
Этель, - папа просит вас поселиться на какой угодно срок в нашем имении
Тэртль-Ривер, в Манитобе. Папа будет рад видеть вас у себя в гостях. Там
вы можете удить форелей и найдете хороших лошадей. Особенно рекомендую вам
Тедди. Мы приедем к вам летом. Нью-Йорк начинает успокаиваться. Well, I
hope you have a good time. Yours truly Ethel Lloyd" [Надеюсь, вы хорошо
проведете время. Преданная вам Этель Ллойд (англ.)].
В Канаде Аллан обрел, наконец, покой. Никто не знал, где он находится.
Он пропал без вести. Некоторые газеты, питавшиеся ложными сенсациями,
распространяли волнующее известие о самоубийстве Аллана: "Туннель поглотил
Мака Аллана!"
Но те, кто знал его и помнил, что он живуч как акула, предсказывали,
что скоро он опять вынырнет. И действительно, он вернулся в Нью-Йорк
раньше, чем можно было предполагать.
Крушение синдиката потянуло в пропасть еще сотни предприятий. Много
частных лиц и фирм, вытерпевших первый удар, могли бы оправиться, если бы
они получили хоть некоторую передышку. Второй удар доконал их. Но в общем
последствия банкротства были менее опустошительны, чем можно было
опасаться. Банкротство не было неожиданным. Кроме того, общее положение
было столь скверно, что едва ли могло еще более ухудшиться. Это была самая
печальная и самая несчастная пора за последнее столетие. Мир в своем
развитии был отброшен на двадцать лет назад. Забастовка пошла на убыль, но
торговля, транспорт, промышленность пребывали еще в глубоком застое. До
Аляски, до Байкала и до лесов Конго распространился этот паралич. На
Миссисипи, Миссури, на Амазонке, на Волге, на Конго флотилии пароходов
стояли на причале. Убежища для бездомных были переполнены, целые кварталы
в больших городах обнищали. Везде виднелись следы горя, голода, нужды.
Нелепо было утверждать, что Аллан виноват в создавшемся положении:
большую роль играли при этом экономические кризисы. Тем не менее
утверждали, что это так. Газеты не переставали обвинять Аллана. День и
ночь они кричали о том, что он ложными обещаниями выманил у народа деньги.
После семилетнего строительства не готово и трети туннеля! Никогда,
никогда в жизни он не мог думать, что справится с работой в пятнадцать
лет, он бесстыдно обманул народ!
Наконец в середине февраля в газетах появилось объявление о розыске
Мака Аллана, строителя Атлантического туннеля. Аллана обвиняли в том, что
он сознательно обманул общественное доверие.
Три дня спустя Нью-Йорк огласился новыми выкриками газетчиков: "Мак
Аллан в Нью-Йорке! Он отдает себя в руки правосудия!"
Администрация по финансовым делам синдиката предлагала громадный залог,
Ллойд - тоже, но Аллан отклонил оба предложения. Он оставался в
следственной тюрьме на Франклин-стрит. Ежедневно он уделял несколько часов
Штрому, которому вверил управление туннелем, и совещался с ним.
Штром ни словом, ни жестом не выразил своего сожаления о том, что
Аллана постигли такие неприятности, не проявил улыбкой свою радость по
поводу свидания с ним. Он докладывал о делах, и больше ничего.
Аллан напряженно работал, так что скучать ему было некогда. Он накоплял
запас мыслей, которые должны были потом - потом! - превратиться в
мускульную энергию.
За время своего пребывания в следственной тюрьме он разработал
одноштольный метод для дальнейшей постройки туннеля. Кроме Штрома он
принимал только своих защитников, - больше никого.
Этель Ллойд однажды просила доложить о ней, но он ее не принял.
Процесс Аллана начался третьего апреля. Все места в зале заседаний были
разобраны за несколько недель вперед. За места платили перекупщикам
неслыханные суммы. Шли на самые наглые и бесстыдные плутни. Особенно
обезумели дамы: все они хотели посмотреть, _как будет держать себя Этель
Ллойд_!
Председательствовал самый грозный судья в Нью-Йорке, доктор Сеймур.
Мака Аллана защищали четверо лучших адвокатов Америки: Бойер, Уинзор,
Коэн и Смит.
Процесс продолжался три недели, и три недели Америка находилась в
чрезвычайном волнении. На процессе развернулась вся история основания
синдиката, его финансирования, постройки туннеля и управления им. Подробно
рассматривались все несчастные случаи и октябрьская катастрофа. Дамы,
засыпавшие при чтении прекраснейших стихов, напряженно старались вникнуть
во все подробности, доступные лишь людям, знакомым с техникой дела.
Этель Ллойд присутствовала на всех заседаниях. Весь процесс она, почти
не двигаясь, просидела в своем кресле и внимательно слушала.
Появление Аллана вызвало большую сенсацию, но также некоторое
разочарование. Ожидали, что тот, кого судьба так жестоко поразила,
окажется сломленным и усталым и даст повод посочувствовать ему. Но Аллан
не нуждался в этом, - он выглядел точно так же, как раньше. Здоровый,
медноволосый, широкоплечий, он сохранил свою манеру слушать как будто
рассеянно и равнодушно. Он говорил так же медлительно и немногословно, в
той же западноамериканской манере, заставлявшей иногда вспоминать коногона
из шахты "Дядя Том".
