Страница:
Его тесть, добродушно посмеиваясь, вручил Райану ключ от погреба, попросив принести парочку бутылок.
– А может, лучше прихватить сразу ящик-другой, – сказал он, широко улыбаясь. – А я пока прикажу кухарке соорудить тушеное мясо, сыр, ну и все прочее...
Часы пробили девять пятнадцать как раз в тот момент, когда Райан уже спустил в подвал свое полное тело и лестница ответила на это покорным треском.
Дверь наверху захлопнулась за Райаном. Толстенные доски, из которых она была сооружена, за двести с лишком лет пребывания в теплом и сухом воздухе кухни рассохлись. Свет кухонной лампы был отлично виден через эти щели, превратившиеся в золотистые вертикальные линии, тянувшиеся от притолоки до порога.
Райан достиг нижней ступеньки, и она так заскрипела, будто радовалась, что с нее наконец-то сняли тяжесть 17 стоунов[30]веса.
Вокруг Райана на полках лежали бутылки, тускло посверкивая в свете свечи.
Он остановился, чтобы оглядеться. Ему тут очень нравилось. Никогда в жизни он не чувствовал себя так хорошо. Наверху, слегка приглушенная расстоянием, уже шла веселая вечеринка, оттуда доносились звуки фортепиано и милый голосок Энид. У него была жена, которую он обожал и которая любила его. Летом у них должен был появиться первый ребенок. У него были друзья, чудный дом, вот эти замечательные бутылки, которыми его тесть так щедро делился с Райаном.
Он взял одну из бутылок, чтобы прочесть этикетку, и тут к нему вдруг пришло воспоминание о прошлом. Он вспомнил, как много лет назад покупал вино для Рождества. Только тогда бутылки не лежали, а стояли рядами, залитые сверкающим светом электрических ламп. С потолка неслись звуки музыки. А платил он за вино не солидными тяжелыми золотыми соверенами, а пластиковой кредитной карточкой.
Райан замер. Так его удивило это воспоминание.
И дело было всего в прошлом году.
Каких-нибудь двенадцать месяцев назад.
Нет, в такое поверить невозможно.
На какую-то секунду его мозг отступил назад. Он отказывался принять это воспоминание, признать его истиной. Да, конечно, это был сон, навеянный двумя стаканами портвейна и куском пахучего сыра «Стильтон».
С каждым уходящим днем Райану было всё легче верить, что он всегда жил в девятнадцатом веке, а жизнь в девяностых годах двадцатого была всего лишь галлюцинацией. Нет, его настоящая жизнь была здесь. С женой, которая родилась в 1835 году. Здесь у него было будущее: владелец самой богатой булочной Кастертона – его тесть, он передаст ему управление своим предприятием, когда уйдет на покой.
О'кей. А потому – долой воспоминания о том, как он сидит в амфитеатре прекрасным солнечным днем рядом с тремя коллегами:
Николь (куда она, кстати, девалась?), чьи золотые волосы рассыпаются по черному нейлоновому меху гориллы, Ли Бартон в костюме Дракулы, Сью – в костюме Стана Лорела. И он – Райан Кейт, – одетый Оливером Харди, со щеточкой усов и котелком.
Нет, это не было реальностью.
Нет, реальность – то, что находится вот здесь. Бутылка кларета в руках. Стекло. Прочное. Тяжелое. Вино рубинового цвета. Он даже пыли с бутылки не стер, только снял паутину да белые пятнышки известки.
Эту жизнь он любит.
Любит сильнее, чем может высказать.
Наверху кто-то с блеском сыграл последние такты рождественского гимна.
Райан учуял запах жарящейся колбасы. Старик обожает колбасу. Райан подумал, что миссис Гейнсборо наверняка попросила кухарку зажарить парочку колбас к ужину. Они чудесно подойдут к кларету.
Он тихонько напевал что-то под нос, наполняя деревянный ящик с отделениями для бутылок. Нормально сюда входили двенадцать бутылок, но, подумав, он уложил сверху – прямо на бутылочные горлышки – еще парочку бутылок мадеры. Потом, все еще продолжая напевать, направился к лестнице.
Когда Райан добрался до верхней ступеньки и стал с помощью ноги открывать захлопнувшуюся дверь, он весело крикнул:
– А ну берегитесь! Сам домовой – блюститель погреба грядет!
И тогда произошло нечто неожиданное.
Раздался вопль.
Ему показалось, что это была сама миссис Гейнсборо, которая сначала удивленно вскрикнула:
– Боже! Кто вы? Что вам надо?!
После чего и раздался тот душераздирающий вопль.
Покачав своей тяжелой головой, Райан попробовал открыть дверь, ведущую на кухню. Но она почему-то захлопнулась с гулким ударом. Деревянный ящик с вином, который он держал в руках, упал. Со звоном разбились бутылки.
Райан тоже покачнулся и наверняка скатился бы вниз, если бы не успел ухватиться рукой за металлические перила.
Теперь он нажал на дверь обеими руками.
– Эй! Что там у вас?
Дверь не поддавалась.
А потом пошли какие-то громкие удары. Бились тарелки. Зазвенел таз, грохнувшийся на каменный пол кухни.
– Эй! – вопил Райан, колотя в дверь кулаками. – Впустите меня!
Теперь он слышал крики и вопли.
Были и еще какие-то голоса – низкие, утробные, животные. Они прерывались дьявольским хохотом.
– Впустите же меня!
Он снова накинулся на дверь с кулаками.
Полная неудача. Она даже не дрогнула. Ни на дюйм, ни на полдюйма. Райан недоуменно таращился на дверь с полосками света, бегущими от притолоки до порога. Это через щели между досками просачивался свет кухонной лампы.
По всему телу Райана бежали ледяные мурашки. Он попытался приложить к щели глаз, надеясь увидеть хоть что-нибудь.
Отвратительная кислятина поднималась от желудка ко рту. Господи... Он знал: происходит нечто ужасное. Все летело куда-то в пропасть. Какие жуткие вопли... как будто... как будто...
...как будто людям, которых он так любит, режут глотки ножом.
– Впустите меня!
Сквозь щели он видел какое-то движение. Просто движение – ширина щели не позволяла видеть ничего, кроме мелькания света и тени. Щели так узки, что через них может пройти в лучшем случае игральная карта.
Кредитная карта!В мозгу сплошная каша, полная потеря ориентировки. Кредитная карта... и ничего больше!
Ее можно было бы туда просунуть...
Но... но...
Господи... Что же там происходит?
