Страница:
Маркин сидел в глубокой задумчивости, из которой его не вывел даже ехидный вопрос шефа. Натаниэлю пришлось задать его вторично.
– Что? – Маркин очнулся и чуть обескуражено посмотрел на Натаниэля. – А… это я задумался, извини, Натан.
– И о чем же, если это конечно не секрет? – насмешливо поинтересовался Розовски.
– Не секрет, – ответил Алекс. – Мы ведь с тобой до сих пор не знаем: с чего вдруг она – или они – выбрали именно Габи? Не дураки же они, в самом деле – считать, будто любой частный сыщик готов за хорошие деньги пристрелить кого угодно.
– Ну, во-первых, мы с тобой не знаем – дураки они или нет, – лениво заметил Натаниэль. – А во-вторых… – он замолчал.
– Что – во-вторых? – нетерпеливо спросил Маркин.
– Ничего, – ответил Натаниэль. – Ничего, Алекс… Почему Габи – конечно, это вопрос. И я не исключаю, что в нем кроется разгадка всей цепочки. Хотя, честно говоря, не уверен. А ты не знаешь, чем занимался Габи этой весной? Ну, скажем, за месяц до того, как ему позвонила ревнивая супруга некоего Ари Розенфельда?
– Нет, не знаю. А что было за месяц до звонка? – в свою очередь, спросил Маркин.
– По-моему, праздник Песах, – задумчиво ответил Натаниэль. – А ведь ты говорил, Алекс, что Габи на Песах ездил куда-то. Купил недорогой тур. Куда, не помнишь?
– Видишь, как полезно интересоваться жизнью подчиненных, – нравоучительно заметил Алекс вместо ответа. – И, опять же, как вредно для дела не интересоваться этим.
– А если серьезно?
– В Турцию он ездил. В Турцию, – сообщил Алекс. – Я точно помню.
– Очень интересно, – сказал Розовски. – Не помнишь случайно, в какой город?
– Не помню.
– А в какой фирме он оформлял поездку?
– В какой фирме? – Маркин задумался. – Что-то такое «Тур» какой-то. Какое-то слово – и «тур».
– Не «Бест-тур» случайно?
– Точно! Или нет… Да не помню я!
– А ты вспомни.
– Зато я название отеля вспомнил, – радостно сказал Алекс. – Отель «Элеганс». Точно, «Элеганс»!
4
5
6
7
– Что? – Маркин очнулся и чуть обескуражено посмотрел на Натаниэля. – А… это я задумался, извини, Натан.
– И о чем же, если это конечно не секрет? – насмешливо поинтересовался Розовски.
– Не секрет, – ответил Алекс. – Мы ведь с тобой до сих пор не знаем: с чего вдруг она – или они – выбрали именно Габи? Не дураки же они, в самом деле – считать, будто любой частный сыщик готов за хорошие деньги пристрелить кого угодно.
– Ну, во-первых, мы с тобой не знаем – дураки они или нет, – лениво заметил Натаниэль. – А во-вторых… – он замолчал.
– Что – во-вторых? – нетерпеливо спросил Маркин.
– Ничего, – ответил Натаниэль. – Ничего, Алекс… Почему Габи – конечно, это вопрос. И я не исключаю, что в нем кроется разгадка всей цепочки. Хотя, честно говоря, не уверен. А ты не знаешь, чем занимался Габи этой весной? Ну, скажем, за месяц до того, как ему позвонила ревнивая супруга некоего Ари Розенфельда?
– Нет, не знаю. А что было за месяц до звонка? – в свою очередь, спросил Маркин.
– По-моему, праздник Песах, – задумчиво ответил Натаниэль. – А ведь ты говорил, Алекс, что Габи на Песах ездил куда-то. Купил недорогой тур. Куда, не помнишь?
– Видишь, как полезно интересоваться жизнью подчиненных, – нравоучительно заметил Алекс вместо ответа. – И, опять же, как вредно для дела не интересоваться этим.
– А если серьезно?
– В Турцию он ездил. В Турцию, – сообщил Алекс. – Я точно помню.
– Очень интересно, – сказал Розовски. – Не помнишь случайно, в какой город?
– Не помню.
– А в какой фирме он оформлял поездку?
– В какой фирме? – Маркин задумался. – Что-то такое «Тур» какой-то. Какое-то слово – и «тур».
– Не «Бест-тур» случайно?
– Точно! Или нет… Да не помню я!
– А ты вспомни.
– Зато я название отеля вспомнил, – радостно сказал Алекс. – Отель «Элеганс». Точно, «Элеганс»!
4
Выйдя из офиса и отказавшись от предложения Маркина подвезти, Розовски неторопливо пошел по улице, наслаждаясь появившимся наконец-то свежим ветерком, чуть всколыхнувшим плотную жаркую завесу хамсина. Видимо, это ощущал не он один, потому что город был полон праздношатающимися людьми.
Впрочем, на транспортную проблему это не повлияло, двигавшийся параллельно тротуарам автомобильный поток имел куда меньшую скорость, чем гулявшие по тротуарам пешеходы. «Странную мы представляли пару, – подумал Розовски, проводив ее взглядом. – Старая проститутка и вышедший в тираж полицейский. Прямо, как в кино.
Пройдя почти до конца Алленби, Розовски не заметил, как стемнело. Собственно, ничего удивительного в этом не было – южная ночь, как обычно, падала внезапно и стремительно. Он свернул к старой автостанции.
Натаниэлю не хотелось домой. Телевизор надоел, к недочитанной книге он не обращался уже неделю – и не собирался еще неделю. Ложиться спать было рановато, а заявляться к кому-то в гости без приглашения Розовски не любил. Натаниэлю редко становилось по-настоящему скучно, но в такие редкие минуты его мгновенно начинали раздражать любые, в том числе и лишь предполагаемые занятия. Сам он называл подобное состояние хандрой.
Он чуть замедлил шаги, закурил. Тотчас послышалось:
– Не найдется сигареты?
Розовски всмотрелся в полумрак. К нему медленно приближалась эффектная двадцатилетняя особа женского пола. Половину длины ног составляли мощные каблуки. Их размеры компенсировались длиной пышной черной юбки, больше напоминавшей носовой платок.
Каждый шаг дамы продолжался, как показалось Натаниэлю, около десяти лет: после первого он дал ей уже тридцать лет, после второго – сорок. Приблизившись, ориентировочно, к пятидесятилетнему рубежу, дама остановилась и спросила с заранее подготовленной улыбкой:
– Господин не желает?…
Что именно должен был желать господин, Натаниэль не успел узнать, потому что выражение лица дамы вдруг изменилось.
– Ой… – испуганно прошептала она. – Розовски?!
