Страница:
Только вот Дюран не припоминал, чтобы в его семье велись разговоры на политические темы. Пусть даже намеками. Как ни крути, оставалось одно: следовать в своих рассуждениях методу Шерлока Холмса, который гласил: исключи невозможное, и то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, и есть правда. И все-таки Джеффри никак не удавалось представить свою мать закидывающей агитационный пункт призывников бутылками с зажигательной смесью или отца, пытающегося проскользнуть через контрольно-пропускной пункт «Чекпойнт Чарли»[15] с поддельным паспортом. «Или себя», — подумал Дюран, провожая взглядом отъезжающее такси.
С другой стороны, посмотрите на тех, кто только начал выходить из подполья, проведя по четверти столетия в бегах. Кати Солая — невыразительная женщина средних лет глядит на нас сквозь стекла очков со снимка в газете. Трудно представить ее за рулем автомобиля, скрывающейся от погони. А ведь ей довелось пережить и это — в прошлом.
Дюран попытался выкинуть из головы посторонние мысли, вошел в вестибюль и отыскал по указателю «Саттон и Касл, паблик лимитед». Фирма специалиста по детекторам лжи находилась на четвертом этаже.
Джеффри прошел к лифту, нажал кнопку вызова и стал ждать. Вдруг с пугающим чувством безнадежности он ощутил, что задыхается. Такое случалось с ним и прежде, причем начиналось совершенно непредсказуемо, но всегда в посторонних местах. Стоявшая рядом женщина в голубом платье с опаской покосилась на Дюрана, заподозрив что-то неладное и явно не желая принимать участия в проблемах незнакомца. Дамочка нервно зашарила глазами по вестибюлю, немо взывая о помощи и не находя ее.
Тут раздалось тоненькое «Динь!» — пришел лифт. Двери разъехались, и женщина торопливо шагнула внутрь. Дюран хотел последовать за ней, но остановился, повинуясь упреждающему жесту: вытянутой вперед ладонью руке — знак оставаться на месте, понятный и собаке. Затем хромированные двери сомкнулись, и до смерти перепуганная незнакомка исчезла.
В этот миг Дюрана захлестнула волна непреодолимого страха, и не в силах оставаться на месте он бросился к пожарной лестнице. Там, перепрыгивая через две ступеньки, психиатр помчался наверх. Звук его шагов глухо отдавался от холодного цемента, и к тому времени как Джефф оказался на четвертом этаже, он дышал глубоко, часто и поверхностно, задыхаясь от нехватки воздуха — верный способ грохнуться в обморок, как он уже знал по своему личному опыту.
Старомодная дверь офиса «Саттон и Касл» представляла собой залитую двумя слоями стекла проволочную сетку, на которой по трафарету вывели название фирмы. Дюран, едва переводя дух, постучал, в дверях показался Бонилла, и посетитель шагнул внутрь с некоторой неуместной суетливостью.
— У нас гости, — с ехидцей проговорил частный сыщик, пропуская Дюрана. Эйдриен Коуп поднялась с кушетки, стоявшей у входа, и к взволнованному доктору подошел третий, пока неизвестный ему человек.
— Пол Саттон, — представился тот и протянул Джеффу руку, они обменялись рукопожатиями.
Визитер попытался найти подходящие ситуации слова, но у него ничего не вышло.
— Вам плохо? — поинтересовался хозяин.
Посетитель кивнул и, судорожно глотнув воздух, проговорил:
— Пробежался по лестнице. Чуть-чуть… запыхался. — Эта фраза поглотила оставшийся в легких воздух, и, когда кислорода не стало, мир дрогнул — а может, колени затряслись. Дюран понимал, что должен что-нибудь сказать — все глаза были устремлены на него, — но ничего не вышло. Хотелось бежать прочь, но каким-то непостижимым образом он сумел справиться с собой. Доктор прошел к креслу у окна и уселся в него, пытаясь справиться с дыханием.
— Да он, похоже, до чертиков перепугался, — скорее с удивлением, чем с сочувствием проговорил Бонилла.
— Час от часу не легче, — пробормотал Саттон. — Вы не предупреждали, что придется иметь дело с…
— Дайте бумажный пакет! — перебила Эйдриен. — Он задыхается.
Мгновением позже Дюран вдыхал древесный аромат целлюлозы, делая вдохи и выдохи под счет своей спасительницы.
— Ну вот, теперь уже лучше. Все будет в порядке.
Прошла минута или две — и приступ миновал, а на Дюрана навалилась страшная усталость.
— Не знаю, как это объяснить, такое со мной бывает. Случается, когда я выхожу из дома, но обычно проходит само собой, — объяснил он, переводя взгляд с Эйдриен на Саттона, а с того на Бониллу. — Похоже, я страдаю агорафобией.
Пол Саттон, невысокий человек с наголо обритой головой, роскошными усами и бостонским выговором, скептично рассматривал посетителя.
— Вам действительно лучше? Вы уверены, что сможете пройти процедуру?
Тот кивнул и поднялся с кресла.
— Да, давайте начнем.
Специалист по детекторам провел испытуемого в смежную комнату, где стояли большой круглый стол и два кресла. На столе размещались 19-дюймовый монитор, какой-то явно дорогой прибор, похожий на усилитель, — детектор лжи, как догадался Дюран, — и целый набор всевозможных аксессуаров, которые, очевидно, предназначались для него самого. От детектора к установленной на полу «башне» компьютера тянулся кабель.
Мистер Саттон усадил Джеффа в одно из кресел и попросил расстегнуть ворот рубашки и закатать рукава, что тот и сделал. Затем закрепил трубку детектора на груди испытуемого, застегнул на правой руке манжету тонометра и прицепил комплект электродов к указательному пальцу левой руки. Пока он проделывал эти замысловатые приготовления, Бонилла и Эйдриен стояли в дверях и наблюдали за происходящим.
— Вы знакомы с принципом действия этого прибора? — спросил усатый бостонец.
Дюран пожал плечами:
— Видел по телевизору.
— Но вы, насколько я слышал, специализируетесь в области психиатрии, верно?
— Да, я клинический психотерапевт, — подтвердил тот.
