Страница:
Майкл Коннелли
Цементная блондинка (Право на выстрел)
Пролог
Дом в Сильверлейке был темным. Его пустые окна напоминали глаза мертвеца. Это был типичный калифорнийский особняк старинной постройки – с большим крыльцом у парадного подъезда и двумя слуховыми окнами на пологой крыше. Ни из окон, ни из-под двери не пробивалось ни единого лучика. Наоборот, дом словно распространял вокруг себя какую-то зловещую темноту, которую не в силах был рассеять даже свет уличных фонарей. Мужчина мог стоять прямо на крыльце, и Босх понимал, что вряд ли его заметит.
– Ты уверена, что это здесь? – спросил он девицу.
– Не в доме, – ответила она, – а позади. Там, где гараж. Подай вперед и увидишь.
Босх нажал на педаль газа, и «шевроле-каприс», двинувшись с места, пересек подъездную дорожку возле дома.
– Здесь, – сказала она.
Босх остановил машину. Позади дома стоял гараж, на втором этаже которого находилось жилое помещение. Деревянные ступени вели наверх, над дверью горел свет. Освещены были и два окна.
– О'кей, – сказал Босх.
Несколько секунд они молча смотрели на гараж. Босх и сам не знал, что он ожидал увидеть. Может быть, ничего. Запах парфюмерии, исходивший от шлюхи, заполнил салон, и Босх до конца опустил стекло в машине. Он все еще не знал, верить ли ее словам. Наверняка он знал только одно: подмогу ему вызвать не удастся. Он не захватил с собой рацию, а телефона в этой машине не было.
– Что ты собираешься… Смотри, вот он! – торопливо проговорила она.
Босх уже и сам увидел: тень от человеческой фигуры мелькнула в одном из освещенных окон. Босх предположил, что это была ванная комната.
– Он в ванной, – сказала она. – Там я все эти вещи и увидела.
– Какие вещи?
– Я… ну, я заглянула в шкафчик. Ну, когда зашла в ванную. Хотела просто посмотреть, что он там держит. Девушка должна быть осторожной. И увидела все эти вещи. Косметику. Сам знаешь: пудра, губная помада, тени. Тут я и поняла, что это он. Он их этим раскрашивал после того, как кончал с ними. Ну, убивал…
– Почему ты мне не сказала об этом по телефону?
– Ты не спрашивал.
Он снова увидел фигуру, теперь уже за шторами другого окна. Мозг Босха лихорадочно работал, сердце бешено билось.
– Сколько времени прошло с тех пор, как ты оттуда сбежала?
– Черт, да откуда я знаю? Мне пришлось топать до Франклина, чтобы хоть какой-нибудь козел подбросил до Бульвара. Минут десять ловила. Так что не знаю.
– Напрягись. Это очень важно.
– Да не знаю я! Наверное, больше часа назад.
«Черт бы тебя побрал, – мысленно выругался Босх. – Шлялась невесть где, прежде чем позвонить в полицию. А с какой неподдельной тревогой в голосе говорила… Может, теперь там наверху уже другая девица, а я сижу тут и глазею».
Босх проехал чуть дальше по улице в поисках места для парковки и нашел его прямо напротив гидранта. Он выключил двигатель, но ключи оставил в зажигании. Выпрыгнув из машины, он захлопнул дверцу, но сразу же сунул голову в открытое окно.
– Слушай. Я иду туда. Ты сиди здесь. Если услышишь выстрелы или если меня не будет через десять минут, начинай стучать в двери – проси, чтобы вызывали копов. Говори, что полицейскому нужна подмога. Часы – на приборном щитке. Десять минут.
– Десять минут, солнышко. Будь героем. Только награда все равно причитается мне.
Босх побежал по подъездной дорожке, вытаскивая на ходу револьвер. Ступеньки на второй этаж были старыми и неровными. Босх перескакивал сразу через три, стараясь производить как можно меньше шума, и все же полицейскому казалось, что его слышит весь мир. Поднявшись наверх, он разбил пистолетом голую лампочку, освещавшую вход. Затем отступил назад, в темноту, прижался спиной к перилам и, подняв левую ногу, попытался сконцентрировать в ней всю силу. Удар пришелся чуть выше дверной ручки.
С громким треском дверь распахнулась. Пригнувшись, Босх рванулся в дверной проем, приняв стандартную боевую позицию. И тут же увидел человека, стоявшего в другом конце комнаты возле кровати. Мужчина был голым. Мало того – он был лыс. И не просто лыс – на его теле вообще не было ни единого волоска. Встретившись с ним взглядом, Босх увидел хлынувший в глаза мужчины ужас. И закричал высоким, напряженным голосом:
– Полиция! Ни с места, мать твою!
Мужчина замер, но только на секунду, а затем начал наклоняться вперед, и его правая рука потянулась под подушку. На какое-то мгновение он замешкался, но тут же продолжил движение. Босх не верил своим глазам. Какого хрена он собирается делать? Время будто замедлило бег. Адреналин, гоняя по телу Босха, позволял ему видеть происходящее словно в замедленной съемке. Босх понимал, что мужчина полез под подушку, чтобы вытащить что-то, чем можно прикрыться, либо…
Рука скользнула под подушку.
– Не делай этого!
Рука подбиралась к чему-то, лежащему под подушкой. Человек не отрывал взгляда от Босха. И тут он понял, что в глазах мужчины не ужас, а нечто иное. Злость? Ненависть? Теперь он уже вытаскивал руку из-под подушки.
– Нет!
Босх выстрелил только один раз, и отдача подбросила вверх пистолет, зажатый обеими руками. Голого мужчину швырнуло вправо и назад. Он ударился о стену, обшитую деревянной панелью, отлетел от нее и рухнул поперек кровати, дергаясь и давясь кровью. Босх быстро пересек комнату и подошел к кровати.
Левая рука мужчины вновь потянулась под подушку. Подняв левую ногу, Босх надавил коленом на его спину, прижав мужчину к постели. Отстегнув от пояса наручники, он взял продолжавшую шарить по кровати левую руку раненого и надел на нее «браслет». Затем – на правую. За спиной. Голый человек продолжал давиться и стонать.
– Я не могу… Не могу… – выдавил он, но конец фразы утонул в приступе кровавого кашля.
– Ты не можешь делать то, что я тебе велел, – сказал Босх. – А я велел тебе не двигаться.
«Лучше бы тебе умереть, парень, – подумал Босх, но не произнес этого вслух. – Так было бы проще для нас обоих».
