Келли Кэти. Мужчины свои и чужие

   Какой-то незнакомый симпатичный мужчина улыбнулся хорошенькой женщине со сверкающими глазами и призыв ной улыбкой. На Ханне была серая шелковая блузка, верхний пуговицы которой были специально расстегнуты, чтобы виднелся красивый кружевной лифчик. Скромно, но дико сексу­ально.
   – Может быть, разрешите вас угостить? – с надеждой спросил он.
   Ханна искоса взглянула на него. Если Феликсу она не нужна, почему бы не пофлиртовать с другими мужчинами? Ей явно стоит укрепить уверенность в себе!
   – Спасибо, – выдохнула она, одарив его многозначи­тельным взглядом.
   – Вижу, ты развлекаешься вовсю, – прозвучал знако­мый сухой голос.
   Ханна оглянулась и увидела нависшую над ней крупную фигуру Дэвида Джеймса. Он был в своем деловом костюме, выглядел усталым и казался не на месте в баре, где все бурно веселились.
   – Откуда ты взялся? – Ханна немного смутилась: ведь он застал ее флиртующей с незнакомцем, когда подразумева­лось, что она по уши влюблена в Феликса.
   – Задержался на работе и зашел на полчаса, – ответил Дэвид, неодобрительно оглядывая ее раскрасневшееся лицо, размазанную помаду и три расстегнутые пуговицы.
   – Так что мы будем пить? – спросил мужчина.
   – Ничего, – холодно произнес Дэвид. – Она со мной.
   – Как пожелаете, – обиженно отозвался незнакомец. Ханна залилась пунцовой краской от стыда и негодова­ния.
   – Мне показалось, тебя надо спасать, – заметил Дэвид. – Ничего подобного! – прошипела она, пробираясь через толпу, скопившуюся у бара.
   Дэвид догнал ее, схватил за плечо и повернул к себе.
   – Извини, Ханна, – сказал он. – Мне показалось, что этот парень к тебе пристает, и я решил, что тебе не понравит­ся.
   – Дэвид, мне надоели люди, которые почему-то считают, что знают, что мне понравится, а что не понравится, – уста­ло сказала она. – Я иду домой. Приятного Рождества.
   Ханна повернулась и ушла, остановившись только, чтобы взять свое пальто и махнуть на прощание пораженной Донне. Она затылком чувствовала на себе взгляд Дэвида и понимала, что он, скорее всего, обижен ее грубостью. Но у нее не оста­лось сил притворяться веселой и счастливой. Перед Дэвидом можно извиниться после Рождества. Он был с ней так мил после того дня, когда она заменила Донну; сказал, что она вполне может исполнять обязанности младшего агента. Ханна и мечтать о таком не смела, ей бы радоваться, но на­строение было из рук вон плохое. Черт бы побрал этого Фе­ликса!
   …На следующее утро пораньше Ханна накупила продук­тов, спиртного, подарков – для матери она приобрела боль­шой флакон до смешного дорогих духов – и отправилась в путь. Под пение хоралов она вела машину, не обращая вни­мания на непрерывный дождь. Потом прослушала последние новости и передачу, в которой приглашенные выступающие обсуждали, что важного произошло в политике за последний год. Она обнаружила, что слушать все это ей легче, чем музы­ку. То же самое происходило с ней, когда она разошлась с Гарри. Он обожал оперу и постоянно слушал пластинки своей драгоценной Марии Каллас, когда они занимались лю­бовью. Ханна до сих пор не могла выносить оперу – в горле сразу образовывался комок, и она переключала канал. Траги­ческие звуки голоса Марии Каллас были для нее неразрывно связаны с потерей и бедой. С потерей Гарри, а теперь с поте­рей Феликса. Неужели ей суждено всю жизнь терять?
   Прошло четыре часа. Все еще лил дождь, но пейзаж резко изменился. После того как она проехала патриархальную де­ревеньку Оутерард с-домишками, выкрашенными в пастель­ные тона, дома стали появляться редко; местность была серой и негостеприимной, на горизонте темнели горы. Среди холмов кое-где виднелись окруженные кирпичными стенами домики, из труб тянулся дымок. Запах горящего торфа всегда был для нее запахом дома. Слева время от времени показывался Атлантический океан. Господи, как красиво, но какая это суровая красота.
