Кларк Саймон. Затерявшиеся во времени

   – Но антисептическая мазь... – начал было Джад.
   – К чертям вашу мазь! Если нам придется проделать еще несколько скачков во времени, то у нас не останется живых, чтобы воспользоваться этой проклятущей мазью.
   И снова Сэм услышал отзвук стали и льда в голосе Карсвелла. Это человек, который всегда добивается своего.
   – Сворачивайте влево, – приказал Карсвелл. – Мы можем припарковать нашу машину вон там – у большого шатра. Там она привлечет меньше внимания, особенно если эти болваны считают нас частью гребаного цирка. Джад, снимите ваш золотой жилет. Нам не следует привлекать больше внимания, чем это необходимо.
   Когда Сэм нашел место машине на поле, где стояли грузовики и трейлеры, он заметил, что Карсвелл вынул что-то из кармана своего пиджака.
   – Черт! Карсвелл! Пистолет! Какого дьявола вы его таскаете с собой?
   – А вы как думаете? – Карсвелл вынул обойму из рукоятки автоматического пистолета. – Вряд ли для того, чтобы показывать ему виды 1946 года. – Он вложил обойму обратно. – Это, милый друг... это наша страховка. В отличие от вас я не собираюсь разводить на бобах с этим мужланом.
   Сэм обменялся взглядами с Джадом, пока они вылезали из машины. Да, с Карсвеллом можно хватить лиха. Вопрос лишь в том – произойдет ли это раньше, или позднее.

Глава 25

1

   Все трое пешком направились обратно в центр города. Хотя Сэм и плохо знал Кастертон, но уже успел заметить, что Кастертон 1999-го и 1978 годов резко отличался от версии 1946 года.
   Во-первых, он был куда меньше. На периферийных улицах ютилось множество разновысотных довольно обветшалых домов, соприкасавшихся боковыми стенами, – так называемых террас. Джад объяснил, что все их снесут в шестидесятых годах, чтобы на их месте построить супермаркет и гаражи. На улицах играли дети – с деревянными обручами, железными обручами, скакалками. На тротуарах попадались расчерченные мелками квадраты для игры в «классики» – одна из почти не изменившихся за долгие годы детских игр.
   Здания были мрачные, как бы присыпанные углем, хотя в 1999 году их кремовые песчаниковые стены будут отчищены до природного медово-золотистого цвета.
   Причина обилия копоти и грязи открылась, когда Сэм заметил большое облако дыма и пара, поднявшееся над крышами домов с хлюпающим звуком.
   – Ага! Век пара, – пробормотал Карсвелл. – А вы можете представить себе, что существуют столь сентиментальные люди, которые тоскуют по этим примитивным машинам?
   У Сэма саркастические ремарки Карсвелла вызывали обычно резкий внутренний отпор, но когда он увидел пыхтящий паровик, шумно выпускавший пары за станционным зданием, то должен был согласиться с этим замечанием. Машина была покрыта черной копотью, и только серебряные поршни, приводившие в движение колеса, казались относительно чистыми.
   Когда они шли вдоль рельсов, остатки несгоревшего пепла падали им на плечи с грязноватого неба. Карсвелл озабоченно цокал языком, сбрасывая пепел со своего белоснежного пиджака.
   – Я же сказал – грязные машины! Ну а теперь: как мы будем добираться до таинственного мистера Ролли?
   Он решительно шагал впереди, похожий на туриста, наполовину завороженного, наполовину раздраженного тем, что он наблюдает в неизвестном ему городе.
   Сэм заметил, что Джад, бросавший на Карсвелла косые взгляды, неодобрительно покачивает головой.
   Торговая часть города своей суетой больше всего напоминала муравейник. То была эпоха, когда мускульная сила была главным средством передвижения товаров на фабриках и в складах. Труд отличался дешевизной, а потому такие места прямо-таки кишели людьми. Городские звуки вообще-то были похожи на те, к которым они привыкли, – голоса, шум экипажей, собачий лай, даже музыка, раздававшаяся из машин. Главным отличием, по мнению Сэма, был свист. Все мужское население от мальчишек до стариков все время свистело, совершенно вне зависимости от того, куда они шли или что делали. Создавалось впечатление, что они соревнуются, кто свистнет громче и веселее.