Обойдя вокруг кровати, он приблизился к подушке. Поднял ее, несколько секунд смотрел на то, что находилось под ней, затем швырнул подушку на место. На мгновение Босх закрыл глаза.
– Проклятье! – бросил он в затылок голого человека. – Что же ты наделал? Ведь я навел на тебя пистолет, а ты полез… Я же велел тебе не двигаться!
Босх вновь обошел кровать, чтобы видеть лицо раненого. Кровь текла из его рта на выношенные белые простыни. Босх знал, что его пуля прошла через легкие. Теперь голый человек превратился в умирающего человека.
– Ты не должен был умереть, – сказал ему Босх.
И тут мужчина умер.
Босх оглядел комнату. В ней больше никого не было. Место сбежавшей шлюхи никто не занял. Видимо, предположив обратное, Босх ошибся. Войдя в ванную, он открыл шкафчик над раковиной. Косметика была здесь, как и сказала потаскуха. Босх узнал некоторые из самых известных названий: «Макс Фактор», «Лореаль», «Кавер Герл», «Ревлон». Все, казалось, сходится.
Он обернулся и сквозь дверной проем увидел лежавший на кровати труп. В воздухе все еще стоял запах пороховой гари. Босх закурил. Здесь было так тихо, что, вдыхая успокаивающий дым, он слышал, как, сгорая, трещит табак.
Телефона в квартире не было. Усевшись на стул в крохотной кухне, Босх стал ждать. Глядя в комнату на тело, он обнаружил, что сердце его продолжает отчаянно колотиться и голова у него кружится. Он также понял, что ничего не испытывает по отношению к человеку, лежащему на кровати – ни сочувствия, ни вины, ни сожалений. Ничего!
Вместо этого он пытался сосредоточиться на звуке полицейской сирены, которая, прозвучав в отдалении, приближалась теперь все ближе и ближе. Спустя некоторое время Босх сообразил, что сирена была не одна. Их было много.
– Ты уверена, что это здесь? – спросил он девицу.
– Не в доме, – ответила она, – а позади. Там, где гараж. Подай вперед и увидишь.
Босх нажал на педаль газа, и «шевроле-каприс», двинувшись с места, пересек подъездную дорожку возле дома.
– Здесь, – сказала она.
Босх остановил машину. Позади дома стоял гараж, на втором этаже которого находилось жилое помещение. Деревянные ступени вели наверх, над дверью горел свет. Освещены были и два окна.
– О'кей, – сказал Босх.
Несколько секунд они молча смотрели на гараж. Босх и сам не знал, что он ожидал увидеть. Может быть, ничего. Запах парфюмерии, исходивший от шлюхи, заполнил салон, и Босх до конца опустил стекло в машине. Он все еще не знал, верить ли ее словам. Наверняка он знал только одно: подмогу ему вызвать не удастся. Он не захватил с собой рацию, а телефона в этой машине не было.
– Что ты собираешься… Смотри, вот он! – торопливо проговорила она.
Босх уже и сам увидел: тень от человеческой фигуры мелькнула в одном из освещенных окон. Босх предположил, что это была ванная комната.
– Он в ванной, – сказала она. – Там я все эти вещи и увидела.
– Какие вещи?
– Я… ну, я заглянула в шкафчик. Ну, когда зашла в ванную. Хотела просто посмотреть, что он там держит. Девушка должна быть осторожной. И увидела все эти вещи. Косметику. Сам знаешь: пудра, губная помада, тени. Тут я и поняла, что это он. Он их этим раскрашивал после того, как кончал с ними. Ну, убивал…
– Почему ты мне не сказала об этом по телефону?
– Ты не спрашивал.
Он снова увидел фигуру, теперь уже за шторами другого окна. Мозг Босха лихорадочно работал, сердце бешено билось.
– Сколько времени прошло с тех пор, как ты оттуда сбежала?
– Черт, да откуда я знаю? Мне пришлось топать до Франклина, чтобы хоть какой-нибудь козел подбросил до Бульвара. Минут десять ловила. Так что не знаю.
– Напрягись. Это очень важно.
– Да не знаю я! Наверное, больше часа назад.
«Черт бы тебя побрал, – мысленно выругался Босх. – Шлялась невесть где, прежде чем позвонить в полицию. А с какой неподдельной тревогой в голосе говорила… Может, теперь там наверху уже другая девица, а я сижу тут и глазею».
Босх проехал чуть дальше по улице в поисках места для парковки и нашел его прямо напротив гидранта. Он выключил двигатель, но ключи оставил в зажигании. Выпрыгнув из машины, он захлопнул дверцу, но сразу же сунул голову в открытое окно.
– Слушай. Я иду туда. Ты сиди здесь. Если услышишь выстрелы или если меня не будет через десять минут, начинай стучать в двери – проси, чтобы вызывали копов. Говори, что полицейскому нужна подмога. Часы – на приборном щитке. Десять минут.
– Десять минут, солнышко. Будь героем. Только награда все равно причитается мне.
Босх побежал по подъездной дорожке, вытаскивая на ходу револьвер. Ступеньки на второй этаж были старыми и неровными. Босх перескакивал сразу через три, стараясь производить как можно меньше шума, и все же полицейскому казалось, что его слышит весь мир. Поднявшись наверх, он разбил пистолетом голую лампочку, освещавшую вход. Затем отступил назад, в темноту, прижался спиной к перилам и, подняв левую ногу, попытался сконцентрировать в ней всю силу. Удар пришелся чуть выше дверной ручки.
С громким треском дверь распахнулась. Пригнувшись, Босх рванулся в дверной проем, приняв стандартную боевую позицию. И тут же увидел человека, стоявшего в другом конце комнаты возле кровати. Мужчина был голым. Мало того – он был лыс. И не просто лыс – на его теле вообще не было ни единого волоска. Встретившись с ним взглядом, Босх увидел хлынувший в глаза мужчины ужас. И закричал высоким, напряженным голосом:
– Полиция! Ни с места, мать твою!
Мужчина замер, но только на секунду, а затем начал наклоняться вперед, и его правая рука потянулась под подушку. На какое-то мгновение он замешкался, но тут же продолжил движение. Босх не верил своим глазам. Какого хрена он собирается делать? Время будто замедлило бег. Адреналин, гоняя по телу Босха, позволял ему видеть происходящее словно в замедленной съемке. Босх понимал, что мужчина полез под подушку, чтобы вытащить что-то, чем можно прикрыться, либо…
Рука скользнула под подушку.
– Не делай этого!
