Страница:
– Да так, плохо спал, и вообще я сейчас уйду, так что дай мне точный адрес.
– Ах, старик, да это…
– Говори, – повторил Андрес.
– Но разве не интересней было бы тебе узнать, что такое КОНОВК или ГСАРАТЛ? ВООЗД и АЕДЖИ – это тебе ничего не говорит? [141]
– Ну, пожалуйста, старик.
– Ах, ясно, вечное пожалуйста, пожалуйста… Сперва я должен тебе объяснить, что эти фонемы соответствуют не более и не менее как Комиссии Объединенных Наций по объединению и восстановлению Кореи, Главнокомандующему союзных армий региона Атлантики, Всемирному объединению организаций защиты детства и, держись покрепче за кресло, Ассоциации Европейской джутовой индустрии.
– То есть я вижу, ты не хочешь дать мне адреса.
– Вовсе нет. Я задал тебе вопрос, ты мне ответил сайд-степом [142], так изволь слушать.
– Я ухожу, Лонштейн.
– Ах, сеньор уходит. Заявление о намерениях, но я на это – сам понимаешь.
– Трудно объяснить, – сказал я, – ох как трудно, Лонштейн, я сам этого не понимаю или понимаю что-то не то. Старая история, проспал я одно дело, а там Людмила и Буча, и какая-то усталость одолела.
– Да уж, брат, сел ты в лужу, – сказал раввинчик, – но на все твои резоны, повторяю, я. Очень легко стать в шеренгу после отбоя, детка, во всяком случае, из всех слов, которые ты сейчас произнес, правдиво звучит только Людмила, то есть опять-таки зетолдблэкмэджиколдлав, как пела illо tempore [143] Джуди Гарланд.
– Ну, конечно, только теперь есть другой, не зря же Людмила ушла с Маркосом и готова к тому, что ее там убьют.
– Да, это можно было предвидеть, у всех у вас бинарное поведение, сам Павлов уснул бы со скуки, глядя, как вы движетесь, – то в Бучу, то в секс, это возмутительно, и мне вечно приходится быть тем, кто гладит кошку против шерстки, так, по крайней мере, вы должны мне позволить чуточку развлечься, однако, когда я вам показываю гриб, вы меня осуждаете, а когда я говорю моему другу правду в глаза… ну ладно, по-честному я должен признать, что он вел себя неплохо, если учесть, что дело-то нешуточное.
Андрес ни слова не понимал из того, что раввинчик произносил с большой горячностью. Он выпил еще стопку водки, голова немного закружилась, все вокруг поплыло, окно уже было не совсем там, где Мануэль сосал бахрому, все мягко поднималось из желудка и опускалось туда же, если бы ванильный крем обладал разумом, подумал я, он бы так написал свои мемуары. Может быть, Лонштейн все же скажет мне адрес, вижу, он все еще злится и язвит, лучше выждать, посмотреть этот его пресловутый список аббревиатур, пусть он потреплется, пусть выпьет еще чуточку водки, а мне лучше закрыть глаза да слушать, в конце концов, раввинчик совершенно прав, да только Людмила в этом тошнотворном Веррьере, и надо поехать, увидеть ее, быть там, Буча, да, конечно, и Буча, потому что и Фриц Ланг, нет, несправедливо говорить мне, что только Людмила, и, однако, все ясно, вполне ясно в этот час, я слушаю рассуждения раввинчика, как ты была права, Франсина, насколько
отличается один треугольник от другого, если употребить это Старое словечко, и куда привела моя дешевая пошлая мужская аргентиннейшая теория треугольника, где вершина я, а обе они – два остальных угла, теперь, когда Людмила и Маркос вместе, будущее рисует треугольник, где двое мужчин и одна женщина, теоретически такая гипотеза возникала, но теперь, теперь. Да, теперь, Людлюд, теперь.
– Мой метод в высшей степени рационален, – говорил Лонштейн, не глядя на меня, – подлинная координация и польза этих организаций должна определяться, исходя из аббревиатур, по соображениям одной лишь семантики, в слове этом, как ты слышишь, заключена «мантика», а в ней-то вся суть, хотя этот кретин У Тан черта с два поймет ее.
