Корецкий Александр. Оперативный псевдоним

подхваченные ветром клочки. Водитель неодобрительно покрутил головой, но
ничего не сказал. Он жил в то время, когда лучше не делать замечаний
незнакомым людям, особенно когда не знаешь, что у них в голове, а что в
кармане.
"Волга" ходко шла по проспекту Маркса, официально переименованному в
Большой -- как до октябрьского переворота, но оставшемуся в памяти и
лексиконе коренных тиходонцев под привычным названием. Справа промелькнул
"Маленький Париж", на желтый свет пересекли Богатый спуск, слева проплыла
свечка "Интуриста", в котором за Лапиным до завтрашнего утра оставался
оплаченный номер. Но и гостиница, и номер уже не имели к Сергею отношения,
пуповина, связывающая его с Тиходонском, лопнула, и он считал это вполне
естественным, так же, как и путешествия без вещей, быструю перемену планов,
преодоление постоянно возникающих препятствий... Карданов привык
перемещаться в пространстве именно так.
Машина миновала центр города, прошла сквозь Берберовку -- район,
исторически заселенный преимущественно армянским населением, вырвалась на
Магистральный проспект, выводящий из города прямо на московскую трассу.
Частный сектор с проросшими сквозь традиционно-убогую советскую застройку
трехэтажными дворцами из итальянского кирпича под красной черепицей или
разноцветным металлопластиковым шифером, очередной путепровод через
железнодорожные пути, роща-лесопарк, красные и белые свечки авиагородка,
справа, в отдалении, приземистое здание аэропорта, опять бесконечная роща с
рекламным плакатом "Добро пожаловать в кемпинг"...
На выезде из города недавно построили бензозаправку по типовому
европейскому проекту, считалось, что бензин здесь не разбавляют, поэтому на
ярко освещенном пятачке всегда стояли три-четыре машины.
-- Бензина хватит? -- спросил Макс. -- А то заправься, я плачу...
Он протянул три десятки. Ни один водила не откажется от такого
предложения. "Волга" свернула на бетонную площадку и пристроилась за черной
"девяносто девятой" с тонированными стеклами. Впереди стояла белая
"восьмерка".
-- Пойду пока отолью...
Карданов продрался сквозь голый кустарник и побежал между остовами
деревьев в сторону трассы. Через сотню метров он нашел подходящее место для
наблюдения. До КП ГАИ было метров пятьдесят. Кроме желто-синей "Волги", у
поста стояли два джипа. Динозавры в коротких, будто обрезанных курточках и с
повязками на рукавах кучковались за спиной широкого, из-за надетого поверх
бушлата бронежилета, гаишника.
Вот, подчиняясь взмаху светящегося жезла, затормозил "КамАЗ" с
обтянутым тентом кузовом. Пока милиционер проверял документы, два динозавра
осмотрели кабину, заглянули под тент. Юркая легковушка попыталась проскочить
справа, но ее остановили другие динозавры и подвергли досмотру, не
дожидаясь, пока освободится гаишник. Выезд из города был закрыт.
Несколько минут Макс постоял, размышляя. Обойти пост по покрытой
метровым слоем снега целине? Задача нелегкая, но выполнимая. Однако, когда
он выйдет на трассу, вид у него будет веселый, а ночью водители и так
избегают брать случайных пассажиров. Договориться, чтобы пожилой частник
подобрал его через триста метров? Но кто знает, что спросят динозавры о
причинах порожнего рейса и что он им ответит...
Лапин осторожно вернулся к бензоколонке, но не вышел на освещенный
пятачок, а пересек трассу и принялся "голосовать" въехавшим в город машинам.
Остановилась только пятая или шестая -- замызганная, несмотря на мороз,
"Нива" с нервным очкариком неопределенного возраста.
-- До... Соляного спуска! -- по привычке Лапин чуть было не назвал
Богатый спуск.
-- Полтинник, -- недовольно бросил очкарик. Это было очень круто, и он
это знал.