Рука подбиралась к чему-то, лежащему под подушкой. Человек не отрывал взгляда от Босха. И тут он понял, что в глазах мужчины не ужас, а нечто иное. Злость? Ненависть? Теперь он уже вытаскивал руку из-под подушки.
– Нет!
Босх выстрелил только один раз, и отдача подбросила вверх пистолет, зажатый обеими руками. Голого мужчину швырнуло вправо и назад. Он ударился о стену, обшитую деревянной панелью, отлетел от нее и рухнул поперек кровати, дергаясь и давясь кровью. Босх быстро пересек комнату и подошел к кровати.
Левая рука мужчины вновь потянулась под подушку. Подняв левую ногу, Босх надавил коленом на его спину, прижав мужчину к постели. Отстегнув от пояса наручники, он взял продолжавшую шарить по кровати левую руку раненого и надел на нее «браслет». Затем – на правую. За спиной. Голый человек продолжал давиться и стонать.
– Я не могу… Не могу… – выдавил он, но конец фразы утонул в приступе кровавого кашля.
– Ты не можешь делать то, что я тебе велел, – сказал Босх. – А я велел тебе не двигаться.
«Лучше бы тебе умереть, парень, – подумал Босх, но не произнес этого вслух. – Так было бы проще для нас обоих».
Обойдя вокруг кровати, он приблизился к подушке. Поднял ее, несколько секунд смотрел на то, что находилось под ней, затем швырнул подушку на место. На мгновение Босх закрыл глаза.
– Проклятье! – бросил он в затылок голого человека. – Что же ты наделал? Ведь я навел на тебя пистолет, а ты полез… Я же велел тебе не двигаться!
Босх вновь обошел кровать, чтобы видеть лицо раненого. Кровь текла из его рта на выношенные белые простыни. Босх знал, что его пуля прошла через легкие. Теперь голый человек превратился в умирающего человека.
– Ты не должен был умереть, – сказал ему Босх.
И тут мужчина умер.
Босх оглядел комнату. В ней больше никого не было. Место сбежавшей шлюхи никто не занял. Видимо, предположив обратное, Босх ошибся. Войдя в ванную, он открыл шкафчик над раковиной. Косметика была здесь, как и сказала потаскуха. Босх узнал некоторые из самых известных названий: «Макс Фактор», «Лореаль», «Кавер Герл», «Ревлон». Все, казалось, сходится.
Он обернулся и сквозь дверной проем увидел лежавший на кровати труп. В воздухе все еще стоял запах пороховой гари. Босх закурил. Здесь было так тихо, что, вдыхая успокаивающий дым, он слышал, как, сгорая, трещит табак.
Телефона в квартире не было. Усевшись на стул в крохотной кухне, Босх стал ждать. Глядя в комнату на тело, он обнаружил, что сердце его продолжает отчаянно колотиться и голова у него кружится. Он также понял, что ничего не испытывает по отношению к человеку, лежащему на кровати – ни сочувствия, ни вины, ни сожалений. Ничего!
Вместо этого он пытался сосредоточиться на звуке полицейской сирены, которая, прозвучав в отдалении, приближалась теперь все ближе и ближе. Спустя некоторое время Босх сообразил, что сирена была не одна. Их было много.
Глава 1
В коридорах здания окружного суда, что находится в центре Лос-Анджелеса, скамеек нет. Сидеть тут негде. Любой, кто сползет по стене, чтобы хоть немного посидеть на холодном мраморном полу, будет немедленно поднят на ноги первым же проходящим мимо помощником судебного пристава. А они здесь снуют без конца.
Недостаток гостеприимства в этом месте объясняется просто: федеральное правительство изо всех сил старается не допустить даже мысли у кого-либо, что правосудие может быть медлительным или неэффективным. Оно не хочет, чтобы люди рядами сидели на скамейках или на полу, с усталыми глазами дожидаясь, когда распахнется дверь зала заседаний и объявят слушание их дела или дела об упрятанном за решетку чьем-то возлюбленном. Зато скамеек хоть отбавляй напротив – по другую сторону Спринг-стрит в здании окружного уголовного суда. Каждый день на каждом этаже скамейки, стоящие в коридорах, заполняются ожидающими. Большинство из них – женщины и дети, чьи мужья, отцы или любовники находятся в каталажке. Скамейки тут напоминают переполненные спасательные плоты, на которые первыми сажают женщин и детей. Люди притиснуты друг к другу и плывут по течению в вечном ожидании того, что их когда-нибудь спасут. «Люди в лодках»[1] – прозвали их судебные острословы.
Гарри Босх думал обо всем этом, покуривая на ступенях у входа в здание федерального суда. Вот, кстати, еще! В помещениях суда курить запрещено. Поэтому во время перерывов в заседаниях ему приходилось спускаться вниз на эскалаторе, чтобы выйти на улицу. Снаружи, возле бетонного постамента статуи, изображающей женщину с завязанными глазами и весами правосудия, стояла высокая пепельница, наполненная песком. Босх поднял глаза на статую. Он никак не мог запомнить, как ее имя. Богиня Правосудия. «Как-то по-гречески», – подумал он, не будучи уверен в своей правоте. Он снова развернул сложенную газету, которую держал в руках, и еще раз перечитал статью.
В последнее время по утрам он мог читать только спортивный раздел в конце газеты, где в аккуратных схемах приводились ежедневно обновлявшиеся цифры – результаты боксерских поединков и тому подобное. Колонки с цифрами и процентами почему-то успокаивали его. Они были ясными и краткими – кусочек абсолютного порядка в этом беспорядочном мире. Зная, какой игрок из команды «Доджерс» больше других отличился в последнее время, Босх лучше чувствовал связь с окружающим миром – и с собственной жизнью.
Но сегодня он даже не развернул спортивные страницы, сразу засунув их в атташе-кейс, лежавший под его креслом в зале заседаний. Теперь в его руках был полицейский раздел «Лос-Анджелес таймс». Он аккуратно сложил газетный лист вчетверо – так, он видел, делают шоферы на трассах, чтобы можно было читать, управляя автомобилем. Статья, посвященная процессу, была помещена в нижнем углу первой полосы. Он снова перечитал ее и вновь почувствовал, как жар приливает к его лицу, когда прочитал про себя самого:
"НАЧИНАЮТСЯ СЛУШАНИЯ ПО ДЕЛУ О ПОЛИЦЕЙСКОЙ «СТРЕЛЬБЕ ПО ПАРИКУ»
Джоэл Бреммер, корреспондент «Лос-Анджелес таймс».
