Страница:
— Восемь, — наконец сказал Доктор, поднося к их глазам циферблат наручного секундомера, — странгуляций, и все уместились на одной кассете! Уже одно это служит доказательством, что каждый номер длился в среднем не тридцать минут, как можно было бы предположить, а тридцать секунд. На самом деле в основе этого шоу лежит продолжительная и грубая процедура забоя скота, поэтому slowhanging
[25]можно рассматривать как смелую пьесу, а все непристойности — как неотъемлемую ее часть. Этот человек переживал за своих клиентов, как когда-то ваш любимец Мыдларж. Раз его имя скрыто от нас в архивах, то он, подобно великим художникам, заслужил право войти в учебники в качестве Неизвестного, — поспешно закончил Доктор, когда на экране уже появилась заставка „I. R. Т. С“, — мастера. Но воздержимся пока от комментариев, ибо телевизионный репортаж из Багдада можно назвать ужасающей противоположностью первой ленты.
На месте титров возникло изображение трех разнокалиберных стульев.
— Время действия, — сказал Доктор, в голосе которого чувствовалась взволнованность профессионала, — зима 1963 года, место действия — на первый взгляд, декорации пьесы Ионеско „Стулья“ или, — продолжал Доктор, когда стулья на экране сменились нотными пюпитрами, на которых лежали автоматы различных систем и калибров, — другой пьесы другого абсурдиста, на самом же деле — музыкальная студия Irak Radio Television Corporation.
На месте пюпитров появилась группа мужчин в военной форме, которые, путаясь в проводах, перешагнули через сложенные в ряд музыкальные инструменты, остановились перед камерой, щелкнули каблуками и что-то выкрикнули.
— Победа! — вместе с ними воскликнул Доктор, как бы озвучивая фильм, когда из кадра исчезли все, кроме одного, который на незнакомом гортанном языке стал нервно зачитывать перед камерой какой-то текст. — Что еще могут выкрикивать эти только что пришедшие к власти революционные вожди, на чью долю выпало рассчитаться с только что отлученными от власти революционными вождями, зная к тому же, что с помощью телевидения весь народ в тот же миг по достоинству оценит их героизм!
Человек на экране кончил говорить и перевел взгляд в сторону. Проворный глаз камеры обратился к стульям: к ним уже были привязаны электрическими проводами три опухших человека в разодранной одежде; их глаза, сверкавшие, подобно горным озерам, из-под кровоподтеков, были открыты, но казалось, они уже не замечают, что происходит на этом свете.
— Только что оглашенный приговор, — продолжал Доктор, и в его голосе вновь послышалась деловитость историка, — позволяет нам определить who is who, и теперь вместе с теми, кто смотрит прямой репортаж, мы можем насладиться великолепным зрелищем и сравнить, как будут вести себя во время казни Единый и Великий Вождь иракской революции Абд-эль-Карим Касем, его славный соратник, председатель Высшего военного суда полковник Махдави и выдающийся воин и патриот, начальник оперативного отдела шейх Таха. Но увы — Бог предполагает, а дураки располагают!
Раздался звук, напоминающий пасхальную трещотку. Три человека уперлись подбородками в ключицы. Если бы не пуля, пробившая голову Тахи — из нее, словно ручеек в траве, заструилась кровь, — то даже Влк с Шимсой не поняли бы, что произошло.
— Иметь такой поистине исторический шанс и так его, извините за выражение, — воскликнул Доктор, и в его голосе послышался гнев раздосадованного болельщика, — просрать! Обработать всех скопом, без команды или хотя бы жеста распорядителя, не вмонтировать кадры с расстрельной командой, придумать интересный интерьер, а потом приторочить их так, что они и вздохнуть не могут, изуродовать звук неправильно расставленными микрофонами! И не использовать прием, без которого сегодня не обходится даже репортаж о матче между какими-нибудь „Дерьмоедами“ и „Кошачьими задницами“, я имею в виду замедленный, — продолжал Доктор, поднимая ладони так, чтобы на экране получилась тень креста, — знак механику, что он свободен, — возврат пленки — это издевательство над возможностями и телевидения, и заплечного мастерства. Стоит ли удивляться, что этот творческий эксперимент никогда не повторяли, хотя в то же время телевизионные компании платят бешеные деньги за разного рода псевдохудожественные суррогаты, вроде сцены казни на гильотине в фильме Лелюша „La vie, l'amour, la morte". [26]Таким образом, — продолжал Доктор, подливая Влку виски, — налицо парадокс: превосходную ленту „UFA“, которой были бы обеспечены рекордные сборы и все Оскары, прячут за семью печатями, тогда как дилетантская халтура с помощью „Евровидения“ облетает весь мир. Вот уж поистине козырь в руках тех, кто без устали сотрясают воздух воплями о нецелесообразности высшей меры, — а в результате торжествуют низшие инстинкты, нередко приводящие даже к ее отмене. Все это, — продолжал Влк, подливая Шимсе сока, — не может нас не огорчать, но и не должно при водить в отчаянье, если мы поймем, что здесь в муках рождается нечто совершенно новое, — когда-нибудь оно тронет нашу душу точно так же, как первый автомобиль или первый граммофон!..
Наступила тишина, нарушаемая лишь жужжанием — занавес наползал на экран. Но Доктор продолжал смотреть прямо перед собой, словно завороженный зрелищем, которое было скрыто от остальных. — Но все же, — возразил Влк, — что могут сделать несколько одиноких бойцов во времена, когда по Европе бродит призрак гуманизма? Что может прогрессивная, но разобщенная интеллектуальная элита, когда года не проходит, чтобы очередное правительство, уступив моральному террору писателей и прочих деклассированных элементов, не отменило высшую меру, эту движущую силу истории, не будь которой даже самые цивилизованные народы по сей день прыгали бы по деревьям вместе с обезьянами? — А для этого, — живо отозвался Доктор, вновь преображаясь из глубокомысленного философа в увлеченного оратора и неутомимого организатора, — не надо терять чувства перспективы, а значит, веры в способность неиспорченных человеческих сообществ к возрождению! Что с того, если два-три дряхлых правительства до срока отправят своих палачей на пенсию? Ведь в то же самое время правительство нового типа в слаборазвитой, но, как видим, прогрессивной стране казнит своих предшественников перед телекамерами! А другое правительство в еще менее развитом, но, как видим, еще более прогрессивном регионе отправляет на обработку разом два миллиона провинившихся граждан (правда, несколько примитивным способом „kill as can kill" [27])? Вот он, ex oriente lux, [28]освещающий европейскую тьму. И наш долг — уже сегодня сделать все, чтобы завтра этот свет, одухотворенный нашим опытом, воссиял в новых Акциях!
