Страница:
Справа налево: У. Колби, Дж. Деменил, Ф. Наги.
В первом ряду: Т. Барнерс, К. Крейн, Р. Опдаал.
8 сентября 1952 г. Отель “Палас Айгер”»
— А кто остальные? — поинтересовался Льюис.
Мами заговорщически улыбнулась и поведала:
— Шпионы.
— Они часто ходили в горы? — спросила Эйдриен.
Голландка покачала головой:
— Нет. Насколько я помню, первый и единственный раз. Да и встретились-то они по делу. — Рассказчица задумалась и решительно кивнула, словно что-то припомнив. — А-а, знаю! Они только что открыли клинику.
— Клинику Прудхомма? — предположила гостья.
Мами кивнула:
— Да. И решили отпраздновать.
— Как к вам попал этот снимок? — удивился Льюис.
— Как попал? Я сама его сделала, — ответила Мами. — Это мой почерк, а не Каля. Он вообще тогда мало фотографировался. — Винкельман быстро пролистала несколько страниц и нашла еще одно фото. — Вот второй из снимков — по крайней мере из тех, что сохранились у меня. Может, у Теи что-нибудь осталось.
Снимок изображал особняк в жилом квартале какого-то европейского города. Сооружение напоминало здание дипломатической миссии вроде тех, какими изобилует Массачусетс-авеню в Вашингтоне. По обе стороны от массивной парадной двери стояли огромные каменные урны, а между ними, положив ладонь на ручку в форме львиной головы и воздев другую в приветствии, стоял Крейн. На странице под снимком все тем же мелким почерком было нацарапано:
— Спасибо, не беспокойтесь, — ответила Эйдриен.
Пошел дождь. Первые тяжелые капли ударили в оконные стекла, а над заливом прокатились громовые раскаты. Открыв портфель, Макбрайд извлек из него несколько папок и конвертов, блокнот из желтой линованной бумаги, пару папок из толстого картона. Тут же лежали какой-то старинный календарь, номер бюллетеня Американской ассоциации пенсионеров и толстая связка писем, скрепленная аптечной резинкой.
Макбрайд потянулся к дневнику, но Эйдриен оказалась быстрее. Она завладела трофеем, удобно устроилась на диване и принялась читать. Льюис тем временем взялся просматривать другой материал и вскоре понял, что зацепиться тут не за что: выписки из банка и счета; переписка с различными брокерскими конторами; письма из различных учреждений. Гарвардский строительный фонд надеялся, что о нем не забудут упомянуть в завещании; «Спринт»[48] хотел видеть Крейна своим клиентом.
Макбрайд оторвался от бумаг:
— У тебя что-нибудь интересное?
Эйдриен покачала головой, закрыла дневник и отложила его на журнальный столик.
— Поэзия. В старости Крейн писал стихи.
— Шутишь? — среагировал тот, не сумев скрыть разочарования.
— Можешь сам взглянуть, — ответила собеседница, сняла резинку с пачки конвертов и начала одно за другим перебирать письма. А тем временем Макбрайд продолжал изучать счета старика в поисках неизвестно чего. Вяло текли минуты.
Через некоторое время Эйдриен доложила:
— Одни квитанции. Он купил ботинки в «Черчес», книги на Мэйн-стрит. Приобретал лекарства по рецептам в аптеках «Райт эйд»[49]. — Эйдриен взглянула на Льюиса. — Это все впустую — так мы ничего не найдем.
Макбрайд пожал плечами и, вернувшись к альбому, стал заинтересованно рассматривать снимок, изображавший Крейна у дверей Института.
Заметив это, Эйдриен спросила:
— А где находится Кюсснахт?
— К северу от Цюриха. Там размещается штаб-квартира Института. — Лью замолчал и нахмурился.
— Тебя что-то беспокоит?
Собеседник покачал головой.
— Знаешь, я все пытаюсь вычислить, когда именно я превратился в Джеффри Дюрана. И последнее, что я отчетливо помню, — Институт. Я приехал в Швейцарию, чтобы переговорить о чем-то с Опдаалом, мы собирались вместе перекусить, и я зашел в Институт.
— Ты о том самом Опдаале, с которым поссорился Крейн?
Макбрайд кивнул и перевернул страницу, чтобы еще раз взглянуть на групповую фотографию на террасе в Мюррене.
— Он очень похож на отца, — проговорил Льюис, пристально вглядываясь в лицо с широкими скулами и полуопущенными веками. И тут его сердце опять беспокойно забилось от страха, а руки похолодели. В такие моменты люди говорят, что у них душа в пятки ушла. Впрочем, Макбрайд быстро взял себя в руки и вспомнил, что надо заниматься делом. — Ладно, давай дальше искать.
— Ага…
Дождь глухо барабанил по крыше, ниспадая на землю витыми серебряными струями. Эйдриен открыла конверт из желтой оберточной бумаги, заглянула в него и отложила в сторону.
— Что там? — спросил Макбрайд.
— Вырезки из газет, — ответила она. — Некрологи и все такое.
Тот пожал плечами и взял линованный блокнот. Когда Лью быстро пролистал страницы, на стол выпал конверт. А на самой последней странице блокнота нашелся черновик какого-то письма.
Не трогая конверта, Макбрайд сосредоточился на каракулях в конце блокнота. Письмо изобиловало перечеркнутыми словами и помарками. «Гуннар» — так оно начиналось.
Льюис задумался: «Никаких долгих предисловий, никаких любезностей — значит, отношения уже подпорчены». И зачем начинать письмо в блокноте, а тем более в самом его конце? Ответ пришел тут же — потому что Крейн носил блокнот с собой и тайно писал в общественных местах, опасаясь взглядов даже случайных прохожих.
Некоторое время он наблюдал, как она читает, одновременно размышляя о том, что Институт использовал своих членов для изучения скрытых технологий и практик, использовавшихся при создании «контролируемых агентов». Его собственные исследования, включавшие в себя «анимистическую терапию» стран «третьего мира», вполне ложились в эту канву.