Чувствовалось, что ей немедленно захотелось исчезнуть, но страх не позволял этого сделать.
Натаниэль внимательнее всмотрелся в ярко раскрашенное лицо.
– Яэль? Привет, девочка, – добродушно сказал он. – Успокойся, я уже давно не полицейский.
– Правда? – спросила недоверчиво Яэль.
– Чистая правда. Скоро три года, как ушел.
– Почему?
– Надоело, – лаконично ответил Натаниэль и протянул ей пачку сигарет. Длинные, сверкнувшие серебром ногти выудили сигарету. Натаниэль дал ей прикурить.
– А здесь ты что делаешь? – спросила Яэль.
– Гуляю, – ответил Розовски. – Вот… с работы иду. Решил прогуляться, подышать свежим воздухом.
– Ну, ты даешь, Натан! – Яэль засмеялась. – Где ж ты нашел здесь свежий воздух?
– Да, верно, – Розовски тоже рассмеялся. – Задумался, шел, куда дорога шла. Вот и оказался здесь. Скучно. Ты занята сейчас?
Яэль неопределенно повела головой.
– Выпьем кофе? Пойдем, угощу. Все-таки, столько лет не виделись. Я ведь тут патрулировал лет, наверное десять назад.
– Пойдем.
Они перешли через дорогу. Народу в кафе, кроме них, не было. Хозяин, смуглый парень лет двадцати пяти, смотрел по телевизору «Евроспорт». Передавали турнир по безумной борьбе, названия которой Натаниэль не знал. Один из соперников был в маске, изображавшей то ли обезьяну с огромными клыками, то ли вампира. Впрочем, судя по тому, что он периодически ревел и колотил себя в мощную грудь, первое было вернее. Да и комплекция спортсмена мало походила на комплекцию вампира.
Второй борец доходил первому до подмышек и был абсолютно лыс. Он регулярно вспрыгивал на канаты и исправно колотил оттуда обезьяновампира ногами в челюсть. Тот продолжал реветь, отмахиваясь от соперника, как от мухи.
– Какой кофе тебе взять? – спросил Розовски, когда они сели за столик.
– Капучино.
Он заказал Яэль капучино, себе взял турецкий, двойной крепости. Хозяин быстро принес заказ и помчался досматривать турнир. Судя по всему, он болел за муху.
– Ну что? – спросил Розовски. – Как дела? Вот уж не думал, что ты до сих пор ходишь сюда. Не обижайся, но в твоем возрасте… – он не договорил, чуть покачал головой.
Яэль махнула рукой.
– Все нормально, я не обижаюсь. Мне уже сорок… почти. Конечно, на меня уже и не смотрят. Много молодых, – она помешала в бокале длинной ложечкой. – Такое впечатление, что хожу сюда по привычке. Знаешь, как бывает?
– Да, эта проблема есть везде. Даже в кнесете, – заметил Натаниэль. – Может, стоило бы завязать?
– Да ну, что ты! Куда я пойду? Кому нужна? – Яэль невесело усмехнулась. – Как застряла здесь, на станции, так и… – она не договорила.
Розовски сочувственно хмыкнул.
– Нет, сейчас стало получше, – сказала Яэль. – Сейчас много туристов из Иордании. Голодные, как… – она не нашла сравнения, засмеялась. – Знаешь старого Дова?
– Который торговал порнографией? Он еще жив?
– Что с ним сделается? Так иорданцы у него, когда в первый раз приехали, скупили все. Все, представляешь! Он впервые в жизни уходил домой налегке. Ни одного журнала, ни одной кассеты. Теперь он ждет каждого их приезда, как праздника.
Розовски захохотал.
– Ну и ну, – сказал он. – А профессора-экономисты всерьез утверждают, что мирный договор с Иорданией не дает израильской экономике ровным счетом ничего. Они, оказывается, не те сферы хозяйственной жизни исследовали. Им бы сюда прийти.
Яэль допила кофе, посмотрела на часы.
– Торопишься? – спросил Натаниэль.
– Да, пора. Работа, – она улыбнулась. – А тебя, я вижу, не очень тянет домой?
Розовски пожал плечами.
– Нет, почему же… Вот, допью кофе и пойду. Книжку почитаю, телевизор посмотрю. Нормально.
– Ты что – так и не женился вторично? – сочувственно спросила Яэль.
– Нет, а что?
– Послушай… – на лице Яэль появилось сосредоточенное выражение. – У меня есть подруга…
Натаниэль поперхнулся кофе.
– Нет, ты не подумай, – поспешно сказала Яэль. – Она не такая, как я. Просто живем рядом, она иногда моего Офира смотрит. Очень приличная женщина, разведенная. Симпатичная. А?
– Спасибо, девочка, – серьезно сказал Розовски. – Я подумаю. И обязательно скажу.
– Ну, пока.
Она вдруг наклонилась и поцеловала детектива в щеку.
Впрочем, на транспортную проблему это не повлияло, двигавшийся параллельно тротуарам автомобильный поток имел куда меньшую скорость, чем гулявшие по тротуарам пешеходы. «Странную мы представляли пару, – подумал Розовски, проводив ее взглядом. – Старая проститутка и вышедший в тираж полицейский. Прямо, как в кино.
Пройдя почти до конца Алленби, Розовски не заметил, как стемнело. Собственно, ничего удивительного в этом не было – южная ночь, как обычно, падала внезапно и стремительно. Он свернул к старой автостанции.
Натаниэлю не хотелось домой. Телевизор надоел, к недочитанной книге он не обращался уже неделю – и не собирался еще неделю. Ложиться спать было рановато, а заявляться к кому-то в гости без приглашения Розовски не любил. Натаниэлю редко становилось по-настоящему скучно, но в такие редкие минуты его мгновенно начинали раздражать любые, в том числе и лишь предполагаемые занятия. Сам он называл подобное состояние хандрой.
Он чуть замедлил шаги, закурил. Тотчас послышалось:
– Не найдется сигареты?
Розовски всмотрелся в полумрак. К нему медленно приближалась эффектная двадцатилетняя особа женского пола. Половину длины ног составляли мощные каблуки. Их размеры компенсировались длиной пышной черной юбки, больше напоминавшей носовой платок.
Каждый шаг дамы продолжался, как показалось Натаниэлю, около десяти лет: после первого он дал ей уже тридцать лет, после второго – сорок. Приблизившись, ориентировочно, к пятидесятилетнему рубежу, дама остановилась и спросила с заранее подготовленной улыбкой:
– Господин не желает?…
Что именно должен был желать господин, Натаниэль не успел узнать, потому что выражение лица дамы вдруг изменилось.
– Ой… – испуганно прошептала она. – Розовски?!
