Киз Грегори. Кровавый рыцарь

   И тут Стивен сообразил, что не дает ему покоя.
   Уттин, напавший на него, был единственным, которого он когда-либо встречал, однако почему-то Стивен думал о них во множественном числе. Греффин был только один, хотя Эспер видел другого после того, как убил первого. Но никто из знакомых Стивена не встречал больше одного из этих новых чудовищ единовременно.
   В таком случае почему он думает об «уттинах», а не «уттине»?
   Стивен закрыл глаза и воззвал к памяти, которой его благословил святой Декманус, вспоминая тот миг, когда слиндеры напали на них. В разразившемся тогда хаосе было что-то еще…
   Вот. Наконец он увидел всю сцену в мельчайших подробностях, словно крайне дотошный художник изобразил ее перед его внутренним взором. Стивен оглядывается через плечо, пока подталкивает к дереву Винну. Эспер повернулся, сжав в руке нож. Позади слиндеры, появляющиеся из леса. Но куда смотрит Эспер?
   Не на слиндеров…
   Это маячит где-то на краю поля зрения, и Стивен видит только конечности и часть головы, но ошибки быть не может. Впереди слиндеров бежит уттин, и, возможно, даже не один.
   Тогда что же случилось с чудовищами? Убили ли их слиндеры или уттины пришли за ним вместе с ними?
   Последнее казалось Стивену маловероятным. Греффин, первый уттин, никвер, которого они встретили в реке у Витраффа, черные шипы…
   Черные шипы росли из следов Тернового короля, однако они цеплялись за него, словно пытались его захватить и утащить в землю. Как рассказывал Эспер, когда-то он и был их пленником, в долине, спрятанной в Заячьих горах.
   Слиндеры нападали и убивали людей, совершавших человеческие жертвоприношения на холмах седосов по всему лесу. Люди эти, похоже, были заодно с греффинами. Во всяком случае, они находились рядом с чудовищами, не опасаясь умереть от неведомой хвори.
   «Нет», – мысленно исправился Стивен. Монахи-отступники не единственные, на кого не действовал яд греффинов. Он сам встретился с чудовищем взглядом и не пострадал. Эспер тоже, видимо, приобрел устойчивость к нему после того, как Терновый король исцелил его от прикосновения твари. Итак, что же это значит?
   «Это святые порочны», – сказал Дреод.
   Если слиндеры – это войско Тернового короля, то чудовища – тоже часть какого-то войска, армии его врага. Но кто это может быть?
   Самый напрашивающийся ответ – церковь. Стивен знал, что несущие зло монахи имеют высокопоставленных друзей, вплоть до прайфека Кротении, Марше Хесперо. Их влияние могло распространяться и выше.
   Но даже если в происходящем замешан и сам фратекс Призмо, значит ли это, что он является господином греффинов? Или он тоже лишь чудовищный слуга более могущественной силы?
   Стивен мысленно перебрал все, что он читал или слышал про Тернового короля, пытаясь вспомнить, кто считался его врагом, но почти ни один источник об этом не упоминал. Король появился во времена, когда еще не было святых, до человечества, возможно, даже до скаслоев, поработивших народы людей и сефри в далекой древности. Он появился предвестником конца света.
   Если у короля есть враги, значит, это должны быть – как, похоже, полагает Дреод – сами святые.
   И это приводит нас обратно к церкви, не так ли?
   Впрочем, на завтра Стивену были обещаны ответы. Он был не настолько наивен, чтобы воображать, будто ему раскроют все тайны, но радовался возможности добавить еще хотя бы крупицу знаний к уже имеющимся.
   Стивен осмотрел дом халафолков и, не найдя ничего интересного, снова зашагал по улице, углубляясь в приговоренный к смерти город. Он проходил по изящным каменным аркам мостов над тихими каналами, казавшимися в свечении ведьминых огней угольными набросками. Далекие голоса детей слились с удаленным монотонным гулом, вероятно доносящимся из пещеры, где он очнулся.
