Страница:
Но для Влка и Шимсы это была не пустая болтовня. Каждый их спор — кстати, зародыш будущего лекционного курса — хотя и разливался по всей теме, как река после муссона, но рано или поздно всегда послушно возвращался в русло плана. С вопросами культуры они разобрались еще до того, как расплатились: чтобы провести границу между уровнями общественного развития, первые три недели марта будут посвящены подлинной экзотике цивилизованных регионов, а в последнюю будет рассмотрена „аномалия“ — так дипломатично Влк заменил слово „примитив“. Появлялась возможность ознакомить учащихся как с чрезвычайно сложным азиатским способом сдирания кожи, при котором она должна остаться неповрежденной, так и с примитивнейшей африканской обработкой слоном, термитами, распрямляющейся пальмой или сжимающимся при высыхании бамбуком.
При такой основательности составление плана на один месяц у Влка с Шимсой занимало несколько дней, причем малейшая задержка означала бы, что старт откладывается на целый учебный год. Поэтому они пришли в отчаяние, когда в конце января свалился ордер сразу на двух клиентов. Вечером того же дня Влк впервые решился воспользоваться секретным номером и позвонил Доктору. После длительной паузы трубку взяла очень строгая секретарша, и Влку пришлось назваться „председателем“ (таков был их пароль) — только тогда она их соединила. Если он устроит, чтобы эти двое подождали, пока проект будет завершен, убеждал его Влк, они с Шимсой обязуются по мере возможности возместить им сверхсрочное пребывание в камере смертников. Доктор не мог отказать им в столь бескорыстной просьбе, поэтому с месячными планами они разделались даже раньше, чем предполагали: к двадцатому февраля.
Напротив, „недельные учебные планы-конспекты“, за которые они волновались больше всего, шли как по маслу — ведь тематика детально разрабатывалась и тщательно продумывалась на предыдущих этапах. Основная идея и принципы обучения обретали вид монолитной конструкции, на которую можно монтировать увесистые панели без риска, что она обрушится. Сорок два листа составили радующую глаз пухлую пачку. На один из них, получивший номер 17, пришлись рождественские каникулы, и Влк великодушно оставил его свободным от занятий: Шимса убедил его, что лишь на пользу делу пойдет, если ребята (они уже по-домашнему называли так своих будущих учеников, еще не зная их) вместе со сверстниками окунутся в чудесную атмосферу праздника. Он даже уговорил Влка, чтобы на Новый год весь коллектив — и учащиеся, и преподаватели — в полном составе отправился в горы, желательно — объединившись с каким-нибудь обычным училищем. Разве не следует искоренять в ребятах чувство превосходства, которое так и брызжет, например, из студентов театрального училища? Разве не следует воспитывать в них чувство сопричастности своему поколению, чтобы они могли лучше понимать своих будущих клиентов?
Влку пришлась по душе эта идея, свидетельствующая о духовной близости Шимсы к молодежи. Он охотно пошел ему навстречу, так как ход работы не только развеял его сомнения, но и открыл значительные резервы. И поэтому Влк сам ошеломил Шимсу, предложив заниматься повторением пройденного за неделю материала в пятницу, а субботы посвятить экскурсиям. Учебным, добавил он с улыбкой, заметив, как у Шимсы округляются глаза, и пояснил ему свою мысль: класс совершит поездки в места, связанные с изучаемым материалом, — таких на родине бесчисленное множество, будь то знаменитый Холм висельников, современная „точка“ областной тюрьмы или какой-нибудь другой интересный объект. Во время поездок ребята смогут заниматься спортом, что позволит преподавателям увидеть их не только ex cathedra, но и в другом ракурсе. Шимса был восхищен, и его отношение к Влку стало еще более душевным, не переходя, однако, границы, очерченной как уважением, так и субординацией.
Какими счастливыми и плодотворными были те последние февральские дни! Официанты, давно сообразившие, что эти серьезные люди не имеют никакого отношения к лоботрясам из театрального, и причислившие их к руководству расположенной поблизости Академии наук, чувствовали это и старались, чтобы им никто не мешал. Их оградили столиками с табличкой „заказано“, что было столь же трогательно, как и бессмысленно: они давно не замечали, что происходит вокруг, целиком погрузившись в другой мир, который вот-вот должен был материализоваться — ведь недаром исписано столько бумаги. Они планировали экскурсии, спорили об оснащении кабинетов, придумывали культурные и спортивные мероприятия, бились над проблемой обеденного перерыва, а значит, и питания, решали тысячу вопросов, но чувствовали при этом, что вершина уже покорена. Сорок второй лист благоухал сеном будущего лета и имел заголовок „ВЫПУСКНОЙ ЭКЗАМЕН. ЭКЗАМЕН ПО МАСТЕРСТВУ“. Его пометили 1-м марта.
И сразу же принялись за „дневные учебные планы-конспекты“. За вычетом экскурсий, воскресений, Рождества и экзаменационной сессии оставалось 279 учебных дней и ровно в десять раз больше учебных часов; предстояло до деталей распределить материал по сетке часов и добиться, чтобы он был полностью усвоен. А это означало — 2790 раз ответить на вопросы почти детективного характера: что, как, кто и где, откуда и куда, а также чем. Хотя это была задача большей частью техническая, требовавшая, как точно выразился Влк, не столько хорошей головы, сколько хорошего зада, но оттого более сложная: ведь в ней появлялись первые неизвестные — внештатные сотрудники.