— Каким образом, — недоуменно спросил Влк, — в нашем плачевном положении, когда мы сами висим на волоске, можно оздоровлять ситуацию на другом конце света?
— Пиво, — улыбаясь, произнес Доктор. Влк и Шимса посмотрели на него с опаской.
— Пиво, — повторил Доктор ровным голосом, доказывавшим, что он не впал в душевное расстройство и в будущем этого делать не собирается, — веками было традиционным продуктом двух европейских народов. И если сегодня его пьют и папуасы, и эскимосы, то за это они должны благодарить не свои правительства и не ООП, а нескольких чешских и баварских пивоваров, которые свою любовь к пиву, свои силы и талант поставили на службу жаждущему человечеству. Да, у вас сегодня мало клиентов. Зато тем больше у вас времени и энергии! Так принесите их на алтарь великого дела просвещения! Мы гордимся соотечественниками, прославившими на весь мир наше стекло и сырки к пиву. Но ведь наша родина прежде всего — колыбель педагогики. Так неужели мастерство наших людей, подготовленных нами в профессиональном, идейном и моральном отношениях, не сможет пригодиться вождям черных, желтых, а хоть бы и серо-буро-малиновых революций на всех континентах? Разве кто-нибудь назовет нас нацией музыкантов даже сегодня, когда музыкальные фестивали проводятся в каждой, извините за выражение, — воскликнул Доктор, и в его голосе прозвучала безудержность фанатика, — жопе? Почему бы нам не заставить говорить о себе как о нации самых искусных, самых образованных, самых гуманных палачей?! — Но ведь для этого, — прошептал Влк, и впервые за долгие годы ему пришлось собрать все силы, чтобы его металлический голос не задрожал от волнения, — нам придется создать школу… — А почему бы, — спросил Доктор таким тоном, словно уже вручал им ключи от здания школы, — и нет?
— Господи! — сказал вдруг Шимса. — Ты только погляди на это! — Господи! — повторил за ним Влк. — И откуда только взялось такое?
По направлению к ним двигалась брюнетка той особой южной породы, про которую трудно сказать, пятнадцать ей лет или тридцать. Только что сошел последний снег, и солнце с трудом вытягивало из деревьев первые почки, но, несмотря на это, на ней было летнее платье из набивного льна, которое открывало все, что только можно: длинные, сильные ноги без чулок, загорелые руки и, самое главное, прелестно вылепленные груди; сквозь облегающую ткань ясно угадывался и треугольник лобка. За ней с хриплым криком чертили воздух крыльями чайки; казалось, приближается сама весна.
Было утро, но Влк с Шимсой уже почти три часа сидели за своим любимым столиком в кафе „Спарта“. И почти три года прошло с того летнего вечера в душном кинозале, когда Доктор произнес свою историческую фразу. Его предчувствия, которые, естественно, основывались на хорошей осведомленности, вскоре начали сбываться. Хотя золотые времена Больших Акций еще не вернулись, ибо не иссякло еще ханжеское отвращение к политическим процессам, кризис все же был преодолен, и о стабилизации можно было судить по ужесточившимся наказаниям за уголовные преступления. Влиятельные лица — Влк с Шимсой угадывали за этим кропотливую созидательную работу Доктора — наконец уяснили, что Акции благотворно воздействуют на обывателя: рядовой гражданин чувствует сильную руку властей и цену своей безопасности; политическая оппозиция, даже самая легальная, достаточно умна, чтобы понимать: раз уголовное наказание закреплено в законе, решение о его применении возложено на органы власти, все это и определяет цену лояльности.
Оживление в сфере их деятельности повлекло за собой ряд обнадеживающих сдвигов к лучшему. С увеличением числа клиентов стало меньше дрязг из-за премий, служебных машин, остатков последнего ужина смертника и даже традиционного права продажи веревки после Акций. И было бы вполне естественным, если Влк и Шимса после стольких лет воздержания с головой окунулись бы в радости жизни. Девяносто девять их коллег из ста, несомненно, так бы и поступили. Но только не они! Отношение Влка к своей специальности вырабатывалось на протяжении почти четверти века; за эти годы он достиг вершин мастерства и глубин философии. Шимса, хотя и гораздо более молодой, оказался его достойным учеником.
У Влка не было детей. У единственной женщины, которую он любил и от которой мечтал их иметь, случился выкидыш в ту минуту, когда в благодарность за ее сладостные тайны он открыл ей свою; с того времени Маркета стала бесплодной. Надо ли удивляться, что всю свою нерастраченную отцовскую любовь он в скором времени перенес именно на Шимсу. И надо ли удивляться, что сирота Шимса, познавший лишь казенный быт детских домов и казарм, платил ему чувством, ни в чем не уступавшим сыновней любви, тем более горячим, что это чувство не могли охладить обычные семейные дрязги, а искусство и замыслы Влка вызывали у него глубокое восхищение.
Замысел, возникший когда-то, во время падения одной из Персеид, вместе с ней ушел в небытие, ныне перед ним зажигался зеленый свет. Колоссальный шанс, естественно, требовал столь же колоссальной ответственности. Влк всегда придерживался крамольного мнения, что столько раз воспетая гильотина на самом деле девальвировала их специальность. Этим гигантским ножом для рубки капусты мог орудовать любой примитив, и со временем среди исполнителей их становилось все больше и больше. И разве не показательно, что французы с этим своим знаменитым изобретением не продвинулись дальше собственных Дьявольских островов? [29]Что даже нацисты в своей сказочной империи, делившие людей на палачей и жертв, отдавали предпочтение плахе с топором до тех пор, пока не возник острый дефицит способного персонала? Насколько же чудеснее бездушной машины живая школа — не курсы, где штампуют серийных ремесленников, а подлинная alma mater poprawczonorum, выпускник которой узнает все, что принесло человечеству заплечное мастерство всех эпох и континентов и, кроме того, сможет развить свою творческую индивидуальность! Только это, по замыслу Влка, поднимет их специальность на высочайший уровень, чтобы соответствовать славным традициям и возрастающим требованиям времени.
