Корецкий Александр. Оперативный псевдоним

грозило соскользнуть на наезженные рельсы.
-- Простите, товарищ Генеральный секретарь...
-- Если он не получил образования, так это не умаляет его
организаторских качеств, многие вожди в нашей истории тоже не имели
образования. А внешность... Кто из нас выбирает себе внешность? А? Что вы
сказали?
-- Простите, товарищ Генеральный секретарь. -- То, что сейчас делал
Евсеев, по аппаратным меркам было отчаянной смелостью, граничащей с
безумием. Можно было потерять место и отправиться в периферийный обком или
послом в ту же Борсхану. А изза чего рисковать? Ведь не тебя съедают... Но
Леонид Васильевич считал своим долгом сделать то, что делает. -- В приемной
сейчас находится наш специальный курьер...
Лицо Генерального оживилось, он заулыбался.
-- Этот товарищ делает очень нужное и важное дело. Он помогает
объединению вокруг нас многих коммунистических и рабочих партий.
-- Он не так давно побывал в Борсхане...
-- Да? -- Улыбка стала еще шире.
-- Он лично видел голову нашего советника на колу, видел, как Мулай
Джуба ест человечину, и ему Тилай Джуба передал свое согласие. Кроме того,
по приказу Мулай Джубы его телохранительницы надругались над ним. Он может
рассказать вам обо всем этом.
По мере того как заведующий Международным отделом говорил, улыбка
сползала с лица Генерального, в конце он погрустнел и надолго задумался. Ему
явно не хотелось из первых рук узнавать об ужасах Борсханы и принимать
соответствующее решение. Но спецкурьер ждал в приемной, и оснований для
отказа его принять не имелось.
-- Ну хорошо, пусть зайдет...
Когда Макс переступал порог, он почти ощутимо почувствовал щелчок
невидимой мембраны, отделяющей этот главный кабинет от остального мира. Эта
мембрана отсеивала все события, не вошедшие в официальные документы,
предназначенные для Генерального. Он прошел сквозь невидимую преграду и мог
рассказать хозяину кабинета всю правду, что, собственно, и входило в его
задачу.
Генеральный, известный по иконостасу Политбюро и индивидуальным
портретам всей стране, оказался маленьким и довольно невзрачным человечком,
совершенно не похожим на руководителя высшего ареопага страны. Макс не
увидел ни властной значимости, ни спокойной уверенности, ни проглядывающей
изнутри вельможной интеллигентности, которую так умело находили в
зауряднейших лицах придворные фотографы и ретушеры.
Обойдя стол. Генеральный за руку поздоровался со спецкурьером и
предложил сесть, чем тот не преминул воспользоваться, не беря примера со
стоящего столбом Евсеева.
-- Мы знаем о вашей чрезвычайно ответственной и нужной работе, --
сказал Генеральный, явно имея в виду не себя с Евсеевым, а одного себя. --
Мы вам полностью доверяем. И потому хотим услышать ваши впечатления о визите
в Борсхану и о руководителе этой страны.
-- Чуть не съел меня этот руководитель, -- прерывисто вздохнул Макс,
вспоминая пережитое. -- Он жареные пальцы очень любит, наставил кинжал и
полез в сковородку -- есть там еще или нет. Хорошо, что были. Он накануне
нашего советника убил, голову на шесте выставил, а пальцы, значит, еще
оставались. Иначе и мне бы конец!
Генеральный долго молчал, глядя в сторону и нервно барабаня пальцами по
пружинящему зеленому сукну. То, что рассказывал курьер, настолько чудовищно
не соответствовало образу друга Советского Союза и прогрессивного
общественного деятеля, что он не знал, как нужно реагировать. Но отмолчаться
было нельзя, и он повернул голову к Максу.
-- А вы ничего не путаете?
-- А что тут можно спутать? Пальцы вот так видел, вблизи... Как
сосиски, только он их обгладывает, я еще подумал: откуда в сосиске косточки?