Еще раньше Доктор одобрил и пробил у Инвестора их предложение, чтобы некоторые вспомогательные дисциплины учащиеся изучали на базе соответствующих учебных заведений. Это позволяло прежде всего ограничить круг посвященных: преподаватели этих профтехучилищ, в свободное время подрабатывающие частными уроками, за определенную плату занимались бы своим обычным делом, ни о чем не догадываясь. Уже было решено, что для поступления в Профессиональное Училище Палачей Исключительной Квалификации — таково окончательное название школы — ученики и их родители должны будут дать подписку о неразглашении, несоблюдение которой грозило бы весьма суровыми мерами. Но для полной конспирации необходима и соответствующая организация дела — иначе обычное головотяпство могло иметь столь же роковые последствия, как и разглашение тайны. Поэтому название для школы выбрали такое, чтобы сокращение ПУПИК расшифровывалось бы и как Профессиональное Училище Поваров и Кондитеров. Под этой вывеской учащиеся заочно должны изучать вспомогательные дисциплины. Родственникам, товарищам и чиновникам гражданских учреждений им следует представляться как будущим поварам и кондитерам. Предусмотрительный Доктор учел и то, что рано или поздно кого-нибудь из учеников могут попросить приготовить гуляш или испечь пирог, и настоял, чтобы в раздел „Прочие предметы“ Влк включил и основы кулинарии.
Возникала еще одна проблема. Поскольку на Влке с Шимсой лежала идеологическая, юридическая и материальная ответственность за весь проект, каждому предстояло вести по два основных предмета и к тому же не бросать своей главной профессии (дабы не повторять судьбу ученых, потерявших связь с жизнью), не мешало избавить их от того, чтобы еще и таскать из кабинета в кабинет наглядные пособия или, к примеру, запирать здание на ночь. Поэтому расписание занятий на каждый день должно вручаться хотя бы сторожу, а впоследствии — информированным сотрудникам-профессионалам. Но это уже грозило серьезной опасностью для высших властей. Избежать ее удалось лишь с помощью шифров. Когда они подыскивали первый шифр — для Доктора, Шимса взял карандаш и принялся составлять анаграммы. Сначала у него получился „РОК“, а со второй попытки — „КРОТ“. Тут-то и сказались многие недели напряженного умственного труда, вызвавшие неожиданную реакцию: Шимса расхохотался как ребенок, и Влк охотно к нему присоединился. Удивленный официант, который привык через равные промежутки времени приносить им кофе или фруктовую воду — их самоотречение состояло, кроме всего прочего, в абсолютной трезвости, — прибежал справиться, не желают ли господа чего-нибудь.
Они заказали французский коньяк и пообещали друг другу, что отныне он раз и навсегда заменит им отвратительное розовое пойло. Весь персонал кафе решил, что они сделали открытие и им светит государственная премия. Для них же словно завершился изнурительный пеший переход — дальше они уже летели на крыльях успеха. То и дело взрываясь смехом, они разделались со списком сокращений, столь же точных, сколь и забавных, и принялись за почасовое расписание занятий. Хотя речь шла о сложной взаимосвязи учебных предметов, переходах от одного объекта к другому, перемещении преподавателей и смене наглядных пособий, они шутя одолели все планы всего за день, и 20 марта на столе перед ними лежали таблицы — ни дать ни взять расписание движения поездов, согласно которому они вместе со своими учениками секунда в секунду должны были прибыть на конечную станцию.
Словно бегуны, которым, несмотря на изнеможение, радость победы придает силы еще на один круг, они сразу же перешли к последним двум вопросам: КОГО они, собственно, будут учить и ГДЕ взять учеников. Они чувствовали, что в их жизни настал один из тех редчайших дней, когда, чтобы не гневить Бога, художник не вправе откладывать кисть, а поэт — перо. Еще раньше они сошлись на том, что из стен школы должны выйти не штампованные ремесленники, а специалисты широкого профиля. Семеро, решили они в конце концов. Это число, не слишком маленькое, но и не чрезмерно большое и, кроме того, наделенное некоей магической силой, обеспечивало мобильный коллектив и гарантировало выпуск по меньшей мере пяти квалифицированных специалистов. Дальше они двигались сразу с двух концов: от желаемых типов личностей и от конкретных кандидатур.
Первой была кандидатура Альберта. Доводы Влка заключались в том, что хотя бы один из будущих исполнителей своим видом должен вызывать ужас у высокомерных клиентов. В глубине души он надеялся, что, став в скором будущем заведующим университетской кафедрой классического казневедения, он именно Альберту сможет передать эстафету. Шимса знал о привязанности Влка к мальчику и даже втайне ревновал. Однако, еще раз взвесив свои преимущества, он искренне согласился с кандидатурой Альберта, тем более что самому хотелось пропихнуть своих собственных протеже. Их было двое.
Чрезвычайно негуманно, говорил Шимса, когда при одинаковой Акции за одно и то же преступление один из двух клиентов находится в менее выгодном положении, — как доказывает в своей книге „In cool blood" [35]Трумэн Капоте, если клиента обслужат раньше, уменьшаются шансы на помилование, если позже, его страдания продлеваются. Почему их обоих, спрашивал Шимса, не могут одновременно обслужить два исполнителя-близнеца? Влка заинтересовала такая оригинальная идея, однако его мучили сомнения: бесчисленные объявления в газетах свидетельствовали о том, как сложно отыскать смышленых двойняшек даже для самого идиотского фильма! И тут Шимса вытащил свой козырь: он знает двух таких ловких пареньков и даже не без успеха приударял за их мамашей.
Вдаваться в подробности ему не хотелось, поскольку сфера интимной жизни была единственной, где он, эпикуреец, не мог найти с аскетом Влком общего языка. Ему трудно было бы говорить с ним о своей жгучей страсти к яркой брюнетке, которая, несмотря на его настойчивость, уже многие годы оставалась верна не только любовнику, но и мужу.
Четвертое имя всплыло в памяти Влка, когда стало ясно, что они оба в равной степени тяготеют к типу исполнителя-интеллектуала. Но поскольку надо было выполнить главное требование Крота и Нестора — теперь они их называли только так, — следовало считаться с необходимостью экспорта выпускников в регионы, где ощущалась нехватка в исполнителях. Поэтому еще одно место они отвели „физически сильному, лишенному эмоций типу с низким IQ, способному к сверхурочной работе“. Такого кандидата они пока не подобрали, но рассчитывали на контингент исправительных колоний и школ-интернатов. Влк сразу же решил навести справки о последнем отпрыске знаменитого Карла Гусса.