Принципиальное одобрение было в скором времени получено. Уже в конце осени Влк смог сообщить друзьям известие, имевшее для них столь же судьбоносное значение, как когда-то для американских физиков — разрешение на производство Бомбы. Никто, разумеется, и не спрашивал, от кого оно исходит, — к тому же несложно было вычислить того единственного человека, который располагал необходимыми полномочиями, финансами и возможностью законспирировать новое учреждение сверху донизу; ни о чем не спрашивать — это первое conditio sine qua non, [30]с чем мудрый Влк, разумеется, считался и в чем сумел убедить честолюбивого Шимсу.
В тот вечер он впервые пригласил его к себе, куда не водил никого, ибо туда не должна была проникать мирская суета; как сожалел он о том, что единственный раз в жизни нарушил обет молчания: сейчас он наблюдал бы чудо превращения своей девочки — зародыш был уже настолько развит, что пол его легко определялся, — в девушку. Жена Влка, все еще привлекательная, несмотря на то, что время и тоска несбывшегося материнства — увы! — отпечатались на ее лице, устроила небольшой прием. Они немного потанцевали, прилично выпили и хорошо провели время втроем; Влк даже предложил Шимсе перейти на „ты“ — в неофициальной обстановке, конечно.
За праздниками пришли будни. Они были особенно печальными, ибо одно обстоятельство резко перечеркнуло первоначальные планы. Неизвестное влиятельное лицо — они с Доктором называли его Инвестор — категорически отвергло статус института, более того, настаивало, чтобы весь курс уложился в рамки одного учебного года. За несколько дней Влк пережил настоящий кризис и был уже почти готов предпочесть прекрасную мечту уродливой действительности; как ни странно, выйти из кризиса ему помог Шимса. Ведь и его образование, убеждал он, длилось года три, к тому же писать-то пришлось вместо парты на колене, и единственными его учебными пособиями были пара-тройка книг да сами клиенты! Ведь достаточно, доказывал он с карандашом в руке, сделать субботу учебным днем и организовать интенсивное обучение с первого сентября по тридцатое июня, с утра до вечера, а самое главное, от звонка до звонка, чтобы эффективность по сравнению с обычными школами возросла втрое.
— Ладно — в один прекрасный день сказал Влк и сразу почувствовал, как все сомнения уходят прочь и сменяются привычной уверенностью, всегда питавшей его творческую энергию. Этому, разумеется, способствовали и уступки, которыми Инвестор смягчил свой ультиматум. Прежде всего, помимо необходимых средств на зарплату, стипендии и пособия, им было обещано приличное помещение под крышей какой-нибудь организации, чтобы они могли, как говорил Доктор, затереться в толпе. Другое обещание было не менее важным: несмотря на одногодичный курс — кстати, вне рамок программы министерства просвещения — учащиеся после успешного окончания училища и сдачи квалификационного экзамена получат не только свидетельства, но и диплом.
Влк с Шимсой отлично понимали: за все это они должны благодарить Доктора. С помощью терпеливых убеждении направляя их требования в нужное русло, он в то же время, по всей видимости, неутомимо убеждал всех, от кого зависело дать проекту благословение и деньги. Поэтому в результате, несмотря на все ограничения, они получили не жалкую подачку, а царский подарок (обе стороны пошли на компромиссы), открывающий заманчивые перспективы. Теперь, когда Влк вновь поверил в свои силы, он уже не сомневался, что успех первого, а по сути дела, нулевого курса сломит скептицизм Инвестора и откроет дорогу к цели, которая оставалась неизменной Поэтому и девиз для школы он выбрал с таким расчетом, чтобы позже украсить им большой актовый зал… но уже университета:
КТО ХОЧЕТ ВЕШАТЬ, ДОЛЖЕН ВЕДАТЬ!
Тогда же произошел эпизод, значивший для истории школы не больше, чем случайная перестрелка, зарегистрированная в судовом журнале могучего крейсера; правда, он свидетельствовал о том, с какой тщательностью оба духовных отца обдумывали каждую деталь, — по нему можно было судить, выпускников какого уровня они намеревались передавать обществу. И вновь именно Влку пришла в голову вполне логичная мысль, что будущая „alma mater poprawczonorum“ должна иметь свой девиз, сформулированный на магическом языке интеллектуалов.
— Я не стал бы, разумеется, переводить буквально, — сказал он Доктору, — а взял бы какое-нибудь знаменитое изречение, лишь слегка перефразированное в соответствии с нашей спецификой. Например, „Сначала жить, потом философствовать!“ со словами „ведать“ и „вешать“. Связь между ними прекрасно выразилась бы в следующем изречении: PRIMUM EST DISCERE, DEINDE STRANGULARE! [31]— Замечательно, — сказал Доктор, но видно было, что его мысль, словно луч радара, стремится к тем извилинам мозга, где со студенческих времен хранились клетки с запасами латыни, — в самом деле замечательно. Но не точнее ли будет модель „Что посеешь, то и пожнешь“? UT DISCERIS, ITA STRANGULARIS! [32]— Чудесно, — восхитился Влк, однако и его мозг уже работал на полных оборотах, — просто чудесно! Но мне только что пришла в голову знаменитая мудрость „Хочешь мира, готовься к войне“. Слова „para bellum“, которые даже стали названием армейского пистолета, мы опустим, но тем ярче зазвучит наш девиз: SI VIS STRANGULARE, DISCE! [33]— Браво! Поздравляю! — захлопал в ладоши Доктор, но тем не менее продолжал дуэль, и не из самолюбия, а потому, что привык, подобно охотничьему псу, гнаться за каждой мыслью, чтобы проблема, как он шутливо говорил, была „облаяна“ со всех сторон. — Впрочем, если уж идти по пути лапидарной афористичности, почему бы не просто a la „Разделяй и властвуй!“, то есть „Знай и вешай!“, „DISCE UT STRANGULARE!“ [34]
Влк лишь покорно кивнул; ничего не оставалось, как признать — идея уникальна.
На исходе лета Доктор доложил Инвестору, что их условия приняты, и вернулся с долгожданным известием: до конца зимы они должны представить подробный план экспериментального учебного года, предложения по штатному расписанию преподавателей, по составу класса, а также смету. Поэтому сейчас, как и ежедневно, кроме воскресений, они сидели перед окном во всю стену в кафе „Спарта“ (это место они облюбовали год назад), чтобы, добровольно взвалив на свои плечи этот титанический труд, не чувствовать себя оторванными от мира. Они не обращали внимания ни на летние дожди, ни на осеннюю слякоть, ни на зимние холода; точно так же они не замечали тысячи трамваев, сотни тысяч автомобилей и миллионы лиц, мелькавших все это время перед ними в гигантском круговороте жизни. Обложившись грудами книг и конспектов, вооружившись линейкой, ластиком и разноцветными карандашами, они склонялись над толстыми листами ватмана и составляли школьную программу, которая, как они надеялись, войдет во все хрестоматии.