-- Годится! -- Макс ловко запрыгнул на высокое сиденье.
Теперь они ехали в обратном направлении. Роща, кемпинг, аэропорт,
авиагородок, опять роща, путепровод... Когда проезжали "Интурист", Лапину
захотелось в насиженное место: ночевать где-то надо, тем более он не знал,
что делать дальше. Когда пересекали Богатый, порыв повторился. Сейчас
квартира на Мануфактурном не казалась такой убогой. Умыться, попить чаю да
завалиться с Тонькой под одеяло, она вон как классно строчит... Но Карданов
знал, что ни в "Интурист", ни к Тоньке соваться нельзя. И он знал, как
поступить, если аэропорт, вокзал и автомобильные трассы блокированы
преследователями.
-- По Соляному налево, на набережную, -- распорядился он.
Оскальзываясь на обледеневшей брусчатке, "Нива" сползла по крутому
переулку к белому, напоминающему трехпалубный теплоход зданию речного
вокзала. Рядом торчал двенадцатиэтажный обелиск гостиницы "Якорь". Из
ресторана внизу гремела музыка.
-- Опять налево...
Подпрыгивая на ледяных кочках, вездеход прокатился вдоль вмерзших в лед
речных трамвайчиков, плавучего бара "Скиф" и древнего колесного парохода
"Дмитрий Донской". Дальше начиналась полоса чистой воды, в конце которой
пришвартовался мощный буксир с тупым, чуть курносым, как у ледокола,
форштевнем. В круглых иллюминаторах горел свет.
Максу все стало ясно, но водитель не должен был догадаться, что именно
его интересовало. Поэтому они проехали в сплошной темноте еще несколько
кварталов до мрачных остовов парамоновских складов, которые ночью выглядели
особенно зловеще. Очкарик стал нервничать. Внешне это никак не проявлялось,
но Карданов безошибочно распознал биоволны страха.
-- Черт, ничего не узнаю, -- пробормотал он себе под нос и уже в полный
голос сказал:
-- Давай, друг, к "Якорю"! Надо пожрать да расслабиться... Потом,
может, вспомню, где она живет...
Только когда "Нива" вернулась к ярко освещенному речному вокзалу,
водитель пришел в свое обычное состояние.
-- Коли трезвый впустую ездил, представляю, что ты по пьяни отыщешь...
-- брюзгливо буркнул он, принимая деньги. -- Здесь, если хочешь знать,
вообще нет жилых домов!
-- Нет и не надо! Другую найду...
Дождавшись, пока "Нива" уехала, Лапин зашел в вестибюль вокзала и купил
литровую бутылку водки и палку запаянного в полиэтилен сервелата. Потом
двинулся к буксиру. Сходни были убраны, и он долго бросал ледышками в
иллюминаторы, но они почему-то все время стукались о борт. Наконец
заскрежетало железо, откинулась квадратная крышка люка и на палубу вылез
мелковатый матросик в ватнике и морской фуражке с "крабом".
Лапин быстро вытянул вперед руку с зажатой бутылкой.
-- Чего надо? -- агрессивный было тон мигом сменился добродушными
нотками.
-- Погреться пустишь? -- простецки попросился Макс. -- Бабу ждал,
замерз как собака...
Обстоятельства были предельно понятными и вызывающими сочувствие.
-- Заходи... Сейчас сходни сброшу...