— Тогда вы понимаете, что я имею в виду, утверждая, будто этот прибор обмануть невозможно. Процедура состоит в следующем: мы фиксируем реакцию вегетативной нервной системы вашего организма на задаваемые вопросы — измеряем кровяное давление, пульс, частоту и глубину вдоха, РКС. Одним словом, реакции, не поддающиеся сознательному контролю.
— А что такое РКС? — поинтересовалась Эйдриен.
— Реакция кожного покрова на стрессовую ситуацию, — подсказал детектив.
Заметив выражение лица девушки, которая ровным счетом ничего не поняла, специалист по детектору пояснил:
— Сопротивление кожи электрическим токам организма.
— А что это нам даст? — не унималась Эйдриен.
— Это косвенный показатель корковой активности, — ответил Саттон. — Электропроводность кожи повышается, когда испытуемый лжет, и соответственно изменяется показатель РКС.
— А почему повышается проводимость кожи? — спросил Дюран.
— Потому что ложь сопровождается стрессом. Стресс, в свою очередь, возбуждает кору головного мозга. А нам остается только снять показания приборов.
Затем Саттон поднялся с кресла и с улыбкой препроводил всех, кроме испытуемого, в соседнюю комнату.
— Как! — запротестовал детектив. — Разве нам нельзя присутствовать?
— Нельзя, — ответил бостонец. — У этого парня и так нервы на пределе, а если еще и вы будете перед глазами, он вконец издергается.
— Опасаетесь, как бы у него мозги не закипели?
Эйдриен закатила глаза.
— Да, именно этого я и боюсь, — с усмешкой ответил Саттон и обратился к девушке: — Должен предупредить вас, что не могу гарантировать однозначных результатов: испытуемый слишком взволнован.
— Ладно, ты каждый раз так говоришь! — воскликнул Бонилла. — Просто задавай ему свои вопросы, и все.
Специалист вернулся в комнату для тестирования и прикрыл за собой дверь. Эйдриен отошла к окну и принялась смотреть на улицу. Бонилла загреб пальцами шевелюру и покачал головой:
— Да уж. Ты видела? Он едва не окочурился от страха.
— Мне его жаль, — проговорила она вполголоса и не слукавила. На миг ей показалось, что Дюран сорвется с катушек, однако в последний момент тот чудом взял себя в руки.
— Ты только смотри не попадись, — предостерег детектив. — То, что он перепугался до смерти, не делает его хорошим человеком,
Эйдриен согласно кивнула.
— Знаю, — ответила она, взяла телефонную трубку и стала набирать свой рабочий номер, чтобы проверить, не оставили ли для нее сообщений. За дверью тихо беседовали Саттон с Дюраном, и разобрать слова было невозможно.
— Вы сидите в кресле? Не спешите с ответом.
Дюран досчитал до трех и сказал:
— Да.
— Сегодня восьмое ноября?
Опять подождал, следуя совету Саттона, и ответил:
— Да.
Бостонец наблюдал за поведением кривой на мониторе.
— Я сижу напротив вас? Скажите «нет».
Испытуемый так и сделал, и они перешли непосредственно к тестированию.
— Ваше настоящее имя Джеффри Дюран?
— Да.
— Вы дипломированный клинический психолог?
— Да.
— Лечение Николь Салливан осуществлялось вами в ее интересах?
— Да.
Проводив Дюрана до такси, Эйдриен и Бонилла направились в комнату, где проходило тестирование и Саттон распечатывал результаты.
— Ну-с? — спросил детектив, потирая руки. — Что тут у нас?
Специалист по детектору взглянул на девушку и пожал плечами:
— Хочешь знать? Я тебе скажу: правдив, как Джордж Вашингтон.
Бонилла нахмурился:
— Пол, оставь свои шуточки. Что стряслось?
— Он — Джеффри Дюран.
— Нет, он не Джеффри Дюран, — возразил детектив.
— По крайней мере он искренне в это верит, — ответил собеседник. — И, называя себя клиническим психологом, этот человек убежден, что говорит правду.
— Да пошел ты! — воскликнул сыщик. — Нам достоверно известно, что он врет. У меня есть доказательства, что Дюран находится в списках умерших.
Саттон покачал головой, откинулся в кресле и развернул руки ладонями вверх, как бы говоря: «А я-то что могу поделать?»
Тут в разговор вмешалась Эйдриен:
— Перед тестированием вы говорили, что результаты могут оказаться не достоверными.
— Да, верно, говорил, — согласился бостонец. — Но лишь потому, что испытуемый находился под воздействием стресса, он был крайне взвинчен. Я опасался, что все им сказанное будет выглядеть ложью. Здесь же мы видим обратное. Посмотрите сюда, — сказал он и подозвал клиентов к своему креслу.
На экране компьютера были изображены четыре диаграммы, расположенные ярусами, одна над другой. Саттон направил курсор на графу с надписью «ПНЕВМО 1» и щелкнул мышкой. Тут же исчезли другие графики, и «ПНЕВМО 1» заполнила собой весь экран.
— Видите? — спросил Саттон, подтащив курсор к острому пику, который выдавался над срединной линией волны. — Так выглядит ложь.
— Как вы это выяснили? — спросила Эйдриен.
— Вопрос номер четыре: «Моя рубашка желтая?» Ответ: «Да». — Саттон приподнял двумя пальцами ткань собственной белой рубашки и потряс ее, как бы иллюстрируя сказанное. Затем раскрыл следующие окна: «ПНЕВМО 2», «КАРДИО», «РКС». Похожие пики располагались приблизительно в том же месте на каждой диаграмме. — Итак, мы знаем, как выглядит ложь в устах мистера Дюрана. А теперь поглядите сюда, — продолжил бостонец и перевел курсор к волнистой линии РКС. — Вот — правда. Видите? Никакого стресса.
— О чем вы его спросили? — поинтересовалась Эйдриен.
— Задал очередной тестовый вопрос: «Вы сидите в кресле?» Ответ: «Да». Он сидел точно напротив меня.
— А когда вы спросили, на самом ли деле его зовут Джеффри Дюран?
Саттон сверился с записями и перевел курсор в часть диаграммы, которая представляла собой практически сплошную линию.
— Видите, о чем я? — Затем оператор по очереди открыл остальные окна: «КАРДИО», «ПНЕВМОГРАФ БРЮШИНЫ», «ПНЕВМОГРАФ БРЮШИНЫ (АБДОМИНАЛЬНЫЙ)». — Ничего. Почти все ровно.