Каким-то внутренним зрением он видел, как кухарка мечется из стороны в сторону. Как будто отскакивает от резиновых стен. Это просто безумие.
Потом она останавливается на середине кухни, закрывает глаза руками и дико кричит.
Потом он увидел тещу, вбегающую в кухню. В руке у нее разделочный нож, как будто она собирается заколоть кого-то.
А еще через несколько секунд вбегает Энид. Он даже рот от удивления разинул.
Блузка Энид разорвана. Один рукав вообще оторван.
Волосы свисают в полном беспорядке.
Она исчезает, потом появляется снова, она бежит через кухню, выкрикивая его имя.
Райан закричал:
– Энид! Энид!
А потом всю кухню заполнили какие-то темные фигуры. Огромные. Почти медвежьи.
Крики стали еще громче.
Почему же меня не впускают?
Он снова колотит в дверь.
Но никто не обращает на него внимания.
Шум, царящий в доме, оглушает Райана.
Он снова приник к дверной щели.
Что-то большое, продолговатое, лежит у самой двери по другую сторону. Должно быть, это либо кухонный стол, либо кухонный шкаф, упавшие на пол и не дающие двери открыться.
Райан снова вскочил, снова прижал глаз к щели с такой силой, будто хотел просунуть сквозь нее все свое полное тело и оказаться там – по ту сторону двери.
Он должен помочь жене, вот единственная мысль, которая терзала его в эти мгновения.
Что там творят с ней?!
И в самом деле что, Райан? Его воображение уже ответило ему. Страшные образы заполнили мозг Райана.
– Впустите меня! – молил он.
Он видит человека, который тащит Энид.
Слышит, как она зовет его – Райана – на помощь.
А вот и миссис Гейнсборо, которая со своим ножом кидается на мужчину. Но ее уже поджидает еще один мужик.
С животным хохотом этот другой хватает ее за руки. Он швыряет ее через всю кухню прямо на кухонный стол, как будто она – всего лишь большой кусок мяса. А потом он начинает орудовать огромным разделочным ножом.
Райан сидел на верхней ступеньке лестницы, обхватив голову руками. Он все еще сидел там и тогда, когда увидел, как из-под двери начинает просачиваться красная жидкость, смешиваясь с лужицей разлитого вина.
Райан плотно зажмурил глаза, закрыл руками уши и стал медленно покачиваться взад и вперед. Взад и вперед.
Глава 41
1
2
3
4
5
– А может, лучше прихватить сразу ящик-другой, – сказал он, широко улыбаясь. – А я пока прикажу кухарке соорудить тушеное мясо, сыр, ну и все прочее...
Часы пробили девять пятнадцать как раз в тот момент, когда Райан уже спустил в подвал свое полное тело и лестница ответила на это покорным треском.
Дверь наверху захлопнулась за Райаном. Толстенные доски, из которых она была сооружена, за двести с лишком лет пребывания в теплом и сухом воздухе кухни рассохлись. Свет кухонной лампы был отлично виден через эти щели, превратившиеся в золотистые вертикальные линии, тянувшиеся от притолоки до порога.
Райан достиг нижней ступеньки, и она так заскрипела, будто радовалась, что с нее наконец-то сняли тяжесть 17 стоунов[30]веса.
Вокруг Райана на полках лежали бутылки, тускло посверкивая в свете свечи.
Он остановился, чтобы оглядеться. Ему тут очень нравилось. Никогда в жизни он не чувствовал себя так хорошо. Наверху, слегка приглушенная расстоянием, уже шла веселая вечеринка, оттуда доносились звуки фортепиано и милый голосок Энид. У него была жена, которую он обожал и которая любила его. Летом у них должен был появиться первый ребенок. У него были друзья, чудный дом, вот эти замечательные бутылки, которыми его тесть так щедро делился с Райаном.
Он взял одну из бутылок, чтобы прочесть этикетку, и тут к нему вдруг пришло воспоминание о прошлом. Он вспомнил, как много лет назад покупал вино для Рождества. Только тогда бутылки не лежали, а стояли рядами, залитые сверкающим светом электрических ламп. С потолка неслись звуки музыки. А платил он за вино не солидными тяжелыми золотыми соверенами, а пластиковой кредитной карточкой.
Райан замер. Так его удивило это воспоминание.
И дело было всего в прошлом году.
Каких-нибудь двенадцать месяцев назад.
Нет, в такое поверить невозможно.
На какую-то секунду его мозг отступил назад. Он отказывался принять это воспоминание, признать его истиной. Да, конечно, это был сон, навеянный двумя стаканами портвейна и куском пахучего сыра «Стильтон».
С каждым уходящим днем Райану было всё легче верить, что он всегда жил в девятнадцатом веке, а жизнь в девяностых годах двадцатого была всего лишь галлюцинацией. Нет, его настоящая жизнь была здесь. С женой, которая родилась в 1835 году. Здесь у него было будущее: владелец самой богатой булочной Кастертона – его тесть, он передаст ему управление своим предприятием, когда уйдет на покой.
О'кей. А потому – долой воспоминания о том, как он сидит в амфитеатре прекрасным солнечным днем рядом с тремя коллегами:
Николь (куда она, кстати, девалась?), чьи золотые волосы рассыпаются по черному нейлоновому меху гориллы, Ли Бартон в костюме Дракулы, Сью – в костюме Стана Лорела. И он – Райан Кейт, – одетый Оливером Харди, со щеточкой усов и котелком.
Нет, это не было реальностью.
Нет, реальность – то, что находится вот здесь. Бутылка кларета в руках. Стекло. Прочное. Тяжелое. Вино рубинового цвета. Он даже пыли с бутылки не стер, только снял паутину да белые пятнышки известки.
Эту жизнь он любит.
Любит сильнее, чем может высказать.
Наверху кто-то с блеском сыграл последние такты рождественского гимна.
Райан учуял запах жарящейся колбасы. Старик обожает колбасу. Райан подумал, что миссис Гейнсборо наверняка попросила кухарку зажарить парочку колбас к ужину. Они чудесно подойдут к кларету.
Он тихонько напевал что-то под нос, наполняя деревянный ящик с отделениями для бутылок. Нормально сюда входили двенадцать бутылок, но, подумав, он уложил сверху – прямо на бутылочные горлышки – еще парочку бутылок мадеры. Потом, все еще продолжая напевать, направился к лестнице.
Когда Райан добрался до верхней ступеньки и стал с помощью ноги открывать захлопнувшуюся дверь, он весело крикнул:
– А ну берегитесь! Сам домовой – блюститель погреба грядет!
