Клугер Даниэль. Смерть в Кесарии

   – Н-да, – грустно сказал Натаниэль. – Этого я и боялся.
   – Чего именно?
   – Габи об этом не говорил…
   – О чем?
   – Значит, он, все-таки, следил за Розенфельдом. Ах, Габи, Габи… – Розовски тяжело вздохнул.
   – Да ладно, – Алекс усмехнулся. – Ну, захотел заработать парень, пока ты был в отпуске.
   – А ты где был?
   – Когда? – Алекс перегнулся через стол, посмотрел на дату. – 20 мая…В Офакиме. По делу.
   – Если только хотел заработать… Хорошо бы. Боюсь, что здесь… – он не договорил, махнул рукой. – Ладно, рассказывай о вдове Бройдера.
   – Нечего говорить, – сказал Маркин. – Обычные вдовьи причитания.
   – Значит, не заходила к ней Белла Яновская?
   – Не заходила. По ее словам, конечно. Так ты не ответил: откуда уверенность, что она входила именно в квартиру Бройдеров? Ты ведь, насколько я понимаю, следил за ней до подъезда. Кстати, долго она там пробыла?
   – Нет, недолго. Да я и не следил, – нехотя ответил Розовски. – Это случайно получилось. Может, ты и прав. Может, она вообще искала другой адрес, случайно зашла в этот дом, поняла, что ошиблась… – Натаниэль не договорил, замолчал.
   – Слушай, – Алекс улыбнулся, – почему бы тебе не спросить у самой Яновской? Ты ее телефон знаешь?
   – А что? Это мысль, – задумчиво сказал Натаниэль. – Прямо сейчас и спрошу.
   Розовски снял трубку, набрал номер секретаря компании «Интер».
   – Соедините меня с госпожой Яновской, пожалуйста, – сказал он. – Да, жду… Алло, госпожа Яновская? Здравствуйте, вас беспокоит Натаниэль Розовски. Да, совершенно верно. Скажите пожалуйста, не могли бы вы уделить мне несколько минут для разговора? Завтра? Хорошо, вполне.
   Положив трубку, Натаниэль поднялся, прошелся по комнате.
   – Знаешь, посети-ка вдову еще раз, – сказал он.
   – И что сказать?
   – Что? А просто представься, для начала. Ты ведь к ней приходил в качестве кого?
   – Страхового агента.
   – Ну вот. А теперь сообщи ей, что ты детектив. Что ты расследуешь обстоятельства гибели ее незабвенного мужа. Думаю, в этом случае она объяснит, зачем приходила к ней Белла Яновская, – Розовски вздохнул. – Потрясающая женщина. Интересно, она замужем или нет?
   – Ты будешь здесь? – спросил Алекс, направляясь к двери.

14

   Перед рассветом Натаниэль проснулся. Небо уже посветлело, открытое окно смутно серело правильным прямоугольником. Натаниэль нащупал лежащие на ночном столике сигареты и зажигалку, закурил. «Рано или поздно я загублю себе легкие, – подумал он. – Или желудок. Или еще что-то, не помню. На что там действует курение натощак?» После подобных мыслей логично было бы немедленно погасить сигарету. Вместо этого Розовски затянулся еще глубже. Какая-то мысль пришла ему в голову перед самым пробуждением, даже не перед пробуждением, а в тот неуловимый миг, когда сон начинает размываться явью. Но то ли от сигаретного дыма, то ли еще по какой-то причине, мысль растворилось в сером рассветном сумраке так же, как и сон.
   Он подошел к письменному столу, включил настольную лампу. Нашел среди разложенных накануне бумаг письмо Ари Розенфельда жене. Сел в кресло и принялся, в который уже раз, читать его. Он вспомнил, какая именно мысль посетила его разгоряченную бредовыми снами голову перед пробуждением. Где же… Ага, вот: «…И, кроме всего, постараюсь отправить тебе этот забавный портрет. Художник мне, по-моему, изрядно польстил. Впрочем, ты и сама можешь убедиться. Кстати, художник тоже москвич, и мы были когда-то знакомы. Его зовут Яша Левин. Вряд ли ты его помнишь, а я сразу узнал. Выглядит он все тем же стареющим хиппи – драные джинсы, пегие волосы собраны в пучок на макушке. Кстати, он меня не узнал. А может быть, узнал, но сделал вид, что нет…» Натаниэль отложил портрет и письмо и прошлепал на кухню – готовить себе завтрак.
