Страница:
не знал, что их ожидает и чем кончится операция. В принципе не исключалась
возможность, что кого-нибудь убьют. Может, убьют всех троих. А могло и
ничего не произойти. Половина спешно спланированных операций попросту
проваливается. То же самое случается и с тщательно подготовленными. Заранее
в милицейской работе ничего предсказать нельзя.
Когда сзади взвыла сирена и их подрезала синежелтая машина ГАИ, все
трое громко выругались.
-- Уходим, -- утвердительно сказал Макаров.
-- Нет, еще стрелять начнут. Да и увяжутся в любом случае. Тормози,
лучше разберемся по-быстрому.
Но мудрое решение Савушкина не встретило понимания у гаишников. Как
только он вышел из машины, старший сержант направил на него пистолет.
Лейтенант взял на прицел Макарова и Рожкова.
-- Выйти всем из машины! Руки на капот! -- раздалась грозная команда.
Савушкин заметил, что коллеги действовали вполне профессионально, и раз они
обнажили оружие -- это не простая проверка.
"Машина в угоне", -- понял он. И все стало на свои места. Преступники
захватили тачку на дело, ее быстро объявили в розыск и, по мрачному юмору
судьбы, обнаружили "шестерку" тогда, когда уголовный розыск задействовал ее
в своей операции.
-- Это ошибка, ребята, -- как можно миролюбивее сказал Савушкин. -- Я
подполковник милиции, замнач Центрального райотдела.
-- А я папа римский, -- сострил сержант. -- С каких пор подполковники
катаются на угнанных машинах? Руки на капот, живо!
Любой опер города знал Савушкина, Рожкова и Макарова в лицо, в подобной
и даже более двусмысленной ситуации им не пришлось бы ничего объяснять,
доказывать, предъявлять документы, -- только подмигнуть, подать какой-то
знак или, если бы обстановка не позволяла и этого, пристально посмотреть. Их
бы поняли и всячески подыграли, максимально поспособствовав выполнению
задания. Но гаишники не знают оперативных тонкостей, да по большому счету
они их и не интересуют. И заявление Савушкина им проще пропустить мимо ушей
или изобразить недоверие. И дело не в тупости, не в неуемном служебном
рвении и вообще не в личностных качествах гаишников. Дело в Системе.
Задержание угнанной машины -- серьезный показатель служебной
деятельности. На профессиональном языке -- "палка". "Рубить палки" -- давать
показатели. Как бы ни сложилась судьба задержанных в дальнейшем, какую бы
правовую оценку ни получил сегодняшний угон (шутка, самоуправство, ложное
заявление), "палка" намертво впишется в показатели работы сержанта и
лейтенанта, а также представляемого ими подразделения в целом. В конце
квартала, полугодия и года пресеченный угон будет фигурировать как большой
успех, несмотря на то, что к этому времени он вовсе не будет считаться
угоном. Поэтому гаишники меньше всего настроены "разбираться на месте", они
не заинтересованы в том, чтобы "палку" вынули у них изо рта. И просто так их
не отпустят.
-- Я тебе удостоверение покажу, -- дернулся Савушкин, но сержант был на
страже.
-- Руки на капот, я сказал! Сейчас засажу в ногу, тогда посмотрим, что
ты покажешь!
Из машины с поднятыми руками вылезали Макаров и Рожков. Они тоже
поняли, что к чему, и не хотели нарываться на дурную пулю. Но лицо
лейтенанта дрогнуло, и Савушкин понял, что он кого-то узнал.
Это меняло дело. Одно дело, когда на сто процентов не ясно, кто перед
тобой -- угонщики или менты. Ошибки случаются с каждым, и можно думать так,
как тебе выгодно в данный момент. Но когда знаешь наверняка... Тут уж надо
быть отъявленным негодяем, чтобы прессовать своих, к тому же очень смелым
негодяем, ибо ясно, чем это все может кончиться. Лейтенант не был негодяем
или не был очень смелым. Он опустил пистолет.
-- Товарищ майор...
Пистолет сержанта тоже дрогнул и опустился. Ошибка становилась явной.
"Молодец, Рожков, по всему городу бегает, везде нос сует, каждая собака
его знает", -- подумал Савушкин, и нетерпение вновь забурлило в его крови.
-- Я же сказал -- уголовный розыск! -- рявкнул он, извлекая
удостоверение. -- Вы срываете операцию!
-- Но машина в угоне, -- для порядка проговорил лейтенант, пряча
оружие.
-- Тогда пиши рапорт, что подполковник Савушкин разъезжает на угнанной
машине, -- бросил подполковник, прыгая на свое место.
-- Вот мудаки! -- Макаров включил скорость и мягко тронулся с места. --
Вполне могли засандалить!
-- Запросто, -- согласился Рожков и задал вопрос, который мучил
Савушкина с самого начала. -- А если они нас издали распознают?
Вопрос был риторическим, и на него никто не собирался отвечать. Все
равно что спросить: "А если они стрелять начнут?" Это УР, уголовный розыск.
На то работа, на то и риск. Но Рожков и сам не ожидал ответа.
А вот Тимохин, задав аналогичный вопрос, весь превратился в слух.
-- Вы их видели?
Огромный "Форд-Фронтера" начальника СБ приближался к огромной, на
квартал, стройке. Театр возводили больше двадцати лет, но готов был только
каркас, напоминающий скелет гигантского доисторического чудовища.
Съежившийся рядом Юмашев сделал отрицательный жест.
-- К, прислал человека, он передал мне рацию и тут же уехал. А те,
когда прибыли, вышли на связь.
Тимохин отметил, что начальник, как обычно, не назвал фамилии Куракина.
И одобрил такую сдержанность, как и любое проявление конспирации. Но что-то
его беспокоило.
-- Как говорил с вами этот парень?
-- В смысле? -- Банкир потер виски. От переполняющей его тревоги
разболелась голова.
-- Как он говорил? Интонации, особые термины, повторы?
Юмашев пожал плечами.
-- Да ничего особенного...
-- Он повторял слово "прием" после каждой фразы?
Справа раскинулась обнесенная хлипким забором стройка, впереди слева
маячила свечка "Интуриста". Через пару сот метров надо сворачивать на
Индустриальную.
-- Нет... По-моему, нет.
-- По-вашему, или точно? -- Когда в Тимохине просыпался борец с
предателями, он не боялся показаться невежливым или чересчур настырным. Даже
начальнику.
-- Нет. Точно нет. Заканчивал фразу как обычно.
Тимохин свернул. Но не вправо, на Индустриальную, а влево -- на стоянку
перед гостиницей.
-- Почему...
-- Кое-что проверим! -- дерзко перебил Юмашева начальник СБ. Он тоже
был охвачен азартом. Азартом противоборства. Впереди запахло ловушкой, и
следовало проверить этот запах.
Манера вести радиопереговоры не изменяется от разговора к разговору.