   Может быть, слиндеры готовятся к очередной вылазке, пьют свой мед и ждут, когда в них проснется жажда крови?..
   Улица начала спускаться вниз, и Стивен пошел по ней в смутной надежде набрести на скрипторий, где хранятся рукописи сефри. Их раса была очень древней и стала одной из первых, покоренных скаслоями. Они вполне могли записать то, что остальные народы забыли.
   Когда Стивен задумался, как может выглядеть скрипторий сефри, он неожиданно сообразил, что никогда не видел письменных источников этого народа и не слышал, чтобы у них было собственное наречие. Как правило, они разговаривали на диалекте той местности, где жили. У них имелся своего рода тайный язык, но они редко им пользовались. Эспер как-то раз немного поговорил на нем для Стивена, и тот даже сумел различить слова примерно пятнадцати разных языков, но ни одного, которое показалось бы принадлежащим собственно сефри.
   Он предположил, что сефри были порабощены так давно, что забыли свой язык, перейдя на грубый диалект, разработанный скаслоями для рабов. И они так ненавидели его, что сразу же, как только их хозяева были уничтожены, отказались от него и перешли на языки людей.
   Звучало вполне правдоподобно. Стивен читал в нескольких источниках, что человеческое горло и язык не в состоянии воспроизводить звуки родного языка скаслоев, поэтому те изобрели некое наречие, на котором могли разговаривать и они сами, и их рабы. Люди-рабы все должны были знать его, но многие сохранили и собственные языки, чтобы общаться между собой.
   Однако из наречия рабов в современных диалектах не сохранилось почти ничего. Виргенья и ее последователи предали все творения скаслоев огню и запретили язык рабства. Они не учили ему своих детей, и язык умер.
   «Скаслос» – видимо, единственное дошедшее до нас слово из этого наречия, размышлял Стивен, но и оно приобрело окончание «ос» для единственного числа и «ои» для множественного свойственные древнекаварумскому, языку людей.
   Возможно, истинное имя этой демонической расы забыто.
   Стивен остановился на берегу более широкого канала, чем те, что он пересекал до сих пор, и по коже у него побежали мурашки, когда ему в голову пришла нечестивая мысль.
   А что, если не все скаслои умерли? Что, если они, как греффины, уттины и никверы, где-то спрятались и проспали все это время? А что, если эта болезнь, этот враг, и является древнейшим врагом человечества?
   Несколько часов спустя он заснул прямо с этой тревожной мыслью на матрасе, благоухающем запахами сефри.
 
   Он проснулся от сильного пинка, пришедшегося ему в ребра, и обнаружил, что над ним стоит уже знакомая девочка и смотрит на него сверху вниз.
   – Как тебя зовут? – пробормотал он.
   – Старквин, – ответила она. – Старквин Вальсдотр.
   – Старквин, ты понимаешь, что твои родители умирают?
   – Мои родители уже мертвы, – тихо проговорила она. – Погибли на востоке, сражаясь с греффином.
   – Однако ты не испытываешь печали.
   Она поджала губы.
   – Ты не понимаешь, – сказала она наконец. – У них не было выбора. У меня не было выбора. А теперь, пожалуйста, следуй за мной.
   Он прошел за ней к лодке, на которой сюда приплыл, и она жестом указала ему садиться внутрь.
   – Только мы с тобой? – спросил он. – А где Дреод?
   – Готовит наших людей к бою, – сказал он.
   – С кем?
   – Что-то наступает, – пожала она плечами. – Что-то очень плохое.
   А ты не боишься, что я могу справиться с тобой и убежать?
   – А зачем? – спросила Старквин.
   В тусклом свете ее глаза казались влажными и черными, как деготь. Бледное лицо и светлые волосы делали ее похожей на привидение.
   – Может быть, потому что мне не нравится быть пленником.
   Старквин устроилась у руля.
   – Сядешь грести? – спросила она.