Персонал кафе, приняв их поначалу за преподавателей соседнего театрального училища, соответственно к ним и обращался: к Влку — пан профессор, к Шимсе — пан доцент; в штатное расписание эти должности были вписаны, скорее всего, из-за суеверности. Когда же официанты поняли, что те просиживают целыми днями за единственной чашкой кофе вовсе не от скупости, а из-за творческой одержимости, увлеченные то спором, то усердным конспектированием, они по-своему стали заботиться о них — сначала как о милых чудаках, потом как о завсегдатаях и, наконец, как о своих родственниках. Шеф-повара старались, чтобы меню не было однообразным, а иной раз официантки даже приносили им из дома какое-нибудь собственноручно приготовленное лакомство.
Благодаря железной самодисциплине они еще до начала зимы пробились сквозь мрак и туман (ведь опереться было не на что!) к общей концепции и двинулись дальше уже семимильными шагами. Это случилось, когда, поняв, что расплывчатость смертельная болезнь педагогики, они решили возводить свое здание на четырех опорах.
Первой опорой суждено было стать классическому казневедению. Этот сугубо теоретический предмет они включили в план не только потому, что за ним вырисовывалась перспектива научного института, но и из-за убежденности Влка, что без этих знаний ни один палач не может достичь ни профессионального, ни нравственного совершенства. Предполагалось, что этот предмет будет вести он. С классическим тесно увязывалось современное казневедение, которое должен был преподавать Шимса, — дисциплина тоже в основном теоретическая: изучение современных, практикуемых в других регионах Акций послужило бы солидной базой для тех учеников, которых они, как мечтал Доктор, станут готовить в рамках культурных договоров для работы за рубежом. Двумя основными дисциплинами должны стать повешение и пытки. Здесь ученикам предстояло пройти всестороннюю подготовку, чтобы они могли выполнить любой социальный заказ. Повешение собирался вести Влк, имевший больший опыт. О пытках, как ни странно, первым заговорил Шимса. Было решено, что для повышения качества обучения Шимса прочитает в курсе Влка „пыточное право“, а Влк в курсе Шимсы „странгуляцию“ — словом, каждый свой излюбленный предмет.
Днем 31 декабря появился на свет „Полный (годовой) учебный план-конспект“. На таблицах в перекрестьях сроков и учебных предметов, как на рентгене, вырисовался идейный костяк проекта. Специалисту с первого взгляда стало бы ясно, что, несмотря на отвращение Влка к эллинской культуре (для заплечного мастерства то было смутное время), проект зиждется на идеалах калокагатии, ставя целью достижение гармонии души и тела. Влк решил бросить вызов узколобой кастовости, которая, по всей видимости, в прошлом была характерна для цеха палачей, поскольку закрывала туда вход любителям; однако позднее именно кастовость стала последним оплотом консерваторов: ведь наиболее рьяно на образованных исполнителей нового типа готовы были ополчиться неумехи, которые и шею-то толком свернуть не могли. Влк, а вместе с ним и Шимса хотели внушить ученикам, что знание наизусть трилогии фон Рейтинга („Die Strafe“, „Henkersmahlzeit“.
„Der Gangster“) им не поможет, пока они нe научатся вешать, как орехи щелкать, и наоборот — при прочих равных условиях более высокую оценку по повешению и, следовательно, лучшее распределение получит тот, кто знает трилогию фон Гентинга, как таблицу умножения. Для того чтобы нарастить на костяк учебного процесса нервную и пищеварительную системы и превратить училище в живой организм, к четырем основным предметам было добавлено восемь дополнительных.
Над годовым планом пришлось помучиться больше всего, но в результате он вышел короче остальных. Наиболее трудоемкими оказались десять „месячных учебных план-конспектов“; они взялись за них сразу же после Нового года, когда времени оставалось в обрез. Туг уже недостаточно было в квадратик на пересечении граф „МАРТ“ и „КЛАССИЧЕСКОЕ КАЗНЕВЕДЕНИЕ“ вписать „СПЕЦОБРАБОТКА II — ЭКЗОТИКА“: требовалось разделить этот квадратик как минимум на четыре блока, чтобы планировать далее по неделям. Предстояло решить, что изучать в разделе „экзотика“: культурные традиции других регионов или специфику слаборазвитых стран.
— Если мы изберем первый вариант, — рассуждал тогда Влк (а в это время за соседним столиком студентки театрального училища спорили перед экзаменом о том, кого из преподавателей легче закадрить), — в понятие „культурные“ ценности придется включить и совершенно примитивные формы обработки — например, на так называемом дереве казни Upasbaum, о котором Карел Петржилка в своих „Записках садовода“ 1907 года говорит следующее: „Когда кому-нибудь, — цитировал Влк (а в это время за соседним столиком пенсионеры заказывали себе минеральную воду, чтобы бесплатно прочитать сегодняшние газеты), — выносят смертный приговор, его спрашивает судья: желает ли тот принять смерть от руки палача или же предпочитает собрать немного смолы с анчарного дерева? Осужденные обычно выбирают второе, лелея некоторую надежду на спасение. Но как они ни стараются уберечься, девять из десяти, едва дотронувшись до листьев, падают с дерева, — продолжал Влк (а в это время официантка выпроваживала из-за соседнего столика стариков, чтобы посадить преподавателей театрального училища), — замертво“. Для культурного человека возможность выбора между квалифицированным исполнителем и омерзительным липким растением абсолютно исключена. С другой стороны, если мы изберем вариант номер, — продолжал Влк (а в это время за соседним столиком преподаватели шумно обсуждали, кого из студенток проще соблазнить), — два, то тем самым лишим учеников подлинной экзотики развитых цивилизаций, для которых шлифовка мельчайших деталей Акции имела не меньшее значение, чем процесс приготовления блюда — для гурмана. В качестве примера приведу хотя бы практиковавшуюся при дворе китайских императоров знаменитую обработку водой, через равные промежутки времени капавшей на неподвижно закрепленную голову клиента в одно и то же место — на темя. Или, — продолжал Влк (а в это время за соседним столиком старушки заказывали содовую, чтобы почти задаром всласть наговориться о своих болезнях), — прославленную суперакцию ацтеков, когда испанцев по очереди подводили к жертвеннику и заживо вырезали каменным ножом сердце. Или, — продолжал Влк (а в это время официант выпроваживал из-за соседнего столика старух, чтобы посадить веселую компанию из театрального училища), — возвращаясь в наш век с его техническим прогрессом, популярную в Японии обработку в паровозной топке, куда вместе с углем кидали, — заканчивал Влк многочасовой доклад, когда на соседнем столике уже торчали перевернутые стулья, а преподаватели и студентки удалялись парочками, чтобы проверить правильность своих предположений, — большевиков.