   Она доехала до перекрестка и остановилась, ожидая возможности повернуть. В этот момент мимо проехал очень на вороченный трактор, водитель которого с энтузиазмом поехахал ей. Ханна не ответила, потому что не узнала его. Она уехала отсюда двенадцать лет назад. Трудно узнать людей, с которыми она вместе училась, – они выросли и наверняка выглядят иначе. Уж она-то точно выглядела иначе.
   Раньше Ханна всегда носила длинные волосы, джинсы и бесформенные кардиганы. Теперь у нее волосы едва доходи ли до плеч и мягко обрамляли лицо. Да и одежду она теперь носила, чтобы подчеркнуть фигуру, а не для того, чтобы спрятать.
   Через двадцать минут она подъехала к знакомым стол­бам, на которых когда-то висели ворота. Ворот здесь не было с незапамятных времен – только большие бетонные столбы, к которым до сих пор были привинчены петли, покрытые ржавчиной. Отец многие годы обещал навесить ворота, но это обещание, как и все остальные, осталось невыполнен­ным.
   Ханна свернула на дорожку, всю изрытую ямами, и с опаской подумала о подвесках машины. Дом Кэмпбеллов располагался в полумиле от основной дороги, но, к счастью, все обошлось. Маленькая машина, подпрыгивая, проехала по дорожке, свернула, и Ханна увидела дом. Когда-то это было одноэтажное строение с четырьмя окнами по фасаду. Но за те годы, что семья здесь жила, дом достраивался без всякого определенного плана, и нельзя было сказать, что он произво­дит приятное впечатление.
   За домом громоздились хозяйственные постройки: сви­нарник, давно превращенный в сарай для всякого хлама, не­сколько полуразрушенных строений, где когда-то жили куры и гуси. Мать Ханны уже много лет не разводила кур, слиш­ком тяжело было за ними ухаживать, да и лисы часто наведы­вались. Но в детстве Ханна очень любила кур, ей даже каза­лось, что она находит у них большее понимание, чем у чле­нов семьи.
   Она не была дома полгода, но абсолютно ничего не изме­нилось. Только старенького семейного «Форда» не было у крыльца. Прекрасно. Это означало, что отца нет дома, он где-то пьет, а не отсыпается после предыдущей попойки.
   Ханна заметила, как отодвинулась занавеска на кухонном окне. Она даже не успела открыть дверцу машины, а мать уже шла ей навстречу.
   – Вот это сюрприз, – сказала Анна Кэмпбелл, слегка улыбнувшись. – Надеюсь, ты захватила с собой спальный мешок. Мэри и дети тоже здесь.
   Ханна поцеловала мать в щеку, удивляясь, с чего это ее кузина прикатила сюда на праздники. Они с Мэри никогда не были дружны, да и мать не то чтобы очень любила свою племянницу.
   Анна выглядела очень усталой. Хотя так она выглядела уже многие годы. Ханна была похожа на мать – такой же овал лица, одинаковый цвет волос. Но лицо дочери светилось из­нутри и полные губы часто изгибались в улыбке, мать же всегда была хмурой и какой-то тусклой. Анна Кэмпбелл со­всем не красилась, разве что иногда подкрашивала губы, когда ездила в город. Она была значительно худее дочери – слишком тяжело ей приходилось работать, чтобы накормить семью, и слишком много она курила. Ханна знала, что мате­ри часто приходится ходить в супермаркет пешком, потому что отец брал машину и пьяный засыпал в ней в самых не­ожиданных местах. Она уже к этому привыкла.
   В старых брюках и выцветшей синей блузке под зеленым кардиганом Анна выглядела значительно старше своих шес­тидесяти двух лет.
   – Давай свои вещи, – сказала она, открывая багажник и без всяких усилий поднимая чемодан Ханны. – Мэри сказала, что ей и детям нужен приют на пару дней. Почему – не говорит, но Джеки потерял работу на фабрике и, готова по­спорить, вымещает досаду на ней. Но я не стала ее расспрашивать.