В кабинете воцарилось молчание. Наконец Бонилла усмехнулся:
— Этот мерзавец обманул детектор лжи!
Саттон попытался возразить:
— Невозможно обмануть…
— Но он обманул, Пол! Нам достоверно известно, что этот человек и Джеффри Дюран совершенно разные лица.
— Эдди, он на самом деле считает себя Дюраном.
— Чушь собачья!
Все снова замолчали, и неожиданно стали слышны звуки дороги — низкий гул на Олд-Кин-Милл-роуд. Наконец Саттон сказал:
— Нельзя по-настоящему обмануть детектор. — Когда Бонилла попытался возразить, он поднял руку, будто желая ответить на вопрос. — Подожди, Эдди, — проговорил он. — Детектор обмануть нельзя, но что действительно возможно — если ты настоящий профи, — смазать результаты.
— А как насчет лекарств? — предположил детектив. — Валиум и…
— Даже в этом случае максимум, на что способен человек, — создать некоторую неоднозначность. Но в нашем случае картина прямо противоположная: здесь нет вообще никакой двусмысленности, все кристально ясно.
— Пол, к чему вы клоните? — попросила уточнить Эйдриен.
— Ну, если результат выглядит как правда, но вам доподлинно известно, что это ложь, тогда, вероятно…
— Что вероятно? — не утерпел Бонилла.
— Что испытуемый психопат.
— В яблочко! — воскликнул детектив.
— Такое случается, хоть и крайне редко, — заметил Саттон. — Не исключено, что у мистера Дюрана, кем бы он на самом деле ни был, шарики и ролики расположены не так, как у нас с вами.
— То есть как? — переспросила Эйдриен.
— Психопаты лишены эмпатии — способности сочувствовать и переживать за других людей. У них отсутствуют критерии морали. То есть в данном случае речь идет о человеке, который не способен провести четкую границу между тем, что такое хорошо и что такое плохо в этическом смысле слова. Он действует, руководствуясь соображениями личной выгоды, и поэтому ложь не порождает в нем стресса. А эти аппараты засекают именно стресс. Так что…
— Но когда вы попросили его солгать, ложь вызвала какую-то реакцию. Помните, вы спросили, желтая ли у вас рубашка?
Бостонец улыбнулся:
— Да, вы абсолютно правы. Только, утверждая, что нельзя обмануть детектор лжи, я подразумевал, что нельзя изобразить правду. А вот ложь имитировать как раз несложно.
— Как?
— Искусственно вызвав у себя стрессовое состояние. Некоторые преступники, зная этот нюанс, используют всевозможные приемы, чтобы детектор показал «неубедительные» результаты. Потому что если все ответы на диаграммах выглядят ложью — даже заведомо правдивые, такие, как установление личности испытуемого… — Саттон пожал плечами, — результаты бесполезны.
— А поподробнее?
— Скажем, деление в уме больших чисел дает неплохие результаты. Оператор задает вопрос. Испытуемый, выдавая ответ, решает в голове небольшой пример, и стресс, вызванный вычислениями, производит реакцию, которая выглядит как ложь. Или можно намеренно прикусить себе язык, ущипнуть за локоть — боль тоже вызывает потрясение.
— То есть, — предположила Эйдриен, — вы хотите сказать, Дюран знал, когда ему нужно произнести ответы, которые однозначно выглядели бы ложью на экране детектора.
Саттон сомкнул ладони.
— Эдди уже говорил мне, что вы оба немало удивились, когда этот человек согласился пройти тест. Из этого я делаю вывод, что ему, вероятно, уже доводилось бывать в подобных ситуациях.
— Пол хочет сказать, Скаут, что наш приятель — хладнокровный мерзавец. Я не приукрашиваю, Поли?
Бостонец задумчиво кивнул:
— Не исключено. Но, Боже мой, если ты прав, то удивительно, что у него вообще есть руки и ноги.
— То есть? — озадаченно проговорила Эйдриен.
Бонилла хохотнул.
— Пол хотел сказать…
— …что этот тип коварен, как змея, — закончил за него специалист по детектору.
Глава 16
Глава 17
С другой стороны, посмотрите на тех, кто только начал выходить из подполья, проведя по четверти столетия в бегах. Кати Солая — невыразительная женщина средних лет глядит на нас сквозь стекла очков со снимка в газете. Трудно представить ее за рулем автомобиля, скрывающейся от погони. А ведь ей довелось пережить и это — в прошлом.
Дюран попытался выкинуть из головы посторонние мысли, вошел в вестибюль и отыскал по указателю «Саттон и Касл, паблик лимитед». Фирма специалиста по детекторам лжи находилась на четвертом этаже.
Джеффри прошел к лифту, нажал кнопку вызова и стал ждать. Вдруг с пугающим чувством безнадежности он ощутил, что задыхается. Такое случалось с ним и прежде, причем начиналось совершенно непредсказуемо, но всегда в посторонних местах. Стоявшая рядом женщина в голубом платье с опаской покосилась на Дюрана, заподозрив что-то неладное и явно не желая принимать участия в проблемах незнакомца. Дамочка нервно зашарила глазами по вестибюлю, немо взывая о помощи и не находя ее.
Тут раздалось тоненькое «Динь!» — пришел лифт. Двери разъехались, и женщина торопливо шагнула внутрь. Дюран хотел последовать за ней, но остановился, повинуясь упреждающему жесту: вытянутой вперед ладонью руке — знак оставаться на месте, понятный и собаке. Затем хромированные двери сомкнулись, и до смерти перепуганная незнакомка исчезла.
В этот миг Дюрана захлестнула волна непреодолимого страха, и не в силах оставаться на месте он бросился к пожарной лестнице. Там, перепрыгивая через две ступеньки, психиатр помчался наверх. Звук его шагов глухо отдавался от холодного цемента, и к тому времени как Джефф оказался на четвертом этаже, он дышал глубоко, часто и поверхностно, задыхаясь от нехватки воздуха — верный способ грохнуться в обморок, как он уже знал по своему личному опыту.
Старомодная дверь офиса «Саттон и Касл» представляла собой залитую двумя слоями стекла проволочную сетку, на которой по трафарету вывели название фирмы. Дюран, едва переводя дух, постучал, в дверях показался Бонилла, и посетитель шагнул внутрь с некоторой неуместной суетливостью.
