Страница:
возможные микрофоны.
-- Слушай, Саша, давай на Левый берег, голова разболелась, сил нет! --
внезапно скомандовал шеф. И устало добавил: -- Хоть чистым воздухом
подышать...
Оставив джип возле торчащего из снега остова пляжного зонтика, Юмашев и
Тимохин двинулись вдоль покрытой льдом реки. Дул порывистый ветер, вокруг не
было ни одного человека, автомобиля и места, в котором можно спрятаться.
Вероятность прослушивания приближалась к нулю.
-- Ну, что скажешь? -- начал Владимир Николаевич и поднял воротник
пальто.
-- А что Лыков?
-- То, что и следовало ожидать. Причем я вышел от него без четверти
час, а через пятнадцать минут приехал Тахир, и он уже знал, о чем мы
говорили.
-- В машину он ему звонил, что ли?
-- Не знаю, кто кому звонил... Только поддержки ждать не от кого. Ни
Иван, ни Матвей пальцем не шевельнут.
Тимохин знал, что так оно и будет. Банк спонсировал и УВД и УФСБ,
Юмашев лично дружил с обоими генералами, но ни Крамской, ни Лизутин не
станут лезть в спор между двумя бизнесменами. Тахиров уважаемый в городе
человек, депутат, он так же встречается с генералами и другими
руководителями области, как Юмашев. Если положить на весы авторитет каждого
из них, неизвестно, кто перетянет -- бывший рэкетир и наркоделец или
ответственный государственный служащий, причастный в свое время к высшим
государственным секретам. И неизвестно, у кого больше окажется друзей...
Россия превратилась в королевство кривых зеркал, понятия репутации,
порядочности, чести злонамеренно превращены в труху теми, кто никогда ими не
обладал. Легко продающаяся пресса в любой момент превратит банкира в
последнего негодяя, а того, второго, -- в святого с нимбом вокруг головы...
-- Да, не шевельнут... -- согласился Петр Алексеевич.
На высоком противоположном берегу раскинулся город. Трущобные
придонские районы -- Богатяновка, Гнилостная, Надречная. Округлость Лысой
горы покрыта отселенными, но еще не снесенными полуразрушенными домами,
вытарчивающими из обледенелой земли, как корни гнилых зубов из замороженной
для удаления челюсти. Кое-где среди нищеты и убожества уже поставлены новые
особняки современных хозяев жизни. Через несколько лет это будет дорогой и
престижный район: центр, прекрасный вид на Задонье, свежий речной воздух.
Недаром Тахир активно отселяет проживающую там бедноту и готовит зону
коттеджной застройки...
Да и что могут генералы? Никакие угрозы не высказаны. Ну, предложил
фактически отдать ему банк, ну и что? Подошли двое на темном пустыре к
девушке: "Раздевайся!" За что их судить? Или поймали втроем парнишку:
"Слышь, брат, дай шапку, а то холодно... И перчатки заодно, да и куртешку --
вишь, какой мороз..." И их вроде надо оправдывать: не били, не грозили, ножи
не показывали. Попросили по-хорошему, он и отдал. Еще и виноват остался --
адвокат кричит: "Почему отдавал, если не хотел? А если хотел, зачем в
милицию побежал?"
Сейчас придуряться легко, непонятливых легко корчить, никто ничего не
понимает. Так вроде должны с голоду помереть, ан нет -- живут припеваючи и
жизни радуются.
-- Что скажешь? -- повторил Юмашев. Он знал, что Петр Алексеевич мужик
тертый, опытный, потому и хотел услышать его слово. А чего тут говорить...
Ясное дело... Тахир знает, на кого "наехал", и не боится, прет как танк.
Сейчас сильней тот, у кого больше денег, но тот, может, и побогаче банка. А
может, на другое рассчитывает: что очко сыграет, испугаются. Потому что
сейчас они уперлись лбами на бревне над пропастью, дальше только один
пройдет. После того, что сказал Тахир, других слов не произносят. Мол,
извини, Владимир Николаевич, я вчера глупость сморозил, предложил мне все
отдать и по миру голым пойти, так я пошутил, ты не бери в голову...
Нет, он все обдумал и решение принял. Не выполнит Юмашев ультиматум --
получит пулю в башку. Причем не через год или два, а в понедельник или к
концу месяца. Что остается делать? Если яйца резиновые, отдавать банк.
Только завтра у тебя могут и жену попросить... А если яйца железные --
первому засадить маслину. Те, что вокруг, хоть так, хоть так придурятся:
кто, да за что, да какой хороший человек был. Кодла, правда, мстить
подпишется, но к этому надо быть готовым... К тому же, когда главный вопрос
решится, генералы оставшегося поддержат: проведут рейд, оружие понаходят,
уголовные дела возбудят, да побросают неудачников за решетку. Но только
потом, когда выяснится, у кого яйца крепче...
Они отошли далеко от джипа, вот он -- черная букашечка на снегу. Кругом
все бело, только лед блестит над стылой водой, да у того берега буксир
проложил дорожку -- тянется вдоль набережной полоса темно-белого крошева. А
выше придонских районов -- новые кварталы, громады трех шестнадцатиэтажек,
высотка "Интуриста", да стела в честь Победы -- несуразная золотая баба,
беспомощно раскинувшая ноги на двадцатиметровой высоте, будто бежит
куда-то...
Решение тут ясное и однозначное, только как его исполнить? Тахир сделал
ход первым и, конечно, подготовился к "оборотке". Усиленная охрана, дветри
дежурные бригады с автоматами и гранатами, и сам он сейчас весь словно
большое ухо, неспроста подослал этого психопата с микрофоном. Одно
неосторожное слово, один намек -- и кранты! Всех перестреляет или взорвет,
хоть скопом, хоть поодиночке! А если специалистов искать, слушок вполне
может просочиться...
-- Какого черта ты молчишь?! -- заорал Юмашев, и порывистый ветер унес
крик к далекому крошеву темной воды и осколков серого льда.
-- Стирать, и быстро. Проблема с исполнителями. Если информация уйдет,
нам конец.
Слово было сказано, и Юмашев сразу успокоился.
-- Специалисты есть.
-- Откуда?
-- Из "Консорциума".
-- Ну, у Куракина асы... Когда они будут?
Юмашев внимательно посмотрел на начальника СБ. -- Они здесь, уже два
дня. Ждут команды.
-- План?
-- Он все время меняет маршруты. Остается свободное преследование. Надо
будет только вывести их на него. Не привлекая лишних людей.
Тимохин понял сразу.
-- Я сам сделаю. Тряхну стариной.
-- Молодец! -- Скупой на проявление эмоций банкир на миг обнял его за
плечи и сильно прижал. -- Холодно! Выпить хочешь?
-- Хочу.