Сегодня начинается необычный судебный процесс, связанный с защитой гражданских прав, где в качестве ответчика выступает полицейский детектив, необоснованно применивший оружие четыре года назад. Он застрелил человека, заподозрив его в том, что он виновен в серии убийств, и думая, что тот собирается применить против него оружие.
Сорокатрехлетний детектив из Лос-Анджелеса Гарри Босх привлечен к ответственности в окружном федеральном суде по иску вдовы Нормана Черча, работника аэрокосмической промышленности, застреленного Босхом во время расследования дела Кукольника.
Примерно в течение года до того, как прозвучал выстрел Босха, полиция занималась поисками убийцы-маньяка, прозванного журналистами Кукольником, поскольку он раскрашивал лица своих одиннадцати жертв их собственной косметикой. Охота за убийцей, широко освещавшаяся в прессе, отличалась тем, что преступник регулярно посылал стихи и записки в адрес Босха и редакции «Лос-Анджелес таймс».
После того, как Черч был застрелен, полиция заявила, что имеет неопровержимые доказательства того, что инженер-механик и являлся тем самым преступником.
Босх был отстранен от работы и позже переведен из отдела по борьбе с кражами и убийствами полицейского управления Лос-Анджелеса голливудское в районное подразделение по борьбе с убийствами. Комментируя это понижение, полицейские чиновники сообщили, что оно вызвано дисциплинарными нарушениями со стороны Босха: он не счел нужным вызвать подкрепление к дому в Сильверлейке, где прозвучал трагический выстрел.
Полицейские чиновники продолжали настаивать на том, что выстрел Босха был «хорошим» – так, согласно полицейской терминологии, называется стрельба, являющаяся оправданной.
За время, прошедшее со дня смерти Черча до начала судебного процесса, полиция – публично и под присягой – предоставила не слишком много доказательств его вины. Теперь, с началом судебных слушаний, ситуация, скорее всего, должна измениться. Сегодня, очевидно, завершится отбор присяжных заседателей, продолжавшийся в течение недели. Процесс откроется выступлением адвоката со стороны истца".
Чтобы продолжить чтение, Босху пришлось развернуть газету и сложить ее по-новому. На мгновенье он был оглушен при виде собственной фотографии, помещенной на внутренней странице. То, что было изображено на этом старом снимке, можно было скорее назвать не лицом, а харей. Точно такой же снимок красовался на его полицейском удостоверении. Вид этой фотографии разозлил Босха даже больше, чем сама статья – помещать подобный снимок в газете было равносильно вторжению в его личную жизнь. Он вновь попытался сосредоточиться на статье.
"Босха защищает городская прокуратура, поскольку в момент, когда был совершен выстрел, он находился при исполнении служебных обязанностей. Таким образом, если по ряду обвинений процесс будет выигран истцом, платить придется не Босху, а городским налогоплательщикам.
Интересы вдовы Черча Деборы представляет адвокат в области защиты гражданских прав Хани Чэндлер, которая специализируется на делах, связанных с превышением полномочий со стороны полиции. В интервью на прошлой неделе Чэндлер заявила, что попытается убедить присяжных в том, что Босх действовал опрометчиво и стрельба на поражение была неоправданной.
«Детектив Босх изображал из себя ковбоя, в результате чего погиб человек, – сказала Чэндлер. – Я не знаю, было ли то просто безрассудством, или тут кроется нечто более опасное. Это выяснится в ходе процесса».
Эту строчку Босх читал и перечитывал по меньшей мере раз шесть с тех пор, как во время первого перерыва в слушаниях купил газету. «Опасное». Что она хотела этим сказать? Он пытался подавить в себе беспокойство, зная, что Чэндлер не упустит возможности использовать интервью, чтобы оказать на него психологическое давление, но это все же было очень похоже на предупредительный выстрел. Она давала Босху понять, что главное – впереди.
"Чэндлер также сообщила, что намерена взять под сомнение имеющиеся в распоряжении полиции доказательства относительно того, что Черч действительно и был Кукольником. По ее словам, Черч, отец двух дочерей, не был убийцей-маньяком, которого разыскивала полиция, и объявлен таковым лишь для того, чтобы прикрыть оплошность Босха.
«Детектив Босх хладнокровно убил невинного человека, – заявила Чэндлер. – Теперь, в ходе процесса нам предстоит сделать то, что отказались делать управление полиции и окружная прокуратура: выявить истину и обеспечить правосудие семье Нормана Черча».
Босх и защищающий его заместитель городского прокурора Родни Белк отказались прокомментировать эту статью. Помимо Босха на этом процессе, который продлится одну-две недели, будут также заслушаны…"
– Монетки не найдется, приятель?
Босх поднял от газеты глаза и увидел отталкивающую, но знакомую физиономию бездомного, прочно обосновавшегося у здания суда. Босх видел его здесь каждый день в течение недели, пока подбирали присяжных – бродяга занимался тем, что постоянно «стрелял» сигареты и мелочь. На нем был заношенный твидовый пиджак поверх двух свитеров и вельветовые штаны. С собой он таскал два полиэтиленовых мешка с пожитками и кружку, которой тряс перед носом у прохожих, выклянчивая монетки.
Босх автоматически сунул руку в карман, но затем пожал плечами: мелочи у него не оказалось.
– Могу взять и доллар, ты же знаешь.
– Лишних долларов нет.
Бродяга отвязался от него и заглянул в пепельницу. Сигаретные фильтры торчали из песка, словно взошедший урожай рака. Человек засунул желтую сумку под мышку и начал по очереди вытаскивать окурки, выбирая те, в которых осталось хотя бы на два сантиметра табаку. Периодически он находил почти целые сигареты и тогда одобрительно щелкал языком.
Собранный им урожай переместился из пепельницы в кружку.
Счастливый от подвалившей удачи, бродяга отступил от пепельницы и поднял глаза на статую. Затем обернулся на Босха и стал похотливо вертеть бедрами, изображая половой акт.
– Как тебе моя девочка? – спросил он.
После этого он поцеловал свою руку и, вытянув ее, похлопал статую.
Прежде чем Босх придумал ответ, на его поясе запищал пейджер. Бродяга отпрянул и поднял свободную руку, словно защищаясь от какой-то неведомой опасности. Босх увидел, как на лице его появилось выражение безумного страха. Он походил на человека, у которого окончательно «поехала крыша». Повернувшись, нищий помчался через Спринг-стрит, держа в вытянутой руке кружку, полную окурков.