На месте титров возникло изображение трех разнокалиберных стульев.
— Время действия, — сказал Доктор, в голосе которого чувствовалась взволнованность профессионала, — зима 1963 года, место действия — на первый взгляд, декорации пьесы Ионеско „Стулья“ или, — продолжал Доктор, когда стулья на экране сменились нотными пюпитрами, на которых лежали автоматы различных систем и калибров, — другой пьесы другого абсурдиста, на самом же деле — музыкальная студия Irak Radio Television Corporation.
На месте пюпитров появилась группа мужчин в военной форме, которые, путаясь в проводах, перешагнули через сложенные в ряд музыкальные инструменты, остановились перед камерой, щелкнули каблуками и что-то выкрикнули.
— Победа! — вместе с ними воскликнул Доктор, как бы озвучивая фильм, когда из кадра исчезли все, кроме одного, который на незнакомом гортанном языке стал нервно зачитывать перед камерой какой-то текст. — Что еще могут выкрикивать эти только что пришедшие к власти революционные вожди, на чью долю выпало рассчитаться с только что отлученными от власти революционными вождями, зная к тому же, что с помощью телевидения весь народ в тот же миг по достоинству оценит их героизм!
Человек на экране кончил говорить и перевел взгляд в сторону. Проворный глаз камеры обратился к стульям: к ним уже были привязаны электрическими проводами три опухших человека в разодранной одежде; их глаза, сверкавшие, подобно горным озерам, из-под кровоподтеков, были открыты, но казалось, они уже не замечают, что происходит на этом свете.
— Только что оглашенный приговор, — продолжал Доктор, и в его голосе вновь послышалась деловитость историка, — позволяет нам определить who is who, и теперь вместе с теми, кто смотрит прямой репортаж, мы можем насладиться великолепным зрелищем и сравнить, как будут вести себя во время казни Единый и Великий Вождь иракской революции Абд-эль-Карим Касем, его славный соратник, председатель Высшего военного суда полковник Махдави и выдающийся воин и патриот, начальник оперативного отдела шейх Таха. Но увы — Бог предполагает, а дураки располагают!
Раздался звук, напоминающий пасхальную трещотку. Три человека уперлись подбородками в ключицы. Если бы не пуля, пробившая голову Тахи — из нее, словно ручеек в траве, заструилась кровь, — то даже Влк с Шимсой не поняли бы, что произошло.
— Иметь такой поистине исторический шанс и так его, извините за выражение, — воскликнул Доктор, и в его голосе послышался гнев раздосадованного болельщика, — просрать! Обработать всех скопом, без команды или хотя бы жеста распорядителя, не вмонтировать кадры с расстрельной командой, придумать интересный интерьер, а потом приторочить их так, что они и вздохнуть не могут, изуродовать звук неправильно расставленными микрофонами! И не использовать прием, без которого сегодня не обходится даже репортаж о матче между какими-нибудь „Дерьмоедами“ и „Кошачьими задницами“, я имею в виду замедленный, — продолжал Доктор, поднимая ладони так, чтобы на экране получилась тень креста, — знак механику, что он свободен, — возврат пленки — это издевательство над возможностями и телевидения, и заплечного мастерства. Стоит ли удивляться, что этот творческий эксперимент никогда не повторяли, хотя в то же время телевизионные компании платят бешеные деньги за разного рода псевдохудожественные суррогаты, вроде сцены казни на гильотине в фильме Лелюша „La vie, l'amour, la morte". [26]Таким образом, — продолжал Доктор, подливая Влку виски, — налицо парадокс: превосходную ленту „UFA“, которой были бы обеспечены рекордные сборы и все Оскары, прячут за семью печатями, тогда как дилетантская халтура с помощью „Евровидения“ облетает весь мир. Вот уж поистине козырь в руках тех, кто без устали сотрясают воздух воплями о нецелесообразности высшей меры, — а в результате торжествуют низшие инстинкты, нередко приводящие даже к ее отмене. Все это, — продолжал Влк, подливая Шимсе сока, — не может нас не огорчать, но и не должно при водить в отчаянье, если мы поймем, что здесь в муках рождается нечто совершенно новое, — когда-нибудь оно тронет нашу душу точно так же, как первый автомобиль или первый граммофон!..
Наступила тишина, нарушаемая лишь жужжанием — занавес наползал на экран. Но Доктор продолжал смотреть прямо перед собой, словно завороженный зрелищем, которое было скрыто от остальных. — Но все же, — возразил Влк, — что могут сделать несколько одиноких бойцов во времена, когда по Европе бродит призрак гуманизма? Что может прогрессивная, но разобщенная интеллектуальная элита, когда года не проходит, чтобы очередное правительство, уступив моральному террору писателей и прочих деклассированных элементов, не отменило высшую меру, эту движущую силу истории, не будь которой даже самые цивилизованные народы по сей день прыгали бы по деревьям вместе с обезьянами? — А для этого, — живо отозвался Доктор, вновь преображаясь из глубокомысленного философа в увлеченного оратора и неутомимого организатора, — не надо терять чувства перспективы, а значит, веры в способность неиспорченных человеческих сообществ к возрождению! Что с того, если два-три дряхлых правительства до срока отправят своих палачей на пенсию? Ведь в то же самое время правительство нового типа в слаборазвитой, но, как видим, прогрессивной стране казнит своих предшественников перед телекамерами! А другое правительство в еще менее развитом, но, как видим, еще более прогрессивном регионе отправляет на обработку разом два миллиона провинившихся граждан (правда, несколько примитивным способом „kill as can kill" [27])? Вот он, ex oriente lux, [28]освещающий европейскую тьму. И наш долг — уже сегодня сделать все, чтобы завтра этот свет, одухотворенный нашим опытом, воссиял в новых Акциях!
— Каким образом, — недоуменно спросил Влк, — в нашем плачевном положении, когда мы сами висим на волоске, можно оздоровлять ситуацию на другом конце света?
— Пиво, — улыбаясь, произнес Доктор. Влк и Шимса посмотрели на него с опаской.