Все главное было сказано, и они молчали. Но упоминание "Консорциума"
задело какой-то нейрон в мозгу Тимохина, развилось в ассоциативную цепочку,
в конце которой находился конкретный факт.
-- А зачем сюда Бачурин приезжал? -- поинтересовался он, понимая, что,
несмотря на возникшее между ними доверие, Юмашев может и не ответить.
-- Не знаю, -- вполне искренне ответил тот. -- Темнил что-то, крутил...
У меня создалось впечатление, что он кого-то искал...
Два человека, сгибаясь под порывами ветра, шли по своим следам обратно
к машине. С четырнадцатого этажа гостиницы "Интурист" рассмотреть их было,
конечно, нельзя.
Тиходонская область, поселок Кузяевка, 16 часов, трасса местами покрыта
льдом.
Комплекс областной психбольницы располагался в семнадцати километрах от
Тиходонска, в Кузяевке. С годами название поселка превратилось в имя
нарицательное, и в обыденную речь тиходонцев прочно вошли двусмысленные
обороты типа: "Ему уже давно место в Кузяевке", "По тебе Кузяевка плачет",
"Ты что, из Кузяевки вернулся?"
В разгар борьбы с диссидентами эта шутка имела зловещий оттенок. Потому
что все они считались психическими больными и без лишней шумихи и судебной
волокиты попадали на первый этаж режимного блока, где подвергались лечению
без ограничения срока, до полного выздоровления. Старший лейтенант, капитан,
а в последнее время майор Ходаков курировал кузяевский комплекс, он-то и
определял -- выздоровел пациент или еще нет.
Ворота были открыты настежь, Ходаков беспрепятственно проехал во двор,
подивившись невиданному ослаблению порядка. Слева, за глухим, обнесенным
колючей проволокой забором виднелись верхние этажи режимного блока. Сейчас
здесь остались только проходящие экспертизу подследственные: убийцы,
поджигатели, насильники, растлители малолетних.
Оставив машину на служебной стоянке, он мимо наркологической клиники
прошел к длинному трехэтажному зданию, часть которого занимала кафедра
Тиходонского мединститута, а часть -- отделение острых психозов. Там же
располагалась и администрация больницы. Стены здания недавно были выкрашены
в грязно-желтый цвет, на окнах, как и повсюду, металлические решетки. Внутри
помещение изрезано запертыми дверями. Пахло пылью, сыростью и человеческим
горем.
По обшарпанной лестнице Ходаков поднялся на второй этаж. В отсек
администрации дверь была открыта. Вытертая до тканой основы дорожка из
красного ковролина, горшки с пожухшими цветами в проволочных подставках,
мятые шторы на окнах, стенд с фотографиями лучших врачей, стенная газета "За
разум!" -- все осталось, как много лет назад. Ходакову показалось, что и
номер газеты все тот же.
В приемной главврача стучала на машинке молоденькая девчушка. Нечаев и
раньше подбирал в секретари студенточек, а потом несколько лет опекал их и,
как сам говорил, "воспитывал". Курирующий опер должен выявлять слабости
обслуживаемого контингента, поэтому Ходаков знал, где, как и какими
способами главврач "воспитывал" своих подопечных.
-- Вы родственник? -- Девчушка вскинула большие серые глаза с длинными
ресницами.
-- Да.
Родственники считались в клинике самыми бесправными людьми после
больных, только более надоедливыми.
-- Сегодня неприемный день, -- тонкие пальчики вновь забегали по
клавишам.
-- Леонида Порфирьевича, -- добавил бывший куратор.
Казенный отпечаток на миловидном личике мгновенно растаял.
-- Очень приятно. Как о вас доложить?
Он назвался. Девчушка повернулась к переговорному устройству.
-- Леонид Порфирьевич, к вам Ходаков...
Либо главный стоял за дверью, но как он тогда ответил на вызов
интерфона... Либо он вскочил и бегом бросился встречать гостя. Потому что
дверь распахнулась мгновенно.
-- Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Василий Иванович! -- с
подчеркнутой радостью пропел он, как будто Ходаков все прошедшие годы
оставался действующим куратором. Вот что такое старая закалка...
Ходаков пожал почтительно протянутую руку.
-- Здравствуйте, не менее дорогой Леонид Порфирьевич! Вы почти не
изменились...
Это было неправдой. Нечаев изрядно потолстел, заметно постарел, а
главное -- утратил импозантность профессионального жуира. Обычный седой
дядечка пенсионного возраста. Скоро у него появятся проблемы с
"воспитанницами". Если уже не появились.
-- Раздевайтесь, проходите. -- Главврач принял сырое пальто и повесил в
платяной шкаф рядом со своим.
-- Присаживайтесь, рассказывайте, -- добродушно бубнил Нечаев. --
Какими судьбами в наши края, что хорошего в жизни?
-- Да вот, ехал мимо, решил заглянуть. -- Ходаков опустился в мягкое
кресло. В отличие от остальных увиденных им помещений кабинет главного
производил впечатление полного благополучия и процветания. Стандартная
офисная мебель: огромный стол, приставной столик, пара кресел на колесиках,
два глубоких для отдыха, широкий раскладной диван, мебельная стенка с
телевизором и видеомагнитофоном.
-- Это хорошо, правильно сделали, -- кивнул Нечаев, как будто ни с того
ни с сего съехать с трассы, чтобы поздороваться после пяти лет отсутствия,
считалось в порядке вещей.
-- У меня небольшое дело... -- Ходаков дружелюбно улыбнулся. -- Я же
сейчас работаю в банке...
-- Да, да, я слышал...
-- К нам обратился клиент за крупным кредитом. А у него в свое время
были серьезные проблемы с головой. Встал вопрос: можно ли иметь с ним дело?
И я решил навести справки у вас, потому что он здесь лечился.
-- А-а-а... -- Леонид Порфирьевич перевел дух. -- Хотите выпить?
Он успокоился, расслабился и сейчас лихорадочно искал предлог отказать.
Что тут странного? Обычное дело... Вначале решил, что пришли по его душу, --
мало ли какие неприятности могут выплыть из прошлого... А раз нет -- зачем
нарываться? Доступ в архивы психбольницы закрыт строго-настрого: здесь можно
такого компромата накопать! И на таких людей!
-- Выпить? -- переспросил Ходаков. Опера "бывшими" не бывают. --
Спиртику?
-- Почему спиртику? И водочка есть, и коньяк, и виски...
-- Да это я так, историю одну вспомнил, -- Ходаков улыбнулся и покрутил
головой. -- Забавная история, как анекдот можно рассказывать.
-- Интересно, -- Нечаев тоже улыбнулся и, потянувшись к стенке, открыл
дверцу бара. Вспыхнувший свет подсветил янтарное содержимое замысловатых
бутылок.