   «И она приехала сюда?» – хотелось спросить Ханне. Вряд ли Рождество в такой глуши, да еще в компании забулдыги, могло показаться привлекательным молодой женщине с двумя детьми. С другой стороны, может, это и предпочти­тельнее, чем проводить его с Джеки. Ханна не без оснований считала мужа Мэри промежуточным звеном между челове­ком и обезьяной. И еще она знала, что племяннице матери больше некуда было деваться со своими малышами: родите­ли ее умерли, а брат жил в Англии.
   – Как они сюда добрались? – спросила Ханна, вытаски­вая остатки своих вещей из машины.
   – Ее подвезли. Она говорит, что хочет бросить Джеки. Давно пора! Этот парень не в состоянии удержаться на рабо­те дольше полугода. Его как раз только что повысили, так он сам все испортил. Дурак набитый.
   Ханна промолчала. Просто смешно: ее мать дает своим юным родственницам мудрые советы, как поступить с му­жьями, а сама живет с алкоголиком, который за много лет не заработал ни пенни. Хорошо еще, что, несмотря на свое бес­пробудное пьянство, Вилли Кэмпбелл ударил свою жену только раз, о чем все помнили до сих пор. Если бы он буйст­вовал, мать бы вышвырнула его немедленно, Ханна в этом не сомневалась. Жаль, что он не был агрессивен во хмелю. Иначе она давно бы от него избавилась.
   Джеки Уайнн тоже не был буйным, но Ханну он безумно раздражал. Его пристрастие к футболу могло свести с ума лю­бого разумного человека. Если его команда проигрывала, он был безутешен. Ханна еще много лет назад решила, что на месте Мэри она бы давно его бросила.
   – Мэри сказала, что собирается устроиться на работу. Не знаю, кто будет присматривать за детьми. – Анна вздохну­ла. – Только не говори ей ничего: она очень стесняется из-за Джеки. К тому же Мэри всегда считала тебя примером, кото­рому нужно следовать, потому что у тебя в жизни все ясно.
   – Ну, разумеется, я ничего ей не скажу, – согласилась Ханна и подумала, что, если бы Мэри знала, насколько ясно все в ее жизни, она бы не подумала стесняться из-за Джеки. У Мэри по крайней мере есть дети. А все, чем может Ханна оправдать свое существование в течение тридцати семи лет – это цепь неудачных романов и быстро развивающийся цинизм. Да, и еще недовольный босс, которому она накануне нагрубила. Ханна никак не могла отделаться от чувства вины за свое поведение.
   Как бы то ни было, в присутствии Мэри имелась и поло­жительная сторона: никто не станет докапываться до причин появления Ханны в родительском доме. Все будут заняты об­суждением подонка Джеки и спорами, какого адвоката нужно Мэри нанять, чтобы отнять у Джеки все до последнего пенни, которого у него не было.
   Центром дома Кэмпбеллов являлась огромная кухня. Анна до сих пор любила цветастые обои и обивки, так что все большие кресла были в розочках, стены в голубых и желтых цветочках, и кругом изобиловали подушки. Везде, где только можно, стояли цветы в горшках. Такого уюта трудно было ожидать от дома, который так холоден и непригляден снару­жи. Но Ханна уже давно поняла, что мать нуждается в этом цветастом гнездышке, чтобы справиться со своей жизнью, полностью лишенной всяких радостей.
   В доме было тепло. Рядом с печкой в большом кресле свернулась калачиком Мэри, делая вид, что читает журнал.» Когда Ханна подошла и обняла ее, губы Мэри задрожали.
   – Ханна, тебе твоя мама рассказала?.. – спросила она дрожащим голосом, и ее большие голубые глаза наполнились слезами.
   – Немного.
   Ханна, присела рядом с ней на стул, радуясь, что тяжелая жизнь не сказалась на внешности Мэри. Она по-прежнему была очень хорошенькая – короткие, темные, вьющиеся во­лосы, розовые щеки в веснушках и глаза, как блюдца, с не­обычайно длинными ресницами.