   Яша… Розовски отложил письмо и задумался. Яша Левин. Ну да, он его тоже знает. Постоянный обитатель улицы Рамбам.
   Улицы Рамбам…
   Габи, в разговоре с «Соколовой», упоминал кафе на улице Рамбам.
   Можно было бы попробовать.
   Уличный художник Яша Левин. Сидит на тротуаре и рисует портреты праздношатающихся туристов, желающих вкусить жизнь тель-авивской богемы.
   Он снова начал читать.
   «… Мне дорог этот портрет – не знаю, почему, – писал далее банкир. – Во всяком случае, когда ты соберешься сюда, не забудь его, пожалуйста…»
   Судя по тому, что письмо оказалось в числе важных документов, Соколова перечитывала его перед отъездом. Наверняка, она выполнила просьбу мужа. И, значит, портрет должен был лежать в сумке… Розовски вспомнил о большом плотном пакете белой бумаги, который сам же сунул в свой «кейс» и забыл осмотреть его.
   «Осел!» – он почти бегом побежал в салон, взял из кресла брошенный с вечера «кейс».
   Так и есть. В белом пакете лежал портрет покойного банкира. Карандашный рисунок, выполненный профессионально, но без особого блеска, наклеенный на толстый негнущийся картон и вставленный в металлическую рамку. Натаниэль вернулся в кабинет, положил портрет рядом с документами и снова вернулся к письму.
   «… Возможно, я не успею передать портрет, – писал Ари Розенфельд. – В этом случае, сразу же по приезде обратись к моему адвокату, Цвике Грузенбергу. Я уже писал тебе о нем. Обратись к нему и обязательно возьми портрет. Конечно, если я сам, по какой-либо причине, не смогу тебя встретить…»
   Натаниэль усмехнулся. Видимо, банкир Ари Розенфельд был весьма сентиментальным человеком. Это как-то не очень вязалось со сложившимся стереотипом современного банкира: жесткого, энергичного и сухого человека. Впрочем, жизнь то и дело ломает стереотипы.
   «…Что бы ни случилось, знай: я любил и люблю тебя…»
   Портрет мог оказаться и неким знаком, принятым между влюбленными. Или еще чем-то.
   Натаниэль отложил письмо и принялся внимательно разглядывать портрет. Солнце уже взошло довольно высоко, так что свет настольной лампы не помогал, а скорее мешал. Он щелкнул выключателем. Портрет как портрет, ничего особенного. Скорее всего, дань каким-то сентиментальным воспоминаниям юности. Нужно будет позвонить Алону, извиниться и занести портрет. Но – потом, потом, когда дело будет окончено. А пока…

15

   Несмотря на ранний час, улица Рамбам была полна народу. Натаниэль Розовски прогулочным шагом двигался по тротуару, от Алленби, изредка вынужденно замедляя движение. На углу он остановился и некоторое время молча наблюдал за работой уличного художника. Описание покойного Розенфельда отличалось точностью – действительно, типичный постаревший хиппи. Хвост на макушке, прожженная в нескольких местах майка, вылинявшие ободраные джинсы. Золотая серьга в ухе. Но движения, которыми он набрасывал портрет женщины, сидевшей напротив на раскладном стульчике, были уверенными и профессиональными.
   – Привет, Яша, – сказал Розовски. – Не забуду. Работай.
   – Натан? Привет, привет, – Яаков Левин скупо улыбнулся детективу и снова опустил взгляд на планшет. Средних лет туристка, позировавшая художнику, с неодобрением посмотрела на типа, мешающего столь важному делу.
   – Exquse me, missis, – Натаниэль галантно поклонился. – Я не хотел вам мешать, но долг службы… – он развел руками с огорченным видом. – Этот экзотический джентльмен подозревается в попытке изнасилования, и я вынужден…
   Туристка подскочила, словно ужаленная, и растворилась в толпе гуляющих.