Пятое место для разнообразия предназначалось „исполнителю с веселым и общительным характером для работы с клиентами, подверженными депрессии“. Пока никого конкретного они не имели в виду, но надеялись найти подходящего кандидата среди детей работников правоохранительных органов, тюрем и тому подобного.
Выбор шестой кандидатуры доказывал, что они взялись за решение своей задачи не как замшелые узколобые педанты, а, напротив, как прогрессивно мыслящие приверженцы технического прогресса. Учитывая тенденции общественного развития, они решили взять как минимум одного ученика, ранее изучавшего химию (газы) и физику (сильные токи). Влиятельных знакомых в среде химиков или физиков у них не было, и потому они намеревались через Крота обратиться в комиссию по профориентации. Они немедленно составили текст, который мог, с одной стороны, заинтересовать абитуриентов, а с другой — сохранить должную засекреченность:
СПЕЦ. ГУМ. ДИСЦ-НА С АТТЕСТ.: ОКОН-ЧИВШ. ДЕВЯТИЛЕТКУ С ХИМ.-ФИЗ. УКЛОНОМ (М.) — ИСПОЛНИТ. И ЭНЕРГИЧН. — УМЕЮЩ. ДЕРЖ. СЕБЯ НА ЛЮДЯХ — КРЕПК. НЕРВН. СИСТ. Ниже в скобках они добавили: (ЛЮБИТ ЗАПАХ МИНДАЛЯ И ПОДГОРЕВШЕГО МЯСА!!!).
Источник, из которого они долгие месяцы черпали вдохновение, иссяк. После обсуждения последней кандидатуры сил на седьмую уже не хватило. За окном кафе стрелки электронных часов описывали круг за кругом, но белый лист бумаги перед двумя мужчинами в точности отражал состояние их ума. Они поняли, что праздник кончился и наступают те бесконечные будни, когда художники ломают свои кисти, а поэты — перья, ибо Бог покинул их. В какое-то мгновение Шимса, пытаясь ухватиться за мысль, как утопающий цепляется за соломинку, в который раз в отчаянии устремил взгляд к набережной — и внезапно замер.
— Господи, — сказал он, — ты только посмотри!
— Господи, — повторил за ним Влк, — это откуда ж такое?
С этой минуты из их памяти улетучились шифры и планы-конспекты, исчезли радости и муки творчества, смолкли крики чаек и голоса официантов. Для них существовала лишь крона черных волос, венчавшая стройный ствол тела, проступающий сквозь набивную ткань и оттого столь желанный. Сама весна шествовала по улице — с улыбкой Моны Лизы, но с повадками изголодавшейся самки и, приближаясь к ним, срывала с них панцирь рассудочности, высвобождала чистую и ликующую мужскую силу, о которой они за всеми хлопотами и думать позабыли. Долгое воздержание сказалось у каждого по-своему.
— Палачка! — вырвалось у Влка; впервые за годы супружества ему захотелось обнять не собственную жену, а другую женщину.
— Семерка! — не сдержавшись, простонал Шимса; впервые за месяцы работы ему захотелось обнять сразу всех брюнеток, которых он когда-то обнимал.
— Что?! — хором воскликнули оба, так как одновременно уловили связь между тем, что каждому из них пришло в голову.
Они взглянули друг на друга, и увидели в глазах друг друга озарение и рассеянность, триумф и испуг — как у людей, только что обнаруживших старинную картину или новую комету и не решающихся в это поверить.
— Но ведь тогда, — прошептал Шимса (ему при шлось сдерживать свои эмоции, чтобы его по-молодому самоуверенный голос не дрогнул от волнения), — тогда это будет единственная в мире…
— Ну а почему бы, — торжественно сказал Влк, словно уже вручал ей диплом и свидетельство об окончании, — и нет?
Он перенес тяжесть тела на правую ногу, сделал шаг и, наконец, оказался в своем.
18.
классе. Он чувствовал за собой нетерпеливое дыхание Шимсы, по не хотел нарушать очарование этого мгновения. Он смотрел на них, а они все еще глядели на нее — кто растроганно, кто взволнованно или по крайней мере растерянно, — как все, увидевшие ее впервые.
Франтишек почти физически ощутил свою нескладность и застеснялся залатанных джинсов, которыми до этого гордился. Близнецам вдруг пришло в голову, что абсолютное сходство — не преимущество, а недостаток, так как лишает каждого из них индивидуальности. Альберт впервые за долгое время согнулся под тяжестью горба: он понял, что мускулы вызывают уважение, но не любовь. У Шимона, обделенного интеллектом, сработал животный инстинкт, который подсказывал ему, что перед ним если и не сам ангел, то что-то не менее потрясное. А Рихард сразу же, как только почувствовал, что заливается румянцем, понял: он влюбился.
В этот момент Шимса подал знак — кашлянул, и все, в том числе и девушка, обернулись к двери.
Они увидели величавого профессора и мускулистого доцента — оба были в тех самых бордовых пиджаках с гербами, подчеркивавшими торжественность момента, — а за ними Карличека в голубом плаще „стаса“, который держал классный журнал в роскошном переплете. Будущие ученики с любопытством смотрели на будущих учителей, которых видели только на вступительном экзамене, и в их глазах, настороженных и доверчивых, нетрудно было прочесть: кто вы? какие вы? что хотите от нас?