   Стивен занял предложенное ему место и положил руки на весла, оказавшиеся прохладными и легкими.
   – Ты захочешь с ним поговорить, с тем, к кому мы сейчас направляемся, – сказала Старквин. – И я не думаю, что ты меня убьешь.
   Стивен налег на весла, и лодка почти беззвучно заскользила по воде прочь от каменного причала.
   – Занятно слушать, как ты говоришь про убийство, – заметил Стивен. – Знаешь, ведь слиндеры нападают не только на греффинов. Они еще и людей убивают.
   – Ну… – отсутствующим тоном протянула Старквин. – Ты ведь тоже убивал.
   – Плохих людей.
   Она рассмеялась, и Стивен вдруг почувствовал себя ужасно глупо, словно решил прочитать сакритору лекцию о священных текстах. Но мгновением позже девочка посерьезнела.
   – Не называй их слиндерами, – сказала она. – Они пожертвовали всем, а ты этим словом оскорбляешь их подвиг.
   – А как вы их называете? – спросил он.
   – Вотены, – сказала она. – Мы называем себя вотены.
   – Это означает просто «безумные», не так ли?
   – Точнее, божественно безумные, или вдохновленные. Мы – буря, которая очистит лес.
   – Неужели вы действительно поможете Терновому королю уничтожить мир?
   – Если его нельзя будет спасти иначе.
   – С вашей точки зрения, это разумно?
   – Да.
   – А с чего вы взяли, что он прав? Откуда вам знать, что он вас не обманывает?
   – Он нас не обманывает, – сказала она. – И ты это тоже знаешь.
   Она вела лодку по темным водам, и вскоре они оказались в тоннеле с настолько низкими сводами, что Стивену пришлось наклонить голову, чтобы не удариться. Плеск воды убегал вперед и возвращался эхом.
   – А откуда ты родом, Старквин? – громко поинтересовался Стивен. – Из какого города?
   – Колбели в греффи Холтмар.
   По спине Стивена пробежал холодок.
   – У меня друг оттуда родом, – сказал он. – Винна Рафути. Старквин кивнула.
   – Винна была славной. Она часто играла с нами и угощала ячменными сухариками, когда ее отец делал пиво. Но она была слишком старой. Не из нас.
   – У нее был отец…
   – Хозяин таверны «Свиные сиськи».
   – Он тоже стал вотеном?
   Старквин покачала головой.
   – Он ушел, когда мы начали поджигать город.
   – Вы сожгли свой родной город? Она кивнула.
   – Это следовало сделать. Его там не должно было быть.
   – Потому что так сказал Терновый король.
   – Потому что не должно было быть. Мы, дети, всегда это знали. И нам пришлось убедить взрослых. Некоторых убедить не удалось, и они ушли. Фралет Рафути был одним из них.
   Они плыли дальше в молчании. Стивен не знал, что еще сказать, а Старквин, судя по всему, не собиралась по собственной воле продолжать разговор.
   Потолок снова начал подниматься и наконец сделался таким высоким, что слабое сияние ведьминых огней перестало достигать его. Через некоторое время впереди появилась далекая косая полоска света, и Стивен понял, что это луч солнца, которь пробивается сквозь отверстие в своде пещеры.
   Старквин подвела лодку к очередной каменной пристани.
   – Здесь вырезаны ступени, – сказала она. – Они ведут выходу.
   – Ты со мной не пойдешь?
   – У меня есть другие дела.
   Стивен посмотрел девочке в глаза, оказавшиеся зелеными в падающем сверху солнечном свете.
   – Это не может быть правильным, – сказал он ей. – Все эти смерти, все эти убийства… нет, это не может быть правильным.
   Какая-то неясная тень промелькнула по ее лицу, словно проблеск серебристой рыбки в глубоком пруду, в следующее мгновение снова пустом и спокойном.