– Ладно, Лонштейн, прости, что я тебе надоедаю, я, знаешь ли, на краю чего-то, сам не знаю чего, но на краю, и значит.
– Вам невдомек, что подлинный фортран состоит в комбинациях, которые предоставляет именно изобор аббревиатур, и что здесь первая задача это забыть, что они обозначают такие нелепости, как Специальный счет для ликвидации заболоченности, ты только послушай, или Туристическая ассоциация зоны Тихого океана.
– Ну, разумеется, старик.
– Например, если ты заметил, что аббревиатура этого самого Счета звучит «стол», а Ассоциации – «стул», тебе надо всего лишь соединить «стул» со «столом» и, исходя из этого, создавать фортран, как воссоздают по одной косточке, из которой в конце концов получаешь весь скелет целиком.
– Я не хотел тебя обидеть, Лонштейн, мне бы надо было сперва так много объяснить тебе, тот балкон и еще.
– Главная задача состоит в том, чтобы выловить сочетания-катализаторы, четкие указания – изобор, изобор! Признаюсь, в данный момент дело у меня несколько застопорилось, но я не отчаиваюсь и надеюсь систематизировать всемирность кретинофондов и протоплазмировать новую структультуру, которую мы немедленно представим в ЮНЕСКО, хотя бы для того, чтобы вдоволь потешиться, когда будут увольнять Расмуссена.
– В котором часу следующий выпуск новостей?
– Он все о своем. В половине первого. Ну вот, глянь сюда и скажи, разве не чувствуется, что ЭМА, АИДА, ЛИДИЯ и ЛИЛА предназначены для нового хоровода часов или для рождения Венеры и что их необходимо соединить, хотя бы все исполнительные комитеты бросились вниз головой с крыш, которые у этих организаций всегда есть. И заметь, что для этого хоровода истинного согласия и сотрудничества у них будут такие восхитительные вещи, как АРФА, ЭХО и ФИГА. Конечно, если посмотреть, чему соответствуют эти столь мелодичные буквосочетания, – огорченно пробормотал раввинчик, – то понимаешь, что дистанция тут галактическая. Далее, если вникнуть хорошенько, то, кроме Лиги старинной книги, смысл коей мне не вполне понятен, о бедняжка Лила, у всех остальных есть свои связи, че, и прежде всего денежки Валютного соглашения, приводящие в движение солнце и прочие светила, затем горючее, харч и питье, последнее оказывает вредное влияние, хотя причины пародонтопатии еще не совсем ясны. Ах, да это просто чудо, – вскричал раввинчик, вновь обретая надежду, – я вижу вершину, целый фонтан сочетаний, ну как не понять, что если начнешь возню с этими красотками Аидой, Лилой и прочими, то дело кончится гинекологией и акушерством. А там – потомство, Великое Творение движется вперед, о Яйцо! Яйцо!
– По-моему, сейчас уже время новостей. Извини, старик.
– Что мне в твоих извинениях, когда я обнаружил такой сверхъестественный факт, что УРОД обозначает не более и не менее, как Международную федерацию художественного образования, a WCC – Всемирный совет церквей! По этому пути я приду прямехонько к таким открытиям, что куда там Витгенштейну.
– Слушай, – сказал Андрес, включая радио погромче, – три правительства согласились освободить заключенных, которых назвала Буча.
– Еще бы, – сказал раввинчик, который не так-то легко сдавал позиции, – им остается теперь лишь примириться с тем, что им поднесена большущая ФИГА, и страшиться выступления на БИС. Да, да, я буду продолжать, пока не дешифрую и не декодирую все последствия, и поверь, что тогда им понадобится ТАО. Что до тебя, почему бы тебе не посидеть спокойно здесь? Ты идеальная babysitter, меня же Мануэль совершенно не признает.
– Дай адрес, Лонштейн. Не знаю, как тебя убедить, мне надо ехать, вот и все. Дай адрес, братец.