Чувствовалось, что ей немедленно захотелось исчезнуть, но страх не позволял этого сделать.
Натаниэль внимательнее всмотрелся в ярко раскрашенное лицо.
– Яэль? Привет, девочка, – добродушно сказал он. – Успокойся, я уже давно не полицейский.
– Правда? – спросила недоверчиво Яэль.
– Чистая правда. Скоро три года, как ушел.
– Почему?
– Надоело, – лаконично ответил Натаниэль и протянул ей пачку сигарет. Длинные, сверкнувшие серебром ногти выудили сигарету. Натаниэль дал ей прикурить.
– А здесь ты что делаешь? – спросила Яэль.
– Гуляю, – ответил Розовски. – Вот… с работы иду. Решил прогуляться, подышать свежим воздухом.
– Ну, ты даешь, Натан! – Яэль засмеялась. – Где ж ты нашел здесь свежий воздух?
– Да, верно, – Розовски тоже рассмеялся. – Задумался, шел, куда дорога шла. Вот и оказался здесь. Скучно. Ты занята сейчас?
Яэль неопределенно повела головой.
– Выпьем кофе? Пойдем, угощу. Все-таки, столько лет не виделись. Я ведь тут патрулировал лет, наверное десять назад.
– Пойдем.
Они перешли через дорогу. Народу в кафе, кроме них, не было. Хозяин, смуглый парень лет двадцати пяти, смотрел по телевизору «Евроспорт». Передавали турнир по безумной борьбе, названия которой Натаниэль не знал. Один из соперников был в маске, изображавшей то ли обезьяну с огромными клыками, то ли вампира. Впрочем, судя по тому, что он периодически ревел и колотил себя в мощную грудь, первое было вернее. Да и комплекция спортсмена мало походила на комплекцию вампира.
Второй борец доходил первому до подмышек и был абсолютно лыс. Он регулярно вспрыгивал на канаты и исправно колотил оттуда обезьяновампира ногами в челюсть. Тот продолжал реветь, отмахиваясь от соперника, как от мухи.
– Какой кофе тебе взять? – спросил Розовски, когда они сели за столик.
– Капучино.
Он заказал Яэль капучино, себе взял турецкий, двойной крепости. Хозяин быстро принес заказ и помчался досматривать турнир. Судя по всему, он болел за муху.
– Ну что? – спросил Розовски. – Как дела? Вот уж не думал, что ты до сих пор ходишь сюда. Не обижайся, но в твоем возрасте… – он не договорил, чуть покачал головой.
Яэль махнула рукой.
– Все нормально, я не обижаюсь. Мне уже сорок… почти. Конечно, на меня уже и не смотрят. Много молодых, – она помешала в бокале длинной ложечкой. – Такое впечатление, что хожу сюда по привычке. Знаешь, как бывает?
– Да, эта проблема есть везде. Даже в кнесете, – заметил Натаниэль. – Может, стоило бы завязать?
– Да ну, что ты! Куда я пойду? Кому нужна? – Яэль невесело усмехнулась. – Как застряла здесь, на станции, так и… – она не договорила.
Розовски сочувственно хмыкнул.
– Нет, сейчас стало получше, – сказала Яэль. – Сейчас много туристов из Иордании. Голодные, как… – она не нашла сравнения, засмеялась. – Знаешь старого Дова?
– Который торговал порнографией? Он еще жив?
– Что с ним сделается? Так иорданцы у него, когда в первый раз приехали, скупили все. Все, представляешь! Он впервые в жизни уходил домой налегке. Ни одного журнала, ни одной кассеты. Теперь он ждет каждого их приезда, как праздника.
Розовски захохотал.
– Ну и ну, – сказал он. – А профессора-экономисты всерьез утверждают, что мирный договор с Иорданией не дает израильской экономике ровным счетом ничего. Они, оказывается, не те сферы хозяйственной жизни исследовали. Им бы сюда прийти.
Яэль допила кофе, посмотрела на часы.
– Торопишься? – спросил Натаниэль.
– Да, пора. Работа, – она улыбнулась. – А тебя, я вижу, не очень тянет домой?
Розовски пожал плечами.
– Нет, почему же… Вот, допью кофе и пойду. Книжку почитаю, телевизор посмотрю. Нормально.
– Ты что – так и не женился вторично? – сочувственно спросила Яэль.
– Нет, а что?
– Послушай… – на лице Яэль появилось сосредоточенное выражение. – У меня есть подруга…
Натаниэль поперхнулся кофе.
– Нет, ты не подумай, – поспешно сказала Яэль. – Она не такая, как я. Просто живем рядом, она иногда моего Офира смотрит. Очень приличная женщина, разведенная. Симпатичная. А?
– Спасибо, девочка, – серьезно сказал Розовски. – Я подумаю. И обязательно скажу.
– Ну, пока.
Она вдруг наклонилась и поцеловала детектива в щеку.
5
На экране вовсю веселилась компания Игаля Шилона, прикалываясь к ни в чем неповинным случайным прохожим. Когда Розовски включил программу «Фисфусим», они как раз отвлекли внимание строгой чопорной старушки дурацким вопросом, и, пока старушка добросовестно пыталась ответить, заменили карликового шпица на ее поводке здоровенным мастифом. Складчатая морда великана выражала типично еврейскую мировую скорбь. Телехулиганы мгновенно испарились, старушка, бросив взгляд на преобразившуюся собаку, обратилась в соляной столб и, похоже, мастифу ее стало жалко. Он неторопливо подошел к обалдевшей собаковладелице и лениво лизнул ее в нос. От этого старушка очнулась и заверещала невероятно громким голосом.
Натаниэль с внезапно пробудившимся интересом ждал развязки. Вообще, это была единственная программа, которую он смотрел без внутреннего протеста. Но досмотреть ему не удалось. Как всегда, в самую неподходящую минуту зазвонил телефон. Он попытался дотянуться до аппарата, но для этого ему пришлось встать и отвернуться от экрана. – Можете.
– Алло?
Длинный гудок. Розовски с неприятным интересом посмотрел на трубку. Но звонки продолжались. Тут он сообразил, что звонит не домашний телефон, а сотовый. Обругав себя за тупость, а неизвестного – за нахальство, Натаниэль поднес аппарат к уху.
– Натан? Это ты? Ты еще на работе?
Никогда еще голос Зеева Баренбойма не вызывал в Натаниэле столь активного раздражения.
– Идиот… – буркнул он.
– Что? Извини, очень плохо слышно. Ты на работе?
– Нет, я не на работе, – внятно сообщил Розовски.
– Дома? А я, на всякий случай, позвонил по сотовому – мало ли где ты можешь быть. Так ты дома?
– Нет, не дома.