Большой интерес вызвал Хобби, явившийся в качестве свидетеля. Его вид,
его беспомощная речь произвели потрясающее впечатление. Неужели этот
старец - Хобби, некогда катавшийся верхом на слоне по Бродвею?..
Аллан сам лез в петлю, к величайшему ужасу своих четырех защитников,
уже не сомневавшихся в его оправдании.
Основным пунктом всего процесса, разумеется, был установленный Алланом
пятнадцатилетний срок окончания строительства туннеля. И на семнадцатый
день разбора дела доктор Сеймур осторожно стал подходить к этому
щекотливому пункту.
После небольшой паузы он начал совершенно невинно:
- Вы обязались построить туннель в пятнадцать лет, другими словами - по
истечении пятнадцати лет пустить первые поезда?
Аллан. Да!
Доктор Сеймур спросил, словно между прочим, бросая укоризненный взор на
публику:
- Были ли вы _убеждены_ в том, что кончите строительство в назначенный
срок?
Все ждали, что Аллан ответит на этот вопрос утвердительно. Но он этого
не сделал. Его четырех защитников чуть не хватил удар от ошибки, которую
допустил Аллан: он сказал правду.
Аллан ответил:
- _Убежден_ я не был, но надеялся при _благоприятных_ условиях сдержать
свое обещание.
Доктор Сеймур. Вы рассчитывали на эти благоприятные условия?
Аллан. Я, конечно, имел в виду возможность тех или иных затруднений.
Могло случиться, что строительство затянулось бы на два или три года.
Доктор Сеймур. Значит, вы были _убеждены_, что _не закончите_
строительство в пятнадцать лет?
Аллан. Этого я не говорил. Я сказал, что надеялся закончить его, если
все пойдет благополучно.
Доктор Сеймур. Вы назначили пятнадцатилетний срок, чтобы легче провести
свой проект?
Аллан. Да!
(Защитники помертвели.)
Доктор Сеймур. Ваша правдивость делает вам честь, господин Аллан!
Мак сказал правду и должен был испытать на себе последствия этого.
Доктор Сеймур начал свое summing-up [резюме (англ.)]. Он говорил с двух
часов дня до двух часов ночи. Дамы, бледневшие от гнева, если им
приходилось ждать в магазине лишних пять минут, высидели до конца. Он
развернул всю жуткую панораму бедствий, которые туннель принес миру:
катастрофу, забастовку, банкротство. Он утверждал, что двух таких человек,
как Мак Аллан, довольно, чтобы подорвать экономику всего мира. Аллан
изумленно посмотрел на него.
На следующий день в девять утра начались речи защитников,
продолжавшиеся до поздней ночи. Защитники распластывались на столе и
гладили присяжных под подбородком...
Настал день величайшего напряжения. Тысячи людей теснились вокруг
здания суда. Каждый из них потерял из-за Аллана по двадцать, по сто, по
тысяче долларов. Они требовали жертвы, и они ее получили.
Присяжные заседатели не осмелились отрицать вину Аллана. Они не хотели
быть взорванными динамитной бомбой или пронзенными пулей на лестнице
своего дома. Они признали Аллана виновным в том, что он сознательно ввел в
заблуждение публику, короче говоря - в обмане. Опять не хватало бесславно
окончившего свои дни С.Вульфа, чье рукопожатие оставляло золотой след.
Приговор суда гласил: шесть лет и три месяца тюремного заключения.
Это был один из тех американских приговоров, которых не может
постигнуть Европа. Он был вынесен под давлением народа. Сыграли свою роль
политические мотивы, положение в стране. Предстояли выборы, и
республиканское правительство хотело задобрить демократическую партию.
Аллан спокойно выслушал приговор и тотчас же подал апелляционную жалобу.
Зато аудитория несколько минут пребывала в полном оцепенении.
Но вот раздался возмущенный дрожащий женский голос:
- В Соединенных Штатах нет больше справедливости! Судьи и присяжные
подкуплены пароходными компаниями!
Это была Этель Ллойд. Ее замечание стоило ей некоторой суммы, не считая
десяти тысяч долларов, уплаченных адвокатам. И когда во время разбора ее
дела, привлекшего огромное внимание, она еще раз оскорбила суд, ее
присудили к трем дням ареста за непристойное поведение. Но Этель Ллойд не
заплатила добровольно ни одного цента. Пришли описывать ее имущество. Она
передала судебному исполнителю пару перчаток с бриллиантовыми пуговицами.
- Я еще что-нибудь должна? - спросила она.
- Нет, благодарю вас, - ответил чиновник и унес перчатки.
Но когда подошло время и Этель должна была отправиться за решетку, это
пришлось ей не по вкусу. Три дня jail? No, Sir! [Тюрьмы? Нет, сэр!
(англ.)] Она удрала на своей яхте "Золотая рыбка" и крейсировала в
двадцати милях от берега, где никто не мог ее тронуть. Ежечасно она
разговаривала с отцом по беспроволочному телеграфу. Радиостанции редакций
газет перехватывали все разговоры, и Нью-Йорк целую неделю забавлялся ими.