И тогда произошло нечто неожиданное.
Раздался вопль.
Ему показалось, что это была сама миссис Гейнсборо, которая сначала удивленно вскрикнула:
– Боже! Кто вы? Что вам надо?!
После чего и раздался тот душераздирающий вопль.
Покачав своей тяжелой головой, Райан попробовал открыть дверь, ведущую на кухню. Но она почему-то захлопнулась с гулким ударом. Деревянный ящик с вином, который он держал в руках, упал. Со звоном разбились бутылки.
Райан тоже покачнулся и наверняка скатился бы вниз, если бы не успел ухватиться рукой за металлические перила.
Теперь он нажал на дверь обеими руками.
– Эй! Что там у вас?
Дверь не поддавалась.
А потом пошли какие-то громкие удары. Бились тарелки. Зазвенел таз, грохнувшийся на каменный пол кухни.
– Эй! – вопил Райан, колотя в дверь кулаками. – Впустите меня!
Теперь он слышал крики и вопли.
Были и еще какие-то голоса – низкие, утробные, животные. Они прерывались дьявольским хохотом.
– Впустите же меня!
Он снова накинулся на дверь с кулаками.
Полная неудача. Она даже не дрогнула. Ни на дюйм, ни на полдюйма. Райан недоуменно таращился на дверь с полосками света, бегущими от притолоки до порога. Это через щели между досками просачивался свет кухонной лампы.
По всему телу Райана бежали ледяные мурашки. Он попытался приложить к щели глаз, надеясь увидеть хоть что-нибудь.
Отвратительная кислятина поднималась от желудка ко рту. Господи... Он знал: происходит нечто ужасное. Все летело куда-то в пропасть. Какие жуткие вопли... как будто... как будто...
...как будто людям, которых он так любит, режут глотки ножом.
– Впустите меня!
Сквозь щели он видел какое-то движение. Просто движение – ширина щели не позволяла видеть ничего, кроме мелькания света и тени. Щели так узки, что через них может пройти в лучшем случае игральная карта.
Кредитная карта!В мозгу сплошная каша, полная потеря ориентировки. Кредитная карта... и ничего больше!
Ее можно было бы туда просунуть...
Но... но...
Господи... Что же там происходит?
Каким-то внутренним зрением он видел, как кухарка мечется из стороны в сторону. Как будто отскакивает от резиновых стен. Это просто безумие.
Потом она останавливается на середине кухни, закрывает глаза руками и дико кричит.
Потом он увидел тещу, вбегающую в кухню. В руке у нее разделочный нож, как будто она собирается заколоть кого-то.
А еще через несколько секунд вбегает Энид. Он даже рот от удивления разинул.
Блузка Энид разорвана. Один рукав вообще оторван.
Волосы свисают в полном беспорядке.
Она исчезает, потом появляется снова, она бежит через кухню, выкрикивая его имя.
Райан закричал:
– Энид! Энид!
А потом всю кухню заполнили какие-то темные фигуры. Огромные. Почти медвежьи.
Крики стали еще громче.
Почему же меня не впускают?
Он снова колотит в дверь.
Но никто не обращает на него внимания.
Шум, царящий в доме, оглушает Райана.
Он снова приник к дверной щели.
Что-то большое, продолговатое, лежит у самой двери по другую сторону. Должно быть, это либо кухонный стол, либо кухонный шкаф, упавшие на пол и не дающие двери открыться.
Райан снова вскочил, снова прижал глаз к щели с такой силой, будто хотел просунуть сквозь нее все свое полное тело и оказаться там – по ту сторону двери.
Он должен помочь жене, вот единственная мысль, которая терзала его в эти мгновения.
Что там творят с ней?!
И в самом деле что, Райан? Его воображение уже ответило ему. Страшные образы заполнили мозг Райана.
– Впустите меня! – молил он.
Он видит человека, который тащит Энид.
Слышит, как она зовет его – Райана – на помощь.
А вот и миссис Гейнсборо, которая со своим ножом кидается на мужчину. Но ее уже поджидает еще один мужик.
С животным хохотом этот другой хватает ее за руки. Он швыряет ее через всю кухню прямо на кухонный стол, как будто она – всего лишь большой кусок мяса. А потом он начинает орудовать огромным разделочным ножом.
Райан сидел на верхней ступеньке лестницы, обхватив голову руками. Он все еще сидел там и тогда, когда увидел, как из-под двери начинает просачиваться красная жидкость, смешиваясь с лужицей разлитого вина.
Райан плотно зажмурил глаза, закрыл руками уши и стал медленно покачиваться взад и вперед. Взад и вперед.
Глава 41
1
Что это треклятое животное делает на сцене?
В этот момент Ли Бартон еще и предположить не мог, что происходит нечто страшное.
Больше того, он считал, что все идет очень даже прекрасно. Он стоял на сцене в своем камзоле Арлекина из черных и белых ромбов, стоял залитый ослепительным светом газовых ламп, читая ту самую распрекрасную комическую поэму.
И публика не только смеялась.
Она ревела от хохота. Ли не мог видеть лиц, это верно, ведь нижние софиты слепили его, но он слышал, как они вопят все громче и громче. Они были в восторге. Он отчетливо рисовал себе, как они держатся за животы, как раскачиваются взад и вперед на своих стульях, как багровеют их рожи от такого громкого и такого продолжительного хохота. Больше того, их голоса с каждым мгновением становятся все более пронзительными.
Правда, возникла одна проблема. Идиотская пантомимная лошадь внезапно прогалопировала по сцене, да еще в самой середине его прекрасного монолога!
Это опять Гарри и Альберт валяют дурака! Должно быть, решили отомстить ему за то, что он вымазал внутренность костюма лошади синим сыром. Теперь она воняла так, что им приходится вылезать из нутра лошади, задыхаясь и хватая ртами свежий воздух.
Но Ли не позволит им сорвать свое выступление. Он ведь теперь настоящий профессионал. И он продолжал читать монолог, особо выделял самые смешные строки, которые были столь пикантны, что могли заставить покраснеть даже кочегара с корабля дальнего плавания.
А свои красноречивые жесты Ли сделает еще более экстравагантными.
И аудитория буквально вопила.
Бурая с белыми пятнами пантомимная лошадь снова возникла на сцене прямо перед лицом Ли, заставив его отступить на шаг.
Черт, эти двое дорого заплатят ему за попытку испортить его номер! В следующий раз он нальет клей прямо в ноги этой скотины, и Гарри с Альбертом придется просто выковыриваться из театрального костюма!
Публика заорала еще громче.