-- Работал я как-то с одним инженером, а он, оказывается, голубой. Я
ему говорю: что ж ты к врачу не пойдешь, вылечился бы, стал нормальным
мужиком. А он отвечает: да ходил я к психиатру, только хуже вышло... Почему
ж хуже? Да потому... Рассказал я ему все, а тот сразу дверь на щеколду
запер, достал спирт и говорит: это дело не страшное, многие со своим полом
спят, и ничего, давай спиртику выпьем... Кончилось тем, что он меня прямо на
кушетке и отжарил. А я решил: раз так, значит, так пусть и будет...
Ходаков приглашающе рассмеялся, но главный его не поддержал и с мрачным
видом закрыл бар. В глазах его вновь появилась настороженность.
-- Фамилия нашего клиента Лапин, зовут Сергей Иванович, год рождения
1964-й, попал к вам в сентябре девяносто первого. Вот его фотография.
Он протянул прямоугольник шесть на девять, принесенный Лапиным для
личного дела.
Леонид Порфирьевич нацепил на переносицу узкие, для чтения, очки без
оправы, повертел в пальцах фотокарточку.
-- Нет, не припомню такого... Сейчас позвоню, чтобы нашли историю...
Он снял трубку.
-- Люда, поищи карточку на Лапина Сергея Ивановича. Поступил к нам в
сентябре девяносто первого года. Записала? Срочно, я жду у телефона.
Нечаев еще раз посмотрел на фотокарточку, снял очки, погрыз стальную
дужку.
-- Вряд ли она сохранилась после того пожара...
Ему явно не хотелось вспоминать сырую ноябрьскую ночь. Еще больше этого
не хотелось Ходакову. Потому что главный только создал условия, а поджигал
регистратуру и архив лично он. Соучастие в преступлении, вот как это
называется. Правда, тогда это называлось по-другому: специальная операция.
Он успел вовремя -- через три дня явилась комиссия по расследованию
злоупотреблений КГБ, но фактов использования психиатрии в карательных целях
обнаружить не удалось, только пепел...
Телефонная трубка ожила, главный с минуту послушал.
-- Хорошо, нет так нет.
И, будто извиняясь, развел руками. Все складывалось наилучшим образом:
он сделал все, что мог, и не его вина, если документы сжег сам уважаемый
Василий Иванович.
-- А если у Зои спросить?
Ходаков хорошо знал кузяевскую "кухню" и попал в точку. Заведующая
отделением помнит своих больных лучше, чем главврач.
-- Действительно, -- Нечаев набрал короткий номер. -- Зоя Васильевна,
зайдите ко мне.
Сердце Ходакова учащенно забилось. Через несколько минут на пороге
возникла блондинка лет сорока пяти, в наброшенном поверх брючного костюма
белом халате. Броский, но с чувством меры макияж, тонкие полукружья бровей,
миндалевидные, чуть раскосые глаза, подобранная стройная фигура.
Зоя Васильевна Белова, кандидат медицинских наук, заведующая отделением
психической реабилитации, агент областного УКГБ в 1981 -- 1992 годах,
оперативный псевдоним Лиса, состояла на связи у оперуполномоченного
Ходакова, после увольнения последнего из органов поддерживать доверительные
отношения отказалась, исключена из числа негласных сотрудников в мае 1992
года.
Но Нечаев, как, впрочем, и все остальные, знал ее только в первых трех
ипостасях.
-- Видите, кто к нам пришел? Узнаете?
Сердце колотилось, как в семьдесят девятом, в Степнянске, во время
массовых беспорядков, когда разъяренная толпа принялась обыскивать
подозрительного чужака, а удостоверение было в носке, а на столбах уже
висели головами вниз два "проколовшихся" милиционера.
Карие глаза в упор рассматривали бывшего курирующего офицера. В
оперативном общении он имел прозвище Кедр.
-- Узнаю...
-- У Василия Ивановича есть вопросы по одному нашему бывшему пациенту.
Как там его фамилия...
-- Лапин, -- хрипло произнес Ходаков.
Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, хотя не мог бы объяснить --
почему. У них не было неисполненных обязательств друг перед другом, не было
скандалов при расставании, не было взаимных упреков и оскорблений. Просто
тринадцать лет не вычеркиваются из жизни бесследно.
Зоя Васильевна не отводила взгляда, и его замешательство усиливалось.
Пять лет большой срок, и он не знал, жива Лиса или нет. И про то, что Кедр
жив, он тоже узнал минуту назад.
-- Тогда, может быть, пройдем ко мне?
Будто катапульта выбросила его из кресла. Он сдерживался изо всех сил,
следил за мимикой, голосом, движениями, чтобы не допустить суетливости, не
проявить растерянности, не выказать владеющих им чувств. Скомканно
попрощался с Леонидом Порфирьевичем, сгреб в охапку пальто и шапку,
механически кивнул девчушке в приемной и пришел в себя, когда они остались
наедине.
-- Давненько не виделись, -- заметила между прочим Зоя Васильевна и
заняла свое место за столом. -- Так что вас конкретно интересует?
Ходаков протянул фотокарточку, зацепился взглядом за ее руки -- крепкие
пальцы с ярко-красным маникюром, он любил такой цвет, особенно на пальцах
ног... С принуждением отвел взгляд, осмотрелся. Маленький кабинет, стены в
обоях, на окне шторы -- видно, из дома принесла, обычный канцелярский стол,
два стула, книжный шкаф, набитый какими-то папками, сейф. Больше
рассматривать было нечего, и он вернулся к исходной точке. Пальцы чуть
подрагивали, мышцы лица напряжены, морщинок прибавилось, особенно вокруг
рта, но это ровно никакого значения не имело.
-- Кажется, я его припоминаю... Как, говорите, фамилия?
-- Лапин.
-- Точно, я его и вела, -- Зоя Васильевна протянула снимок обратно. На
миг их пальцы встретились, Ходакова будто ударило током.
-- Его привезли с вокзала, только приехал и будто бы попал под
машину... Никаких следов аварии, ни кровоподтеков, ни переломов, ни ссадин,
просто потеря памяти. В кармане нашли справку: он действительно попал под
машину, но за пять месяцев до этого, в Москве, лечился в Склифе... Переломы
ребер, закрытая травма черепа, амнезия. Скорей всего здесь он просто потерял
сознание, а в "скорую" позвонили, что сбила машина, так и пошло...
-- Он что, совсем ничего не помнил? -- У профессионала дело всегда
берет верх над чувствами: хотя кровь бурлила и будоражила сознание, сейчас
перед Ходаковым сидел лечащий врач Лапина. Но сквозь холодный облик врача то
и дело проглядывал теплый образ любимой некогда женщины. -- Что-то же он
говорил, может, были необычные действия, странные поступки...
-- У них у всех странные поступки. И у этого... На второй или третий
день его ведут в рентгенкабинет, навстречу идет наш доктор, этот Лапин
бросается на него и вырывает портфель...
Зоя Васильевна сидела прямо, говорила деловито и официально.