   Левин замер с поднятым карандашом и озадаченно осмотрелся.
   – Что это с ней?
   Розовски меланхолично пожал плечами.
   – Следует изучать иностранные языки, друг мой. Тем более, что ты имеешь дело с иностранцами. А ведь в школе, в Москве, много лет назад ты, безусловно учил иностранный.
   Яаков подозрительно посмотрел на детектива.
   – Во-первых, я учил немецкий.
   – Ну, извини, – Розовски развел руками. – Ошибка вышла.
   – Что это ты ей сказал? – спросил художник воинственным тоном. – Ну-ка, выкладывай! – он выпрямился во весь свой двухметровой рост и угрожающе навис над казавшимся миниатюрным Натаниэлем. – Говори, фараон чертов!
   – Тихо, тихо, – зашептал Розовски, виновато улыбаясь. – Что ты расшумелся? Ты мне срочно нужен. Как бы я ее сплавил, если она пялилась на тебя томными глазами? Ну, сказал, что полиция подозревает тебя в изнасиловании семидесятилетней старухи. С отягчающими вину обстоятельствами.
   Яаков немного подумал и вдруг расхохотался.
   – Уверен, что ты ее не испугал, – произнес он, вытирая выступившие слезы. – Просто она решила, что ты записал и ее в старухи. И оскорбилась. Ладно, черт с тобой. Поставь банку пива в качестве компенсации.
   – Хоть две, – облегченно вздохнув, сказал Розовски. – А если ответишь на мой вопрос – куплю тебе пак пива, – он раскрыл папку и показал Яакову портрет Ари Розенфельда. – Это твоя работа?
   – Моя, – ответил художник. – Вот, в углу подпись, – он показал. – Видишь?
   – Ты можешь вспомнить, когда рисовал этот портрет?
   – А что тут вспоминать? – спросил, в свою очередь Левин. – Вот же дата, ослеп, что ли?
   Розовски шепотом выругался. В этом деле он все больше и больше проявлял какую-то, просто, фантастическую, рассеянность. Действительно, сейчас, когда Яаков ткнул пальцем в рисунок, он и сам заметил четкие мелкие цифры в верхнем углу рисунка. За месяц до смерти банкир позировал уличному художнику для портрета.
   – Неси пак пива, – напомнил Левин.
   – Принесу, не беспокойся… Ты хорошо помнишь тот день?
   – Нормально. День как день.
   – Ну, может быть, что-нибудь необычное? Я имею в виду – в поведении этого господина.
   Левин почесал бороду.
   – Ч-черт его… Ты лучше скажи, что именно тебя интересует?
   – Что меня интересует? – теперь задумался сам Розовски. – Например, каким он тебе показался. Ты ведь имел возможность долгое время его разглядывать. Он нервничал? Суетился? Знаешь, бывает, у человека в душе что-то происходит, и он просто не может усидеть на месте.
   – Знаю, знаю… Н-нет, не сказал бы, – с некоторым сомнением в голосе произнес Яаков Левин. – Так, разве что…
   – Что?
   – Глаза были тоскливыми. Как у собаки, понимаешь?
   – Понимаю.
   – Но это только в тот день, когда я его рисовал.
   Натаниэль осмотрелся. Видимо, вон там кафе, упоминавшееся Габи Гольдбергом. Кстати… Он вытащил из кармана заранее приготовленную фотографию стажера.
   – Скажи, Яша, у тебя, по-моему, хорошая зрительная память…
   – Не жалуюсь, – коротко ответил художник.
   – Вот этого парня ты здесь не видел?
   Левин взглянул на фотографию, подумал немного.
   – Видел?
   – Часто.
   – С ним не видел? – Натаниэль кивнул на портрет Розенфельда.
   – С ним – нет. Обычно этот парень ходит с такими же ребятами… Хотя нет, как-то раз он был с другим. Совсем недавно. Я запомнил, потому что уж очень они были разными. Я их встретил возле кафе.
   – Какого кафе?