— Пиво, — повторил Доктор ровным голосом, доказывавшим, что он не впал в душевное расстройство и в будущем этого делать не собирается, — веками было традиционным продуктом двух европейских народов. И если сегодня его пьют и папуасы, и эскимосы, то за это они должны благодарить не свои правительства и не ООП, а нескольких чешских и баварских пивоваров, которые свою любовь к пиву, свои силы и талант поставили на службу жаждущему человечеству. Да, у вас сегодня мало клиентов. Зато тем больше у вас времени и энергии! Так принесите их на алтарь великого дела просвещения! Мы гордимся соотечественниками, прославившими на весь мир наше стекло и сырки к пиву. Но ведь наша родина прежде всего — колыбель педагогики. Так неужели мастерство наших людей, подготовленных нами в профессиональном, идейном и моральном отношениях, не сможет пригодиться вождям черных, желтых, а хоть бы и серо-буро-малиновых революций на всех континентах? Разве кто-нибудь назовет нас нацией музыкантов даже сегодня, когда музыкальные фестивали проводятся в каждой, извините за выражение, — воскликнул Доктор, и в его голосе прозвучала безудержность фанатика, — жопе? Почему бы нам не заставить говорить о себе как о нации самых искусных, самых образованных, самых гуманных палачей?! — Но ведь для этого, — прошептал Влк, и впервые за долгие годы ему пришлось собрать все силы, чтобы его металлический голос не задрожал от волнения, — нам придется создать школу… — А почему бы, — спросил Доктор таким тоном, словно уже вручал им ключи от здания школы, — и нет?
— Господи! — сказал вдруг Шимса. — Ты только погляди на это! — Господи! — повторил за ним Влк. — И откуда только взялось такое?
По направлению к ним двигалась брюнетка той особой южной породы, про которую трудно сказать, пятнадцать ей лет или тридцать. Только что сошел последний снег, и солнце с трудом вытягивало из деревьев первые почки, но, несмотря на это, на ней было летнее платье из набивного льна, которое открывало все, что только можно: длинные, сильные ноги без чулок, загорелые руки и, самое главное, прелестно вылепленные груди; сквозь облегающую ткань ясно угадывался и треугольник лобка. За ней с хриплым криком чертили воздух крыльями чайки; казалось, приближается сама весна.
Было утро, но Влк с Шимсой уже почти три часа сидели за своим любимым столиком в кафе „Спарта“. И почти три года прошло с того летнего вечера в душном кинозале, когда Доктор произнес свою историческую фразу. Его предчувствия, которые, естественно, основывались на хорошей осведомленности, вскоре начали сбываться. Хотя золотые времена Больших Акций еще не вернулись, ибо не иссякло еще ханжеское отвращение к политическим процессам, кризис все же был преодолен, и о стабилизации можно было судить по ужесточившимся наказаниям за уголовные преступления. Влиятельные лица — Влк с Шимсой угадывали за этим кропотливую созидательную работу Доктора — наконец уяснили, что Акции благотворно воздействуют на обывателя: рядовой гражданин чувствует сильную руку властей и цену своей безопасности; политическая оппозиция, даже самая легальная, достаточно умна, чтобы понимать: раз уголовное наказание закреплено в законе, решение о его применении возложено на органы власти, все это и определяет цену лояльности.
Оживление в сфере их деятельности повлекло за собой ряд обнадеживающих сдвигов к лучшему. С увеличением числа клиентов стало меньше дрязг из-за премий, служебных машин, остатков последнего ужина смертника и даже традиционного права продажи веревки после Акций. И было бы вполне естественным, если Влк и Шимса после стольких лет воздержания с головой окунулись бы в радости жизни. Девяносто девять их коллег из ста, несомненно, так бы и поступили. Но только не они! Отношение Влка к своей специальности вырабатывалось на протяжении почти четверти века; за эти годы он достиг вершин мастерства и глубин философии. Шимса, хотя и гораздо более молодой, оказался его достойным учеником.
У Влка не было детей. У единственной женщины, которую он любил и от которой мечтал их иметь, случился выкидыш в ту минуту, когда в благодарность за ее сладостные тайны он открыл ей свою; с того времени Маркета стала бесплодной. Надо ли удивляться, что всю свою нерастраченную отцовскую любовь он в скором времени перенес именно на Шимсу. И надо ли удивляться, что сирота Шимса, познавший лишь казенный быт детских домов и казарм, платил ему чувством, ни в чем не уступавшим сыновней любви, тем более горячим, что это чувство не могли охладить обычные семейные дрязги, а искусство и замыслы Влка вызывали у него глубокое восхищение.
Замысел, возникший когда-то, во время падения одной из Персеид, вместе с ней ушел в небытие, ныне перед ним зажигался зеленый свет. Колоссальный шанс, естественно, требовал столь же колоссальной ответственности. Влк всегда придерживался крамольного мнения, что столько раз воспетая гильотина на самом деле девальвировала их специальность. Этим гигантским ножом для рубки капусты мог орудовать любой примитив, и со временем среди исполнителей их становилось все больше и больше. И разве не показательно, что французы с этим своим знаменитым изобретением не продвинулись дальше собственных Дьявольских островов? [29]Что даже нацисты в своей сказочной империи, делившие людей на палачей и жертв, отдавали предпочтение плахе с топором до тех пор, пока не возник острый дефицит способного персонала? Насколько же чудеснее бездушной машины живая школа — не курсы, где штампуют серийных ремесленников, а подлинная alma mater poprawczonorum, выпускник которой узнает все, что принесло человечеству заплечное мастерство всех эпох и континентов и, кроме того, сможет развить свою творческую индивидуальность! Только это, по замыслу Влка, поднимет их специальность на высочайший уровень, чтобы соответствовать славным традициям и возрастающим требованиям времени.
Принципиальное одобрение было в скором времени получено. Уже в конце осени Влк смог сообщить друзьям известие, имевшее для них столь же судьбоносное значение, как когда-то для американских физиков — разрешение на производство Бомбы. Никто, разумеется, и не спрашивал, от кого оно исходит, — к тому же несложно было вычислить того единственного человека, который располагал необходимыми полномочиями, финансами и возможностью законспирировать новое учреждение сверху донизу; ни о чем не спрашивать — это первое conditio sine qua non, [30]с чем мудрый Влк, разумеется, считался и в чем сумел убедить честолюбивого Шимсу.