Расстегнутый халат открывал строгий темный жакет с блестящими пуговицами. А
воображение и память открывали все остальное... Матовые покатые плечи, чуть
выступающие ключицы, родинку в форме звездочки, округлые, чуть отвисающие
груди с высоко расположенными сосками, подтянутый, почти без жира живот,
неглубокую выемку пупка, явно выраженную благодаря широким бедрам талию...
-- Портфель? -- переспросил Ходаков. -- Какой портфель?
-- Обычный черный "дипломат", далеко не новый. На него тут же налетели
санитары, но он расшвырял их как котят. А ты ведь знаешь наших санитаров...
-- Интересно! -- Он даже не обратил внимания на проскользнувшее "ты".
-- А сколько их было? Он применял какие-нибудь специальные приемы?
-- Кто его знает, что он применял. Но человек трех раскидал.
-- А дальше?
То, что было дальше, закрывал стол, но он видел и сквозь дерево: густые
черные волосы на лобке, плотно сдвинутые гладкие бедра, округлые коленки,
красивые икры, не худые и не слишком полные, в самый раз. На внутренней
поверхности росли редкие короткие волосы, раньше она брила ноги только
летом, да когда стала спать с ним -- регулярно, как обстоит дело сейчас, он
не знал, но представил чуть отросшую милую и смешно колющуюся щетинку...
-- Дальше? Открыл портфель, заглянул и вытряхнул все на пол.
-- И что там было?
-- Что там может быть... Доктор заступал на сутки и нес обычный набор:
бутерброды, книжка, ну еще, может быть, пиво или минералка... А он вывалил
все под ноги. Правда, потом сразу успокоился, и санитары взяли свое...
-- Били?
-- Наверняка. Но аккуратно. Во всяком случае, последующий рентген травм
не обнаружил. Кстати, и московских тоже. И ребра целы, и на черепе никаких
следов... Наши удивлялись -- не волшебники же в этом Склифе, костные мозоли
в местах сращивания должны остаться! Да и еще одна странность... Хирург
обнаружил на бедре старые шрамы, здорово похожие на сквозные пулевые
ранения...
-- Вот так? -- вскинулся Ходаков.
Зоя Васильевна кивнула.
-- Причем очень мастерски зашитые. Ни следов швов, ни проколов от
скобок... Это не обычная хирургия... Очень квалифицированная и дорогая
работа. И вообще в своей прежней жизни он был не бедным человеком.
-- Почему?
-- Самый верный показатель жизненного уровня -- состояние полости рта.
Стоматолог отметил стопроцентную санацию. И еще -- очень качественные и
дорогие пломбы. Такие ставят за рубежом или в очень элитных московских
клиниках.
-- Загадка на загадке, -- пробормотал Кедр. Сейчас он отвлекся от
мыслей о Зоином теле. -- Какой же диагноз вы ему поставили?
-- Картина была очень смазанной и туманной. Его консультировал
профессор Рубинштейн, он считал, что дело не в травме, просто сложный случай
шизофрении.
-- Почему сложный?
-- Яков Наумович владел гипнозом и использовал его для лечения. Это
очень эффективный метод, он мало распространен потому, что нет настоящих
гипнотизеров... Профессор часто добивался хороших результатов, но тут у него
ничего не вышло. Он был очень раздосадован и сказал, что пациента уже лечили
гипнозом, причем в сочетании с психотропными препаратами.
-- А можно поговорить с профессором?
-- Можно, -- Зоя Васильевна улыбнулась. -- Но для этого надо поехать в
Соединенные Штаты Америки, город Сан-Диего. Яков Наумович уже три года там.
Говорят, обзавелся приличной практикой.
Она подняла руки, сомкнула кисти в замок и потянулась.
-- Устала за целый день. А тут еще дурацкие расспросы. Ты мог все
узнать прямо в сентябре девяносто первого. Когда он лечился, ты мотался сюда
каждый день.
Ходаков всмотрелся в женщину, которая и сейчас казалась ему самой
красивой и привлекательной. Да? Или ему показалось?
-- Ты же помнишь, что тогда было? Путч, разгон партии, угрозы нашей
конторе... К тому же тогда меня это не интересовало.
-- А теперь интересует? И вы поедете в Америку, товарищ Кедр?
Да, точно. Перед ним сидела Лиса.
По действовавшим инструкциям оперативный псевдоним агенту выбирает
курирующий, офицер. И наоборот. Он дал Зое псевдо за шалые, чуть раскосые
лисьи глаза. А она назвала его Кедром. Потом как-то объяснила: ты стройный и
красивый, как кедр.
Вообще-то инструкция запрещает спать с агентессами. Но в жизни это
правило часто нарушается, причем нарушители объясняют свои действия
исключительно интересами службы: углубляется психологический контакт,
возрастает степень доверительности, повышается искренность. С одной стороны,
это так, но с другой -- появляется и масса сложностей: ревность, обиды,
подозрения... Это не идет на пользу работе. Но он тогда ни о чем не думал.
Просто что-то привлекло в лице и фигуре молодого врача, а может, сыграли
роль более глубокие факторы: какие-то запахи, флюиды, биоволны... У них
закрутилось в семьдесят девятом, а завербовал он ее только через два года,
для отчетности, потому что любую информацию и услуги она готова была
предоставлять и так. Ради него. И подписку дала ради него, а игра в
конспирацию только обостряла любовную игру. Правда, он помог в карьере:
нажал на нужные рычаги при защите диссертации, да и назначению на должность
поспособствовал. Она бы и сама пробилась, баба умная, толковая, только спать
бы пришлось со многими. А так только с ним. Но можно ли считать, что они
квиты?
-- Замуж больше не вышла?
-- Вышла. Но ненадолго.
Она встала, прошлась взад-вперед, сняла халат.
-- Надо собираться, скоро автобус до города.
-- Я тебя отвезу.
Ее реакция на это предложение многое определяла, поэтому он превратился
в слух.
-- Прекрасно. Тогда нет проблем...
С чем нет проблем, Зоя не сказала, но он истолковал сам и, шагнув к
двери, повернул круглую ручку допотопного замка. Спиной он напряженно ждал
возражений или какой-нибудь ироничной реплики, перечеркивающей его
намерения. Но ничего такого не последовало. Он повернулся. Лиса смотрела на
него своим особым взглядом, всегда предшествующим близости и возбуждающим
больше, чем даже последующее обнажение тела.
-- Иди ко мне...
Они и так стояли почти рядом, но, слившись в поцелуе, настолько тесно
прижались друг к другу, что даже сквозь одежду ощущали каждую складочку и
жар кожи партнера. И все же одежда была лишней. Он нащупал сбоку застежку и
расстегнул "молнию", рывком приспустил широкие дамские брюки, погладил
обтянутые скользким прохладным нейлоном бедра, потом скользнул под резинку
-- Слушай, Саша, давай на Левый берег, голова разболелась, сил нет! --
внезапно скомандовал шеф. И устало добавил: -- Хоть чистым воздухом
подышать...