Старик хохотал до слез над проделками своей дочери и обожал ее еще больше.
Но так как он не мог жить без Этель, он попросил ее, наконец, вернуться.
Ему, мол, нездоровится. Тотчас Этель повернула нос "Золотой рыбки" к
Нью-Йорку и тут сразу же попала в руки правосудия.
Этель отсидела три дня, и газеты считали часы до ее освобождения. Этель
вышла на свободу смеясь, была встречена целым роем автомобилей и
торжественно доставлена домой.
Тем временем Аллан сидел в государственной тюрьме Атланты. Он не терял
бодрости, так как решение суда не принял всерьез.
В июне начался пересмотр дела. Огромный процесс развернулся снова во
всех деталях. Но приговор был оставлен в силе, Аллана опять отвезли в
тюрьму.
Дело Аллана пошло в верховный суд. И три месяца спустя процесс
возобновился в третий раз. Теперь положение стало серьезней. Для Аллана
это был вопрос жизни.
Финансовый кризис тем временем смягчился. Торговля, транспорт,
промышленность начали оживать. Народ утратил свою фанатическую ненависть.
По многим признакам было видно, что кто-то хлопочет по делу Аллана.
Утверждали, что это действует Этель Ллойд. В газетах печатались статьи,
написанные в более благоприятных тонах. Состав присяжных был теперь совсем
иной.
Вид Аллана, когда он предстал перед верховным судом, поразил всех. Лицо
его было бледного, нездорового цвета, лоб изрезан глубокими складками,
которые не разглаживались даже когда он говорил. Виски его поседели, и он
сильно похудел. В глазах погас блеск. Иногда казалось, что он ко всему
безучастен.
Волнения последних месяцев не могли сокрушить Аллана, но тюрьма
подорвала его здоровье. Такой человек, как Аллан, оторванный от жизни и
деятельности, должен был погибнуть, как машина, которая приходит в
негодность от длительного бездействия. Он стал беспокоен и плохо спал. Его
терзали кошмары, и утром он поднимался измученный. Туннель преследовал его
ужасами. Во сне он слышал грохот, в штольни врывалось море, и тысячи
людей, как тонущие животные, уносились к устьям туннеля. Туннель всасывал
все, как воронка: он поглощал мастерские и дома, Туннельный город
соскальзывал в пропасть. Пароходы, вода, земля... Нью-Йорк клонился и
оседал. Нью-Йорк пылал, как факел, и он, Аллан, спасался по крышам
плавящегося города. Он видел С.Вульфа, разрезанного на три части, и каждая
из них жила и молила его о пощаде.
Верховный суд оправдал Аллана. Оправдательный приговор был встречен
ликованием. Этель Ллойд махала платком, как флагом. Аллан шел к своему
автомобилю под прикрытием, - его бы разорвали, чтобы получить что-нибудь
на память. Улицы, прилегавшие к зданию, гремели:
- Мак Аллан! Мак Аллан!
Ветер переменился.
У Аллана было только одно желание, за которое он цеплялся остатками
своей энергии: одиночество, безлюдье...
Он отправился в Мак-Сити.
Туннель был мертв. Шаги гулко отдавались в пустынных штольнях, и голос
звучал, как в погребе. На станциях день и ночь равномерно и тихо пели
машины, обслуживаемые молчаливыми, озлобленными инженерами. Редкие поезда
с лязгом уходили в туннель, выходили наружу. Только в подводном ущелье еще
копошились питтсбургские рабочие. Туннельный город был пуст, запылен,
безлюден. Воздух, прежде полный грохота бетономешалок и стука поездов, был
Между ними из стороны в сторону метались репортеры. Кинооператоры
окоченевшими пальцами вертели ручки аппаратов. Они тоже работали до
изнеможения.
Здание было из бетона и железа и не могло сгореть, хотя раскалилось
так, что лопались все стекла близрасположенных домов. Но внутри оно
выгорело целиком.
Аллан спасся через крышу дома "Меркантайл Сейф Компани", расположенную
на восемь этажей ниже.
Несколько минут спустя после того, как трое нахалов своим криком
заставили Аллана выйти из кабинета, он заметил начавшийся пожар. Когда
Лайон, шатаясь от страха и волнения, прибежал к нему, он уже надел пальто
и шляпу. Он был занят собиранием со столов разных бумаг, которые
рассовывал по карманам.
- Здание горит, сэр! - прохрипел китаец. - Лифты в огне!
Мак бросил ему ключи.
- Открой несгораемый шкаф и не кричи! - сказал он. - Здание не может
сгореть.
Аллана было не узнать, до того он был ошеломлен новым свалившимся на
него несчастьем. "Это конец", - подумал он. Аллан не был суеверен! На
после всех ударов судьбы его не покидала мысль, что над туннелем тяготеет
какое-то проклятие. Совершенно машинально, не отдавая себе отчета в том,
что делает, он собирал чертежи, планы и деловые письма.
- Маленький ключ с тремя зубцами, Лайон! Только не хнычь! - сказал он и
рассеянно несколько раз повторил: - Только не хнычь!..
Заверещал телефон. Это звонил Келли. Он сказал, что Аллан должен
спуститься с восточной стены на крышу здания "Меркантайл Сейф Компани".