   – Если присмотришься, увидишь: жизнь всегда состоит из прихода и ухода, – сказала она. – Всегда что-нибудь рождается и что-нибудь умирает. Весной рождается больше, поздней осенью больше умирает. Смерть гораздо естественнее жизни. Кости мира – это смерть.
   У Стивена перехватило дыхание.
   – Дети не должны так говорить, – сказал он.
   – Дети это знают, – возразила Старквин. – Это взрослые учат нас, что цветок прекраснее гниющего трупа собаки. Он помог нам сохранить знание, с которым мы родились. Каждый зверь, не умея лгать самому себе, понимает это самой своей сутью.
   Печаль и жалость, охватившие Стивена, неожиданно куда-то делись, и на мгновение он настолько разозлился на девочку, что ему захотелось ее задушить. Среди сомнений и неуверенности это простое и злорадное желание оказалось таким чудесным и ужасающим, что он едва не задохнулся. Спустя мгновение все прошло, однако дрожь осталась.
   Это не укрылось от глаз Старквин.
   – Кроме того, в тебе смерть есть в любое время года, – тихо проговорила она.
   – Что ты имеешь в виду?
   Но вместо ответа она оттолкнула лодку от пристани и вскоре исчезла из вида.
   Стивен начал подниматься.
 
   Через некоторое время каменные ступени вывели его на небольшую площадку. Вход в пещеру был довольно узок, а за ним Стивен мог разглядеть только тростниковые заросли. Тропинка вела сквозь заросли сухого кустарника, и он пошел по ней, пока неожиданно скалы не закончились.
   Стивен смотрел вниз, на пастбище, на ровные ряды яблонь, тянувшиеся вдали. Дальше, за долиной и деревьями, высилось каменное строение. Он невольно вскрикнул, когда на него, словно старые знакомые, обрушились чувства: предвкушение, мальчишеское волнение, боль, разочарование, настоящий ужас…
   И гнев.
   Это был монастырь д'Эф, где Стивен впервые узнал, насколько порочной стала церковь его детства, монастырь, где он встретил и претерпел издевательства Десмонда Спендлава. Где его заставили расшифровать записи, возможно приговорившие мир к гибели.
   – Вильхуман, вер лиха. Вильхуман хемц, – проскрипел голос у него за спиной.
   «Добро пожаловать, предатель. Добро пожаловать домой».

ГЛАВА 4
ИСТОРИЯ РОЗЫ

   – Предполагается, что вы меня убьете? – спросила Энни, глядя на Элионор.
   Герцогиня Лойсская лениво улыбнулась в ответ.
   Энни почувствовала, как Нейл МекВрен, ехавший рядом, напрягся, словно струна лютни.
   «Она ждала, пока я не отослала Эспера, – подумала Энни. – Не то чтобы они с Винной могли что-то сделать против такой армии…»
   Она подняла было руку потереть ноющий лоб, но снова уронила ее. Не стоит выдавать свою слабость.
   Слишком многое произошло, и слишком быстро. Когда Энни встретилась на дороге с Элионор и ее людьми, в голове у нее все еще шумело от выпитого. Она испытала такое облегчение, увидев знакомое лицо, что не позволяла себе и подумать о том, что теперь представлялось очевидным.
   Что именно Элионор послала тех, кто на них напал.
   Элионор из дома Отважных всегда была для Энни загадкой, хотя и довольно приятной. Сестра отца, старше Роберта и Лезбет, она казалась Энни много моложе своего брата. Энни предполагала, что ей около тридцати.
   Семейные поездки в Гленчест всегда доставляли принцессе удовольствие; причем детям казалось, что взрослых они радуют больше, чем их самих, хотя какого рода эти радости, она начала понимать значительно позже.
   Это впечатление лишь усиливалось, пока она взрослела. Элионор всегда делала только то, что хотела. Хотя где-то у нее имелся муж, он постоянно отсутствовал, и все знали, что герцогиня держит при себе молодых любовников и постоянно меняет их. Мюриель, мать Энни, казалось, осуждала ее, что являлось еще одним доводом в пользу тети. Будучи великой сплетницей, Элионор тем не менее никогда не интересовалась политикой и даже не очень хорошо знала, что происходит в мире, помимо того, кто с кем спит.