В тот вечер он впервые пригласил его к себе, куда не водил никого, ибо туда не должна была проникать мирская суета; как сожалел он о том, что единственный раз в жизни нарушил обет молчания: сейчас он наблюдал бы чудо превращения своей девочки — зародыш был уже настолько развит, что пол его легко определялся, — в девушку. Жена Влка, все еще привлекательная, несмотря на то, что время и тоска несбывшегося материнства — увы! — отпечатались на ее лице, устроила небольшой прием. Они немного потанцевали, прилично выпили и хорошо провели время втроем; Влк даже предложил Шимсе перейти на „ты“ — в неофициальной обстановке, конечно.
За праздниками пришли будни. Они были особенно печальными, ибо одно обстоятельство резко перечеркнуло первоначальные планы. Неизвестное влиятельное лицо — они с Доктором называли его Инвестор — категорически отвергло статус института, более того, настаивало, чтобы весь курс уложился в рамки одного учебного года. За несколько дней Влк пережил настоящий кризис и был уже почти готов предпочесть прекрасную мечту уродливой действительности; как ни странно, выйти из кризиса ему помог Шимса. Ведь и его образование, убеждал он, длилось года три, к тому же писать-то пришлось вместо парты на колене, и единственными его учебными пособиями были пара-тройка книг да сами клиенты! Ведь достаточно, доказывал он с карандашом в руке, сделать субботу учебным днем и организовать интенсивное обучение с первого сентября по тридцатое июня, с утра до вечера, а самое главное, от звонка до звонка, чтобы эффективность по сравнению с обычными школами возросла втрое.
— Ладно — в один прекрасный день сказал Влк и сразу почувствовал, как все сомнения уходят прочь и сменяются привычной уверенностью, всегда питавшей его творческую энергию. Этому, разумеется, способствовали и уступки, которыми Инвестор смягчил свой ультиматум. Прежде всего, помимо необходимых средств на зарплату, стипендии и пособия, им было обещано приличное помещение под крышей какой-нибудь организации, чтобы они могли, как говорил Доктор, затереться в толпе. Другое обещание было не менее важным: несмотря на одногодичный курс — кстати, вне рамок программы министерства просвещения — учащиеся после успешного окончания училища и сдачи квалификационного экзамена получат не только свидетельства, но и диплом.
Влк с Шимсой отлично понимали: за все это они должны благодарить Доктора. С помощью терпеливых убеждении направляя их требования в нужное русло, он в то же время, по всей видимости, неутомимо убеждал всех, от кого зависело дать проекту благословение и деньги. Поэтому в результате, несмотря на все ограничения, они получили не жалкую подачку, а царский подарок (обе стороны пошли на компромиссы), открывающий заманчивые перспективы. Теперь, когда Влк вновь поверил в свои силы, он уже не сомневался, что успех первого, а по сути дела, нулевого курса сломит скептицизм Инвестора и откроет дорогу к цели, которая оставалась неизменной Поэтому и девиз для школы он выбрал с таким расчетом, чтобы позже украсить им большой актовый зал… но уже университета:
КТО ХОЧЕТ ВЕШАТЬ, ДОЛЖЕН ВЕДАТЬ!
Тогда же произошел эпизод, значивший для истории школы не больше, чем случайная перестрелка, зарегистрированная в судовом журнале могучего крейсера; правда, он свидетельствовал о том, с какой тщательностью оба духовных отца обдумывали каждую деталь, — по нему можно было судить, выпускников какого уровня они намеревались передавать обществу. И вновь именно Влку пришла в голову вполне логичная мысль, что будущая „alma mater poprawczonorum“ должна иметь свой девиз, сформулированный на магическом языке интеллектуалов.
— Я не стал бы, разумеется, переводить буквально, — сказал он Доктору, — а взял бы какое-нибудь знаменитое изречение, лишь слегка перефразированное в соответствии с нашей спецификой. Например, „Сначала жить, потом философствовать!“ со словами „ведать“ и „вешать“. Связь между ними прекрасно выразилась бы в следующем изречении: PRIMUM EST DISCERE, DEINDE STRANGULARE! [31]— Замечательно, — сказал Доктор, но видно было, что его мысль, словно луч радара, стремится к тем извилинам мозга, где со студенческих времен хранились клетки с запасами латыни, — в самом деле замечательно. Но не точнее ли будет модель „Что посеешь, то и пожнешь“? UT DISCERIS, ITA STRANGULARIS! [32]— Чудесно, — восхитился Влк, однако и его мозг уже работал на полных оборотах, — просто чудесно! Но мне только что пришла в голову знаменитая мудрость „Хочешь мира, готовься к войне“. Слова „para bellum“, которые даже стали названием армейского пистолета, мы опустим, но тем ярче зазвучит наш девиз: SI VIS STRANGULARE, DISCE! [33]— Браво! Поздравляю! — захлопал в ладоши Доктор, но тем не менее продолжал дуэль, и не из самолюбия, а потому, что привык, подобно охотничьему псу, гнаться за каждой мыслью, чтобы проблема, как он шутливо говорил, была „облаяна“ со всех сторон. — Впрочем, если уж идти по пути лапидарной афористичности, почему бы не просто a la „Разделяй и властвуй!“, то есть „Знай и вешай!“, „DISCE UT STRANGULARE!“ [34]
Влк лишь покорно кивнул; ничего не оставалось, как признать — идея уникальна.
На исходе лета Доктор доложил Инвестору, что их условия приняты, и вернулся с долгожданным известием: до конца зимы они должны представить подробный план экспериментального учебного года, предложения по штатному расписанию преподавателей, по составу класса, а также смету. Поэтому сейчас, как и ежедневно, кроме воскресений, они сидели перед окном во всю стену в кафе „Спарта“ (это место они облюбовали год назад), чтобы, добровольно взвалив на свои плечи этот титанический труд, не чувствовать себя оторванными от мира. Они не обращали внимания ни на летние дожди, ни на осеннюю слякоть, ни на зимние холода; точно так же они не замечали тысячи трамваев, сотни тысяч автомобилей и миллионы лиц, мелькавших все это время перед ними в гигантском круговороте жизни. Обложившись грудами книг и конспектов, вооружившись линейкой, ластиком и разноцветными карандашами, они склонялись над толстыми листами ватмана и составляли школьную программу, которая, как они надеялись, войдет во все хрестоматии.