Может, конечно, у рации находился другой человек... Но он тоже должен знать,
что радиообмен включает концевое слово "прием". К тому же рация всегда у
старшего. И вряд ли тот поручит ведение важного разговора с кем-то другим...
Швейцар не рискнул спрашивать гостевые карточки у столь солидных
мужчин, и они беспрепятственно поднялись на восьмой этаж.
-- Служба безопасности! -- Тимохин поднес к лицу коридорной
удостоверение, которое по полиграфическому исполнению могло дать сто очков
вперед удостоверению сотрудника центрального аппарата КГБ СССР, которое
имелось у него когда-то. Фотография здесь была наклеена вроде бы прежняя:
строгий человек в подполковничьей форме, только она была цветной, и старый
китель с трудом сходился на располневшем теле. Впрочем, этот маленький
недостаток на снимке не выделялся.
-- Нам нужно зайти в любой пустой номер, выходящий на южную сторону.
В системе "Интуриста" работает классно вышколенный персонал. Может
быть, он и допускает какие-то нарушения при работе с гостями, но на
магические три буквы -- "КГБ", "ФСК" или нынешние "ФСБ" реагирует с
максимальной серьезностью и ответственностью. Правда, между Федеральной
службой безопасности и службой безопасности "Тихпромбанка" существует
огромная разница, но простые люди ее не видят, так как больше обеспокоены
заботой о собственной безопасности. К тому же внешность, манеры и умение
четко ставить задачи остались у Тимохина неизменными со времен обеспечения
той, большой, государственной безопасности.
Через минуту они оказались в обычном одноместном номере. Ничего
особенного: простоватые обои на стенах, неновая мебель из светлого дерева,
раздолбанный телефонный аппарат. Но им нужно было окно, а окно тут имелось
замечательное: почти во всю стену. Раскинувшаяся внизу стройка была видна
как на ладони. Предусмотрительный Тимохин извлек из внутреннего кармана
четырехкратную подзорную трубу, раздвинул ее и приник к окуляру.
-- Вот так! -- удовлетворенно сказал он сам себе.
-- Что там?
-- Сейчас, сейчас...
Он не торопясь осмотрел огороженную территорию и передал трубу Юмашеву.
-- Слева у театра. И сзади. Видите? Я думаю, что это еще не все...
Юмашев и сам рассмотрел вооруженных людей, прячущихся за
железобетонными плитами. Ноги ослабли, и он опустился на застеленную чистым
бельем кровать. Жалобно скрипнули пружины.
-- Значит, я разговаривал с милиционером...
Начальник СБ никак не прокомментировал столь очевидный факт.
-- Выходит, они задержаны? Или убиты?
-- Могли еще потерять рацию. Но это маловероятно. Крайне маловероятно.
-- Не представляю, кто их мог остановить! Просто не представляю...
Тимохин молчал. Что тут представлять. Всякое бывает. Факт налицо,
подробности выяснятся чуть позже. Надо избавиться от основной улики.
-- Куда деть рацию? -- спросил Юмашев. Их мысли работали в одном
направлении. Что значит свои...
-- В воду. И все концы туда же.
Уже в машине Юмашев сдавленно произнес:
-- Если бы мы к ним пришли -- все!
Это точно. Ни положение, ни связи в такой ситуации не сыграют роли. С
одной стороны -- куча трупов, с другой -- прямые улики. Конечно, если трупы
действительно имеются в наличии...
-- Значит, он жив? -- будто читая мысли, спросил Юмашев.
-- Не факт, -- подумав, сказал Тимохин. -- Если они успели туда
войти... Скорее сбой произошел при отходе. Во всяком случае, так бывает чаще
всего. А чего мы гадаем? Сейчас посмотрим!
Он направил "Форд" к "Маленькому Парижу". Вокруг стояло не меньше
полутора десятков машин. Желто-синие "Москвичи", "Жигули" и "УАЗы",
ухоженные "Волги", "Рено" и "Мерседесы" без опознавательных знаков, но с
антеннами раций на левом заднем крыле и радиотелефонов -- посередине крыши.
Здесь же две машины "скорой помощи" и два печальных серых фургона для
перевозки трупов.
-- Нет, насчет кучи покойников они не наврали, -- проговорил начальник
СБ.
-- Вижу, -- односложно ответил Юмашев. Он вспомнил старое поверье,
будто при приближении убийцы к трупу из раны появляется кровь. Тогда в
ресторанчике должны забить фонтаны... Картина предстала настолько
отчетливой, что его замутило. Останавливаться у места преступления было
нельзя, банкир глубоко вздохнул, пытаясь сдержаться, но ничего не вышло, и
на выдохе его вырвало. Он успел нагнуть голову и запачкал только себя: полы
пальто и отменно начищенные ботинки.
-- Отвези меня домой, -- попросил он, и тон получился довольно
жалобным.
-- Вначале надо избавиться от улики, Владимир Николаевич, -- мягко
ответил Тимохин. -- Извините, но придется потерпеть.
Через десять минут они оказались на набережной. Меньше суток назад они
прогуливались по заснеженному Левому берегу и смотрели сюда, на узкую
полоску свинцово-серой воды. Сейчас полоска воды не казалась узкой -- метров
десять, а то и двенадцать. Для их целей хватило бы и небольшой проруби.
Совсем близко, вздымая тупым носом волну, прошел трудяга буксир. Сквозь
запотевшие стекла рубки виднелся смутный силуэт рулевого. Облокотившись на
литую чугунную ограду, Юмашев глубоко дышал и постепенно приходил в себя.
Вокруг никого не было.
Тщательно оглядевшись, он достал рацию.
-- Пальцы?
-- Вода смоет...
Тимохин вынул рацию из подрагивающей вялой руки. И неожиданно нажал
клавишу вызова.
-- Слушаю, -- раздался тот же угрюмый голос из другого мира.
-- Грубо работаете, браток, -- с издевкой сказал Тимохин. И, не
выключая, бросил изрыгающий отборную матерщину прибор в черную, со сплошным
крошевом льда воду.
Но река не хотела принимать улику: плотная ледяная шуга удерживала
рацию на поверхности, течение медленно несло ее в сторону остановившегося
вдали буксира. Две пары глаз напряженно следили за этим движением. Но
постепенно шуга раздвинулась и рация исчезла.
-- Зачем ты это сделал? -- устало спросил Юмашев. -- Пижонство...
Они вернулись к "Форду".
-- Вас домой? -- спросил Тимохин.
-- Да нет, я уже отошел. И дел сейчас много будет. Давай в банк.
Мягко хлопнули дверцы. После чистого студеного воздуха в машине
особенно отвратительно воняло блевотиной.