Какая-то фигура пробежала между передним рядом и оркестровой ямой. Ли услыхал бряцание цимбал, будто кто-то споткнулся о стойку с ударными инструментами.
И все равно он упорно продолжал свое дело.
Было похоже, что идиотское поведение пантомимной лошади передалось всей публике.
Зрители вопили. Вполне возможно, что они надрались до умопомрачения еще до того, как явились в театр. Ли, правда, ничего подобного никогда не видел, но...
– Эй!
Кто-то пробежал у Ли за спиной, сильно толкнув его. Ли пошатнулся, снова обрел равновесие и продолжал читать поэму. Он будет делать свое дело, пока эта идиотская поэма не кончится, что бы там ни произошло: пожар или наводнение. Асы мюзик-холльного искусства не покидают сцены – никогда и ни при каких обстоятельствах. Это-то он твердо усвоил. Как капитан тонущего корабля не покидает его, так и Ли будет стоять до конца.
Теперь у оркестровой ямы столпилось множество людей.
Но лампы слишком сильно слепили глаза, чтобы можно было разглядеть что-нибудь, кроме каких-то темных пятен. Может, парни устроили драку из-за девки?
«Черт с ними, пусть мордуют друг друга, – решил Ли. – Не позволю я, чтобы меня из-за них вышвырнули с работы».
И снова появилась эта проклятая пантомимная лошадь, но на этот раз Ли с изумлением отметил, что ее задние ноги почему-то тащились по полу, точно Альберт, игравший заднюю половину, упал без сознания. Или мертвецки пьян. Теперь Гарри выполнял работу за двоих. Голова лошади от усилий моталась из стороны в сторону, нижняя челюсть странно отвисла, а глаза в набитой ватой голове закатились и смотрели в потолок.
Все еще продолжая чтение, все еще выдавая свои экстравагантные жесты, напоминавшие работу мельничных крыльев. Ли изумленно смотрел, как передняя часть пантомимной лошади с усилием волочит свою заднюю половину через всю сцену.
Ли пригляделся. Потом присмотрелся еще внимательнее, но так ничего и не понял.
Нет, этого просто быть не могло!
Все еще продолжая декламировать, он изо всех сил пялился на заднюю часть лошади.
Из нее текла кровь.
«Но из пантомимной лошади кровь течь не может!» – сказал он себе, впервые сделав паузу на середине фразы.
Однако именно это и происходило!
Кровь текла из задней части... Больше того, коричнево-белый костюм лошади был разорван...
Нет!
Не разорван!
Он был разрублен!
Он был иссечен чем-то по диагонали – видимо, чертовски острым ножом.
Впервые голос Ли сорвался.
Вопли публики буквально глушили его.
Нет, но кому могла прийти в голову такая дурацкая мысль – убить пантомимную лошадь?
Бессмыслица какая-то!
Но Ли был так ослеплен театральными софитами, что за пределами сцены не видел ничего.
И в это мгновение прямо перед ним возникла огромная фигура. Она была одета во что-то, напоминавшее одежду викингов, а в руке держала огромный кривой нож, который в свете ламп вспыхивал, как неоновый. И снова Ли не сумел переработать информацию, поступавшую через его органы зрения в мозг.
В нем все еще продолжало жить убеждение, что кто-то разыгрывает перед ним специально подготовленную хитроумную хохму. Он думал, что перед ним Джек Шиллито – самый рослый член труппы, – одетый в костюм викинга, а нож – деревяшка, взятая в костюмерной.
К этому времени стихи уже высохли на устах Ли, и он, застыл как статуя, наблюдал, как викинг наносит лошади мощные удары своим чудовищным оружием. Передняя половина все еще пыталась удрать.
Удары ножа располосовали театральный костюм, как это делает повар, когда потрошит рыбу. Из задней части вывалились внутренности, иначе говоря, человек, сидевший в этой самой половине. Он покатился к ногам Ли.
Одного взгляда на лицо Альберта и на его выпученные глаза было довольно, чтобы понять – он мертв.
Тогда викинг кинулся к передней половине лошади, которая все еще пыталась бежать. Он перерезал ей горло, откуда на доски сцены посыпались клочья белой, как снег, капоковой ваты.
Викинг остановился в некотором недоумении, так как, вероятно, ждал потока крови.
Его смущение, однако, длилось недолго, нож снова сверкнул, и лезвие глубоко вошло в шею.
Челюсть лошади жевала воздух с каким-то хлюпающим звуком. Потом лезвие прошло еще глубже и там обнаружило тело Гарри. Лошадь дернулась и тяжело рухнула на сцену.
Викинг рванул к себе голову лошади, оторвал ее напрочь и обнажил голову самого Гарри.
Тот истошно завопил:
– Пожалуйста, не трогайте меня!.. Не трогайте... не смейте меня трогать!
Сверкнул нож.
– ...оставьте меня... Ox! – Крики Гарри прекратились также внезапно, как внезапно смолкает выключенное радио.
С мертвенно-белым лицом, с разноцветными ромбами, нарисованными вокруг глаз. Ли стоял в своем костюме Арлекина и глядел на тот хаос, который разверзся вокруг него.
Шок был так силен, что он даже не услышал голоса где-то в затылочной части черепа, который кричал ему:
– Беги! Беги!
Большой Джек Шиллито, все еще в своей длинной женской одежде, включавшей множество нижних юбок, оставшейся от уже сыгранной в пантомиме роли молодящейся дамы, вприпрыжку мчался через сцену. С помощью грима он изобразил на своем лице некую карикатуру на женщину – страстные ярко-красные губы, нарумяненные щеки, сверкающие в свете ламп наклеенные ресницы, толстые, как ноги паука. Теперь он мчался, задрав юбки до колен, сверкая оборками и кружевами панталон.
Он бежал отчаянно, ища место, где можно было бы скрыться от преследователей.
За ним гнались двое мужчин. У них был вид диких варваров. Они ржали как лошади, наслаждаясь погоней. Один из них помахивал огромным топором.
Джек, отпихивая ногами свои юбки, пытался перелезть через кровать, оставшуюся за кулисами от уже сыгранной пантомимы.
Продолжая дико хохотать, один из преследователей ударил Джека в челюсть, от чего тот плашмя рухнул на постель. Возбужденно сопя, дикарь упал на предполагаемую даму и принялся рыться в ее бесчисленных юбках и панталонах.