– А где? – растерянно спросил Зеев.
– Нигде, – сказал Натаниэль. – У меня вообще нет телефона.
Баренбойм озадаченно помолчал, потом спросил:
– А с кем я говорю?
– С самим собой, – загробным голосом ответил Натаниэль. – Я – твой внутренний голос. Поставь все свои сбережения на красное, после чего можешь выброситься из окна.
– Из какого окна? – спросил Баренбойм.
– Ой, как трудно в Израиле без чувства юмора… – Розовски сморщился, как от зубной боли. – Слушай, Зеев, или говори, что случилось, или отключайся. Дай отдохнуть, я только-только душ принял. И потом, ты мешаешь мне смотреть любимую передачу, – он скосил глаза на экран телевизора. Там боевая бабуля расправлялась с вернувшимися телехулиганами сумкой и руками, те уворачивались и хохотали, оба пса прыгали. В общем, было весело.
– У меня к тебе дело, – наконец, сообщил Баренбойм. – Понимаешь, у меня сегодня был посетитель.
– Очень интересно, – сказал Натаниэль. – У меня они каждый день бывают.
– Понимаешь, сегодня я видел Бройдера, – сказал Баренбойм. При этом у него голос очень напоминал голос Горацио, сообщавшего датскому принцу о явлении его отца. Что Розовски не замедлил отметить.
– Покойника? – деловито осведомился он. – На нем треугольная кипа и серый походный таллит… Да, подгнило что-то в датском, то бишь, еврейском, государстве. Не ешь на ночь индюшачьи ножки.
– Я серьезно, – обиженно сказал Баренбойм. – Ты меня совсем запутал. А тут дорога – как на войне, не знаешь, в какую воронку угодишь.
– Ладно, я просто расслабляюсь. Шучу. Значит, был у тебя в гостях покойник, – сказал бодрым голосом Розовски. – Ну, нормально, с кем не бывает. И как он, хорошо выглядит?
– Он выглядит нормально, – грустно ответил Зеев. – Он выглядит так, как дай Бог нам с тобой выглядеть. И видел я его не во сне, а наяву. Я и сейчас его вижу, он сидит в машине рядом со мной. Это не Шмулик, а его брат Наум. А выглядит он так, потому что приехал из Америки.
– Вот как… – несколько искусственная веселость Натаниэля мигом испарилась. – А как он попал к тебе в машину? – спросил он уже посерьезневшим голосом.
– Год назад мы с Шмуликом были соседями. Это сразу после того, как я съехал с первого адреса, из этого дома, – напомнил Баренбойм. – Наум не знал нового адреса и пришел по-старому, то есть, на нашу лестничную площадку.
– Он что – ничего не слышал о смерти Шмулика?
– Почему? Слышал. Но… понимаешь, какая штука, Натан, – Баренбойм понизил голос, – он не может найти, где его похоронили.
– Почему?
– Потому что «Хевра Кадиша» не хоронила Шмулика. Хоронила какая-то благотворительная органихация, занимающаяся похоронами неевреев. Теперь понял?
– Понял, – он ровнехонько ничего не понял.
– Так что – мы можем прийти?
Во взгляде, которым Розовски окинул салон, царила неизбывная тоска и прощание с возможностью отдохнуть, а выражение лица, как ему самому казалось, очень походило на выражение морды давешнего телевизионного мастифа. Тем не менее, он ответил:
Натаниэль с внезапно пробудившимся интересом ждал развязки. Вообще, это была единственная программа, которую он смотрел без внутреннего протеста. Но досмотреть ему не удалось. Как всегда, в самую неподходящую минуту зазвонил телефон. Он попытался дотянуться до аппарата, но для этого ему пришлось встать и отвернуться от экрана. – Можете.
– Алло?
Длинный гудок. Розовски с неприятным интересом посмотрел на трубку. Но звонки продолжались. Тут он сообразил, что звонит не домашний телефон, а сотовый. Обругав себя за тупость, а неизвестного – за нахальство, Натаниэль поднес аппарат к уху.
– Натан? Это ты? Ты еще на работе?
Никогда еще голос Зеева Баренбойма не вызывал в Натаниэле столь активного раздражения.
– Идиот… – буркнул он.
– Что? Извини, очень плохо слышно. Ты на работе?
– Нет, я не на работе, – внятно сообщил Розовски.
– Дома? А я, на всякий случай, позвонил по сотовому – мало ли где ты можешь быть. Так ты дома?
– Нет, не дома.
– А где? – растерянно спросил Зеев.
– Нигде, – сказал Натаниэль. – У меня вообще нет телефона.
Баренбойм озадаченно помолчал, потом спросил:
– А с кем я говорю?
– С самим собой, – загробным голосом ответил Натаниэль. – Я – твой внутренний голос. Поставь все свои сбережения на красное, после чего можешь выброситься из окна.
– Из какого окна? – спросил Баренбойм.
– Ой, как трудно в Израиле без чувства юмора… – Розовски сморщился, как от зубной боли. – Слушай, Зеев, или говори, что случилось, или отключайся. Дай отдохнуть, я только-только душ принял. И потом, ты мешаешь мне смотреть любимую передачу, – он скосил глаза на экран телевизора. Там боевая бабуля расправлялась с вернувшимися телехулиганами сумкой и руками, те уворачивались и хохотали, оба пса прыгали. В общем, было весело.
– У меня к тебе дело, – наконец, сообщил Баренбойм. – Понимаешь, у меня сегодня был посетитель.
– Очень интересно, – сказал Натаниэль. – У меня они каждый день бывают.
– Понимаешь, сегодня я видел Бройдера, – сказал Баренбойм. При этом у него голос очень напоминал голос Горацио, сообщавшего датскому принцу о явлении его отца. Что Розовски не замедлил отметить.
– Покойника? – деловито осведомился он. – На нем треугольная кипа и серый походный таллит… Да, подгнило что-то в датском, то бишь, еврейском, государстве. Не ешь на ночь индюшачьи ножки.
– Я серьезно, – обиженно сказал Баренбойм. – Ты меня совсем запутал. А тут дорога – как на войне, не знаешь, в какую воронку угодишь.
– Ладно, я просто расслабляюсь. Шучу. Значит, был у тебя в гостях покойник, – сказал бодрым голосом Розовски. – Ну, нормально, с кем не бывает. И как он, хорошо выглядит?
– Он выглядит нормально, – грустно ответил Зеев. – Он выглядит так, как дай Бог нам с тобой выглядеть. И видел я его не во сне, а наяву. Я и сейчас его вижу, он сидит в машине рядом со мной. Это не Шмулик, а его брат Наум. А выглядит он так, потому что приехал из Америки.