Оставив джип возле торчащего из снега остова пляжного зонтика, Юмашев и
Тимохин двинулись вдоль покрытой льдом реки. Дул порывистый ветер, вокруг не
было ни одного человека, автомобиля и места, в котором можно спрятаться.
Вероятность прослушивания приближалась к нулю.
-- Ну, что скажешь? -- начал Владимир Николаевич и поднял воротник
пальто.
-- А что Лыков?
-- То, что и следовало ожидать. Причем я вышел от него без четверти
час, а через пятнадцать минут приехал Тахир, и он уже знал, о чем мы
говорили.
-- В машину он ему звонил, что ли?
-- Не знаю, кто кому звонил... Только поддержки ждать не от кого. Ни
Иван, ни Матвей пальцем не шевельнут.
Тимохин знал, что так оно и будет. Банк спонсировал и УВД и УФСБ,
Юмашев лично дружил с обоими генералами, но ни Крамской, ни Лизутин не
станут лезть в спор между двумя бизнесменами. Тахиров уважаемый в городе
человек, депутат, он так же встречается с генералами и другими
руководителями области, как Юмашев. Если положить на весы авторитет каждого
из них, неизвестно, кто перетянет -- бывший рэкетир и наркоделец или
ответственный государственный служащий, причастный в свое время к высшим
государственным секретам. И неизвестно, у кого больше окажется друзей...
Россия превратилась в королевство кривых зеркал, понятия репутации,
порядочности, чести злонамеренно превращены в труху теми, кто никогда ими не
обладал. Легко продающаяся пресса в любой момент превратит банкира в
последнего негодяя, а того, второго, -- в святого с нимбом вокруг головы...
-- Да, не шевельнут... -- согласился Петр Алексеевич.
На высоком противоположном берегу раскинулся город. Трущобные
придонские районы -- Богатяновка, Гнилостная, Надречная. Округлость Лысой
горы покрыта отселенными, но еще не снесенными полуразрушенными домами,
вытарчивающими из обледенелой земли, как корни гнилых зубов из замороженной
для удаления челюсти. Кое-где среди нищеты и убожества уже поставлены новые
особняки современных хозяев жизни. Через несколько лет это будет дорогой и
престижный район: центр, прекрасный вид на Задонье, свежий речной воздух.
Недаром Тахир активно отселяет проживающую там бедноту и готовит зону
коттеджной застройки...
Да и что могут генералы? Никакие угрозы не высказаны. Ну, предложил
фактически отдать ему банк, ну и что? Подошли двое на темном пустыре к
девушке: "Раздевайся!" За что их судить? Или поймали втроем парнишку:
"Слышь, брат, дай шапку, а то холодно... И перчатки заодно, да и куртешку --
вишь, какой мороз..." И их вроде надо оправдывать: не били, не грозили, ножи
не показывали. Попросили по-хорошему, он и отдал. Еще и виноват остался --
адвокат кричит: "Почему отдавал, если не хотел? А если хотел, зачем в
милицию побежал?"
Сейчас придуряться легко, непонятливых легко корчить, никто ничего не
понимает. Так вроде должны с голоду помереть, ан нет -- живут припеваючи и
жизни радуются.
-- Что скажешь? -- повторил Юмашев. Он знал, что Петр Алексеевич мужик
тертый, опытный, потому и хотел услышать его слово. А чего тут говорить...
Ясное дело... Тахир знает, на кого "наехал", и не боится, прет как танк.
Сейчас сильней тот, у кого больше денег, но тот, может, и побогаче банка. А
может, на другое рассчитывает: что очко сыграет, испугаются. Потому что
сейчас они уперлись лбами на бревне над пропастью, дальше только один
пройдет. После того, что сказал Тахир, других слов не произносят. Мол,
извини, Владимир Николаевич, я вчера глупость сморозил, предложил мне все
отдать и по миру голым пойти, так я пошутил, ты не бери в голову...
Нет, он все обдумал и решение принял. Не выполнит Юмашев ультиматум --
получит пулю в башку. Причем не через год или два, а в понедельник или к
концу месяца. Что остается делать? Если яйца резиновые, отдавать банк.
Только завтра у тебя могут и жену попросить... А если яйца железные --
первому засадить маслину. Те, что вокруг, хоть так, хоть так придурятся:
кто, да за что, да какой хороший человек был. Кодла, правда, мстить
подпишется, но к этому надо быть готовым... К тому же, когда главный вопрос
решится, генералы оставшегося поддержат: проведут рейд, оружие понаходят,
уголовные дела возбудят, да побросают неудачников за решетку. Но только
потом, когда выяснится, у кого яйца крепче...
Они отошли далеко от джипа, вот он -- черная букашечка на снегу. Кругом
все бело, только лед блестит над стылой водой, да у того берега буксир
проложил дорожку -- тянется вдоль набережной полоса темно-белого крошева. А
выше придонских районов -- новые кварталы, громады трех шестнадцатиэтажек,
высотка "Интуриста", да стела в честь Победы -- несуразная золотая баба,
беспомощно раскинувшая ноги на двадцатиметровой высоте, будто бежит
куда-то...
Решение тут ясное и однозначное, только как его исполнить? Тахир сделал
ход первым и, конечно, подготовился к "оборотке". Усиленная охрана, дветри
дежурные бригады с автоматами и гранатами, и сам он сейчас весь словно
большое ухо, неспроста подослал этого психопата с микрофоном. Одно
неосторожное слово, один намек -- и кранты! Всех перестреляет или взорвет,
хоть скопом, хоть поодиночке! А если специалистов искать, слушок вполне
может просочиться...
-- Какого черта ты молчишь?! -- заорал Юмашев, и порывистый ветер унес
крик к далекому крошеву темной воды и осколков серого льда.
-- Стирать, и быстро. Проблема с исполнителями. Если информация уйдет,
нам конец.
Слово было сказано, и Юмашев сразу успокоился.
-- Специалисты есть.
-- Откуда?
-- Из "Консорциума".
-- Ну, у Куракина асы... Когда они будут?
Юмашев внимательно посмотрел на начальника СБ. -- Они здесь, уже два
дня. Ждут команды.
-- План?
-- Он все время меняет маршруты. Остается свободное преследование. Надо
будет только вывести их на него. Не привлекая лишних людей.
Тимохин понял сразу.
-- Я сам сделаю. Тряхну стариной.
-- Молодец! -- Скупой на проявление эмоций банкир на миг обнял его за
плечи и сильно прижал. -- Холодно! Выпить хочешь?
-- Хочу.
Все главное было сказано, и они молчали. Но упоминание "Консорциума"
задело какой-то нейрон в мозгу Тимохина, развилось в ассоциативную цепочку,
в конце которой находился конкретный факт.