— Господи, — прошептала она, подняв глаза. — Какого «Папу» он имеет в виду? Своего отца или… Хемингуэя?
— Не знаю, — ответил Макбрайд. — Сейчас меня больше заботит проект «Иерихон».
Его взгляд упал на конверт, который несколькими минутами раньше выпал из страниц блокнота. Письмо адресовано Кальвину Крейну во Флориду. Ни штампа, ни обратного адреса. «Судя по всему, доставили с курьером», — решил Льюис.
Вскрыв конверт, он обнаружил единственную страницу с текстом без подписи:
— Мами оказалась права, — сказал он.
— В чем? — Девушка еще не дочитала до конца.
— Тут замешаны деньги. Крейн по-прежнему обладал последним словом в вопросах финансирования и решил прижать Опдаала.
Эйдриен пробежала глазами письмо до конца и, закончив, посмотрела на Лью. Тот сидел и молчал, погрузившись в свои мысли.
— О чем задумался? — поинтересовалась она.
— О своей работе в Институте, — ответил Льюис. — Все это походит на симуляцию.
— Напомни, что именно…
— Я изучал так называемые скрытые возможности человека. От ритуальных танцев дикарей, на которых они входят в транс, до способов изучения иностранных языков.
— И что? Я не понимаю, какова твоя роль во всем этом…
— Зато я понимаю. Все связано с альтернативными состояниями сознания — наркотики, гипноз, транс. И не только: меня побудили написать о «мессиях стран третьего мира» и «массовом обращении в веру». И я это сделал. Я докладывал об одном целителе, очаровательном человеке из Бруклина; о лишенном духовного сана священнике из Сальвадора — про него ходили слухи, будто он творит чудеса… И еще о политике из секты пятидесятников из… По-моему, из Белиза.
— И что?
— Кто-то шлепнул целителя. Застрелили на сцене, когда он проводил операцию. В газетах писали, будто его убил какой-то псих.
— И ты связываешь это со своей деятельностью?
— Не знаю, что и думать, — ответил Макбрайд.
Они оба сидели на диване и слушали, как в окна хлещет дождь. Через некоторое время Льюис подался вперед и начал складывать бумаги Крейна в портфель. Эйдриен поднялась, прошла через всю комнату к окну. Выглянула.
— Дождь стихает, — сказала она.
Макбрайд кивнул и в задумчивости склонился над толстым конвертом из оберточной бумаги, в котором лежали газетные вырезки. В правом верхнем углу Крейн надписал: «Первые отчеты».
Льюис вывалил содержимое конверта на стол и стал разглядывать пожелтевшие от времени вырезки. Сначала дело шло быстро, а потом он заинтересовался и начал подолгу просиживать над каждой газетной статьей. Здесь были собраны десятки кратких некрологов о людях, чьи имена ему ни о чем не говорили, и одновременно официальные сообщения о насильственных смертях выдающихся деятелей со всего мира.
— Ты это видела?
Она обернулась:
— Что именно?
— Вырезки.
Голос его зазвучал как-то странно, и это привлекло внимание девушки.
— Нет, я подумала, что здесь ничего интересного. Ты что-нибудь обнаружил?
Ее собеседник ответил не сразу. Он сидел на месте, не в силах поверить тому, что лежало перед его глазами, и качал головой.
— Кажется, мы наткнулись на список мишеней.
Они переписали немало фамилий на вырванный из блокнота лист, а затем попрощались с Мами. Она сердечно обняла Эйдриен и спросила с невинной улыбкой:
— Вы нашли свои письма, дорогуша?
Эйдриен отрицательно покачала головой и, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству вины перед этой доброй женщиной, призналась:
— Знаете, Мами, по правде говоря, нет никаких писем. Это просто предлог.
Хозяйка улыбнулась.
— Я знаю, — проговорила женщина и стиснула руку Эйдриен. — Только больше ничего не рассказывайте. Я знаю, какие у Каля были друзья. Просто пообещайте, что, когда снова окажетесь в наших краях, заскочите на ленч. Договорились?
На том и распрощались.
Полчаса спустя Эйдриен с Макбрайдом сидели на веранде ресторана, который специализировался на традиционной карибской кухне. В воздухе стоял терпкий запах жарящихся на углях стейков, оливкового масла и денег, а над головой вращались лопасти вентиляторов.
Они ели при свечах свежую рыбу, которая неплохо пошла под бутылочку охлажденного «Сансерре». Дождь уже прекратился, а совсем рядом в темноте шептались волны.
— Я не знаю и половины этих фамилий, — сказала Эйдриен, просматривая список. — Кто это такие? Ну вот, к примеру, Форрестол?
— Насколько я помню, он занимал должность министра обороны. С ним случился приступ безумия — несчастному казалось, что его преследуют.
— И что с ним в итоге произошло? — спросила Эйдриен.
— Выпал из окна госпиталя морских пехотинцев в Бетезде, с самого верхнего этажа. В его честь назвали авианосец.
— А Линь Бяо?
— Китаец, — подсказал Льюис.
— Я догадалась, — заметила собеседница.
Макбрайд спокойно проглотил сарказм.
— Он был вторым помощником Мао и очень плохим человеком. Погиб в авиакатастрофе.
Познания собеседника Эйдриен явно впечатлили, и она радостно сообщила:
— Зато я знаю Фейсала. Это саудовский принц, если не ошибаюсь.
— Король, — уточнил Макбрайд. — Организовал эмбарго на экспорт арабской нефти. Его застрелил племянник. Помню, об этом подробно писали: король стоял и ждал, когда его поцелуют в нос…
— Куда?