   К тому времени, когда они достигли магазинов на Хай-стрит, у Сэма звенело в ушах. Джад остановился возле продавца вечерних газет, который оглушительно выкрикивал название своей газеты на всю улицу. В его устах оно звучало как «И-и по!», но Сэм прочел ее название на доске – «Ивнинг пост». Джад усмехнулся, и Сэм заметил в его глазах искорку интереса. «22 мая 1946 года». Газета с чипсами и рыбой ошиблась не так уж сильно.
   Возбуждение Джада явно росло. Он вышел на мостовую и, потирая подбородок, долго смотрел на часы городской башни.
   – Пять часов и пять минут, – сказал он задумчиво, с таким видом, будто решал в уме какое-то уравнение, которое и увлекало его, и почему-то пугало. – Знаешь, я, пожалуй, решусь! Я должен сделать...
   – Сделать что? – спросил Сэм, ничего не понимая.
   – В самом деле, о чем вы болтаете? – рявкнул Карсвелл. – Будем мы искать этого Ролли или что?
   – Да... да, конечно... – Джад казался растерянным. – Но есть одно дельце, которым я должен заняться сначала.
   – Угу! – произнес Карсвелл, глубоко втягивая воздух для того, чтобы погасить бушующий в его груди гнев. – Ладно, вы делайте свое дело, а я займусь Ролли.
   – Если найдете его, – вмешался Сэм, – то попросите прийти к машине. Мы встретимся с вами там, если не увидимся раньше.
   – Я-то его притащу, – усмехнулся Карсвелл и похлопал себя по карману, где лежал пистолет. – Я мастер по уговорам.
   – Господи Боже мой! – Джад был явно шокирован. Не пробуйте пугать его этой штукой! Возможно, он – единственный шанс, которым мы располагаем.
   Карсвелл усмехнулся, давая понять, что считает разговор оконченным.
   – Если мы не встретимся раньше, то рандеву назначается у машины в семь часов. – С этими словами он растворился в толпе горожан, торопившихся по своим делам.
   – Будь он проклят, – сказал себе под нос Джад. – Чтоб он провалился в тартарары!
   – Будем надеяться, что мы отыщем Ролли первыми. Конечно, если допустить, что он в городе.
   – Полагаю, нам следует помолиться, чтобы он оказался здесь.
   Сэм заметил, что Джад все время поглядывает на городские часы.
   – Ты что-то хотел сделать, – решился он. – Если хватит времени...
   – Времени-то хватит. Дело в том, что мне все это кажется ужасно странным и глупым. Правда, – тут он снова остановился, будто выверяя принятое решение, – правда, Сэм, в том, что моя мать жила в этом городе в 1946 году. Больше того, она прожила тут до 1947-го, когда вышла замуж за моего отца.
   – Ox! Ox, Джад! – Сэм уже догадывался, о чем пойдет речь дальше. – Разве это разумно – сейчас разыскивать твою мать? Я догадываюсь, что в 1946-м ты еще даже не родился, раз твои родители обвенчались только на следующий год.
   – Я появился на свет в 1948-м.
   – Ну и что ты ей скажешь? Нельзя же вломиться в дом и заявить: «Добрый день! Я твой еще не рожденный сын. Только что явился сюда из будущего, чтобы сказать тебе: „Приветик!“».
   – Нет, Сэм, нельзя. Но, видишь ли, мой отец умер от удара в 1990 году. Умер скоропостижно. Произошло это, когда он косил газон. Вскоре умерла и мать. Все время она проводила в гостиной, ожидая, что вот-вот присоединится к нему. За двенадцать месяцев она успела обзавестись раком... понимаешь, вот тут – внизу. За следующие два года она превратилась просто в ничто. В мучениях... – Он снова взглянул на часы. – Она умерла на Рождество 1993 года.