-- А зачем сюда Бачурин приезжал? -- поинтересовался он, понимая, что,
несмотря на возникшее между ними доверие, Юмашев может и не ответить.
-- Не знаю, -- вполне искренне ответил тот. -- Темнил что-то, крутил...
У меня создалось впечатление, что он кого-то искал...
Два человека, сгибаясь под порывами ветра, шли по своим следам обратно
к машине. С четырнадцатого этажа гостиницы "Интурист" рассмотреть их было,
конечно, нельзя.
Тиходонская область, поселок Кузяевка, 16 часов, трасса местами покрыта
льдом.
Комплекс областной психбольницы располагался в семнадцати километрах от
Тиходонска, в Кузяевке. С годами название поселка превратилось в имя
нарицательное, и в обыденную речь тиходонцев прочно вошли двусмысленные
обороты типа: "Ему уже давно место в Кузяевке", "По тебе Кузяевка плачет",
"Ты что, из Кузяевки вернулся?"
В разгар борьбы с диссидентами эта шутка имела зловещий оттенок. Потому
что все они считались психическими больными и без лишней шумихи и судебной
волокиты попадали на первый этаж режимного блока, где подвергались лечению
без ограничения срока, до полного выздоровления. Старший лейтенант, капитан,
а в последнее время майор Ходаков курировал кузяевский комплекс, он-то и
определял -- выздоровел пациент или еще нет.
Ворота были открыты настежь, Ходаков беспрепятственно проехал во двор,
подивившись невиданному ослаблению порядка. Слева, за глухим, обнесенным
колючей проволокой забором виднелись верхние этажи режимного блока. Сейчас
здесь остались только проходящие экспертизу подследственные: убийцы,
поджигатели, насильники, растлители малолетних.
Оставив машину на служебной стоянке, он мимо наркологической клиники
прошел к длинному трехэтажному зданию, часть которого занимала кафедра
Тиходонского мединститута, а часть -- отделение острых психозов. Там же
располагалась и администрация больницы. Стены здания недавно были выкрашены
в грязно-желтый цвет, на окнах, как и повсюду, металлические решетки. Внутри
помещение изрезано запертыми дверями. Пахло пылью, сыростью и человеческим
горем.
По обшарпанной лестнице Ходаков поднялся на второй этаж. В отсек
администрации дверь была открыта. Вытертая до тканой основы дорожка из
красного ковролина, горшки с пожухшими цветами в проволочных подставках,
мятые шторы на окнах, стенд с фотографиями лучших врачей, стенная газета "За
разум!" -- все осталось, как много лет назад. Ходакову показалось, что и
номер газеты все тот же.
В приемной главврача стучала на машинке молоденькая девчушка. Нечаев и
раньше подбирал в секретари студенточек, а потом несколько лет опекал их и,
как сам говорил, "воспитывал". Курирующий опер должен выявлять слабости
обслуживаемого контингента, поэтому Ходаков знал, где, как и какими
способами главврач "воспитывал" своих подопечных.
-- Вы родственник? -- Девчушка вскинула большие серые глаза с длинными
ресницами.
-- Да.
Родственники считались в клинике самыми бесправными людьми после
больных, только более надоедливыми.
-- Сегодня неприемный день, -- тонкие пальчики вновь забегали по
клавишам.
-- Леонида Порфирьевича, -- добавил бывший куратор.
Казенный отпечаток на миловидном личике мгновенно растаял.
-- Очень приятно. Как о вас доложить?
Он назвался. Девчушка повернулась к переговорному устройству.
-- Леонид Порфирьевич, к вам Ходаков...
Либо главный стоял за дверью, но как он тогда ответил на вызов
интерфона... Либо он вскочил и бегом бросился встречать гостя. Потому что
дверь распахнулась мгновенно.
-- Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Василий Иванович! -- с
подчеркнутой радостью пропел он, как будто Ходаков все прошедшие годы
оставался действующим куратором. Вот что такое старая закалка...
Ходаков пожал почтительно протянутую руку.
-- Здравствуйте, не менее дорогой Леонид Порфирьевич! Вы почти не
изменились...
Это было неправдой. Нечаев изрядно потолстел, заметно постарел, а
главное -- утратил импозантность профессионального жуира. Обычный седой
дядечка пенсионного возраста. Скоро у него появятся проблемы с
"воспитанницами". Если уже не появились.
-- Раздевайтесь, проходите. -- Главврач принял сырое пальто и повесил в
платяной шкаф рядом со своим.
-- Присаживайтесь, рассказывайте, -- добродушно бубнил Нечаев. --
Какими судьбами в наши края, что хорошего в жизни?
-- Да вот, ехал мимо, решил заглянуть. -- Ходаков опустился в мягкое
кресло. В отличие от остальных увиденных им помещений кабинет главного
производил впечатление полного благополучия и процветания. Стандартная
офисная мебель: огромный стол, приставной столик, пара кресел на колесиках,
два глубоких для отдыха, широкий раскладной диван, мебельная стенка с
телевизором и видеомагнитофоном.
-- Это хорошо, правильно сделали, -- кивнул Нечаев, как будто ни с того
ни с сего съехать с трассы, чтобы поздороваться после пяти лет отсутствия,
считалось в порядке вещей.
-- У меня небольшое дело... -- Ходаков дружелюбно улыбнулся. -- Я же
сейчас работаю в банке...
-- Да, да, я слышал...
-- К нам обратился клиент за крупным кредитом. А у него в свое время
были серьезные проблемы с головой. Встал вопрос: можно ли иметь с ним дело?
И я решил навести справки у вас, потому что он здесь лечился.
-- А-а-а... -- Леонид Порфирьевич перевел дух. -- Хотите выпить?
Он успокоился, расслабился и сейчас лихорадочно искал предлог отказать.
Что тут странного? Обычное дело... Вначале решил, что пришли по его душу, --
мало ли какие неприятности могут выплыть из прошлого... А раз нет -- зачем
нарываться? Доступ в архивы психбольницы закрыт строго-настрого: здесь можно
такого компромата накопать! И на таких людей!
-- Выпить? -- переспросил Ходаков. Опера "бывшими" не бывают. --
Спиртику?
-- Почему спиртику? И водочка есть, и коньяк, и виски...
-- Да это я так, историю одну вспомнил, -- Ходаков улыбнулся и покрутил
головой. -- Забавная история, как анекдот можно рассказывать.
-- Интересно, -- Нечаев тоже улыбнулся и, потянувшись к стенке, открыл
дверцу бара. Вспыхнувший свет подсветил янтарное содержимое замысловатых
бутылок.