   Теперь Энни внезапно и болезненно осознала, что совсем не знает свою тетку.
   – Убить тебя и похоронить в таком месте, где тело никто не найдет, – уточнила Элионор. – Так он распорядился. В ответ Роберт обещал, что моя жизнь в Гленчесте останется такой же, какой была до сих пор. – Она с тоской вздохнула. – Какая приятная мысль.
   – Но вы не собираетесь меня убивать… так ведь? – спросила Энни.
   Лазурные глаза Элионор обратились к ней.
   – Нет, – сказала она. – Конечно не собираюсь. Мой брат знает меня хуже, чем он думает, и это немного огорчительно.
   Ее лицо сделалось серьезнее, и она обвиняюще наставила на Энни палец.
   – Но тебе не следовало мне доверять, потому что я могла это сделать, – сказала Элионор. – Согласись, что раз твой дорогой дядюшка Роберт приказал тебя убить, то и ни один из прочих твоих родственников, за исключением матери, не надежен. Встав на твою сторону, я значительно усложняю себе жизнь, а возможно, и обрекаю себя на смерть. Непростой выбор, даже ради тебя, моя сладкая.
   – Но вы его сделали.
   Элионор кивнула.
   – После того, что произошло с Фастией и Элсени, да еще едва ли не в моей собственной гостиной, – нет, тебя я не отдам. Я любила Уильяма больше брата и сестры. Я не могла предать его единственную оставшуюся в живых дочь.
   – А вам не кажется, что дядя Роберт сошел с ума? – спросила Энни.
   – Я думаю, он родился безумным, – ответила герцогиня. – С близнецами такое бывает, знаешь ли. Лезбет получила все, что было хорошего в союзе ее родителей, а Роберту достались отбросы.
   Она перевела взгляд на Нейла.
   – Можете расслабиться, милый рыцарь. Повторю еще раз: я здесь, чтобы помочь Энни, а не затем, чтобы причинить ей вред. Если бы я желала ее смерти, я бы приказала ее убить задолго до того, как вы здесь появились, а потом воспользовалась бы вашей скорбью, чтобы сделать вас своим любовником. Или еще что-нибудь столь же порочное и восхитительное.
   – Ваши речи всегда проливаются бальзамом на душу, – ответил Нейл.
   Энни подумала, что этот вольный ответ подтверждает то, на что Элионор намекала чуть раньше: между сэром Нейлом и ее сестрой Фастией что-то было.
   На первый взгляд это казалось невозможным. Фастия, как и сэр Нейл, превыше всего ставила свой долг, порой это доходило до смешного. Можно было предположить, что они скорее укрепят это качество друг в друге, чем откажутся от него. Но Энни уже поняла, что в сердечных делах ничего не бывает просто. Нет, точнее, в них просто все, однако последствия бывают крайне причудливыми.
   В любом случае, у нее не было времени раздумывать над тем, что делала или чего не делала ее сестра с этим юным рыцарем. Ей хватало других, более серьезных забот.
   – Кстати, а от Лезбет что-нибудь слышно? – спросила Энни.
   – Нет, – ответила Элионор. – Ходят слухи, что ее предал жених, принц Чейсо из Сафнии, что он продал ее какому-то союзнику Ханзы, чтобы они могли шантажировать Уильяма. Именно по этой причине твой отец отправился на мыс Аэнах: что6ы вести переговоры о ее освобождении. Полагаю, только Роберт знает, что на самом деле там произошло.
   – То есть вы полагаете, дядя Роберт имеет какое-то отношение к смерти моего отца?
   – Разумеется, – сказала Элионор.
   – А Лезбет? Что, вы думаете, случилось с ней на самом деле?