Бывают дни, которые до предела изматывают нервы, иссушают душу,
высасывают все жизненные силы. Тогда хочется пораньше прийти домой,
отогреться, поесть, выпить хорошо очищенной водки, принять горячую ванну и
завалиться спать, предоставляя организму восстанавливать сожженные нервные
клетки и нарушенный биоэнергетический баланс. Но такие дни имеют тенденцию
растягиваться до суток, недель, иногда месяцев, будто кто-то там, наверху,
-- не в высоких начальственных кабинетах, а еще выше, там, где по
господствовавшим до недавнего времени атеистическим представлениям не
существует ничего, кроме угольной черноты и смертельного холода, будто
кто-то могущественный и всевластный, управляющий всем ходом бренной земной
жизни, нарочно не дает операм расслабиться и восстановиться, карая их за
многочисленные грехи, совершаемые повседневно -- по умыслу и расчету либо
вынужденно, в угоду малоправедной Системе, которой они взялись служить, не
щадя живота своего. С животами, правда, дело обходится более-менее
благополучно: если не поймаешь пулю или нож, отделаешься обязательным
гастритом или язвой, позволяющими все же кое-как существовать на этом свете.
А вот с сердцами действительно выходит скверный расклад: чем дольше стаж на
оперативной работе, тем выше процент смертей от инфарктов и тем ниже
возраст, в котором они случаются.
Вымотанные суматошным днем и неудачной засадой, опера Центрального ЮВД
собирались расходиться, когда Савушкин вызвал к себе Рожкова, а тот,
понимая, что это значит, притормозил остальных. Бросив в рот две таблетки
мятной жвачки, чтобы забить запах распитой с Макаровым бутылки "Финляндии" и
копченой колбасы, которой они эту бутылку закусывали, начальник УРа
направился в другой конец длинного коридора, к кабинету, где бывал по десять
раз на дню, получая очередные задания, обязательные "втыки" и нечастые
благодарности.
-- Знаешь, где Рубен и Сурен? -- спросил подполковник, как только
Рожков показался на пороге. -- В чебуречной, внутри, под замком. Там еще
двое, все застрелены.
-- Откуда информация? -- вскинулся майор.
-- Фээсбэшный агент позвонил на ноль-два. Сказал -- трупы будут
забирать, надо сажать засаду.
-- Проверяли? -- лихорадочно соображая, спросил Рожков. Заниматься
новым делом не было ни малейшего желания, и лучше всего, если бы сообщение
оказалось "туфтой". Но раз звонил человек "соседей"...
-- Нет, -- качнул тяжелой головой Савушкин. Он тоже выпил с Симаковым
по стакану "Кремлевской". Каждая должность определяет свой круг
собутыльников, марка потребляемого продукта негласными правилами не
регламентируется и определяется методом, который в социологии именуется
"случайной выборкой".
-- Но скорей всего так и есть. Надо проверить и поставить засаду. Кого
думаешь послать?
Последняя фраза свидетельствовала о том, что сам подполковник не
собирается участвовать в мероприятии. Рожков воспринял это как должное.
Когда человеку под пятьдесят, в конце такого дня он уже не способен к
активным действиям. Да и не дело замнача райотдела лично лазать по чердакам
и подвалам, его задача организовать работу и обеспечить достижение
поставленной цели.
-- Я сам пойду. С Макаровым и... Петровым. Пусть привыкает.
-- Смотри... -- неопределенно протянул Савушкин.
-- Автоматы возьмем, но все равно надо прикрытие. Отделение СОБРа. Или
ОМОН.
-- Организуем! -- кивнул Савушкин. -- Давайте быстро выставляйтесь.
Входить надо через угольный сарай во дворе, он открыт. Аккуратно, по
одному...
Речь шла об общеизвестных вещах, но начальник УРа терпеливо слушал --
подполковнику надо дать подробный инструктаж, чтобы выговориться и отвести
душу.
Через пятнадцать минут Рожков, чуть пошатываясь, забрел во двор
чебуречной. Запах мятной жвачки выветрился, а водочный дух остался, поэтому
любой встречный не усомнился бы в обыденности происходящего: крепко
"врезавший" мужик ищет, где "отлить". Но в темном дворе никого не было,
Рожков растворился во мраке, тихо скрипнули петли сарая. Выдержав интервал,
тем же путем прошел Макаров, потом отчаянно волнующийся рыжий Петруша. Никто
ничего не увидел, засада была поставлена чисто.
