Погода, как назло, вот ну никак не способствовала такой прогулке. Я и так-то еле живая, а тут еще и жарища выше тридцатника.
Итак, я ввалилась в холл психушки, устало брякнулась на ближайший стул и блаженно вытянула ноги. Медсестричка из-за стойки взглянула на меня и закричала:
— Девушка, вы что, не видите табличку — с собаками сюда нельзя!
Я укоряюще взглянула на Святошу — мол, опять из-за тебя проблемы! — и с достоинством ответила:
— А это и не собака. Это волк, вы что, не видите? Нет у вас такой таблички, что сюда с волками нельзя!
— Так тем более! Он же тут всех перекусает!!!
— Ой, да Святоша обгавкать человека — конечно, мастерица, а кусать — не, не станет. Грех это, а она у меня шибко набожная, — отмахнулась я.
— Девушка! — грозно поднялась медсестра.
Я ее быстренько перебила и представилась:
— Потемкина я. Магдалина Потемкина, и я звонила вам. Мне мать выдайте, и я тут же уйду.
В глазах медсестрички заметались молнии сомнений. С одной стороны — волк и все такое, с другой — мать одна из самых дорогих пациентов. Да и наверняка она тут весь персонал достала, так что все будут только рады ее выписке. В конце концов она сухо сказала:
— Сейчас врачу позвоню. А вы уж на своего этого… волка намордник — то наденьте.
— Да без проблем, — кивнула я и достала из сумки намордник. Лора, пока я его на ней застегивала, не проронила ни слова, лишь взгляд ее выражал вселенскую скорбь.
— Ну вот, хорошая девочка, — ободряюще похлопала я ее по боку. — И ошейничек, и поводочек, и намордничек — никто не придерется!
Хорошая девочка тяжко вздохнула от такого произвола и уселась на соседний стул.
И тут в холл влетела маменька.
— Явилась? — язвительно вопросила она.
— Ну, — буркнула я.
— Ну и доченьку мне Господь послал на старости лет! — запричитала она. — Мать в психушку сдать — ну мыслимое ли дело?!!
— Мать, — скучным голосом отозвалась я. — Вот смотри. Я с врачом договорилась, чтобы тебя отпустили, и в больничном листе поставили безобидное нервное расстройство, а вовсе не шизу. На работу не стыдно будет его принести. Ты могла бы мне хоть нервы не трепать, а? Мне и без тебя худо!
— Да с чего бы тебе худо-то было?! — закричала она. — Сладко поди ела, мягко спала, а я тут…
— А у тебя тут была отдельная палата, смахивающая на люкс в отеле, — отбрила я. — Не, серьезно, не трепи нервы, а? Я и так еле живая.
Мать подошла поближе, рассмотрела меня и охнула.
Я ее реакцию понимала. Голова в бинтах, под глазом фингал, нос распух, на шее отчетливые синие пятна от пальцев.
— Это что это с тобой, доченька? — дрожащим голосом спросила мать.
— Да так, — неопределенно буркнула я. — Тебя вообще как, выписали? Мы можем идти?
— Да вот, сейчас подойдет врач, больничный отдаст. А вещи санитары принесут, они их пакуют. Так что с тобой такое-то? Вот ведь так и знала, что твои темные делишки до добра не доведут! Пошла бы в педагогический, как я тебе и говорила! Не, ну мыслимое ли дело — ведьмой работать, а?
— Ой, мам, давай потом, а? — уныло произнесла я.
Чувствовалось, чьл придется матери рассказать про то, как все было. По сути, это мой долг, ибо не только я чудом жива осталась после многочисленных покушений, но и мать в психушку загремела.
Двери в приемную распахнулись, и дюжие санитары принялись укладывать около нас перевязанные бечевкой коробки. Гора их ширилась и высилась, и, наконец, я недоуменно спросила:
— А это что?
— Вещи мои, — пояснила маменька.
Я схватилась за голову.
Каким образом я все это уволоку?!!
Сухонький старичок в белом халате подошел ко мне:
— Магдалина Потемкина?
— Ага, я, — заморочено кивнула я.
— Вот вам больничный вашей матери, вот карта, — тут он с сомнением поглядел на мать и, понизив голос, сказал: — В случае обострения — не откладывайте, срочно к нам!
Я саркастически улыбнулась — мать как раз разорялась на всю больницу, что санитары криво перевязали коробки, и буркнула:
— Так у нее это обострение уже началось, что, не видите?
Врач понимающе улыбнулся.
— Ну, если вопросов больше нет…
— Есть, — перебила я его. — Не могли б вы нам машину дать служебную? А то барахло материно не знаю на чем увезти. Я заплачу.
Врач Святошу из-за коробок не видел, и потому легко согласился:
— Да, машины свободные есть, подождите, сейчас распоряжусь.
Тут двери, выходящие на улицу, распахнулись, и моим глазам предстал Дэн.
Он сделал пару шагов по инерции, увидел меня, недоуменно нахмурился и осведомился:
— Сбежала все же?
— А ты сам полежи день-деньской в кровати — волком взвоешь.
Святоша согласно провыла.
— И волчицу прихватила? — тяжко вздохнул он. — Солнце, ну и что мне с тобой делать?
— Правильно вы ее, Денис Евгеньевич, ругаете, — встряла мать. — Родную мать в психушку сдать!!!
— А что мне оставалось делать, если у тебя то парень в цветной фате на кровати сидит, то мужик с заячьими ушами борщ на кухне наворачивает?!! — психанула я.
Мать смутилась, опасливо оглянулась на врачей, внимательно прислушивающихся к диалогу, и тут же переменила тему.
— А почему ж ты, доченька моя любезная, родную мать даже ни разочка не навестила, а?!!
— А некогда мне было!
— И чем же ты была занята? — рявкнула в ответ мать. — Денис Евгеньевич вон чужой человек, да через день да каждый день ко мне приходил. Дочь, называется!!!
— А меня сначала отравили, потом утопили, — скучным голосом поведала я. — Потом придушили и под поезд скинули, в общем, непонятно как я жива осталась. А ты все это время в люкс — палате отлеживалась! Мать, называется! Пошли-ка, Святоша, отсюда!!!
Какое там! Святоша уже ластилась к матери, та небрежно гладила ее по шерстке — полное взаимопонимание. Тьфу!
Я так и думала, что они — два сапога пара.
— В общем, так! — железным тоном молвил Дэн. — Ругань прекращаем, загружаемся в машину и едем домой! Там все обсудим, не на людях же!
Люди в лице медсестры, санитаров и врача в это время внимательно нас слушали и на их лицах явно читались сомнения — а не оформить ли нас с матерью напару в пациенты, не отходя от кассы?
Мать у меня при всей стервозности очень неглупая женщина, и она тоже это поняла. Посему, нервно схватив поводок от ошейника Святоши, она бочком — бочком пошла на улицу.
Я вздохнула и схватила ближайшую коробку.
— Положи, — сухо велел Дэн. — Еще не хватало тебя снова в реанимации откачивать. Сам унесу.
Я снова села на стул, поражаясь тому, как, как мать могла за несколько дней накопить столько барахла, а?
Мать в дороге демонстративно молчала.