Персонал кафе, приняв их поначалу за преподавателей соседнего театрального училища, соответственно к ним и обращался: к Влку — пан профессор, к Шимсе — пан доцент; в штатное расписание эти должности были вписаны, скорее всего, из-за суеверности. Когда же официанты поняли, что те просиживают целыми днями за единственной чашкой кофе вовсе не от скупости, а из-за творческой одержимости, увлеченные то спором, то усердным конспектированием, они по-своему стали заботиться о них — сначала как о милых чудаках, потом как о завсегдатаях и, наконец, как о своих родственниках. Шеф-повара старались, чтобы меню не было однообразным, а иной раз официантки даже приносили им из дома какое-нибудь собственноручно приготовленное лакомство.
Благодаря железной самодисциплине они еще до начала зимы пробились сквозь мрак и туман (ведь опереться было не на что!) к общей концепции и двинулись дальше уже семимильными шагами. Это случилось, когда, поняв, что расплывчатость смертельная болезнь педагогики, они решили возводить свое здание на четырех опорах.
Первой опорой суждено было стать классическому казневедению. Этот сугубо теоретический предмет они включили в план не только потому, что за ним вырисовывалась перспектива научного института, но и из-за убежденности Влка, что без этих знаний ни один палач не может достичь ни профессионального, ни нравственного совершенства. Предполагалось, что этот предмет будет вести он. С классическим тесно увязывалось современное казневедение, которое должен был преподавать Шимса, — дисциплина тоже в основном теоретическая: изучение современных, практикуемых в других регионах Акций послужило бы солидной базой для тех учеников, которых они, как мечтал Доктор, станут готовить в рамках культурных договоров для работы за рубежом. Двумя основными дисциплинами должны стать повешение и пытки. Здесь ученикам предстояло пройти всестороннюю подготовку, чтобы они могли выполнить любой социальный заказ. Повешение собирался вести Влк, имевший больший опыт. О пытках, как ни странно, первым заговорил Шимса. Было решено, что для повышения качества обучения Шимса прочитает в курсе Влка „пыточное право“, а Влк в курсе Шимсы „странгуляцию“ — словом, каждый свой излюбленный предмет.
Днем 31 декабря появился на свет „Полный (годовой) учебный план-конспект“. На таблицах в перекрестьях сроков и учебных предметов, как на рентгене, вырисовался идейный костяк проекта. Специалисту с первого взгляда стало бы ясно, что, несмотря на отвращение Влка к эллинской культуре (для заплечного мастерства то было смутное время), проект зиждется на идеалах калокагатии, ставя целью достижение гармонии души и тела. Влк решил бросить вызов узколобой кастовости, которая, по всей видимости, в прошлом была характерна для цеха палачей, поскольку закрывала туда вход любителям; однако позднее именно кастовость стала последним оплотом консерваторов: ведь наиболее рьяно на образованных исполнителей нового типа готовы были ополчиться неумехи, которые и шею-то толком свернуть не могли. Влк, а вместе с ним и Шимса хотели внушить ученикам, что знание наизусть трилогии фон Рейтинга („Die Strafe“, „Henkersmahlzeit“.
„Der Gangster“) им не поможет, пока они нe научатся вешать, как орехи щелкать, и наоборот — при прочих равных условиях более высокую оценку по повешению и, следовательно, лучшее распределение получит тот, кто знает трилогию фон Гентинга, как таблицу умножения. Для того чтобы нарастить на костяк учебного процесса нервную и пищеварительную системы и превратить училище в живой организм, к четырем основным предметам было добавлено восемь дополнительных.
Над годовым планом пришлось помучиться больше всего, но в результате он вышел короче остальных. Наиболее трудоемкими оказались десять „месячных учебных план-конспектов“; они взялись за них сразу же после Нового года, когда времени оставалось в обрез. Туг уже недостаточно было в квадратик на пересечении граф „МАРТ“ и „КЛАССИЧЕСКОЕ КАЗНЕВЕДЕНИЕ“ вписать „СПЕЦОБРАБОТКА II — ЭКЗОТИКА“: требовалось разделить этот квадратик как минимум на четыре блока, чтобы планировать далее по неделям. Предстояло решить, что изучать в разделе „экзотика“: культурные традиции других регионов или специфику слаборазвитых стран.
— Если мы изберем первый вариант, — рассуждал тогда Влк (а в это время за соседним столиком студентки театрального училища спорили перед экзаменом о том, кого из преподавателей легче закадрить), — в понятие „культурные“ ценности придется включить и совершенно примитивные формы обработки — например, на так называемом дереве казни Upasbaum, о котором Карел Петржилка в своих „Записках садовода“ 1907 года говорит следующее: „Когда кому-нибудь, — цитировал Влк (а в это время за соседним столиком пенсионеры заказывали себе минеральную воду, чтобы бесплатно прочитать сегодняшние газеты), — выносят смертный приговор, его спрашивает судья: желает ли тот принять смерть от руки палача или же предпочитает собрать немного смолы с анчарного дерева? Осужденные обычно выбирают второе, лелея некоторую надежду на спасение. Но как они ни стараются уберечься, девять из десяти, едва дотронувшись до листьев, падают с дерева, — продолжал Влк (а в это время официантка выпроваживала из-за соседнего столика стариков, чтобы посадить преподавателей театрального училища), — замертво“. Для культурного человека возможность выбора между квалифицированным исполнителем и омерзительным липким растением абсолютно исключена. С другой стороны, если мы изберем вариант номер, — продолжал Влк (а в это время за соседним столиком преподаватели шумно обсуждали, кого из студенток проще соблазнить), — два, то тем самым лишим учеников подлинной экзотики развитых цивилизаций, для которых шлифовка мельчайших деталей Акции имела не меньшее значение, чем процесс приготовления блюда — для гурмана. В качестве примера приведу хотя бы практиковавшуюся при дворе китайских императоров знаменитую обработку водой, через равные промежутки времени капавшей на неподвижно закрепленную голову клиента в одно и то же место — на темя. Или, — продолжал Влк (а в это время за соседним столиком старушки заказывали содовую, чтобы почти задаром всласть наговориться о своих болезнях), — прославленную суперакцию ацтеков, когда испанцев по очереди подводили к жертвеннику и заживо вырезали каменным ножом сердце. Или, — продолжал Влк (а в это время официант выпроваживал из-за соседнего столика старух, чтобы посадить веселую компанию из театрального училища), — возвращаясь в наш век с его техническим прогрессом, популярную в Японии обработку в паровозной топке, куда вместе с углем кидали, — заканчивал Влк многочасовой доклад, когда на соседнем столике уже торчали перевернутые стулья, а преподаватели и студентки удалялись парочками, чтобы проверить правильность своих предположений, — большевиков.