-- Вы думаете, что меня очень просто сожрать?! Вот вам хрен!
Подавитесь! Мы не в Азербайджане, мы в Тиходонске! И все связи Эльхана
замкнуты на меня!
Кондратьев рычал, как разъяренный медведь, и все присутствующие
отводили глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. И Гуссейн Гуссейнов, и
Али Керимов, и Эльяс Кулиев, и Мирза Ибрагимов, и еще трое самых влиятельных
в сообществе лиц. Совещание проходило в доме Тахирова, в том же гостевом
зале, где за утренним чаем они строили планы на сегодняшний день. И эти
планы не предусматривали организации похорон, борьбы за власть, сохранения
единства и могущества Организации.
Маленькая юркая женщина с ярко выраженной южной внешностью заглянула в
зал, но тут же испуганно захлопнула дверь. И она, и вся остальная обслуга, и
даже Аня-Анджела пребывали в состоянии тревожной неопределенности. Все они,
включая молодую супругу, не были самостоятельными фигурами, а только
приложениями к Эльхану Тахирову, обеспечивающими различные стороны его
жизнедеятельности. Со смертью вожака их судьбы повисли в воздухе. И особняк,
и богатая обстановка, и автомобили, и сигнализация, и охрана -- все это
принадлежало не Анджеле, а группировке, ибо оплачивалось из общей кассы.
Группировка могла отдать имущество вдове, а могла решить и по-другому.
Многое зависело от нового лидера: если он захочет, то просто вселится в дом,
прибрав к рукам то, что здесь находится, включая и номинальную хозяйку.
Поэтому Анджела тихонько сидела в спальне у телевизора, домоправительница,
дворник, уборщицы, подавальщица, повар, водители тоже забились по углам,
ожидая решения своей участи. Но все знали -- этот вопрос будет вторым на
повестке дня. Первоочередным является вопрос о мести.
С него и начался тяжелый вечерний разговор. Кондрат попытался, как
всегда, задавать тон, но что-то ощутимо изменилось, будто в сорокатонном
"БелАЗе" отказал гидроусилитель руля, и то, чего удавалось добиться легким
движением кисти, стало требовать титанических усилий -- до хруста
позвоночника и треска спинных мышц.
Обычно атмосфера "столов" была доброжелательной и непринужденной. Если
Тахир отсутствовал, руководил Кондрат, его внимательно слушали, кивали
головами, соглашались с предложениями или осторожно высказывали другое
мнение, бурно возмущались действиями недоброжелателей или противников.
Сейчас в зале висела настороженная, чтобы не сказать враждебная, тишина.
Предложение отложить месть на месяц-другой, дабы отвести от себя подозрения,
явно не понравилось.
-- Когда все ждут нашего ответа, а мы молчим -- это расценивается как
слабость, -- гулко сказал полный, с красным от избыточного давления лицом
Эльяс. -- Чего бояться подозрений? Сейчас все друг друга подозревают. Мы на
них думаем, они на нас пусть думают. Побеждает не тот, кто больше думает, а
тот, кто сильнее.
-- Думать тоже надо, -- возразил Кондратьев. -- Они сейчас настороже,
всех своих вояк подняли по тревоге! До Юмашева и остальных никак не
доберешься!
Это был серьезный аргумент. Боевые группы "Тихпромбанка" состояли из
отставных десантников, афганцев, спецназовцев. Очень серьезный народ. В
другое время такой довод стал бы решающим. Но не сейчас. Когда он говорил от
имени Тахира -- было одно дело, когда от своего имени -- другое. Тахир
являлся гидроусилителем его распоряжений. Теперь приходилось колоссальным
напряжением воли и сил удерживать руководство группировкой. Но руль то и
дело заклинивало и выбивало из рук.
-- Очень просто доберемся! -- резко сказал Гуссейнов. Нижняя губа у
него была разбита и заметно распухла. -- Стрельнем ночью из "мухи" три раза
-- всю квартиру разнесем, ничего от него не останется!