– По сути, я не должен бы этого делать, – проворчал раввинчик. – Во-первых, я его не знаю, а потом, тебя же никогда Буча не интересовала. Да, понимаю, Людмила и прочее, но ты ведь даже не знаешь, поехала ли она с Маркосом.
– О нет, знаю, – сказал Андрес, проводя ладонями по лицу, – мне для этого не надо звонить домой, она должна была поехать, победителю достается все.
– Твои аргументы меня не убеждают, ты лучше подожди, пока они вернутся, и тогда уж предавайся достоевщине, ну зачем тебе ехать в этих мерзких поездах.
– Понимаешь, – сказал я, стараясь говорить осмысленно в этом тумане, где из уст Лонштейна сыпались всякие «клинмар», «орка», «воозд» и т. п., – в общем-то, ты не так уж отличаешься от наших, ты требуешь от меня последовательности и связности, того же потребовали бы люди вроде Ролана или Гомеса, будь они здесь. Ты вдруг стал на их сторону, подавай тебе логику и убедительные аргументы, тебе плевать на то, какую ночь я пережил, на невероятную уйму глупостей, которые я совершил, чтобы выяснить «орел или решка», но обо всем этом я тебе не расскажу, я, знаешь ли, не большой охотник исповедоваться, так что смотри на меня хорошенько и решай.
Смотреть-то на него Лонштейн смотрел во все глаза.
– Хорошо бы нам прекратить пролегомены и прочую чепуху, – сказал раввинчик.
На четвереньках приполз Мануэль и уцепился за левую штанину Андреса, затем за правую и, держась за обе, весьма решительно приподнялся, произнося словечки вроде «бееп», «ифктугпи», «фига», «афиа» и «аеджи».
– Малыш кругом обделался, – сказал Андрес, – не понимаю, как можно было брать тебя в няньки.
– Сусана мне оставила в спальне кучу ваты и пеленок, кремы и тальк и прочие гадости, но, сам понимаешь, гриб, новости, кстати, заметь, какие способности к имитации у этого карапуза, он отчетливо выговаривает «афиа» и «ифктугпи», что отнюдь не легко.
– Ты опять за свое, а сам же говоришь, что надо прекратить пролегомены. Давай сделаем хоть что-нибудь полезное, не совсем же мы бестолковые, че.
Раввинчик, видимо, понял намек и последовал за Андресом, они вместе усадили Мануэля на кровать и раздели, вся нижняя часть туловища у малыша была в причудливых узорах и пахло от него отнюдь не «Шанелью». Робко и неуклюже, боясь сломать ребенку ножки, если нажмут покрепче, и полагая, что провести ватным тампоном по замаранным местам грозит ужасными последствиями, они даже не услышали сообщения о том, что последнее из южноамериканских государств, к которым обращались, согласилось отправить на самолете пятерых партизан, названных Бучей. Процедура мытья рук, а для Лонштейна еще и левой щеки и локтя заняла времени не меньше, чем переодевание Мануэля, но в конце концов все трое вернулись в гостиную, объединенные великолепным чувством братства и чистой совести. Позже мой друг отметит, что этот эпизод, отчасти копрологический и уринарный, имел немалое значение, ибо после него Лонштейн налил Андресу стопку и очень серьезно, почти торжественно спросил, какого черта он требует адрес в Веррьере, дружба дружбой, а чувство долга, пусть невыразимое, тоже не пустяк. Какого долга, сказал Андрес. Понятия не имею, сказал Лонштейн, но ведь не зря мне оставили малыша, а сами отправились устраивать катавасию, которая дорого обойдется всем нам, мать их растак.
– Ифктугпи, – сказал Мануэль, досасывая оставшуюся часть бахромы.
– Я сам тоже не вполне понимаю почему, старик. Конечно, Людмила спала с Маркосом, но за это никто, начиная с меня, не вправе ее упрекнуть. Беда в том, что непременно наступает момент, когда ты встаешь и снова одеваешься и вдруг видишь, что ты находишься всего в полсотне метров над кладбищем или в загородном доме, где похищенный Бучей сукин сын готовится развязать кампанию франкоюжноамериканских репрессий, да что тут говорить.