-- Достаточно! -- Генеральный выставил перед собой ладонь, будто
защищаясь от первобытного натурализма повествования.
-- Что вам сказал Тилай Джуба на прощание? -- поспешно вставил Евсеев,
понимая, что сейчас аудиенция будет прервана.
-- Так и сказал: расскажите в Москве обо всем, что видели, и передайте,
что я согласен.
-- Спасибо, -- глядя в сторону, сказал Генеральный. -- Вы свободны.
На этот раз обошлось без рукопожатий. Макс направился к двери.
-- Подождите меня в приемной, -- услышал он голос Евсеева. Снова
щелкнула невидимая мембрана, и Макс оказался в обычном мире. Он взглянул на
часы. Пятнадцать двадцать. Он пробыл в главном кабинете страны треть часа.
Через пять минут вышел Евсеев. Для переполненного впечатлениями Макса
время пролетело незаметно, и он никогда не задумывался, что обсуждалось за
закрытой дверью в эти пять минут.
Москва, 14 февраля 1997 года, 8 часов 50 минут.
Макс проснулся успокоенный и полный сил. Настроение было приподнятым,
он чувствовал себя полноценным человеком. Хотелось есть, но в квартире не
было ничего съестного. К тому же не терпелось рассказать кому-нибудь о своих
новых ощущениях и пробудившихся воспоминаниях. Неужели он действительно
пережил головокружительные приключения, залетал в такие верхи, встречался с
самим Генеральным секретарем?
Он заглянул под кровать. "Дипломат" был на месте. Теперь следовало
решить, что с ним делать. Там находились деньги, много денег. Когда-то они
принадлежали партии, а теперь -- никому. Это было странно и непривычно. Он
взвесил чемоданчик на руке: около восьми килограммов. Восемьсот тысяч
долларов. Мысль заглянуть внутрь даже не появлялась: курьеру строжайше
запрещено открывать кейс, это приравнивалось к измене. Надо посоветоваться с
Алексеем Ивановичем...
Макс набрал номер.
-- Доброе утро, Алексей Иванович!
-- А! Куда ты пропал?
-- Я у себя. Сейчас приеду. Надо о многом поговорить.
В ста метрах от дома стоял микроавтобус, луч лазерного звукоснимателя
упирался в окно квартиры Карданова.
-- Сейчас он выходит, -- доложили Куракину, едва Макс успел положить
трубку.
Тот переглянулся с помощником. Оба, не сговариваясь, посмотрели в
сторону черной "Волги". Степан и Хохол мрачными глыбами опирались на капот и
багажник -- Тимохин направлялся к микроавтобусу.
-- Пусть пока работают с нами, -- высказался Куракин. -- Решить вопрос
никогда не поздно. Только выбрать время и место...
Тимохин был уже совсем близко. Куракин двинулся навстречу, улыбнулся,
протянул руку.
-- Чего такой хмурый? Не выспались? Наши тоже всю ночь на ногах...
Тимохин вяло ответил на рукопожатие.
-- Только что звонил в Тиходонск. Юмашев умер.
-- Как?! -- искренне изумился Куракин. -- От чего?
-- Тромб в сердце. Мгновенная смерть.
-- Хорошо хоть мгновенно... Но об этом потом, сейчас наш клиент
выходит.
-- Дать моих людей?
-- Нет. Его просто так не возьмешь. У нас одна хитрость приготовлена.
...Макс оделся, взял "дипломат". Вспомнил раннее утро 21 августа, танки
на улицах, владеющее всеми напряжение и собственную отстраненность: он
улетал, его ждала Борсхана, каннибал с треугольными зубами. Он почему-то
больше думал о Майре -- первобытные инстинкты рвались из глубин его
существа, хотя не были облачены в какую-нибудь определенную форму.
Строгий и задумчивый Евсеев передал чемоданчик, высказал обычное
напутствие и глянул с какимто странным выражением. Так же смотрел на него
человек из ПГУ, с которым он встретился после визита к Генеральному. Бывший
коллега расспросил о подробностях: из какого материала дворец Мулай Джубы,
какого размера комната приемов, как тот открывает посылку и пересчитывает
деньги... Макс так и не понял, зачем это нужно...