– Вот как… – несколько искусственная веселость Натаниэля мигом испарилась. – А как он попал к тебе в машину? – спросил он уже посерьезневшим голосом.
– Год назад мы с Шмуликом были соседями. Это сразу после того, как я съехал с первого адреса, из этого дома, – напомнил Баренбойм. – Наум не знал нового адреса и пришел по-старому, то есть, на нашу лестничную площадку.
– Он что – ничего не слышал о смерти Шмулика?
– Почему? Слышал. Но… понимаешь, какая штука, Натан, – Баренбойм понизил голос, – он не может найти, где его похоронили.
– Почему?
– Потому что «Хевра Кадиша» не хоронила Шмулика. Хоронила какая-то благотворительная органихация, занимающаяся похоронами неевреев. Теперь понял?
– Понял, – он ровнехонько ничего не понял.
– Так что – мы можем прийти?
Во взгляде, которым Розовски окинул салон, царила неизбывная тоска и прощание с возможностью отдохнуть, а выражение лица, как ему самому казалось, очень походило на выражение морды давешнего телевизионного мастифа. Тем не менее, он ответил:
6
– Чем могу быть полезен? – спросил Розовски после обмена приветствиями. Наум Бройдер, благообразный пожилой мужчина в черном костюме и черной кипе, с цицес, выглядывавшими из-под длиннополого пиджака, ответил не сразу. Его взгляд настороженно скользил по скромной обстановке Натаниэля, задержался на мгновение на фотографии Йосефа. Чувствовалось, что он несколько смущен необходимостью обращения с частным сыщиком.
– Ну-ну, – сказал Розовски. – Бояться нечего. Здесь никого не подвергают допросам с пристрастием. Это всего лишь квартира, в которой живу я и моя старая мама. Мама в данный момент отсутствует. А сходство с камерой пыток придает нашей комнате отечественная мебель. Но это сходство чисто внешнее. Если вы сядете в это кресло, сами убедитесь. – Полчаса назад я еще думал, что смогу ответить на ваши вопросы. По крайней мере, на первый из них – как именно погиб ваш брат. Но теперь… Поверьте, Наум, теперь я и сам не знаю – как именно погиб Шмуэль Бройдер. Я имею в виду настоящего Шмуэля Бройдера, а не того, кто выдавал себя за него. Единственное, что я – увы! – могу вам сказать, – с лица Розовски сошла улыбка, – так это то, что, скорее всего, вашего брата, действительно, больше нет в живых. И, как мне кажется, уже довольно давно. По меньшей мере, около двух лет.
Несколько сбитый с толку таким вступлением, Наум Бройдер послушно сел в указанное кресло.
– Вот видите, – сказал Розовски. – Удобно?
– Да, – деревянным голосом ответил Бройдер. – Удобно.
– Не стесняйтесь, – подбодрил Зеев. – Натаниэль – единственный, кто вам по-настоящему поможет, верно, Натан? Ты поможешь?
– Если узнаю, в чем именно, – сдержанно сказал Розовски. – Во всяком случае, постараюсь.
– Н-ну хорошо, – сказал, наконец, Наум. – Если вы немного знали моего младшего брата, то поймете… Мы почти не переписывались с ним. По два письма за все время. И по телефону не переговаривались. Вообще, у нас всегда были несколько натянутые отношения. Неприятно, когда в семье, тем более – в еврейской семье – родственники не дружат, но что было, то было. Он очень рано, как говорится, отбился от рук. Пил, кучковался с какими-то неприятными типами. Однажды чуть было не сел в тюрьму, хорошо – у отца тогда еще были кое-какие связи. И когда он приехал в Израиль – я к тому времени уже шесть лет жил в Штатах – я подумал, что он таки образумился. Я даже написал ему. И получил ответ. И снова написал. Но, как я уже говорил, больше мы не переписывались, – Бройдер-старший замолчал, собираясь с мыслями. – Так вот, – сказал он. – Вы сами – давно приехали из Союза?
– Давно.
– Все равно – вы знаете, как трудно было оставаться евреями при коммунистах.
– При сионистах тоже, – заметил Розовски. – И вообще: евреем быть трудно всегда. Но ничего – мы справляемся. А если продолжить это оригинальное суждение, то быть тяжело. Вообще. Не быть легче. Полное отсутствие проблем.
– Что? – Наум немного растерялся. – Нет, я не то имел в виду. Я говорю о мицвот, и… Словом, мы оба родились в религиозной семье. Наш отец был габаем синагоги. Так что у Шмулика была брит-мила, как и положено – на восьмой день.
– Очень интересно, – сказал Розовски, с трудом сдерживая раздражение, и посмотрел на Баренбойма. Баренбойм поспешил на помощь.
– Да нет, ты не понимаешь, – сказал он. – Науму в «Хевра Кадиша» сказали, что отказались хоронить Шмулика, потому что тот – гой.
– Да, – подтвердил Наум. – Я, конечно, возмутился: как это гой? Так они мне сказали, что Шмулик был необрезаным. И его похоронила какая-то организация на нерелигиозном кладбище под Беер-Шевой. Кажется, организация называется «Эзра». Что вы на это скажете? Я даже не знаю, что можно подумать. Вот, кинулся по домашнему адресу – он там уже год не жил, даже больше. Рассказал Зееву – он предложил поехать к вам.
– Секунду, – сказал Натаниэль, поднимаясь с места. – Я вам кое-что покажу, – он быстро прошел в кабинет и вернулся с портретом Шмуэля Бройдера, выполненным уличным художником. – Вы узнаете этого человека?
Бройдер-старший внимательно посмотрел на рисунок.
– Узнаю? – переспросил он. – А кого я должен узнать?
– Человек, изображенный на этом рисунке, похож на вашего брата? – спросил Розовски.
Наум еще раз посмотрел на рисунок и молча покачал головой.
– Дай-ка взглянуть, – попросил Баренбойм. Натаниэль протянул рисунок ему. – Ну как же! Шмулик, вылитый. Классный рисунок. Что вы, Наум, собственного брата не узнаете?
– Нет, – упрямо повторил Наум. – Этот человек ничего общего с моим братом не имеет. Конечно, мы не виделись почти десять лет. Но, во-первых, четыре года назад, вместе с письмом Шмулик прислал мне свою фотографию. Кстати, она у меня с собой, – он вытащил бумажник из внутреннего кармана, протянул фотографию Натаниэлю. – Можете сами убедиться.
Розовски взял фотографию. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы признать правоту Бройдера-старшего: человек на фотографии даже отдаленно не был похож на человека с портрета. Натаниэль протянул фотографию Баренбойму. Теперь уже Зеев, как давеча Наум, отрицательно покачал головой.
– Впервые вижу, – сказал он, разглядывая фотографию.