-- По многоэтажному дому в центре города из "мухи"? Ты с ума сошел?!
Вся передняя стена рухнет, сколько людей погибнет!
Гуссейн зло усмехнулся и поморщился от боли.
-- Их ты жалеешь, нас -- нет! Эльхана тебе не жалко, хотя сколько ты с
ним хлеб-соль ел! А Юмашева жалко. Почему, интересно?
-- Да, интересно! -- поддержал соплеменника Эльяс. И Мирза Ибрагимов
закивал узкой, как дыня, головой. И остальные зашевелились, словно одобряя
своим движением заданный вопрос. Они все были своими, а он -- чужим.
Тут Кондрат и взорвался.
-- Я знаю, вы давно хотите меня убрать, давно за глаза зовете чужаком!
Думаете, пришел момент! Вот вам хрен! Подавитесь! Мы не в Азербайджане, мы в
Тиходонске! И все связи Эльхана замкнуты на меня! Вы вообще ничего не знаете
о сложных делах! -- Кондратьев распалялся все больше и больше. -- Что у нас
с речным портом? Кто убрал Баржу?
-- Это весь город знает, -- сказал Гуссейнов, попрежнему глядя в
сторону. -- С армянами не поделились.
-- Вот и все, что ты знаешь? -- страшно улыбнулся Кондрат. Получилась
не улыбка, а звериный оскал. -- Тогда слушайте все! -- Он обвел
присутствующих взглядом, призывая в свидетели. -- Гуссейн всегда был против
меня, он думает, что самый умный. Если он такой умный, он должен знать, что
делали мы с Эльханом в интересах Организации. А он пересказывает городские
слухи. Те слухи, которые я сам запустил. Больше он ничего не знает. Поэтому
сегодня я возьму его с собой и кое-что покажу. И хочу, чтобы поехал кто-то
еще и увидел -- кто умный, а кто дурак.
-- Куда ехать хочешь? -- спросил Тагиров. Он был лояльно настроен к
Кондратьеву и недолюбливал Гуссейна, а потому лучше других подходил на роль
арбитра.
-- Тут близко, Анлар. В центре. Поехали. Никто не возражает?
Возражений не последовало. Хотя и с треском мышц, но ему удавалось
рулить. Его слушались. Это ничего не значило. Восточный менталитет... Будут
кивать, улыбаться, а сзади набросят удавку и задушат к чертовой матери с
такой же улыбкой. Только если почувствуют силу, прижмут хвосты...
Внезапно в голову пришла удачная мысль. Четыре трупа -- очень хорошая
демонстрация силы. Чем больше людей их увидят, тем больше будет впечатление.
-- А еще лучше, давайте все поедем! -- предложил он. -- И каждому
станет ясно, что к чему!
-- Поедем! -- охотно вызвался Кулиев. Остальные наклонили головы в знак
согласия.
Генералы КГБ всегда располагали возможностями большими, чем те, что
вытекали из их официальной компетенции. Переименование ведомства ничего не
изменило, а если и изменило, то только в сторону расширения границ
дозволенного, вызванного всеобщим бардаком и окончательным расшатыванием
устоев всего того, что еще сохранило устои.
Мотя Лизутин и Семка Гагулин дружили еще тогда, когда не носили штанов
с лампасами, да и лейтенантских погон не носили, а были зелеными слушателями
Высшей школы КГБ СССР и жили в одной комнате строгого военного общежития. В
те годы их дружба была самой искренней, не омраченной сравниванием жен,
квартир, служебных достижений, завистью и расчетливостью. Линия карьеры
Гагулина восходила покруче: он быстро попал в аппарат, где и проработал всю
жизнь, дослужившись до заместителя начальника управления кадров ВГУ, а потом
и до начальника кадров внешней разведки.