   – А вон, у Шломо, – художник показал на ближайшее уличное кафе. – Вон там они сидел, за крайним столиком, видишь? Вон, где сейчас две девицы животики надрывают. Он сидел ко мне вполоборота, а второй парень…
   – Минутку… Розовски предостерегающе поднял руку. – Ты точнее не можешь сказать? Когда именно это было?
   – Дай сообразить… – Левин задумался. – По-моему, это было в четверг, несколько недель назад. Нет, в пятницу утром, точно!
   – Ты ничего не путаешь? Они были здесь именно в пятницу?
   – Ничего я не путаю, – художник обиделся. – Не забывай, что у меня зрительная память профессиональная. И потом, пятница – особый день.
   – Ладно-ладно, я тебе верю… Они ушли вместе? – спросил Натаниэль.
   Левин немного подумал, отрицательно качнул головой.
   – Нет, этот… Который постарше… Он ушел раньше. И физиономия у него была весьма довольная. Прямо-таки сияющая. А второй остался за столиком.
   – Ты хорошо запомнил того типа, который был в кафе вместе с Розенфельдом?
   Художник пожал плечами.
   – Более-менее, – ответил он.
   – Та-ак… – Розовски закрыл папку. – Ты можешь описать его?
   – спросил он.
   – Кого?
   – Того, кто был здесь вместе с парнем.
   – Лучше я его нарисую. Словами трудно.
   – А сколько ты берешь за портрет?
   – За портрет? – Левин улыбнулся. – Смотря с кого. Когда сто шекелей, когда триста. А что?
   – Сможешь нарисовать?
   – За сколько?
   – За пятнадцать минут.
   – За сколько шекелей? – повторил Левин.
   – За триста.
   – За триста – смогу.
   – Действуй, Яша, – сказал Розовски. – А я пойду, поболтаю с Шломо.
   – Не забудь пиво! – крикнул ему вдогонку Яаков. – У Шломо, кстати, вполне приличное.

16

   Натаниэля не оставляло странное чувство: ему казалось, что совсем недавно он держал в руке оба конца этой разорванной цепочки, и вдруг упустил их. И что произошло это во время визита в университет. Собственно, только ради того, чтобы попытаться вновь найти этот разрыв, он и решил провести целый день дома, в спокойной обстановке, без спешки и суеты агентства.
   Ему вдруг пришло в голову, что он давно мечтал о дне отдыха и безделья. Хотел поваляться на диване с книжкой и чтобы никто не отвлекал. Со стороны сейчас это именно так и выглядело. Разве что книжка толстовата. Розовски бросил взгляд на увесистый фолиант. Раскрыл книгу, рассеянно перелистал. Да, с такими книгами на диване не валяются. Он отложил книгу в сторону, поднялся лениво прошелся по комнате. Что же, все-таки, ему тогда почудилось – в лаборатории Гофмана? Как будто разгадка дела показалась вдруг совсем простой, и… Едва он это подумал, зазвонил телефон. Розовски досадливо поморщился – и дома нет покоя, поднял трубку: 17. – А я проверил. Только что, на твоих глазах, с помощью сигарет «Данхилл». Кстати, терпеть их не могу. Это была вторая, контрольная, проверка, – Розовски засмеялся. – И все, как видишь, логично. Ицхак Лев был дальтоником. И все остроумные построения Давида Сеньора оказались бессильными перед этим природным дефектом. Так называемая магия несостоявшегося мессии не сработала.
   – Слушаю.
   – Я звоню уже третий раз, ты же собирался сегодня быть дома, – сказала мать.
   – Просто вышел пройтись, – ответил Натаниэль. – Хотел немного проветриться. Как ты себя чувствуешь?
   – Как я могу себя чувствовать? Нормально я себя чувствую. Софа тебе привет передает. Обижается, что ты не приехал вместе со мной. Высадил возле дома и укатил.
   – Я был занят. Передай ей мои извинения.
   – А что ей твои извинения? Я сказала, что ты побудешь немного в следующий раз. Когда приедешь за мной. Ты же приедешь за мной? – встревожилась вдруг мать.
   – Конечно приеду, не волнуйся. Ты только позвони заранее.