– Ах, значит, Людмила отправилась с ними, – сказал раввинчик, ничуть не удивляясь. – Не думай, что я упаду со стула, еще недавно самым худшим для тебя казалось то, что ты на краю, что в Людмиле проснулось нечто аргентинское. Но одно дело она, а другое ты, братец.
– Ну да, я. Конечно.
– И то, что ты явился ко мне, скрывая свою обиду дикаря из пампы, я могу понять, у всех у нас есть сердце, черт возьми, но от этого до предоставления тебе адреса – дистанция в несколько верст.
– Согласен, – сказал Андрес, залпом опорожняя стопку и столь же проворно наливая снова, – но беда в том, что ты тоже хотя еврей, но гаучо, и когда надо что-то понять, у тебя на первом месте болеадорас, а уж затем Талмуд. Эх ты, недотепа, почему не посмотришь мне в глаза, не попытаешься понять.
– Фэнудэ! – закричал Мануэль, найдя особенно засаленный участок бахромы и жадно его обсасывая.
– Ты слышишь, – с восхищением сказал раввинчик, – это же не что иное, как Специальный Фонд Объединенных Наций для Экономического Развития.
– Начхать, – сказал Андрес, – я только спрашиваю себя, почему все надрываются, готовя ему на будущее этот альбом, когда у малыша уже есть такое вельтаншауунг, что позавидуешь.
– Ладно, во всяком случае, извини за то, что ex abrupto [144] перебил тебя, – сказал Лонштейн, подавая ему сигареты, – но чего ты хочешь, у нас обычно все происходит, как в наших танго, ревность, мужская честь и прочие страсти. Моя иудейская мудрость говорит мне, что в жизни есть и другое, но, вероятно, лучше бы ты сам объяснил мне, что это за роковой Фриц Ланг и другие загадки, на которые ты намекал, что бесспорно доказывает твою принадлежность к агонизирующей олигархии.
– Все очень просто, – сказал Андрес, улыбнувшись впервые за это утро, – я хочу быть с Людмилой в радости и в горе, не знаю, что ты здесь найдешь олигархического, и в данном случае я боюсь горя, потому как радость она встретила вчера вечером, и не я стану эту ее радость оспаривать, ты же знаешь, что мы, офранцуженные аргентинцы, полностью теряем мужской дух и, по единогласному мнению нашего народа, мы педики безродные. Надеюсь, ясно?
– В общем, да, – сказал Лонштейн, – теперь, осветив мужской аспект проблемы, позволь тебе заметить, что есть и другой, не менее важный, а именно – я не очень понимаю, почему тебе вдруг захотелось впутаться в историю, которая плохо кончится, это уж точно. Да, знаю, в горе, я слышал. Но ты возьми в толк, что Буча – это не только Людмила, есть по меньшей мере несколько миллионов миллионов, участвующих в этом танце. Ну и что ты дашь взамен за требуемую информацию?
– Ничего, – сказал Андрес. – Как поет Каэтано Велосо на пластинке, которую ставил нам Эредиа, «нет у меня ничего, ведь я не из здешних». Даже не могу, как в песне, дать тебе Ирену.
– Сеньор желает многого, но ни с чем не хочет расстаться.
– Да, старик, ни с чем не хочу расстаться.
– Даже с самой малостью, например с утонченным писателем, с японским поэтом, которого знает он один?
– Да, даже с ними.
– С Ксенакисом, со своей экспериментальной музыкой, своим free jazz, своей Джонни Митчелл, своими репродукциями абстрактной живописи?
– Да, братец. Ни с чем. Все это унесу с собой, где бы я ни был.
– Каждому свое, – сказал Лонштейн. – Тебя ничем не прошибешь.