   – Я не… – Голос Элионор на мгновение пресекся. – Я не думаю, что она еще жива.
   Энни несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь осознать услышанное.
   Снова пошел снег, так ненавистный ей. Энни казалось, будто внутри у нее что-то хрустнуло и сломалось. Что-то маленькое, но важное, и излечить это невозможно.
   – Вы и правда думаете, что дядя Роберт способен убить собственную сестру-близнеца? – наконец выговорила она. – Он любил ее больше всех на свете. Он в ней души не чаял. Едва с ума не сходил.
   – Ничто так легко не доводит до убийства, как настоящая любовь, – сказала Элионор. – Как я уже говорила, Роберт сделан не из лучшего теста.
   Энни открыла рот, чтобы возразить, но неожиданно поняла, что ей нечего сказать. Снег пошел сильнее, и кончик ее носа начал жестоко мерзнуть на холодном и сыром ветру.
   «Где я была все это время? – подумала она. – Почему я не замечала ничего, пока не повзрослела?»
   Впрочем, она знала ответ. Она скакала верхом и дразнила стражников, воровала вино и пила его в западной башне, ускользала из дому и целовалась с Родериком в Тенистом Эслене…
   Фастия пыталась объяснить ей. И мать. Подготовить ко всему этому.
   Мать.
   Неожиданно Энни вспомнила ее лицо, грустное и суровое, в ту ночь, когда Мюриель отослала ее в монастырь Святой Цер. Энни сказала, что ненавидит ее…
   Энни ощутила на щеках предательскую влагу. Сама того не замечая, она прослезилась.
   Стоило ей это заметить, как стало еще хуже, и из ее груди начали вырываться глухие рыдания. Она чувствовала себя страшно уязвимой, как в тот раз, когда ей пришлось остричь волосы, или как в детстве, когда ее застигли голой в зале.
   Как она может быть королевой? Как она вообще могла это представить? Она ничего не понимает, не в состоянии ничем управлять – даже собственные слезы льются вопреки ее воле. За последний год она твердо усвоила только одно: мир огромен и жесток, и ей не дано его постичь. А все остальное – иллюзия судьбы и могущества и предопределение, все, казавшееся настоящим несколько дней назад, – теперь выглядело глупостью, дурацким притворством, которое разгадали все, кроме нее.
   Энни вздрогнула, почувствовав тепло чьей-то руки на плече.
   Это была Остра, и в глазах у нее тоже стояли слезы. Остальные всадники отъехали немного в сторону, вероятно делая вид, что они не смотрят на ее страдания. Нейл держался сразу позади, но вне пределов слышимости шепота. Казио остался рядом с Элионор.
   – Я так рада, что ты жива, – сказала Энни подруге. – Я старалась не думать об этом, отвлекаться на другие вещи, но если бы ты умерла…
   – Ты бы продолжала, – закончила за нее Остра. – Потому что ты должна.
   – А я должна? – переспросила Энни.
   Она понимала, что цепляется к подруге и ведет себя гадко, но ей было все равно.
   – Да. Если бы ты могла видеть то, что я видела из леса, там, в Данмроге… Когда ты вышла, смелая, точно львица, и сказала тем убийцам, кто ты такая, – если бы ты это видела, ты бы не сомневалась в своем предназначении.
   – Тебя коснулись святые? – тихо спросила Энни. – Ты слышишь мои мысли?
   Остра покачала головой.
   – Я знаю тебя лучше всех на свете, Энни. Мне неизвестно точно о чем ты думаешь, но, как правило, я понимаю, куда стремятся твои мысли.
   – А ты все это знала? Про Роберта?
   Остра замешкалась.
   – Пожалуйста, – попросила Энни.
   – Есть вещи, о которых мы никогда не разговаривали, – неохотно сказала Остра. – Ты всегда делала вид, что я для тебя как сестра, и это было очень мило, но я никогда не забывала, не позволяла себе забыть правду.