Ли медленно-медленно повернул голову. Ему казалось, что если он будет двигаться не спеша, то его не заметят те люди, которые сейчас убивали зрителей в зале и музыкантов в оркестровой яме. Он видел, как прямо перед ним какой-то человек пытается взобраться на сцену из оркестровой ямы. В одной руке он держал трубу, которая в свете софитов отливала желтой медью. Труба была вымазана кровью от мундштука до клапанов.
Человек хохотал так, будто был смертельно пьян. В другой руке он держал запятнанную кровью кувалду. На мгновение он остановился, чтобы прижать трубу к губам. Звук, который издала труба, был чудовищно фальшив, но он явно отражал триумф победы и дикое наслаждение убийствами.
Единственной общей чертой, которая роднила всех этих людей, была татуировка на верхней губе и на подбородке, состоявшая из синих полосок, которые говорили, что искусственные бороды эти люди предпочитают натуральным.
Ли снова мигнул. Мужчин с перерезанным горлом выкидывали из лож прямо на сцену. Женщин же тащили за волосы. Их чепчики волочились за ними на своих длинных лентах.
Дикарь перестал дудеть в трубу. Он повернулся, и его сверкающие медвежьи глаза уставились на Ли Бартона.
Тут Ли понял все. Он снова посмотрел на синюю татуировку нижней половины лица дикаря. Значит, вторжение все же состоялось. Синебородые пришли.
Шок парализовал мышцы Ли Бартона. Он не мог даже сдвинуться с места. И когда Синебородый отшвырнул трубу в сторону, а сам, радостно скалясь, стал медленно приближаться к нему, подымая свой молот для удара, Ли стоял как мраморная статуя.
В этот момент Ли Бартон еще и предположить не мог, что происходит нечто страшное.
Больше того, он считал, что все идет очень даже прекрасно. Он стоял на сцене в своем камзоле Арлекина из черных и белых ромбов, стоял залитый ослепительным светом газовых ламп, читая ту самую распрекрасную комическую поэму.
И публика не только смеялась.
Она ревела от хохота. Ли не мог видеть лиц, это верно, ведь нижние софиты слепили его, но он слышал, как они вопят все громче и громче. Они были в восторге. Он отчетливо рисовал себе, как они держатся за животы, как раскачиваются взад и вперед на своих стульях, как багровеют их рожи от такого громкого и такого продолжительного хохота. Больше того, их голоса с каждым мгновением становятся все более пронзительными.
Правда, возникла одна проблема. Идиотская пантомимная лошадь внезапно прогалопировала по сцене, да еще в самой середине его прекрасного монолога!
Это опять Гарри и Альберт валяют дурака! Должно быть, решили отомстить ему за то, что он вымазал внутренность костюма лошади синим сыром. Теперь она воняла так, что им приходится вылезать из нутра лошади, задыхаясь и хватая ртами свежий воздух.
Но Ли не позволит им сорвать свое выступление. Он ведь теперь настоящий профессионал. И он продолжал читать монолог, особо выделял самые смешные строки, которые были столь пикантны, что могли заставить покраснеть даже кочегара с корабля дальнего плавания.
А свои красноречивые жесты Ли сделает еще более экстравагантными.
И аудитория буквально вопила.
Бурая с белыми пятнами пантомимная лошадь снова возникла на сцене прямо перед лицом Ли, заставив его отступить на шаг.
Черт, эти двое дорого заплатят ему за попытку испортить его номер! В следующий раз он нальет клей прямо в ноги этой скотины, и Гарри с Альбертом придется просто выковыриваться из театрального костюма!
Публика заорала еще громче.
Какая-то фигура пробежала между передним рядом и оркестровой ямой. Ли услыхал бряцание цимбал, будто кто-то споткнулся о стойку с ударными инструментами.
И все равно он упорно продолжал свое дело.
Было похоже, что идиотское поведение пантомимной лошади передалось всей публике.
Зрители вопили. Вполне возможно, что они надрались до умопомрачения еще до того, как явились в театр. Ли, правда, ничего подобного никогда не видел, но...
– Эй!
Кто-то пробежал у Ли за спиной, сильно толкнув его. Ли пошатнулся, снова обрел равновесие и продолжал читать поэму. Он будет делать свое дело, пока эта идиотская поэма не кончится, что бы там ни произошло: пожар или наводнение. Асы мюзик-холльного искусства не покидают сцены – никогда и ни при каких обстоятельствах. Это-то он твердо усвоил. Как капитан тонущего корабля не покидает его, так и Ли будет стоять до конца.
Теперь у оркестровой ямы столпилось множество людей.
Но лампы слишком сильно слепили глаза, чтобы можно было разглядеть что-нибудь, кроме каких-то темных пятен. Может, парни устроили драку из-за девки?
«Черт с ними, пусть мордуют друг друга, – решил Ли. – Не позволю я, чтобы меня из-за них вышвырнули с работы».
И снова появилась эта проклятая пантомимная лошадь, но на этот раз Ли с изумлением отметил, что ее задние ноги почему-то тащились по полу, точно Альберт, игравший заднюю половину, упал без сознания. Или мертвецки пьян. Теперь Гарри выполнял работу за двоих. Голова лошади от усилий моталась из стороны в сторону, нижняя челюсть странно отвисла, а глаза в набитой ватой голове закатились и смотрели в потолок.
Все еще продолжая чтение, все еще выдавая свои экстравагантные жесты, напоминавшие работу мельничных крыльев. Ли изумленно смотрел, как передняя часть пантомимной лошади с усилием волочит свою заднюю половину через всю сцену.
Ли пригляделся. Потом присмотрелся еще внимательнее, но так ничего и не понял.
Нет, этого просто быть не могло!
Все еще продолжая декламировать, он изо всех сил пялился на заднюю часть лошади.
Из нее текла кровь.
«Но из пантомимной лошади кровь течь не может!» – сказал он себе, впервые сделав паузу на середине фразы.
Однако именно это и происходило!
Кровь текла из задней части... Больше того, коричнево-белый костюм лошади был разорван...
Нет!
Не разорван!
Он был разрублен!
Он был иссечен чем-то по диагонали – видимо, чертовски острым ножом.
Впервые голос Ли сорвался.
Вопли публики буквально глушили его.
Нет, но кому могла прийти в голову такая дурацкая мысль – убить пантомимную лошадь?
Бессмыслица какая-то!
Но Ли был так ослеплен театральными софитами, что за пределами сцены не видел ничего.
И в это мгновение прямо перед ним возникла огромная фигура. Она была одета во что-то, напоминавшее одежду викингов, а в руке держала огромный кривой нож, который в свете ламп вспыхивал, как неоновый. И снова Ли не сумел переработать информацию, поступавшую через его органы зрения в мозг.