– Ты хочешь сказать, – медленно произнес Розовски, – что это – не тот человек, который год назад снимал квартиру по соседству с тобой и называл себя Шмуэлем Бройдером?
– Именно.
– А вы, – Натаниэль снова повернулся к Науму, – утверждаете, что человек на фотографии – ваш брат Шмуэль Бройдер, четыре года назад репатриировавшийся в Израиль, в то время, как человек на рисунке – вам неизвестен?
– Совершенно верно.
Натаниэль покосился на все еще работавший телевизор, у которого он, на время разговора вырубил звук. «Фисфусим» уже закончилась, начался нудный сериал – то ли родной, израильский, то ли мексиканский. Из сериалов Натаниэль угадывал только «Санта-Барбару»: при родственном дебилизме участников, в американской жвачке преобладали блондины. Он подошел к телевизору, нажал кнопку выключателя.
– У тебя нет дистанционки? – немедленно встрял Баренбойм.
Натаниэль только покосился на него, но ничего не ответил.
Наум сидел в явном оцепенении.
– А вдову брата вы уже навещали? – спросил Розовски, возвращая ему фотографию.
– Нет еще. Мне еще нужно узнать ее адрес.
– Пока не делайте этого, – посоветовал Натаниэль. – И вообще: если можно, ничего не предпринимайте… – он помедлил немного. Оба гостя смотрели на него с такой надеждой, что Натаниэлю стало чуть-чуть не по себе. Он откашлялся и сказал: – А сейчас вы расскажете мне об этом человеке. Все, что вспомните.
– О котором? – тотчас спросил Баренбойм. – По-моему, тут два разных человека.
– Об обоих, Зеев, ты – о своем соседе, а вы, – Розовски повернулся к Науму Бройдеру, – о своем младшем брате.
Наум Бройдер, словно в некотором замешательстве, пригладил черную курчавую бороду, в которой тонкими нитями вились седые волосы.
– Не знаю, что и сказать, господин Розовски, – сказал он. – Вчера, после столь неожиданного известия, я впервые задумался о том, кем был мой брат и что за отношения сложились у нас там, в Союзе.
– И что же?
– Мы не были близки, – Бройдер-старший вздохнул и повторил: – Мы не были близки. Может быть, сказывалась разница в возрасте – все-таки, я старше на двенадцать лет. Может быть, то, что моим воспитанием родители занимались, а его – нет. После смерти матери Шмуэль совсем отбился от рук. Я ведь предлагал ему подавать документы вместе – мы тогда получили вызовы на всю семью. Он меня высмеял.
– То есть, особого желания покидать Союз у него не было?
– В том-то и дело.
– А как складывались его отношения с отцом? Вы сказали, что отец был верующим человеком.
– Отец умер в семьдесят восьмом? А мы уехали в восемьдесят первом. Уже в Вене жена настояла, чтобы мы ехали не в Израиль, а в Штаты. Я был против, но, – Наум виновато развел руками, – вы же знаете еврейских жен. Если уж она взяла себе что-то в голову, то…
– В общем, вы оказались в Штатах вместо того, чтобы репатриироваться в Израиль.
– Да. Получили статус беженцев, потом грин-карту. Вот, живем.
– Отношений с братом вы не поддерживали?
– Нет. Изредка доходили слухи, что у него было не все в порядке.
– Что именно?
– Ну… Лечился от алкоголизма, арестовывался… Словом, тот еще… – Наум замолчал. – При всем том, он был не дурак, далеко нет. Аидише копф, это я вам точно говорю.
– А когда вы узнали, что он собирается в Израиль? Он известил вас об этом решении?
– Конечно, нет. Он написал мне письмо уже отсюда. Сообщил, что репатриировался, «сделал алию», как он выразился. Ну, первое письмо восторженное: ахи, охи, все красиво, все чудесно…
– Вы ответили?
– Да, написал, что очень рад, что он прекрасно выглядит – в письме была фотография, вот эта самая.
– Были еще письма?
– Да, – Бройдер помрачнел. – Было еще одно письмо, примерно, через полгода. Совсем другое письмо, с другим настроением. Все плохо, страна дрянь, люди – жулики, все сволочи, его обманули. Да, а в конце сообщил, что женится. И все. Я ответил, попытался успокоить, написал, что эмиграция – это всегда тяжело, описал ему наши трудности по началу. На второе письмо он уже не ответил.
– А когда вы получили от него письмо с сообщением о женитьбе? – спросил Розовски.
Наум Бройдер задумался.
– Дайте вспомнить… Около двух лет назад, по-моему.
Тут Баренбойм, которому явно не терпелось сказать свое слово, наконец, не выдержал и заговорил, не дожидаясь, пока Натаниэль к нему обратиться.
– Должен заметить, – сказал он, – что лично мне эта пара вовсе не показалась счастливыми молодоженами.
– Вот как? – рассеянно спросил Натаниэль. Он повертел в руках портрет. – А почему?
– Ну, есть же всякие мелочи, – пояснил Баренбойм. – Они походили, скорее, на людей, проживших вместе не менее десяти лет и порядком осточертевших друг другу.
– Самое интересное, – сказал Натаниэль, – что, возможно, ты прав… Как вы думаете, Наум, ваш брат не собирался вернуться в Союз?
– Не могу сказать. Я же больше не получал от него писем.
– Можно узнать в консульстве, – снова встрял Баренбойм. – Обращался Шмулик за визой или нет.
– Спасибо за подсказку, – сказал Розовски. – Так что ты там начал рассказывать о счастливой супружеской чете?
– То и начал, что производили они впечатление весьма надоевших друг другу людей. Хотя, конечно, такое случается и через день после свадьбы.
– А что ты можешь сказать о самом Шмуэле… или о человеке, называвшем себя Шмуэлем? – спросил Розовски.
– Я уже как-то говорил тебе, – ответил Зеев. – Малоприятная личность. С полицией у него были неприятности. Друзья его мне не нравились.
– Что за друзья?
– Приезжали к нему пару раз. Из «новых русских». Бандитские морды.
– Все?
– Все.
– Исчерпывающее объяснение, – заметил Розовски. – Спасибо, – он повернулся к Науму, безучастно смотревшему в пространство в течение всего этого разговора. – Скажите, а какой помощи вы ждете от меня?
Наум Бройдер растерянно пожал плечами.
– Не знаю, – ответил он. – Собственно, я хотел бы знать, как, все-таки, погиб мой брат. И почему его похоронили не на еврейском кладбище.
Натаниэль невесело улыбнулся.