Каждую минуту звенел телефон - сейчас крайний срок! - пока Аллан не
выключил его.
Он переходил от стола к столу, от полки к полке, вытаскивая планы и
документы, и бросал их Лайону:
- Все это клади в сейф, Лайон! Живо!
Лайон обезумел от страха. Но он не осмеливался сказать ни слова, только
губы его шевелились, словно он заклинал домового. Бросив искоса взгляд на
своего господина, он увидел по его лицу, что надвигается гроза, и
поостерегся раздражать его.
Вдруг в комнату постучали. Как странно! В дверях показался русский
немец Штром. Он стоял на пороге в коротком пальто, со шляпой в руке. В его
позе не было ни раболепства, ни назойливости. Он стоял так, как будто
решил терпеливо ждать, и сказал:
- Пора, господин Аллан!
Для Аллана было загадкой, как Штром добрался сюда, но ему некогда было
задумываться над этим. Он вспомнил, что Штром приехал в Нью-Йорк
переговорить с ним о сокращении армии инженеров.
- Ступайте вперед, Штром! - нелюбезно сказал Аллан. - Я приду!
И он продолжал рыться в кипах бумаг. За окнами полз кверху дым, в
глубине визжали сигналы пожарных.
Через некоторое время взор Аллана снова скользнул по двери. Штром все
еще стоял там, невозмутимо, выжидая, со шляпой в руке.
- Вы все еще здесь?
- Я жду вас, Аллан, - спокойно и настойчиво ответил Штром.
Лицо его было бледно.
Вдруг в комнату ворвалось облако дыма, и вместе с ним появился пожарный
офицер в белой каске. Он закашлялся и сказал:
- Меня послал Келли. Через пять минут вы уже не попадете на крышу,
господин Аллан!
- Мне только и нужно пять минут, - ответил Аллан, продолжая собирать
бумаги.
В этот миг щелкнул затвор фотографического аппарата и, повернувшись,
присутствующие увидели репортера, снимавшего Аллана.
Офицер в белой каске даже отпрянул от удивления.
- Как вы сюда попали? - в недоумении спросил он.
Репортер снял и смущенного пожарного.
- Я полез за вами, - ответил он.
Несмотря на свою удрученность, Аллан громко расхохотался.
- Лайон, кончили, запирай! Теперь пойдем!
Он вышел, даже не оглянувшись в последний раз на свой кабинет.
Коридор был заполнен непроницаемой темной массой едкого дыма. Нельзя
было терять ни минуты. Беспрерывно перекликаясь, они достигли узкой
железной лестницы и крыши, где с трех сторон, закрывая горизонт, вились
вверх серые стены дыма.
Они поднялись как раз в ту минуту, когда рухнул стеклянный фонарь и
посреди крыши разверзся кратер, изрыгавший дым, дождь искр, снопы огня и
пылающие клочья бумаги. Это зрелище было так ужасно, что Лайон жалобно
застонал.
А репортер исчез. Теперь он снимал кратер. Он направлял объектив на
Нью-Йорк, вниз, в ущелье улиц, и на группу на крыше. Он снимал с таким
остервенением, что офицер был вынужден схватить его за шиворот и потащить
к лестнице.
- Stop, you fool! [Перестаньте, сумасшедший! (англ.)] - гневно крикнул
офицер.
- Что вы сказали - fool? - возмутился репортер. - За это вы ответите. Я
могу здесь снимать сколько хочу. Вы не имеете права...
- Now shut up and go on! [Замолчите и ступайте вперед! (англ.)]
- Что вы сказали - shut up? За это вы также ответите. Моя фамилия
Гаррисон, я из "Гералда". Вы обо мне услышите!
- Господа, есть у вас перчатки? Руки пристанут к железной лестнице.
Офицер приказал репортеру спускаться первым.
Но он как раз хотел сфотографировать спуск с лестницы и запротестовал.
- Вперед! - сказал Аллан. - Уходите с крыши. Не делайте глупостей!
Репортер перекинул ремень через плечо и шагнул за парапет.
- Вы один имеете право согнать меня с вашей крыши, господин Аллан! -
обиженно сказал он, медленно спускаясь.
И когда была видна уже только его голова, он добавил:
- Но я сожалею, что вы называете это глупостями, господин Аллан! От вас
я этого не ожидал.
За репортером спустился Лайон, боязливо смотревший себе под ноги, потом
Штром, за ним Аллан и последним - офицер.
Им надо было спуститься на восемь этажей, около ста ступеней. Дыма
здесь было мало, но ближе к концу пути лестница оказалась покрытой таким
толстым слоем льда, что на ней трудно было удержаться. Через их головы
беспрестанно плескала вода, тотчас же замерзавшая зернами на одежде и на
лицах.
Крыши и окна соседних домов были усеяны любопытными, наблюдавшими за
спуском, который со стороны казался еще более опасным.
Они благополучно добрались до крыши дома "Меркантайл Сейф Компани", и
здесь их уже ждал репортер Гаррисон. Он снимал.
Крыша походила на глетчер, и маленькая остроконечная ледяная гора
приближалась к Аллану. Это был брандмейстер Келли. Они были давно знакомы
и, встретившись здесь, обменялись следующими словами, в тот же вечер
напечатанными во всех газетах:
Келли. I am glad I got you down, Mac! [Я рад, что стащил вас вниз, Мак!