Как это могло случиться? Что бросило меня к пистолету? Почему так
уверенно приклеилась к ладони ребристая рукоятка? Откуда мысль: "Лишь бы
патрон был в стволе"? Как я смог стрелять в человека? В двух людей? Я убил
двоих, причем сделал это с легкостью... Но я не способен на это... А
изощренный расчет выстрелить в ногу, в коленную чашечку... Как я рассчитал,
что иначе не успею опередить противника? Откуда узнал, что только мгновенный
болевой шок автоматчика спасет мне жизнь?
Халдеи уже позвонили. Японская полиция прибывает на место через
три-пять минут, американская через пять-семь, московская милиция добирается
пятнадцать-двадцать, местные приедут через столько же: организация ниже,
зато город меньше. Если у них хватит ума, то сразу начнут стягивать кольцо:
оцепят район и пойдут к центру, фильтруя подозрительных лиц. Я похож на
подозрительное лицо? Похож. Работал без маски и засветился полностью. Но
приметы появятся после опроса свидетелей, да и оповещать станут неуклюже и
долго, значит, на два часа я не отличаюсь от других прохожих. Это как
минимум. И вообще, что есть против меня, кроме показаний? Словесный портрет
мало что стоит, потому что он может в равной мере касаться того, который
лежит на паркетном полу с пулей в мозгах. А вот нагар на руках... Если
снимут парафиновый слепок, потом обработают в лаборатории и выявят частицы
распада пороха... Надо купить водки и вымыть руки. Но "пальцы" на
пистолете... Как я бросил его, не протерев! Хотя чего бояться? Я обезвредил
налетчиков, убивших нескольких человек. По законам любой страны я действовал
правомерно...
Что там получилось, почему возникла стрельба? Кого убили и что угрожало
лично мне? Я не расплатился за завтрак... Хотя, кажется, меня угощали. И
вкусно пахло раками. Куда идти? В гостиницу, лечь отоспаться... Я ничего не
сделал, да меня и невозможно найти... Ашот с Самвелом хорошие ребята, они
меня не выдадут. Я же им помог: ведь свидетелей всегда убивают... Я спас им
жизнь! Неужели все-таки выдадут? А что они знают? Даже имени не спросили...
Что накатило на меня? Ведь можно было спокойно сидеть в кабинке, может, и не
заметили бы... Но что-то прорвалось сквозь пленку, разделяющую мозг на два
уровня, теперь я точно знаю, что эта пленка есть и что она разделяет. Будто
безликий человек вынырнул из глубины и стал управлять моим телом... Я будто
бы на время отключился... Безликий! А на кого был похож тот, который снял
маску? Он сказал, мы вместе учились... В техникуме? Или в детдомовской
школе? Нет, там его точно не было. Да и в техникуме я его не помню... Или...
Он сидел в третьем ряду у окна! Точно! Но это не он там сидел, а я... Он
называл какую-то школу! Ко-ми-тет-ская... Что это за школа? А что за фамилии
он выкрикнул? Куракин? Анатоль? Из "Войны и мира"? Странно, я никогда не был
знатоком классики...
Как лучше уходить? Здесь прямолинейно-квадратная застройка. Классика. И
уйма проходных дворов. Вниз и влево, по проходнякам. Там что? Латинский
квартал? Нет, Лысая гора. Прекрасное место, чтобы отсидеться и все обдумать.
Но особо сидеть некогда, скоро закроют город. Нужны документы. Какая здесь
явка? Черт, в голове ни одного адреса! Придется выходить на нелегальную
сеть, хотя это и рискованно... Кто здесь резидент? Снова проклятая пустота!
Попробовать легальную резидентуру... Телефон посольства... Опять нет! Какое
посольство? В какой я стране? В каком городе?
Старушка, кормившая голубей в большом дворе, окруженном
разваливающимися гнидниками коммунальных пятиэтажек с железными наружными
лестницами и едким духом длинного дощатого сортира в углу, неодобрительно
смотрела на покачивающегося человека, вошедшего в давно пустующий, с ржавыми
петлями, проем ворот. Пьяный? Непохоже. Его вроде дергало то вправо, то
влево, бросало из стороны в сторону, но это не было шаткой походкой
перебравшего алкаша. И одет прилично. Может, ищет кого?
Человек подошел ближе. У него было белое, покрытое испариной и
совершенно неподвижное лицо. Гипсовая маска. В войну она работала в
санитарном поезде и видела такие лица у тяжело контуженных, потерявших
память людей. Но у тех были пустые глаза, а глаза незнакомца переполняло
нечеловеческое напряжение и отчаяние.
-- What is this country? What is this city? -- с трудом выговорил он.
Лоб сморщился, причем только правая половина, в то время как левая
оставалась безмятежно гладкой.
В другое время она бы приняла его за сумасшедшего, но в представлении
простого советского, а ныне российского человека, сумасшедшими могут быть
только свои, а среди иностранцев таковые не водятся.
Старушка беспомощно развела руками и оглянулась по сторонам в поисках
переводчика, хотя с переводчиками во дворе было негусто. И точно, лишь
Сережка Воронов, по кличке Фонарь, выглядывал из своего подвала, но тот
способен переводить только с тюремного жаргона на нормальный язык и
наоборот, а поскольку с самого утра бухает с дружками, то сейчас, наверное,
и этого не сделает.
Человек повторил вопрос на другом, тоже незнакомом языке, потом на
третьем. Диалог проваливался.
-- Не понимаю, милок, -- виновато сказала старушка, но "иностранец"
сразу перешел на доступную речь.
-- Где я? В какой стране? В каком городе? -- теперь морщилась и щека, и
подбородок, причем только на правой стороне лица.
-- Ой-ей-ей, милок, да ты, видать, заболел? -- озабоченно протянула
она, и тот согласно кивнул.
-- В Россию ты приехал, в Россию. В город Тиходонск...
Незнакомец перестал морщиться.
-- Извините, бабушка, я не то хотел спросить. Мне к "Интуристу" нужно.
Теперь он говорил по-другому, не так как минуту назад, хотя, в чем
состоит отличие, старушка объяснить бы не сумела.
-- Так это туда. -- Она указала рукой в старой, многократно штопанной
варежке. -- Насквозь наш Диор пройдете, через пустырь, и вверх. А там
увидите.
-- Спасибо.
"Иностранец" той же дергающейся походкой направился в глубину двора.
-- Чего он хотел? -- откуда ни возьмись подскочил Фонарь. Телогрейку он
набросил прямо на тельняшку с прорехой, в которую проглядывала волосатая
татуированная грудь.
-- Тебе-то чего? Иностранец дорогу спросил. "Интурист" ищет...
-- Пьяный? -- жадно выдохнул Фонарь.
-- Нет, не пахнет... Болеет человек...
-- Значит, обкуренный! -- пояснил Сережка сам себе и поспешно воротился
в подвал. Через несколько минут он вышел уже с двумя дружками, и они хищно,
будто принюхиваясь к следам, потрусили следом за бросаемым из стороны в
сторону человеком.
-- Эй, эй, вы чего удумали? -- тревожно закричала вслед старушка, но на
нее никакого внимания никто не обратил.