-- Работал я как-то с одним инженером, а он, оказывается, голубой. Я
ему говорю: что ж ты к врачу не пойдешь, вылечился бы, стал нормальным
мужиком. А он отвечает: да ходил я к психиатру, только хуже вышло... Почему
ж хуже? Да потому... Рассказал я ему все, а тот сразу дверь на щеколду
запер, достал спирт и говорит: это дело не страшное, многие со своим полом
спят, и ничего, давай спиртику выпьем... Кончилось тем, что он меня прямо на
кушетке и отжарил. А я решил: раз так, значит, так пусть и будет...
Ходаков приглашающе рассмеялся, но главный его не поддержал и с мрачным
видом закрыл бар. В глазах его вновь появилась настороженность.
-- Фамилия нашего клиента Лапин, зовут Сергей Иванович, год рождения
1964-й, попал к вам в сентябре девяносто первого. Вот его фотография.
Он протянул прямоугольник шесть на девять, принесенный Лапиным для
личного дела.
Леонид Порфирьевич нацепил на переносицу узкие, для чтения, очки без
оправы, повертел в пальцах фотокарточку.
-- Нет, не припомню такого... Сейчас позвоню, чтобы нашли историю...
Он снял трубку.
-- Люда, поищи карточку на Лапина Сергея Ивановича. Поступил к нам в
сентябре девяносто первого года. Записала? Срочно, я жду у телефона.
Нечаев еще раз посмотрел на фотокарточку, снял очки, погрыз стальную
дужку.
-- Вряд ли она сохранилась после того пожара...
Ему явно не хотелось вспоминать сырую ноябрьскую ночь. Еще больше этого
не хотелось Ходакову. Потому что главный только создал условия, а поджигал
регистратуру и архив лично он. Соучастие в преступлении, вот как это
называется. Правда, тогда это называлось по-другому: специальная операция.
Он успел вовремя -- через три дня явилась комиссия по расследованию
злоупотреблений КГБ, но фактов использования психиатрии в карательных целях
обнаружить не удалось, только пепел...
Телефонная трубка ожила, главный с минуту послушал.
-- Хорошо, нет так нет.
И, будто извиняясь, развел руками. Все складывалось наилучшим образом:
он сделал все, что мог, и не его вина, если документы сжег сам уважаемый
Василий Иванович.
-- А если у Зои спросить?
Ходаков хорошо знал кузяевскую "кухню" и попал в точку. Заведующая
отделением помнит своих больных лучше, чем главврач.
-- Действительно, -- Нечаев набрал короткий номер. -- Зоя Васильевна,
зайдите ко мне.
Сердце Ходакова учащенно забилось. Через несколько минут на пороге
возникла блондинка лет сорока пяти, в наброшенном поверх брючного костюма
белом халате. Броский, но с чувством меры макияж, тонкие полукружья бровей,
миндалевидные, чуть раскосые глаза, подобранная стройная фигура.
Зоя Васильевна Белова, кандидат медицинских наук, заведующая отделением
психической реабилитации, агент областного УКГБ в 1981 -- 1992 годах,
оперативный псевдоним Лиса, состояла на связи у оперуполномоченного
Ходакова, после увольнения последнего из органов поддерживать доверительные
отношения отказалась, исключена из числа негласных сотрудников в мае 1992
года.
Но Нечаев, как, впрочем, и все остальные, знал ее только в первых трех
ипостасях.
-- Видите, кто к нам пришел? Узнаете?
Сердце колотилось, как в семьдесят девятом, в Степнянске, во время
массовых беспорядков, когда разъяренная толпа принялась обыскивать
подозрительного чужака, а удостоверение было в носке, а на столбах уже
висели головами вниз два "проколовшихся" милиционера.
Карие глаза в упор рассматривали бывшего курирующего офицера. В
оперативном общении он имел прозвище Кедр.
-- Узнаю...
-- У Василия Ивановича есть вопросы по одному нашему бывшему пациенту.
Как там его фамилия...
-- Лапин, -- хрипло произнес Ходаков.
Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, хотя не мог бы объяснить --
почему. У них не было неисполненных обязательств друг перед другом, не было
скандалов при расставании, не было взаимных упреков и оскорблений. Просто
тринадцать лет не вычеркиваются из жизни бесследно.
Зоя Васильевна не отводила взгляда, и его замешательство усиливалось.
Пять лет большой срок, и он не знал, жива Лиса или нет. И про то, что Кедр
жив, он тоже узнал минуту назад.
-- Тогда, может быть, пройдем ко мне?
Будто катапульта выбросила его из кресла. Он сдерживался изо всех сил,
следил за мимикой, голосом, движениями, чтобы не допустить суетливости, не
проявить растерянности, не выказать владеющих им чувств. Скомканно
попрощался с Леонидом Порфирьевичем, сгреб в охапку пальто и шапку,
механически кивнул девчушке в приемной и пришел в себя, когда они остались
наедине.
-- Давненько не виделись, -- заметила между прочим Зоя Васильевна и
заняла свое место за столом. -- Так что вас конкретно интересует?
Ходаков протянул фотокарточку, зацепился взглядом за ее руки -- крепкие
пальцы с ярко-красным маникюром, он любил такой цвет, особенно на пальцах
ног... С принуждением отвел взгляд, осмотрелся. Маленький кабинет, стены в
обоях, на окне шторы -- видно, из дома принесла, обычный канцелярский стол,
два стула, книжный шкаф, набитый какими-то папками, сейф. Больше
рассматривать было нечего, и он вернулся к исходной точке. Пальцы чуть
подрагивали, мышцы лица напряжены, морщинок прибавилось, особенно вокруг
рта, но это ровно никакого значения не имело.
-- Кажется, я его припоминаю... Как, говорите, фамилия?
-- Лапин.
-- Точно, я его и вела, -- Зоя Васильевна протянула снимок обратно. На
миг их пальцы встретились, Ходакова будто ударило током.
-- Его привезли с вокзала, только приехал и будто бы попал под
машину... Никаких следов аварии, ни кровоподтеков, ни переломов, ни ссадин,
просто потеря памяти. В кармане нашли справку: он действительно попал под
машину, но за пять месяцев до этого, в Москве, лечился в Склифе... Переломы
ребер, закрытая травма черепа, амнезия. Скорей всего здесь он просто потерял
сознание, а в "скорую" позвонили, что сбила машина, так и пошло...
-- Он что, совсем ничего не помнил? -- У профессионала дело всегда
берет верх над чувствами: хотя кровь бурлила и будоражила сознание, сейчас
перед Ходаковым сидел лечащий врач Лапина. Но сквозь холодный облик врача то
и дело проглядывал теплый образ любимой некогда женщины. -- Что-то же он
говорил, может, были необычные действия, странные поступки...
-- У них у всех странные поступки. И у этого... На второй или третий
день его ведут в рентгенкабинет, навстречу идет наш доктор, этот Лапин
бросается на него и вырывает портфель...
Зоя Васильевна сидела прямо, говорила деловито и официально.