Открывая наружную дверь, Макс подумал, что он вторично отправляется в
одно и то же путешествие. И еще подумал: если бы самолет тогда не вернулся,
вся его жизнь могла сложиться совсем по-другому. И наверное, лучше...
Он не стал вызывать лифт и пошел пешком, чемоданчик он держал в левой
руке, а "стрелку" -- в опущенной в карман правой. Когда переносишь
отправление, надо соблюдать максимальную осторожность. Вывернув на нижнюю
площадку, он сразу увидел молодую женщину, явно пристраивавшуюся в углу,
чтобы оправиться. Задранная одежда, спущенные до колен колготки и трусы,
густо заросший лобок.
-- Ой, извините, живот схватило! -- заученно сказала она.
Макс отвернулся, проходя мимо. Что-то в этой сцене было ненатуральным и
странным. Справа зашипело, будто лопнул паропровод высокого давления, желтый
пар окутал его голову. Макс резко повернулся -- зажав нос, женщина
направляла на него струю из ярко-красного баллончика. На миг показалось, что
это Майра, но он тут же потерял сознание.
Куракин с помощником и двое "торпед" медленно шли к подъезду. Внезапно
дверь резко распахнулась, и Элка, жадно хватая ртом воздух, выбежала на
улицу. Ее шатало, из-под пальто выглядывали спущенные колготки.
-- Туз, Сопло, вперед! -- приказал Куракин. -- Осторожно, задержите
дыхание!
Боевики, грохоча башмаками, бросились вперед. Прохожие оборачивались.
Сейчас соберется толпа.
-- Где Иван? -- не разжимая губ, спросил Куракин.
-- Да вот он, -- отозвался Бачурин.
Человек в милицейской форме шел вдоль дома. Это всегда успокаивает
обывателя. Элка пришла в себя, засунула руки под пальто и сделала несколько
извивающихся движений, будто натягивала сброшенную для маскировки змеиную
кожу. К подъезду подкатила черная "Волга". Опасной пружиной выпрыгнул наружу
Хохол.
-- Э-э-э, так не пойдет! -- Куракин крутанул на пальце перстень и
быстро двинулся к эпицентру событий. Помощник шел справа, отставая на шаг.
Так работает слаженная боевая пара.
"Торпеды" выволокли бесчувственное тело Макса. Делали они это грамотно:
руки на плечах, ноги вроде немного двигаются -- обычное дело, друзья ведут
пьяного приятеля. Туз нес черный "дипломат". Зрачки Куракина расширились.
То, что он высчитал умозрительным путем, обрело вполне реальную форму.
-- Теперь ты понял, откуда я взял чемодан? -- чуть обернувшись, бросил
он на ходу. -- Понял, какая это пустышка?
-- Понял, шеф, -- покаянно отозвался Бачурин. -- Я и вправду не верил!
-- Теперь страхуй меня все время! Глаз не спускай!
Куракин выхватил из мощной кисти Туза увесистый кейс. Макса запихивали
в "Волгу", внезапно он открыл глаза и встретился взглядом с остроухим.
-- Ты?! -- Дернувшись, он освободил руку и сунул ее в пальто.
-- Бац! -- прямой правой пришелся в скулу, откинув голову назад.
Куракин сноровисто проверил карман и вытащил "стрелку". "Вовремя", --
подумал он.
-- Что это? -- спросил подоспевший Тимохин.
-- Ручка, -- ответил остроухий. -- Думал, у него там оружие...
-- А чемодан? Там есть и наша доля!
Степан вылез из машины и расстегнул куртку. Хохол отошел чуть в сторону
и сделал то же самое.
-- Какие проблемы? -- Куракин ласково поглаживал "стрелку". -- Пойдем в
автобус, глянем, что внутри! Может, там и делить нечего! Только надо за ним
присмотреть, Макс парень шустрый...