Они нагнали незнакомца на пустыре. Когда-то городская архитектура
выделила "пятно" под строительство стодвадцатиквартирной девятиэтажки,
старые халупы снесли, поставили забор, начали рыть котлован, да на том все и
застопорилось. Летом здесь рос высокий густой бурьян, в котором можно было
пить вино, играть в карты, курить анашу, трахаться, колоться морфином,
проверять украденные кошельки, сводить счеты и выяснять отношения, прятать
"горячие", только с "дела" шмотки и делать еще массу вещей, требующих
уединения и безлюдья, причем местные босяки использовали эти возможности на
все сто процентов. Зимой, конечно, пустырь простаивал зря, но вполне
позволял спокойно ошмонать ненароком забредшего сюда глупого обкуренного
бобра.
-- Стой, мужик! -- приказал Фонарь. Дружки обступили будущего терпилу
сбоку и сзади.
-- Поделись деньгами, на бутылек не хватает...
-- Что? Кто вы такие? И что вам нужно?
Глаза у терпилы были мутными и бессмысленными, но не испуганными,
казалось, он просто не понимает, что происходит.
-- Щас объясню, -- Фонарь махнул рукой, Длинный схватил бобра за руки,
а Сашок поймал локтевым сгибом шею и оттянул голову, так что тот еле
удерживался на ногах. Схема была отработана хорошо. Фонарь быстро обшарил
карманы.
-- Ого! -- Когда в руках оказались две пачки пятидесятидолларовых
купюр, у Фонаря отвалилась челюсть. -- Видать, и правда иностранец!
Длинный и Сашок отпустили фраера. У них был уговор: если нашли деньги,
вещи не брать.
-- Отдайте, ребята! Я вам сейчас все объясню...
-- Никакой он не иностранец! -- догадался Длинный. -- Чего б он такие
бабки по пустырям таскал. Это наш...
Если бы они вытащили триста-четыреста тысяч рублей или сотню долларов,
все было бы нормально: "сделали ноги" и запустили куш в привычный оборот. Но
такая сумма испугала. Обычный человек не носит пачками баксы, а с необычными
лучше не связываться: найдут и вывернут прямую кишку наизнанку... Это не
менты, которые в последнее время тыкаются как слепые кутята, не добрые
адвокаты и сговорчивые судьи...
Богатый человек, избранный объектом кражи (блатной жаргон).
-- Ты кто? -- тихо спросил Фонарь, и друзья взволнованно притихли. --
На кого работаешь?
Если бы бобер назвал Битка или Лакировщика, не говоря уже о Тахире, он
бы немедленно получил деньги обратно вместе с корявыми, но искренними
извинениями. Но он ответил как самый распоследний лох, не представляющий ни
малейшей опасности.
-- Я сейчас не работаю... Временно... С завода уволился, в другое место
не взяли...
-- Ах, не работаешь! -- Голос Фонаря набрал былую крепость. -- А откуда
же у тебя такие бабки?
-- Я их нашел...
Глумливый визгливый гогот вырвался из трех глоток.
-- А теперь мы их нашли! -- Компания развернулась и неторопливо
направилась восвояси. -- Ну и жук! Нашел! Где, интересно, такие пачки
валяются?
-- Стоять! -- хлестко и страшно раздалось за спиной, смех оборвался. Но
это был все тот же лох. Фонарь никогда бы не поверил, что он может так
окрикнуть, будто борзой мент из уголовного розыска.
-- Быстро возврат, а то яйца поотрываю! -- такими словами не бросаются,
хотя они и соответствуют сложившейся ситуации. Если бы бобер держал пушку,
все стало бы на места. Но пушки у него не было...
-- Чего?! Решил повыступать?! -- угрожающе процедил Фонарь и двинулся
навстречу. Ему показалось, что терпила как-то изменился: поза, движения,
взгляд... Но пока он еще ничего не понимал.
Длинный приблизился первым, привычно обходя справа сзади, но вдруг
раздался вязкий, как в тесто, удар, и он, дернув головой, опрокинулся назад,
не издав ни звука и не подавая признаков жизни. Самого удара ни Фонарь, ни
Сашок не видели, но пример товарища -- самое впечатляющее, что есть на
свете. Оба остановились, будто наткнулись на кирпичную стену. Но лох
надвинулся на них, звук повторился, и на обледенелый снег опрокинулся Сашок.
По позам подельников Фонарь понял, что без реанимации им не обойтись.
-- Отдаю все, забирай! -- Дрожащая рука вытянулась вперед и выпустила
деньги. Терпила небрежно сунул их в карман и как ни в чем не бывало пошел
своей дорогой. Впрочем, нет, он изменил маршрут и вместо "Интуриста"
направился вниз, к набережной.
Фонарь провожал его взглядом, пока тот не пролез сквозь щель в заборе,
потом наклонился к дружкам. Ни тот, ни другой не подавали признаков жизни.
Громко икая. Фонарь, не разгибаясь, почти на четвереньках, бросился прочь от
страшного места.
Осмотр места происшествия вначале шел как обычно. Обилием трупов теперь
никого не удивишь, так же как убитым майором милиции. Просто увеличивается
объем работы. В зале работали два следователя и два судмедэксперта,
морщились в стороне затащенные с улицы понятые. На место приехал начальник
РУОПа Нырков, по прозвищу Колорадский Жук, или просто Жук. Он озабоченно
потоптался вокруг безжизненного тела Шипулина, осмотрел валяющийся "ПМ", а
потом выдал смелую версию:
-- Похоже, это он застрелил бандитов!
Симаков деликатно промолчал, но вернувшийся из неудачной засады
Савушкин не стал церемониться.
-- Есть два свидетеля, бармен и официант. Оба говорят, что стрелял
посетитель из третьей кабинки. Они могут его опознать.
Жук насупился. Одно дело -- подчиненный вступил в схватку с киллерами и
геройски погиб в бою. Совсем другое, если он неизвестно зачем якшался с
криминальными элементами и стал жертвой преступной междуусобицы.
-- Это еще надо проверить! -- напористо сказал он.
Но начальника РУОПа никто не слушал, все занимались своими делами.
-- В переносице пулевое отверстие диаметром... диаметром восемь
миллиметров, -- диктовал судмедэксперт, откладывая складную линейку с
выдвижным щупом. -- Раневой канал слепой, в затылочной части головы выходное
отверстие отсутствует, глубина канала будет определена при секционном
исследовании...
-- В переносице пулевое отверстие диаметром восемь миллиметров, --
вторил коллеге другой судмедэксперт.
-- Это от "Макарова", кожа растягивается, и диаметр раны чуть меньше
пули, -- блеснул знаниями Нырков, обращаясь к Симакову, как бы склоняя того
на свою сторону. -- А у кого тут второй "Макаров"? Только один, у
Шипулина...
-- Где ж он так стрелять навострился? -- поинтересовался начальник
РОВДа, но Жук пропустил замечание мимо ушей.