— В Саудовской Аравии есть такой обычай — целовать правителя в нос. В общем, племянник дождался своей очереди, и когда она подошла, опустил любезности и хладнокровно выстрелил родственничку в голову. — Лью кисло усмехнулся, припоминая подробности. — Парень учился в университете Сан-Франциско, и после убийства его знакомые стали в один голос утверждать, что парень сошел с ума. Сначала с этим согласились даже сами саудовцы. Впрочем, скоро они смекнули, что сумасшедшего нельзя казнить, одумались, признали его здоровым и отрубили преступнику голову.
— Откуда ты столько знаешь? — удивилась собеседница.
— У меня в университете была двойная специализация: психология и новейшая история. — Макбрайд потянулся за бутылкой вина и наполнил опустевшие бокалы.
— Здесь шесть-семь десятков фамилий, — проговорила Эйдриен.
— Выходит, по одному-два в год, если считать с начала «холодной войны». — Льюис заглянул в список и указал на какое-то имя. — Вот о нем я тебе рассказывал, помнишь? Мой знакомый целитель.
Она взглянула на лист, без особого успеха пытаясь прочесть непроизносимую фамилию, на которую указывал Макбрайд, и тот помог:
— Джу-оу ду Гуи-ма-рис.
Эйдриен зачитала вслух еще несколько имен.
— Зия-уль-Хак, Пак Чжон Хи, Улоф Пальме, Соломон Бандаранаике… И все эти люди умерли насильственной смертью? — усомнилась девушка.
— Те, кого я знаю, — да. Пак был президентом Южной Кореи, его застрелил шеф разведки прямо за обедом. Пальме — шведским премьер-министром. Неудачно сходил с женой в кинотеатр — получил пулю.
Глаза Эйдриен двигались вниз по списку.
— Некоторые фамилии вроде бы знакомы, а о большинстве из этих людей я никогда не слышала, — заметила она. — Какой-то Уильям Толберт.
— Либерия, — подсказал Льюис.
— А это кто? — спросила собеседница.
Макбрайд прочел имя: «Альбино Лучано». Что-то знакомое, но нет, вспомнить не удалось. Лучано оказался одним из тех людей, про которых Лью ничего не помнил.
— Попробуем при случае что-нибудь поискать о нем, — ответил он и откинулся на спинку кресла со списком в руках. Как и Эйдриен, Макбрайда поразила значимость этой ужасающей находки. Льюис то и дело качал головой и еле слышно, с горькой улыбочкой на губах, шептал ругательства.
— Ведь это лишь список, — сказала Эйдриен. — Он ничего не доказывает.
— Не доказывает.
— Я хочу сказать, мы просто наткнулись на пачку газетных вырезок. Может, Крейн занимался какими-нибудь исследованиями?
Макбрайд кивнул:
— Да, вероятно, так и обстоит дело. Возможно, Крейн занимался какими-нибудь исследованиями. — Он помедлил и продолжил: — Ты сама-то в это веришь?
Эйдриен покачала головой.
— Нет, — сказала она. — Я думаю, мы заполучили список мишеней. И это значит, что мы покойники.
Макбрайд задумчиво кивнул и взял ее за руку. Эйдриен трясло от того, что они обнаружили. Да что она — Лью и сам испугался. Достаточно знать правду хоть об одном из этих убийств — и ты мертв.
— Теперь я поняла, что он имел в виду, — проговорила собеседница.
— Кто?
— Шапиро. Старик сказал, что путь долог и придется идти в темноте. И он даже не подозревал, насколько окажется прав. — Эйдриен задумчиво посмотрела вдаль. — Так что теперь предпримем?
Макбрайд покачал головой:
— Не знаю. Лучше пока выпьем. И кстати, прояви свою адвокатскую смекалку. Давай вместе подумаем: мы можем с чем-нибудь пойти в полицию? Или в ФБР?
Эйдриен облокотилась на спинку стула и поделилась своими соображениями:
— Так, для начала — твоя история болезни.
— И что она нам дает?
— Это доказательство, что тебе сделали нейрохирургическую операцию и что-то нашли.
— Ладно, что еще? — продолжил Льюис.
— Наверняка Эдди уже объявили в розыск.
— Еще?
Собеседница задумалась.
— Винтовка.
— Ты не забыла, что ее кто-то благоразумно унес?
— Я могу рассказать о ней! Я ее видела… — Эйдриен замялась и пожала плечами.
— Что еще?
Девушка покачала головой:
— Наверное, все. Остаются, конечно, письма, однако в суде от них никакого толка. Это скорее зацепки, чем улики.
Макбрайд вздохнул:
— И я о том же.
— А список?
— Это и списком-то не назовешь. Так, подборка вырезок, которых у нас на руках тоже нет. — Льюис помедлил и подвел итог: — Итак, вот чем мы располагаем и что можно предъявить властям: пропавший детектив, исчезнувшая винтовка и фотография некоего объекта, который извлекли из моей черепной коробки.
— И еще Крейн, — добавила Эйдриен. — Не забывай про Крейна: его же застрелили из снайперской винтовки. А мы можем доказать, что Никки находилась в «Ла-Ризорт», когда это произошло.
Макбрайд кивнул:
— Ладно, хорошо. Предположим, мы идем в полицию с нашим небольшим списочком. Что дальше? Что произойдет?
Собеседница задумалась и поделилась неутешительными выводами:
— Если повезет? Они все это запишут и подошьют в дело.
— Вот и я о том же, — согласился Льюис. — И к тому времени когда у них дойдут руки до нашего дела, мы с тобой уже будем парить на одном астральном плане с Эдди Бониллой и Кальвином Крейном. Не говоря уже о мистере Лучано — чем бы он ни занимался при жизни.
— А «Иерихон»?
Какое-то недоброе предчувствие посетило Макбрайда. «Иерихон». Вспомнились слова из письма Крейна: «кровавое детище», «полное безумие», «катастрофа». Закрадывалось подозрение, будто все проблемы Льюиса сосредоточены вокруг этого проекта. «Иерихон», словно черная дыра, поглотил целые годы его жизни. Этот выпущенный из бутылки джинн добил умирающего Кальвина Крейна, поджарил Нико, расстрелял Эдди Бониллу и лишил жизни Рея Шоу. Неведомая сила ужасала. И все же сейчас на Макбрайда смотрела его чудесная подруга по несчастью, а он не хотел выглядеть слабым в ее глазах. Льюис сосредоточился и нашел силы, чтобы изобразить решительный и ободряющий взгляд бойца — совершенно не похожего на уставшего, беспомощного человека, каким он чувствовал себя на самом деле.