   Две маленькие девочки, как две капли воды похожие на мать, ворвались в комнату из гостевой спальни. Обе нацепи­ли на себя взрослую одежду, и она волочилась за ними по полу. Младшая, которой, по подсчетам Ханны, было около четырех, намазалась розовыми тенями и яркой помадой.
   – Посмотри на меня, мамочка! – радостно взвизгнула она. – Сейчас я буду танцевать.
   Она крутанулась и едва не упала, зацепившись за длин­ный подол. У той, что постарше, получалось лучше. Ей, на­сколько помнила Ханна, было около шести, и на ее голове красовалась черная шляпа Анны с серыми перьями. Правда, они уныло свисали вниз, вместо того чтобы жизнерадостно развеваться, как было двадцать лет назад, когда эта шляпа была куплена. Анна надевала ее только на свадьбы и похоро­ны.
   «Что бы ни случилось дома, на детях это, к счастью, не отразилось», – решила Ханна несколько часов спустя, когда они вдоволь наигрались в переодевание и она прочитала им несколько сказок. Они сразу полюбили Ханну и спорили, чья очередь сидеть у нее на коленях.
   – Ты хорошо ладишь с детьми, – ласково заметила Мэри. После чая с фруктовым пирогом она немного повесе­лела:
   Ханна усмехнулась:
   – Никто мне раньше такого не говорил.
   В восемь часов девочек уложили спать, и Ханна почувст­вовала, что тоже очень устала: все-таки столько часов за рулем. Но Мэри вовсе не казалась усталой, наоборот, она была странно возбуждена.
   – Может, съездим в паб и выпьем по одной? – предло­жила она Ханне.
   – А девочки?
   – Я за ними присмотрю, – вызвалась Анна. – А вы идите развлекайтесь.
   Ханна пожала плечами. Она не сомневалась, что Мэри хочет рассказать ей все пикантные подробности своего раз­рыва с Джеки. Но ей совсем не хотелось садиться за руль, кроме того, учитывая строгость местных законов, ей тогда не удастся выпить ни грамма.
   – Пошли пешком, – предложила она. – Всего-то миля, да и дождь кончился.
   Она натянула старые сапоги матери, на всякий случай , взяла плащ, и они отправились в путь.
   – Наверное, в пабе полно народу, – сказала Мэри на редкость жизнерадостным голосом для женщины, пережи­вающей трагедию. Она наложила на ресницы еще один слой туши и намазала губы перламутровой помадой.
   – Канун Рождества, уж как водится, – улыбнулась Ханна. – Можно подумать, на Рождество им не дадут вы­пить, так они напиваются сегодня.
   Ханну в пабе радостно приветствовали, и это было очень кстати, иначе они никогда бы не нашли себе места. Мэри ре­шила, что, пока им несут пиво, она сходит в дамскую комнату.
   – Одну минутку, – весело сказала она и упорхнула.
   В углу около камина какой-то старик мастерски наигры­вал на скрипке ритмичную мелодию. Несколько человек от­плясывали джигу, умудряясь не сталкиваться друг с другом, хотя все были изрядно пьяны. Ханна сидела, притоптывая ногой в такт и поглядывая, не появится ли Мэри. Она очень удивилась, когда кузина вышла не из туалетной комнаты, а из-за бара слева, где находился телефон.
   – Почему ты не позвонила из дома? Мэри стала пунцово-красной.
   – Мне неудобно было пользоваться телефоном тети Анны, – смущенно сказала она.
   – Почему? Ведь ты же не собираешься возвращаться к Джеки?
   Мэри виновато покачала головой.
   – Пообещай, что не скажешь? – умоляюще пробормота­ла она.
   – Не скажу.
   – Это не Джеки вынудил меня уйти. Я полюбила друго­го, а Джеки узнал.
   – Что?
   – Ты обещала, что никому не расскажешь.
   – Помню, – сказала Ханна. – Теперь рассказывай.