Босх провожал его взглядом, пока тот не скрылся из виду, и только потом снял с пояса пейджер. Он сразу узнал телефонный номер, который высветился на маленьком экране. Это был прямой телефон лейтенанта Харви «Девяносто восемь» Паундса[2] из голливудского отделения полиции. Сунув то, что осталось от сигареты в песок, Босх вошел в здание суда. Там, на втором этаже, рядом с залами заседаний выстроилась целая шеренга платных телефонов.
– Гарри, что там происходит? – спросил Паундс.
– Все как обычно. Ждем. Теперь, когда отобраны присяжные, адвокаты беседуют с судьей на тему, кому выступать первым. Белк сказал, что мне при этом присутствовать необязательно, вот я и болтаюсь вокруг.
Босх взглянул на часы. Было десять минут двенадцатого.
– Скоро объявят перерыв на обед, – сказал он.
– Хорошо. Ты мне нужен.
Босх ничего не ответил. Паундс обещал освободить его от всех дел на время судебного процесса, который продлится неделю, максимум – две. У Паундса не было выбора, кроме как дать такое обещание: он понимал, что Босх не может ловить убийц и одновременно четыре дня в неделю сшиваться в федеральном суде.
– Что стряслось? Я думал, что буду свободен на время суда.
– Так оно и есть. Но у нас возникли проблемы. Это касается и тебя.
Босх заколебался. Так всегда, когда имеешь дело с Паундсом. Гарри был готов поверить скорее уличному ворюге, нежели собственному начальнику. У того всегда находились аргументы – как высказанные, так и невысказанные. Похоже, сейчас лейтенант исполнял свой обычный танец: говорил обтекаемыми фразами, пытаясь подцепить Босха на крючок.
– Проблемы? – спросил наконец Босх. Хорошая, ни к чему не обязывающая реплика.
– Я полагаю, ты читал сегодняшнюю газету? Статью в «Таймс» относительно твоего дела?
– Да, как раз сейчас этим занимался.
– Короче говоря, мы получили еще одно послание.
– Послание? Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что кто-то подбросил в приемной записку, адресованную тебе. И черт бы меня побрал, если она не похожа на те записки, которые ты получал раньше от Кукольника.
Босх мог поклясться, что, сообщая это, Паундс получал удовольствие.
– Если она адресована мне, как ты можешь знать ее содержание?
– Она была не запечатана. Без конверта. Просто свернутая страничка. Кто-то оставил ее на конторке в приемной. И, как ты сам можешь догадаться, ее там прочитали.
– Что там сказано?
– Вряд ли тебе это понравится, Гарри. Момент для тебя, конечно, самый хреновый, но в записке в общем говорится, что ты наткнулся не на того, кого искал. Что Кукольник все еще жив. Автор записки утверждает, что он и есть настоящий Кукольник и что трупов станет больше. Короче, он говорит, что ты не того кокнул.
– Дерьмо все это! Письма Кукольника хранились в книге на полке. Кто угодно мог взять их, подделаться под его стиль и накатать такую записку. Ты…
– Ты что, идиотом меня считаешь, Босх? Я понимаю, что написать такое мог кто угодно. Но для того, чтобы доказать справедливость своих слов, он приложил к записке еще и «карту острова сокровищ». Думаю, ты именно так и назвал бы это. Указание, где находится тело еще одной жертвы.
На телефонной линии воцарилась долгая тишина:
Босх думал, а Паундс молчал.
– Ну, и что дальше?
– А дальше я послал Эдгара на указанное место – сегодня утром. Ты помнишь заведение Бинга на Западной улице?
– Бинга? Да, южнее Бульвара. Бинг… Бильярдная. Разве она не сгорела в прошлом году во время беспорядков?
– Точно, – подтвердил Паундс. – Сгорела дотла. Ее разграбили и спалили. Остался только плиточный пол да три стены. Городские власти приказали их снести, но владелец пока не чешется. Короче говоря, в записке было указано именно это место. Он написал, что жертва похоронена под плитами пола. Эдгар отправился туда с людьми: отбойщиками, рабочими…
Паундс буквально смаковал каждое свое слово. «Ну что за жопа!» – подумал Босх. На этот раз Паундс молчал еще дольше. Когда молчание затянулось настолько, что стало уже нервировать обоих, он наконец вновь заговорил:
– Он нашел тело. Точно, как было сказано в записке. В полу. Зацементированное. Он нашел тело. Потому-то…
– Сколько оно там пролежало?
– Пока не знаю. Потому и звоню. Мне нужно, чтобы ты съездил туда во время обеденного перерыва и посмотрел: может, тебе удастся что-то раскопать. Ну, сам понимаешь: действительно ли это жертва Кукольника, или нас принялся дурачить еще какой-то чокнутый. Ты же в этом деле специалист. Смотайся туда, когда судья объявит перерыв. Встретимся на месте. А в суд вернешься как раз к началу слушаний.
Босх не мог выговорить ни слова. Он снова почувствовал потребность закурить. Он пытался хоть как-то разобраться в том, что услышал от Паундса. На сегодняшний день Кукольник – Норман Черч – был мертв вот уже четыре года. Ошибки тут быть не могло. Босх понял это еще той ночью, которая вымотала ему все кишки. Кукольником был именно Черч.
– Стало быть, записка просто появилась на столе в приемной?
– Дежурный сержант нашел ее на конторке около четырех часов назад. Никто не заметил, кто ее оставил. Ты знаешь, по утрам там толчется куча народа. Кроме того, в это время у нас меняются дежурные. Я велел Михэну поговорить с ними, но ни одна живая душа ничего особенного не заметила, пока не нашли записку.
– Черт! Прочти мне ее.
– Не могу. Она – в отделе научной экспертизы. Не думаю, что они там что-нибудь найдут, но надо выполнить все положенные процедуры. Я сделаю копию и привезу ее с собой на место преступления, о'кей?
Босх промолчал.
– Знаю, о чем ты думаешь, – сказал Паундс. – Но давай-ка придержим лошадей, покуда не разберемся, что к чему. Пока что не о чем волноваться. А вдруг всю эту херню заварила та адвокатша – Чэндлер? С нее станется! Это та еще штучка, что угодно сделает, чтобы повесить у себя в гостиной еще один скальп полицейского из нашего управления. Очень любит, когда про нее в газетах пишут.
– А что журналисты? Еще не пронюхали?