Дома она позавтракала приготовленной Сонькой курочкой, потребовала валерьянки, закатила глаза, схватилась за сердце и простонала:
— С места не сойду, пока мне все не расскажешь!
— Мам, ну чего ты, в самом деле, — промямлила я.
— И подробно! — рявкнула мать. — Должна ж я знать, за что мне такое горе!
— Ну, в общем, меня тут отравили, потом утопили, в общем, убивали капитально, да я не убилась, живучая больно, — глубокомысленно ответила я.
— Не-ет, милая, так не пойдет! — решительно сказала мать. — Давай-ка все сначала! С самого начала!
— Maa God, — наморщила я лоб. — А что ж было с самого начала — то?
— С самого начала — это Сонька приехала, — подсказал Дэн. — И влюбилась.
— Не, наверное, самое начало — это когда Сонька замуж вышла, — с сомнением перебила я его.
— Ты вышла замуж? — вскричала мать, глядя на племянницу. — Господи, что ж я Райке-то, матери твоей скажу? Ой, да впрочем что это я? Дочка-то у меня шутница знатная, а я и купилась!
Сонька уронила поварешку, попятилась от матери и быстро перевела разговор:
— А мне кажется, все началось, когда тетя Оля стала с ума сходить! Точно — точно!
Мать, она же тетя Оля, стала наливаться дурной краснотой, что служило признаком сильнейшего гнева.
— Вспомнила! — быстро воскликнула я. — Началось все это с того, что мне стали сниться сны про то, что я умерла! Верный знак, что и вправду скоро помру, между прочим!
— Рассказывай, — тут же поддакнул Дэн, тревожно глядя на мою мать.
И я начала повествование…
Когда же я закончила, маменька посмотрела на меня и с осуждением сказала:
— И ты хочешь сказать, что я должна поверить в эту…, — она запнулась, словно затрудняясь подобрать слова, — эту дикую историю?!!
— Мать, — укоризненно сказала я. — Как было — так и рассказала.
— Денис Евгеньевич! — возмущенно повернулась она к любимому. — Хоть вы ей скажите!
— А, ей что в лоб, что по лбу, — махнул тот рукой. — Больно она меня слушает! Сказал ей — лежи в кровати, поправляйся, и не успел выйти из дома, как она тут же сбежала!
— И от чего бы ей, интересно, поправляться? — поджала мать губы. — Девка здоровая…
— Магдалина вам только что все подробно рассказала, — терпеливо усовестил ее Дэн. — Что ее чуть не утопили, потом чуть не придушили, потом отравили и прочее — прочее. Тут никакое здоровье не выдержит.
Мать на него посмотрела долгим взглядом, после чего нахмурилась:
— А вы мне казались здравым молодым человеком. А туда же, под ее дудку пляшете!
— А кольцо обручальное у Соньки на пальце тоже я придумала?!!
Все-таки у меня дурной характер. Мать еще и пяти фраз не сказала, а я уж воплю как на пожаре.
— И что, вы хотите сказать, моя племянница … замужем? — запнувшись, спросила мать.
Сонька отчаянно покраснела и пискнула:
— А дядя Витя Корабельников нас уже разводит! Я же не знала ничего!
Мать помолчала, после чего решительно заявила:
— Не верю!
И треснула сухоньким кулачком по столу.
— И для кого я тут два часа распиналась? — глядя на Святошу, задумчиво вопросила я. — Мать, ты мне можешь верить. Можешь не верить. Ты меня попросила все подробно разъяснить — и я подумала, что и правда надо это сделать, все же и ты тоже пострадала. Я твою просьбу выполнила, в общем, теперь и ты мою выполни, ладно? Одну. Всего одну.
— И какую же? — с подозрением спросила она.
— Не нуди. Дай помереть спокойно.
— Я нужу? — возмутилась она. — В смысле — я не нудю! Тьфу ты! В смысле — я не нудистка!
— Правда? — подняла я бровь, от души веселясь.
— Тьфу на тебя, — рассердилась она, поджала губы и отвернулась.
— Ладно, вы тут пейте чай, беседуйте, а я пожалуй пойду. У меня дела.
— Какие такие у тебя дела? — голос Дэна был не менее нудным и подозрительным, чем у матери. Хоро-оший зятек, на лету привычки перенимает.
— В спальню, — любезно пояснила я. — Мне доктор прописал покой и сон.
— Тогда конечно, — кивнул он.
— И дверь я закрою, — уточнила я.
— Значит, Святоше так можно?
Я посмотрела на преданно заглядывающую в глаза волчицу, которая конечно же бесшумно, но неотвратимо шла за мной следом — и ответила:
— А Святоша вопросов не задает. И не нудит!
— Я нужу? — возмутился он. — Тьфу, в смысле, я не нудю! Тьфу!..
— Ну да, я в курсе, что ты не нудист, — усмехнулась я и пошагала наверх.
Денис может сколько угодно меня опекать и кричать, что решит все сам, но вот маменьку я выручила — теперь надо и за папеньку взяться.
Раскинутые карты показали привычную картину. Папенька пьян и весел, около него теплая компания и ему на редкость хорошо. Maa God, да где хоть он в лесу компанию—то нашел? Только что медведей споил…
Но тогда вопрос — чем?!!
Хотя, с другой стороны, я много раз замечала, что истинные алкоголики крайне изобретательны по части выпивки. Возможно, когда я приеду за папенькой, то обнаружу, что он владелец маленького лесного заводика по производству мухоморовки.
Взяв приготовленную отцову рубашку и телячий послед (у Грицацуихи как раз как раз отелилась корова), я сделала обряд на пуповину. На несколько месяцев, покуда теленок мал и не отходит от матери — этот обряд дает неразрывную связь с выбранным кровным родственником.
Бабушка моя делала этот обряд на меня. Старенькая она была, бабуля моя, когда ей меня спихнули родители, сложной ей было углядеть за такой егозой, как маленькая девчонка. И с тех пор жизнь моя существенно осложнилась. Бабуля всегда знала, что я делаю и где. Бессмысленно было врать, что я-де учила уроки, пока она лечила людей в соседней деревне. Бабуля точно знала, что я с мальчишками лазила по деревьям и даже разок свалилась и набила шишку.
Рука у нее была тяжелая, и посему я вскоре осознала, что врать — наказуемо. Лучше уж честно признаться. И с тех пор прошло уж много—много лет, а я до сих пор считаю, что врать — плохо для репутации, все равно правда всплывет и навредит. Уж лучше так не подставляться и быть честной.
Тихо—тихо мы с Лорой пересекли холл. Сонька, что стояла в столовой и доставала из тостера поджаренный хлеб — увидела меня, но я сделала большие глаза, и девчонка понятливо отвернулась. Мать в столовой, что располагается чуть дальше кухни, громко жаловалась Денису на то, как ей не повезло с дочкой. Со мной, то бишь.
А я тем временем спустилась в гараж, свистнула из Серегиного бокса навороченный мотоцикл, посадила позади себя Лору, и поехала выручать папеньку. Пуповина меня вела просто безошибочно, я четко знала, где он. С такими мыслями я и направилась к колосовскому лесу.