возможность, что кого-нибудь убьют. Может, убьют всех троих. А могло и
ничего не произойти. Половина спешно спланированных операций попросту
проваливается. То же самое случается и с тщательно подготовленными. Заранее
в милицейской работе ничего предсказать нельзя.
Когда сзади взвыла сирена и их подрезала синежелтая машина ГАИ, все
трое громко выругались.
-- Уходим, -- утвердительно сказал Макаров.
-- Нет, еще стрелять начнут. Да и увяжутся в любом случае. Тормози,
лучше разберемся по-быстрому.
Но мудрое решение Савушкина не встретило понимания у гаишников. Как
только он вышел из машины, старший сержант направил на него пистолет.
Лейтенант взял на прицел Макарова и Рожкова.
-- Выйти всем из машины! Руки на капот! -- раздалась грозная команда.
Савушкин заметил, что коллеги действовали вполне профессионально, и раз они
обнажили оружие -- это не простая проверка.
"Машина в угоне", -- понял он. И все стало на свои места. Преступники
захватили тачку на дело, ее быстро объявили в розыск и, по мрачному юмору
судьбы, обнаружили "шестерку" тогда, когда уголовный розыск задействовал ее
в своей операции.
-- Это ошибка, ребята, -- как можно миролюбивее сказал Савушкин. -- Я
подполковник милиции, замнач Центрального райотдела.
-- А я папа римский, -- сострил сержант. -- С каких пор подполковники
катаются на угнанных машинах? Руки на капот, живо!
Любой опер города знал Савушкина, Рожкова и Макарова в лицо, в подобной
и даже более двусмысленной ситуации им не пришлось бы ничего объяснять,
доказывать, предъявлять документы, -- только подмигнуть, подать какой-то
знак или, если бы обстановка не позволяла и этого, пристально посмотреть. Их
бы поняли и всячески подыграли, максимально поспособствовав выполнению
задания. Но гаишники не знают оперативных тонкостей, да по большому счету
они их и не интересуют. И заявление Савушкина им проще пропустить мимо ушей
или изобразить недоверие. И дело не в тупости, не в неуемном служебном
рвении и вообще не в личностных качествах гаишников. Дело в Системе.
Задержание угнанной машины -- серьезный показатель служебной
деятельности. На профессиональном языке -- "палка". "Рубить палки" -- давать
показатели. Как бы ни сложилась судьба задержанных в дальнейшем, какую бы
правовую оценку ни получил сегодняшний угон (шутка, самоуправство, ложное
заявление), "палка" намертво впишется в показатели работы сержанта и
лейтенанта, а также представляемого ими подразделения в целом. В конце
квартала, полугодия и года пресеченный угон будет фигурировать как большой
успех, несмотря на то, что к этому времени он вовсе не будет считаться
угоном. Поэтому гаишники меньше всего настроены "разбираться на месте", они
не заинтересованы в том, чтобы "палку" вынули у них изо рта. И просто так их
не отпустят.
-- Я тебе удостоверение покажу, -- дернулся Савушкин, но сержант был на
страже.
-- Руки на капот, я сказал! Сейчас засажу в ногу, тогда посмотрим, что
ты покажешь!
Из машины с поднятыми руками вылезали Макаров и Рожков. Они тоже
поняли, что к чему, и не хотели нарываться на дурную пулю. Но лицо
лейтенанта дрогнуло, и Савушкин понял, что он кого-то узнал.
Это меняло дело. Одно дело, когда на сто процентов не ясно, кто перед
тобой -- угонщики или менты. Ошибки случаются с каждым, и можно думать так,
как тебе выгодно в данный момент. Но когда знаешь наверняка... Тут уж надо
быть отъявленным негодяем, чтобы прессовать своих, к тому же очень смелым
негодяем, ибо ясно, чем это все может кончиться. Лейтенант не был негодяем
или не был очень смелым. Он опустил пистолет.
-- Товарищ майор...
Пистолет сержанта тоже дрогнул и опустился. Ошибка становилась явной.
"Молодец, Рожков, по всему городу бегает, везде нос сует, каждая собака
его знает", -- подумал Савушкин, и нетерпение вновь забурлило в его крови.
-- Я же сказал -- уголовный розыск! -- рявкнул он, извлекая
удостоверение. -- Вы срываете операцию!
-- Но машина в угоне, -- для порядка проговорил лейтенант, пряча
оружие.
-- Тогда пиши рапорт, что подполковник Савушкин разъезжает на угнанной
машине, -- бросил подполковник, прыгая на свое место.
-- Вот мудаки! -- Макаров включил скорость и мягко тронулся с места. --
Вполне могли засандалить!
-- Запросто, -- согласился Рожков и задал вопрос, который мучил
Савушкина с самого начала. -- А если они нас издали распознают?
Вопрос был риторическим, и на него никто не собирался отвечать. Все
равно что спросить: "А если они стрелять начнут?" Это УР, уголовный розыск.
На то работа, на то и риск. Но Рожков и сам не ожидал ответа.
А вот Тимохин, задав аналогичный вопрос, весь превратился в слух.
-- Вы их видели?
Огромный "Форд-Фронтера" начальника СБ приближался к огромной, на
квартал, стройке. Театр возводили больше двадцати лет, но готов был только
каркас, напоминающий скелет гигантского доисторического чудовища.
Съежившийся рядом Юмашев сделал отрицательный жест.
-- К, прислал человека, он передал мне рацию и тут же уехал. А те,
когда прибыли, вышли на связь.
Тимохин отметил, что начальник, как обычно, не назвал фамилии Куракина.
И одобрил такую сдержанность, как и любое проявление конспирации. Но что-то
его беспокоило.
-- Как говорил с вами этот парень?
-- В смысле? -- Банкир потер виски. От переполняющей его тревоги
разболелась голова.
-- Как он говорил? Интонации, особые термины, повторы?
Юмашев пожал плечами.
-- Да ничего особенного...
-- Он повторял слово "прием" после каждой фразы?
Справа раскинулась обнесенная хлипким забором стройка, впереди слева
маячила свечка "Интуриста". Через пару сот метров надо сворачивать на
Индустриальную.
-- Нет... По-моему, нет.
-- По-вашему, или точно? -- Когда в Тимохине просыпался борец с
предателями, он не боялся показаться невежливым или чересчур настырным. Даже
начальнику.
-- Нет. Точно нет. Заканчивал фразу как обычно.
Тимохин свернул. Но не вправо, на Индустриальную, а влево -- на стоянку
перед гостиницей.
-- Почему...
-- Кое-что проверим! -- дерзко перебил Юмашева начальник СБ. Он тоже
был охвачен азартом. Азартом противоборства. Впереди запахло ловушкой, и
следовало проверить этот запах.
Манера вести радиопереговоры не изменяется от разговора к разговору.