(англ.)]
Аллан. Thanks, Bill! [Спасибо, Билл! (англ.)]
Этот огромный пожар, один из самых больших в Нью-Йорке, унес, как ни
странно, только шесть жертв. Джошуа Джилмор, служитель при кассе, вместе с
кассиром Райххардтом и главным кассиром Уэбстером был застигнут пожаром в
стальной камере. Предохранительные решетки перепилили, взорвали, Райххардт
и Уэбстер были спасены. Когда хотели вытащить Джилмора, лавина мусора и
льда засыпала решетку. Джилмор примерз к ней.
Архитекторы Капелли и О'Брайер. Они выбросились с пятнадцатого этажа и
разбились о мостовую. Пожарный Ривет, к ногам которого они упали, получил
нервный шок и умер три дня спустя.
Пожарный офицер Дэй. Он провалился вместе с полом третьего этажа и был
убит обломками.
Китаец Син, грум. При уборке был найден заключенный в глыбе льда. Все
были поражены ужасом, когда, разбивая лед, наткнулись на пятнадцатилетнего
китайца в красивом голубом фраке и кепи с буквами С.А.Т. на голове.
Геройски вел себя машинист Джим Батлер. Он проник в горящее здание и с
полным спокойствием потушил восемь топок паровых котлов, в то время как
над ним бушевал огонь. Он предупредил взрыв котлов, который мог оказаться
роковым. Джим исполнил свой долг и не требовал похвал. Но он не был так
глуп, чтобы отказаться от предложения импресарио, который за две тысячи
долларов в месяц таскал его по всей Америке, заставляя выступать на
эстрадах.
Три месяца подряд Батлер исполнял каждый вечер свою песенку:
Я Джим, машинист С.А.Т.
Огонь бушует вверху,
Но я говорю себе:
"Джим, погаси свои топки!.."
Во всем Нью-Йорке был слышен шум пожара и чувствовался запах дыма.
В то время как дым еще валил по Даунтауну и обугленные обрывки бумаги
падали дождем с серого неба, газеты уже помещали изображения горящего
здания, сражающихся батальонов Келли, портреты пострадавших, спуск Аллана
и его спутников.
Синдикат был приговорен к смерти. Пожар - это была кремация по первому
разряду. Убыток, несмотря на большую страховую премию, достигал огромной
суммы. Но особенно гибельным был беспорядок, учиненный беснующейся толпой
и огнем. Миллионы писем, квитанций и чертежей были уничтожены. По
американским законам, генеральные собрания акционеров должны созываться в
первый вторник года. Вторник выпал через четыре дня после пожара, и в этот
день синдикат объявил себя несостоятельным.
Это был конец.
Уже в день объявления конкурса к вечеру перед зданием отеля
"Центральный Парк", где поселился Аллан, собралась орда всякого сброда,
свистела и горланила. Управляющий испугался за целость своих окон и
показал Аллану письма с угрозой взорвать дом, если Аллан не покинет своего
пристанища.
С горькой, презрительной улыбкой Аллан вернул письма:
- Я понимаю!
Под чужой фамилией он перекочевал в отель "Палас". Но на следующий день
должен был выехать и оттуда. Три дня спустя ни одна гостиница в Нью-Йорке
не принимала его. Отели, которые прежде выкинули бы любого владетельного
князя, если бы Аллан пожелал занять его покои, теперь захлопывали перед
ним двери.
Аллан вынужден был покинуть Нью-Йорк. В Мак-Сити он не мог поселиться,
так как угрожали поджечь Туннельный город, если он только покажется там. И
он уехал ночным поездом в Буффало. Стальные заводы Мака Аллана оберегались
полицией. Но его присутствие там нельзя было долго скрывать. Угрожали
взорвать цехи. Чтобы добыть деньги, Аллан заложил заводы, вплоть до
последнего гвоздя, у миссис Браун, той самой ростовщицы. Они больше не
принадлежали ему, и он не мог навлечь на них опасность.
Он отправился в Чикаго. Но и здесь были сотни тысяч людей, потерявших
деньги на туннельных акциях. Его изгнали отсюда. Ночью в окна гостиницы
стреляли.
Аллан был в опале. Еще недавно это был один из самых могущественных
людей в мире, всеми государями награжденный знаками отличия, почетный
доктор многих университетов, почетный член всех крупнейших академий и
научных обществ. В течение многих лет его встречали ликованием, и
восхищение принимало иногда формы, напоминавшие культ героев в древности.
Если Аллан случай-но входил в зал отеля, обычно тотчас раздавался
чей-нибудь восторженный голос:
- Мак Аллан в зале! Three cheers for Mac!
Днем и ночью стая репортеров и фотографов следовала за ним по пятам. О
каждом его слове, о каждом движении становилось известно всем.
Катастрофу ему простили. Тогда ведь шла речь только о трех тысячах
человеческих жизней! Теперь же речь шла о _деньгах_, общество было задето
за живое и показывало ему свои острые зубы.