Разумеется, Влк, педант и аккуратист, даже в такой момент не мог пустить дело на самотек. Свою вступительную речь он не только написал, но и выучил наизусть, чтобы показать, какое значение здесь придается самостоятельному мышлению и экспромту. Поскольку ознакомить учеников с планом занятий и списком шифров, а также избрать старосту класса предстояло Шимсе, Влк решил остановиться на вещах принципиальных. В нескольких ярких фразах, не уступавших некоторым пассажам де Местра, он собирался набросать портрет мужчины („из ребра которого, — шутливо говорилось в тексте и адресовалось Лизинке, — именно в наше время была сотворена женщина“), который приходит в историю человечества из тьмы веков, чтобы, несмотря на свое зачастую унизительное положение, быть подлинным властителем человеческих жизней (в тексте удачно подчеркивалось этимологическое родство слов „экзекуция“ и „экзекутива“), быть тем единственным лицом, кто по закону имеет право их отнимать (в тексте — прекрасный пассаж о королях, несправедливо прозванных палачами, в то время как их палачам никогда не присваивали титул королей). Потом он намеревался перейти непосредственно к самой специальности, чтобы доказать, что это скорее искусство, нежели ремесло, и даже клиент должен по достоинству оценить с выдумкой проведенную Акцию. Влк включил в свой доклад яркую сцену из мемуаров семьи Сансон, где идет речь о Франсуа Робере Дамьене, которого обработали 28 марта 1757 года на Гревской площади за покушение на короля Людовика XV:
„Руку накрепко привязали к перекладине так, чтобы ладонь свешивалась вниз. Габриель Сансон придвинул сковороду, в которой горела сера, смешанная с раскаленными углями. Дамьен, почувствовав, как голубое пламя пожирает мясо, издал ужасный вопль и забился в путах. Когда схлынула первая волна боли, он поднял голову и стал смотреть, как горит его рука. Теперь лишь громкий скрип зубов выдавал его муки. Эта, первая, часть казни длилась три минуты. Затем подручный Андрэ Легри начал рвать клещами руки, ноги, грудь и бедра осужденного. Каждый раз страшные железные челюсти отрывали новый кусок мяса, и Легри попеременно лил в открытую рану кипящее масло, горящую смолу, расплавленную серу и олово. Это была сцена, которую не описать словами и едва ли понять разумом, нечто, не сравнимое ни с чем, разве что с адом. С вылезающими из орбит глазами, торчащими дыбом волосами, искривленными губами, Дамьен подгонял своих мучителей, сносил все их истязания и требовал новых, еще более страшных пыток. Кипящая жидкость лилась на раны, мясо шипело, и с этим омерзительным звуком сливался его голос; этот голос, в котором не оставалось уже ничего человеческого, рычал: „Еще! Еще! Еще!“ Но это была лишь прелюдия казни. Дамьена отвязали от перекладины и положили на доски, сколоченные наподобие креста святого Андрея. Каждую его конечность привязали к лошадиным постромкам. Каждую лошадь держал под уздцы один помощник, а другой стоял сзади с бичом в руке. Шарль Анри Сансон, стоя на помосте, руководил подручными. По его знаку четверка лошадей рванулась в разные стороны. Рывок страшной силы потряс Дамьена. Одна из лошадей упала. Но мускулы и нервы человеческого тела выдержали. Трижды срывались с места лошади, понукаемые криками и бичом, и трижды, почувствовав сопротивление, подавались назад. Лишь руки и ноги осужденного невероятно удлинялись. Но он все еще жил, и его глубокое дыхание уподобилось шипению кузнечных мехов. Заплечных дел мастера были в смятении. Священник из собора св. Павла лишился чувств. Судебный писарь прикрыл глаза мантией, а по толпе прокатился недовольный ропот — предвестник бури. Тогда врач, г-н Бойе, побежал в ратушу и доложил судьям, что, пока лошадям не придут на помощь и не перережут Дамьену сухожилия, четвертования не произойдет. Разрешение было получено. Под рукой не оказалось ножа, и Андрэ Легри пустил в ход топор. Лошади бешено рванули. Оторвалась одна нога, потом другая, потом одна рука. Дамьен еще дышал. Наконец, когда лошади дернули за другую руку, он поднял веки, глаза его обратились к небесам, и душа покинула истерзанное тело“.
В своем комментарии Влк, обратив внимание учеников на все сложности и трудоемкость описанной казни, посоветовал им не обольщаться мыслью, что современные Акции полностью автоматизированы, и не пренебрегать физической подготовкой. Хотя общество, внушал он, не жалеет средств для того, чтобы технический прогресс не обошел стороной исполнителей, все-таки даже самая надежная веревка и самая удобная „вешалка“ не отменяют того обстоятельства, что клиент, как правило, оказывает активное сопротивление. (В тексте сказано лаконично: „Палач побеждает, но для этого надо попотеть!“) После этого Влк планировал перейти непосредственно к положению и задачам исполнителей во всем мире и, в частности, в нашем обществе. Он собирался показать, что государство заботится о них как в трудоспособном возрасте (засекреченность, премиальные — так называемые „горловые“, путевки, страхование от несчастных случаев), так и в старости (официальная смена фамилии и персональная пенсия, начисляемая в зависимости от „горловых“). В заключение Влк хотел внушить своим первым ученикам, что после принесения присяги (по аналогии с клятвой Гиппократа), в которой они обязуются обслуживать каждого поступившего к ним клиента без различия цвета кожи, вероисповедания, убеждений и социального положения, им предстоит не только стать хранителями лучших традиций своей профессии, но и самим развивать и творчески обогащать их. Он заканчивал речь призывом никогда не забывать, что они являются исполнителями нового типа, предназначение которых — дать до сих пор разделенному на два лагеря миру надежду на светлое будущее.
Это была мудрая, деловая, убедительная, эмоциональная речь. Но она так и не была произнесена.