Может, конечно, у рации находился другой человек... Но он тоже должен знать,
что радиообмен включает концевое слово "прием". К тому же рация всегда у
старшего. И вряд ли тот поручит ведение важного разговора с кем-то другим...
Швейцар не рискнул спрашивать гостевые карточки у столь солидных
мужчин, и они беспрепятственно поднялись на восьмой этаж.
-- Служба безопасности! -- Тимохин поднес к лицу коридорной
удостоверение, которое по полиграфическому исполнению могло дать сто очков
вперед удостоверению сотрудника центрального аппарата КГБ СССР, которое
имелось у него когда-то. Фотография здесь была наклеена вроде бы прежняя:
строгий человек в подполковничьей форме, только она была цветной, и старый
китель с трудом сходился на располневшем теле. Впрочем, этот маленький
недостаток на снимке не выделялся.
-- Нам нужно зайти в любой пустой номер, выходящий на южную сторону.
В системе "Интуриста" работает классно вышколенный персонал. Может
быть, он и допускает какие-то нарушения при работе с гостями, но на
магические три буквы -- "КГБ", "ФСК" или нынешние "ФСБ" реагирует с
максимальной серьезностью и ответственностью. Правда, между Федеральной
службой безопасности и службой безопасности "Тихпромбанка" существует
огромная разница, но простые люди ее не видят, так как больше обеспокоены
заботой о собственной безопасности. К тому же внешность, манеры и умение
четко ставить задачи остались у Тимохина неизменными со времен обеспечения
той, большой, государственной безопасности.
Через минуту они оказались в обычном одноместном номере. Ничего
особенного: простоватые обои на стенах, неновая мебель из светлого дерева,
раздолбанный телефонный аппарат. Но им нужно было окно, а окно тут имелось
замечательное: почти во всю стену. Раскинувшаяся внизу стройка была видна
как на ладони. Предусмотрительный Тимохин извлек из внутреннего кармана
четырехкратную подзорную трубу, раздвинул ее и приник к окуляру.
-- Вот так! -- удовлетворенно сказал он сам себе.
-- Что там?
-- Сейчас, сейчас...
Он не торопясь осмотрел огороженную территорию и передал трубу Юмашеву.
-- Слева у театра. И сзади. Видите? Я думаю, что это еще не все...
Юмашев и сам рассмотрел вооруженных людей, прячущихся за
железобетонными плитами. Ноги ослабли, и он опустился на застеленную чистым
бельем кровать. Жалобно скрипнули пружины.
-- Значит, я разговаривал с милиционером...
Начальник СБ никак не прокомментировал столь очевидный факт.
-- Выходит, они задержаны? Или убиты?
-- Могли еще потерять рацию. Но это маловероятно. Крайне маловероятно.
-- Не представляю, кто их мог остановить! Просто не представляю...
Тимохин молчал. Что тут представлять. Всякое бывает. Факт налицо,
подробности выяснятся чуть позже. Надо избавиться от основной улики.
-- Куда деть рацию? -- спросил Юмашев. Их мысли работали в одном
направлении. Что значит свои...
-- В воду. И все концы туда же.
Уже в машине Юмашев сдавленно произнес:
-- Если бы мы к ним пришли -- все!
Это точно. Ни положение, ни связи в такой ситуации не сыграют роли. С
одной стороны -- куча трупов, с другой -- прямые улики. Конечно, если трупы
действительно имеются в наличии...
-- Значит, он жив? -- будто читая мысли, спросил Юмашев.
-- Не факт, -- подумав, сказал Тимохин. -- Если они успели туда
войти... Скорее сбой произошел при отходе. Во всяком случае, так бывает чаще
всего. А чего мы гадаем? Сейчас посмотрим!
Он направил "Форд" к "Маленькому Парижу". Вокруг стояло не меньше
полутора десятков машин. Желто-синие "Москвичи", "Жигули" и "УАЗы",
ухоженные "Волги", "Рено" и "Мерседесы" без опознавательных знаков, но с
антеннами раций на левом заднем крыле и радиотелефонов -- посередине крыши.
Здесь же две машины "скорой помощи" и два печальных серых фургона для
перевозки трупов.
-- Нет, насчет кучи покойников они не наврали, -- проговорил начальник
СБ.
-- Вижу, -- односложно ответил Юмашев. Он вспомнил старое поверье,
будто при приближении убийцы к трупу из раны появляется кровь. Тогда в
ресторанчике должны забить фонтаны... Картина предстала настолько
отчетливой, что его замутило. Останавливаться у места преступления было
нельзя, банкир глубоко вздохнул, пытаясь сдержаться, но ничего не вышло, и
на выдохе его вырвало. Он успел нагнуть голову и запачкал только себя: полы
пальто и отменно начищенные ботинки.
-- Отвези меня домой, -- попросил он, и тон получился довольно
жалобным.
-- Вначале надо избавиться от улики, Владимир Николаевич, -- мягко
ответил Тимохин. -- Извините, но придется потерпеть.
Через десять минут они оказались на набережной. Меньше суток назад они
прогуливались по заснеженному Левому берегу и смотрели сюда, на узкую
полоску свинцово-серой воды. Сейчас полоска воды не казалась узкой -- метров
десять, а то и двенадцать. Для их целей хватило бы и небольшой проруби.
Совсем близко, вздымая тупым носом волну, прошел трудяга буксир. Сквозь
запотевшие стекла рубки виднелся смутный силуэт рулевого. Облокотившись на
литую чугунную ограду, Юмашев глубоко дышал и постепенно приходил в себя.
Вокруг никого не было.
Тщательно оглядевшись, он достал рацию.
-- Пальцы?
-- Вода смоет...
Тимохин вынул рацию из подрагивающей вялой руки. И неожиданно нажал
клавишу вызова.
-- Слушаю, -- раздался тот же угрюмый голос из другого мира.
-- Грубо работаете, браток, -- с издевкой сказал Тимохин. И, не
выключая, бросил изрыгающий отборную матерщину прибор в черную, со сплошным
крошевом льда воду.
Но река не хотела принимать улику: плотная ледяная шуга удерживала
рацию на поверхности, течение медленно несло ее в сторону остановившегося
вдали буксира. Две пары глаз напряженно следили за этим движением. Но
постепенно шуга раздвинулась и рация исчезла.
-- Зачем ты это сделал? -- устало спросил Юмашев. -- Пижонство...
Они вернулись к "Форду".
-- Вас домой? -- спросил Тимохин.
-- Да нет, я уже отошел. И дел сейчас много будет. Давай в банк.
Мягко хлопнули дверцы. После чистого студеного воздуха в машине
особенно отвратительно воняло блевотиной.
Как это могло случиться? Что бросило меня к пистолету? Почему так
уверенно приклеилась к ладони ребристая рукоятка? Откуда мысль: "Лишь бы
патрон был в стволе"? Как я смог стрелять в человека? В двух людей? Я убил
двоих, причем сделал это с легкостью... Но я не способен на это... А
изощренный расчет выстрелить в ногу, в коленную чашечку... Как я рассчитал,
что иначе не успею опередить противника? Откуда узнал, что только мгновенный
болевой шок автоматчика спасет мне жизнь?