Аллан украл у народа миллионы и миллиарды! Ради своего безумного
проекта Аллан похитил сбережения маленьких людей! Аллан был просто
грабитель, highwayrobber [разбойник с большой дороги (англ.)]. Он и его
почтенный С.Вульф! Весь туннельный фарс он инсценировал лишь для того,
чтобы обеспечить огромный сбыт своему "алланиту" - ежегодно миллиард
долларов чистой прибыли! Вы только взгляните на его стальные заводы в
Буффало! Целый город! И наверное Аллан спас свои деньги до краха! Каждый
лифтер, каждый вагоновожатый кричал во все горло, что Мак самый отчаянный
жулик на свете!
Вначале некоторые газеты еще защищали Аллана. Но в их редакции
посыпались угрозы и недвусмысленные намеки. Более того: никто не покупал
этих газет! Да, черт возьми, кто же станет читать то, с чем он не
согласен, и вдобавок платить за это! И газеты, уклонившиеся с пути,
старались повернуть и наверстать упущенное. Как не хватало в это время
бесславно ушедшего С.Вульфа, который умел в нужную руку сунуть нужную
сумму чаевых...
Аллан появлялся в разных городах, но каждый раз ему приходилось вновь
исчезать. Он гостил у Вандерштифта в Огайо. И что же? Через несколько дней
сгорели три амбара на образцовой ферме Вандерштифта. Проповедники в
молельнях использовали конъюнктуру и называли Аллана антихристом, недурно
зарабатывая на этом. Никто не осмеливался больше принимать Аллана. На
ферме Вандерштифта он получил телеграмму от Этель Ллойд.
"My dear Mr. Allan [Дорогой господин Аллан (англ.)], - телеграфировала
Этель, - папа просит вас поселиться на какой угодно срок в нашем имении
Тэртль-Ривер, в Манитобе. Папа будет рад видеть вас у себя в гостях. Там
вы можете удить форелей и найдете хороших лошадей. Особенно рекомендую вам
Тедди. Мы приедем к вам летом. Нью-Йорк начинает успокаиваться. Well, I
hope you have a good time. Yours truly Ethel Lloyd" [Надеюсь, вы хорошо
проведете время. Преданная вам Этель Ллойд (англ.)].
В Канаде Аллан обрел, наконец, покой. Никто не знал, где он находится.
Он пропал без вести. Некоторые газеты, питавшиеся ложными сенсациями,
распространяли волнующее известие о самоубийстве Аллана: "Туннель поглотил
Мака Аллана!"
Но те, кто знал его и помнил, что он живуч как акула, предсказывали,
что скоро он опять вынырнет. И действительно, он вернулся в Нью-Йорк
раньше, чем можно было предполагать.
Крушение синдиката потянуло в пропасть еще сотни предприятий. Много
частных лиц и фирм, вытерпевших первый удар, могли бы оправиться, если бы
они получили хоть некоторую передышку. Второй удар доконал их. Но в общем
последствия банкротства были менее опустошительны, чем можно было
опасаться. Банкротство не было неожиданным. Кроме того, общее положение
было столь скверно, что едва ли могло еще более ухудшиться. Это была самая
печальная и самая несчастная пора за последнее столетие. Мир в своем
развитии был отброшен на двадцать лет назад. Забастовка пошла на убыль, но
торговля, транспорт, промышленность пребывали еще в глубоком застое. До
Аляски, до Байкала и до лесов Конго распространился этот паралич. На
Миссисипи, Миссури, на Амазонке, на Волге, на Конго флотилии пароходов
стояли на причале. Убежища для бездомных были переполнены, целые кварталы
в больших городах обнищали. Везде виднелись следы горя, голода, нужды.
Нелепо было утверждать, что Аллан виноват в создавшемся положении:
большую роль играли при этом экономические кризисы. Тем не менее
утверждали, что это так. Газеты не переставали обвинять Аллана. День и
ночь они кричали о том, что он ложными обещаниями выманил у народа деньги.
После семилетнего строительства не готово и трети туннеля! Никогда,
никогда в жизни он не мог думать, что справится с работой в пятнадцать
лет, он бесстыдно обманул народ!
Наконец в середине февраля в газетах появилось объявление о розыске
Мака Аллана, строителя Атлантического туннеля. Аллана обвиняли в том, что
он сознательно обманул общественное доверие.
Три дня спустя Нью-Йорк огласился новыми выкриками газетчиков: "Мак
Аллан в Нью-Йорке! Он отдает себя в руки правосудия!"
Администрация по финансовым делам синдиката предлагала громадный залог,
Ллойд - тоже, но Аллан отклонил оба предложения. Он оставался в
следственной тюрьме на Франклин-стрит. Ежедневно он уделял несколько часов
Штрому, которому вверил управление туннелем, и совещался с ним.
Штром ни словом, ни жестом не выразил своего сожаления о том, что
Аллана постигли такие неприятности, не проявил улыбкой свою радость по
поводу свидания с ним. Он докладывал о делах, и больше ничего.
Аллан напряженно работал, так что скучать ему было некогда. Он накоплял
запас мыслей, которые должны были потом - потом! - превратиться в
мускульную энергию.
За время своего пребывания в следственной тюрьме он разработал
одноштольный метод для дальнейшей постройки туннеля. Кроме Штрома он
принимал только своих защитников, - больше никого.