   – Я все понимаю, Джад. Такое вынести нелегко.
   – Это верно. Но самое плохое то, что я ни разу в жизни не сказал им, как глубоко люблю их обоих. И не поблагодарил за то, что они сделали для меня. Это просто чудовищно. Было непереносимо тяжело вспомнить в день похорон матери, что за всю свою взрослую жизнь я ни разу не сказал ей «я люблю тебя, мама». И отцу тоже не сказал. Ни разу. И не дал им понять, как благодарен за их жертвы...
   Внезапно Джад остановился. Его кадык ходил вверх и вниз.
   – Нет, ты посмотри на это! Грузовая платформа на конской тяге. А лошади-то широкие!
   Сэм понимал, что Джад не из тех, кто любит выставлять напоказ свои эмоции, и что резкая смена темы разговора, когда подвернулись широкие лошади, тащившие телегу, груженную пивными бочками, ему просто необходима.
   Джад наблюдал за уезжающей запряжкой с таким интересом, который должен был скрыть его стыд за внезапную вспышку эмоций. Сэм тихо сказал:
   – Конечно, Джад. И вовсе не плохо сказать «Привет!». – Он улыбнулся Джаду. – Скажешь, что ты просто кузен из Австралии или кто-то в этом роде, заскочивший на минутку.
   Джад ожил.
   – Это тут, рядом. Надо бы поторопиться.
   Заинтригованный Сэм следовал за ним. А Джад все поглядывал на часы городской башни. Почему он должен оказаться где-то в точно определенное время? Что же должно произойти в 5 часов 15 минут 22 мая 1946 года?
   – Твоя мать жила тут? – спросил Сэм, следуя за Джадом, который явно был озабочен доработкой каких-то деталей своего плана.
   – Нет, она жила в одном из небольших домиков поблизости от того места, где мы оставили свою машину.
   – А зачем же мы идем в этом направлении?
   Джад открыл альбом, который захватил с собою, и вручил Сэму черно-белую фотографию.
   Сэм узнал ее. Это была точно такая же фотография, которая висела в рамке на стене каюты Джада. Вероятно, он вынул ее оттуда, когда они собирались в город.
   Сэм на ходу продолжал рассматривать фото. Оно изображало молодую парочку, которая сидела верхом на мотоцикле. Оба весело улыбались в объектив камеры. Конечно, шлемов на них не было. На девушке, сидевшей сзади, были бриджи, твидовый жакет и шелковый шарф. Парень – обладатель широкой улыбки и сдвинутых на лоб мотоциклетных очков – носил кожаную куртку. В его семейном сходстве с Джадом сомнений не было.
   – Это мои родители в день своего обручения, – сказал Джад, ускоряя шаги. На улице кишмя кишели рабочие, возвращающиеся с фабрик домой. – Взгляни на оборот, Сэм.
   Сэм посмотрел на обратную сторону карточки. Карандашом там было написано:
   Джереми Кэмпбелл и Лиз Фретвелл (и еще Барни) в очень важный день 22мая 1946года.
   Дата говорила сама за себя.
   – Значит, они обручились сегодня? – У Сэма перехватило дыхание.
   – Точно.
   Сэм снова посмотрел на фото.
   – А Барни это кто?
   – Мотоцикл. Отец копил на него пять лет, даже когда был в армии и дрался с нацистами. Для него он был чем-то вроде Святого Грааля. Когда проходила очередная неделя, проведенная под пулями и разрывами снарядов, он говорил себе: «А теперь я еще на одну неделю ближе к покупке своего мотоцикла». Это была машина с объемом 500 кубических сантиметров, AJS, – своего рода «роллс-ройс» или «кадиллак» среди мотоциклов.
   – Наверняка он его очень любил!
   – Очень. Но кое-кого он любил еще больше. Отец продал машину, чтобы сыграть свадьбу.