   – Позвоню… Натан, тут у соседей такое несчастье…
   – А что случилось? – Натаниэль понятия не имел, о каких соседях идет речь.
   – У Доры… Ты помнишь Дору?
   Натаниэль промычал что-то неопределенное, что при желании можно было принять за утвердительный ответ.
   – Ну вот, у Доры, у ее мальчика оказалась эпилепсия.
   – Кошмар, – искренне сказал Розовски.
   – И знаешь, как это узнали?
   – Как?
   – Он играл с юлой на улице.
   – С чем играл?
   – С юлой, ну, с волчком детским, ты что, не понимаешь? – рассердилась мать. Она всегда сердилась, когда ей казалось, что кто-то не понимает элементарных вещей. – Такую красивую игрушку ему подарили, яркую, разноцветную, он ее крутил, крутил…
   – И что же случилось?
   – Раскрутил ее сильно, – сказала мать. – Стоял, смотрел, как она крутиться. И вдруг упал и забился в припадке. Остальные дети перепугались, позвали Дору, так Дора чуть с ума не сошла. Такое несчастье, ты представляешь?
   – Ужасно, просто ужасно.
   – Врачи сказали: так бывает. Они даже проверяют так на скрытую эпилепсию.
   – Как – так?
   – Заставляют человека смотреть, как вращаются цветные круги. Если он эпилептик, так у него обязательно начнется припадок, понимаешь?
   – Надо же, – сказал Натаниэль. – Ох уж эти врачи…
   – Хорошо хоть, что сейчас заметили. А то, представляешь, пошел бы ребенок в армию – и пожалуйста!
   – Д-да-а…
   – Ты обедал?
   – Конечно.
   – Неправда, ты, конечно, забыл пообедать. Я тебе говорила, что холодильник пустой, но ты же не ходил в магазин, правда?
   – Нет, я ходил.
   – Натан, – строго сказала мать. – Я же всегда знаю, когда ты говоришь неправду. Ты не ходил в магазин и ты не обедал.
   – Я не голоден, мама, – терпеливо ответил Натаниэль. – А насчет холодильника – когда приедешь, убедишься сама.
   – Я бы уже приехала, – сказала мама, понизив голос, – но они обидятся, ты же их знаешь… Ладно, отдыхай. Я еще вечером перезвоню.
   – До свиданья, – Розовски положил трубку и озадаченно посмотрел на телефон. – Кажется, я схожу с ума, – подумал он вслух. – Но мне опять показалось… – он замолчал. Поднялся с дивана, прошелся по комнате. Мать права, надо сбегать в магазин. Но – не хочется. Впрочем, можно было сделать по-другому. Натаниэль снова снял телефонную трубку и набрал номер своего агентства. Услышав ленивое: «Алло?» – сказал: – Привет, Офра, как там у нас?
   – Нормально, – ответила секретарь тем же ленивым голосом. – Вообще, я думаю, без тебя тут гораздо спокойнее. Никто не кричит, никто с ума не сходит.
   – Приятно слышать, – проворчал Натаниэль. – Что значит – хорошо налаженное дело… Меня никто не разыскивал?
   – А кому нужно тебя разыскивать? Ну, звонил один.
   – Кто?
   – Клиент, которому жена, якобы, изменяет. Которого мы вели на прошлой неделе.
   – А-а… Ну, это подождет, – заметил Розовски. – Больше никто?
   – Никто.
   – Где Алекс?
   – Проверяет финансы сомнительной фирмы… У тебя что, опять развился склероз? Ты же сам ему поручал это.
   – Он что, до сих пор не сделал?
   – У него спросишь.
   – Почему ты так грубо разговариваешь с любимым хозяином? – строго спросил Розовски.
   Офра фыркнула и промолчала.
   – Послушай, девочка. Я неважно себя чувствую – видимо, переутомился. Поэтому весь вечер буду дома, и…
   – И пусть Алекс приедет к тебе, – закончила Офра.
   – Точно.
   – В котором часу?
   – Часиков в восемь.
   – Хорошо. Все?
   – Все. Я тебя целую, девочка.