– Вот именно, – сказал Андрес, – потому что ничего такого особенного со мной не произошло, ты вот говорил о том, что в Людмиле проснулось нечто аргентинское, и, вероятно, ты прав, и Людмила теперь совсем не та женщина, которую я знал, но со мной произошло лишь то, что мной овладело что-то вроде подозрения, почти желания, чтобы со мной что-то произошло, старик, и, чтобы ты меня понял, я должен бы тебе рассказать о Фрице Ланге и, когда-нибудь, о мухе, о черном пятне, понимаешь, о чем-то неосязаемом.
– Вероятно, я останусь в дураках, – сказал раввинчик, – но что муха и пятна тебя довели до ручки, это бесспорно, говорю тебе я, который каждую ночь совершает туалет нескольким особам такого же вида, извини за сравнение.
– Ба, я много часов провел, пытаясь открыть кучу дверей и, вероятно, закрыть кучу других дверей, пытаясь разглядеть, что там, в пятне и в мухе, а в итоге все остается более или менее прежним, кроме того, что где-то в Маре, возможно, плачет девушка. Понимаешь, сломать все ульи, все миллионы шестигранных ячеек, накопившихся со времен Ура, Лагаша, Агридженто, Карфагена, с каждой исторической вехи, все эти шестигранные хромосомы в каждом из нас, поди попробуй, Лонштейн, самоубийство в сравнении с этим саморазрушением – ничто, ты об этом думаешь, ты как будто это чувствуешь, а главное, воображаешь, что сумеешь это пережить, ты берешься за первый шестигранник, который я, между прочим, ради удобства называю треугольником, и вот, бац, контрудар от тебя самого, этакий аутонокаут, прошибающий тебе печень ударом кулака почище, чем Джек Демпси, а еще справься у аргентинцев, которые встречались с диким быком из пампы.
– Че, малыш, – с искренним восхищением сказал раввинчик, – я и не знал за тобой этих народнических склонностей, ты, с твоим Ксенакисом, с твоей чистенькой культуркой, – диванчик да лампа слева. По сути, ты почти такой же, как мой друг и как я, если мы попробуем себя экстраполировать в истории, нам, всем троим, каюк, спроси у Чжоу Эньлая.
– Это совершенно не важно, – сказал я, теряя терпение, – дай мне адрес, и я уйду.
– Всякий фортран желателен и необходим, – сказал Лонштейн, – надеюсь, что смысл твоего пампасного треугольника шире, чем сочетание Людмила, Маркос и ты, важно бы знать, сумеем ли мы когда-нибудь овладеть фортраном. В любом случае, хорошо, что ты понял, что духовный мир аргентинцев это еще не весь мир, и, во-вторых, весь мир не принадлежит только мужчинам, ты можешь себе изобретать любые геометрические фигуры, ты воображал, что твоя схема очень удобна, а теперь ты обнаружил, что у женщин тоже есть свой треугольничек. Ладно уж, садишься в метро на станции Люксембург, я нарисую тебе на бумажке, Маркос меня убьет, это точно, если только его не убьют раньше, потому как муравьи, уж можешь себе представить, не говоря о местных сыщиках.
– Я приеду вечером, – сказал Андрес, – и буду осторожен.
– Если доедешь, – сказал Лонштейн.