Уехала я недалеко. На выезде из города меня остановил толстый гаишник и начал нудеть:
— А отчего без каски едем? А если авария какая? Каска — она ведь четыреста килограмм выдерживает!
Я толкнула Лору, та понятливо заулыбалась во всю пасть. Мне аж самой дурно стало.
Но бравому гаишнику все было нипочем.
— И на животное так же касочку надо бы надеть! Каска — она же четыреста килограмм выдерживает!
Лора тут же скуксилась, а я понятливо вздохнула:
— Сколько?
— Двести! — пожал плечами мужик.
А я с ужасом поняла, что сумочку—то я и не взяла! Пошарив по карманам, я нашла с превеликим трудом девяносто рублей, подала гаишнику и твердо сказала:
— Больше нет!
— Грабеж! — возмутился он.
— Да правда больше нет! — взмолилась я. — Дяденька, ну опаздываю я, ну не серчайте, а?
— Будешь должна, — сурово припечатал он.
— Всенепременно занесу должок, — кисло пообещала я и отчалила.
Завезли моего папеньку в лес на совесть. Я часа три петляла между сосен, пока наконец не почуяла — вон оно, рядом! Рядом родной мой папенька! Еще немного, еще чуть — чуть….
…И я выехала на опушку. Трава на ней была варварски истоптана, а посередине стояла крошечная избушка.
Я прислушалась.
Было очень тихо, и лишь разноголосый храп разносился далеко окрест…
Соскочив с мотоцикла, я ласточкой влетела в избушку, обо что—то споткнулась и рыбкой полетела дальше, приземлившись как раз в аккурат поперек папеньки.
— …! — хором сказали мужики около меня. Особенно старался тот, об которого я споткнулась.
— Ой, доча, — пьяненько заулыбался проснувшийся отец.
Я кое-как встала, уперла руки в боки и сурово спросила:
— Что, пьем? А это кто такие? — едва заметным кивком я указала на трех мужичков, хмуро взирающих на меня.
— Так то Славка, Колька да Васька, доча, — не переставая улыбаться, сердечно поведал папик. — Охотники они. Вот, встретились тут, да немного за знакомство решили выпить, ты уж не ругайся…
Я внимательно посмотрела на этих… охотничков.
Три пропитые рожи так же внимательно смотрели на меня и тихо матерились. Я их понимала — приехала, весь кайф обломала.
— Спасибо вам, мужики, — вздохнула я.
Эх, кабы не они — пропал бы мой непутевый отец в лесной чаще…
А Лора, взвыв раненым зверем, вдруг ринулась к крошечному столу в углу избушки, лапой расшвыряла селедочные скелеты и мертвой хваткой вцепилась в…
— Мой нож! — завопил один из охотников. — Отдай!
— И правда отдай, — укоряюще сказал папик. — Я ить его Ваське подарил, нехорошо подарки забирать!
— Ррр, — Святоша стояла в углу с ножом в зубах, и было по ее взгляду понятно, что в данный момент она социально опасна. Загрызет, и не чихнет.
— Усмири свою собаку! — злобно бросил мне Колька.
— Волчицу, а не собаку, — огрызнулась я. — Охотник, называется. И вообще — что вам, ножа жалко?
— Подарок! — припечатал Васька.
— Ладно, сейчас я с ней поговорю, — со вздохом согласилась я, подошла к Лоре и спросила: — Ну что ты в этот нож вцепилась? Мало тебе ножей?
Лора отчаянно закивала головой, жалобно заскулила и как-то странно закосила глазом. Прямо на рукоятку.
Я присмотрелась. Потом еще раз, будя смутные воспоминания. После чего спросила ее:
— Это то, что я думаю?
Лора закивала так, что мне стало тревожно — кабы голова не отвалилась.
— Пап, ты этот нож где взял?
— Так в лесу нашел, — с готовностью ответил он.
— Прямо так в лесу ножи и валяются? — усомнилась я.
— Да он во пне торчал, я и взял. Думаю — пригодится. Я же, доча, однажды просыпаюсь — чу! — а вокруг меня елки, а рядом пень, весь ножами утыканный… О, думаю — допился. А потом смотрю, и правда елки, правда ножи. Как оказался тут, зачем — ничего не помню. Ну, я взял один ножик на всякий случай — мало ли, боровичок какой срезать, да и пошел. К ночеру вот на мужиков наткнулся, на радостях ножик и подарил.
— В общем так, — решительно сказала я. — Те ножи в пеньке принадлежат вот этой волчице, ясно? Так что дарить ты их права не имел, мужики, уж извините.
— Да ладно, все равно ведь не отдаст, — расстроено махнул Васька на оскалившуюся Святошу.
— Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — довольно заключила я, в который раз поражаясь промыслу Божьему. Такое совпадение — если бы мы папеньку не нашли — не нашли бы и нож. И быть бы Лоре весь свой век в волчьей шкуре.
Пока отец прощался с собутыльниками, я смотрела на скулящую Лору и думала. Дэн меня после второго за день побега свяжет веревками и никуда не отпустит, да и бедная Святоша совсем в волчьей шкуре измучилась. Лето ведь, жарко поди животине.
И потому поехали мы не домой, поехали мы к пеньку. Мы с папенькой на мотоцикле, осторожно лавируя между сосен, а Лора, счастливо повизгивая, скачками неслась впереди и показывала дорогу.
И когда я выехала на полянку, она уже в нетерпении носились кругами около пенька.
«Ну быстрее же, быстрее!», — так и слышалось в ее скулеже.
— Ну точно тот пенек, те елки! — восхитился папенька, озираясь вокруг.
А я воткнула недостающий нож в пенек и выжидающе посмотрела на Лору. Очень уж хотелось посмотреть, как она все же кульбит—то над пеньком делает, а?
Святоша же потупила глаза, и показала хвостом на елки.
— В смысле, мне уйти, что ли? — нахмурилась я.
Святоша кивнула и хвостом указала и на папеньку.
А, точно, она же совсем… голая останется после оборота.
Голая…
Меня мороз пробрал до костей. Maa God, а одежки то ее, черные хламиды, я утащила!!!
— Отец, — слабым голосом сказала я, — пошли—ка, выйдем.
— Куда? — наивно поинтересовался он.
— Туда, — вздохнула я и потащила его в кусты.
Усевшись на поваленное дерево спиной к полянке, я придирчиво осмотрела папеньку.
— Доча, а ты чего это так смотришь? — поинтересовался он.
— У тебя майка под рубашкой есть?
— Есть, — покладисто согласился отец.
— Тогда давай рубашку, — велела я.
Папик беспрекословно ее снял.
Ладно. Сверху мы ее прикроем. А нижний этаж?!!
Подумав, я пришла к выводу, что мне ничего не остается, как отдать свою летнюю юбку Лоре. В принципе, мне крайне не нравилась мысль остаться в одних кружевных шортиках. Но, с другой стороны, выхода нет, Лоре папина рубашка снизу вообще ничего не прикроет, не могу же я ее в таком виде в город везти. А шортики — не стринги, можно сделать вид, что так и надо, последний писк моды. Да и темнеет, авось никто и не поймет.
Придя к такому выводу, я закричала:
— Святоша! Ты там всё?
— Все, — скорбным басом донеслось с поляны.