— У нас гости, — с ехидцей проговорил частный сыщик, пропуская Дюрана. Эйдриен Коуп поднялась с кушетки, стоявшей у входа, и к взволнованному доктору подошел третий, пока неизвестный ему человек.
— Пол Саттон, — представился тот и протянул Джеффу руку, они обменялись рукопожатиями.
Визитер попытался найти подходящие ситуации слова, но у него ничего не вышло.
— Вам плохо? — поинтересовался хозяин.
Посетитель кивнул и, судорожно глотнув воздух, проговорил:
— Пробежался по лестнице. Чуть-чуть… запыхался. — Эта фраза поглотила оставшийся в легких воздух, и, когда кислорода не стало, мир дрогнул — а может, колени затряслись. Дюран понимал, что должен что-нибудь сказать — все глаза были устремлены на него, — но ничего не вышло. Хотелось бежать прочь, но каким-то непостижимым образом он сумел справиться с собой. Доктор прошел к креслу у окна и уселся в него, пытаясь справиться с дыханием.
— Да он, похоже, до чертиков перепугался, — скорее с удивлением, чем с сочувствием проговорил Бонилла.
— Час от часу не легче, — пробормотал Саттон. — Вы не предупреждали, что придется иметь дело с…
— Дайте бумажный пакет! — перебила Эйдриен. — Он задыхается.
Мгновением позже Дюран вдыхал древесный аромат целлюлозы, делая вдохи и выдохи под счет своей спасительницы.
— Ну вот, теперь уже лучше. Все будет в порядке.
Прошла минута или две — и приступ миновал, а на Дюрана навалилась страшная усталость.
— Не знаю, как это объяснить, такое со мной бывает. Случается, когда я выхожу из дома, но обычно проходит само собой, — объяснил он, переводя взгляд с Эйдриен на Саттона, а с того на Бониллу. — Похоже, я страдаю агорафобией.
Пол Саттон, невысокий человек с наголо обритой головой, роскошными усами и бостонским выговором, скептично рассматривал посетителя.
— Вам действительно лучше? Вы уверены, что сможете пройти процедуру?
Тот кивнул и поднялся с кресла.
— Да, давайте начнем.
Специалист по детекторам провел испытуемого в смежную комнату, где стояли большой круглый стол и два кресла. На столе размещались 19-дюймовый монитор, какой-то явно дорогой прибор, похожий на усилитель, — детектор лжи, как догадался Дюран, — и целый набор всевозможных аксессуаров, которые, очевидно, предназначались для него самого. От детектора к установленной на полу «башне» компьютера тянулся кабель.
Мистер Саттон усадил Джеффа в одно из кресел и попросил расстегнуть ворот рубашки и закатать рукава, что тот и сделал. Затем закрепил трубку детектора на груди испытуемого, застегнул на правой руке манжету тонометра и прицепил комплект электродов к указательному пальцу левой руки. Пока он проделывал эти замысловатые приготовления, Бонилла и Эйдриен стояли в дверях и наблюдали за происходящим.
— Вы знакомы с принципом действия этого прибора? — спросил усатый бостонец.
Дюран пожал плечами:
— Видел по телевизору.
— Но вы, насколько я слышал, специализируетесь в области психиатрии, верно?
— Да, я клинический психотерапевт, — подтвердил тот.
— Тогда вы понимаете, что я имею в виду, утверждая, будто этот прибор обмануть невозможно. Процедура состоит в следующем: мы фиксируем реакцию вегетативной нервной системы вашего организма на задаваемые вопросы — измеряем кровяное давление, пульс, частоту и глубину вдоха, РКС. Одним словом, реакции, не поддающиеся сознательному контролю.
— А что такое РКС? — поинтересовалась Эйдриен.
— Реакция кожного покрова на стрессовую ситуацию, — подсказал детектив.
Заметив выражение лица девушки, которая ровным счетом ничего не поняла, специалист по детектору пояснил:
— Сопротивление кожи электрическим токам организма.
— А что это нам даст? — не унималась Эйдриен.
— Это косвенный показатель корковой активности, — ответил Саттон. — Электропроводность кожи повышается, когда испытуемый лжет, и соответственно изменяется показатель РКС.
— А почему повышается проводимость кожи? — спросил Дюран.
— Потому что ложь сопровождается стрессом. Стресс, в свою очередь, возбуждает кору головного мозга. А нам остается только снять показания приборов.
Затем Саттон поднялся с кресла и с улыбкой препроводил всех, кроме испытуемого, в соседнюю комнату.
— Как! — запротестовал детектив. — Разве нам нельзя присутствовать?
— Нельзя, — ответил бостонец. — У этого парня и так нервы на пределе, а если еще и вы будете перед глазами, он вконец издергается.
— Опасаетесь, как бы у него мозги не закипели?
Эйдриен закатила глаза.
— Да, именно этого я и боюсь, — с усмешкой ответил Саттон и обратился к девушке: — Должен предупредить вас, что не могу гарантировать однозначных результатов: испытуемый слишком взволнован.
— Ладно, ты каждый раз так говоришь! — воскликнул Бонилла. — Просто задавай ему свои вопросы, и все.
Специалист вернулся в комнату для тестирования и прикрыл за собой дверь. Эйдриен отошла к окну и принялась смотреть на улицу. Бонилла загреб пальцами шевелюру и покачал головой:
— Да уж. Ты видела? Он едва не окочурился от страха.
— Мне его жаль, — проговорила она вполголоса и не слукавила. На миг ей показалось, что Дюран сорвется с катушек, однако в последний момент тот чудом взял себя в руки.
— Ты только смотри не попадись, — предостерег детектив. — То, что он перепугался до смерти, не делает его хорошим человеком,
Эйдриен согласно кивнула.
— Знаю, — ответила она, взяла телефонную трубку и стала набирать свой рабочий номер, чтобы проверить, не оставили ли для нее сообщений. За дверью тихо беседовали Саттон с Дюраном, и разобрать слова было невозможно.
— Вы сидите в кресле? Не спешите с ответом.
Дюран досчитал до трех и сказал:
— Да.
— Сегодня восьмое ноября?
Опять подождал, следуя совету Саттона, и ответил:
— Да.
Бостонец наблюдал за поведением кривой на мониторе.