   – Что ты моя служанка, – сказала Энни.
   – Да, – кивнув, подтвердила Остра. – Я знаю, ты меня любишь, но даже тебе пришлось признать истинное положение вещей.
   Энни кивнула.
   – Да, – прошептала она.
   – В Эслене, в замке, у слуг собственный мир. Он совсем рядом с вашим, под ним и вокруг, но он существует отдельно. Слуги знают очень много про твой мир, Энни, потому что им приходится выживать в нем, но ты почти ничего не знаешь про их.
   – Не забывай, что я тоже работала служанкой, – напомнила Энни. – В доме Филиалофии.
   Остра снисходительно улыбнулась.
   – Меньше двух девятидневий. Но, послушай, не узнала ли ты за это время что-нибудь, о чем и не подозревала хозяйка дома?
   Энни задумалась лишь на мгновение.
   – Я узнала, что ее муж флиртует с горничными, хотя, думаю, она об этом знала, а то и вовсе полагала нормальным, – ответила она. – А вот о чем она не знала, так это о его связи с ее подругой, дат Оспеллиной.
   – И ты узнала это только из наблюдений?
   – Да.
   – А другие слуги – они с тобой разговаривали?
   – Мало.
   – Правильно. Потому что ты была новенькая и к тому же иностранка. Они тебе не доверяли.
   – Полагаю, ты права, – сказала Энни.
   – Однако готова поспорить, хозяева дома не делали между вами этого различия. Для них ты была служанкой, и, пока ты выполняла свою работу, как и предполагалось, ты становилась невидимой, такой же частью дома, как окна и перила на лестницах. Они обратили на тебя внимание, только…
   – Когда я сделала что-то не так, – проговорила Энни, начинающая понимать, что имеет в виду Остра.
   Сколько в Эслене слуг? Сотни? Тысячи? Постоянно рядом, но, как правило, слишком незаметные, чтобы это беспокоило аристократов.
   – Продолжай, – попросила Энни. – Расскажи мне про слуг в Эслене. Какие-нибудь мелочи.
   Остра пожала плечами.
   – Тебе известно, что мальчишка с конюшни, которого зовут Гимлет, сын Демиль, швеи?
   – Нет.
   – Ты помнишь, о ком я говорю?
   – Гимлет? Разумеется.
   «Только я никогда не задумывалась, кто его мать».
   – Но при этом он не сын Армьера, мужа Демиль. Его настоящий отец – Каллен, с кухни. И поскольку жена Каллена, Хелен, крайне разозлилась, когда об этом узнала, Гимлету – кстати, его настоящее имя Амлет – не светит место в самом замке, потому что мать Хелен – Кабаниха, старая леди Голскафт…
   – …командует всеми слугами замка.
   Остра кивнула.
   – В свою очередь, она является незаконной дочерью покойного лорда Ретвесса и девушки из семьи лендвердов.
   – Иными словами, ты хочешь сказать, что слуги больше времени спят друг с другом, чем работают.
   – Когда черепаха всплывает, чтобы вдохнуть воздуха, ты видишь только кончик ее носа. Ты знаешь про слуг Эслена лишь то что они позволяют тебе узнать. А большая часть их жизни – интересы, страсти, связи, – все это держится в тайне.
   – Однако, похоже, ты знаешь довольно много.
   – Лишь столько, сколько нужно, чтобы понимать, чего я не знаю, – сказала Остра. – Я так близка с тобой, со мной обращаются, как с девочкой из благородной семьи. Поэтому мне не слишком доверяют – и не очень любят.
   – И какое все это имеет отношение к моему дяде Роберту?
   – Среди слуг ходят о нем довольно мрачные слухи. Говорят, в детстве он был невероятно, противоестественно жесток.
   – Противоестественно?
   – Одна из горничных, когда была девочкой… Она рассказывала, что принц Роберт заставил ее надеть платье Лезбет и потребовал, чтобы она отзывалась на это имя. А потом он…