Его бумажки перемешиваются точь-в-точь как сама жизнь, вот, например, вы зашли в «Базар два мира», если он еще существует, и, купив отвертки, дезодорант и гвозди разных сортов для работ в уик-энд, идете платить, и, когда дама у кассы нажимает на блестящие клавиши своего электронного аппарата и наконец выползает довольно-таки длинная бумажная лента, на ее нижнем конце отчетливо видна сумма 389,45 песо, взглянув на которую, вы становитесь похожи на черепаху, внезапно извлеченную из ее панциря, и заявляете, что этого не может быть, так как две отвертки и семь гвоздей не могут стоить такую кучу денег, что вы мне говорите. Конечно, дамы эти из принципа всегда утверждают, что сумма точна и что кассовые аппараты не врут, однако, проведя мануальное и визуальное исследование, инспектор, всегда появляющийся в таких случаях, приходит к выводу, что даже ракеты, запускаемые на Луну, подводят, а стоят они, поверьте, ого сколько долларов, после чего профессиональная честь дамы спасена, она опять разыгрывает свою пьесу, и нате вам, вылезает чек на 38,94, каковой мы без долгих слов оплачиваем среди всяких «извините, сеньор», «такое с каждым может случиться», «ну, разумеется, сеньора», «о чем тут говорить», «вот история». Точно так же мой друг теперь не сумел бы с полной точностью определить время, когда Ихинио беседовал с Гадихой да какие инструкции были даны комиссаром Пиллоденом бригаде 56-С, находящейся в Бург-ля-Рен, да как звучали ночные воспоминания Гадихи, учитывая то вполне очевидное обстоятельство, что память человеческая имеет свои пределы и никто не обязан помнить, кто такой был этот Ихинио, кроме Гадихи, которая прилипла к телефону, меж тем как горничная приносит ей в спальню ночной горшок, ибо ночные волнения дали себя знать в виде поноса, по сравнению с коим Ниагара померкла бы, вследствие чего моего друга одолевает вполне понятная усталость и он, хмуро проглядев имеющиеся материалы, раскладывает листки как придется, и «марш по местам», разбирайтесь сами. Да, но что же тогда может получиться? Поставив двоеточие, полагающееся перед вопросительным предложением, мой друг пожимает плечами и уныло взирает на результаты своей работы, кладет один листок сюда, другой туда, на одну сторону Люсьена Вернея, сообщающего Маркосу, что задача выполнена. (Радио Монте-Карло, новости в 17 ч. 30 мин., правительства принимают ультиматум, ожидается подтверждение об отправке самолетом.) На другой карточке (в отдельном абзаце) Ролан и Патрисио извещали, что звездная ночь пока не принесла ни малейшего повода для беспокойства и что ввиду этих решительно счастливых обстоятельств пришло время менадам разобраться в запасном холодильнике, дабы удвоить порции салями или ветчины в бутербродах, до сей поры вполне спартанских, и где-то в отдалении, но с явной тенденцией устремиться к месту событий, Андрес Фава выходил из вестибюля загородной станции метро и двигался по причудливым орбитам, что было не слишком осмотрительно, учитывая, что муравьи во главе с Ихинио засекли его с момента ухода от Лонштейна и что комиссар Пиллоден только что дал необходимые инструкции бригаде 56-С, которой не было никакого смысла торопиться, совсем напротив, ибо элементарное правило в этих делах гласило, что самое лучшее предоставить неприятелям самим перебить друг друга, прежде чем вмешаться во имя свободы, равенства и братства. Ах, вздохнул мой друг, окруженный неясностями, разными маршрутами и альтернативами, это, братец, несерьезно, ну кто тебе когда-нибудь в будущем поверит, если это будущее настанет, потому что в этот час ночи Бобби Фbшер двигает рокового слона, и мате у тебя горький, как полагается аргентинцу, но, конечно, вся эта остроумная метафора или метонимия (никогда не понимал разницы между ними, вот олух) была прямым результатом того, что Ихинио прилип к лонгдистансколл [145] и набухший миндалинами голос из Лос-Анджелеса (of all names) [146] одобрял сообщение Муравьища и заверял, что все О. К. благодаря Ценной Работе Управления на месте, проще говоря, сотрудникам по связи с французскими шпиками, так что действуйте смелее, buddy [147], и не поднимайте шуму сверх необходимого, ибо после истории с Бен Баркой things aint what they used to be [148], в связи с чем мой друг мог спокойно позволить себе смелое сочетание шахмат и мате без сахара, не правда ли. – Ладно, – сказал Оскар, умиравший от голода и от скуки, – вы меня целуете-лижете и прочее, однако мы тут сидим целый день, а порядочного харча нет как нет.
– Ах, старик, да это…
– Говори, – повторил Андрес.
– Но разве не интересней было бы тебе узнать, что такое КОНОВК или ГСАРАТЛ? ВООЗД и АЕДЖИ – это тебе ничего не говорит? [141]
– Ну, пожалуйста, старик.