Этель Ллойд однажды просила доложить о ней, но он ее не принял.
Процесс Аллана начался третьего апреля. Все места в зале заседаний были
разобраны за несколько недель вперед. За места платили перекупщикам
неслыханные суммы. Шли на самые наглые и бесстыдные плутни. Особенно
обезумели дамы: все они хотели посмотреть, _как будет держать себя Этель
Ллойд_!
Председательствовал самый грозный судья в Нью-Йорке, доктор Сеймур.
Мака Аллана защищали четверо лучших адвокатов Америки: Бойер, Уинзор,
Коэн и Смит.
Процесс продолжался три недели, и три недели Америка находилась в
чрезвычайном волнении. На процессе развернулась вся история основания
синдиката, его финансирования, постройки туннеля и управления им. Подробно
рассматривались все несчастные случаи и октябрьская катастрофа. Дамы,
засыпавшие при чтении прекраснейших стихов, напряженно старались вникнуть
во все подробности, доступные лишь людям, знакомым с техникой дела.
Этель Ллойд присутствовала на всех заседаниях. Весь процесс она, почти
не двигаясь, просидела в своем кресле и внимательно слушала.
Появление Аллана вызвало большую сенсацию, но также некоторое
разочарование. Ожидали, что тот, кого судьба так жестоко поразила,
окажется сломленным и усталым и даст повод посочувствовать ему. Но Аллан
не нуждался в этом, - он выглядел точно так же, как раньше. Здоровый,
медноволосый, широкоплечий, он сохранил свою манеру слушать как будто
рассеянно и равнодушно. Он говорил так же медлительно и немногословно, в
той же западноамериканской манере, заставлявшей иногда вспоминать коногона
из шахты "Дядя Том".
Большой интерес вызвал Хобби, явившийся в качестве свидетеля. Его вид,
его беспомощная речь произвели потрясающее впечатление. Неужели этот
старец - Хобби, некогда катавшийся верхом на слоне по Бродвею?..
Аллан сам лез в петлю, к величайшему ужасу своих четырех защитников,
уже не сомневавшихся в его оправдании.
Основным пунктом всего процесса, разумеется, был установленный Алланом
пятнадцатилетний срок окончания строительства туннеля. И на семнадцатый
день разбора дела доктор Сеймур осторожно стал подходить к этому
щекотливому пункту.
После небольшой паузы он начал совершенно невинно:
- Вы обязались построить туннель в пятнадцать лет, другими словами - по
истечении пятнадцати лет пустить первые поезда?
Аллан. Да!
Доктор Сеймур спросил, словно между прочим, бросая укоризненный взор на
публику:
- Были ли вы _убеждены_ в том, что кончите строительство в назначенный
срок?
Все ждали, что Аллан ответит на этот вопрос утвердительно. Но он этого
не сделал. Его четырех защитников чуть не хватил удар от ошибки, которую
допустил Аллан: он сказал правду.
Аллан ответил:
- _Убежден_ я не был, но надеялся при _благоприятных_ условиях сдержать
свое обещание.
Доктор Сеймур. Вы рассчитывали на эти благоприятные условия?
Аллан. Я, конечно, имел в виду возможность тех или иных затруднений.
Могло случиться, что строительство затянулось бы на два или три года.
Доктор Сеймур. Значит, вы были _убеждены_, что _не закончите_
строительство в пятнадцать лет?
Аллан. Этого я не говорил. Я сказал, что надеялся закончить его, если
все пойдет благополучно.
Доктор Сеймур. Вы назначили пятнадцатилетний срок, чтобы легче провести
свой проект?
Аллан. Да!
(Защитники помертвели.)
Доктор Сеймур. Ваша правдивость делает вам честь, господин Аллан!
Мак сказал правду и должен был испытать на себе последствия этого.
Доктор Сеймур начал свое summing-up [резюме (англ.)]. Он говорил с двух
часов дня до двух часов ночи. Дамы, бледневшие от гнева, если им
приходилось ждать в магазине лишних пять минут, высидели до конца. Он
развернул всю жуткую панораму бедствий, которые туннель принес миру:
катастрофу, забастовку, банкротство. Он утверждал, что двух таких человек,
как Мак Аллан, довольно, чтобы подорвать экономику всего мира. Аллан
изумленно посмотрел на него.
На следующий день в девять утра начались речи защитников,
продолжавшиеся до поздней ночи. Защитники распластывались на столе и
гладили присяжных под подбородком...
Настал день величайшего напряжения. Тысячи людей теснились вокруг
здания суда. Каждый из них потерял из-за Аллана по двадцать, по сто, по
тысяче долларов. Они требовали жертвы, и они ее получили.
Присяжные заседатели не осмелились отрицать вину Аллана. Они не хотели
быть взорванными динамитной бомбой или пронзенными пулей на лестнице
своего дома. Они признали Аллана виновным в том, что он сознательно ввел в
заблуждение публику, короче говоря - в обмане. Опять не хватало бесславно
окончившего свои дни С.Вульфа, чье рукопожатие оставляло золотой след.
Приговор суда гласил: шесть лет и три месяца тюремного заключения.