— Не знаю, — ответил Макбрайд. — Но мы обязательно все выясним.
Глава 38
В первом ряду: Т. Барнерс, К. Крейн, Р. Опдаал.
8 сентября 1952 г. Отель “Палас Айгер”»
— А кто остальные? — поинтересовался Льюис.
Мами заговорщически улыбнулась и поведала:
— Шпионы.
— Они часто ходили в горы? — спросила Эйдриен.
Голландка покачала головой:
— Нет. Насколько я помню, первый и единственный раз. Да и встретились-то они по делу. — Рассказчица задумалась и решительно кивнула, словно что-то припомнив. — А-а, знаю! Они только что открыли клинику.
— Клинику Прудхомма? — предположила гостья.
Мами кивнула:
— Да. И решили отпраздновать.
— Как к вам попал этот снимок? — удивился Льюис.
— Как попал? Я сама его сделала, — ответила Мами. — Это мой почерк, а не Каля. Он вообще тогда мало фотографировался. — Винкельман быстро пролистала несколько страниц и нашла еще одно фото. — Вот второй из снимков — по крайней мере из тех, что сохранились у меня. Может, у Теи что-нибудь осталось.
Снимок изображал особняк в жилом квартале какого-то европейского города. Сооружение напоминало здание дипломатической миссии вроде тех, какими изобилует Массачусетс-авеню в Вашингтоне. По обе стороны от массивной парадной двери стояли огромные каменные урны, а между ними, положив ладонь на ручку в форме львиной головы и воздев другую в приветствии, стоял Крейн. На странице под снимком все тем же мелким почерком было нацарапано:
«Герр директор прибыл!— Ну что ж, — сказала Мами, медленно поднимаясь с кресла, — вот и все, что я хотела вам показать. А теперь, если не возражаете, я бы прилегла. Если вам что-нибудь понадобится…
Институт (Кюсснахт)
3 июля 1949 г.»
— Спасибо, не беспокойтесь, — ответила Эйдриен.
Пошел дождь. Первые тяжелые капли ударили в оконные стекла, а над заливом прокатились громовые раскаты. Открыв портфель, Макбрайд извлек из него несколько папок и конвертов, блокнот из желтой линованной бумаги, пару папок из толстого картона. Тут же лежали какой-то старинный календарь, номер бюллетеня Американской ассоциации пенсионеров и толстая связка писем, скрепленная аптечной резинкой.
Макбрайд потянулся к дневнику, но Эйдриен оказалась быстрее. Она завладела трофеем, удобно устроилась на диване и принялась читать. Льюис тем временем взялся просматривать другой материал и вскоре понял, что зацепиться тут не за что: выписки из банка и счета; переписка с различными брокерскими конторами; письма из различных учреждений. Гарвардский строительный фонд надеялся, что о нем не забудут упомянуть в завещании; «Спринт»[48] хотел видеть Крейна своим клиентом.
Макбрайд оторвался от бумаг:
— У тебя что-нибудь интересное?
Эйдриен покачала головой, закрыла дневник и отложила его на журнальный столик.
— Поэзия. В старости Крейн писал стихи.
— Шутишь? — среагировал тот, не сумев скрыть разочарования.
— Можешь сам взглянуть, — ответила собеседница, сняла резинку с пачки конвертов и начала одно за другим перебирать письма. А тем временем Макбрайд продолжал изучать счета старика в поисках неизвестно чего. Вяло текли минуты.
Через некоторое время Эйдриен доложила:
— Одни квитанции. Он купил ботинки в «Черчес», книги на Мэйн-стрит. Приобретал лекарства по рецептам в аптеках «Райт эйд»[49]. — Эйдриен взглянула на Льюиса. — Это все впустую — так мы ничего не найдем.
Макбрайд пожал плечами и, вернувшись к альбому, стал заинтересованно рассматривать снимок, изображавший Крейна у дверей Института.
Заметив это, Эйдриен спросила:
— А где находится Кюсснахт?
— К северу от Цюриха. Там размещается штаб-квартира Института. — Лью замолчал и нахмурился.
— Тебя что-то беспокоит?
Собеседник покачал головой.
— Знаешь, я все пытаюсь вычислить, когда именно я превратился в Джеффри Дюрана. И последнее, что я отчетливо помню, — Институт. Я приехал в Швейцарию, чтобы переговорить о чем-то с Опдаалом, мы собирались вместе перекусить, и я зашел в Институт.
— Ты о том самом Опдаале, с которым поссорился Крейн?
Макбрайд кивнул и перевернул страницу, чтобы еще раз взглянуть на групповую фотографию на террасе в Мюррене.
— Он очень похож на отца, — проговорил Льюис, пристально вглядываясь в лицо с широкими скулами и полуопущенными веками. И тут его сердце опять беспокойно забилось от страха, а руки похолодели. В такие моменты люди говорят, что у них душа в пятки ушла. Впрочем, Макбрайд быстро взял себя в руки и вспомнил, что надо заниматься делом. — Ладно, давай дальше искать.
— Ага…
Дождь глухо барабанил по крыше, ниспадая на землю витыми серебряными струями. Эйдриен открыла конверт из желтой оберточной бумаги, заглянула в него и отложила в сторону.
— Что там? — спросил Макбрайд.
— Вырезки из газет, — ответила она. — Некрологи и все такое.
Тот пожал плечами и взял линованный блокнот. Когда Лью быстро пролистал страницы, на стол выпал конверт. А на самой последней странице блокнота нашелся черновик какого-то письма.