-- Я останусь, -- вызвался Ходаков. Он сидел за рулем и никак не
вмешивался в ход событий.
-- Давай, -- кивнул Тимохин, а Степан протянул наручники:
-- Наденьте, пока не очухался...
Куракин с "дипломатом" в руках направился к микроавтобусу. Чуть отстав,
двигался Бачурин, щупая глазами Тимохина, который следил за каждым движением
человека со звериными ушами. Сопло и Степан шли следом, наблюдая за
хозяевами и контролируя друг друга. За ними важно шагал лжемилиционер.
Замыкали процессию Хохол и Туз, настороженные и агрессивные.
Москва, 5 июня 1991 года, 15 часов 20 минут -- 15 часов 25 минут, ЦК
КПСС, кабинет Генерального секретаря.
После ухода спецкурьера Генеральный некоторое время сидел молча.
-- А, гм... Как над ним надругались? -- неожиданно спросил он.
-- Заставили лизать промежность телохранительнице, -- помолчав, ответил
Евсеев. Завотделом никогда не думал, что станет разговаривать с Генеральным
секретарем на столь щекотливую тему. -- Он очень боялся, что подхватил
какую-нибудь болезнь, обращался к врачам. Но все обошлось. Кстати, он не
указал об этом в рапорте. Мы сами узнали.
-- Гм... Как это дурно. Такое не может быть терпимо! И мы этого терпеть
не станем!! -- Голос Генерального постепенно усиливался, и последнюю фразу
он прокричал. -- Хотя я и не сторонник подобных методов, но тут без них не
обойтись!
Он вынул из подставки чистый лист бумаги и черными чернилами написал:
"Совершенно секретно. Экз, единственный.
Особая папка. Без протокола.
Решение Политбюро.
1. Учитывая, что президент Борсханы Мулай Джуба занимается
каннибализмом, с особой жестокостью убил трех советников, направленных к
нему Центральным Комитетом, с особым цинизмом обошелся со специальным
курьером ЦК и таким образом дискредитирует идею борьбы против империализма и
колониализма, подрывает авторитет лидеров национально-освободительного
движения и компрометирует дружбу Советского Союза с народами Африки,
согласиться с предложением Международного отдела о замене Мулай Джубы на
посту президента его братом Тилай Джубой без официальных объявлений о
произведенной перестановке.
2. Исполнение пункта первого настоящего постановления осуществить
силами второй Экспедиции с привлечением технических возможностей ПГУ КГБ
СССР..."
Размашисто подписавшись. Генеральный отложил бумагу.
-- Это мы проведем на ближайшем заседании, а вы пока готовьте все
необходимое, -- ясные глаза остановились на лице Евсеева. -- В политическом
плане ничего делать не придется: для всех Тилай Джуба и есть Мулай Джуба.
Продумайте техническую сторону, посоветуйтесь с Рябиненко, не вводя его
полностью в курс дела. Надо обезопасить Тилая...
Евсеев кивнул.
-- Мы его предупредим, у нас есть канал.
-- А... -- Генеральный кивнул на дверь.
Евсеев покачал головой.
-- Вряд ли. В любом случае Тилай не сможет его отпустить.
-- Жаль... Но вы все-таки подумайте. И, конечно, позаботьтесь о семье.
-- Хорошо.
Евсеев не стал говорить, что у Карданова нет семьи. Это мало кого
интересовало и не имело никакого значения. Наоборот -- только облегчало
дело.
Макс застонал, приходя в себя. Он был распластан на заднем сиденье
"Волги", сильно болела голова, поташнивало. Ходаков сидел впереди, наручники
лежали рядом. Карданов недоуменно посмотрел на свободные руки, пошевелил
кистями.
-- Что это за газ? -- поинтересовался он и, всмотревшись в сторожившего
его человека, узнал тиходонского знакомого. -- А вы-то чего сюда
притащились? У вас какой интерес?
-- Ты из наших? -- спросил тот.
-- Из каких "ваших"? Я сам из своих! -- Мощный организм быстро
восстанавливался, и он чувствовал себя все увереннее.