– Ну-ну, – сказал Розовски. – Бояться нечего. Здесь никого не подвергают допросам с пристрастием. Это всего лишь квартира, в которой живу я и моя старая мама. Мама в данный момент отсутствует. А сходство с камерой пыток придает нашей комнате отечественная мебель. Но это сходство чисто внешнее. Если вы сядете в это кресло, сами убедитесь. – Полчаса назад я еще думал, что смогу ответить на ваши вопросы. По крайней мере, на первый из них – как именно погиб ваш брат. Но теперь… Поверьте, Наум, теперь я и сам не знаю – как именно погиб Шмуэль Бройдер. Я имею в виду настоящего Шмуэля Бройдера, а не того, кто выдавал себя за него. Единственное, что я – увы! – могу вам сказать, – с лица Розовски сошла улыбка, – так это то, что, скорее всего, вашего брата, действительно, больше нет в живых. И, как мне кажется, уже довольно давно. По меньшей мере, около двух лет.
Несколько сбитый с толку таким вступлением, Наум Бройдер послушно сел в указанное кресло.
– Вот видите, – сказал Розовски. – Удобно?
– Да, – деревянным голосом ответил Бройдер. – Удобно.
– Не стесняйтесь, – подбодрил Зеев. – Натаниэль – единственный, кто вам по-настоящему поможет, верно, Натан? Ты поможешь?
– Если узнаю, в чем именно, – сдержанно сказал Розовски. – Во всяком случае, постараюсь.
– Н-ну хорошо, – сказал, наконец, Наум. – Если вы немного знали моего младшего брата, то поймете… Мы почти не переписывались с ним. По два письма за все время. И по телефону не переговаривались. Вообще, у нас всегда были несколько натянутые отношения. Неприятно, когда в семье, тем более – в еврейской семье – родственники не дружат, но что было, то было. Он очень рано, как говорится, отбился от рук. Пил, кучковался с какими-то неприятными типами. Однажды чуть было не сел в тюрьму, хорошо – у отца тогда еще были кое-какие связи. И когда он приехал в Израиль – я к тому времени уже шесть лет жил в Штатах – я подумал, что он таки образумился. Я даже написал ему. И получил ответ. И снова написал. Но, как я уже говорил, больше мы не переписывались, – Бройдер-старший замолчал, собираясь с мыслями. – Так вот, – сказал он. – Вы сами – давно приехали из Союза?
– Давно.
– Все равно – вы знаете, как трудно было оставаться евреями при коммунистах.
– При сионистах тоже, – заметил Розовски. – И вообще: евреем быть трудно всегда. Но ничего – мы справляемся. А если продолжить это оригинальное суждение, то быть тяжело. Вообще. Не быть легче. Полное отсутствие проблем.
– Что? – Наум немного растерялся. – Нет, я не то имел в виду. Я говорю о мицвот, и… Словом, мы оба родились в религиозной семье. Наш отец был габаем синагоги. Так что у Шмулика была брит-мила, как и положено – на восьмой день.
– Очень интересно, – сказал Розовски, с трудом сдерживая раздражение, и посмотрел на Баренбойма. Баренбойм поспешил на помощь.
– Да нет, ты не понимаешь, – сказал он. – Науму в «Хевра Кадиша» сказали, что отказались хоронить Шмулика, потому что тот – гой.
– Да, – подтвердил Наум. – Я, конечно, возмутился: как это гой? Так они мне сказали, что Шмулик был необрезаным. И его похоронила какая-то организация на нерелигиозном кладбище под Беер-Шевой. Кажется, организация называется «Эзра». Что вы на это скажете? Я даже не знаю, что можно подумать. Вот, кинулся по домашнему адресу – он там уже год не жил, даже больше. Рассказал Зееву – он предложил поехать к вам.
– Секунду, – сказал Натаниэль, поднимаясь с места. – Я вам кое-что покажу, – он быстро прошел в кабинет и вернулся с портретом Шмуэля Бройдера, выполненным уличным художником. – Вы узнаете этого человека?
Бройдер-старший внимательно посмотрел на рисунок.
– Узнаю? – переспросил он. – А кого я должен узнать?
– Человек, изображенный на этом рисунке, похож на вашего брата? – спросил Розовски.
Наум еще раз посмотрел на рисунок и молча покачал головой.
– Дай-ка взглянуть, – попросил Баренбойм. Натаниэль протянул рисунок ему. – Ну как же! Шмулик, вылитый. Классный рисунок. Что вы, Наум, собственного брата не узнаете?
– Нет, – упрямо повторил Наум. – Этот человек ничего общего с моим братом не имеет. Конечно, мы не виделись почти десять лет. Но, во-первых, четыре года назад, вместе с письмом Шмулик прислал мне свою фотографию. Кстати, она у меня с собой, – он вытащил бумажник из внутреннего кармана, протянул фотографию Натаниэлю. – Можете сами убедиться.
Розовски взял фотографию. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы признать правоту Бройдера-старшего: человек на фотографии даже отдаленно не был похож на человека с портрета. Натаниэль протянул фотографию Баренбойму. Теперь уже Зеев, как давеча Наум, отрицательно покачал головой.
– Впервые вижу, – сказал он, разглядывая фотографию.
– Ты хочешь сказать, – медленно произнес Розовски, – что это – не тот человек, который год назад снимал квартиру по соседству с тобой и называл себя Шмуэлем Бройдером?
– Именно.
– А вы, – Натаниэль снова повернулся к Науму, – утверждаете, что человек на фотографии – ваш брат Шмуэль Бройдер, четыре года назад репатриировавшийся в Израиль, в то время, как человек на рисунке – вам неизвестен?
– Совершенно верно.
Натаниэль покосился на все еще работавший телевизор, у которого он, на время разговора вырубил звук. «Фисфусим» уже закончилась, начался нудный сериал – то ли родной, израильский, то ли мексиканский. Из сериалов Натаниэль угадывал только «Санта-Барбару»: при родственном дебилизме участников, в американской жвачке преобладали блондины. Он подошел к телевизору, нажал кнопку выключателя.
– У тебя нет дистанционки? – немедленно встрял Баренбойм.
Натаниэль только покосился на него, но ничего не ответил.
Наум сидел в явном оцепенении.
– А вдову брата вы уже навещали? – спросил Розовски, возвращая ему фотографию.
– Нет еще. Мне еще нужно узнать ее адрес.
– Пока не делайте этого, – посоветовал Натаниэль. – И вообще: если можно, ничего не предпринимайте… – он помедлил немного. Оба гостя смотрели на него с такой надеждой, что Натаниэлю стало чуть-чуть не по себе. Он откашлялся и сказал: – А сейчас вы расскажете мне об этом человеке. Все, что вспомните.
– О котором? – тотчас спросил Баренбойм. – По-моему, тут два разных человека.