— Простыла, что ль?
— Здоров, — коротко ответила она. — Но гол, аки младенец, и если Господь не пошлет одежд…
Охнув, я ринулась на поляну, и тут же попятилась:
— Из-звинитте.
На пеньке была не Святоша. На пеньке, прикрывая ладошками причинное место, сидел… диакон Филарет!!!
Отдышавшись, я жалобно спросила:
— Ну как же так-то, батюшка?
— Пьян был, — сварливо ответил он. — Вы же меня напоили, бесовки, когда размораживали!
— И что из этого?
— Так вот я и решил доказать, что учения ваши дурные и бестолковые. Пошел в трапезную, спер…эээ, то есть взял двенадцать ножей, да и пошел в лес, искать пенек.
— Но ведь пенек километров за десять от собора! — возопила я. — Что, так просто пошли и нашли этот пенек?
— А то только Господь ведает, как я тут оказался, — степенно ответил Филарет. — Мне показалось, что недолго шел, а вот поди же ты…
— Батюшка, — смиренно осведомилась я. — А вы скажите, как же вы кульбит — то делали?
— Да никакого кульбита я не делал, — рассердился он. — Разбежался да и перепрыгнул. Лучше скажи — одежа где?
— А то Господь только ведает, — огрызнулась я. — Могу предложить отцову рубашку и мою юбку.
— ЧТО?!!
— А больше нет ничего, — оправдывалась я.
— Боже, да за что ты мне такое наказание послал? — нервно сокрушался батюшка.
— Могу предложить либо юбку с рубашкой, либо голым в город возвращаться!
— Господь повелел не облачаться в женскую одежду! — громыхнуло с полянки. — И от завета сего — не отступлю!
— Эээ, батенька, да вы плохо знаете историю, — посочувствовала я. — Я уж маменьке своей как—то объясняла, что когда Господь такой закон устанавливал — женщины ходили в брючках, а мужчины в халатах. Так что юбку одеть вам — совсем не грех!
Филарет подумал и со стоном душевным сказал:
— Хорошо, дочь моя. Испытывает меня Господь, ой испытывает… Давай свою одежду.
Я просунула тряпки между елок, села на мотоцикл и крикнула:
— Отец!
— Что, доча? — сонно отозвался он из-за деревьев.
— Иди сюда, домой поедем.
Папенька, пошатываясь, добрался до мотоцикла, взобрался сзади меня и тут же уронил голову на мое плечо и блаженно захрапел.
— Батюшка? — позвала я.
Тот вышел с полянки, и тут же замер.
— Ну? — нетерпеливо вздохнула я, и тут мой взгляд упал на зеркальце на руле.
Диакон Филарет застывшим взглядом пялился на мою обнаженную ногу…
— Что, в ванной не насмотрелись? — нервно буркнула я, заливаясь краской до ушей.
Бо-оже… Он же меня видел в ванной!!
Гад!
— Бесовское отродье, — скорбно выругался Филарет и полез сзади папеньки на сидение мотоцикла.
И я только раскрыла рот на пятьдесят шесть сантиметров, чтобы возопить на всю ивановскую, что еще одно слово — и я завтра же пойду к его начальству. И расскажу, как он за мной в ванной подсматривал, пользуясь тем, что я думала, что в шкуре волчицы — женщина, как вдруг одумалась.
«То—то и оно, что никто не поверит», — скорбно подтвердил внутренний голос.
— Батюшка, — ровным голосом сказала я. — Будете обзываться — тут и оставлю. С Божьей помощью дорогу найдете.
— Поехали, — недовольно пропыхтел он сзади.
И мы поехали.
Папенька храпел мне в ухо, а меня, чем ближе мы подъезжали к городу, тем сильнее беспокоил усатый гаишник.
— А что, Святоша, делать—то будем? — вопила я, стараясь перекричать ветер. — Денег больше нет на штраф!
Батюшка невнятно покряхтывал.
— Смотри, — кричала я. — Волк — это не только мерзкий характер, но и ценный мех! Вот расплачусь тобой, если возьмет!
— Я больше не волк! — обиженно донеслось сзади. — А ну, останови!
Я свернула к обочине и выжидающе посмотрела на него:
— Ну?
А батюшка уже спрыгнул с сиденья, сбегал к канаве и вытащил большой детский мяч. Синенький, с красной полосочкой по центру. Правда — проколотый, сдутый, слегка грязный…
Я с полминуты на него смотрела, после чего достала Святошин нож и от души похвалила:
— Гений ты, батя!
Филарет зарделся и воровато уставился мне на ногу.
Я ловко шмякнула ему на макушку половину мячика, вторую напялила на себя, и перекрестилась:
— Ну, батюшка, садись, да с Божьей помощью поедем — авось и в сумерках не заметит тот гаишник подмены.
— Так ить родитель ваш без каски, — прогудел диакон.
— Ты мячик еще один видишь?
— Нет.
— И я нет, — вздохнула я. — Вот и говорю — поехали, да с Божьей помощью…
По дороге батюшка что — то бубнил, похоже, что молился, да видать, плохо.
Ибо только мы подъехали к посту на въезде в город, как усатый гаишник тут же приветственно помахал нам жезлом.
Ну что делать бедной сиротке?
Подъехала я к нему, и сразу честно предупредила:
— А денег нет, дяденька. Я же еще дома не была.
Он осмотрел нашу троицу орлиным взглядом, и заметно подобрел:
— Это хорошо, что вы каски все же надели. Очень хорошо, только отчего же вы мужику посередине каску не одели? А если авария? Ведь потом запчастей не соберете! Ладно руки — ноги, они срастутся, а голова новая вам не вырастет! А ведь каска — каска четыреста килограммов выдерживает! О, гляди, ща покажу!
И гаишник со всей дури влепил палкой батюшке по темечку.
Тот хрюкнул и сполз прямо на пыльный асфальт.
— Что это с ним? — удивился дядька.
— Уби-ил! — истошно завопила я, спихивая папика с плеча и кидаясь к Филарету.
— Китайские у вас каски, что ли? — недоуменно почесал жезлом за ухом гаишник. — А если авария?
— Батюшка, батюшка, ну очнитесь! — завывала я, баюкая голову Филарета на коленях.
— А чего это он у вас в юбке? — приставал настырный гаишник. — А вы в эээ…
— Шортики это! — рявкнула я. — Шортики, а не то, что вы подумали!
— Да я разве против эээ… шортиков, — засмущался вдруг дядька. — Красиво очень.
— Ну, если не против — так тащите аптечку! А то если он помрет — вам же отвечать!
Гаишник внимательно вгляделся в мертвенно—бледное лицо диакона и занервничал:
— Ага, сейчас, одна рука тут, другая нога там! Эх, руки бы китайцам оборвать, такие дрянные шлемы выпускают!
Едва он скрылся в будочке, как Филарет открыл глаза, потерся щекой об мою ногу и деловито сказал:
— Дочь моя, ну чего расшеперилась? Поехали, поехали, покуда Господь аспида увел!
И когда через секунду мотоцикл понес нас к городу, я наконец — то осознала, что это — все.
Что больше меня убивать никто не будет, преступники схвачены.
Что все дома.
Что все хвосты в этой истории подчищены.