Отношения простоты и равенства незаметно исчезли, хотя оба старательно
делали вид, что ничего не изменилось. Но теперь Лизутин первым поздравлял
однокашника с праздниками и юбилеями, отправлял с нарочным тугих
серебристых, исходящих янтарным жиром рыбцов, плотно набитые банки с черной
икрой, корзинки шелестящих, переложенных мокрыми листьями раков. В ответ
товарищ сердечно благодарил и отдаривался сувенирами: английской шариковой
ручкой, макетиком Эйфелевой башни, настенным календарем с красавицами в
легких нарядах. Такой расклад, в общем-то, свидетельствовал, что Гагулин
тоже испытывает к Моте дружеские чувства: по аппаратным правилам подарки
идут только в одном направлении -- снизу вверх.
Визит человека со звериными ушами всерьез встревожил начальника
Тиходонского УФСБ. В особенности потому, что была непонятна его причина. Кем
должен быть неизвестный Лапин-Карданов, чтобы к его поиску был косвенно
подключен Директор Службы? Фигурантом чрезвычайно важной оперативной
разработки? Причем не просто фигурантом, а ключевой фигурой! Резидентом
закордонной агентурной сети, решившим сыграть в свою собственную игру?
Перевербованным разведчиком -- двойником"? Если так, то все получает
логическое объяснение и волноваться не о чем. Если не так...
После долгих колебаний Лизутин накрутил московский номер.
-- Здравствуйте, Семен Васильевич! -- дружески, но без малейшего намека
на фамильярность произнес он. -- Беспокою исключительно в силу крайней
необходимости.
-- Ничего, Мотя, какие проблемы, -- благодушно пророкотал Гагулин. Но
Матвей Фомич уловил в голосе настороженность -- не каждый день бывший
соученик звонит в столь поздний час.
-- Тут у меня был человек... Михаил Ильич Хоботов, еле едет
велосипедом...
Последнюю фразу он произнес с расстановкой и особыми интонациями,
которые долго вырабатывались в школе на практических занятиях по
зашифрованной речи.
-- Я понял, -- после паузы ответил генерал-лейтенант.
-- И еще... Литовский Александр Павлович из Новосибирска. Кардан очень
высокий.
Если бы их подслушивали враги, они бы ничего не поняли. Но откуда
взяться в России тем врагам? Здесь включают прослушку только свои, учившиеся
в той же школе, у тех же преподавателей. Но и они могут не врубиться. Не
сразу врубиться. Если только запишут на пленку и будут гонять много раз, как
делается при серьезных разработках... Но два генерала не сделали ничего
такого, что позволяло бы тратить деньги и ресурсы на их серьезную
разработку.
-- Погоди, повтори третьего...
-- Это второй. Двойной.
-- А-а-а-а... Думаешь, наши?
-- Похоже... Хорошо бы по всем файлам...
-- По всем?!
-- Я редко прошу...
-- Ладно, перезвони через час.
Положив трубку, Матвей Фомич вытер пот со лба. Все-таки Семка молодец.
Не зажирел, не зазнался, не выдумывал причин для отказа... Вполне мог
бросить трубку! А не бросил. И даже согласился поворошить все учеты. Это
значит: закордонье и Россия. Гласный аппарат и нелегальная сеть. Конечно,
про действующих нелегалов он не скажет. Но эти ребята не могут быть
действующими нелегалами...
Начальник управления тяжело вздохнул. Мир стал совершенно другим. И мир
спецслужб тоже. Лет семь назад Гагулин попросту послал бы его на хер с
такими вопросами. Несмотря на многолетнюю дружбу. Или сообщил бы во
внутреннюю контрразведку про гнилой интерес периферийного генерала к
совсекретным вопросам, не входящим в его компетенцию. Сейчас времена стали
проще, а люди терпимее... И все же остается немало вариантов, при которых
искренний ответ исключен. Мало ли какие закрутки бывают в разведке и
контрразведке, мало ли какие оперативные игры, при которых совершенно
неприметный человек вдруг становится чрезвычайно важной фигурой... Но в
любом случае Семен намекнет -- словом, тембром, интонацией. Или просто
скажет -- это наш человек, но дальше точка...