Влк стоял перед ними, не в силах вымолвить ни слова, словно охваченный внезапной усталостью от бесконечного пути, который начался — да, честно признался он себе, под тем самым фонарем с извивающимся на нем телом. И в эти секунды его — хладнокровно ломавшего шеи рыдающим красоткам — охватило волнение: ведь он впервые видит их вместе — уже не семерых неведомых и ничем не примечательных существ с разными, хотя и банальными судьбами, но теперь уже свою школу, единственное дело, которое переживет его, ибо очевидцы всех прочих дел — вот она, неблагодарная изнанка профессии! — приняли смерть от его же собственной руки… И Влк, не обращая внимания на изумление Шимсы, кивнул им, предлагая сесть на свои места.
При такой основательности составление плана на один месяц у Влка с Шимсой занимало несколько дней, причем малейшая задержка означала бы, что старт откладывается на целый учебный год. Поэтому они пришли в отчаяние, когда в конце января свалился ордер сразу на двух клиентов. Вечером того же дня Влк впервые решился воспользоваться секретным номером и позвонил Доктору. После длительной паузы трубку взяла очень строгая секретарша, и Влку пришлось назваться „председателем“ (таков был их пароль) — только тогда она их соединила. Если он устроит, чтобы эти двое подождали, пока проект будет завершен, убеждал его Влк, они с Шимсой обязуются по мере возможности возместить им сверхсрочное пребывание в камере смертников. Доктор не мог отказать им в столь бескорыстной просьбе, поэтому с месячными планами они разделались даже раньше, чем предполагали: к двадцатому февраля.
Напротив, „недельные учебные планы-конспекты“, за которые они волновались больше всего, шли как по маслу — ведь тематика детально разрабатывалась и тщательно продумывалась на предыдущих этапах. Основная идея и принципы обучения обретали вид монолитной конструкции, на которую можно монтировать увесистые панели без риска, что она обрушится. Сорок два листа составили радующую глаз пухлую пачку. На один из них, получивший номер 17, пришлись рождественские каникулы, и Влк великодушно оставил его свободным от занятий: Шимса убедил его, что лишь на пользу делу пойдет, если ребята (они уже по-домашнему называли так своих будущих учеников, еще не зная их) вместе со сверстниками окунутся в чудесную атмосферу праздника. Он даже уговорил Влка, чтобы на Новый год весь коллектив — и учащиеся, и преподаватели — в полном составе отправился в горы, желательно — объединившись с каким-нибудь обычным училищем. Разве не следует искоренять в ребятах чувство превосходства, которое так и брызжет, например, из студентов театрального училища? Разве не следует воспитывать в них чувство сопричастности своему поколению, чтобы они могли лучше понимать своих будущих клиентов?
Влку пришлась по душе эта идея, свидетельствующая о духовной близости Шимсы к молодежи. Он охотно пошел ему навстречу, так как ход работы не только развеял его сомнения, но и открыл значительные резервы. И поэтому Влк сам ошеломил Шимсу, предложив заниматься повторением пройденного за неделю материала в пятницу, а субботы посвятить экскурсиям. Учебным, добавил он с улыбкой, заметив, как у Шимсы округляются глаза, и пояснил ему свою мысль: класс совершит поездки в места, связанные с изучаемым материалом, — таких на родине бесчисленное множество, будь то знаменитый Холм висельников, современная „точка“ областной тюрьмы или какой-нибудь другой интересный объект. Во время поездок ребята смогут заниматься спортом, что позволит преподавателям увидеть их не только ex cathedra, но и в другом ракурсе. Шимса был восхищен, и его отношение к Влку стало еще более душевным, не переходя, однако, границы, очерченной как уважением, так и субординацией.
Какими счастливыми и плодотворными были те последние февральские дни! Официанты, давно сообразившие, что эти серьезные люди не имеют никакого отношения к лоботрясам из театрального, и причислившие их к руководству расположенной поблизости Академии наук, чувствовали это и старались, чтобы им никто не мешал. Их оградили столиками с табличкой „заказано“, что было столь же трогательно, как и бессмысленно: они давно не замечали, что происходит вокруг, целиком погрузившись в другой мир, который вот-вот должен был материализоваться — ведь недаром исписано столько бумаги. Они планировали экскурсии, спорили об оснащении кабинетов, придумывали культурные и спортивные мероприятия, бились над проблемой обеденного перерыва, а значит, и питания, решали тысячу вопросов, но чувствовали при этом, что вершина уже покорена. Сорок второй лист благоухал сеном будущего лета и имел заголовок „ВЫПУСКНОЙ ЭКЗАМЕН. ЭКЗАМЕН ПО МАСТЕРСТВУ“. Его пометили 1-м марта.
И сразу же принялись за „дневные учебные планы-конспекты“. За вычетом экскурсий, воскресений, Рождества и экзаменационной сессии оставалось 279 учебных дней и ровно в десять раз больше учебных часов; предстояло до деталей распределить материал по сетке часов и добиться, чтобы он был полностью усвоен. А это означало — 2790 раз ответить на вопросы почти детективного характера: что, как, кто и где, откуда и куда, а также чем. Хотя это была задача большей частью техническая, требовавшая, как точно выразился Влк, не столько хорошей головы, сколько хорошего зада, но оттого более сложная: ведь в ней появлялись первые неизвестные — внештатные сотрудники.
Еще раньше Доктор одобрил и пробил у Инвестора их предложение, чтобы некоторые вспомогательные дисциплины учащиеся изучали на базе соответствующих учебных заведений. Это позволяло прежде всего ограничить круг посвященных: преподаватели этих профтехучилищ, в свободное время подрабатывающие частными уроками, за определенную плату занимались бы своим обычным делом, ни о чем не догадываясь. Уже было решено, что для поступления в Профессиональное Училище Палачей Исключительной Квалификации — таково окончательное название школы — ученики и их родители должны будут дать подписку о неразглашении, несоблюдение которой грозило бы весьма суровыми мерами. Но для полной конспирации необходима и соответствующая организация дела — иначе обычное головотяпство могло иметь столь же роковые последствия, как и разглашение тайны. Поэтому название для школы выбрали такое, чтобы сокращение ПУПИК расшифровывалось бы и как Профессиональное Училище Поваров и Кондитеров. Под этой вывеской учащиеся заочно должны изучать вспомогательные дисциплины. Родственникам, товарищам и чиновникам гражданских учреждений им следует представляться как будущим поварам и кондитерам. Предусмотрительный Доктор учел и то, что рано или поздно кого-нибудь из учеников могут попросить приготовить гуляш или испечь пирог, и настоял, чтобы в раздел „Прочие предметы“ Влк включил и основы кулинарии.