— Я сижу напротив вас? Скажите «нет».
Испытуемый так и сделал, и они перешли непосредственно к тестированию.
— Ваше настоящее имя Джеффри Дюран?
— Да.
— Вы дипломированный клинический психолог?
— Да.
— Лечение Николь Салливан осуществлялось вами в ее интересах?
— Да.
Проводив Дюрана до такси, Эйдриен и Бонилла направились в комнату, где проходило тестирование и Саттон распечатывал результаты.
— Ну-с? — спросил детектив, потирая руки. — Что тут у нас?
Специалист по детектору взглянул на девушку и пожал плечами:
— Хочешь знать? Я тебе скажу: правдив, как Джордж Вашингтон.
Бонилла нахмурился:
— Пол, оставь свои шуточки. Что стряслось?
— Он — Джеффри Дюран.
— Нет, он не Джеффри Дюран, — возразил детектив.
— По крайней мере он искренне в это верит, — ответил собеседник. — И, называя себя клиническим психологом, этот человек убежден, что говорит правду.
— Да пошел ты! — воскликнул сыщик. — Нам достоверно известно, что он врет. У меня есть доказательства, что Дюран находится в списках умерших.
Саттон покачал головой, откинулся в кресле и развернул руки ладонями вверх, как бы говоря: «А я-то что могу поделать?»
Тут в разговор вмешалась Эйдриен:
— Перед тестированием вы говорили, что результаты могут оказаться не достоверными.
— Да, верно, говорил, — согласился бостонец. — Но лишь потому, что испытуемый находился под воздействием стресса, он был крайне взвинчен. Я опасался, что все им сказанное будет выглядеть ложью. Здесь же мы видим обратное. Посмотрите сюда, — сказал он и подозвал клиентов к своему креслу.
На экране компьютера были изображены четыре диаграммы, расположенные ярусами, одна над другой. Саттон направил курсор на графу с надписью «ПНЕВМО 1» и щелкнул мышкой. Тут же исчезли другие графики, и «ПНЕВМО 1» заполнила собой весь экран.
— Видите? — спросил Саттон, подтащив курсор к острому пику, который выдавался над срединной линией волны. — Так выглядит ложь.
— Как вы это выяснили? — спросила Эйдриен.
— Вопрос номер четыре: «Моя рубашка желтая?» Ответ: «Да». — Саттон приподнял двумя пальцами ткань собственной белой рубашки и потряс ее, как бы иллюстрируя сказанное. Затем раскрыл следующие окна: «ПНЕВМО 2», «КАРДИО», «РКС». Похожие пики располагались приблизительно в том же месте на каждой диаграмме. — Итак, мы знаем, как выглядит ложь в устах мистера Дюрана. А теперь поглядите сюда, — продолжил бостонец и перевел курсор к волнистой линии РКС. — Вот — правда. Видите? Никакого стресса.
— О чем вы его спросили? — поинтересовалась Эйдриен.
— Задал очередной тестовый вопрос: «Вы сидите в кресле?» Ответ: «Да». Он сидел точно напротив меня.
— А когда вы спросили, на самом ли деле его зовут Джеффри Дюран?
Саттон сверился с записями и перевел курсор в часть диаграммы, которая представляла собой практически сплошную линию.
— Видите, о чем я? — Затем оператор по очереди открыл остальные окна: «КАРДИО», «ПНЕВМОГРАФ БРЮШИНЫ», «ПНЕВМОГРАФ БРЮШИНЫ (АБДОМИНАЛЬНЫЙ)». — Ничего. Почти все ровно.
В кабинете воцарилось молчание. Наконец Бонилла усмехнулся:
— Этот мерзавец обманул детектор лжи!
Саттон попытался возразить:
— Невозможно обмануть…
— Но он обманул, Пол! Нам достоверно известно, что этот человек и Джеффри Дюран совершенно разные лица.
— Эдди, он на самом деле считает себя Дюраном.
— Чушь собачья!
Все снова замолчали, и неожиданно стали слышны звуки дороги — низкий гул на Олд-Кин-Милл-роуд. Наконец Саттон сказал:
— Нельзя по-настоящему обмануть детектор. — Когда Бонилла попытался возразить, он поднял руку, будто желая ответить на вопрос. — Подожди, Эдди, — проговорил он. — Детектор обмануть нельзя, но что действительно возможно — если ты настоящий профи, — смазать результаты.
— А как насчет лекарств? — предположил детектив. — Валиум и…
— Даже в этом случае максимум, на что способен человек, — создать некоторую неоднозначность. Но в нашем случае картина прямо противоположная: здесь нет вообще никакой двусмысленности, все кристально ясно.
— Пол, к чему вы клоните? — попросила уточнить Эйдриен.
— Ну, если результат выглядит как правда, но вам доподлинно известно, что это ложь, тогда, вероятно…
— Что вероятно? — не утерпел Бонилла.
— Что испытуемый психопат.
— В яблочко! — воскликнул детектив.
— Такое случается, хоть и крайне редко, — заметил Саттон. — Не исключено, что у мистера Дюрана, кем бы он на самом деле ни был, шарики и ролики расположены не так, как у нас с вами.
— То есть как? — переспросила Эйдриен.
— Психопаты лишены эмпатии — способности сочувствовать и переживать за других людей. У них отсутствуют критерии морали. То есть в данном случае речь идет о человеке, который не способен провести четкую границу между тем, что такое хорошо и что такое плохо в этическом смысле слова. Он действует, руководствуясь соображениями личной выгоды, и поэтому ложь не порождает в нем стресса. А эти аппараты засекают именно стресс. Так что…
— Но когда вы попросили его солгать, ложь вызвала какую-то реакцию. Помните, вы спросили, желтая ли у вас рубашка?
Бостонец улыбнулся:
— Да, вы абсолютно правы. Только, утверждая, что нельзя обмануть детектор лжи, я подразумевал, что нельзя изобразить правду. А вот ложь имитировать как раз несложно.
— Как?
— Искусственно вызвав у себя стрессовое состояние. Некоторые преступники, зная этот нюанс, используют всевозможные приемы, чтобы детектор показал «неубедительные» результаты. Потому что если все ответы на диаграммах выглядят ложью — даже заведомо правдивые, такие, как установление личности испытуемого… — Саттон пожал плечами, — результаты бесполезны.