– Было несколько звонков с вопросами, что за тело там нашли. У них, наверное, в патологоанатомии какой-то стукач завелся. Но мы ничего не сказали. И в любом случае никто ничего не знает ни о записке, ни о том, что это как-то связано с Кукольником. Знают только, что нашли тело. А вообще, по-моему, забавно: тело нашли под полом бильярдной, сожженной во время беспорядков. Как бы то ни было, до поры до времени следует помалкивать, что это каким-то образом может быть связано с Кукольником. Если, конечно, тот, кто написал записку, не отправил точно такую же журналистам. В таком случае, мы узнаем о том еще до вечера.
– Как он сумел похоронить ее под плиточным полом бильярдной?
– Бильярдная занимала не все здание. Сзади находились складские помещения. До Бинга все принадлежало какой-то мастерской. А когда Бинг арендовал переднюю часть, они сняли задние помещения под склад. Все это Эдгар выяснил, притащив туда владельца здания. Убийца, видно, попал в одну из комнат, вскрыл пол и положил туда труп девчонки. В любом случае, во время беспорядков все сгорело. Но плиты от огня не пострадали. И тело бедной девочки все это время находилось там. Эдгар говорит, оно похоже на мумию.
Босх увидел, как открылась дверь зала заседаний номер четыре и оттуда вышли члены семьи Черч в сопровождении своего адвоката. Наступил обеденный перерыв. Дебора Черч и две ее дочери-подростки даже не взглянули в его сторону. Однако Хани Чэндлер, известная большинству копов и служащих федерального суда как Чэндлер Денежка, проходя мимо Босха, посмотрела на него глазами убийцы. Они темнели на ее загорелом лице с выступающими скулами, словно кусочки сгоревшего красного дерева. Это была привлекательная женщина с мягкими золотыми волосами. Фигура ее была скрыта складками синего костюма. Босх почувствовал, как его буквально захлестнуло волной враждебности, исходившей от этой группы женщин.
Недостаток гостеприимства в этом месте объясняется просто: федеральное правительство изо всех сил старается не допустить даже мысли у кого-либо, что правосудие может быть медлительным или неэффективным. Оно не хочет, чтобы люди рядами сидели на скамейках или на полу, с усталыми глазами дожидаясь, когда распахнется дверь зала заседаний и объявят слушание их дела или дела об упрятанном за решетку чьем-то возлюбленном. Зато скамеек хоть отбавляй напротив – по другую сторону Спринг-стрит в здании окружного уголовного суда. Каждый день на каждом этаже скамейки, стоящие в коридорах, заполняются ожидающими. Большинство из них – женщины и дети, чьи мужья, отцы или любовники находятся в каталажке. Скамейки тут напоминают переполненные спасательные плоты, на которые первыми сажают женщин и детей. Люди притиснуты друг к другу и плывут по течению в вечном ожидании того, что их когда-нибудь спасут. «Люди в лодках»[1] – прозвали их судебные острословы.
Гарри Босх думал обо всем этом, покуривая на ступенях у входа в здание федерального суда. Вот, кстати, еще! В помещениях суда курить запрещено. Поэтому во время перерывов в заседаниях ему приходилось спускаться вниз на эскалаторе, чтобы выйти на улицу. Снаружи, возле бетонного постамента статуи, изображающей женщину с завязанными глазами и весами правосудия, стояла высокая пепельница, наполненная песком. Босх поднял глаза на статую. Он никак не мог запомнить, как ее имя. Богиня Правосудия. «Как-то по-гречески», – подумал он, не будучи уверен в своей правоте. Он снова развернул сложенную газету, которую держал в руках, и еще раз перечитал статью.
В последнее время по утрам он мог читать только спортивный раздел в конце газеты, где в аккуратных схемах приводились ежедневно обновлявшиеся цифры – результаты боксерских поединков и тому подобное. Колонки с цифрами и процентами почему-то успокаивали его. Они были ясными и краткими – кусочек абсолютного порядка в этом беспорядочном мире. Зная, какой игрок из команды «Доджерс» больше других отличился в последнее время, Босх лучше чувствовал связь с окружающим миром – и с собственной жизнью.
Но сегодня он даже не развернул спортивные страницы, сразу засунув их в атташе-кейс, лежавший под его креслом в зале заседаний. Теперь в его руках был полицейский раздел «Лос-Анджелес таймс». Он аккуратно сложил газетный лист вчетверо – так, он видел, делают шоферы на трассах, чтобы можно было читать, управляя автомобилем. Статья, посвященная процессу, была помещена в нижнем углу первой полосы. Он снова перечитал ее и вновь почувствовал, как жар приливает к его лицу, когда прочитал про себя самого:
"НАЧИНАЮТСЯ СЛУШАНИЯ ПО ДЕЛУ О ПОЛИЦЕЙСКОЙ «СТРЕЛЬБЕ ПО ПАРИКУ»
Джоэл Бреммер, корреспондент «Лос-Анджелес таймс».
Сегодня начинается необычный судебный процесс, связанный с защитой гражданских прав, где в качестве ответчика выступает полицейский детектив, необоснованно применивший оружие четыре года назад. Он застрелил человека, заподозрив его в том, что он виновен в серии убийств, и думая, что тот собирается применить против него оружие.
Сорокатрехлетний детектив из Лос-Анджелеса Гарри Босх привлечен к ответственности в окружном федеральном суде по иску вдовы Нормана Черча, работника аэрокосмической промышленности, застреленного Босхом во время расследования дела Кукольника.
Примерно в течение года до того, как прозвучал выстрел Босха, полиция занималась поисками убийцы-маньяка, прозванного журналистами Кукольником, поскольку он раскрашивал лица своих одиннадцати жертв их собственной косметикой. Охота за убийцей, широко освещавшаяся в прессе, отличалась тем, что преступник регулярно посылал стихи и записки в адрес Босха и редакции «Лос-Анджелес таймс».
После того, как Черч был застрелен, полиция заявила, что имеет неопровержимые доказательства того, что инженер-механик и являлся тем самым преступником.
Босх был отстранен от работы и позже переведен из отдела по борьбе с кражами и убийствами полицейского управления Лос-Анджелеса голливудское в районное подразделение по борьбе с убийствами. Комментируя это понижение, полицейские чиновники сообщили, что оно вызвано дисциплинарными нарушениями со стороны Босха: он не счел нужным вызвать подкрепление к дому в Сильверлейке, где прозвучал трагический выстрел.
Полицейские чиновники продолжали настаивать на том, что выстрел Босха был «хорошим» – так, согласно полицейской терминологии, называется стрельба, являющаяся оправданной.