Не трогая конверта, Макбрайд сосредоточился на каракулях в конце блокнота. Письмо изобиловало перечеркнутыми словами и помарками. «Гуннар» — так оно начиналось.
Льюис задумался: «Никаких долгих предисловий, никаких любезностей — значит, отношения уже подпорчены». И зачем начинать письмо в блокноте, а тем более в самом его конце? Ответ пришел тут же — потому что Крейн носил блокнот с собой и тайно писал в общественных местах, опасаясь взглядов даже случайных прохожих.
«Гуннар, буду с вами откровенен: то, о чем вы просите…»Макбрайд снова прервался: «Значит, он действительно о чем-то просил…»
«…ужасно. В голове не укладывается, что вы на такое способны: проект „Иерихон“ — полное безумие. Я не представляю, какими извращенными соображениями вы руководствовались, задумывая все это. Сейчас меня страшно мучает только одно: как я до сих пор мог бездействовать?! В Африке разбился один-единственный самолет — и погибли миллионы!— Взгляни, — сказал Макбрайд, протягивая письмо Эйдриен. — Невероятно.
Почему вы ничего не предприняли? Где же ваше исследование? О чем вы думали? У нас вообще когда-нибудь был агент в Руанде?
Независимо от того, что вами двигало тогда, крайне опрометчиво ожидать, будто я поддержу ваш нынешний проект. Я не собираюсь смотреть сквозь пальцы на это безумие, а уж тем более принимать в нем участие. Заверяю вас, «Иерихон» станет настоящей катастрофой — похлеще того, что случилось в Руанде. Вы не получите требуемой подписи — ни теперь, ни в будущем! Более того, если вам каким-то образом удастся найти деньги для проекта, будьте уверены, я не пожалею усилий, чтобы помешать вашему кровавому детищу увидеть свет. Позвольте напомнить вам, Гуннар, о первых принципах нашего общего дела. (Вы, кажется, о них забыли.) Наша организация создавалась, когда мир пытался встать на ноги после Второй мировой войны. Впоследствии Запад оказался в состоянии «холодной войны», которая в любой момент обещала добавить еще одну римскую единицу к многосерийным кровопролитиям прошлого. Мы задались целью воспрепятствовать этому, объединились и создали программу, которой вы теперь руководите.
Ваш отец был одним из нас — и, должен признать, одним из самых лучших.
Наша маленькая группа — восемь человек из вполовину меньшего числа стран — не жалела ни сил, ни времени, отстаивая свободу. С нами работали из Управления стратегических служб и других органов, которые разделяли то же видение ситуации. Возникла необходимость в создании некой структуры, третьего класса индивидуумов — помимо администраторов и ученых, — которая взяла бы на себя нелегкую задачу защиты цивилизации от возможных ошибок. Хватит Гитлеров, Сталиных и Мао. Пусть это никогда больше не повторится.
Мы работали, подвергаясь невообразимой опасности, на свой страх и риск. Мы не обладали официальной поддержкой или привилегиями правительственных служб. И если мы провалимся теперь, если допустим хоть одну непоправимую ошибку, все обязательно всплывет. Не только Батиста, но и Папа и все остальное. Вы к этому готовы? Я сомневаюсь.
Правда состоит в том, что Институт всегда был связан с политикой и являлся третьей силой, во многом напоминающей «триаду»[50] или мафию. Подобные структуры появляются на свет, если возникает необходимость в некой секретной «сражающейся стороне», и тогда на них ложится политическая миссия неизмеримой важности. Часто и, вероятно, неизбежно эти организации теряют смысл своего существования — обычно в тот момент, когда их дело выиграно или проиграно. Однако они не исчезают, а превращаются в криминальные организации.
И как ни печально это признавать, подобное происходит с Институтом под вашим руководством. Вначале мы истребляли чудовищ — крупные мишени, для устранения которых требовалось всеобщее согласие. Теперь, когда «холодная война» ушла в прошлое, наши цели мельчают. Положа руку на сердце, Институт следовало бы закрыть, как только Горбачев попросил мира…»
Некоторое время он наблюдал, как она читает, одновременно размышляя о том, что Институт использовал своих членов для изучения скрытых технологий и практик, использовавшихся при создании «контролируемых агентов». Его собственные исследования, включавшие в себя «анимистическую терапию» стран «третьего мира», вполне ложились в эту канву.
— Господи, — прошептала она, подняв глаза. — Какого «Папу» он имеет в виду? Своего отца или… Хемингуэя?
— Не знаю, — ответил Макбрайд. — Сейчас меня больше заботит проект «Иерихон».
Его взгляд упал на конверт, который несколькими минутами раньше выпал из страниц блокнота. Письмо адресовано Кальвину Крейну во Флориду. Ни штампа, ни обратного адреса. «Судя по всему, доставили с курьером», — решил Льюис.
Вскрыв конверт, он обнаружил единственную страницу с текстом без подписи:
«Мой дорогой Каль.Макбрайд повернулся к Эйдриен, которая, покончив с предыдущим письмом, читала, заглядывая ему через плечо.
Признаюсь, меня потрясли набожность и беспечность вашего последнего письма, прибывшего по почте только вчера. О чем вы думали, доверяя бумаге такие мысли? Вероятно, с возрастом вы потеряли бдительность. И возможно ли, что, постарев, вы приобрели неприемлемое в нашем деле «благочестие»? Нет необходимости напоминать мне о «принципах», на которых основано предприятие. Я живу с ними изо дня в день, поступая так, как поступал мой отец — и как когда-то делали вы.
Нет необходимости обсуждать операцию, о которой вы так беспечно упомянули в письме. Ваша роль в этих делах давно уже сошла на нет. Я не собираюсь обсуждать с вами события в Африке или любую другую сторону нашей деятельности. Более того, теперь я понял, что мое решение информировать вас об операциях даже после вашего ухода в отставку оказалось неверным.