В нем все еще продолжало жить убеждение, что кто-то разыгрывает перед ним специально подготовленную хитроумную хохму. Он думал, что перед ним Джек Шиллито – самый рослый член труппы, – одетый в костюм викинга, а нож – деревяшка, взятая в костюмерной.
К этому времени стихи уже высохли на устах Ли, и он, застыл как статуя, наблюдал, как викинг наносит лошади мощные удары своим чудовищным оружием. Передняя половина все еще пыталась удрать.
Удары ножа располосовали театральный костюм, как это делает повар, когда потрошит рыбу. Из задней части вывалились внутренности, иначе говоря, человек, сидевший в этой самой половине. Он покатился к ногам Ли.
Одного взгляда на лицо Альберта и на его выпученные глаза было довольно, чтобы понять – он мертв.
Тогда викинг кинулся к передней половине лошади, которая все еще пыталась бежать. Он перерезал ей горло, откуда на доски сцены посыпались клочья белой, как снег, капоковой ваты.
Викинг остановился в некотором недоумении, так как, вероятно, ждал потока крови.
Его смущение, однако, длилось недолго, нож снова сверкнул, и лезвие глубоко вошло в шею.
Челюсть лошади жевала воздух с каким-то хлюпающим звуком. Потом лезвие прошло еще глубже и там обнаружило тело Гарри. Лошадь дернулась и тяжело рухнула на сцену.
Викинг рванул к себе голову лошади, оторвал ее напрочь и обнажил голову самого Гарри.
Тот истошно завопил:
– Пожалуйста, не трогайте меня!.. Не трогайте... не смейте меня трогать!
Сверкнул нож.
– ...оставьте меня... Ox! – Крики Гарри прекратились также внезапно, как внезапно смолкает выключенное радио.
С мертвенно-белым лицом, с разноцветными ромбами, нарисованными вокруг глаз. Ли стоял в своем костюме Арлекина и глядел на тот хаос, который разверзся вокруг него.
Шок был так силен, что он даже не услышал голоса где-то в затылочной части черепа, который кричал ему:
– Беги! Беги!
Большой Джек Шиллито, все еще в своей длинной женской одежде, включавшей множество нижних юбок, оставшейся от уже сыгранной в пантомиме роли молодящейся дамы, вприпрыжку мчался через сцену. С помощью грима он изобразил на своем лице некую карикатуру на женщину – страстные ярко-красные губы, нарумяненные щеки, сверкающие в свете ламп наклеенные ресницы, толстые, как ноги паука. Теперь он мчался, задрав юбки до колен, сверкая оборками и кружевами панталон.
Он бежал отчаянно, ища место, где можно было бы скрыться от преследователей.
За ним гнались двое мужчин. У них был вид диких варваров. Они ржали как лошади, наслаждаясь погоней. Один из них помахивал огромным топором.
Джек, отпихивая ногами свои юбки, пытался перелезть через кровать, оставшуюся за кулисами от уже сыгранной пантомимы.
Продолжая дико хохотать, один из преследователей ударил Джека в челюсть, от чего тот плашмя рухнул на постель. Возбужденно сопя, дикарь упал на предполагаемую даму и принялся рыться в ее бесчисленных юбках и панталонах.
Ли медленно-медленно повернул голову. Ему казалось, что если он будет двигаться не спеша, то его не заметят те люди, которые сейчас убивали зрителей в зале и музыкантов в оркестровой яме. Он видел, как прямо перед ним какой-то человек пытается взобраться на сцену из оркестровой ямы. В одной руке он держал трубу, которая в свете софитов отливала желтой медью. Труба была вымазана кровью от мундштука до клапанов.
Человек хохотал так, будто был смертельно пьян. В другой руке он держал запятнанную кровью кувалду. На мгновение он остановился, чтобы прижать трубу к губам. Звук, который издала труба, был чудовищно фальшив, но он явно отражал триумф победы и дикое наслаждение убийствами.
Единственной общей чертой, которая роднила всех этих людей, была татуировка на верхней губе и на подбородке, состоявшая из синих полосок, которые говорили, что искусственные бороды эти люди предпочитают натуральным.
Ли снова мигнул. Мужчин с перерезанным горлом выкидывали из лож прямо на сцену. Женщин же тащили за волосы. Их чепчики волочились за ними на своих длинных лентах.
Дикарь перестал дудеть в трубу. Он повернулся, и его сверкающие медвежьи глаза уставились на Ли Бартона.
Тут Ли понял все. Он снова посмотрел на синюю татуировку нижней половины лица дикаря. Значит, вторжение все же состоялось. Синебородые пришли.
Шок парализовал мышцы Ли Бартона. Он не мог даже сдвинуться с места. И когда Синебородый отшвырнул трубу в сторону, а сам, радостно скалясь, стал медленно приближаться к нему, подымая свой молот для удара, Ли стоял как мраморная статуя.
2
– Почему мы стоим?
Джад поковырял лед на окошке кареты и выглянул наружу.
– Это перекресток у Баривуда. До города еще больше мили.
Сэм Бейкер откинул одеяло и встал, чтобы выглянуть в небольшое окошко, вделанное в дверь дилижанса.
– Держу пари, сугробы забили дорогу впереди?
– Надеюсь, вы ошибаетесь, – сказала одна из пассажирок. – Мой брат должен встретить нас на торговой площади ровно в десять.
Сэм высунулся в окошко, прищуривая глаза, так как снежинки их тут же запорошили. Он услышал, что наружные пассажиры о чем-то разговаривают очень тихими голосами.
И тут же понял: случилось что-то плохое.
– О Боже!
– Что случилось? – спросил Джад.
– Черт, – выругался Сэм. – Будет лучше, если ты увидишь сам.
Он открыл дверь и вылез в глубокий снег. Пейзаж был сюрреалистичен до предела.
Казалось, этой вьюжной ночью на небе расцвели розы.
Желтые, оранжевые, розовые, красные, темно-красные. Они качались над городом, который лежал совсем близко.
– О Господи, спаси и охрани нас, – еле выговорила еще одна пассажирка, выглядывая из окна. – Это же пожары, Мэри. Город весь горит.
Джад поковырял лед на окошке кареты и выглянул наружу.
– Это перекресток у Баривуда. До города еще больше мили.
Сэм Бейкер откинул одеяло и встал, чтобы выглянуть в небольшое окошко, вделанное в дверь дилижанса.
– Держу пари, сугробы забили дорогу впереди?
– Надеюсь, вы ошибаетесь, – сказала одна из пассажирок. – Мой брат должен встретить нас на торговой площади ровно в десять.
Сэм высунулся в окошко, прищуривая глаза, так как снежинки их тут же запорошили. Он услышал, что наружные пассажиры о чем-то разговаривают очень тихими голосами.
И тут же понял: случилось что-то плохое.
– О Боже!
– Что случилось? – спросил Джад.
– Черт, – выругался Сэм. – Будет лучше, если ты увидишь сам.
Он открыл дверь и вылез в глубокий снег. Пейзаж был сюрреалистичен до предела.
Казалось, этой вьюжной ночью на небе расцвели розы.
Желтые, оранжевые, розовые, красные, темно-красные. Они качались над городом, который лежал совсем близко.
– О Господи, спаси и охрани нас, – еле выговорила еще одна пассажирка, выглядывая из окна. – Это же пожары, Мэри. Город весь горит.
3
Бежать было некуда. Прятаться было негде. Столько-то Ли понимал.
Синебородый, который срывал с Джека Шиллито его пантомимные юбки и панталоны, дико разозлился, обнаружив под ними мужчину. Через несколько секунд Джек жутко закричал, вскочил, рухнул опять на постель и стал в агонии кататься по ней. Синебородый же ухмылялся, поглядывая на кровавый кусок, который он сжимал в кулаке. Он тут же отшвырнул его, сорвал с Джека белокурый парик и перерезал артисту горло.
А в это время Ли медленно отступал перед приближающимся к нему дикарем с кувалдой в руке.
Он почти перестал дышать. Только сердце колотилось так, будто хотело выскочить из грудной клетки наружу.
Все, что сейчас видел Ли, сводилось к молоту, который должен был обрушиться на его голову, расколов ее, как зрелую тыкву.
Он сделал еще один шаг.
И тут какой-то инстинкт заставил его взглянуть себе под ноги.
В ту же секунду в голове Ли мелькнуло воспоминание о совсем другой сцене из пантомимы.
Злой волшебник Альбазар смеется и дважды топает ногой. И тут же исчезает из глаз в облаке дыма со словами:
– Я отправляюсь в страну, куда смертные не посмеют за мной последовать.
Под ногами Ли находилась благословенная крышка люка. Он быстро дважды топнул по ней. Синебородый уже взмахнул своей кувалдой.
Вспышка яркого света. Белое облако дыма. Ли упал вниз с такой скоростью, что его сердце застряло где-то в глотке. В тускло освещенном подвале ориентироваться было трудно.
Старый Билли, ответственный за работу люка, остановился и поднес ко рту горлышко бутылки с джином. Он скривился.
– Эй, Арлекин... люк-то – он не про тебя... Он для гребаного волшебника, вон оно как! А что там наверху делается? Похоже на гребаный дурдом...
– Билли...
– Надрались как лягухи, мать их... а еще гребаное Рождество...
– Билли! – Ли схватил старика за лацканы пиджака и притянул к себе.
– Эй, ты это дело бросай, гребаный...
– Билли, слушай! Тебе надо отсюда выбираться!
– Брось, не трепись. Тоже небось надрался?
– Билли, они там всех подряд убивают. Тебе надо спрятаться.
Над их головами раздались мощные удары.
– Что в тебя трахнуло! Это ж пушки! Что случилось, Арлекин?
– Тебе надо найти, куда спрятаться. Нет, не здесь... Отсюда надо уходить. О Боже! Ищи, куда спрятаться, Билли. Нельзя дать себя убить.
– А ты куда, Арлекин?
– Мне надо к Гейнсборо. Там моя жена. Надо убедиться, что она жива.
Но в его мозгу уже зрело ужасное предположение.
Синебородый, который срывал с Джека Шиллито его пантомимные юбки и панталоны, дико разозлился, обнаружив под ними мужчину. Через несколько секунд Джек жутко закричал, вскочил, рухнул опять на постель и стал в агонии кататься по ней. Синебородый же ухмылялся, поглядывая на кровавый кусок, который он сжимал в кулаке. Он тут же отшвырнул его, сорвал с Джека белокурый парик и перерезал артисту горло.
А в это время Ли медленно отступал перед приближающимся к нему дикарем с кувалдой в руке.
Он почти перестал дышать. Только сердце колотилось так, будто хотело выскочить из грудной клетки наружу.
Все, что сейчас видел Ли, сводилось к молоту, который должен был обрушиться на его голову, расколов ее, как зрелую тыкву.
Он сделал еще один шаг.
И тут какой-то инстинкт заставил его взглянуть себе под ноги.
В ту же секунду в голове Ли мелькнуло воспоминание о совсем другой сцене из пантомимы.
Злой волшебник Альбазар смеется и дважды топает ногой. И тут же исчезает из глаз в облаке дыма со словами:
– Я отправляюсь в страну, куда смертные не посмеют за мной последовать.
Под ногами Ли находилась благословенная крышка люка. Он быстро дважды топнул по ней. Синебородый уже взмахнул своей кувалдой.
Вспышка яркого света. Белое облако дыма. Ли упал вниз с такой скоростью, что его сердце застряло где-то в глотке. В тускло освещенном подвале ориентироваться было трудно.
Старый Билли, ответственный за работу люка, остановился и поднес ко рту горлышко бутылки с джином. Он скривился.
– Эй, Арлекин... люк-то – он не про тебя... Он для гребаного волшебника, вон оно как! А что там наверху делается? Похоже на гребаный дурдом...
– Билли...
– Надрались как лягухи, мать их... а еще гребаное Рождество...
– Билли! – Ли схватил старика за лацканы пиджака и притянул к себе.
– Эй, ты это дело бросай, гребаный...
– Билли, слушай! Тебе надо отсюда выбираться!
– Брось, не трепись. Тоже небось надрался?
– Билли, они там всех подряд убивают. Тебе надо спрятаться.
Над их головами раздались мощные удары.
– Что в тебя трахнуло! Это ж пушки! Что случилось, Арлекин?
– Тебе надо найти, куда спрятаться. Нет, не здесь... Отсюда надо уходить. О Боже! Ищи, куда спрятаться, Билли. Нельзя дать себя убить.
– А ты куда, Арлекин?
– Мне надо к Гейнсборо. Там моя жена. Надо убедиться, что она жива.
Но в его мозгу уже зрело ужасное предположение.
4
– Куда же вы уходите? – крикнул кучер дилижанса. – Вы же свои мешки позабыли. Эй!