– Ах, ясно, вечное пожалуйста, пожалуйста… Сперва я должен тебе объяснить, что эти фонемы соответствуют не более и не менее как Комиссии Объединенных Наций по объединению и восстановлению Кореи, Главнокомандующему союзных армий региона Атлантики, Всемирному объединению организаций защиты детства и, держись покрепче за кресло, Ассоциации Европейской джутовой индустрии.
– То есть я вижу, ты не хочешь дать мне адреса.
– Вовсе нет. Я задал тебе вопрос, ты мне ответил сайд-степом [142], так изволь слушать.
– Я ухожу, Лонштейн.
– Ах, сеньор уходит. Заявление о намерениях, но я на это – сам понимаешь.
– Трудно объяснить, – сказал я, – ох как трудно, Лонштейн, я сам этого не понимаю или понимаю что-то не то. Старая история, проспал я одно дело, а там Людмила и Буча, и какая-то усталость одолела.
– Да уж, брат, сел ты в лужу, – сказал раввинчик, – но на все твои резоны, повторяю, я. Очень легко стать в шеренгу после отбоя, детка, во всяком случае, из всех слов, которые ты сейчас произнес, правдиво звучит только Людмила, то есть опять-таки зетолдблэкмэджиколдлав, как пела illо tempore [143] Джуди Гарланд.
– Ну, конечно, только теперь есть другой, не зря же Людмила ушла с Маркосом и готова к тому, что ее там убьют.
– Да, это можно было предвидеть, у всех у вас бинарное поведение, сам Павлов уснул бы со скуки, глядя, как вы движетесь, – то в Бучу, то в секс, это возмутительно, и мне вечно приходится быть тем, кто гладит кошку против шерстки, так, по крайней мере, вы должны мне позволить чуточку развлечься, однако, когда я вам показываю гриб, вы меня осуждаете, а когда я говорю моему другу правду в глаза… ну ладно, по-честному я должен признать, что он вел себя неплохо, если учесть, что дело-то нешуточное.
Андрес ни слова не понимал из того, что раввинчик произносил с большой горячностью. Он выпил еще стопку водки, голова немного закружилась, все вокруг поплыло, окно уже было не совсем там, где Мануэль сосал бахрому, все мягко поднималось из желудка и опускалось туда же, если бы ванильный крем обладал разумом, подумал я, он бы так написал свои мемуары. Может быть, Лонштейн все же скажет мне адрес, вижу, он все еще злится и язвит, лучше выждать, посмотреть этот его пресловутый список аббревиатур, пусть он потреплется, пусть выпьет еще чуточку водки, а мне лучше закрыть глаза да слушать, в конце концов, раввинчик совершенно прав, да только Людмила в этом тошнотворном Веррьере, и надо поехать, увидеть ее, быть там, Буча, да, конечно, и Буча, потому что и Фриц Ланг, нет, несправедливо говорить мне, что только Людмила, и, однако, все ясно, вполне ясно в этот час, я слушаю рассуждения раввинчика, как ты была права, Франсина, насколько
АКИ – Администрация международной кооперации, Соединенные Штаты Америки АЕДЖИ – Ассоциация Европейских предприятий джутовой индустрии
АФИА – Американская ассоциация иностранных страховых компаний
АИДА – Международная ассоциация распределения продовольствия
ЛИГА – Международная геодезическая ассоциация АРФА – Ассоциация по изучению пародонтопатии АРО – Секция Азиатского региона
БЕЕП – Европейская секция народного образования БИС – Международный платежный Банк
КАК – Административный комитет координации КАТ – Комитет технической помощи
КЕКА – Европейское объединение угля и стали ЦЕФЕА – Центр фундаментального образования в Арабских государствах КИАО – Международная конференция западных африканистов
ЦЛИНМАР – Центр международных связей продавцов и ремонтников сельскохозяйственных машин
КОНОВК – Комиссия Объединенных Наций по объединению и восстановлению Кореи КОРСО – Корпорация по поощрению производства ЭХО – Европейская организация угля
ЭМА – Европейское валютное соглашение
ЭПА – Европейская служба производительности труда ЭСА – Зональная служба восточной части Южной Америки
ЭТК – Комитет по туризму в Европе
ФАМА – Фонд взаимопомощи в Африке на юге Сахары
отличается один треугольник от другого, если употребить это Старое словечко, и куда привела моя дешевая пошлая мужская аргентиннейшая теория треугольника, где вершина я, а обе они – два остальных угла, теперь, когда Людмила и Маркос вместе, будущее рисует треугольник, где двое мужчин и одна женщина, теоретически такая гипотеза возникала, но теперь, теперь. Да, теперь, Людлюд, теперь.