Однако вы совершаете еще большую ошибку, отказывая в столь нужной нам подписи и тем самым лишая фонд финансирования из фондов в Лихтенштейне. То, что для подобных выплат требуется две подписи — анахронизм, уходящий корнями к тем временам, когда Институт и клиника являлись отдельными единицами. И то, что вы теперь решили воспользоваться этой аномалией для навязывания своей воли, по меньшей мере некрасиво. Это атака не только на Институт, но и лично на меня. Молю вас пересмотреть решение».
— Мами оказалась права, — сказал он.
— В чем? — Девушка еще не дочитала до конца.
— Тут замешаны деньги. Крейн по-прежнему обладал последним словом в вопросах финансирования и решил прижать Опдаала.
Эйдриен пробежала глазами письмо до конца и, закончив, посмотрела на Лью. Тот сидел и молчал, погрузившись в свои мысли.
— О чем задумался? — поинтересовалась она.
— О своей работе в Институте, — ответил Льюис. — Все это походит на симуляцию.
— Напомни, что именно…
— Я изучал так называемые скрытые возможности человека. От ритуальных танцев дикарей, на которых они входят в транс, до способов изучения иностранных языков.
— И что? Я не понимаю, какова твоя роль во всем этом…
— Зато я понимаю. Все связано с альтернативными состояниями сознания — наркотики, гипноз, транс. И не только: меня побудили написать о «мессиях стран третьего мира» и «массовом обращении в веру». И я это сделал. Я докладывал об одном целителе, очаровательном человеке из Бруклина; о лишенном духовного сана священнике из Сальвадора — про него ходили слухи, будто он творит чудеса… И еще о политике из секты пятидесятников из… По-моему, из Белиза.
— И что?
— Кто-то шлепнул целителя. Застрелили на сцене, когда он проводил операцию. В газетах писали, будто его убил какой-то псих.
— И ты связываешь это со своей деятельностью?
— Не знаю, что и думать, — ответил Макбрайд.
Они оба сидели на диване и слушали, как в окна хлещет дождь. Через некоторое время Льюис подался вперед и начал складывать бумаги Крейна в портфель. Эйдриен поднялась, прошла через всю комнату к окну. Выглянула.
— Дождь стихает, — сказала она.
Макбрайд кивнул и в задумчивости склонился над толстым конвертом из оберточной бумаги, в котором лежали газетные вырезки. В правом верхнем углу Крейн надписал: «Первые отчеты».
Льюис вывалил содержимое конверта на стол и стал разглядывать пожелтевшие от времени вырезки. Сначала дело шло быстро, а потом он заинтересовался и начал подолгу просиживать над каждой газетной статьей. Здесь были собраны десятки кратких некрологов о людях, чьи имена ему ни о чем не говорили, и одновременно официальные сообщения о насильственных смертях выдающихся деятелей со всего мира.
«Руанда — Исчезновение самолета лидера хуту».Исчезновение? Макбрайд задумался еще глубже. Наконец оторвался от вырезок и взглянул на Эйдриен:
— Ты это видела?
Она обернулась:
— Что именно?
— Вырезки.
Голос его зазвучал как-то странно, и это привлекло внимание девушки.
— Нет, я подумала, что здесь ничего интересного. Ты что-нибудь обнаружил?
Ее собеседник ответил не сразу. Он сидел на месте, не в силах поверить тому, что лежало перед его глазами, и качал головой.
— Кажется, мы наткнулись на список мишеней.
Они переписали немало фамилий на вырванный из блокнота лист, а затем попрощались с Мами. Она сердечно обняла Эйдриен и спросила с невинной улыбкой:
— Вы нашли свои письма, дорогуша?
Эйдриен отрицательно покачала головой и, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству вины перед этой доброй женщиной, призналась:
— Знаете, Мами, по правде говоря, нет никаких писем. Это просто предлог.
Хозяйка улыбнулась.
— Я знаю, — проговорила женщина и стиснула руку Эйдриен. — Только больше ничего не рассказывайте. Я знаю, какие у Каля были друзья. Просто пообещайте, что, когда снова окажетесь в наших краях, заскочите на ленч. Договорились?
На том и распрощались.
Полчаса спустя Эйдриен с Макбрайдом сидели на веранде ресторана, который специализировался на традиционной карибской кухне. В воздухе стоял терпкий запах жарящихся на углях стейков, оливкового масла и денег, а над головой вращались лопасти вентиляторов.
Они ели при свечах свежую рыбу, которая неплохо пошла под бутылочку охлажденного «Сансерре». Дождь уже прекратился, а совсем рядом в темноте шептались волны.
— Я не знаю и половины этих фамилий, — сказала Эйдриен, просматривая список. — Кто это такие? Ну вот, к примеру, Форрестол?
— Насколько я помню, он занимал должность министра обороны. С ним случился приступ безумия — несчастному казалось, что его преследуют.
— И что с ним в итоге произошло? — спросила Эйдриен.
— Выпал из окна госпиталя морских пехотинцев в Бетезде, с самого верхнего этажа. В его честь назвали авианосец.
— А Линь Бяо?
— Китаец, — подсказал Льюис.
— Я догадалась, — заметила собеседница.
Макбрайд спокойно проглотил сарказм.
— Он был вторым помощником Мао и очень плохим человеком. Погиб в авиакатастрофе.
Познания собеседника Эйдриен явно впечатлили, и она радостно сообщила:
— Зато я знаю Фейсала. Это саудовский принц, если не ошибаюсь.
— Король, — уточнил Макбрайд. — Организовал эмбарго на экспорт арабской нефти. Его застрелил племянник. Помню, об этом подробно писали: король стоял и ждал, когда его поцелуют в нос…
— Куда?