«Аминь», — усмехнулся голос.
THE END
Итак, я ввалилась в холл психушки, устало брякнулась на ближайший стул и блаженно вытянула ноги. Медсестричка из-за стойки взглянула на меня и закричала:
— Девушка, вы что, не видите табличку — с собаками сюда нельзя!
Я укоряюще взглянула на Святошу — мол, опять из-за тебя проблемы! — и с достоинством ответила:
— А это и не собака. Это волк, вы что, не видите? Нет у вас такой таблички, что сюда с волками нельзя!
— Так тем более! Он же тут всех перекусает!!!
— Ой, да Святоша обгавкать человека — конечно, мастерица, а кусать — не, не станет. Грех это, а она у меня шибко набожная, — отмахнулась я.
— Девушка! — грозно поднялась медсестра.
Я ее быстренько перебила и представилась:
— Потемкина я. Магдалина Потемкина, и я звонила вам. Мне мать выдайте, и я тут же уйду.
В глазах медсестрички заметались молнии сомнений. С одной стороны — волк и все такое, с другой — мать одна из самых дорогих пациентов. Да и наверняка она тут весь персонал достала, так что все будут только рады ее выписке. В конце концов она сухо сказала:
— Сейчас врачу позвоню. А вы уж на своего этого… волка намордник — то наденьте.
— Да без проблем, — кивнула я и достала из сумки намордник. Лора, пока я его на ней застегивала, не проронила ни слова, лишь взгляд ее выражал вселенскую скорбь.
— Ну вот, хорошая девочка, — ободряюще похлопала я ее по боку. — И ошейничек, и поводочек, и намордничек — никто не придерется!
Хорошая девочка тяжко вздохнула от такого произвола и уселась на соседний стул.
И тут в холл влетела маменька.
— Явилась? — язвительно вопросила она.
— Ну, — буркнула я.
— Ну и доченьку мне Господь послал на старости лет! — запричитала она. — Мать в психушку сдать — ну мыслимое ли дело?!!
— Мать, — скучным голосом отозвалась я. — Вот смотри. Я с врачом договорилась, чтобы тебя отпустили, и в больничном листе поставили безобидное нервное расстройство, а вовсе не шизу. На работу не стыдно будет его принести. Ты могла бы мне хоть нервы не трепать, а? Мне и без тебя худо!
— Да с чего бы тебе худо-то было?! — закричала она. — Сладко поди ела, мягко спала, а я тут…
— А у тебя тут была отдельная палата, смахивающая на люкс в отеле, — отбрила я. — Не, серьезно, не трепи нервы, а? Я и так еле живая.
Мать подошла поближе, рассмотрела меня и охнула.
Я ее реакцию понимала. Голова в бинтах, под глазом фингал, нос распух, на шее отчетливые синие пятна от пальцев.
— Это что это с тобой, доченька? — дрожащим голосом спросила мать.
— Да так, — неопределенно буркнула я. — Тебя вообще как, выписали? Мы можем идти?
— Да вот, сейчас подойдет врач, больничный отдаст. А вещи санитары принесут, они их пакуют. Так что с тобой такое-то? Вот ведь так и знала, что твои темные делишки до добра не доведут! Пошла бы в педагогический, как я тебе и говорила! Не, ну мыслимое ли дело — ведьмой работать, а?
— Ой, мам, давай потом, а? — уныло произнесла я.
Чувствовалось, чьл придется матери рассказать про то, как все было. По сути, это мой долг, ибо не только я чудом жива осталась после многочисленных покушений, но и мать в психушку загремела.
Двери в приемную распахнулись, и дюжие санитары принялись укладывать около нас перевязанные бечевкой коробки. Гора их ширилась и высилась, и, наконец, я недоуменно спросила:
— А это что?
— Вещи мои, — пояснила маменька.
Я схватилась за голову.
Каким образом я все это уволоку?!!
Сухонький старичок в белом халате подошел ко мне:
— Магдалина Потемкина?
— Ага, я, — заморочено кивнула я.
— Вот вам больничный вашей матери, вот карта, — тут он с сомнением поглядел на мать и, понизив голос, сказал: — В случае обострения — не откладывайте, срочно к нам!
Я саркастически улыбнулась — мать как раз разорялась на всю больницу, что санитары криво перевязали коробки, и буркнула:
— Так у нее это обострение уже началось, что, не видите?
Врач понимающе улыбнулся.
— Ну, если вопросов больше нет…
— Есть, — перебила я его. — Не могли б вы нам машину дать служебную? А то барахло материно не знаю на чем увезти. Я заплачу.
Врач Святошу из-за коробок не видел, и потому легко согласился:
— Да, машины свободные есть, подождите, сейчас распоряжусь.
Тут двери, выходящие на улицу, распахнулись, и моим глазам предстал Дэн.
Он сделал пару шагов по инерции, увидел меня, недоуменно нахмурился и осведомился:
— Сбежала все же?
— А ты сам полежи день-деньской в кровати — волком взвоешь.
Святоша согласно провыла.
— И волчицу прихватила? — тяжко вздохнул он. — Солнце, ну и что мне с тобой делать?
— Правильно вы ее, Денис Евгеньевич, ругаете, — встряла мать. — Родную мать в психушку сдать!!!
— А что мне оставалось делать, если у тебя то парень в цветной фате на кровати сидит, то мужик с заячьими ушами борщ на кухне наворачивает?!! — психанула я.
Мать смутилась, опасливо оглянулась на врачей, внимательно прислушивающихся к диалогу, и тут же переменила тему.
— А почему ж ты, доченька моя любезная, родную мать даже ни разочка не навестила, а?!!
— А некогда мне было!
— И чем же ты была занята? — рявкнула в ответ мать. — Денис Евгеньевич вон чужой человек, да через день да каждый день ко мне приходил. Дочь, называется!!!
— А меня сначала отравили, потом утопили, — скучным голосом поведала я. — Потом придушили и под поезд скинули, в общем, непонятно как я жива осталась. А ты все это время в люкс — палате отлеживалась! Мать, называется! Пошли-ка, Святоша, отсюда!!!
Какое там! Святоша уже ластилась к матери, та небрежно гладила ее по шерстке — полное взаимопонимание. Тьфу!
Я так и думала, что они — два сапога пара.
— В общем, так! — железным тоном молвил Дэн. — Ругань прекращаем, загружаемся в машину и едем домой! Там все обсудим, не на людях же!
Люди в лице медсестры, санитаров и врача в это время внимательно нас слушали и на их лицах явно читались сомнения — а не оформить ли нас с матерью напару в пациенты, не отходя от кассы?
Мать у меня при всей стервозности очень неглупая женщина, и она тоже это поняла. Посему, нервно схватив поводок от ошейника Святоши, она бочком — бочком пошла на улицу.
Я вздохнула и схватила ближайшую коробку.
— Положи, — сухо велел Дэн. — Еще не хватало тебя снова в реанимации откачивать. Сам унесу.
Я снова села на стул, поражаясь тому, как, как мать могла за несколько дней накопить столько барахла, а?
Мать в дороге демонстративно молчала.