Чтобы скоротать время, Лизутин включил рацию на милицейской волне.
Достаточно было послушать эфир десять минут, чтобы сделать вывод:
интенсивность поисков упала. И вторая фамилия больше не упоминалась. Ай да
господин Михеев! Ай да господин Карданов! Не такие вы простые парни, как
думают все вокруг! Сейчас узнаем, из какой вы кухни...
Но, когда через час Матвей Фомич набрал номер московского кадровика, он
испытал разочарование.
-- Это не наши, -- сообщил Гагулин. -- Ни в одном файле их нет. Я даже
попросил поднять... Ну, ты знаешь что... Все впустую.
В голосе генерал-лейтенанта чувствовалось некоторое раздражение от
дурной работы, выполненной в неурочный час. И это лучше всего
свидетельствовало о том, что Семен не блефует.
Потерев начавшую пробиваться щетину на щеке, Лизутин прошелся по
кабинету, подошел к окну, подмигнул своему отражению в темном стекле.
-- Вот так, Матвей Фомич! Оказывается, это самые обычные люди, рядовые
российские граждане...
Савушкин сидел в кабинете, перед ним на столе лежала допотопная
милицейская рация, не идущая ни в какое сравнение с мощной японской штучкой
убитого киллера. Подполковник ожидал сообщения от группы Рожкова, а чтобы не
терять времени даром, проверял дела оперативной разработки, ведущиеся
Центральным РОВД. Бланки строгой отчетности с грифом "сов, секретно" в
правом верхнем углу и красной полосой наискосок были заполнены куриными
почерками инспекторов УРа и ОБЭП и изобиловали орфографическими ошибками.
Но низкий уровень общей грамотности был еще не самым большим
недостатком важнейших оперативных документов. Удручало отсутствие фантазии,
выдумки, профессионализма. Ни хитроумных комбинаций, ни изощренных,
продуманных на много ходов вперед игр, ни тщательно замаскированных ловушек.
Никаких признаков того, что испокон веку считалось мастерством сыщика.
Прямолинейные задания, бесхитростные, в тон им, отчеты агентов, многие из
которых выдуманы самими операми. Работа вроде бы и велась, но проку от нее
было немного. Впрочем, такое сейчас происходило практически во всех сферах.
-- Второй, Второй, я -- Пятый, прием, -- с хрипами и сипением ожила
рация.
-- Пятый, я -- Второй, слушаю вас, прием, -- поспешно отозвался
Савушкин.
-- Все подтвердилось, четверо, трое мужчин и женщина, как поняли,
прием.
-- Вас понял, вызываю поддержку, конец связи.
Отключившись, Савушкин по телефону соединился с СОБРом.
-- Дежурный взвод задействован по плану "Кольцо", -- сообщил
ответственный дежурный. -- В наличии одно отделение на случай ЧП. Его можно
поднять по личному указанию генерала.
Примерно то же ответили и в ОМОНе. Выругавшись, подполковник по
селектору вызвал дежурного РОВДа.
-- Сформировать резерв для поддержки группы Рожкова! -- приказал он. --
Три человека, автоматы, бронежилеты, машина с прогретым двигателем.
Готовность к выезду -- одна минута!
-- Есть, -- как и положено, ответил дежурный. Его дело выполнять
приказ. Но и дежурный, и сам Савушкин понимали: найти в десять вечера, в
период проведения специальных общегородских мероприятий трех свободных
сотрудников и машину -- дело не такое простое. На него может уйти и час, и
два, и три... К тому же милиционер, участковый или опер, стрелявшие из
автомата на полигоне раз в год, не идут ни в какое сравнение с бойцами
спецподразделений, имевшими серьезный боевой опыт.
Но подполковник сделал все, что от него зависело. И хотел сделать даже