— В Саудовской Аравии есть такой обычай — целовать правителя в нос. В общем, племянник дождался своей очереди, и когда она подошла, опустил любезности и хладнокровно выстрелил родственничку в голову. — Лью кисло усмехнулся, припоминая подробности. — Парень учился в университете Сан-Франциско, и после убийства его знакомые стали в один голос утверждать, что парень сошел с ума. Сначала с этим согласились даже сами саудовцы. Впрочем, скоро они смекнули, что сумасшедшего нельзя казнить, одумались, признали его здоровым и отрубили преступнику голову.
— Откуда ты столько знаешь? — удивилась собеседница.
— У меня в университете была двойная специализация: психология и новейшая история. — Макбрайд потянулся за бутылкой вина и наполнил опустевшие бокалы.
— Здесь шесть-семь десятков фамилий, — проговорила Эйдриен.
— Выходит, по одному-два в год, если считать с начала «холодной войны». — Льюис заглянул в список и указал на какое-то имя. — Вот о нем я тебе рассказывал, помнишь? Мой знакомый целитель.
Она взглянула на лист, без особого успеха пытаясь прочесть непроизносимую фамилию, на которую указывал Макбрайд, и тот помог:
— Джу-оу ду Гуи-ма-рис.
Эйдриен зачитала вслух еще несколько имен.
— Зия-уль-Хак, Пак Чжон Хи, Улоф Пальме, Соломон Бандаранаике… И все эти люди умерли насильственной смертью? — усомнилась девушка.
— Те, кого я знаю, — да. Пак был президентом Южной Кореи, его застрелил шеф разведки прямо за обедом. Пальме — шведским премьер-министром. Неудачно сходил с женой в кинотеатр — получил пулю.
Глаза Эйдриен двигались вниз по списку.
— Некоторые фамилии вроде бы знакомы, а о большинстве из этих людей я никогда не слышала, — заметила она. — Какой-то Уильям Толберт.
— Либерия, — подсказал Льюис.
— А это кто? — спросила собеседница.
Макбрайд прочел имя: «Альбино Лучано». Что-то знакомое, но нет, вспомнить не удалось. Лучано оказался одним из тех людей, про которых Лью ничего не помнил.
— Попробуем при случае что-нибудь поискать о нем, — ответил он и откинулся на спинку кресла со списком в руках. Как и Эйдриен, Макбрайда поразила значимость этой ужасающей находки. Льюис то и дело качал головой и еле слышно, с горькой улыбочкой на губах, шептал ругательства.
— Ведь это лишь список, — сказала Эйдриен. — Он ничего не доказывает.
— Не доказывает.
— Я хочу сказать, мы просто наткнулись на пачку газетных вырезок. Может, Крейн занимался какими-нибудь исследованиями?
Макбрайд кивнул:
— Да, вероятно, так и обстоит дело. Возможно, Крейн занимался какими-нибудь исследованиями. — Он помедлил и продолжил: — Ты сама-то в это веришь?
Эйдриен покачала головой.
— Нет, — сказала она. — Я думаю, мы заполучили список мишеней. И это значит, что мы покойники.
Макбрайд задумчиво кивнул и взял ее за руку. Эйдриен трясло от того, что они обнаружили. Да что она — Лью и сам испугался. Достаточно знать правду хоть об одном из этих убийств — и ты мертв.
— Теперь я поняла, что он имел в виду, — проговорила собеседница.
— Кто?
— Шапиро. Старик сказал, что путь долог и придется идти в темноте. И он даже не подозревал, насколько окажется прав. — Эйдриен задумчиво посмотрела вдаль. — Так что теперь предпримем?
Макбрайд покачал головой:
— Не знаю. Лучше пока выпьем. И кстати, прояви свою адвокатскую смекалку. Давай вместе подумаем: мы можем с чем-нибудь пойти в полицию? Или в ФБР?
Эйдриен облокотилась на спинку стула и поделилась своими соображениями:
— Так, для начала — твоя история болезни.
— И что она нам дает?
— Это доказательство, что тебе сделали нейрохирургическую операцию и что-то нашли.
— Ладно, что еще? — продолжил Льюис.
— Наверняка Эдди уже объявили в розыск.
— Еще?
Собеседница задумалась.
— Винтовка.
— Ты не забыла, что ее кто-то благоразумно унес?
— Я могу рассказать о ней! Я ее видела… — Эйдриен замялась и пожала плечами.
— Что еще?
Девушка покачала головой:
— Наверное, все. Остаются, конечно, письма, однако в суде от них никакого толка. Это скорее зацепки, чем улики.
Макбрайд вздохнул:
— И я о том же.
— А список?
— Это и списком-то не назовешь. Так, подборка вырезок, которых у нас на руках тоже нет. — Льюис помедлил и подвел итог: — Итак, вот чем мы располагаем и что можно предъявить властям: пропавший детектив, исчезнувшая винтовка и фотография некоего объекта, который извлекли из моей черепной коробки.
— И еще Крейн, — добавила Эйдриен. — Не забывай про Крейна: его же застрелили из снайперской винтовки. А мы можем доказать, что Никки находилась в «Ла-Ризорт», когда это произошло.
Макбрайд кивнул:
— Ладно, хорошо. Предположим, мы идем в полицию с нашим небольшим списочком. Что дальше? Что произойдет?
Собеседница задумалась и поделилась неутешительными выводами:
— Если повезет? Они все это запишут и подошьют в дело.
— Вот и я о том же, — согласился Льюис. — И к тому времени когда у них дойдут руки до нашего дела, мы с тобой уже будем парить на одном астральном плане с Эдди Бониллой и Кальвином Крейном. Не говоря уже о мистере Лучано — чем бы он ни занимался при жизни.
— А «Иерихон»?
Какое-то недоброе предчувствие посетило Макбрайда. «Иерихон». Вспомнились слова из письма Крейна: «кровавое детище», «полное безумие», «катастрофа». Закрадывалось подозрение, будто все проблемы Льюиса сосредоточены вокруг этого проекта. «Иерихон», словно черная дыра, поглотил целые годы его жизни. Этот выпущенный из бутылки джинн добил умирающего Кальвина Крейна, поджарил Нико, расстрелял Эдди Бониллу и лишил жизни Рея Шоу. Неведомая сила ужасала. И все же сейчас на Макбрайда смотрела его чудесная подруга по несчастью, а он не хотел выглядеть слабым в ее глазах. Льюис сосредоточился и нашел силы, чтобы изобразить решительный и ободряющий взгляд бойца — совершенно не похожего на уставшего, беспомощного человека, каким он чувствовал себя на самом деле.