Дома она позавтракала приготовленной Сонькой курочкой, потребовала валерьянки, закатила глаза, схватилась за сердце и простонала:
— С места не сойду, пока мне все не расскажешь!
— Мам, ну чего ты, в самом деле, — промямлила я.
— И подробно! — рявкнула мать. — Должна ж я знать, за что мне такое горе!
— Ну, в общем, меня тут отравили, потом утопили, в общем, убивали капитально, да я не убилась, живучая больно, — глубокомысленно ответила я.
— Не-ет, милая, так не пойдет! — решительно сказала мать. — Давай-ка все сначала! С самого начала!
— Maa God, — наморщила я лоб. — А что ж было с самого начала — то?
— С самого начала — это Сонька приехала, — подсказал Дэн. — И влюбилась.
— Не, наверное, самое начало — это когда Сонька замуж вышла, — с сомнением перебила я его.
— Ты вышла замуж? — вскричала мать, глядя на племянницу. — Господи, что ж я Райке-то, матери твоей скажу? Ой, да впрочем что это я? Дочка-то у меня шутница знатная, а я и купилась!
Сонька уронила поварешку, попятилась от матери и быстро перевела разговор:
— А мне кажется, все началось, когда тетя Оля стала с ума сходить! Точно — точно!
Мать, она же тетя Оля, стала наливаться дурной краснотой, что служило признаком сильнейшего гнева.
— Вспомнила! — быстро воскликнула я. — Началось все это с того, что мне стали сниться сны про то, что я умерла! Верный знак, что и вправду скоро помру, между прочим!
— Рассказывай, — тут же поддакнул Дэн, тревожно глядя на мою мать.
И я начала повествование…
Когда же я закончила, маменька посмотрела на меня и с осуждением сказала:
— И ты хочешь сказать, что я должна поверить в эту…, — она запнулась, словно затрудняясь подобрать слова, — эту дикую историю?!!
— Мать, — укоризненно сказала я. — Как было — так и рассказала.
— Денис Евгеньевич! — возмущенно повернулась она к любимому. — Хоть вы ей скажите!
— А, ей что в лоб, что по лбу, — махнул тот рукой. — Больно она меня слушает! Сказал ей — лежи в кровати, поправляйся, и не успел выйти из дома, как она тут же сбежала!
— И от чего бы ей, интересно, поправляться? — поджала мать губы. — Девка здоровая…
— Магдалина вам только что все подробно рассказала, — терпеливо усовестил ее Дэн. — Что ее чуть не утопили, потом чуть не придушили, потом отравили и прочее — прочее. Тут никакое здоровье не выдержит.
Мать на него посмотрела долгим взглядом, после чего нахмурилась:
— А вы мне казались здравым молодым человеком. А туда же, под ее дудку пляшете!
— А кольцо обручальное у Соньки на пальце тоже я придумала?!!
Все-таки у меня дурной характер. Мать еще и пяти фраз не сказала, а я уж воплю как на пожаре.
— И что, вы хотите сказать, моя племянница … замужем? — запнувшись, спросила мать.
Сонька отчаянно покраснела и пискнула:
— А дядя Витя Корабельников нас уже разводит! Я же не знала ничего!
Мать помолчала, после чего решительно заявила:
— Не верю!
И треснула сухоньким кулачком по столу.
— И для кого я тут два часа распиналась? — глядя на Святошу, задумчиво вопросила я. — Мать, ты мне можешь верить. Можешь не верить. Ты меня попросила все подробно разъяснить — и я подумала, что и правда надо это сделать, все же и ты тоже пострадала. Я твою просьбу выполнила, в общем, теперь и ты мою выполни, ладно? Одну. Всего одну.
— И какую же? — с подозрением спросила она.
— Не нуди. Дай помереть спокойно.
— Я нужу? — возмутилась она. — В смысле — я не нудю! Тьфу ты! В смысле — я не нудистка!
— Правда? — подняла я бровь, от души веселясь.
— Тьфу на тебя, — рассердилась она, поджала губы и отвернулась.
— Ладно, вы тут пейте чай, беседуйте, а я пожалуй пойду. У меня дела.
— Какие такие у тебя дела? — голос Дэна был не менее нудным и подозрительным, чем у матери. Хоро-оший зятек, на лету привычки перенимает.
— В спальню, — любезно пояснила я. — Мне доктор прописал покой и сон.
— Тогда конечно, — кивнул он.
— И дверь я закрою, — уточнила я.
— Значит, Святоше так можно?
Я посмотрела на преданно заглядывающую в глаза волчицу, которая конечно же бесшумно, но неотвратимо шла за мной следом — и ответила:
— А Святоша вопросов не задает. И не нудит!
— Я нужу? — возмутился он. — Тьфу, в смысле, я не нудю! Тьфу!..
— Ну да, я в курсе, что ты не нудист, — усмехнулась я и пошагала наверх.
Денис может сколько угодно меня опекать и кричать, что решит все сам, но вот маменьку я выручила — теперь надо и за папеньку взяться.
Раскинутые карты показали привычную картину. Папенька пьян и весел, около него теплая компания и ему на редкость хорошо. Maa God, да где хоть он в лесу компанию—то нашел? Только что медведей споил…
Но тогда вопрос — чем?!!
Хотя, с другой стороны, я много раз замечала, что истинные алкоголики крайне изобретательны по части выпивки. Возможно, когда я приеду за папенькой, то обнаружу, что он владелец маленького лесного заводика по производству мухоморовки.
Взяв приготовленную отцову рубашку и телячий послед (у Грицацуихи как раз как раз отелилась корова), я сделала обряд на пуповину. На несколько месяцев, покуда теленок мал и не отходит от матери — этот обряд дает неразрывную связь с выбранным кровным родственником.
Бабушка моя делала этот обряд на меня. Старенькая она была, бабуля моя, когда ей меня спихнули родители, сложной ей было углядеть за такой егозой, как маленькая девчонка. И с тех пор жизнь моя существенно осложнилась. Бабуля всегда знала, что я делаю и где. Бессмысленно было врать, что я-де учила уроки, пока она лечила людей в соседней деревне. Бабуля точно знала, что я с мальчишками лазила по деревьям и даже разок свалилась и набила шишку.
Рука у нее была тяжелая, и посему я вскоре осознала, что врать — наказуемо. Лучше уж честно признаться. И с тех пор прошло уж много—много лет, а я до сих пор считаю, что врать — плохо для репутации, все равно правда всплывет и навредит. Уж лучше так не подставляться и быть честной.
Тихо—тихо мы с Лорой пересекли холл. Сонька, что стояла в столовой и доставала из тостера поджаренный хлеб — увидела меня, но я сделала большие глаза, и девчонка понятливо отвернулась. Мать в столовой, что располагается чуть дальше кухни, громко жаловалась Денису на то, как ей не повезло с дочкой. Со мной, то бишь.
А я тем временем спустилась в гараж, свистнула из Серегиного бокса навороченный мотоцикл, посадила позади себя Лору, и поехала выручать папеньку. Пуповина меня вела просто безошибочно, я четко знала, где он. С такими мыслями я и направилась к колосовскому лесу.
Уехала я недалеко. На выезде из города меня остановил толстый гаишник и начал нудеть:
— А отчего без каски едем? А если авария какая? Каска — она ведь четыреста килограмм выдерживает!