   Глаза кузины сияли, как свечи в темноте, пока она дели­лась с ней подробностями своего романа с красивым учите­лем физкультуры, с которым познакомилась на родитель­ском собрании.
   – Джеки никогда на эти собрания не ходил, – пожалова­лась Мэри, – ни на одном не был. Если бы Кристи была мальчиком, он был обязательно пошел. Сына он попытался бы устроить в школьную футбольную команду лет в шесть. Но девочками он не интересовался. А Луис, – она с обожа­нием выдохнула это имя, – совсем другой. У него жена со странностями, потому он и ходит на собрания вместо нее. Она работает в разное время суток, так что он присматривает за их девочками, когда ее нет. Старшая на год старше Крис­ти. Вот так все и началось.
   – И давно вы встречаетесь? – спросила Ханна.
   – Полгода. Луис хочет уйти от жены, он считает, что мы должны быть вместе. А Джеки обо всем узнал, и разразился скандал.
   – Его можно понять, – заметила Ханна. – Но почему ты не призналась маме, что на самом деле случилось? Не­честно вводить ее в заблуждение. Джеки может в любой мо­мент появиться, начать буйствовать, и мама разозлится, когда узнает, что ты ей соврала.
   – Я ей не врала.
   – Ладно, – согласилась Ханна, – не сказала правды. Мэри поморщилась.
   – Я не могла ей сказать, потому что ты у нее – идеаль­ная дочь. Она постоянно говорит о тебе и о том, как у тебя все прекрасно. Так как бы я ей сказала, что у меня любовник и муж об этом узнал?
   Ханна чувствовала безмерное удивление. Подумать толь­ко, ее мать говорит всем, что она идеальная дочь! Ханна во­обще считала, что мать ее жизнью не слишком интересуется. Во всяком случае, так было в детстве. Анна тогда больше за­нималась ее старшим братом, Стюартом. Брату достаточно было получить средние оценки на экзаменах, как Анна пекла ему в награду пирог. Когда он заявил, что женится, потому что его подружка Пэм залетела, можно было подумать, что он не просто трахнул девчонку, а ему присудили Нобелев­скую премию в биологии. Анна вылезла из кожи, чтобы ку­пить ему пристойный свадебный костюм и навязала такую груду детских вещей, что хватило бы на тройню. А теперь Мэри говорит, что Анна всем с гордостью рассказывает о ней. Слишком трудно было в это поверить.
   – Ты, очевидно, посоветуешь мне бросить Луиса, вер­нуться к Джеки и быть примерной маленькой женушкой, «о я…
   Ханна засмеялась:
   – Ты что, рехнулась? Не мне давать тебе советы, Мэри, к тому – же я не отношусь к тем женщинам, которые ответ на любой вопрос ищут в мужчине. Ты взрослая. Позаботься о себе и девочках. Не слишком полагайся на мужчину – вот и все, что я могу сказать.
   – А я считала, что ты влюблена, – заметила кузина. – По тебе не скажешь.
   Прежде чем ответить, Ханна отпила глоток пива. Ей не хотелось рассказывать о себе, а если она заявит, что все му­жики вруны и дерьмо, у Мэри может зародиться подозрение, что не все так безоблачно в собственной жизни Ханны Кэмпбелл.
   – Мужчины, конечно, нужны, – сказала она. – Я к ним неплохо отношусь, но на данный момент я ни в кого не влюблена. Просто встречаюсь с одним, вот и все.
   – Настоящая любовь – чудо, – заявила Мэри, глаза ко­торой снова загорелись. – Ты ведь любила Гарри, верно? Что же случилось?
   – Я не просто любила его, я ему доверяла, – резко отве­тила Ханна. – Не делай этой ошибки, Мэри. Ради себя и дочек.
   Рождественский день выдался сухим и холодным. Отец так и не появился, но Ханна не стала спрашивать, где он. Сама догадывалась: отсыпается в машине после перепоя. В половине одиннадцатого девочки уже наигрались со своими подарками, и они все вместе поехали к мессе. Ханна, которая не могла вспомнить, когда в последний раз была в церкви, все путала, становилась не там, садилась, когда надо было стоять, забывала вовремя встать на колени, чем заработала осуждающий взгляд Кристи.