-- Я всю жизнь прослужил в Конторе. Потому и спрашиваю.
-- А-а-а... Тогда ты угадал.
-- А почему памяти не было? Сейчас ты какой-то другой стал...
-- Про блокировку сознания слыхал? Так вот меня только вчера
разблокировали.
-- Вот суки! Так я и думал...
Хотя Макс Карданов не был похож на забитого жизнью Лапина, Ходаков
продолжал испытывать к нему острую жалость.
-- В Тиходонск не возвращайся. Там у тебя большие проблемы. Точнее, не
у тебя, а у того, другого. Но это один черт.
Снова вспомнилась Лиса, вспомнился молодой Кедр, резким жестом он
смахнул наручники на пол.
-- Не заковал меня? Почему? Думаешь, и так справишься?
-- Я не собираюсь с тобой справляться. Сейчас дам по газам, пока они
там копаются, успею оторваться. Высажу тебя где захочешь, а сам -- по своей
программе.
-- Вот так, да? -- Макс внимательней всмотрелся в собеседника. -- А
почему?
-- Надоело. И эти надоели, и вообще...
Тем временем Куракин выгнал из микроавтобуса двух "слухачей" и
захлопнул дверцу.
-- Шакалы, -- сплюнул под ноги Ходаков. -- Никак не нажрутся.
-- А человек никогда не нажирается, -- усмехнулся Макс. -- Тем он и
отличается от зверей. Пушка есть? Пойдем их перемочим и заберем бабки. Там
штук восемьсот, "зелеными".
Было непонятно, говорит он всерьез или шутит.
Ходаков покачал головой.
-- Это не для меня. Я таким куском подавлюсь.
-- Может, и они подавятся... Но чаще глотают.
Москва, 19 августа 1991 года, 4 часа утра, кабинет Евсеева.
Леонид Васильевич озабоченно ходил по кабинету. Наглухо задернутые
шторы, разобранная кровать в комнате отдыха и ночлег на работе говорили о
приближении исключительных событий. В платяном шкафу стоял тяжелый черный
"дипломат" специального курьера.
-- К вам специалист от Рябиненко, -- доложил по интерфону переведенный
на круглосуточный режим секретарь. В таком режиме работал сегодня весь
аппарат, хотя мало кто знал, чем это вызвано. Евсеев относился к числу
осведомленных.
-- Черт, совсем забыл! -- хлопнул себя по лбу завотделом. -- Очень не
вовремя!
-- Мы выдержали срок. Это исключительно надежная и совершенно
безопасная вещь. -- Специалист положил на стол черный кейс-атташе, точно
такой же, как тот, что стоял в шкафу. -- Ее можно бросать на пол, бить
молотком, даже класть в костер ненадолго -- ничего не произойдет. Она может
лежать десять, пятнадцать, может быть, двадцать лет, -- все будет нормально.
Сработка происходит только при открытии крышки. Радиус сплошного поражения
-- два метра, выборочного -- шесть-семь метров.
-- Спасибо, -- сказал Евсеев. -- Только при открытии?
-- Сто процентов. Можете ничего не опасаться.
-- Спасибо, -- еще раз поблагодарил завотделом и пожал специалисту
руку.
Макс и Ходаков смотрели на микроавтобус и увидели, как внутри вспыхнуло
пламя, выгнулись и расплавились стекла, лопнули борта, взлетела высоко вверх
деформированная крыша, разлетелись какие-то страшные бесформенные куски,
отскочила, пришибая "слухачей", дверь... Чудовищный грохот ударил по
барабанным перепонкам, взрывная волна качнула "Волгу" и повыбивала окна в
нижних этажах.
-- Вот так штука! -- У Макса отвисла челюсть. Странные взгляды, которые
бросали на него много лет назад Евсеев и коллега из ПГУ, получили
неожиданное и страшное объяснение. Если бы самолет не вернули, его бы уже
шесть лет не было в живых!
-- Петр Алексеевич!