   – И все же я не понимаю, куда мы направляемся.
   – А ты погляди на фото. Видишь нечто похожее на башню замка на заднем плане?
   – Вижу.
   – Тогда погляди на улицу. Что ты видишь?
   – Конечно! Тот же замок, что и на фото!
   – Это не настоящий замок. Это идиотство, относящееся к XIX веку. Его прозвали «Ладья», а построил его некий лорд Сент-Томас, фанатически увлекавшийся шахматами.
   – Но почему?
   – Почему сейчас? Почему мы бежим по улице в 5.25 дня?
   – Да.
   – Погляди на «Ладью», нет, на ту, что на фото. Там в стену вделаны часы. Посмотри, какое время они показывают?
   – Ровно половина шестого.
   Глаза Джада горели, когда он послал Сэму широкую лукавую улыбку.
   – Значит, у нас еще есть 5 минут до того, как я смогу сказать «приветик» моим родителям.
   Сэм ничего не ответил. Все могло пойти наперекосяк. Он хотел что-то сказать Джаду, но тот почти бежал по улице туда, где его родители сейчас наверняка позировали для фото. Да, Джад почти бежал, опустив голову, точно он был бык, готовый прорваться силой сквозь толпу рабочих, расходившихся по домам. Сэм понял: сейчас ничто в мире не может остановить этого человека.
   Вздохнув, он последовал за Джадом. Он полностью отдавал себе отчет в том, что ближайшие десять минут будут очень ответственным и даже опасным временем.

2

   Николь Вагнер открыла глаза. Над ней нависали ветви. Листья сверкали роскошной зеленью, ибо сквозь них прорывались золотые лучи солнца.
   Все казалось таким мирным, что она могла бы лежать тут все...
   О Боже!
   Неожиданно к ней вернулась память, и она рывком села. Сердце стучало так, будто хотело вырваться из грудной клетки на свободу, чтобы скрыться в лесу.
   Босток!
   – Леди, – сказал кто-то рядом совершенно спокойно. – Леди, если этот человек и есть Босток, то он мертв, как бараний окорок.
   Николь ошалело глядела на тело Бостока, лежавшее на спине, вытянувшись во всю длину. Выпавшие из живота внутренности валялись спутанной грудой прямо у него на ногах, похожие на выводок красных и белых змей.
   Только после этого она обратила внимание на человека, стоявшего около нее на коленях. Какое-то время она не могла сказать ни одного слова. Его прекрасное лицо, обрамленное длинными светлыми локонами, при желании можно было назвать ангельским. Одет он был в средневековый костюм. Коричневый плащ, темно-зеленые леггинсы в обтяжку, а под плащом – вишневого цвета туника.
   Мужчина смотрел на Николь, почти вплотную приблизив к ней свое ангельское лицо.
   – Какую странную одежду вы носите... Вы гимнастка?
   Николь тупо смотрела на него.
   – Гимнастка? Акробат? – продолжал он своим приятным голосом, который был нежен, как у родителя, разговаривающего со своим чадом. Он заглянул ей прямо в глаза. – Извините, вы, вероятно, еще не пришли в себя?
   – Конечно, не пришла. Ведь эта обезьяна хотела ее убить!
   – Тихо ты, демонова башка!
   Николь удивленно огляделась. Откуда взялся этот второй голос? Но если не считать Бостока, она находилась наедине с человеком, у которого было ангельское лицо.
   – Ароматические соли. Поднеси ей под нос ароматическую соль.
   Она снова испуганно огляделась. Второй голос, казалось, рождался непосредственно из воздуха. Больше того, голос был какой-то странный, каркающий. Такой голос мог принадлежать человеку, глотнувшему серной кислоты, которая и погубила ему голосовые связки. И еще в нем чувствовался сильный привкус говора кокни.
   – Я сказал, дай ей ароматическую соль, – снова заговорил голос. – Ей нужны ароматические соли. Ты что – не слышишь? Завесил, понимаешь, уши своими локончиками!