   – Прости, – прошептала Ханна, с трудом сдерживая смех при виде сурового лица девочки. Кортни, наоборот, по­любила тетку и уселась рядом с ней, держа в одной руке свою новую куклу, которая умела плакать и пачкать пеленки.
   Когда они вернулись домой, старый «Форд» стоял во дворе. Отец был дома.
   – Не связывайся с ним, Ханна, – предупредила Анна тихим голосом, чтобы Мэри не слышала. – Я не хочу, чтобы вы опять поссорились. Сегодня Христов день, давай сделаем вид, что у нас нормальная семья.
   Когда-то Ханна непременно возмутилась бы. «Он так себя ведет, потому что никто ему ничего не говорит! – прошипела бы она. – Если бы он не тратил все до последнего пенни на выпивку, мы бы жили значительно лучше». Но те­перь она изменилась. Ей тоже хотелось мира и покоя, и ради этого она даже была готова улыбнуться отцу.
   Дети вбежали в дом и в испуге остановились при виде развалившегося в кресле Вилли Кэмпбелла. Насколько его жена была худа, настолько он был толст. Он выглядел даже комично в потрепанном твидовом пиджаке и рубашке, которая когда-то была белой, а сейчас вся покрылась пивными пятнами. Все еще густая шевелюра совсем поседела.
   – Мэри! – сказал он слегка заплетающимся языком. – Добро пожаловать. И малышка Ханна приехала… Не поцелу­ешь старенького папочку?
   Ханна смотрела на это безнадежное существо и удивля­лась, почему он всегда представлялся ей таким монстром. Она вдруг поняла, что он совсем не плохой, просто слабый. Слабый и пьяница. И не его вина, что ей так не везет с муж­чинами и она постоянно выбирает таких, кто ее подводит, как делал всю жизнь ее отец.
   – Привет, папа, – сказала она, не собираясь его обни­мать. – Давненько не виделись. Счастливого Рождества.
   – Счастливого Рождества, дядя Вилли, – сказала Мэри, подталкивая к нему упирающихся девочек.
   – Пойдемте, дети, – решительно сказала Анна, беря их за руки. – Вам надо переодеться. А ты, Вилли, умойся и сме­ни рубашку. Все-таки Рождество. Если захочешь отдохнуть, мы разбудим тебя к ужину.
   «Ничего не изменилось, – подумала Ханна. – Мать по-прежнему дает ему возможность не опозориться, в завуали­рованном виде предлагая проспаться, потому что к столу его ждут чистым и трезвым». Когда-то Ханну возмущало слепое принятие матерью его алкоголизма. Ей хотелось крикнуть: «Прекрати искать ему оправдания. Уйди сама или заставь уйти его!» Но мать никогда бы этого не сделала. Кроме бра­ка, у нее ничего не было, а ее учили безропотно принимать все, что дает жизнь.
   Когда отец, шаркая ногами, ушел в спальню, Ханна с об­легчением вздохнула. Казалось, она сдала трудный экзамен. Мириться с собственной жизнью значит принимать родите­лей такими, какие они есть. И ей это почти удалось.
   Рождественский ужин благодаря девочкам получился ве­селым. Правда, Кортни сначала закапризничала, заявив, что не будет есть ничего зеленого, и с силой швырнула вилку через стол, когда перед ней поставили брокколи.
   – И я не хочу! – поддержала ее Кристи.
   – Удивляете вы меня, девочки, – вдруг спокойно произ­нес Вилли, – не едите свой ужин, а ведь знаете, что Санта за вами наблюдает.
   – Мы уже получили подарки, – самодовольно ответила Кристи.
   Вилли поднял брови.
   – Но ведь он может забрать их назад, правда, Мэри?
   Брокколи исчезла за пять минут. Ханна больше всех уди­вилась, что ее отец счел возможным вмешаться в детские дела. Он ведь никогда не умел обращаться с детьми! Но вне­запно в голове ее возникло смутное видение – она сидит у него на коленях, а он читает ей сказку. У них было большое кресло цвета ржавчины, которое он любил, и в его отсутствие она свертывалась в нем калачиком и скучала…
   На глаза ей навернулись слезы, и она невольно шмыгнула носом.