   Розовски положил трубку, вернулся к дивану, сел. Снова раскрыл книгу. Рассеянно перелистал страницу, отодвинул в сторону.
   – Кстати о кофе… – пробормотал он. – Почему бы не выпить кофе, раз уж я не собираюсь сегодня обедать?…
   Он прошел на кухню, распечатал новый пакетик с кофе, размолотым в тончайшую ароматную пудру. Вынул из шкафчика потемневшую джезву. Поставил на огонь.
   Смакуя крепкий кофе, Розовски расслабился. В его сознании, подобно обрывкам кинофильмов, мелькали самые разные образы: Гофман в лаборатории за столом… книга… медленно переворачивающиеся страницы… папки… папки на столе… смущенный лаборант… раздраженный Гофман… цфатские каббалисты… звонок из Цфата… взволнованный голос матери… Стоп.
   Натаниэль ощутил легкое возбуждение. Мысль, пришедшая ему в голову только что, казалась невероятной, но…
   Он на мгновение закрыл глаза.
   Но это объясняло многое.
   Практически все. Он собрался было позвонить Гофману, но рука повисла в воздухе, над телефонным аппаратом.
   Стоп.
   У Натаниэля заныли виски. Так иногда бывало, когда решение задачи оказывалось почти рядом, и все-таки, ускользало от него.
   Еще раз.
   Гофман в лаборатории за столом… книга… медленно переворачивающиеся страницы… папки… папки на столе… смущенный лаборант… раздраженный Гофман… цфатские каббалисты… звонок из Цфата… взволнованный голос матери…
   Ч-черт… Натаниэль, с досадой, вскочил из кресла, забегал по комнате.
   Было же еще что-то. Что-то, связанное не с книгой Давида Сеньора, умершего в конце семнадцатого века, а с делом Ари Розенфельда, убитого полторы недели назад. Итак, (он закрыл глаза), итак: Гофман в лаборатории за столом… книга… медленно переворачивающиеся страницы… папки… папки на столе… смущенный лаборант… Стоп!
   Натаниэль открыл глаза.
   Папки.
   Вилла в Кесарии.
   Рассказ Эстер Фельдман.
   Все. Кажется, все.
   Он снял телефонную трубку и набрал номер лаборатории Давида Гофмана. Услышав: «Алло?», – сказанное знакомым, чуть раздраженным голосом, произнес:
   – Давид? Я бы хотел видеть тебя сегодня вечером. Тебя и Габи, хорошо?
   – Хорошо, во сколько?
   – В восемь… нет, в восемь пятнадцать. И пусть Габи купит мне сигарет, хорошо? Мои скоро кончатся, а мне лень выходить на улицу.
   – Хорошо.
   – Пусть купит «Данхилл» с ментолом. Не забудешь?
   – Не забуду. А ты…
   – Кстати, у тебя в лаборатории стояла бутылка «Мартеля». Она цела?
   – Конечно.
   – Можешь прихватить. Пока. Жду в восемь, – он положил трубку.
   – Что ты задумал? – с любопытством спросил Алекс, глядя на своего шефа. Розовски внешне выглядел вполне спокойным, даже сонным. Но Маркин работал с ним уже второй год, и привык довольно точно определять настроения Натаниэля по мелким, почти незаметным деталям – например по внезапным коротким паузам в разговоре. Или по частоте курения. Они сидели в салоне, в маленькой квартире Розовски, и молчали. Вернее, молчал Натаниэль. Маркин пытался рассказывать о делах, но, поняв, что мысли шефа сейчас витают где-то далеко, замолчал и спросил: «Что ты задумал?» Не особо рассчитывая на ответ.
   Но Розовски неожиданно ответил:
   – Я собираюсь рассказать одну старую-старую историю. Вернее, разгадку одной старой-старой истории. Ты любишь антиквариат?
   – Не знаю, – Алекс слегка растерялся. – Что за история?
   – Замечательная история, – сообщил Розовски. – только очень запутанная.
   – И когда же ты ее расскажешь?
   Натаниэль посмотрел на часы.
   – Скоро, – ответил он. – Через несколько минут. Как только придут гости.