— А поподробнее?
— Скажем, деление в уме больших чисел дает неплохие результаты. Оператор задает вопрос. Испытуемый, выдавая ответ, решает в голове небольшой пример, и стресс, вызванный вычислениями, производит реакцию, которая выглядит как ложь. Или можно намеренно прикусить себе язык, ущипнуть за локоть — боль тоже вызывает потрясение.
— То есть, — предположила Эйдриен, — вы хотите сказать, Дюран знал, когда ему нужно произнести ответы, которые однозначно выглядели бы ложью на экране детектора.
Саттон сомкнул ладони.
— Эдди уже говорил мне, что вы оба немало удивились, когда этот человек согласился пройти тест. Из этого я делаю вывод, что ему, вероятно, уже доводилось бывать в подобных ситуациях.
— Пол хочет сказать, Скаут, что наш приятель — хладнокровный мерзавец. Я не приукрашиваю, Поли?
Бостонец задумчиво кивнул:
— Не исключено. Но, Боже мой, если ты прав, то удивительно, что у него вообще есть руки и ноги.
— То есть? — озадаченно проговорила Эйдриен.
Бонилла хохотнул.
— Пол хотел сказать…
— …что этот тип коварен, как змея, — закончил за него специалист по детектору.
Глава 16
Откинувшись в кресле такси, Дюран смотрел в затуманенные от пара окна, слушал, как шуршат по мокрому асфальту шины, и удивлялся своему настроению — он мог бы чувствовать себя и лучше. Более того, у него есть повод для радости: по выражению лица и жестам оператора ясно, что испытание на детекторе лжи пройдено «на пять с плюсом». И значит, он просто обязан чувствовать себя уверенно — теперь, когда подтвердились его благие намерения в отношении покойной пациентки. Однако, как Джефф ни старался, он не мог избавиться от смутного беспокойства. Его не покидала мысль, что на этом неприятности не закончатся.
По лобовому стеклу неутомимо ходили щетки стеклоочистителя — все впустую: дождь низвергался на землю микровзрывами, легкие брызги влаги сменялись пеленой льющей воды, замедлявшей ход машины до скорости черепахи.
— Да, погодка выдалась еще та, — завел разговор водитель.
Дюран кивнул и, заметив крошечный флажок на приборной доске, машинально ответил:
— Lavalas.[16]
Водитель обогнал идущую впереди машину и взглянул на пассажира в зеркало заднего вида:
— Pale Creole, zanmi?[17]
Вопрос вывел Джеффри из задумчивости:
— Что?
— Я спросил — pale Creole? Нет?
Дюран покачал головой, не до конца поняв, что от него хотят.
— Нет, — проговорил он. — Не думаю.
Водитель усмехнулся и пожал плечами:
— Ясно, просто знаете несколько слов. Lavalas — сильный дождь.
Джеффри кивнул — он и сам не понял, откуда выхватил это слово, просто слетело с языка. Наверное, по телевизору услышал, а вот… zanmi означало «друг». Каким-то образом он знал и это. «Господи», — подумал Дюран и посмотрел в окно на размытое сияние красных габаритных фонарей.
— Нет, ты только посмотри! — воскликнул водитель, обращаясь к самому себе. — Стоячая вода!
Прямо перед ними по дверцы в воде застрял «лексус». Огромная лужа перекрыла почти две полосы движения, и машинам приходилось рядком протискиваться по обочине.
— Я музыку поставлю, не против?
Дюран согласно кивнул:
— Да, прекрасно.
Водитель сунул кассету в магнитолу.
— Жаль, что конпы с собой не прихватил, ты бы послушал. Мало кто из пассажиров ее любит — наверное, трубы не нравятся, — вот и вожу с собой Марли…
Зазвучала музыка, и меланхоличный мужской голос запел: «No, woman, no cry…»
Такси двинулось на дюйм — и остановилось, двинулось — и остановилось, точно повинуясь ритму рэгги. Дюран откинулся в кресле и закрыл глаза, думая: «Конпа, как знакомо. Но чья конпа? „Эклипсов“? „Свит Микки“? „Табу“?» Откуда ему известны эти названия? Да и сама музыка? По телевизору видел? Вряд ли. Уж очень похоже на дежа-вю или реинкарнацию — но это так, возвращаясь к недавним мыслям.
Мурашки побежали по спине: в его мозгу давно происходило что-то совершенно не зависевшее от желаний Дюрана. Казалось, его личность, его самовосприятие осыпаются — точно старая краска со стены ветхого дома.
В какие-то моменты он чувствовал, будто помнит — по-настоящему помнит — другую жизнь. Слова таксиста «Pale creole, zanmi?» и его круглое чернокожее лицо так сильно напоминали Гаити. Дюран вспоминал запах тех мест: смесь жасмина, рома и сточных канав. Он, вне всякого сомнения, бывал там и успел хорошо изучить страну. Но когда? И зачем? Достоверно Джефф знал одно: его воспоминания трехмерны, насыщены в отличие от многих других образов, что сидели в его голове. Гаити был реальностью и нисколько не походил на попурри из телешоу и газетных статей.
И это еще не все: Джефф вспомнил многое другое, чего не мог бы объяснить. К примеру, психиатр, оказывается, неплохо разбирался в микологии. Однажды в супермаркете он выбирал японские грибы шитаки. И вот тут-то непостижимым образом и проявились знания, когда он с удивлением понял, что знает терминологию грибов так же хорошо, как и фамилии президентов США. Грибницу он называл мицелием, да и слова «штаммы» и «гимениальная пластинка» не показались ему китайской азбукой.
Фраза из песни напомнила о море, и сами собой перед глазами появились парусники. Дюран почти не сомневался, что когда-то он владел парусной шлюпкой. Да и жил он там, где много туманов. Может, в Портленде или Ванкувере. Впрочем, и эти слова как-то сами собой выплыли в памяти, за ними не стояло ничего конкретного, никаких воспоминаний. А вот парусники… В воображении ярко вставало скользящее по водной глади судно, в лицо летели брызги, он чувствовал скрип соли на коже, а глаза слепила солнечная рябь на волнах.
Эфемерные образы, едва всплыв в памяти, тут же исчезали. И как бы ни старался он удержать их, ухватиться за них, они растворялись без остатка, как кубики сахара в чашке горячего чая. И Дюран снова оставался один — без воспоминаний, но с памятью о них.