Я толкнула Лору, та понятливо заулыбалась во всю пасть. Мне аж самой дурно стало.
Но бравому гаишнику все было нипочем.
— И на животное так же касочку надо бы надеть! Каска — она же четыреста килограмм выдерживает!
Лора тут же скуксилась, а я понятливо вздохнула:
— Сколько?
— Двести! — пожал плечами мужик.
А я с ужасом поняла, что сумочку—то я и не взяла! Пошарив по карманам, я нашла с превеликим трудом девяносто рублей, подала гаишнику и твердо сказала:
— Больше нет!
— Грабеж! — возмутился он.
— Да правда больше нет! — взмолилась я. — Дяденька, ну опаздываю я, ну не серчайте, а?
— Будешь должна, — сурово припечатал он.
— Всенепременно занесу должок, — кисло пообещала я и отчалила.
Завезли моего папеньку в лес на совесть. Я часа три петляла между сосен, пока наконец не почуяла — вон оно, рядом! Рядом родной мой папенька! Еще немного, еще чуть — чуть….
…И я выехала на опушку. Трава на ней была варварски истоптана, а посередине стояла крошечная избушка.
Я прислушалась.
Было очень тихо, и лишь разноголосый храп разносился далеко окрест…
Соскочив с мотоцикла, я ласточкой влетела в избушку, обо что—то споткнулась и рыбкой полетела дальше, приземлившись как раз в аккурат поперек папеньки.
— …! — хором сказали мужики около меня. Особенно старался тот, об которого я споткнулась.
— Ой, доча, — пьяненько заулыбался проснувшийся отец.
Я кое-как встала, уперла руки в боки и сурово спросила:
— Что, пьем? А это кто такие? — едва заметным кивком я указала на трех мужичков, хмуро взирающих на меня.
— Так то Славка, Колька да Васька, доча, — не переставая улыбаться, сердечно поведал папик. — Охотники они. Вот, встретились тут, да немного за знакомство решили выпить, ты уж не ругайся…
Я внимательно посмотрела на этих… охотничков.
Три пропитые рожи так же внимательно смотрели на меня и тихо матерились. Я их понимала — приехала, весь кайф обломала.
— Спасибо вам, мужики, — вздохнула я.
Эх, кабы не они — пропал бы мой непутевый отец в лесной чаще…
А Лора, взвыв раненым зверем, вдруг ринулась к крошечному столу в углу избушки, лапой расшвыряла селедочные скелеты и мертвой хваткой вцепилась в…
— Мой нож! — завопил один из охотников. — Отдай!
— И правда отдай, — укоряюще сказал папик. — Я ить его Ваське подарил, нехорошо подарки забирать!
— Ррр, — Святоша стояла в углу с ножом в зубах, и было по ее взгляду понятно, что в данный момент она социально опасна. Загрызет, и не чихнет.
— Усмири свою собаку! — злобно бросил мне Колька.
— Волчицу, а не собаку, — огрызнулась я. — Охотник, называется. И вообще — что вам, ножа жалко?
— Подарок! — припечатал Васька.
— Ладно, сейчас я с ней поговорю, — со вздохом согласилась я, подошла к Лоре и спросила: — Ну что ты в этот нож вцепилась? Мало тебе ножей?
Лора отчаянно закивала головой, жалобно заскулила и как-то странно закосила глазом. Прямо на рукоятку.
Я присмотрелась. Потом еще раз, будя смутные воспоминания. После чего спросила ее:
— Это то, что я думаю?
Лора закивала так, что мне стало тревожно — кабы голова не отвалилась.
— Пап, ты этот нож где взял?
— Так в лесу нашел, — с готовностью ответил он.
— Прямо так в лесу ножи и валяются? — усомнилась я.
— Да он во пне торчал, я и взял. Думаю — пригодится. Я же, доча, однажды просыпаюсь — чу! — а вокруг меня елки, а рядом пень, весь ножами утыканный… О, думаю — допился. А потом смотрю, и правда елки, правда ножи. Как оказался тут, зачем — ничего не помню. Ну, я взял один ножик на всякий случай — мало ли, боровичок какой срезать, да и пошел. К ночеру вот на мужиков наткнулся, на радостях ножик и подарил.
— В общем так, — решительно сказала я. — Те ножи в пеньке принадлежат вот этой волчице, ясно? Так что дарить ты их права не имел, мужики, уж извините.
— Да ладно, все равно ведь не отдаст, — расстроено махнул Васька на оскалившуюся Святошу.
— Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — довольно заключила я, в который раз поражаясь промыслу Божьему. Такое совпадение — если бы мы папеньку не нашли — не нашли бы и нож. И быть бы Лоре весь свой век в волчьей шкуре.
Пока отец прощался с собутыльниками, я смотрела на скулящую Лору и думала. Дэн меня после второго за день побега свяжет веревками и никуда не отпустит, да и бедная Святоша совсем в волчьей шкуре измучилась. Лето ведь, жарко поди животине.
И потому поехали мы не домой, поехали мы к пеньку. Мы с папенькой на мотоцикле, осторожно лавируя между сосен, а Лора, счастливо повизгивая, скачками неслась впереди и показывала дорогу.
И когда я выехала на полянку, она уже в нетерпении носились кругами около пенька.
«Ну быстрее же, быстрее!», — так и слышалось в ее скулеже.
— Ну точно тот пенек, те елки! — восхитился папенька, озираясь вокруг.
А я воткнула недостающий нож в пенек и выжидающе посмотрела на Лору. Очень уж хотелось посмотреть, как она все же кульбит—то над пеньком делает, а?
Святоша же потупила глаза, и показала хвостом на елки.
— В смысле, мне уйти, что ли? — нахмурилась я.
Святоша кивнула и хвостом указала и на папеньку.
А, точно, она же совсем… голая останется после оборота.
Голая…
Меня мороз пробрал до костей. Maa God, а одежки то ее, черные хламиды, я утащила!!!
— Отец, — слабым голосом сказала я, — пошли—ка, выйдем.
— Куда? — наивно поинтересовался он.
— Туда, — вздохнула я и потащила его в кусты.
Усевшись на поваленное дерево спиной к полянке, я придирчиво осмотрела папеньку.
— Доча, а ты чего это так смотришь? — поинтересовался он.
— У тебя майка под рубашкой есть?
— Есть, — покладисто согласился отец.
— Тогда давай рубашку, — велела я.
Папик беспрекословно ее снял.
Ладно. Сверху мы ее прикроем. А нижний этаж?!!
Подумав, я пришла к выводу, что мне ничего не остается, как отдать свою летнюю юбку Лоре. В принципе, мне крайне не нравилась мысль остаться в одних кружевных шортиках. Но, с другой стороны, выхода нет, Лоре папина рубашка снизу вообще ничего не прикроет, не могу же я ее в таком виде в город везти. А шортики — не стринги, можно сделать вид, что так и надо, последний писк моды. Да и темнеет, авось никто и не поймет.
Придя к такому выводу, я закричала:
— Святоша! Ты там всё?
— Все, — скорбным басом донеслось с поляны.
— Простыла, что ль?