   – Гости? Так, может быть, мне уйти? Остальное доскажу завтра, в офисе, – Алекс даже чуть привстал с места, выражая готовность немедленно оставить Натаниэля.
   – Сиди, – Розовски махнул рукой. – Зря я тебя позвал, что ли? Придут Давид Гофман и Габи. Ты тоже гость. И тоже должен выслушать эту замечательную историю, имевшую место триста лет назад. Но только когда придут гости. Лучший способ развлечь гостей – рассказать занимательную историю. Правда… – Натаниэль сделал небольшую паузу. – Правда, я еще не знаю ее финала. Но тем интереснее, верно?
   В дверь позвонили.
   – Вот и Гофман, – сказал Натаниэль. – И, как всегда, пунктуален.
   – Привет, – поздоровался профессор. – Что означает твоя загадочная улыбка? Кстати, коньяк – как ты просил, – он поставил пузатую темно-зеленую бутылку на журнальный столик.
   – А я всегда улыбаюсь, когда заканчиваю дело, – объяснил Розовски. – Дай-ка мне сигарету. И садись, садись, честное слово, мне не терпится вам рассказать.
   – А есть что?
   – Услышите. Но – потерпите.
   – А я и не настаиваю. Потерпеть – что ж, потерпим…
   – А кого мы ждем? – спросил Алекс.
   – Габи… – Натаниэль поморщился. – Ч-черт, завидую динозаврам. Вот уж у кого никогда не болела голова.
   Гофман, наливавший в принесенный коньяк в крошечные рюмки, вежливо поинтересовался:
   – А при чем тут динозавры?
   – Да так, смотрел тут недавно «Парк Юрского периода», по киноканалу, – сказал Розовски. – Ужасно симпатичные зверюги. И добрые. Почти как твой Давид Сеньор. Только головы у них поменьше, потому и не болели. А у меня болит. Им-то, простым ребятам, нечего было раздумывать о возможностях мести: клацнул челюстями – и нет обидчика… – он проглотил коньяк, поставил рюмку на столик и снова посмотрел на часы. – Габи задерживается.
   – Пробки, – Гофман пожал плечами и сел в кресло, грея рюмку в ладонях. – Я сам еле успел вовремя. Впрочем, подобные проблемы далеки от тебя. Все время забываю спросить, почему ты не купишь машину? На что ты деньги тратишь?
   – На себя, – буркнул Розовски. – Я не люблю технику и люблю выпить. Такое сочетание не способствует приобретению автомобиля, ты не находишь?
   – Пожалуй, – Давид засмеялся. – Все-таки, странно: детектив – и без машины.
   – Ну, во-первых, меньше смотри американские триллеры, – посоветовал Розовски. – У тебя складывается превратное представление о детективах. Сыщик должен работать мозгами. А если носиться с такой скоростью по улицам и высаживать, в среднем, от десяти до пятидесяти обойм из револьвера, мозгам просто нечего делать.
   – А во-вторых?
   – Что – во-вторых?
   – Ты сказал: «Во-первых». Значит, есть и во-вторых?
   – Во-вторых, он прекрасно обходится моей машиной, – вмешался Алекс. – И не очень-то церемонится с владельцем.
   – Ну… – начал было Розовски, но закончить фразу не успел – в дверь опять позвонили. – Входи, не заперто!
   Дверь отворилась, и на пороге возник взъерошенный Габи. Поздоровавшись чуть смущенно с детективом и Маркиным, он перевел вопросительный взгляд на профессора. Тот кивнул, и Габи осторожно, словно в ожидании подвоха вошел в комнату.
   – Ну вот, теперь я готов рассказывать, – сказал Розовски. – Садитесь и слушайте.
   Гофман и Гольдберг сели в указанные кресла.
   – Кстати, ты привез сигареты? – спросил Натаниэль. Он вновь выглядел он несколько рассеянным, видимо, собирался с мыслями. Гольдберг молча протянул ему пачку «Данхилла».
   – Итак? – спросил Давид Гофман.
   Натаниэль окинул собравшимся взглядом лектора. Он, действительно, походил сейчас на профессора, читающего лекцию отличникам.