Таксист свернул на Коннектикут-авеню, и теперь они проезжали мимо Национального зоопарка. Уже стемнело, и кроваво-красное озерцо неонового света мерцало на тротуаре возле бара «Манки»: вспыхивало и гасло вновь. Дюран отвернулся, поежился в кресле. Было в его памяти что-то, чему он всеми силами противился, не давая выплывать на свет. Картина, от которой внутри все переворачивалось: стены цвета охры и повсюду кровь, точно на скотобойне, брызги на плинтусе под потолком, застывшие черноватые сгустки на полу и ботинках.
— Вам плохо? — обратился к нему обеспокоенный водитель, глядя на пассажира в зеркало заднего обзора. Должно быть, Дюран застонал, сам того не замечая. Он кивнул, успокаивая шофера, и ответил:
— Нет-нет, просто… зуб разболелся.
Водитель осклабился. Автомобиль подрулил к портику перед многоквартирным домом, где жил Дюран, и таксист, посмеиваясь, проговорил:
— А то на миг мне даже показалось, что вами овладел loa, злой дух, — и рассмеялся.
Джефф улыбнулся и покачал головой, протянул водителю двадцатник и открыл дверь, собираясь выйти из авто. По крыше гулко барабанил дождь, перейдя в настоящий потоп.
— Ты можешь переждать здесь, дружище, — заботливо предложил афроамериканец. — Посиди. Вымокнешь до нитки — не успеешь до подъезда добраться.
Дюран поблагодарил его, но все-таки вышел и, как предсказывал таксист, тут же вымок насквозь. Впрочем, «холодный душ» пошел ему только на пользу: дождь отвлек рассудок от комнаты цвета охры — и это казалось блаженством.
Простояв еще некоторое время под дождем, доктор вошел в чистый вестибюль, где царили тишина и покой. «Ну, вот я и дома», — подумал он, наделив фразу неподдельным сарказмом. Правда состояла в том, что Джеффри не чувствовал привязанности к месту, в котором жил. Оно напоминало гостиничный номер со всеми удобствами или квартиру друга, уехавшего из города на выходные. Комфортно и удобно, но не имеет к нему лично никакого отношения.
Пять минут спустя Джеффри уже стоял под душем в столбе пара, и струйки воды плясали по его плечам. В квартире Дюрану стало гораздо легче, но хорошо — по-настоящему хорошо — он почувствовал себя, только когда вытерся полотенцем и с пультом в руке уселся перед телевизором.
По лобовому стеклу неутомимо ходили щетки стеклоочистителя — все впустую: дождь низвергался на землю микровзрывами, легкие брызги влаги сменялись пеленой льющей воды, замедлявшей ход машины до скорости черепахи.
— Да, погодка выдалась еще та, — завел разговор водитель.
Дюран кивнул и, заметив крошечный флажок на приборной доске, машинально ответил:
— Lavalas.[16]
Водитель обогнал идущую впереди машину и взглянул на пассажира в зеркало заднего вида:
— Pale Creole, zanmi?[17]
Вопрос вывел Джеффри из задумчивости:
— Что?
— Я спросил — pale Creole? Нет?
Дюран покачал головой, не до конца поняв, что от него хотят.
— Нет, — проговорил он. — Не думаю.
Водитель усмехнулся и пожал плечами:
— Ясно, просто знаете несколько слов. Lavalas — сильный дождь.
Джеффри кивнул — он и сам не понял, откуда выхватил это слово, просто слетело с языка. Наверное, по телевизору услышал, а вот… zanmi означало «друг». Каким-то образом он знал и это. «Господи», — подумал Дюран и посмотрел в окно на размытое сияние красных габаритных фонарей.
— Нет, ты только посмотри! — воскликнул водитель, обращаясь к самому себе. — Стоячая вода!
Прямо перед ними по дверцы в воде застрял «лексус». Огромная лужа перекрыла почти две полосы движения, и машинам приходилось рядком протискиваться по обочине.
— Я музыку поставлю, не против?
Дюран согласно кивнул:
— Да, прекрасно.
Водитель сунул кассету в магнитолу.
— Жаль, что конпы с собой не прихватил, ты бы послушал. Мало кто из пассажиров ее любит — наверное, трубы не нравятся, — вот и вожу с собой Марли…
Зазвучала музыка, и меланхоличный мужской голос запел: «No, woman, no cry…»
Такси двинулось на дюйм — и остановилось, двинулось — и остановилось, точно повинуясь ритму рэгги. Дюран откинулся в кресле и закрыл глаза, думая: «Конпа, как знакомо. Но чья конпа? „Эклипсов“? „Свит Микки“? „Табу“?» Откуда ему известны эти названия? Да и сама музыка? По телевизору видел? Вряд ли. Уж очень похоже на дежа-вю или реинкарнацию — но это так, возвращаясь к недавним мыслям.
Мурашки побежали по спине: в его мозгу давно происходило что-то совершенно не зависевшее от желаний Дюрана. Казалось, его личность, его самовосприятие осыпаются — точно старая краска со стены ветхого дома.
В какие-то моменты он чувствовал, будто помнит — по-настоящему помнит — другую жизнь. Слова таксиста «Pale creole, zanmi?» и его круглое чернокожее лицо так сильно напоминали Гаити. Дюран вспоминал запах тех мест: смесь жасмина, рома и сточных канав. Он, вне всякого сомнения, бывал там и успел хорошо изучить страну. Но когда? И зачем? Достоверно Джефф знал одно: его воспоминания трехмерны, насыщены в отличие от многих других образов, что сидели в его голове. Гаити был реальностью и нисколько не походил на попурри из телешоу и газетных статей.
И это еще не все: Джефф вспомнил многое другое, чего не мог бы объяснить. К примеру, психиатр, оказывается, неплохо разбирался в микологии. Однажды в супермаркете он выбирал японские грибы шитаки. И вот тут-то непостижимым образом и проявились знания, когда он с удивлением понял, что знает терминологию грибов так же хорошо, как и фамилии президентов США. Грибницу он называл мицелием, да и слова «штаммы» и «гимениальная пластинка» не показались ему китайской азбукой.