   – Нет у меня ароматических солей! Да и по-моему, эта леди уже чувствует себя хорошо. Ее щечки цветут как розы! Она проснулась.
   Хотя глаза говорившего все еще пристально изучали лицо Николь с трогательным вниманием, которое она находила удивительно симпатичным, но говорил он не с ней, а со своим невидимым собеседником.
   – Дай поглядеть, – раздался грубый голос кокни.
   – Нет.
   – Дай глянуть на нее!
   – Пока еще рано.
   – А если так, я поверну голову и тяпну тебя!
   – А, ладно...
   Блондин не сводил глаз с Николь.
   – Мне очень жаль, но я должен повиноваться приказам этой демоновой башки.
   – Демонова башка! Ха! – Голос кокни, звучал презрительно. – Да я такой же человек из плоти и крови, как и он!
   Мужчина встал и что-то развязал у себя под плащом. Испуганная Николь вскочила на ноги и попятилась.
   – Извините меня, леди. Пожалуйста, не пугайтесь того, что увидите.
   Николь не понимала, чего ей следовало ожидать. Она поглядела на живот молодого человека и обмерла. Туника винного цвета спустилась с его талии, обнажив живот почти до начала бедер.
   А затем она почти одновременно заметила две вещи. Во-первых, туника бугрилась почти над правым бедром, примерно там, где находится аппендикс. Большой округлый бугор, такой, будто мужчина прятал там что-то вроде миски.
   Во-вторых, Николь увидела полоску, как бы вырезанную из туники, так что образовалось нечто вроде диагональной прорези дюймов в шесть длиной и в два шириной, сквозь которую было видно тело.
   Николь было неловко, она чувствовала себя потрясенной, она не понимала, что именно хочет показать ей молодой человек. Она наклонила голову так, чтобы ее глаза оказались вровень с диагональной прорезью в тунике.
   И тут у нее перехватило дыхание: она поняла, что смотрит прямо в пару чьих-то глаз.
   И эти глаза, большие и карие, сидящие прямо в животе молодого человека, глядели на нее внимательно и с интересом.

3

   – Вот они! – От радости голос Джада даже охрип. – Вот они! – Он смотрел на Сэма, его лицо сияло, точно он стал свидетелем чуда. – Вот они, мои родители!
   Сэм ожидал, что Джад кинется вперед, дико крича им что-то, чем испугает их до полусмерти.
   Вместо этого Джад остановился примерно шагах в тридцати от молодых людей.
   Место, где все это происходило, находилось почти на окраине города. Дорога, она же улица, слегка поднималась в гору. На одной ее стороне стояли небольшие домики, принадлежавшие зажиточным горожанам. А на другой, более высокой, возвышался фальшивый замок «Ладья». Его часы сообщали, что через две минуты они пробьют половину шестого. Ярко светило солнце.
   Сэм глянул на поросшую зеленой травой обочину дороги. Там стоял мотоцикл – Сэм видел, что это та самая машина. Она стояла на своих опорах. Девушка в коричневом твидовом жакете и в шелковом шарфе стояла у стены замка и весело улыбалась. А парень в кожаной куртке фотографировал ее с помощью здоровенного ящика – фотокамеры. Хотя они были слишком далеко, чтобы разбирать отдельные слова, но Сэм слышал их радостный смех. Это были влюбленные. Никаких сомнений в этом не могло быть.
   – Джад, погоди, – сказал Сэм, но Джад уже шел туда. Он все еще находился на правой стороне улицы, и Сэм хорошо видел, с каким восторгом тот смотрит на молодую пару.
   Сэм шел за ним, чувствуя себя крайне нелепо. Вмешиваться он не хотел. Дело-то было исключительно личное.
   И снова он попытался понять, какую же шутку задумал Джад. А тот продолжал шагать вперед, явно держа свои эмоции в узде. Для постороннего наблюдателя он был просто прохожим, который заинтересовался странным фотоаппаратом.