Возникала еще одна проблема. Поскольку на Влке с Шимсой лежала идеологическая, юридическая и материальная ответственность за весь проект, каждому предстояло вести по два основных предмета и к тому же не бросать своей главной профессии (дабы не повторять судьбу ученых, потерявших связь с жизнью), не мешало избавить их от того, чтобы еще и таскать из кабинета в кабинет наглядные пособия или, к примеру, запирать здание на ночь. Поэтому расписание занятий на каждый день должно вручаться хотя бы сторожу, а впоследствии — информированным сотрудникам-профессионалам. Но это уже грозило серьезной опасностью для высших властей. Избежать ее удалось лишь с помощью шифров. Когда они подыскивали первый шифр — для Доктора, Шимса взял карандаш и принялся составлять анаграммы. Сначала у него получился „РОК“, а со второй попытки — „КРОТ“. Тут-то и сказались многие недели напряженного умственного труда, вызвавшие неожиданную реакцию: Шимса расхохотался как ребенок, и Влк охотно к нему присоединился. Удивленный официант, который привык через равные промежутки времени приносить им кофе или фруктовую воду — их самоотречение состояло, кроме всего прочего, в абсолютной трезвости, — прибежал справиться, не желают ли господа чего-нибудь.
Они заказали французский коньяк и пообещали друг другу, что отныне он раз и навсегда заменит им отвратительное розовое пойло. Весь персонал кафе решил, что они сделали открытие и им светит государственная премия. Для них же словно завершился изнурительный пеший переход — дальше они уже летели на крыльях успеха. То и дело взрываясь смехом, они разделались со списком сокращений, столь же точных, сколь и забавных, и принялись за почасовое расписание занятий. Хотя речь шла о сложной взаимосвязи учебных предметов, переходах от одного объекта к другому, перемещении преподавателей и смене наглядных пособий, они шутя одолели все планы всего за день, и 20 марта на столе перед ними лежали таблицы — ни дать ни взять расписание движения поездов, согласно которому они вместе со своими учениками секунда в секунду должны были прибыть на конечную станцию.
Словно бегуны, которым, несмотря на изнеможение, радость победы придает силы еще на один круг, они сразу же перешли к последним двум вопросам: КОГО они, собственно, будут учить и ГДЕ взять учеников. Они чувствовали, что в их жизни настал один из тех редчайших дней, когда, чтобы не гневить Бога, художник не вправе откладывать кисть, а поэт — перо. Еще раньше они сошлись на том, что из стен школы должны выйти не штампованные ремесленники, а специалисты широкого профиля. Семеро, решили они в конце концов. Это число, не слишком маленькое, но и не чрезмерно большое и, кроме того, наделенное некоей магической силой, обеспечивало мобильный коллектив и гарантировало выпуск по меньшей мере пяти квалифицированных специалистов. Дальше они двигались сразу с двух концов: от желаемых типов личностей и от конкретных кандидатур.
Первой была кандидатура Альберта. Доводы Влка заключались в том, что хотя бы один из будущих исполнителей своим видом должен вызывать ужас у высокомерных клиентов. В глубине души он надеялся, что, став в скором будущем заведующим университетской кафедрой классического казневедения, он именно Альберту сможет передать эстафету. Шимса знал о привязанности Влка к мальчику и даже втайне ревновал. Однако, еще раз взвесив свои преимущества, он искренне согласился с кандидатурой Альберта, тем более что самому хотелось пропихнуть своих собственных протеже. Их было двое.
Чрезвычайно негуманно, говорил Шимса, когда при одинаковой Акции за одно и то же преступление один из двух клиентов находится в менее выгодном положении, — как доказывает в своей книге „In cool blood" [35]Трумэн Капоте, если клиента обслужат раньше, уменьшаются шансы на помилование, если позже, его страдания продлеваются. Почему их обоих, спрашивал Шимса, не могут одновременно обслужить два исполнителя-близнеца? Влка заинтересовала такая оригинальная идея, однако его мучили сомнения: бесчисленные объявления в газетах свидетельствовали о том, как сложно отыскать смышленых двойняшек даже для самого идиотского фильма! И тут Шимса вытащил свой козырь: он знает двух таких ловких пареньков и даже не без успеха приударял за их мамашей.
Вдаваться в подробности ему не хотелось, поскольку сфера интимной жизни была единственной, где он, эпикуреец, не мог найти с аскетом Влком общего языка. Ему трудно было бы говорить с ним о своей жгучей страсти к яркой брюнетке, которая, несмотря на его настойчивость, уже многие годы оставалась верна не только любовнику, но и мужу.
Четвертое имя всплыло в памяти Влка, когда стало ясно, что они оба в равной степени тяготеют к типу исполнителя-интеллектуала. Но поскольку надо было выполнить главное требование Крота и Нестора — теперь они их называли только так, — следовало считаться с необходимостью экспорта выпускников в регионы, где ощущалась нехватка в исполнителях. Поэтому еще одно место они отвели „физически сильному, лишенному эмоций типу с низким IQ, способному к сверхурочной работе“. Такого кандидата они пока не подобрали, но рассчитывали на контингент исправительных колоний и школ-интернатов. Влк сразу же решил навести справки о последнем отпрыске знаменитого Карла Гусса.
Пятое место для разнообразия предназначалось „исполнителю с веселым и общительным характером для работы с клиентами, подверженными депрессии“. Пока никого конкретного они не имели в виду, но надеялись найти подходящего кандидата среди детей работников правоохранительных органов, тюрем и тому подобного.