Это был один из тех американских приговоров, которых не может
постигнуть Европа. Он был вынесен под давлением народа. Сыграли свою роль
политические мотивы, положение в стране. Предстояли выборы, и
республиканское правительство хотело задобрить демократическую партию.
Аллан спокойно выслушал приговор и тотчас же подал апелляционную жалобу.
Зато аудитория несколько минут пребывала в полном оцепенении.
Но вот раздался возмущенный дрожащий женский голос:
- В Соединенных Штатах нет больше справедливости! Судьи и присяжные
подкуплены пароходными компаниями!
Это была Этель Ллойд. Ее замечание стоило ей некоторой суммы, не считая
десяти тысяч долларов, уплаченных адвокатам. И когда во время разбора ее
дела, привлекшего огромное внимание, она еще раз оскорбила суд, ее
присудили к трем дням ареста за непристойное поведение. Но Этель Ллойд не
заплатила добровольно ни одного цента. Пришли описывать ее имущество. Она
передала судебному исполнителю пару перчаток с бриллиантовыми пуговицами.
- Я еще что-нибудь должна? - спросила она.
- Нет, благодарю вас, - ответил чиновник и унес перчатки.
Но когда подошло время и Этель должна была отправиться за решетку, это
пришлось ей не по вкусу. Три дня jail? No, Sir! [Тюрьмы? Нет, сэр!
(англ.)] Она удрала на своей яхте "Золотая рыбка" и крейсировала в
двадцати милях от берега, где никто не мог ее тронуть. Ежечасно она
разговаривала с отцом по беспроволочному телеграфу. Радиостанции редакций
газет перехватывали все разговоры, и Нью-Йорк целую неделю забавлялся ими.
Старик хохотал до слез над проделками своей дочери и обожал ее еще больше.
Но так как он не мог жить без Этель, он попросил ее, наконец, вернуться.
Ему, мол, нездоровится. Тотчас Этель повернула нос "Золотой рыбки" к
Нью-Йорку и тут сразу же попала в руки правосудия.
Этель отсидела три дня, и газеты считали часы до ее освобождения. Этель
вышла на свободу смеясь, была встречена целым роем автомобилей и
торжественно доставлена домой.
Тем временем Аллан сидел в государственной тюрьме Атланты. Он не терял
бодрости, так как решение суда не принял всерьез.
В июне начался пересмотр дела. Огромный процесс развернулся снова во
всех деталях. Но приговор был оставлен в силе, Аллана опять отвезли в
тюрьму.
Дело Аллана пошло в верховный суд. И три месяца спустя процесс
возобновился в третий раз. Теперь положение стало серьезней. Для Аллана
это был вопрос жизни.
Финансовый кризис тем временем смягчился. Торговля, транспорт,
промышленность начали оживать. Народ утратил свою фанатическую ненависть.
По многим признакам было видно, что кто-то хлопочет по делу Аллана.
Утверждали, что это действует Этель Ллойд. В газетах печатались статьи,
написанные в более благоприятных тонах. Состав присяжных был теперь совсем
иной.
Вид Аллана, когда он предстал перед верховным судом, поразил всех. Лицо
его было бледного, нездорового цвета, лоб изрезан глубокими складками,
которые не разглаживались даже когда он говорил. Виски его поседели, и он
сильно похудел. В глазах погас блеск. Иногда казалось, что он ко всему
безучастен.
Волнения последних месяцев не могли сокрушить Аллана, но тюрьма
подорвала его здоровье. Такой человек, как Аллан, оторванный от жизни и
деятельности, должен был погибнуть, как машина, которая приходит в
негодность от длительного бездействия. Он стал беспокоен и плохо спал. Его
терзали кошмары, и утром он поднимался измученный. Туннель преследовал его
ужасами. Во сне он слышал грохот, в штольни врывалось море, и тысячи
людей, как тонущие животные, уносились к устьям туннеля. Туннель всасывал
все, как воронка: он поглощал мастерские и дома, Туннельный город
соскальзывал в пропасть. Пароходы, вода, земля... Нью-Йорк клонился и
оседал. Нью-Йорк пылал, как факел, и он, Аллан, спасался по крышам
плавящегося города. Он видел С.Вульфа, разрезанного на три части, и каждая
из них жила и молила его о пощаде.
Верховный суд оправдал Аллана. Оправдательный приговор был встречен
ликованием. Этель Ллойд махала платком, как флагом. Аллан шел к своему
автомобилю под прикрытием, - его бы разорвали, чтобы получить что-нибудь
на память. Улицы, прилегавшие к зданию, гремели:
- Мак Аллан! Мак Аллан!
Ветер переменился.
У Аллана было только одно желание, за которое он цеплялся остатками
своей энергии: одиночество, безлюдье...
Он отправился в Мак-Сити.
Туннель был мертв. Шаги гулко отдавались в пустынных штольнях, и голос
звучал, как в погребе. На станциях день и ночь равномерно и тихо пели
машины, обслуживаемые молчаливыми, озлобленными инженерами. Редкие поезда
с лязгом уходили в туннель, выходили наружу. Только в подводном ущелье еще
копошились питтсбургские рабочие. Туннельный город был пуст, запылен,
безлюден. Воздух, прежде полный грохота бетономешалок и стука поездов, был