За время, прошедшее со дня смерти Черча до начала судебного процесса, полиция – публично и под присягой – предоставила не слишком много доказательств его вины. Теперь, с началом судебных слушаний, ситуация, скорее всего, должна измениться. Сегодня, очевидно, завершится отбор присяжных заседателей, продолжавшийся в течение недели. Процесс откроется выступлением адвоката со стороны истца".
Чтобы продолжить чтение, Босху пришлось развернуть газету и сложить ее по-новому. На мгновенье он был оглушен при виде собственной фотографии, помещенной на внутренней странице. То, что было изображено на этом старом снимке, можно было скорее назвать не лицом, а харей. Точно такой же снимок красовался на его полицейском удостоверении. Вид этой фотографии разозлил Босха даже больше, чем сама статья – помещать подобный снимок в газете было равносильно вторжению в его личную жизнь. Он вновь попытался сосредоточиться на статье.
"Босха защищает городская прокуратура, поскольку в момент, когда был совершен выстрел, он находился при исполнении служебных обязанностей. Таким образом, если по ряду обвинений процесс будет выигран истцом, платить придется не Босху, а городским налогоплательщикам.
Интересы вдовы Черча Деборы представляет адвокат в области защиты гражданских прав Хани Чэндлер, которая специализируется на делах, связанных с превышением полномочий со стороны полиции. В интервью на прошлой неделе Чэндлер заявила, что попытается убедить присяжных в том, что Босх действовал опрометчиво и стрельба на поражение была неоправданной.
«Детектив Босх изображал из себя ковбоя, в результате чего погиб человек, – сказала Чэндлер. – Я не знаю, было ли то просто безрассудством, или тут кроется нечто более опасное. Это выяснится в ходе процесса».
Эту строчку Босх читал и перечитывал по меньшей мере раз шесть с тех пор, как во время первого перерыва в слушаниях купил газету. «Опасное». Что она хотела этим сказать? Он пытался подавить в себе беспокойство, зная, что Чэндлер не упустит возможности использовать интервью, чтобы оказать на него психологическое давление, но это все же было очень похоже на предупредительный выстрел. Она давала Босху понять, что главное – впереди.
"Чэндлер также сообщила, что намерена взять под сомнение имеющиеся в распоряжении полиции доказательства относительно того, что Черч действительно и был Кукольником. По ее словам, Черч, отец двух дочерей, не был убийцей-маньяком, которого разыскивала полиция, и объявлен таковым лишь для того, чтобы прикрыть оплошность Босха.
«Детектив Босх хладнокровно убил невинного человека, – заявила Чэндлер. – Теперь, в ходе процесса нам предстоит сделать то, что отказались делать управление полиции и окружная прокуратура: выявить истину и обеспечить правосудие семье Нормана Черча».
Босх и защищающий его заместитель городского прокурора Родни Белк отказались прокомментировать эту статью. Помимо Босха на этом процессе, который продлится одну-две недели, будут также заслушаны…"
– Монетки не найдется, приятель?
Босх поднял от газеты глаза и увидел отталкивающую, но знакомую физиономию бездомного, прочно обосновавшегося у здания суда. Босх видел его здесь каждый день в течение недели, пока подбирали присяжных – бродяга занимался тем, что постоянно «стрелял» сигареты и мелочь. На нем был заношенный твидовый пиджак поверх двух свитеров и вельветовые штаны. С собой он таскал два полиэтиленовых мешка с пожитками и кружку, которой тряс перед носом у прохожих, выклянчивая монетки.
Босх автоматически сунул руку в карман, но затем пожал плечами: мелочи у него не оказалось.
– Могу взять и доллар, ты же знаешь.
– Лишних долларов нет.
Бродяга отвязался от него и заглянул в пепельницу. Сигаретные фильтры торчали из песка, словно взошедший урожай рака. Человек засунул желтую сумку под мышку и начал по очереди вытаскивать окурки, выбирая те, в которых осталось хотя бы на два сантиметра табаку. Периодически он находил почти целые сигареты и тогда одобрительно щелкал языком.
Собранный им урожай переместился из пепельницы в кружку.
Счастливый от подвалившей удачи, бродяга отступил от пепельницы и поднял глаза на статую. Затем обернулся на Босха и стал похотливо вертеть бедрами, изображая половой акт.
– Как тебе моя девочка? – спросил он.
После этого он поцеловал свою руку и, вытянув ее, похлопал статую.
Прежде чем Босх придумал ответ, на его поясе запищал пейджер. Бродяга отпрянул и поднял свободную руку, словно защищаясь от какой-то неведомой опасности. Босх увидел, как на лице его появилось выражение безумного страха. Он походил на человека, у которого окончательно «поехала крыша». Повернувшись, нищий помчался через Спринг-стрит, держа в вытянутой руке кружку, полную окурков.
Босх провожал его взглядом, пока тот не скрылся из виду, и только потом снял с пояса пейджер. Он сразу узнал телефонный номер, который высветился на маленьком экране. Это был прямой телефон лейтенанта Харви «Девяносто восемь» Паундса[2] из голливудского отделения полиции. Сунув то, что осталось от сигареты в песок, Босх вошел в здание суда. Там, на втором этаже, рядом с залами заседаний выстроилась целая шеренга платных телефонов.
– Гарри, что там происходит? – спросил Паундс.
– Все как обычно. Ждем. Теперь, когда отобраны присяжные, адвокаты беседуют с судьей на тему, кому выступать первым. Белк сказал, что мне при этом присутствовать необязательно, вот я и болтаюсь вокруг.
Босх взглянул на часы. Было десять минут двенадцатого.
– Скоро объявят перерыв на обед, – сказал он.
– Хорошо. Ты мне нужен.
Босх ничего не ответил. Паундс обещал освободить его от всех дел на время судебного процесса, который продлится неделю, максимум – две. У Паундса не было выбора, кроме как дать такое обещание: он понимал, что Босх не может ловить убийц и одновременно четыре дня в неделю сшиваться в федеральном суде.
– Что стряслось? Я думал, что буду свободен на время суда.
– Так оно и есть. Но у нас возникли проблемы. Это касается и тебя.
Босх заколебался. Так всегда, когда имеешь дело с Паундсом. Гарри был готов поверить скорее уличному ворюге, нежели собственному начальнику. У того всегда находились аргументы – как высказанные, так и невысказанные. Похоже, сейчас лейтенант исполнял свой обычный танец: говорил обтекаемыми фразами, пытаясь подцепить Босха на крючок.
– Проблемы? – спросил наконец Босх. Хорошая, ни к чему не обязывающая реплика.