Фраза из песни напомнила о море, и сами собой перед глазами появились парусники. Дюран почти не сомневался, что когда-то он владел парусной шлюпкой. Да и жил он там, где много туманов. Может, в Портленде или Ванкувере. Впрочем, и эти слова как-то сами собой выплыли в памяти, за ними не стояло ничего конкретного, никаких воспоминаний. А вот парусники… В воображении ярко вставало скользящее по водной глади судно, в лицо летели брызги, он чувствовал скрип соли на коже, а глаза слепила солнечная рябь на волнах.
Эфемерные образы, едва всплыв в памяти, тут же исчезали. И как бы ни старался он удержать их, ухватиться за них, они растворялись без остатка, как кубики сахара в чашке горячего чая. И Дюран снова оставался один — без воспоминаний, но с памятью о них.
Таксист свернул на Коннектикут-авеню, и теперь они проезжали мимо Национального зоопарка. Уже стемнело, и кроваво-красное озерцо неонового света мерцало на тротуаре возле бара «Манки»: вспыхивало и гасло вновь. Дюран отвернулся, поежился в кресле. Было в его памяти что-то, чему он всеми силами противился, не давая выплывать на свет. Картина, от которой внутри все переворачивалось: стены цвета охры и повсюду кровь, точно на скотобойне, брызги на плинтусе под потолком, застывшие черноватые сгустки на полу и ботинках.
— Вам плохо? — обратился к нему обеспокоенный водитель, глядя на пассажира в зеркало заднего обзора. Должно быть, Дюран застонал, сам того не замечая. Он кивнул, успокаивая шофера, и ответил:
— Нет-нет, просто… зуб разболелся.
Водитель осклабился. Автомобиль подрулил к портику перед многоквартирным домом, где жил Дюран, и таксист, посмеиваясь, проговорил:
— А то на миг мне даже показалось, что вами овладел loa, злой дух, — и рассмеялся.
Джефф улыбнулся и покачал головой, протянул водителю двадцатник и открыл дверь, собираясь выйти из авто. По крыше гулко барабанил дождь, перейдя в настоящий потоп.
— Ты можешь переждать здесь, дружище, — заботливо предложил афроамериканец. — Посиди. Вымокнешь до нитки — не успеешь до подъезда добраться.
Дюран поблагодарил его, но все-таки вышел и, как предсказывал таксист, тут же вымок насквозь. Впрочем, «холодный душ» пошел ему только на пользу: дождь отвлек рассудок от комнаты цвета охры — и это казалось блаженством.
Простояв еще некоторое время под дождем, доктор вошел в чистый вестибюль, где царили тишина и покой. «Ну, вот я и дома», — подумал он, наделив фразу неподдельным сарказмом. Правда состояла в том, что Джеффри не чувствовал привязанности к месту, в котором жил. Оно напоминало гостиничный номер со всеми удобствами или квартиру друга, уехавшего из города на выходные. Комфортно и удобно, но не имеет к нему лично никакого отношения.
Пять минут спустя Джеффри уже стоял под душем в столбе пара, и струйки воды плясали по его плечам. В квартире Дюрану стало гораздо легче, но хорошо — по-настоящему хорошо — он почувствовал себя, только когда вытерся полотенцем и с пультом в руке уселся перед телевизором.
Глава 17
Снятие показаний с Эйса Джонсона откладывалось уже на несколько часов: главный представитель прокурора сидела в международном аэропорту Ла-Гуардиа — из-за непогоды отменили рейс до округа Колумбия. Теоретически процедуру можно было перенести на следующую неделю, но практически это оказалось неосуществимо: Слу наутро покидал город, а Джонсону на понедельник назначили операцию по удалению грыжи.
Поэтому решили провести допрос как можно скорее — в данном случае в 4.15 дня. Закончили только в девять вечера, и к тому времени все вконец измотались. Хотя, с точки зрения клиента, обмен мнениями прошел наилучшим образом, Эйдриен оказалась не на высоте. На допросе она присутствовала, чтобы предвосхищать и предугадывать любую просьбу шефа — так сказать, была на подхвате, и в этом деле почти провалилась. Сначала она куда-то засунула речь, с которой босс предполагал обратиться к присяжным, а вскоре получила нагоняй за «мечтательность» во время выступления ее собственного свидетеля.
— Где ты витаешь? — так и сказал Слу. Чтобы быть до конца справедливым, его помощница думала о припадке страха, который днем раньше случился с Дюраном. Тогда Эйдриен и сама едва не запаниковала: все ее существо протестовало при мысли, что она могла стать причиной такого ужаса.
Впрочем, в одном Бонилла прав: не исключено, что Дюран притворяется. Этакий волк в овечьей шкуре, психопат. Вроде того маньяка… Как его звали?… А, Тед Банди. Тоже был хорош собой, как и Дюран. И кажется, у него торчал протез вместо руки, который он вытягивал вперед, взывая к людям о помощи. Банди заманивал жертвы, играя на сострадании, ослабляя их бдительность. Опасный хищник казался уязвимым, вызывал жалость.
Поэтому решили провести допрос как можно скорее — в данном случае в 4.15 дня. Закончили только в девять вечера, и к тому времени все вконец измотались. Хотя, с точки зрения клиента, обмен мнениями прошел наилучшим образом, Эйдриен оказалась не на высоте. На допросе она присутствовала, чтобы предвосхищать и предугадывать любую просьбу шефа — так сказать, была на подхвате, и в этом деле почти провалилась. Сначала она куда-то засунула речь, с которой босс предполагал обратиться к присяжным, а вскоре получила нагоняй за «мечтательность» во время выступления ее собственного свидетеля.
— Где ты витаешь? — так и сказал Слу. Чтобы быть до конца справедливым, его помощница думала о припадке страха, который днем раньше случился с Дюраном. Тогда Эйдриен и сама едва не запаниковала: все ее существо протестовало при мысли, что она могла стать причиной такого ужаса.
Впрочем, в одном Бонилла прав: не исключено, что Дюран притворяется. Этакий волк в овечьей шкуре, психопат. Вроде того маньяка… Как его звали?… А, Тед Банди. Тоже был хорош собой, как и Дюран. И кажется, у него торчал протез вместо руки, который он вытягивал вперед, взывая к людям о помощи. Банди заманивал жертвы, играя на сострадании, ослабляя их бдительность. Опасный хищник казался уязвимым, вызывал жалость.