Выбор шестой кандидатуры доказывал, что они взялись за решение своей задачи не как замшелые узколобые педанты, а, напротив, как прогрессивно мыслящие приверженцы технического прогресса. Учитывая тенденции общественного развития, они решили взять как минимум одного ученика, ранее изучавшего химию (газы) и физику (сильные токи). Влиятельных знакомых в среде химиков или физиков у них не было, и потому они намеревались через Крота обратиться в комиссию по профориентации. Они немедленно составили текст, который мог, с одной стороны, заинтересовать абитуриентов, а с другой — сохранить должную засекреченность:
СПЕЦ. ГУМ. ДИСЦ-НА С АТТЕСТ.: ОКОН-ЧИВШ. ДЕВЯТИЛЕТКУ С ХИМ.-ФИЗ. УКЛОНОМ (М.) — ИСПОЛНИТ. И ЭНЕРГИЧН. — УМЕЮЩ. ДЕРЖ. СЕБЯ НА ЛЮДЯХ — КРЕПК. НЕРВН. СИСТ. Ниже в скобках они добавили: (ЛЮБИТ ЗАПАХ МИНДАЛЯ И ПОДГОРЕВШЕГО МЯСА!!!).
Источник, из которого они долгие месяцы черпали вдохновение, иссяк. После обсуждения последней кандидатуры сил на седьмую уже не хватило. За окном кафе стрелки электронных часов описывали круг за кругом, но белый лист бумаги перед двумя мужчинами в точности отражал состояние их ума. Они поняли, что праздник кончился и наступают те бесконечные будни, когда художники ломают свои кисти, а поэты — перья, ибо Бог покинул их. В какое-то мгновение Шимса, пытаясь ухватиться за мысль, как утопающий цепляется за соломинку, в который раз в отчаянии устремил взгляд к набережной — и внезапно замер.
— Господи, — сказал он, — ты только посмотри!
— Господи, — повторил за ним Влк, — это откуда ж такое?
С этой минуты из их памяти улетучились шифры и планы-конспекты, исчезли радости и муки творчества, смолкли крики чаек и голоса официантов. Для них существовала лишь крона черных волос, венчавшая стройный ствол тела, проступающий сквозь набивную ткань и оттого столь желанный. Сама весна шествовала по улице — с улыбкой Моны Лизы, но с повадками изголодавшейся самки и, приближаясь к ним, срывала с них панцирь рассудочности, высвобождала чистую и ликующую мужскую силу, о которой они за всеми хлопотами и думать позабыли. Долгое воздержание сказалось у каждого по-своему.
— Палачка! — вырвалось у Влка; впервые за годы супружества ему захотелось обнять не собственную жену, а другую женщину.
— Семерка! — не сдержавшись, простонал Шимса; впервые за месяцы работы ему захотелось обнять сразу всех брюнеток, которых он когда-то обнимал.
— Что?! — хором воскликнули оба, так как одновременно уловили связь между тем, что каждому из них пришло в голову.
Они взглянули друг на друга, и увидели в глазах друг друга озарение и рассеянность, триумф и испуг — как у людей, только что обнаруживших старинную картину или новую комету и не решающихся в это поверить.
— Но ведь тогда, — прошептал Шимса (ему при шлось сдерживать свои эмоции, чтобы его по-молодому самоуверенный голос не дрогнул от волнения), — тогда это будет единственная в мире…
— Ну а почему бы, — торжественно сказал Влк, словно уже вручал ей диплом и свидетельство об окончании, — и нет?
Он перенес тяжесть тела на правую ногу, сделал шаг и, наконец, оказался в своем.
18.
классе. Он чувствовал за собой нетерпеливое дыхание Шимсы, по не хотел нарушать очарование этого мгновения. Он смотрел на них, а они все еще глядели на нее — кто растроганно, кто взволнованно или по крайней мере растерянно, — как все, увидевшие ее впервые.
Франтишек почти физически ощутил свою нескладность и застеснялся залатанных джинсов, которыми до этого гордился. Близнецам вдруг пришло в голову, что абсолютное сходство — не преимущество, а недостаток, так как лишает каждого из них индивидуальности. Альберт впервые за долгое время согнулся под тяжестью горба: он понял, что мускулы вызывают уважение, но не любовь. У Шимона, обделенного интеллектом, сработал животный инстинкт, который подсказывал ему, что перед ним если и не сам ангел, то что-то не менее потрясное. А Рихард сразу же, как только почувствовал, что заливается румянцем, понял: он влюбился.
В этот момент Шимса подал знак — кашлянул, и все, в том числе и девушка, обернулись к двери.
Они увидели величавого профессора и мускулистого доцента — оба были в тех самых бордовых пиджаках с гербами, подчеркивавшими торжественность момента, — а за ними Карличека в голубом плаще „стаса“, который держал классный журнал в роскошном переплете. Будущие ученики с любопытством смотрели на будущих учителей, которых видели только на вступительном экзамене, и в их глазах, настороженных и доверчивых, нетрудно было прочесть: кто вы? какие вы? что хотите от нас?