Бледный как смерть Ходаков наполовину выскочил из машины, вперив
омертвевший взгляд в пылающий покореженный остов.
-- Подавились все-таки! -- с трудом вымолвил он и плюхнулся на
водительское сиденье. Трясущиеся руки не могли вставить ключ в замок
зажигания. Наконец двигатель мощно заурчал.
-- Надо сматываться, -- Ходаков включил передачу.
-- Я никуда не еду, -- сказал Макс, открывая дверцу. -- Прощай.
-- Как знаешь.
Ходаков протянул руку, и Макс ее пожал. "Волга" уехала. Эхо взрыва
рассеялось, и стали слышны другие звуки: треск пожирающего микроавтобус
пламени, женские крики, шелест падающих сверху осколков. Остро пахло гарью и
копотью. На снегу лежало что-то страшное и обугленное. Неведомая сила
заставила Макса наклониться и всмотреться. Он увидел остроконечное звериное
ухо.
Раздвигая толпу любопытных, Макс пошел к длинному ряду киосков.
Навстречу попались трое пьяных. "С утра нажрались, скоты!" -- мелькнула
брезгливая мысль.
-- Брат, что там? -- Один заступил дорогу. -- В натуре, ничего понять
не могу...
Макс ударил, пьяный отлетел на два метра и распластался без признаков
жизни. Макс повернулся к остальным. Те попятились. Тот, что стоял ближе,
неуклюже заслонился ладонью.
-- За что, брат?
-- Мулай Джуба тебе брат! -- Макс ударил еще раз. Выставленная ладонь
не помогла, второе тело тяжело опрокинулось в сугроб. Третье бросилось
бежать. Макс пошел дальше.
"Джека Колсона" не было, он купил "Джонни. Уокер -- черная марка" и
закуску. Вернулся домой и, стоя у окна и глядя на скопление людей,
милицейских и медицинских машин, выпил половину бутылки. Мир постепенно
становился на место.
Позвонил Веретнев:
-- Ты что, еще и не вышел? А мы уже давно ждем!
-- Вчерашние ребята взорвались у меня под окнами, -- сказал Макс. -- Я
цел, но пока побуду дома. Что-то нервишки шалят.
-- Давай! -- Опытный Алексей Иванович не стал лезть с идиотскими,
ничего не стоящими словами утешения.
Макс прошел в ванную, долго смотрел в черную дыру, где шесть лет ждала
его смерть, потом механически заложил проем кирпичами. Осталось восстановить
отделку, и ничего не напомнит о тайнике. И о прошлой жизни. Ничего? Но ведь
и никакого будущего у него не было. Хотя...
Он быстро подошел к телефону, заглянул в книжку, набрал номер.
-- Алло, -- послышался сонный голос. Он его сразу узнал, потому что они
много раз просыпались вместе.
-- Маша, это я...
Трубка молчала.
-- Маша!
-- Макс? Откуда ты взялся? Ко мне приходили какие-то люди, спрашивали
про тебя, толклись под окнами. Ты где?
-- Маша, ты одна?
-- Где ты был столько времени?
-- Ты одна, я спрашиваю?!
Она помедлила.
-- Одна.
-- Я сейчас приеду.
Она снова задержалась с ответом. Чуть-чуть, самую малость. Не каждый
ведь день возвращаются из прошлого. Он именно так истолковал крохотную
заминку.
-- Приезжай.
Волна радости смыла стресс сегодняшнего дня. А может, и всех
предшествовавших. Макс заметался по комнате. Надо бы переодеться, но он не
успел обновить гардероб. Ладно! Подскочив к зеркалу, он причесался, прижег
спиртом оставленную Куракиным ссадину. Быстро накинул пальто, выскочил за
дверь и, прыгая через пять ступенек, понесся вниз. Он был счастлив. Такое
состояние редко сопутствует человеку. Но когда оно есть, неважно, сколько
оно продлится -- десять минут, всю жизнь или три дня.
Ростов -- на -- Дону,
1997год