   В этот момент отец Джада (вернее сказать – его будущий отец), сделав очередной снимок, оглянулся по сторонам. Он даже поднял свободную руку, желая привлечь внимание Джада. Потом показал на фотоаппарат, потом на девушку, которая теперь стояла возле мотоцикла, а напоследок ткнул себя в грудь.
   Сэм видел, как Джад легонько кивнул.
   Не стоит и думать о том, чтобы бежать к Джаду и отговаривать его. Он прекрасно знает, что делает. Сэм подумал об этом с чувством удовлетворения, которое ему самому показалось странным, но почему-то приятным. Наверное, такое чувство испытывает отец, который видит своего ребенка впервые едущим на двухколесном велосипеде. Сначала ему тревожно, он испытывает страх перед возможными несчастьями, ибо ребенок уже скрылся из виду, бешено работая педалями. А потом приходит ощущение гордости и радости, ибо сын или дочь возвращается без ушибов и переломанных ног и рук.
   Эта ситуация тоже требовала отличной балансировки, здесь тоже требовалось одержать победу над земным притяжением. Неверно выбранное слово могло вызвать смущение, а может быть, и хаос. Но Джад только улыбнулся, что-то сказал о камере, а потом и о мотоцикле.
   Теперь Сэм стоял на тротуаре, предоставив Джаду полную возможность наслаждаться интимностью встречи со своими родителями или, вернее, будущими родителями, так как они еле успели выйти из второго десятка.
   Сэм понимал: то, что он наблюдает, – почти чудо. Да, черт побери, это и есть самое настоящее чудо.
   Воспоминания множества людей о своих родителях часто окрашены темными тонами. Их отцы и матери уже согнулись под бременем лет, их тела сморщились и высохли на больничных койках.
   Джад уникум – это его последняя встреча с родителями, но он видит их в расцвете юности, когда у них впереди почти вся их взрослая жизнь.
   Сэм смотрел, как счастливая парочка садится на свой мотоцикл, как улыбаются они радостной улыбкой прямо в объектив, как Джад щелкает затвором. И в этот самый момент часы бьют половину шестого. И когда эхо удара замирает вдали, в груди Сэма что-то начинает шириться, что-то поднимается вверх по позвоночнику, что-то пробегает по волосам.
   Он глянул на фотографию, которую все еще продолжал держать в руке. Это было превосходное воспроизведение реальной сцены, только что развернувшейся перед его глазами.
   После того как отец Джада взял из рук сына свою камеру, он крепко пожал ему руку, и его лицо осветилось дружеской улыбкой. А несколько секунд спустя мотоцикл уже мчался по дороге.
   Джад смотрел им вслед, пока машина не скрылась из глаз. Даже когда звук ревущего мотоцикла растаял в воздухе и Сэм его больше не слышал, Джад все еще продолжал стоять на том же месте.

4

   – Николь! Где ты была? Ты видела Бостока? – Ли Бартон выкрикивал эти короткие фразы на бегу, пересекая автостоянку. За ним неслась Сьюзен в своем костюме Стана Лорела.
   – Я была там. – Николь кивнула в направлении леса.
   – Босток?
   – Да. Я видела Бостока. Он мертв.
   – Мертв?
   – Брюхо вспорото, глотка перерезана.
   – Как? Неужели ты...
   – Шпагой. Нет, это сделала не я... и не спрашивайте кто: это был неизвестный. Очень странный неизвестный.
   Она продолжала идти, пока не достигла автомата, торговавшего напитками возле Гостевого центра. Николь прицелилась и хорошенько стукнула его ногой. С выражением удовольствия на лице она услышала гулкий удар, а затем лязганье банки, упавшей в приемник.
   Банку она открыла тут же.
   Холодная. Благодарение Богу, ведь электричества здесь нет, а все энергетические кабели кончаются на границе этого крохотного кусочка земли 1999 года.