Разумеется, Влк, педант и аккуратист, даже в такой момент не мог пустить дело на самотек. Свою вступительную речь он не только написал, но и выучил наизусть, чтобы показать, какое значение здесь придается самостоятельному мышлению и экспромту. Поскольку ознакомить учеников с планом занятий и списком шифров, а также избрать старосту класса предстояло Шимсе, Влк решил остановиться на вещах принципиальных. В нескольких ярких фразах, не уступавших некоторым пассажам де Местра, он собирался набросать портрет мужчины („из ребра которого, — шутливо говорилось в тексте и адресовалось Лизинке, — именно в наше время была сотворена женщина“), который приходит в историю человечества из тьмы веков, чтобы, несмотря на свое зачастую унизительное положение, быть подлинным властителем человеческих жизней (в тексте удачно подчеркивалось этимологическое родство слов „экзекуция“ и „экзекутива“), быть тем единственным лицом, кто по закону имеет право их отнимать (в тексте — прекрасный пассаж о королях, несправедливо прозванных палачами, в то время как их палачам никогда не присваивали титул королей). Потом он намеревался перейти непосредственно к самой специальности, чтобы доказать, что это скорее искусство, нежели ремесло, и даже клиент должен по достоинству оценить с выдумкой проведенную Акцию. Влк включил в свой доклад яркую сцену из мемуаров семьи Сансон, где идет речь о Франсуа Робере Дамьене, которого обработали 28 марта 1757 года на Гревской площади за покушение на короля Людовика XV:
„Руку накрепко привязали к перекладине так, чтобы ладонь свешивалась вниз. Габриель Сансон придвинул сковороду, в которой горела сера, смешанная с раскаленными углями. Дамьен, почувствовав, как голубое пламя пожирает мясо, издал ужасный вопль и забился в путах. Когда схлынула первая волна боли, он поднял голову и стал смотреть, как горит его рука. Теперь лишь громкий скрип зубов выдавал его муки. Эта, первая, часть казни длилась три минуты. Затем подручный Андрэ Легри начал рвать клещами руки, ноги, грудь и бедра осужденного. Каждый раз страшные железные челюсти отрывали новый кусок мяса, и Легри попеременно лил в открытую рану кипящее масло, горящую смолу, расплавленную серу и олово. Это была сцена, которую не описать словами и едва ли понять разумом, нечто, не сравнимое ни с чем, разве что с адом. С вылезающими из орбит глазами, торчащими дыбом волосами, искривленными губами, Дамьен подгонял своих мучителей, сносил все их истязания и требовал новых, еще более страшных пыток. Кипящая жидкость лилась на раны, мясо шипело, и с этим омерзительным звуком сливался его голос; этот голос, в котором не оставалось уже ничего человеческого, рычал: „Еще! Еще! Еще!“ Но это была лишь прелюдия казни. Дамьена отвязали от перекладины и положили на доски, сколоченные наподобие креста святого Андрея. Каждую его конечность привязали к лошадиным постромкам. Каждую лошадь держал под уздцы один помощник, а другой стоял сзади с бичом в руке. Шарль Анри Сансон, стоя на помосте, руководил подручными. По его знаку четверка лошадей рванулась в разные стороны. Рывок страшной силы потряс Дамьена. Одна из лошадей упала. Но мускулы и нервы человеческого тела выдержали. Трижды срывались с места лошади, понукаемые криками и бичом, и трижды, почувствовав сопротивление, подавались назад. Лишь руки и ноги осужденного невероятно удлинялись. Но он все еще жил, и его глубокое дыхание уподобилось шипению кузнечных мехов. Заплечных дел мастера были в смятении. Священник из собора св. Павла лишился чувств. Судебный писарь прикрыл глаза мантией, а по толпе прокатился недовольный ропот — предвестник бури. Тогда врач, г-н Бойе, побежал в ратушу и доложил судьям, что, пока лошадям не придут на помощь и не перережут Дамьену сухожилия, четвертования не произойдет. Разрешение было получено. Под рукой не оказалось ножа, и Андрэ Легри пустил в ход топор. Лошади бешено рванули. Оторвалась одна нога, потом другая, потом одна рука. Дамьен еще дышал. Наконец, когда лошади дернули за другую руку, он поднял веки, глаза его обратились к небесам, и душа покинула истерзанное тело“.
В своем комментарии Влк, обратив внимание учеников на все сложности и трудоемкость описанной казни, посоветовал им не обольщаться мыслью, что современные Акции полностью автоматизированы, и не пренебрегать физической подготовкой. Хотя общество, внушал он, не жалеет средств для того, чтобы технический прогресс не обошел стороной исполнителей, все-таки даже самая надежная веревка и самая удобная „вешалка“ не отменяют того обстоятельства, что клиент, как правило, оказывает активное сопротивление. (В тексте сказано лаконично: „Палач побеждает, но для этого надо попотеть!“) После этого Влк планировал перейти непосредственно к положению и задачам исполнителей во всем мире и, в частности, в нашем обществе. Он собирался показать, что государство заботится о них как в трудоспособном возрасте (засекреченность, премиальные — так называемые „горловые“, путевки, страхование от несчастных случаев), так и в старости (официальная смена фамилии и персональная пенсия, начисляемая в зависимости от „горловых“). В заключение Влк хотел внушить своим первым ученикам, что после принесения присяги (по аналогии с клятвой Гиппократа), в которой они обязуются обслуживать каждого поступившего к ним клиента без различия цвета кожи, вероисповедания, убеждений и социального положения, им предстоит не только стать хранителями лучших традиций своей профессии, но и самим развивать и творчески обогащать их. Он заканчивал речь призывом никогда не забывать, что они являются исполнителями нового типа, предназначение которых — дать до сих пор разделенному на два лагеря миру надежду на светлое будущее.
Это была мудрая, деловая, убедительная, эмоциональная речь. Но она так и не была произнесена.
Влк стоял перед ними, не в силах вымолвить ни слова, словно охваченный внезапной усталостью от бесконечного пути, который начался — да, честно признался он себе, под тем самым фонарем с извивающимся на нем телом. И в эти секунды его — хладнокровно ломавшего шеи рыдающим красоткам — охватило волнение: ведь он впервые видит их вместе — уже не семерых неведомых и ничем не примечательных существ с разными, хотя и банальными судьбами, но теперь уже свою школу, единственное дело, которое переживет его, ибо очевидцы всех прочих дел — вот она, неблагодарная изнанка профессии! — приняли смерть от его же собственной руки… И Влк, не обращая внимания на изумление Шимсы, кивнул им, предлагая сесть на свои места.