– Я полагаю, ты читал сегодняшнюю газету? Статью в «Таймс» относительно твоего дела?
– Да, как раз сейчас этим занимался.
– Короче говоря, мы получили еще одно послание.
– Послание? Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что кто-то подбросил в приемной записку, адресованную тебе. И черт бы меня побрал, если она не похожа на те записки, которые ты получал раньше от Кукольника.
Босх мог поклясться, что, сообщая это, Паундс получал удовольствие.
– Если она адресована мне, как ты можешь знать ее содержание?
– Она была не запечатана. Без конверта. Просто свернутая страничка. Кто-то оставил ее на конторке в приемной. И, как ты сам можешь догадаться, ее там прочитали.
– Что там сказано?
– Вряд ли тебе это понравится, Гарри. Момент для тебя, конечно, самый хреновый, но в записке в общем говорится, что ты наткнулся не на того, кого искал. Что Кукольник все еще жив. Автор записки утверждает, что он и есть настоящий Кукольник и что трупов станет больше. Короче, он говорит, что ты не того кокнул.
– Дерьмо все это! Письма Кукольника хранились в книге на полке. Кто угодно мог взять их, подделаться под его стиль и накатать такую записку. Ты…
– Ты что, идиотом меня считаешь, Босх? Я понимаю, что написать такое мог кто угодно. Но для того, чтобы доказать справедливость своих слов, он приложил к записке еще и «карту острова сокровищ». Думаю, ты именно так и назвал бы это. Указание, где находится тело еще одной жертвы.
На телефонной линии воцарилась долгая тишина:
Босх думал, а Паундс молчал.
– Ну, и что дальше?
– А дальше я послал Эдгара на указанное место – сегодня утром. Ты помнишь заведение Бинга на Западной улице?
– Бинга? Да, южнее Бульвара. Бинг… Бильярдная. Разве она не сгорела в прошлом году во время беспорядков?
– Точно, – подтвердил Паундс. – Сгорела дотла. Ее разграбили и спалили. Остался только плиточный пол да три стены. Городские власти приказали их снести, но владелец пока не чешется. Короче говоря, в записке было указано именно это место. Он написал, что жертва похоронена под плитами пола. Эдгар отправился туда с людьми: отбойщиками, рабочими…
Паундс буквально смаковал каждое свое слово. «Ну что за жопа!» – подумал Босх. На этот раз Паундс молчал еще дольше. Когда молчание затянулось настолько, что стало уже нервировать обоих, он наконец вновь заговорил:
– Он нашел тело. Точно, как было сказано в записке. В полу. Зацементированное. Он нашел тело. Потому-то…
– Сколько оно там пролежало?
– Пока не знаю. Потому и звоню. Мне нужно, чтобы ты съездил туда во время обеденного перерыва и посмотрел: может, тебе удастся что-то раскопать. Ну, сам понимаешь: действительно ли это жертва Кукольника, или нас принялся дурачить еще какой-то чокнутый. Ты же в этом деле специалист. Смотайся туда, когда судья объявит перерыв. Встретимся на месте. А в суд вернешься как раз к началу слушаний.
Босх не мог выговорить ни слова. Он снова почувствовал потребность закурить. Он пытался хоть как-то разобраться в том, что услышал от Паундса. На сегодняшний день Кукольник – Норман Черч – был мертв вот уже четыре года. Ошибки тут быть не могло. Босх понял это еще той ночью, которая вымотала ему все кишки. Кукольником был именно Черч.
– Стало быть, записка просто появилась на столе в приемной?
– Дежурный сержант нашел ее на конторке около четырех часов назад. Никто не заметил, кто ее оставил. Ты знаешь, по утрам там толчется куча народа. Кроме того, в это время у нас меняются дежурные. Я велел Михэну поговорить с ними, но ни одна живая душа ничего особенного не заметила, пока не нашли записку.
– Черт! Прочти мне ее.
– Не могу. Она – в отделе научной экспертизы. Не думаю, что они там что-нибудь найдут, но надо выполнить все положенные процедуры. Я сделаю копию и привезу ее с собой на место преступления, о'кей?
Босх промолчал.
– Знаю, о чем ты думаешь, – сказал Паундс. – Но давай-ка придержим лошадей, покуда не разберемся, что к чему. Пока что не о чем волноваться. А вдруг всю эту херню заварила та адвокатша – Чэндлер? С нее станется! Это та еще штучка, что угодно сделает, чтобы повесить у себя в гостиной еще один скальп полицейского из нашего управления. Очень любит, когда про нее в газетах пишут.
– А что журналисты? Еще не пронюхали?
– Было несколько звонков с вопросами, что за тело там нашли. У них, наверное, в патологоанатомии какой-то стукач завелся. Но мы ничего не сказали. И в любом случае никто ничего не знает ни о записке, ни о том, что это как-то связано с Кукольником. Знают только, что нашли тело. А вообще, по-моему, забавно: тело нашли под полом бильярдной, сожженной во время беспорядков. Как бы то ни было, до поры до времени следует помалкивать, что это каким-то образом может быть связано с Кукольником. Если, конечно, тот, кто написал записку, не отправил точно такую же журналистам. В таком случае, мы узнаем о том еще до вечера.
– Как он сумел похоронить ее под плиточным полом бильярдной?
– Бильярдная занимала не все здание. Сзади находились складские помещения. До Бинга все принадлежало какой-то мастерской. А когда Бинг арендовал переднюю часть, они сняли задние помещения под склад. Все это Эдгар выяснил, притащив туда владельца здания. Убийца, видно, попал в одну из комнат, вскрыл пол и положил туда труп девчонки. В любом случае, во время беспорядков все сгорело. Но плиты от огня не пострадали. И тело бедной девочки все это время находилось там. Эдгар говорит, оно похоже на мумию.
Босх увидел, как открылась дверь зала заседаний номер четыре и оттуда вышли члены семьи Черч в сопровождении своего адвоката. Наступил обеденный перерыв. Дебора Черч и две ее дочери-подростки даже не взглянули в его сторону. Однако Хани Чэндлер, известная большинству копов и служащих федерального суда как Чэндлер Денежка, проходя мимо Босха, посмотрела на него глазами убийцы. Они темнели на ее загорелом лице с выступающими скулами, словно кусочки сгоревшего красного дерева. Это была привлекательная женщина с мягкими золотыми волосами. Фигура ее была скрыта складками синего костюма. Босх почувствовал, как его буквально захлестнуло волной враждебности, исходившей от этой группы женщин.