   – Ты не простудилась, Ханна? – спросила мать.
   – Нет, мам, я здорова.
   В доме никогда не держали алкоголь, но в этот вечер отец тем не менее казался слегка поддатым, хотя она не видела, чтобы он пил. Видно, где-то припрятал бутылку. На следую­щий день он уехал и не вернулся, а три женщины прекрасно провели время. Они играли с детьми, ходили на прогулку в горы и вернулись усталые, но довольные, и долго пили чай у огня.
   В ту ночь Ханна проснулась в половине второго, услы­шав, как кто-то возится у входной двери. Она вздрогнула, как вздрагивала когда-то ребенком, когда раздавался скрип клю­ча в замке. Никогда нельзя было предугадать, в каком он явится настроении: веселом и жизнерадостном или мрачном. Тогда он принимался ворчать и винил всех, кроме себя, в том, что у него нет работы и будущего.
   Боясь, что он расшумится и разбудит детей, Ханна молча встала и пошла на кухню. Отец сидел на полу, пытаясь ти­хонько снять ботинки.
   – Ханна, – сказал он театральным шепотом, – не свар­ганишь ли мне чашечку чая? Тогда я утром не буду мучиться от похмелья.
   Он неожиданно показался ей смешным и совсем безвред­ным. Широкое лицо расплылось в улыбке, ноги расставлены, как у ребенка, играющего на полу. Ему никак не удавалось расшнуровать ботинки.
   – Сядь на стул, я тебе помогу со шнурками, – приказала она. – И не шуми.
   – Да, Ханна, – послушно сказал он. – Ты точно, как твоя мать. Женщина, на которую можно положиться.
   На следующее утро, когда Ханна ставила свой чемодан в багажник машины, она казалась себе совсем другой жен­щиной – не такой, какая приехала сюда три дня назад. За­падная Ирландия всегда так на нее действовала.
   Мать стояла у машины, держа в руках груду пакетов и банок, завернутых в газету.
   – Тут джем, четыре банки варенья и свежие яйца, я взяла их у соседей через дорогу. Еще черный хлеб и немного вче­рашнего бекона. Мэри собирается ехать завтра.
   – Куда? – поинтересовалась Ханна, аккуратно уклады­вая пакеты в багажник.
   – К своему любовнику, я в этом не сомневаюсь. От неожиданности Ханна выпрямилась.
   – Так она тебе сказала? Я думала, ты разозлишься… Анна пожала плечами:
   – Нет смысла. Чего нельзя вылечить, придется вытер­петь. Слышала такую поговорку?
   – Ты не перестаешь меня удивлять, мама, – призналась Ханна. – Стоит мне только решить, что я знаю, как ты про­реагируешь, так ты поступаешь совсем по-другому.
   – Например?
   – Например, ты сказала Мэри, что у меня все в жизни прекрасно и что ты мною гордишься… – Она замолчала, уже жалея, что начала весь этот разговор.
   – А разве ты не знала, что я тобою горжусь? – резко спросила Анна. – Горжусь тем, что ты сумела выбраться от­сюда и наладить свою жизнь? Думаешь, мне самой не хоте­лось сделать то же самое, если бы я могла? Конечно, я тобой горжусь, вот только ты этого никогда не замечала.
   – Ты всегда так сурово со мной обращалась, – возразила Ханна. – Любимчиком был Стюарт.
   Мать фыркнула:
   – Парни всегда будут любимчиками, так уж жизнь уст­роена. Они – мужчины и в жизни получают то, к чему стре­мятся. А если женщина добивается того, чего хочет, ее счита­ют старой девой, которой просто не повезло подцепить муж­чину. Стюарт не нуждался в помощи, а тебе она была нужна. Иначе бы ты выросла мягкотелой. Я сурово с тобой обраща­лась, потому что хотела, чтобы ты стала жесткой и не попала в ту же западню, что и я.