   Николь посмотрела на Ли и Сью, которые наблюдали за ней с выражением опасения, что она вот-вот взорвется, начнет кричать, а потом бросится в реку, чтобы утопиться, не вынеся выпавших на ее долю испытаний. Сама-то она внутренне была совершенно спокойна.
   «Возможно, это шок, – сказала она себе. – Ладно, если это шок, то он защищает меня от совершенно сюрреалистичных происшествий». Воспоминание о том, что произошло всего лишь десять минут назад, все еще было свежо в ее памяти. Каждый раз, как Николь прикрывала веки, она видела валяющегося на спине Бостока и лежащий на его ногах ком окровавленных внутренностей. Таким же ярким было и воспоминание о блондине в средневековом костюме и о дополнительной паре глаз, которые смотрели на нее из живота этого блондина.
   – Ну и клево! Это косточка для тебя, Сальвадор Дали!
   И она вспомнила юношу с ангельским лицом, так нежно поцеловавшего ей руку, прежде чем танцующей походкой скрыться в лесу.
   Захватив банку, Николь направилась в тень дуба, стоявшего почти на краю автомобильной стоянки. Она понимала в каком-то отстраненном это-меня-совсем-не-касается смысле, что Ли и Сью задают ей вопросы касательно того, как она себя чувствует и все ли о'кей?
   А ей нужно было только одно: посидеть как можно дольше в тени дуба, попивая холодный «Доктор Пеппер».
   (О нет, в нормальном состоянии Николь ненавидела этот «Доктор Пеппер». Она считала, что это отвратительный напиток, переслащенный, что от него у нее на зубах оседает какая-то пленка. «Но какого дьявола! – думала она. – Сейчас-то времена ненормальные! Или Бог, или дьявол спятили и переписали заново код реальности». И сейчас самое главное для нее то, что в руке у нее холодная банка. Так что все о'кей. Очень даже о'кей.)
   По дороге к дубу Николь все время поглядывала на опушку леса, как бы ожидая, что оттуда на нее сейчас же выпрыгнут какие-нибудь новые чудеса. Но какие могут быть чудеса после того, как она видела юношу с глазами на животе? Скачущие люди с козлиными ногами и копытами? Кентавры с лошадиными крупами и прекрасными мускулистыми торсами мужчин? А почему бы и не русалки, плещущиеся в реке и обдающие брызгами, летящими от ударов их рыбьих хвостов, людей, которые любуются на них с берега?
   Она знает: случиться может все что угодно. И не имеет значения, что все так сюрреалистично и зыбко. Она попала в мир чудес, видений и чудовищ. Это убеждение сидит в ней так же прочно, как пара глаз в животе...
   О какая хрень...
   Надо посидеть в тени. Сидеть долго, ощущая под собой знакомую прочность земли. Мир серый, он все кружится, кружится... И язык весь оброс шерстью...
   Она села и прислонилась спиной к стволу дуба. Но еще до этого она успела заметить, что из дерева торчит переднее колесо и руль велосипеда.
   Велосипед, решивший стать деревом?
   Дерево, захотевшее стать велосипедом?
   Черт с ними. Велосипед, сросшийся с деревом, это мелочь. С этим она справится. Это проще азбуки.
   Николь сделала большой глоток. Закрыла глаза и стала ждать, чтобы ее внутреннее "Я" нащупало устойчивую центральную точку.
   Тогда, быть может, когда она в следующий раз откроет глаза, мир перестанет казаться таким безумным.

5

   Когда Сэм вернулся снова в центр Кастертона, он просто глазам не поверил.
   – Что ж, ты только погляди на нашего приятеля мистера Карсвелла, – устало сказал ему Джад. – Разве это не образцовый английский джентльмен?
   Примерно на середине Хай-стрит, чуть отступя от линии прочих домов, находился старенький коттедж. В его небольшом палисадничке стояло с полдюжины столов, накрытых скатертями, которые чуть что не светились под лучами яркого солнца. К одному из деревьев в садике прикреплена доска: