Страница:
Саймон Кларк
Затерявшиеся во времени
Посвящается Джанет за ее терпение, которого хватило бы на полдюжины святых, а также памяти разрушителей шаблонов, живших в прошлом, чьи взгляды способствовали созданию этой книги:
Роджеру Ролли (1300-1349)
Артуру Мечину (1863-1947)
Джеймсу Маршаллу Хендриксу (1940-1970)
Предисловие: несколько предваряющих побасенок о том о сем
Это книга о времени.
Но время – штука деликатная. Профессор Джон Уиллер из Принстонского университета характеризует время как «естественную силу, которая удерживает все на свете от того, чтобы это все не случилось одновременно». И хотя ученые до сих пор не могут выработать универсальную дефиницию для времени, большинство из них согласно с тем, что это улица с односторонним движением и вернуться по ней вспять невозможно.
Но разве вам никогда не приходило в голову взять, да и переделать Историю? Подумайте обо всех этих грандиозных событиях – войнах, кораблекрушениях, авариях самолетов, которые вы могли бы предотвратить одним коротким передвижением во времени и тем самым спасти сотни, тысячи и даже миллионы жизней.
Вообразите, например, что вы оказались в Саутгемптонс в тот памятный день 10 апреля 1912года, когда «Титаник» готовился отойти от пристани и отплыть в Нью-Йорк. Разве вы не стали бы предупреждать людей, уже поднимающихся на его палубу, что этот корабль обречен на гибель? Подобно многим, я перевоплощался в путешественника во времени и думал о том, что может случиться, если я начну бегать вдоль очереди пассажиров, оповещая их, что айсберг обязательно распорет «Титаник», как жестянку с сардинами.
Я, как и вы, в этом случае приходил к заключению, что очень скоро появились бы люди в белых халатах, которые увезли бы меня в такое местечко, где стены обиты войлоком, а обедать приходится деревянной ложкой.
И все же мне кажется, что при всем при том, при этом, очень многие люди охотно изменили бы кое-что в истории, если бы могли. Сколько раз каждый из нас жалел, что не может перевести стрелки часов назад и отговорить себя от какой-нибудь автомобильной поездки? Или от покупки каких-то акций? Дома? От поездки на отдых? Или даже от женитьбы на той женщине, на которой вы женаты сейчас?
Думаю, что, если бы нашлась тропинка, ведущая в прошлое, она сейчас была бы забита толпами людей, торопящимися изменить что-то в истории. Это вовсе не означает, что они кинулись бы туда убивать Гитлера, или советовать Джеймсу Дину ездить медленнее, или сообщать Бадди Холли, что вылет на самолете в определенную ночь 1959 года ему категорически противопоказан. Нет, они торопились бы в прошлое, чтобы предотвратить более личные напасти.
В самом деле, если вы оглянетесь на свою жизнь, то обнаружите в ней несколько критических точек, когда выбранный вами образ действий резко изменил течение всей вашей жизни. Интервью при приеме на работу, предложение руки и сердца, уверенность в том, что можно без всякого вреда высунуться еще немножко из окна собственной спальни, чтобы удалить пятнышко грязи на оконном стекле... Все эти моменты, изменившие кардинально ход вашей жизни, расположены как бы на лезвии ножа. Решений может быть несколько, и каждое из них может повернуть вашу жизнь в совершенно различные русла.
Дальше. Хотя сейчас все сходятся на том, что в настоящее время стрелки часов повернуть назад нельзя, но некоторые видные ученые полагают, что в течение ближайшей пары сотен лет путешествие во времени станет возможным. Они говорят о «червоточинах», о черных дырах, о туннельном эффекте квантовой механики, когда элементарная частица творит невозможное: движется быстрее света.
Это заставляет задуматься, не так ли? Мало не покажется, если нам хоть раз в жизни представится возможность перевести стрелки часов назад и устранить из нашей жизни какое-то ужасное происшествие! А выбирать будете сами! Я пишу это предисловие весной 1998 года, то есть спустя год с того дня, когда моя семилетняя дочка спрыгнула с садовой скамейки и сломала руку. Плохой перелом, который может потребовать хирургической операции или повлечь за собой очень длительную инвалидность, сказал доктор. К счастью, ни одно из этих мрачных предположений не оправдалось. Но ведь несколько недель после этого события я проклинал себя: «Ну зачем мне понадобилось досматривать этот идиотский фильм? Ведь если бы вышел и снял ее со скамейки несколькими минутами раньше...» К счастью, это была не такая уж большая трагедия, она не оставила во времени глубокой борозды. И все же... Если бы какой-нибудь путешественник во времени случайно пролетал сквозь 1998 год, я бы испытал огромное искушение оказаться в прошлом – ровно двенадцать месяцев назад. Я кинулся бы в парк, чтобы оказаться там раньше, нежели Эллен решит, что идея спрыгнуть с садовой скамейки сулит уйму удовольствия.
Конечно, я знаю, это невозможно. Как бы мне того ни хотелось Шишка чуть повыше локтя у моей девочки там, где ее косточка сломалась, как корень сельдерея, не исчезла. Она там останется навсегда.
Все равно – время штука деликатная. Эйнштейн уверяет, что чем быстрее вы летите, тем медленнее течет время. В семидесятых годах парочка яйцеголовых засунула атомные часы в ракету и доказала на практике верность этого предположения.
И не забывайте: есть ученые, утверждающие, что их последователи создадут первые машины времени в течение ближайших двухсот лет.
Прошу вас запомнить это, так как сейчас мы перейдем на совсем неизученную территорию. На моей книжной полке стоит парочка переплетенных в кожу томиков, которым уже стукнуло более двухсот лет. Они принадлежали моей покойной бабке Этель Скилтон. Впервые я увидел их еще ребенком, когда вдохновенно рылся в старинном жестяном сундучке. Сейчас мне кажется, что это было совсем недавно – ведь время шутит странные шутки не только с окружающим миром, но и с нашими мозгами. И когда я печатал эти вступительные строки, мне в голову пришла странная и заслуживающая обдумывания мысль. Я подумал, что если я могу листать сегодня эти книги двухсотлетней давности, то ведь может быть, что некто еще через двести лет будет сидеть и проглядывать мое предисловие к «Затерявшимся во времени»? Скажем, в 2200 году?
Я понимаю, что скатываюсь в бездну самых фантастических предположений, но все же не могу не думать: ведь есть шанс, что в 2200 году путешествия во времени станут реальностью. Люди будут путешествовать туда и обратно так, как мы еженедельно ездим в супермаркет и обратно домой. А хотелось бы знать, дорогой читатель из 2200 года, есть ли у вас супермаркеты? Наверное, есть, и тележка с хлипкими колесиками так же бессмертна, как Рождество и истинная любовь. Ну так я вот о чем говорю: пусть это предисловие будет посланием из нашего 1998 года в год 2200-й. Если вы читаете его уже после того, как я умер, и если корешок книги уже потрескался, а страницы выпадают, и если у вас есть доступ к машине времени, то я приглашаю вас навестить меня в субботу 11 апреля 1998 года в маленькой деревушке Хэмпул в Южном Йоркшире. К этому времени я подгоню свою красную машину к ручейку, который все еще струит свою чистую и прохладную воду. Буду ждать вас там с двух часов пополудни примерно минут десять после означенного часа.
Почему именно там? Очень просто. До сих пор герои моих романов всегда были мной выдуманы. А в этом романе отражена реальность, а самое любопытное – в нем действует Роджер Ролли, который действительно жил в Хэмпуле между1340-м и 1350 годами. Подросток-бунтарь, отшельник, мистик, писатель, он большую часть своего времена посвящал тому, что смело отправлялся туда, куда еще ничья нога не ступала. Читать его отчеты о путешествиях в собственную психику все еще интересно, даже в наше время они будоражат воображение.
Во всяком случае, дорогой мой читатель из 2200 года, если вы доберетесь до Хэмпула в этот назначенный апрельский денек, то вы меня, конечно, узнаете. Мой рост чуть выше среднего, волосы острижены до корней, как теперь говорят. Я ношу клеенчатую куртку и черные джинсы, буду болтаться у ручейка да посматривать на весьма обветшалый памятник Роджеру Ролли. А потом вернусь домой пить кофе и болтать с моей женой Джанет насчет моих экспериментов с путешествиями во времени и о том, что случилось во время моего короткого дежурства у ручья.
А ежели у вас нет собственной машины времени, то с радостью приму вас в виртуальном пространстве. Мой адрес в Интернете:
wvw.bbr-online.com/nailed
Что ж, я тут заболтался на тему о феномене времени дольше, чем хотел, а о самих «Затерявшихся во времени» так ничего еще и не сказал. Как и все мои книги, этот роман удивил меня не меньше, чем всех остальных читателей. Как всегда, я подумал в душе, что роман уже был где-то – или когда-то – написан, а я просто подвернулся к случаю и перенес его на бумагу.
Примерно двенадцать месяцев назад герои этой книги один за другим вошли в мою жизнь и стали столь реальными, что принялись конкурировать с моей семьей в борьбе за мое время и даже за священное время, отведенное для пеших прогулок.
В заключение хочу поблагодарить вас за самый драгоценный дар – ваше время. И прошу открыть первую страницу этой странной истории, которая меня то завораживала, то пугала, выползая из закоулков моего мозга или просто используя меня как живую антенну. Но так или иначе, леди и джентльмены, история уже началась, и ее первая страница лежит лишь в долях секунды от вас...
Саймон Кларк. Донкастер, Йоркшир, 1998 г.
Но время – штука деликатная. Профессор Джон Уиллер из Принстонского университета характеризует время как «естественную силу, которая удерживает все на свете от того, чтобы это все не случилось одновременно». И хотя ученые до сих пор не могут выработать универсальную дефиницию для времени, большинство из них согласно с тем, что это улица с односторонним движением и вернуться по ней вспять невозможно.
Но разве вам никогда не приходило в голову взять, да и переделать Историю? Подумайте обо всех этих грандиозных событиях – войнах, кораблекрушениях, авариях самолетов, которые вы могли бы предотвратить одним коротким передвижением во времени и тем самым спасти сотни, тысячи и даже миллионы жизней.
Вообразите, например, что вы оказались в Саутгемптонс в тот памятный день 10 апреля 1912года, когда «Титаник» готовился отойти от пристани и отплыть в Нью-Йорк. Разве вы не стали бы предупреждать людей, уже поднимающихся на его палубу, что этот корабль обречен на гибель? Подобно многим, я перевоплощался в путешественника во времени и думал о том, что может случиться, если я начну бегать вдоль очереди пассажиров, оповещая их, что айсберг обязательно распорет «Титаник», как жестянку с сардинами.
Я, как и вы, в этом случае приходил к заключению, что очень скоро появились бы люди в белых халатах, которые увезли бы меня в такое местечко, где стены обиты войлоком, а обедать приходится деревянной ложкой.
И все же мне кажется, что при всем при том, при этом, очень многие люди охотно изменили бы кое-что в истории, если бы могли. Сколько раз каждый из нас жалел, что не может перевести стрелки часов назад и отговорить себя от какой-нибудь автомобильной поездки? Или от покупки каких-то акций? Дома? От поездки на отдых? Или даже от женитьбы на той женщине, на которой вы женаты сейчас?
Думаю, что, если бы нашлась тропинка, ведущая в прошлое, она сейчас была бы забита толпами людей, торопящимися изменить что-то в истории. Это вовсе не означает, что они кинулись бы туда убивать Гитлера, или советовать Джеймсу Дину ездить медленнее, или сообщать Бадди Холли, что вылет на самолете в определенную ночь 1959 года ему категорически противопоказан. Нет, они торопились бы в прошлое, чтобы предотвратить более личные напасти.
В самом деле, если вы оглянетесь на свою жизнь, то обнаружите в ней несколько критических точек, когда выбранный вами образ действий резко изменил течение всей вашей жизни. Интервью при приеме на работу, предложение руки и сердца, уверенность в том, что можно без всякого вреда высунуться еще немножко из окна собственной спальни, чтобы удалить пятнышко грязи на оконном стекле... Все эти моменты, изменившие кардинально ход вашей жизни, расположены как бы на лезвии ножа. Решений может быть несколько, и каждое из них может повернуть вашу жизнь в совершенно различные русла.
Дальше. Хотя сейчас все сходятся на том, что в настоящее время стрелки часов повернуть назад нельзя, но некоторые видные ученые полагают, что в течение ближайшей пары сотен лет путешествие во времени станет возможным. Они говорят о «червоточинах», о черных дырах, о туннельном эффекте квантовой механики, когда элементарная частица творит невозможное: движется быстрее света.
Это заставляет задуматься, не так ли? Мало не покажется, если нам хоть раз в жизни представится возможность перевести стрелки часов назад и устранить из нашей жизни какое-то ужасное происшествие! А выбирать будете сами! Я пишу это предисловие весной 1998 года, то есть спустя год с того дня, когда моя семилетняя дочка спрыгнула с садовой скамейки и сломала руку. Плохой перелом, который может потребовать хирургической операции или повлечь за собой очень длительную инвалидность, сказал доктор. К счастью, ни одно из этих мрачных предположений не оправдалось. Но ведь несколько недель после этого события я проклинал себя: «Ну зачем мне понадобилось досматривать этот идиотский фильм? Ведь если бы вышел и снял ее со скамейки несколькими минутами раньше...» К счастью, это была не такая уж большая трагедия, она не оставила во времени глубокой борозды. И все же... Если бы какой-нибудь путешественник во времени случайно пролетал сквозь 1998 год, я бы испытал огромное искушение оказаться в прошлом – ровно двенадцать месяцев назад. Я кинулся бы в парк, чтобы оказаться там раньше, нежели Эллен решит, что идея спрыгнуть с садовой скамейки сулит уйму удовольствия.
Конечно, я знаю, это невозможно. Как бы мне того ни хотелось Шишка чуть повыше локтя у моей девочки там, где ее косточка сломалась, как корень сельдерея, не исчезла. Она там останется навсегда.
Все равно – время штука деликатная. Эйнштейн уверяет, что чем быстрее вы летите, тем медленнее течет время. В семидесятых годах парочка яйцеголовых засунула атомные часы в ракету и доказала на практике верность этого предположения.
И не забывайте: есть ученые, утверждающие, что их последователи создадут первые машины времени в течение ближайших двухсот лет.
Прошу вас запомнить это, так как сейчас мы перейдем на совсем неизученную территорию. На моей книжной полке стоит парочка переплетенных в кожу томиков, которым уже стукнуло более двухсот лет. Они принадлежали моей покойной бабке Этель Скилтон. Впервые я увидел их еще ребенком, когда вдохновенно рылся в старинном жестяном сундучке. Сейчас мне кажется, что это было совсем недавно – ведь время шутит странные шутки не только с окружающим миром, но и с нашими мозгами. И когда я печатал эти вступительные строки, мне в голову пришла странная и заслуживающая обдумывания мысль. Я подумал, что если я могу листать сегодня эти книги двухсотлетней давности, то ведь может быть, что некто еще через двести лет будет сидеть и проглядывать мое предисловие к «Затерявшимся во времени»? Скажем, в 2200 году?
Я понимаю, что скатываюсь в бездну самых фантастических предположений, но все же не могу не думать: ведь есть шанс, что в 2200 году путешествия во времени станут реальностью. Люди будут путешествовать туда и обратно так, как мы еженедельно ездим в супермаркет и обратно домой. А хотелось бы знать, дорогой читатель из 2200 года, есть ли у вас супермаркеты? Наверное, есть, и тележка с хлипкими колесиками так же бессмертна, как Рождество и истинная любовь. Ну так я вот о чем говорю: пусть это предисловие будет посланием из нашего 1998 года в год 2200-й. Если вы читаете его уже после того, как я умер, и если корешок книги уже потрескался, а страницы выпадают, и если у вас есть доступ к машине времени, то я приглашаю вас навестить меня в субботу 11 апреля 1998 года в маленькой деревушке Хэмпул в Южном Йоркшире. К этому времени я подгоню свою красную машину к ручейку, который все еще струит свою чистую и прохладную воду. Буду ждать вас там с двух часов пополудни примерно минут десять после означенного часа.
Почему именно там? Очень просто. До сих пор герои моих романов всегда были мной выдуманы. А в этом романе отражена реальность, а самое любопытное – в нем действует Роджер Ролли, который действительно жил в Хэмпуле между1340-м и 1350 годами. Подросток-бунтарь, отшельник, мистик, писатель, он большую часть своего времена посвящал тому, что смело отправлялся туда, куда еще ничья нога не ступала. Читать его отчеты о путешествиях в собственную психику все еще интересно, даже в наше время они будоражат воображение.
Во всяком случае, дорогой мой читатель из 2200 года, если вы доберетесь до Хэмпула в этот назначенный апрельский денек, то вы меня, конечно, узнаете. Мой рост чуть выше среднего, волосы острижены до корней, как теперь говорят. Я ношу клеенчатую куртку и черные джинсы, буду болтаться у ручейка да посматривать на весьма обветшалый памятник Роджеру Ролли. А потом вернусь домой пить кофе и болтать с моей женой Джанет насчет моих экспериментов с путешествиями во времени и о том, что случилось во время моего короткого дежурства у ручья.
А ежели у вас нет собственной машины времени, то с радостью приму вас в виртуальном пространстве. Мой адрес в Интернете:
wvw.bbr-online.com/nailed
Что ж, я тут заболтался на тему о феномене времени дольше, чем хотел, а о самих «Затерявшихся во времени» так ничего еще и не сказал. Как и все мои книги, этот роман удивил меня не меньше, чем всех остальных читателей. Как всегда, я подумал в душе, что роман уже был где-то – или когда-то – написан, а я просто подвернулся к случаю и перенес его на бумагу.
Примерно двенадцать месяцев назад герои этой книги один за другим вошли в мою жизнь и стали столь реальными, что принялись конкурировать с моей семьей в борьбе за мое время и даже за священное время, отведенное для пеших прогулок.
В заключение хочу поблагодарить вас за самый драгоценный дар – ваше время. И прошу открыть первую страницу этой странной истории, которая меня то завораживала, то пугала, выползая из закоулков моего мозга или просто используя меня как живую антенну. Но так или иначе, леди и джентльмены, история уже началась, и ее первая страница лежит лишь в долях секунды от вас...
Саймон Кларк. Донкастер, Йоркшир, 1998 г.
Глава 1
1
Четверг выдался просто удивительный. Такой, что он по любым стандартам заслуживал того, чтобы остаться в памяти навсегда.
Это был день разделенных секретов.
День, когда открывались сокровенные тайны.
День обретения новых ощущений:
курения табака,
распития теннессийского виски «Джек Дэниэлс»,
разглядывания «Плейбоя»,
поедания зажаренной на костре курицы,
и майонеза (в него окуналось мясо),
и шоколадно-фруктового торта с целой квартой свежих сливок.
День долго ожидаемой покупки патронов для ружья Тони Уортца.
Наконец, это был день хрустящей пятидесятидолларовой бумажки.
Она-то и была истинным катализатором для всего остального, что сделало этот день таким замечательным.
А вермонтское солнце светило с безоблачного неба, заливая всю эту чертовски живописную картину своим жарким сверкающим светом.
Трое двенадцатилетних парнишек притаились в пышной кроне высокой груши, сидя на сооруженной там платформе, сколоченной из крепких хороших досок. Этими тремя были Сэм Бейкер из Нью-Йорка и вермонтские ребятишки Джулс Макмагон и Тони Уортц. Вермонтцы тут и родились – в маленьком поселке, расположенном на расстоянии броска камнем от шоссе 91, поселке, где есть уютная церковь с белым шпилем и зеленая общественная площадь.
Тони Уортц, босоногий и беззаботный, носил красную клетчатую рубаху навыпуск, дополняя ее соломенной шляпой, чьи широкие поля изрядно пообтрепались и бахромой свисали ему на глаза. Он курил трубку, сделанную из початка кукурузы, и одновременно поглаживал ствол лежавшего на коленях ружья. Выглядел он точной копией Гекльберри Финна, то есть таким, каким тот представляется читателям, что не ускользнуло от внимания Сэма Бейкера.
В отличие от деревенщины Тони Джулс Макмагон придерживался образа городского щеголя с его непременными джинсами «Левис», пижонской тенниской, солнцезащитными очками и старыми спортивными туфлями, говорившими скорее о разгильдяйстве, нежели о нехватке средств.
Сэм Бейкер, как всегда, чувствовал себя в одежде, которую ему выбирала мать, несколько неуютно. Так, будто она была с чужого плеча. Даже в свои двенадцать лет он понимал, что одежда должна соответствовать психологии человека так же, как она подходит ему по размерам. В своих желтых, военного покроя, брюках и рубашке, на которой были изображены тропические джунгли, Сэм чувствовал себя слишком крупным, неуклюжим и уж никак не раскованным.
Тем не менее он сидел рядом с двумя остальными, привалившись к стволу груши, вытянув перед собой ноги и приняв самый независимый вид, какой только было возможно. Все трое сидели или лениво лежали на досках платформы, устроенной на ветвях груши в двадцати футах над покрытой мягкой зеленой травой землей сада. Вокруг них были разбросаны различные предметы, купленные на ту хрустящую новенькую пятидесятидолларовую бумажку, которую само Провидение бросило им сегодня прямо под ноги. Курица, теперь уже обглоданная до костей, но все еще привлекавшая внимание пары тихонько жужжащих мух. Коробки с патронами и сигаретами. Журнал, раскрытый на середине. Всякие сладости, после которых следовало облизывать пальцы.
Экая дивная житуха, лениво размышлял Сэм, поднося к губам бутылку виски (он только смочил губы, пить не стал – ему вовсе не хотелось расставаться со съеденной курицей, тортом и сливками). Передав бутылку Тони, он небрежно затянулся сигаретой, упиваясь греховным, бушующим в его жилах наслаждением всем происходящим.
Больше всего его радовало чувство товарищества, связывающее его с новыми приятелями. А еще ему просто нравилось сидеть с ними вот так – ничего не делая, болтая о том о сем, прихлебывая виски, в то время как взгляд скользит по очаровательному ландшафту, занимающему дюжину или даже больше акров, где растут яблони и груши, увешанные сочными плодами. Сад был разбит на пологом склоне, незаметно спускавшемся к реке Коннектикут, сверкавшей подобно шоссе расплавленным серебром под жарким полуденным солнцем. На синем бездонном небе виднелась только одна тучка, выбрасывавшая в стороны свои черные лапы, что делало ее похожей на призрак спиральной галактики. Но солнце пока светило ярко и ровно.
– Парни, а не попрыскает ли нас дождичком? – сказал Тони Уортц, стараясь получше имитировать тональность эдакого старика-сидящего-на-качалке-на-крылечке-собственного-домика.
– Точно, – согласились Джулс и Сэм.
– Тогда давайте, понимаешь, попользуемся солнышком, парни. – Тони задумчиво затянулся своей кукурузной трубкой, одновременно приглядываясь к тому, как Сэм тянется за новой сигаретой. – Уж не впервые ли ты закуриваешь сигарету, сынок? – Слово «сигареты» он произносил раздельно: «си-гар-реты».
– Не-а, – отозвался Сэм, имитируя протяжное произношение южан. – Начал дымить, когда нашей скамеечке для ног до колена не дорос.
– А ты не знаешь, как действует никотин, когда попадает тебе в кровь? Он тебя, понимаешь, садит, как червяка на крючок. И ты уж никогда с него не сорвешься, сечешь? Мы тут, в наших краях, значит, зовем его старым дьявольским отродьем, никотин-то. – Тони растягивал это слово так, будто между слогами лежало не меньше мили. Тягучий южный говорок вовсе не походил на его природный новоанглийский акцент.
– И не забывай про выпивку, слышь, парень. Она войдет в тебя так, что уж ничто эту сучку обратно не выгонит, – добавил Джулс, тоже пользуясь анекдотичным южным акцентом, напоминавшим скорее о дядюшке Томе, собирающем хлопок, нежели о настоящих южных джентльменах. – Пепел к пеплу, пыль к пыли, но, ежели выпивка тебя не проберет, остается только баба.
Все захохотали. Тони спустил одну ногу с платформы. Теперь для всего мира он был Гекльберри Финном, курящим свою трубку, пока мутные воды Миссисипи омывают ему пальцы босых ног.
Сэм чувствовал, что в этот замечательный день он должен быть честен со своими друзьями, должен открыть им все секреты и маленькие тайны, должен излить им свою душу, исповедаться, и все, что он им откроет, будет выслушано этими двумя со взрослым пониманием. Может, это и есть показатель зрелости, подумал он. Если так, то быть взрослым ему по душе.
Он перебросил сигарету из правой руки в левую и вытянул правую вперед, растопырив пальцы.
Тони лениво протянул:
– Обжег пальцы сигаретой, сынок?
– Хотите взглянуть на кое-что непривычно-неприличное? – спросил Сэм, уже не прибегая к южному говору.
– Вижу твою руку, парень. Но ничего неприличного. – Тони пальцем сдвинул шляпу назад.
– Неужели ничего не замечаешь? Ничего странного?
– Только ожоги, вызванные трением в связи с излишней перегрузкой.
Тони и Джулс чуть не задохнулись от пьяного хихиканья. От их смеха платформа закачалась, пустая банка кока-колы покатилась и упала вниз на дерн, устилавший землю в двадцати футах под ними.
– Нет, – усмехнулся Сэм. – Моя кисть. Неужели она кажется вам нормальной?
– Давай намекни.
– Смотрите, у меня пять пальцев.
Оба опять захихикали. Тони снял шляпу и стал ею обмахиваться.
– У нас у всех по пять пальцев, сынок. Может, перестанешь лакать это пойло, а?
– Нет, у вас нет пяти пальцев. – Улыбка Сэма стала еще шире. – У вас на руке четыре пальца и один большой. А у меня, смотрите, пять пальцев.
– Господи! Дай-ка глянуть! – Тони и Джулс встали на колени, чтобы получше видеть.
– Как это случилось, черт побери? – спросил Джулс. Он так удивился, что даже снял свои солнцезащитные очки, желая видеть более отчетливо.
– Я родился с пятью пальцами и одним большим на каждой руке. Стало быть, их всего было двенадцать для ровного счета.
– И что же случилось с большими?
– Мне сделали операцию. Родители не хотели, чтоб я, когда вырасту, выглядел бы мутантом.
– Во дела!
– Этот шрам, он от отрубленного большого, что ли? – спросил Тони, показывая на овальное пятно вблизи от запястья Сэма.
– Именно. И ты можешь нащупать там под кожей кость. Попробуй. – Оба осторожно и почтительно дотронулись до шрама маскирующего бугорок кости. – Там остался сустав. Чувствуешь, как он ходит вверх и вниз? Я все еще могу им двигать под кожей.
– Хм... Действительно неприлично! – воскликнул Джулс с довольной улыбкой. – Слушай, дай мне еще разок взглянуть на этот большой. – Все трое принялись снова изучать руку Сэма.
– Ну, теперь нагляделись, а? У пальцев по два сустава, у больших – один. Вот этот палец, что играет у меня роль большого, имеет два сустава.
– И, следовательно, это палец! – кричит Тони, который тоже уже давно отказался от южного говора. – Они отдали тебе твои большие, чтобы хранить в формалине или еще где-нибудь?
– Нет, я ведь сказал, что был грудным, когда они мне их оттяпали.
Джулс снова укрепил очки на переносице, а затем почти молитвенным жестом поднял бутылку виски к небесам.
– Надо всем выпить за здоровье парня, у которого пять пальцев на руке. Мы все пьем за мутанта!
– Все пьем за мутанта! – заорал Тони и потянулся за бутылкой. Теперь была его очередь.
Потом они выпили за здоровье голых девиц из журнала, потом за груши на дереве, потом за что-то еще.
– Выпьем вон за ту тучу! – Тони махнул бутылкой в сторону облака, которое медленно разворачивало над ними свою спираль. – Да не вознамерится она писать на наш праздник во веки веков!
– Да не написает она никогда на наш праздник! – эхом отозвались остальные. Когда Джулс сделал свой глоток, он вдруг вспомнил еще о чем-то.
– Послушайте, мы ж забыли купить мятные лепешки! Мой родитель тут же обнаружит в моем дыхании запах пойла.
– Нет. Ни в коем случае, – ответил с кривоватой улыбкой Тони.
– А почему нет?
– А потому что его запах будет заглушен запахом табака.
– Точно! Мой родитель за это с меня еще одну шкуру спустит! – Джулс вынул сигарету изо рта, с осуждением поглядел на нее, а потом снова сунул в рот. – Какого черта! Почищу зубы, как только доберусь до дома. Слушайте, – сказал он, садясь, – а вы в субботу пойдете на ярмарку?
Тони еще крепче сжал трубку зубами.
– Внеси меня в список.
– Сэм?
– Еще бы! Если удастся... О черт! Нет, я не смогу.
– Почему же нет? Знаешь, какая там шикарная карусель?
Сэм почувствовал, как холодным камнем разочарование тяжело залегло в животе.
– В субботу я уезжаю домой. Вот ведь блин! А я и думать забыл.
– Обратно в Нью-Йорк? – недоверчиво спросил Тони. – Не может быть. До начала школы еще две недели.
– Знаю. Но мой родитель прилетает из Майами, и я должен последние две недели каникул провести с ним. Вот дерьмовщина какая!
– Ничего. Ты ж с радостью избавишься от этой деревенской глуши. – Тони глотнул из бутылки. – Обратно к Большому Яблоку,[1]значит? Бьюсь об заклад, приятно, должно быть, побродить по его греховным улицам?
– Ага, – без всякого энтузиазма отозвался Сэм. – Еще бы, о'кей.
По правде говоря, он вовсе не шастал по этим грязным, пахнущим злом местам. Для большинства ребят Нью-Йорка этот город был распроклятущей тюрьмой. Если ты не в школе, то торчишь дома в закрытой на замки и засовы квартире. В его районе выходить на улицу после наступления темноты было нельзя. Ночью эта территория принадлежала уличным бандам, сутенерам, торговцам наркотиками и любой дебильной заднице с пистолетом в руках.
Нет, будь оно все проклято, нет! Пусть они все сдохнут! Пусть сдохнут со своими звонками и свистками, сливающимися в один оглушительный вой сирен! Он хочет остаться здесь – среди этих холмов, этих полей и этих лесов Вермонта! Он хочет остаться с друзьями, такими открытыми, честными и беззаботными. Сквозь ветви груши, сквозь небывалый урожай сочных плодов он видел белый деревянный дом, где он живет сейчас с теткой и дядей. Здесь можно оставлять окна открытыми для притока свежего воздуха. Здесь нет необходимости в запорах, в сигнальных системах и в электронных системах слежения, которые должны останавливать мерзавцев, жаждущих перерезать вам горло бритвой, пока вы мирно спите в вашей постели. Здесь можно жить, не слыша постоянного жужжания кондиционеров. Здесь не надо дышать воздухом Большого Яблока, напоенным автомобильной вонью и ужасом. Будь оно все проклято! Здесь дивное место, и он его полюбил.
– О-ох! – Тони искоса глянул на небо. – А по виду эта черная Берта все же собирается писать на наш праздник.
Крупная капля дождя хлопнулась на журнал, оставив влажное пятно на голом животе Джины Ла Туше – белокурой секс-бомбы из Арканзаса. (Манжеты у нее явно не подходили к воротнику, как справедливо отметил Тони Уортц.)
– Ты спасай леди, Джулс, – сказал Тони, складывая журнал, – а я уволоку пойло. Сэмми, дружище, хватай сигареты. Найдется у тебя местечко, чтобы спрятать их от тетки?
– Нет проблем, – ответил Сэм, но в это время еще одна крупная капля шлепнулась на коробку патронов.
– А вот этим детишкам никак не следует мокнуть, – шепнул Тони, снимая шляпу. Он быстро сложил в нее коробки с боеприпасами, а затем прикрыл их полиэтиленовым пакетом. – Вот и все, парни! Куда бы нам теперь податься?
Сэм раскрыл рот, чтобы ответить. Однако он не уверен, что хоть одно слово успело слететь с его губ. Он даже не уверен, что помнит произошедшее в течение следующих двух-трех минут. Потому что именно тогда его вселенная – пространство, время и вообще все сущее – вывернулась наизнанку в одной-единственной ослепительной вспышке бело-голубого света.
Это был день разделенных секретов.
День, когда открывались сокровенные тайны.
День обретения новых ощущений:
курения табака,
распития теннессийского виски «Джек Дэниэлс»,
разглядывания «Плейбоя»,
поедания зажаренной на костре курицы,
и майонеза (в него окуналось мясо),
и шоколадно-фруктового торта с целой квартой свежих сливок.
День долго ожидаемой покупки патронов для ружья Тони Уортца.
Наконец, это был день хрустящей пятидесятидолларовой бумажки.
Она-то и была истинным катализатором для всего остального, что сделало этот день таким замечательным.
А вермонтское солнце светило с безоблачного неба, заливая всю эту чертовски живописную картину своим жарким сверкающим светом.
Трое двенадцатилетних парнишек притаились в пышной кроне высокой груши, сидя на сооруженной там платформе, сколоченной из крепких хороших досок. Этими тремя были Сэм Бейкер из Нью-Йорка и вермонтские ребятишки Джулс Макмагон и Тони Уортц. Вермонтцы тут и родились – в маленьком поселке, расположенном на расстоянии броска камнем от шоссе 91, поселке, где есть уютная церковь с белым шпилем и зеленая общественная площадь.
Тони Уортц, босоногий и беззаботный, носил красную клетчатую рубаху навыпуск, дополняя ее соломенной шляпой, чьи широкие поля изрядно пообтрепались и бахромой свисали ему на глаза. Он курил трубку, сделанную из початка кукурузы, и одновременно поглаживал ствол лежавшего на коленях ружья. Выглядел он точной копией Гекльберри Финна, то есть таким, каким тот представляется читателям, что не ускользнуло от внимания Сэма Бейкера.
В отличие от деревенщины Тони Джулс Макмагон придерживался образа городского щеголя с его непременными джинсами «Левис», пижонской тенниской, солнцезащитными очками и старыми спортивными туфлями, говорившими скорее о разгильдяйстве, нежели о нехватке средств.
Сэм Бейкер, как всегда, чувствовал себя в одежде, которую ему выбирала мать, несколько неуютно. Так, будто она была с чужого плеча. Даже в свои двенадцать лет он понимал, что одежда должна соответствовать психологии человека так же, как она подходит ему по размерам. В своих желтых, военного покроя, брюках и рубашке, на которой были изображены тропические джунгли, Сэм чувствовал себя слишком крупным, неуклюжим и уж никак не раскованным.
Тем не менее он сидел рядом с двумя остальными, привалившись к стволу груши, вытянув перед собой ноги и приняв самый независимый вид, какой только было возможно. Все трое сидели или лениво лежали на досках платформы, устроенной на ветвях груши в двадцати футах над покрытой мягкой зеленой травой землей сада. Вокруг них были разбросаны различные предметы, купленные на ту хрустящую новенькую пятидесятидолларовую бумажку, которую само Провидение бросило им сегодня прямо под ноги. Курица, теперь уже обглоданная до костей, но все еще привлекавшая внимание пары тихонько жужжащих мух. Коробки с патронами и сигаретами. Журнал, раскрытый на середине. Всякие сладости, после которых следовало облизывать пальцы.
Экая дивная житуха, лениво размышлял Сэм, поднося к губам бутылку виски (он только смочил губы, пить не стал – ему вовсе не хотелось расставаться со съеденной курицей, тортом и сливками). Передав бутылку Тони, он небрежно затянулся сигаретой, упиваясь греховным, бушующим в его жилах наслаждением всем происходящим.
Больше всего его радовало чувство товарищества, связывающее его с новыми приятелями. А еще ему просто нравилось сидеть с ними вот так – ничего не делая, болтая о том о сем, прихлебывая виски, в то время как взгляд скользит по очаровательному ландшафту, занимающему дюжину или даже больше акров, где растут яблони и груши, увешанные сочными плодами. Сад был разбит на пологом склоне, незаметно спускавшемся к реке Коннектикут, сверкавшей подобно шоссе расплавленным серебром под жарким полуденным солнцем. На синем бездонном небе виднелась только одна тучка, выбрасывавшая в стороны свои черные лапы, что делало ее похожей на призрак спиральной галактики. Но солнце пока светило ярко и ровно.
– Парни, а не попрыскает ли нас дождичком? – сказал Тони Уортц, стараясь получше имитировать тональность эдакого старика-сидящего-на-качалке-на-крылечке-собственного-домика.
– Точно, – согласились Джулс и Сэм.
– Тогда давайте, понимаешь, попользуемся солнышком, парни. – Тони задумчиво затянулся своей кукурузной трубкой, одновременно приглядываясь к тому, как Сэм тянется за новой сигаретой. – Уж не впервые ли ты закуриваешь сигарету, сынок? – Слово «сигареты» он произносил раздельно: «си-гар-реты».
– Не-а, – отозвался Сэм, имитируя протяжное произношение южан. – Начал дымить, когда нашей скамеечке для ног до колена не дорос.
– А ты не знаешь, как действует никотин, когда попадает тебе в кровь? Он тебя, понимаешь, садит, как червяка на крючок. И ты уж никогда с него не сорвешься, сечешь? Мы тут, в наших краях, значит, зовем его старым дьявольским отродьем, никотин-то. – Тони растягивал это слово так, будто между слогами лежало не меньше мили. Тягучий южный говорок вовсе не походил на его природный новоанглийский акцент.
– И не забывай про выпивку, слышь, парень. Она войдет в тебя так, что уж ничто эту сучку обратно не выгонит, – добавил Джулс, тоже пользуясь анекдотичным южным акцентом, напоминавшим скорее о дядюшке Томе, собирающем хлопок, нежели о настоящих южных джентльменах. – Пепел к пеплу, пыль к пыли, но, ежели выпивка тебя не проберет, остается только баба.
Все захохотали. Тони спустил одну ногу с платформы. Теперь для всего мира он был Гекльберри Финном, курящим свою трубку, пока мутные воды Миссисипи омывают ему пальцы босых ног.
Сэм чувствовал, что в этот замечательный день он должен быть честен со своими друзьями, должен открыть им все секреты и маленькие тайны, должен излить им свою душу, исповедаться, и все, что он им откроет, будет выслушано этими двумя со взрослым пониманием. Может, это и есть показатель зрелости, подумал он. Если так, то быть взрослым ему по душе.
Он перебросил сигарету из правой руки в левую и вытянул правую вперед, растопырив пальцы.
Тони лениво протянул:
– Обжег пальцы сигаретой, сынок?
– Хотите взглянуть на кое-что непривычно-неприличное? – спросил Сэм, уже не прибегая к южному говору.
– Вижу твою руку, парень. Но ничего неприличного. – Тони пальцем сдвинул шляпу назад.
– Неужели ничего не замечаешь? Ничего странного?
– Только ожоги, вызванные трением в связи с излишней перегрузкой.
Тони и Джулс чуть не задохнулись от пьяного хихиканья. От их смеха платформа закачалась, пустая банка кока-колы покатилась и упала вниз на дерн, устилавший землю в двадцати футах под ними.
– Нет, – усмехнулся Сэм. – Моя кисть. Неужели она кажется вам нормальной?
– Давай намекни.
– Смотрите, у меня пять пальцев.
Оба опять захихикали. Тони снял шляпу и стал ею обмахиваться.
– У нас у всех по пять пальцев, сынок. Может, перестанешь лакать это пойло, а?
– Нет, у вас нет пяти пальцев. – Улыбка Сэма стала еще шире. – У вас на руке четыре пальца и один большой. А у меня, смотрите, пять пальцев.
– Господи! Дай-ка глянуть! – Тони и Джулс встали на колени, чтобы получше видеть.
– Как это случилось, черт побери? – спросил Джулс. Он так удивился, что даже снял свои солнцезащитные очки, желая видеть более отчетливо.
– Я родился с пятью пальцами и одним большим на каждой руке. Стало быть, их всего было двенадцать для ровного счета.
– И что же случилось с большими?
– Мне сделали операцию. Родители не хотели, чтоб я, когда вырасту, выглядел бы мутантом.
– Во дела!
– Этот шрам, он от отрубленного большого, что ли? – спросил Тони, показывая на овальное пятно вблизи от запястья Сэма.
– Именно. И ты можешь нащупать там под кожей кость. Попробуй. – Оба осторожно и почтительно дотронулись до шрама маскирующего бугорок кости. – Там остался сустав. Чувствуешь, как он ходит вверх и вниз? Я все еще могу им двигать под кожей.
– Хм... Действительно неприлично! – воскликнул Джулс с довольной улыбкой. – Слушай, дай мне еще разок взглянуть на этот большой. – Все трое принялись снова изучать руку Сэма.
– Ну, теперь нагляделись, а? У пальцев по два сустава, у больших – один. Вот этот палец, что играет у меня роль большого, имеет два сустава.
– И, следовательно, это палец! – кричит Тони, который тоже уже давно отказался от южного говора. – Они отдали тебе твои большие, чтобы хранить в формалине или еще где-нибудь?
– Нет, я ведь сказал, что был грудным, когда они мне их оттяпали.
Джулс снова укрепил очки на переносице, а затем почти молитвенным жестом поднял бутылку виски к небесам.
– Надо всем выпить за здоровье парня, у которого пять пальцев на руке. Мы все пьем за мутанта!
– Все пьем за мутанта! – заорал Тони и потянулся за бутылкой. Теперь была его очередь.
Потом они выпили за здоровье голых девиц из журнала, потом за груши на дереве, потом за что-то еще.
– Выпьем вон за ту тучу! – Тони махнул бутылкой в сторону облака, которое медленно разворачивало над ними свою спираль. – Да не вознамерится она писать на наш праздник во веки веков!
– Да не написает она никогда на наш праздник! – эхом отозвались остальные. Когда Джулс сделал свой глоток, он вдруг вспомнил еще о чем-то.
– Послушайте, мы ж забыли купить мятные лепешки! Мой родитель тут же обнаружит в моем дыхании запах пойла.
– Нет. Ни в коем случае, – ответил с кривоватой улыбкой Тони.
– А почему нет?
– А потому что его запах будет заглушен запахом табака.
– Точно! Мой родитель за это с меня еще одну шкуру спустит! – Джулс вынул сигарету изо рта, с осуждением поглядел на нее, а потом снова сунул в рот. – Какого черта! Почищу зубы, как только доберусь до дома. Слушайте, – сказал он, садясь, – а вы в субботу пойдете на ярмарку?
Тони еще крепче сжал трубку зубами.
– Внеси меня в список.
– Сэм?
– Еще бы! Если удастся... О черт! Нет, я не смогу.
– Почему же нет? Знаешь, какая там шикарная карусель?
Сэм почувствовал, как холодным камнем разочарование тяжело залегло в животе.
– В субботу я уезжаю домой. Вот ведь блин! А я и думать забыл.
– Обратно в Нью-Йорк? – недоверчиво спросил Тони. – Не может быть. До начала школы еще две недели.
– Знаю. Но мой родитель прилетает из Майами, и я должен последние две недели каникул провести с ним. Вот дерьмовщина какая!
– Ничего. Ты ж с радостью избавишься от этой деревенской глуши. – Тони глотнул из бутылки. – Обратно к Большому Яблоку,[1]значит? Бьюсь об заклад, приятно, должно быть, побродить по его греховным улицам?
– Ага, – без всякого энтузиазма отозвался Сэм. – Еще бы, о'кей.
По правде говоря, он вовсе не шастал по этим грязным, пахнущим злом местам. Для большинства ребят Нью-Йорка этот город был распроклятущей тюрьмой. Если ты не в школе, то торчишь дома в закрытой на замки и засовы квартире. В его районе выходить на улицу после наступления темноты было нельзя. Ночью эта территория принадлежала уличным бандам, сутенерам, торговцам наркотиками и любой дебильной заднице с пистолетом в руках.
Нет, будь оно все проклято, нет! Пусть они все сдохнут! Пусть сдохнут со своими звонками и свистками, сливающимися в один оглушительный вой сирен! Он хочет остаться здесь – среди этих холмов, этих полей и этих лесов Вермонта! Он хочет остаться с друзьями, такими открытыми, честными и беззаботными. Сквозь ветви груши, сквозь небывалый урожай сочных плодов он видел белый деревянный дом, где он живет сейчас с теткой и дядей. Здесь можно оставлять окна открытыми для притока свежего воздуха. Здесь нет необходимости в запорах, в сигнальных системах и в электронных системах слежения, которые должны останавливать мерзавцев, жаждущих перерезать вам горло бритвой, пока вы мирно спите в вашей постели. Здесь можно жить, не слыша постоянного жужжания кондиционеров. Здесь не надо дышать воздухом Большого Яблока, напоенным автомобильной вонью и ужасом. Будь оно все проклято! Здесь дивное место, и он его полюбил.
– О-ох! – Тони искоса глянул на небо. – А по виду эта черная Берта все же собирается писать на наш праздник.
Крупная капля дождя хлопнулась на журнал, оставив влажное пятно на голом животе Джины Ла Туше – белокурой секс-бомбы из Арканзаса. (Манжеты у нее явно не подходили к воротнику, как справедливо отметил Тони Уортц.)
– Ты спасай леди, Джулс, – сказал Тони, складывая журнал, – а я уволоку пойло. Сэмми, дружище, хватай сигареты. Найдется у тебя местечко, чтобы спрятать их от тетки?
– Нет проблем, – ответил Сэм, но в это время еще одна крупная капля шлепнулась на коробку патронов.
– А вот этим детишкам никак не следует мокнуть, – шепнул Тони, снимая шляпу. Он быстро сложил в нее коробки с боеприпасами, а затем прикрыл их полиэтиленовым пакетом. – Вот и все, парни! Куда бы нам теперь податься?
Сэм раскрыл рот, чтобы ответить. Однако он не уверен, что хоть одно слово успело слететь с его губ. Он даже не уверен, что помнит произошедшее в течение следующих двух-трех минут. Потому что именно тогда его вселенная – пространство, время и вообще все сущее – вывернулась наизнанку в одной-единственной ослепительной вспышке бело-голубого света.
2
Туча плыла на север, теснимая теплыми влажными воздушными массами Мексиканского залива. Она родилась во время тропического урагана, ломавшего пальмовые стволы, уничтожавшего табачные плантации и срывавшего железные крыши с домов на всем пространстве между Ямайкой и Кубой. Его прохождение должно было поднять цены на бананы в супермаркетах всей страны спустя шесть месяцев после конца урагана. Фермеры уже сжигали погибший урожай, размышляя о том, как заставить правительство компенсировать им денежные потери от этого бедствия.
Но все это происходило очень далеко от фруктового сада в Вермонте.
А сейчас туча медленно погибала. Через час-другой ей предстояло раствориться в чистом и холодном воздухе над одетыми сосновыми лесами горными массивами американо-канадской границы. Однако чуть позже часа дня в этот четверг туча все же решилась на последний акт насилия (если вам угодно очеловечивать что-то около миллиарда капель воды, заряженных электричеством) и разрядила несколько сотен миллионов вольт в форме молнии, ударившей в землю.
А в данном случае ближе всего к понятию «земля» подходила груша, на которой сидела троица двенадцатилетних мальчишек.
Но все это происходило очень далеко от фруктового сада в Вермонте.
А сейчас туча медленно погибала. Через час-другой ей предстояло раствориться в чистом и холодном воздухе над одетыми сосновыми лесами горными массивами американо-канадской границы. Однако чуть позже часа дня в этот четверг туча все же решилась на последний акт насилия (если вам угодно очеловечивать что-то около миллиарда капель воды, заряженных электричеством) и разрядила несколько сотен миллионов вольт в форме молнии, ударившей в землю.
А в данном случае ближе всего к понятию «земля» подходила груша, на которой сидела троица двенадцатилетних мальчишек.
3
Воспоминания Сэма Бейкера насчет удара молнии так и оставались смутными в течение многих лет после самого происшествия. Вспоминалась серия каких-то образов. Они будто раскаленным клеймом легли на ткани мозга, но, как Сэм ни старался, дать себе отчет в последовательности появления этих картин он не мог.
Он помнил, как стоял под грушей. Трава казалась пронзительно зеленой – куда более зеленой, чем была до того. (Стебельки травы сварились в собственном соку при ударе молнии, объяснил ему дядя.) Груша превратилась в черный скелет. Плоды, испекшиеся прямо на ветвях, теперь валялись на траве, их белая мякоть лезла через лопнувшую кожуру наружу. В воздухе висел густой сладкий аромат печеной плоти плодов. Еще Сэм вспоминал, что сам он висел в пространстве. Вися словно в невесомости, он уносился куда-то вверх, где, казалось, бушевала буря крутящихся пылинок. Только эти пылинки были пронзительно синего цвета, и они кружились вокруг него подобно вихрю сверкающих искр.
А еще он запомнил невероятную тишину.
Полное, абсолютное молчание, которого, как он потом понял, вообще не могло быть, так как разряд молнии должен был сопровождаться почти немедленным оглушительным ударом грома.
Он помнил, как стоял под грушей. Трава казалась пронзительно зеленой – куда более зеленой, чем была до того. (Стебельки травы сварились в собственном соку при ударе молнии, объяснил ему дядя.) Груша превратилась в черный скелет. Плоды, испекшиеся прямо на ветвях, теперь валялись на траве, их белая мякоть лезла через лопнувшую кожуру наружу. В воздухе висел густой сладкий аромат печеной плоти плодов. Еще Сэм вспоминал, что сам он висел в пространстве. Вися словно в невесомости, он уносился куда-то вверх, где, казалось, бушевала буря крутящихся пылинок. Только эти пылинки были пронзительно синего цвета, и они кружились вокруг него подобно вихрю сверкающих искр.
А еще он запомнил невероятную тишину.
Полное, абсолютное молчание, которого, как он потом понял, вообще не могло быть, так как разряд молнии должен был сопровождаться почти немедленным оглушительным ударом грома.