— Не знаю, — ответил Макбрайд. — Но мы обязательно все выясним.
Глава 38
Может быть, все произошло из-за вина. Или от постоянной угрозы смерти. А может, здесь сыграло свою роль и то и другое. Однако скорее всего просто настало время. Они стояли у «Супер 8» — «баснословно дешевого мотеля», как обещал путеводитель, — и ждали, когда двигатель заглохнет. Каким-то образом «додж» приобрел привычку работать даже с выключенным зажиганием, и некоторое время ничего нельзя было поделать, кроме как стоять и ждать, слушая, когда же затихнет мотор.
— В голове не укладывается, — проговорила Эйдриен. — Тот список, и вообще.
Похолодало, пальмы дрожали на ветру. На мокром от дождя асфальте мерцали отблески фонарей.
— Понимаешь, каждый раз, едва я подумаю, что все, хватит, мне вспоминается Никки в ванне. И Эдди. — Девушка отвела взгляд в сторону: по влажной дороге шуршали шинами автомобили, неоновая вывеска переливалась на асфальте ярко-синими зигзагами. — Я вспоминаю свечу в подвале перед взрывом дома в Бетани. И все те убийства, о которых мы читали.
Макбрайд следил за ее рукой, которая поднялась вверх и зарылась пальцами в волосах, будто Эйдриен пыталась удержать голову. В ее глазах блестели слезы. Наконец «додж» кашлянул в последний раз, и Льюис проговорил:
— Мне тоже страшно. Пойдем, уже темно, — и обнял ее.
Эти два совершенно посторонних человека, по воле судьбы оказавшихся в нелегкой ситуации, старались держаться друг от друга на расстоянии, тщательно избегая любого физического контакта. Теперь же Эйдриен прижалась к спутнику, вздрагивая от рыданий. Льюис повернул Эйдриен к себе и отер с ее щеки слезы, а затем склонился и поцеловал так нежно, как еще никого не целовал. Это прикосновение напоминало целомудренный поцелуй любящего дядюшки. На ее влажных и прохладных, как воздух, губах улавливался привкус манго. Эйдриен чуть отстранилась от Макбрайда и проронила едва уловимое «ох». А затем их губы вновь сомкнулись. Только теперь поцелуй был настоящим. Длился он недолго — наверное, секунд десять — и возвещал о грядущей близости. Прислонившись к машине, влюбленные неловко путались в одежде друг друга, едва удерживаясь в рамках приличия. От окончательного падения в бездну безнравственности их спасла неожиданно появившаяся из дверей одного номера пара. Блондинка с пышной гривой волос, цокая на шпильках, спросила спутника сильным грудным голосом:
— «Тик-так» хочешь?
Эйдриен засмеялась сначала тихо, почти неслышно, а затем робкое хихиканье переросло в настоящий хохот, с которым девушка оказалась не в силах совладать. На заплетающихся от веселья и еле сдерживаемого желания ногах, влюбленные направились в свой номер и, едва закрыв за собой дверь, набросились друг на друга. Эйдриен так и пылала страстью, а что до Льюиса…
— В голове не укладывается, — проговорила Эйдриен. — Тот список, и вообще.
Похолодало, пальмы дрожали на ветру. На мокром от дождя асфальте мерцали отблески фонарей.
— Понимаешь, каждый раз, едва я подумаю, что все, хватит, мне вспоминается Никки в ванне. И Эдди. — Девушка отвела взгляд в сторону: по влажной дороге шуршали шинами автомобили, неоновая вывеска переливалась на асфальте ярко-синими зигзагами. — Я вспоминаю свечу в подвале перед взрывом дома в Бетани. И все те убийства, о которых мы читали.
Макбрайд следил за ее рукой, которая поднялась вверх и зарылась пальцами в волосах, будто Эйдриен пыталась удержать голову. В ее глазах блестели слезы. Наконец «додж» кашлянул в последний раз, и Льюис проговорил:
— Мне тоже страшно. Пойдем, уже темно, — и обнял ее.
Эти два совершенно посторонних человека, по воле судьбы оказавшихся в нелегкой ситуации, старались держаться друг от друга на расстоянии, тщательно избегая любого физического контакта. Теперь же Эйдриен прижалась к спутнику, вздрагивая от рыданий. Льюис повернул Эйдриен к себе и отер с ее щеки слезы, а затем склонился и поцеловал так нежно, как еще никого не целовал. Это прикосновение напоминало целомудренный поцелуй любящего дядюшки. На ее влажных и прохладных, как воздух, губах улавливался привкус манго. Эйдриен чуть отстранилась от Макбрайда и проронила едва уловимое «ох». А затем их губы вновь сомкнулись. Только теперь поцелуй был настоящим. Длился он недолго — наверное, секунд десять — и возвещал о грядущей близости. Прислонившись к машине, влюбленные неловко путались в одежде друг друга, едва удерживаясь в рамках приличия. От окончательного падения в бездну безнравственности их спасла неожиданно появившаяся из дверей одного номера пара. Блондинка с пышной гривой волос, цокая на шпильках, спросила спутника сильным грудным голосом:
— «Тик-так» хочешь?
Эйдриен засмеялась сначала тихо, почти неслышно, а затем робкое хихиканье переросло в настоящий хохот, с которым девушка оказалась не в силах совладать. На заплетающихся от веселья и еле сдерживаемого желания ногах, влюбленные направились в свой номер и, едва закрыв за собой дверь, набросились друг на друга. Эйдриен так и пылала страстью, а что до Льюиса…