– Об обоих, Зеев, ты – о своем соседе, а вы, – Розовски повернулся к Науму Бройдеру, – о своем младшем брате.
Наум Бройдер, словно в некотором замешательстве, пригладил черную курчавую бороду, в которой тонкими нитями вились седые волосы.
– Не знаю, что и сказать, господин Розовски, – сказал он. – Вчера, после столь неожиданного известия, я впервые задумался о том, кем был мой брат и что за отношения сложились у нас там, в Союзе.
– И что же?
– Мы не были близки, – Бройдер-старший вздохнул и повторил: – Мы не были близки. Может быть, сказывалась разница в возрасте – все-таки, я старше на двенадцать лет. Может быть, то, что моим воспитанием родители занимались, а его – нет. После смерти матери Шмуэль совсем отбился от рук. Я ведь предлагал ему подавать документы вместе – мы тогда получили вызовы на всю семью. Он меня высмеял.
– То есть, особого желания покидать Союз у него не было?
– В том-то и дело.
– А как складывались его отношения с отцом? Вы сказали, что отец был верующим человеком.
– Отец умер в семьдесят восьмом? А мы уехали в восемьдесят первом. Уже в Вене жена настояла, чтобы мы ехали не в Израиль, а в Штаты. Я был против, но, – Наум виновато развел руками, – вы же знаете еврейских жен. Если уж она взяла себе что-то в голову, то…
– В общем, вы оказались в Штатах вместо того, чтобы репатриироваться в Израиль.
– Да. Получили статус беженцев, потом грин-карту. Вот, живем.
– Отношений с братом вы не поддерживали?
– Нет. Изредка доходили слухи, что у него было не все в порядке.
– Что именно?
– Ну… Лечился от алкоголизма, арестовывался… Словом, тот еще… – Наум замолчал. – При всем том, он был не дурак, далеко нет. Аидише копф, это я вам точно говорю.
– А когда вы узнали, что он собирается в Израиль? Он известил вас об этом решении?
– Конечно, нет. Он написал мне письмо уже отсюда. Сообщил, что репатриировался, «сделал алию», как он выразился. Ну, первое письмо восторженное: ахи, охи, все красиво, все чудесно…
– Вы ответили?
– Да, написал, что очень рад, что он прекрасно выглядит – в письме была фотография, вот эта самая.
– Были еще письма?
– Да, – Бройдер помрачнел. – Было еще одно письмо, примерно, через полгода. Совсем другое письмо, с другим настроением. Все плохо, страна дрянь, люди – жулики, все сволочи, его обманули. Да, а в конце сообщил, что женится. И все. Я ответил, попытался успокоить, написал, что эмиграция – это всегда тяжело, описал ему наши трудности по началу. На второе письмо он уже не ответил.
– А когда вы получили от него письмо с сообщением о женитьбе? – спросил Розовски.
Наум Бройдер задумался.
– Дайте вспомнить… Около двух лет назад, по-моему.
Тут Баренбойм, которому явно не терпелось сказать свое слово, наконец, не выдержал и заговорил, не дожидаясь, пока Натаниэль к нему обратиться.
– Должен заметить, – сказал он, – что лично мне эта пара вовсе не показалась счастливыми молодоженами.
– Вот как? – рассеянно спросил Натаниэль. Он повертел в руках портрет. – А почему?
– Ну, есть же всякие мелочи, – пояснил Баренбойм. – Они походили, скорее, на людей, проживших вместе не менее десяти лет и порядком осточертевших друг другу.
– Самое интересное, – сказал Натаниэль, – что, возможно, ты прав… Как вы думаете, Наум, ваш брат не собирался вернуться в Союз?
– Не могу сказать. Я же больше не получал от него писем.
– Можно узнать в консульстве, – снова встрял Баренбойм. – Обращался Шмулик за визой или нет.
– Спасибо за подсказку, – сказал Розовски. – Так что ты там начал рассказывать о счастливой супружеской чете?
– То и начал, что производили они впечатление весьма надоевших друг другу людей. Хотя, конечно, такое случается и через день после свадьбы.
– А что ты можешь сказать о самом Шмуэле… или о человеке, называвшем себя Шмуэлем? – спросил Розовски.
– Я уже как-то говорил тебе, – ответил Зеев. – Малоприятная личность. С полицией у него были неприятности. Друзья его мне не нравились.
– Что за друзья?
– Приезжали к нему пару раз. Из «новых русских». Бандитские морды.
– Все?
– Все.
– Исчерпывающее объяснение, – заметил Розовски. – Спасибо, – он повернулся к Науму, безучастно смотревшему в пространство в течение всего этого разговора. – Скажите, а какой помощи вы ждете от меня?
Наум Бройдер растерянно пожал плечами.
– Не знаю, – ответил он. – Собственно, я хотел бы знать, как, все-таки, погиб мой брат. И почему его похоронили не на еврейском кладбище.
Натаниэль невесело улыбнулся.
7
После того, как наручный будильник издал длинный гудок, Натаниэль, наконец, открыл глаза. Каждое утро он просыпался с мыслью о том, что звуковые сигналы часов придумывают люди с мстительным и неприятным характером. Разработчики японской фирмы «Касио», в данном случае, не оставляли исключения, хотя Розовски и допускал, что с их, японской точки зрения, сигнал мелодичен и нежен.
Впрочем, сегодняшнее утро отличалось еще и тем, что почти синхронно с сигналом будильника зазвенел домашний телефон и пронзительно заверещал сотовый. Остановившись посреди комнаты, Розовски переводил чуть очумелый со сна взгляд с аппарата на аппарат. Будильник заливался соловьем. Натаниэль, чертыхнувшись, нажал кнопку выключателя. Часы замолчали. Одновременно, словно по команде, замолчали телефон и пелефон, и сразу же после этого Натаниэль проснулся окончательно. – Теперь мы попробуем пролить свет на кое-какие факты вашей биографии, мадам, – сказал он, обращаясь к молчащему телефону. – А потом – приятно будет встретиться со старой знакомой.
Впрочем, сегодняшнее утро отличалось еще и тем, что почти синхронно с сигналом будильника зазвенел домашний телефон и пронзительно заверещал сотовый. Остановившись посреди комнаты, Розовски переводил чуть очумелый со сна взгляд с аппарата на аппарат. Будильник заливался соловьем. Натаниэль, чертыхнувшись, нажал кнопку выключателя. Часы замолчали. Одновременно, словно по команде, замолчали телефон и пелефон, и сразу же после этого Натаниэль проснулся окончательно. – Теперь мы попробуем пролить свет на кое-какие факты вашей биографии, мадам, – сказал он, обращаясь к молчащему телефону. – А потом – приятно будет встретиться со старой знакомой.