— Здоров, — коротко ответила она. — Но гол, аки младенец, и если Господь не пошлет одежд…
Охнув, я ринулась на поляну, и тут же попятилась:
— Из-звинитте.
На пеньке была не Святоша. На пеньке, прикрывая ладошками причинное место, сидел… диакон Филарет!!!
Отдышавшись, я жалобно спросила:
— Ну как же так-то, батюшка?
— Пьян был, — сварливо ответил он. — Вы же меня напоили, бесовки, когда размораживали!
— И что из этого?
— Так вот я и решил доказать, что учения ваши дурные и бестолковые. Пошел в трапезную, спер…эээ, то есть взял двенадцать ножей, да и пошел в лес, искать пенек.
— Но ведь пенек километров за десять от собора! — возопила я. — Что, так просто пошли и нашли этот пенек?
— А то только Господь ведает, как я тут оказался, — степенно ответил Филарет. — Мне показалось, что недолго шел, а вот поди же ты…
— Батюшка, — смиренно осведомилась я. — А вы скажите, как же вы кульбит — то делали?
— Да никакого кульбита я не делал, — рассердился он. — Разбежался да и перепрыгнул. Лучше скажи — одежа где?
— А то Господь только ведает, — огрызнулась я. — Могу предложить отцову рубашку и мою юбку.
— ЧТО?!!
— А больше нет ничего, — оправдывалась я.
— Боже, да за что ты мне такое наказание послал? — нервно сокрушался батюшка.
— Могу предложить либо юбку с рубашкой, либо голым в город возвращаться!
— Господь повелел не облачаться в женскую одежду! — громыхнуло с полянки. — И от завета сего — не отступлю!
— Эээ, батенька, да вы плохо знаете историю, — посочувствовала я. — Я уж маменьке своей как—то объясняла, что когда Господь такой закон устанавливал — женщины ходили в брючках, а мужчины в халатах. Так что юбку одеть вам — совсем не грех!
Филарет подумал и со стоном душевным сказал:
— Хорошо, дочь моя. Испытывает меня Господь, ой испытывает… Давай свою одежду.
Я просунула тряпки между елок, села на мотоцикл и крикнула:
— Отец!
— Что, доча? — сонно отозвался он из-за деревьев.
— Иди сюда, домой поедем.
Папенька, пошатываясь, добрался до мотоцикла, взобрался сзади меня и тут же уронил голову на мое плечо и блаженно захрапел.
— Батюшка? — позвала я.
Тот вышел с полянки, и тут же замер.
— Ну? — нетерпеливо вздохнула я, и тут мой взгляд упал на зеркальце на руле.
Диакон Филарет застывшим взглядом пялился на мою обнаженную ногу…
— Что, в ванной не насмотрелись? — нервно буркнула я, заливаясь краской до ушей.
Бо-оже… Он же меня видел в ванной!!
Гад!
— Бесовское отродье, — скорбно выругался Филарет и полез сзади папеньки на сидение мотоцикла.
И я только раскрыла рот на пятьдесят шесть сантиметров, чтобы возопить на всю ивановскую, что еще одно слово — и я завтра же пойду к его начальству. И расскажу, как он за мной в ванной подсматривал, пользуясь тем, что я думала, что в шкуре волчицы — женщина, как вдруг одумалась.
«То—то и оно, что никто не поверит», — скорбно подтвердил внутренний голос.
— Батюшка, — ровным голосом сказала я. — Будете обзываться — тут и оставлю. С Божьей помощью дорогу найдете.
— Поехали, — недовольно пропыхтел он сзади.
И мы поехали.
Папенька храпел мне в ухо, а меня, чем ближе мы подъезжали к городу, тем сильнее беспокоил усатый гаишник.
— А что, Святоша, делать—то будем? — вопила я, стараясь перекричать ветер. — Денег больше нет на штраф!
Батюшка невнятно покряхтывал.
— Смотри, — кричала я. — Волк — это не только мерзкий характер, но и ценный мех! Вот расплачусь тобой, если возьмет!
— Я больше не волк! — обиженно донеслось сзади. — А ну, останови!
Я свернула к обочине и выжидающе посмотрела на него:
— Ну?
А батюшка уже спрыгнул с сиденья, сбегал к канаве и вытащил большой детский мяч. Синенький, с красной полосочкой по центру. Правда — проколотый, сдутый, слегка грязный…
Я с полминуты на него смотрела, после чего достала Святошин нож и от души похвалила:
— Гений ты, батя!
Филарет зарделся и воровато уставился мне на ногу.
Я ловко шмякнула ему на макушку половину мячика, вторую напялила на себя, и перекрестилась:
— Ну, батюшка, садись, да с Божьей помощью поедем — авось и в сумерках не заметит тот гаишник подмены.
— Так ить родитель ваш без каски, — прогудел диакон.
— Ты мячик еще один видишь?
— Нет.
— И я нет, — вздохнула я. — Вот и говорю — поехали, да с Божьей помощью…
По дороге батюшка что — то бубнил, похоже, что молился, да видать, плохо.
Ибо только мы подъехали к посту на въезде в город, как усатый гаишник тут же приветственно помахал нам жезлом.
Ну что делать бедной сиротке?
Подъехала я к нему, и сразу честно предупредила:
— А денег нет, дяденька. Я же еще дома не была.
Он осмотрел нашу троицу орлиным взглядом, и заметно подобрел:
— Это хорошо, что вы каски все же надели. Очень хорошо, только отчего же вы мужику посередине каску не одели? А если авария? Ведь потом запчастей не соберете! Ладно руки — ноги, они срастутся, а голова новая вам не вырастет! А ведь каска — каска четыреста килограммов выдерживает! О, гляди, ща покажу!
И гаишник со всей дури влепил палкой батюшке по темечку.
Тот хрюкнул и сполз прямо на пыльный асфальт.
— Что это с ним? — удивился дядька.
— Уби-ил! — истошно завопила я, спихивая папика с плеча и кидаясь к Филарету.
— Китайские у вас каски, что ли? — недоуменно почесал жезлом за ухом гаишник. — А если авария?
— Батюшка, батюшка, ну очнитесь! — завывала я, баюкая голову Филарета на коленях.
— А чего это он у вас в юбке? — приставал настырный гаишник. — А вы в эээ…
— Шортики это! — рявкнула я. — Шортики, а не то, что вы подумали!
— Да я разве против эээ… шортиков, — засмущался вдруг дядька. — Красиво очень.
— Ну, если не против — так тащите аптечку! А то если он помрет — вам же отвечать!
Гаишник внимательно вгляделся в мертвенно—бледное лицо диакона и занервничал:
— Ага, сейчас, одна рука тут, другая нога там! Эх, руки бы китайцам оборвать, такие дрянные шлемы выпускают!
Едва он скрылся в будочке, как Филарет открыл глаза, потерся щекой об мою ногу и деловито сказал:
— Дочь моя, ну чего расшеперилась? Поехали, поехали, покуда Господь аспида увел!
И когда через секунду мотоцикл понес нас к городу, я наконец — то осознала, что это — все.
Что больше меня убивать никто не будет, преступники схвачены.
Что все дома.
Что все хвосты в этой истории подчищены.
«Аминь», — усмехнулся голос.
THE END