Сэм и Джад даже не ответили. Им не нужно было и сговариваться. Как только они увидели Кастертон в огне, им все стало ясно. Вторжение началось. Они знали: до города необходимо добраться как можно быстрее.
Сейчас, когда дорогу замело, карета могла двигаться только очень медленно. Пешком быстрее. Конечно, если снег не станет слишком глубоким. Крупные разлапистые снежинки так и валили с неба.
Сэм понимал, что бежать по такому снегу нельзя. Но зато можно спрямить дорогу через поля.
Впереди горел город, бросая желтые и оранжевые отблески на белый покров снега.
На большом расстоянии еще нельзя было оценить размеры ущерба, нанесенного вторжением Синебородых. Но воображение Сэма уже рисовало ему картины – столь же яркие, сколь и ужасные.
Сэм и Джад даже не ответили. Им не нужно было и сговариваться. Как только они увидели Кастертон в огне, им все стало ясно. Вторжение началось. Они знали: до города необходимо добраться как можно быстрее.
Сейчас, когда дорогу замело, карета могла двигаться только очень медленно. Пешком быстрее. Конечно, если снег не станет слишком глубоким. Крупные разлапистые снежинки так и валили с неба.
Сэм понимал, что бежать по такому снегу нельзя. Но зато можно спрямить дорогу через поля.
Впереди горел город, бросая желтые и оранжевые отблески на белый покров снега.
На большом расстоянии еще нельзя было оценить размеры ущерба, нанесенного вторжением Синебородых. Но воображение Сэма уже рисовало ему картины – столь же яркие, сколь и ужасные.
5
Ли понимал, что его могли убить уже раз десять, если не больше. Но к этому времени убийства уже уступили место грабежу. Синебородые грабили частные дома, магазины, обирали мертвецов, стаскивая с них обувь, одежду и драгоценности. Повсюду он видел этих варваров, очень целенаправленно обходивших заснеженные улицы города с охапками одежды или пищи в руках. Он встретил какого-то лохматого дикаря, который шел в его направлении, таща на плече половину коровьей туши. Ли издали сумел разобрать синюю татуировку на верхней губе, которая идентифицировала грабителя как Синебородого.
Но он разглядел и еще кое-что: что-то похожее на иглы ежа, торчавшие из припухлости под левым глазом.
Он вспомнил Николь Вагнер. Вспомнил, как они встретились в лесу. Только сейчас он вспоминал не ее четкое предупреждение насчет Синебородых, а те мышиные лапки, которые росли на ее шее. Каким-то образом она срослась с этим животным во время одного из прыжков сквозь время. И еще он вспомнил рассказ Сэма Бейкера о его встрече с Синебородым в 1944 году. И что у того на лице росли змеи. Может, и Николь теперь член этой банды убийц? Или она прячется в лесу, ведет жизнь отшельника, стыдясь вернуться в общество из-за тех ужасов, которые растут у нее на шее?
Все еще оглушенный, он брел по улицам города. Ответов на вопросы у него не было. Все, чего он сейчас хотел, это добраться до дома булочника, найти Сью и крепко прижать ее к груди.
Ли обошел мертвую лошадь, лежавшую в оглоблях перевернувшейся коляски, и пошел дальше, пробивая путь сквозь густой и липкий снег.
Ему казалось, что он ушел далеко-далеко, хотя и продолжал слышать вопли, плач, хохот, злые окрики – это Синебородые закрепляли свой успех.
Горящие дома окрашивали снег в дрожащие тона золотого и желтого цветов. В одном месте Ли увидел в оконном стекле свое отражение. Он остановился, чтобы взглянуть на себя. В этом горящем городе он выглядел странным и чужим. Вот он – высокий статный человек, одетый в обтягивающий камзол Арлекина с ромбовидным рисунком.
В старинных представлениях арлекинады – сотни лет назад – Арлекин был персонажем, невидимым для остальных актеров. Он двигался по сцене как невидимый проказливый дух. И вот он – Ли Бартон – играет Арлекина в маленьком городке, выжженном столь основательно, что небо над ним окрашено в розовый рассветный цвет. И он тоже чувствует себя невидимым.
Теперь армия варваров не обращала на него никакого внимания – ее интересовал лишь сбор дани. Оставшиеся в живых горожане тоже не видели Арлекина, поскольку метались по городу, как безумные. У многих лица были изуродованы побоями и даже ножевыми ранами. Некоторых скальпировали.
Но он разглядел и еще кое-что: что-то похожее на иглы ежа, торчавшие из припухлости под левым глазом.
Он вспомнил Николь Вагнер. Вспомнил, как они встретились в лесу. Только сейчас он вспоминал не ее четкое предупреждение насчет Синебородых, а те мышиные лапки, которые росли на ее шее. Каким-то образом она срослась с этим животным во время одного из прыжков сквозь время. И еще он вспомнил рассказ Сэма Бейкера о его встрече с Синебородым в 1944 году. И что у того на лице росли змеи. Может, и Николь теперь член этой банды убийц? Или она прячется в лесу, ведет жизнь отшельника, стыдясь вернуться в общество из-за тех ужасов, которые растут у нее на шее?
Все еще оглушенный, он брел по улицам города. Ответов на вопросы у него не было. Все, чего он сейчас хотел, это добраться до дома булочника, найти Сью и крепко прижать ее к груди.
Ли обошел мертвую лошадь, лежавшую в оглоблях перевернувшейся коляски, и пошел дальше, пробивая путь сквозь густой и липкий снег.
Ему казалось, что он ушел далеко-далеко, хотя и продолжал слышать вопли, плач, хохот, злые окрики – это Синебородые закрепляли свой успех.
Горящие дома окрашивали снег в дрожащие тона золотого и желтого цветов. В одном месте Ли увидел в оконном стекле свое отражение. Он остановился, чтобы взглянуть на себя. В этом горящем городе он выглядел странным и чужим. Вот он – высокий статный человек, одетый в обтягивающий камзол Арлекина с ромбовидным рисунком.
В старинных представлениях арлекинады – сотни лет назад – Арлекин был персонажем, невидимым для остальных актеров. Он двигался по сцене как невидимый проказливый дух. И вот он – Ли Бартон – играет Арлекина в маленьком городке, выжженном столь основательно, что небо над ним окрашено в розовый рассветный цвет. И он тоже чувствует себя невидимым.
Теперь армия варваров не обращала на него никакого внимания – ее интересовал лишь сбор дани. Оставшиеся в живых горожане тоже не видели Арлекина, поскольку метались по городу, как безумные. У многих лица были изуродованы побоями и даже ножевыми ранами. Некоторых скальпировали.