Халдеи уже позвонили. Японская полиция прибывает на место через
три-пять минут, американская через пять-семь, московская милиция добирается
пятнадцать-двадцать, местные приедут через столько же: организация ниже,
зато город меньше. Если у них хватит ума, то сразу начнут стягивать кольцо:
оцепят район и пойдут к центру, фильтруя подозрительных лиц. Я похож на
подозрительное лицо? Похож. Работал без маски и засветился полностью. Но
приметы появятся после опроса свидетелей, да и оповещать станут неуклюже и
долго, значит, на два часа я не отличаюсь от других прохожих. Это как
минимум. И вообще, что есть против меня, кроме показаний? Словесный портрет
мало что стоит, потому что он может в равной мере касаться того, который
лежит на паркетном полу с пулей в мозгах. А вот нагар на руках... Если
снимут парафиновый слепок, потом обработают в лаборатории и выявят частицы
распада пороха... Надо купить водки и вымыть руки. Но "пальцы" на
пистолете... Как я бросил его, не протерев! Хотя чего бояться? Я обезвредил
налетчиков, убивших нескольких человек. По законам любой страны я действовал
правомерно...
Что там получилось, почему возникла стрельба? Кого убили и что угрожало
лично мне? Я не расплатился за завтрак... Хотя, кажется, меня угощали. И
вкусно пахло раками. Куда идти? В гостиницу, лечь отоспаться... Я ничего не
сделал, да меня и невозможно найти... Ашот с Самвелом хорошие ребята, они
меня не выдадут. Я же им помог: ведь свидетелей всегда убивают... Я спас им
жизнь! Неужели все-таки выдадут? А что они знают? Даже имени не спросили...
Что накатило на меня? Ведь можно было спокойно сидеть в кабинке, может, и не
заметили бы... Но что-то прорвалось сквозь пленку, разделяющую мозг на два
уровня, теперь я точно знаю, что эта пленка есть и что она разделяет. Будто
безликий человек вынырнул из глубины и стал управлять моим телом... Я будто
бы на время отключился... Безликий! А на кого был похож тот, который снял
маску? Он сказал, мы вместе учились... В техникуме? Или в детдомовской
школе? Нет, там его точно не было. Да и в техникуме я его не помню... Или...
Он сидел в третьем ряду у окна! Точно! Но это не он там сидел, а я... Он
называл какую-то школу! Ко-ми-тет-ская... Что это за школа? А что за фамилии
он выкрикнул? Куракин? Анатоль? Из "Войны и мира"? Странно, я никогда не был
знатоком классики...
Как лучше уходить? Здесь прямолинейно-квадратная застройка. Классика. И
уйма проходных дворов. Вниз и влево, по проходнякам. Там что? Латинский
квартал? Нет, Лысая гора. Прекрасное место, чтобы отсидеться и все обдумать.
Но особо сидеть некогда, скоро закроют город. Нужны документы. Какая здесь
явка? Черт, в голове ни одного адреса! Придется выходить на нелегальную
сеть, хотя это и рискованно... Кто здесь резидент? Снова проклятая пустота!
Попробовать легальную резидентуру... Телефон посольства... Опять нет! Какое
посольство? В какой я стране? В каком городе?
Старушка, кормившая голубей в большом дворе, окруженном
разваливающимися гнидниками коммунальных пятиэтажек с железными наружными
лестницами и едким духом длинного дощатого сортира в углу, неодобрительно
смотрела на покачивающегося человека, вошедшего в давно пустующий, с ржавыми
петлями, проем ворот. Пьяный? Непохоже. Его вроде дергало то вправо, то
влево, бросало из стороны в сторону, но это не было шаткой походкой
перебравшего алкаша. И одет прилично. Может, ищет кого?
Человек подошел ближе. У него было белое, покрытое испариной и
совершенно неподвижное лицо. Гипсовая маска. В войну она работала в
санитарном поезде и видела такие лица у тяжело контуженных, потерявших
память людей. Но у тех были пустые глаза, а глаза незнакомца переполняло
нечеловеческое напряжение и отчаяние.
-- What is this country? What is this city? -- с трудом выговорил он.
Лоб сморщился, причем только правая половина, в то время как левая
оставалась безмятежно гладкой.
В другое время она бы приняла его за сумасшедшего, но в представлении
простого советского, а ныне российского человека, сумасшедшими могут быть
только свои, а среди иностранцев таковые не водятся.
Старушка беспомощно развела руками и оглянулась по сторонам в поисках
переводчика, хотя с переводчиками во дворе было негусто. И точно, лишь
Сережка Воронов, по кличке Фонарь, выглядывал из своего подвала, но тот
способен переводить только с тюремного жаргона на нормальный язык и
наоборот, а поскольку с самого утра бухает с дружками, то сейчас, наверное,
и этого не сделает.
Человек повторил вопрос на другом, тоже незнакомом языке, потом на
третьем. Диалог проваливался.
-- Не понимаю, милок, -- виновато сказала старушка, но "иностранец"
сразу перешел на доступную речь.
-- Где я? В какой стране? В каком городе? -- теперь морщилась и щека, и
подбородок, причем только на правой стороне лица.
-- Ой-ей-ей, милок, да ты, видать, заболел? -- озабоченно протянула
она, и тот согласно кивнул.
-- В Россию ты приехал, в Россию. В город Тиходонск...
Незнакомец перестал морщиться.
-- Извините, бабушка, я не то хотел спросить. Мне к "Интуристу" нужно.
Теперь он говорил по-другому, не так как минуту назад, хотя, в чем
состоит отличие, старушка объяснить бы не сумела.
-- Так это туда. -- Она указала рукой в старой, многократно штопанной
варежке. -- Насквозь наш Диор пройдете, через пустырь, и вверх. А там
увидите.
-- Спасибо.
"Иностранец" той же дергающейся походкой направился в глубину двора.
-- Чего он хотел? -- откуда ни возьмись подскочил Фонарь. Телогрейку он
набросил прямо на тельняшку с прорехой, в которую проглядывала волосатая
татуированная грудь.
-- Тебе-то чего? Иностранец дорогу спросил. "Интурист" ищет...
-- Пьяный? -- жадно выдохнул Фонарь.
-- Нет, не пахнет... Болеет человек...
-- Значит, обкуренный! -- пояснил Сережка сам себе и поспешно воротился
в подвал. Через несколько минут он вышел уже с двумя дружками, и они хищно,
будто принюхиваясь к следам, потрусили следом за бросаемым из стороны в
сторону человеком.
-- Эй, эй, вы чего удумали? -- тревожно закричала вслед старушка, но на
нее никакого внимания никто не обратил.