Расстегнутый халат открывал строгий темный жакет с блестящими пуговицами. А
воображение и память открывали все остальное... Матовые покатые плечи, чуть
выступающие ключицы, родинку в форме звездочки, округлые, чуть отвисающие
груди с высоко расположенными сосками, подтянутый, почти без жира живот,
неглубокую выемку пупка, явно выраженную благодаря широким бедрам талию...
-- Портфель? -- переспросил Ходаков. -- Какой портфель?
-- Обычный черный "дипломат", далеко не новый. На него тут же налетели
санитары, но он расшвырял их как котят. А ты ведь знаешь наших санитаров...
-- Интересно! -- Он даже не обратил внимания на проскользнувшее "ты".
-- А сколько их было? Он применял какие-нибудь специальные приемы?
-- Кто его знает, что он применял. Но человек трех раскидал.
-- А дальше?
То, что было дальше, закрывал стол, но он видел и сквозь дерево: густые
черные волосы на лобке, плотно сдвинутые гладкие бедра, округлые коленки,
красивые икры, не худые и не слишком полные, в самый раз. На внутренней
поверхности росли редкие короткие волосы, раньше она брила ноги только
летом, да когда стала спать с ним -- регулярно, как обстоит дело сейчас, он
не знал, но представил чуть отросшую милую и смешно колющуюся щетинку...
-- Дальше? Открыл портфель, заглянул и вытряхнул все на пол.
-- И что там было?
-- Что там может быть... Доктор заступал на сутки и нес обычный набор:
бутерброды, книжка, ну еще, может быть, пиво или минералка... А он вывалил
все под ноги. Правда, потом сразу успокоился, и санитары взяли свое...
-- Били?
-- Наверняка. Но аккуратно. Во всяком случае, последующий рентген травм
не обнаружил. Кстати, и московских тоже. И ребра целы, и на черепе никаких
следов... Наши удивлялись -- не волшебники же в этом Склифе, костные мозоли
в местах сращивания должны остаться! Да и еще одна странность... Хирург
обнаружил на бедре старые шрамы, здорово похожие на сквозные пулевые
ранения...
-- Вот так? -- вскинулся Ходаков.
Зоя Васильевна кивнула.
-- Причем очень мастерски зашитые. Ни следов швов, ни проколов от
скобок... Это не обычная хирургия... Очень квалифицированная и дорогая
работа. И вообще в своей прежней жизни он был не бедным человеком.
-- Почему?
-- Самый верный показатель жизненного уровня -- состояние полости рта.
Стоматолог отметил стопроцентную санацию. И еще -- очень качественные и
дорогие пломбы. Такие ставят за рубежом или в очень элитных московских
клиниках.
-- Загадка на загадке, -- пробормотал Кедр. Сейчас он отвлекся от
мыслей о Зоином теле. -- Какой же диагноз вы ему поставили?
-- Картина была очень смазанной и туманной. Его консультировал
профессор Рубинштейн, он считал, что дело не в травме, просто сложный случай
шизофрении.
-- Почему сложный?
-- Яков Наумович владел гипнозом и использовал его для лечения. Это
очень эффективный метод, он мало распространен потому, что нет настоящих
гипнотизеров... Профессор часто добивался хороших результатов, но тут у него
ничего не вышло. Он был очень раздосадован и сказал, что пациента уже лечили
гипнозом, причем в сочетании с психотропными препаратами.
-- А можно поговорить с профессором?
-- Можно, -- Зоя Васильевна улыбнулась. -- Но для этого надо поехать в
Соединенные Штаты Америки, город Сан-Диего. Яков Наумович уже три года там.
Говорят, обзавелся приличной практикой.
Она подняла руки, сомкнула кисти в замок и потянулась.
-- Устала за целый день. А тут еще дурацкие расспросы. Ты мог все
узнать прямо в сентябре девяносто первого. Когда он лечился, ты мотался сюда
каждый день.
Ходаков всмотрелся в женщину, которая и сейчас казалась ему самой
красивой и привлекательной. Да? Или ему показалось?
-- Ты же помнишь, что тогда было? Путч, разгон партии, угрозы нашей
конторе... К тому же тогда меня это не интересовало.
-- А теперь интересует? И вы поедете в Америку, товарищ Кедр?
Да, точно. Перед ним сидела Лиса.
По действовавшим инструкциям оперативный псевдоним агенту выбирает
курирующий, офицер. И наоборот. Он дал Зое псевдо за шалые, чуть раскосые
лисьи глаза. А она назвала его Кедром. Потом как-то объяснила: ты стройный и
красивый, как кедр.
Вообще-то инструкция запрещает спать с агентессами. Но в жизни это
правило часто нарушается, причем нарушители объясняют свои действия
исключительно интересами службы: углубляется психологический контакт,
возрастает степень доверительности, повышается искренность. С одной стороны,
это так, но с другой -- появляется и масса сложностей: ревность, обиды,
подозрения... Это не идет на пользу работе. Но он тогда ни о чем не думал.
Просто что-то привлекло в лице и фигуре молодого врача, а может, сыграли
роль более глубокие факторы: какие-то запахи, флюиды, биоволны... У них
закрутилось в семьдесят девятом, а завербовал он ее только через два года,
для отчетности, потому что любую информацию и услуги она готова была
предоставлять и так. Ради него. И подписку дала ради него, а игра в
конспирацию только обостряла любовную игру. Правда, он помог в карьере:
нажал на нужные рычаги при защите диссертации, да и назначению на должность
поспособствовал. Она бы и сама пробилась, баба умная, толковая, только спать
бы пришлось со многими. А так только с ним. Но можно ли считать, что они
квиты?
-- Замуж больше не вышла?
-- Вышла. Но ненадолго.
Она встала, прошлась взад-вперед, сняла халат.
-- Надо собираться, скоро автобус до города.
-- Я тебя отвезу.
Ее реакция на это предложение многое определяла, поэтому он превратился
в слух.
-- Прекрасно. Тогда нет проблем...
С чем нет проблем, Зоя не сказала, но он истолковал сам и, шагнув к
двери, повернул круглую ручку допотопного замка. Спиной он напряженно ждал
возражений или какой-нибудь ироничной реплики, перечеркивающей его
намерения. Но ничего такого не последовало. Он повернулся. Лиса смотрела на
него своим особым взглядом, всегда предшествующим близости и возбуждающим
больше, чем даже последующее обнажение тела.
-- Иди ко мне...
Они и так стояли почти рядом, но, слившись в поцелуе, настолько тесно
прижались друг к другу, что даже сквозь одежду ощущали каждую складочку и
жар кожи партнера. И все же одежда была лишней. Он нащупал сбоку застежку и
расстегнул "молнию", рывком приспустил широкие дамские брюки, погладил
обтянутые скользким прохладным нейлоном бедра, потом скользнул под резинку