Они нагнали незнакомца на пустыре. Когда-то городская архитектура
выделила "пятно" под строительство стодвадцатиквартирной девятиэтажки,
старые халупы снесли, поставили забор, начали рыть котлован, да на том все и
застопорилось. Летом здесь рос высокий густой бурьян, в котором можно было
пить вино, играть в карты, курить анашу, трахаться, колоться морфином,
проверять украденные кошельки, сводить счеты и выяснять отношения, прятать
"горячие", только с "дела" шмотки и делать еще массу вещей, требующих
уединения и безлюдья, причем местные босяки использовали эти возможности на
все сто процентов. Зимой, конечно, пустырь простаивал зря, но вполне
позволял спокойно ошмонать ненароком забредшего сюда глупого обкуренного
бобра.
-- Стой, мужик! -- приказал Фонарь. Дружки обступили будущего терпилу
сбоку и сзади.
-- Поделись деньгами, на бутылек не хватает...
-- Что? Кто вы такие? И что вам нужно?
Глаза у терпилы были мутными и бессмысленными, но не испуганными,
казалось, он просто не понимает, что происходит.
-- Щас объясню, -- Фонарь махнул рукой, Длинный схватил бобра за руки,
а Сашок поймал локтевым сгибом шею и оттянул голову, так что тот еле
удерживался на ногах. Схема была отработана хорошо. Фонарь быстро обшарил
карманы.
-- Ого! -- Когда в руках оказались две пачки пятидесятидолларовых
купюр, у Фонаря отвалилась челюсть. -- Видать, и правда иностранец!
Длинный и Сашок отпустили фраера. У них был уговор: если нашли деньги,
вещи не брать.
-- Отдайте, ребята! Я вам сейчас все объясню...
-- Никакой он не иностранец! -- догадался Длинный. -- Чего б он такие
бабки по пустырям таскал. Это наш...
Если бы они вытащили триста-четыреста тысяч рублей или сотню долларов,
все было бы нормально: "сделали ноги" и запустили куш в привычный оборот. Но
такая сумма испугала. Обычный человек не носит пачками баксы, а с необычными
лучше не связываться: найдут и вывернут прямую кишку наизнанку... Это не
менты, которые в последнее время тыкаются как слепые кутята, не добрые
адвокаты и сговорчивые судьи...
Богатый человек, избранный объектом кражи (блатной жаргон).
-- Ты кто? -- тихо спросил Фонарь, и друзья взволнованно притихли. --
На кого работаешь?
Если бы бобер назвал Битка или Лакировщика, не говоря уже о Тахире, он
бы немедленно получил деньги обратно вместе с корявыми, но искренними
извинениями. Но он ответил как самый распоследний лох, не представляющий ни
малейшей опасности.
-- Я сейчас не работаю... Временно... С завода уволился, в другое место
не взяли...
-- Ах, не работаешь! -- Голос Фонаря набрал былую крепость. -- А откуда
же у тебя такие бабки?
-- Я их нашел...
Глумливый визгливый гогот вырвался из трех глоток.
-- А теперь мы их нашли! -- Компания развернулась и неторопливо
направилась восвояси. -- Ну и жук! Нашел! Где, интересно, такие пачки
валяются?
-- Стоять! -- хлестко и страшно раздалось за спиной, смех оборвался. Но
это был все тот же лох. Фонарь никогда бы не поверил, что он может так
окрикнуть, будто борзой мент из уголовного розыска.
-- Быстро возврат, а то яйца поотрываю! -- такими словами не бросаются,
хотя они и соответствуют сложившейся ситуации. Если бы бобер держал пушку,
все стало бы на места. Но пушки у него не было...
-- Чего?! Решил повыступать?! -- угрожающе процедил Фонарь и двинулся
навстречу. Ему показалось, что терпила как-то изменился: поза, движения,
взгляд... Но пока он еще ничего не понимал.
Длинный приблизился первым, привычно обходя справа сзади, но вдруг
раздался вязкий, как в тесто, удар, и он, дернув головой, опрокинулся назад,
не издав ни звука и не подавая признаков жизни. Самого удара ни Фонарь, ни
Сашок не видели, но пример товарища -- самое впечатляющее, что есть на
свете. Оба остановились, будто наткнулись на кирпичную стену. Но лох
надвинулся на них, звук повторился, и на обледенелый снег опрокинулся Сашок.
По позам подельников Фонарь понял, что без реанимации им не обойтись.
-- Отдаю все, забирай! -- Дрожащая рука вытянулась вперед и выпустила
деньги. Терпила небрежно сунул их в карман и как ни в чем не бывало пошел
своей дорогой. Впрочем, нет, он изменил маршрут и вместо "Интуриста"
направился вниз, к набережной.
Фонарь провожал его взглядом, пока тот не пролез сквозь щель в заборе,
потом наклонился к дружкам. Ни тот, ни другой не подавали признаков жизни.
Громко икая. Фонарь, не разгибаясь, почти на четвереньках, бросился прочь от
страшного места.
Осмотр места происшествия вначале шел как обычно. Обилием трупов теперь
никого не удивишь, так же как убитым майором милиции. Просто увеличивается
объем работы. В зале работали два следователя и два судмедэксперта,
морщились в стороне затащенные с улицы понятые. На место приехал начальник
РУОПа Нырков, по прозвищу Колорадский Жук, или просто Жук. Он озабоченно
потоптался вокруг безжизненного тела Шипулина, осмотрел валяющийся "ПМ", а
потом выдал смелую версию:
-- Похоже, это он застрелил бандитов!
Симаков деликатно промолчал, но вернувшийся из неудачной засады
Савушкин не стал церемониться.
-- Есть два свидетеля, бармен и официант. Оба говорят, что стрелял
посетитель из третьей кабинки. Они могут его опознать.
Жук насупился. Одно дело -- подчиненный вступил в схватку с киллерами и
геройски погиб в бою. Совсем другое, если он неизвестно зачем якшался с
криминальными элементами и стал жертвой преступной междуусобицы.
-- Это еще надо проверить! -- напористо сказал он.
Но начальника РУОПа никто не слушал, все занимались своими делами.
-- В переносице пулевое отверстие диаметром... диаметром восемь
миллиметров, -- диктовал судмедэксперт, откладывая складную линейку с
выдвижным щупом. -- Раневой канал слепой, в затылочной части головы выходное
отверстие отсутствует, глубина канала будет определена при секционном
исследовании...
-- В переносице пулевое отверстие диаметром восемь миллиметров, --
вторил коллеге другой судмедэксперт.
-- Это от "Макарова", кожа растягивается, и диаметр раны чуть меньше
пули, -- блеснул знаниями Нырков, обращаясь к Симакову, как бы склоняя того
на свою сторону. -- А у кого тут второй "Макаров"? Только один, у
Шипулина...
-- Где ж он так стрелять навострился? -- поинтересовался начальник
РОВДа, но Жук пропустил замечание мимо ушей.