– Мой метод в высшей степени рационален, – говорил Лонштейн, не глядя на меня, – подлинная координация и польза этих организаций должна определяться, исходя из аббревиатур, по соображениям одной лишь семантики, в слове этом, как ты слышишь, заключена «мантика», а в ней-то вся суть, хотя этот кретин У Тан черта с два поймет ее.
– Ладно, Лонштейн, прости, что я тебе надоедаю, я, знаешь ли, на краю чего-то, сам не знаю чего, но на краю, и значит.
– Вам невдомек, что подлинный фортран состоит в комбинациях, которые предоставляет именно изобор аббревиатур, и что здесь первая задача это забыть, что они обозначают такие нелепости, как Специальный счет для ликвидации заболоченности, ты только послушай, или Туристическая ассоциация зоны Тихого океана.
– Ну, разумеется, старик.
УРОД – Международная федерация художественного образования
ФЭНУДЭ – Специальный фонд Объединенных Наций для экономического развития ФИАТА – Международная федерация ассоциаций транспортников
ФИКА – Международная федерация железнодорожников трезвенников
ФИФА – Международная федерация художественного кино ФИГА – Международная федерация гинекологов и акушеров
ИФКТУГПИ – Международная федерация профсоюзов рабочих карандашных и бумажных предприятий ИУФО – Международный союз организаций по защите семьи
ХУЛЕП – Объединенная образовательная программа ЮНЕСКО и Либерии. ЛИДИЯ – Международный союз пищевой промышленности
ЛИЛА – Международная лига старинной книги СТОЛ – Специальный счет для ликвидации заболоченности
МЕТО – Организация по соглашению на Среднем Востоке ОЦАС – Организация Центрально-американских государств
ОРКА – Европейская организация по координации исследований фтора и профилактики кариеса
СТУЛ – Туристическая ассоциация зоны Тихого океана
ПУАС – Почтовый союз Америк и Испании
TAО – Мероприятия по технической помощи
ВООЗД – Всемирное объединение организаций защиты детства
УНПОК – Комитет по соблюдению мира
УНТА – Техническая помощь Объединенных Наций
WCC – Всемирный совет церквей
– Например, если ты заметил, что аббревиатура этого самого Счета звучит «стол», а Ассоциации – «стул», тебе надо всего лишь соединить «стул» со «столом» и, исходя из этого, создавать фортран, как воссоздают по одной косточке, из которой в конце концов получаешь весь скелет целиком.
– Я не хотел тебя обидеть, Лонштейн, мне бы надо было сперва так много объяснить тебе, тот балкон и еще.
– Главная задача состоит в том, чтобы выловить сочетания-катализаторы, четкие указания – изобор, изобор! Признаюсь, в данный момент дело у меня несколько застопорилось, но я не отчаиваюсь и надеюсь систематизировать всемирность кретинофондов и протоплазмировать новую структультуру, которую мы немедленно представим в ЮНЕСКО, хотя бы для того, чтобы вдоволь потешиться, когда будут увольнять Расмуссена.
– В котором часу следующий выпуск новостей?
– Он все о своем. В половине первого. Ну вот, глянь сюда и скажи, разве не чувствуется, что ЭМА, АИДА, ЛИДИЯ и ЛИЛА предназначены для нового хоровода часов или для рождения Венеры и что их необходимо соединить, хотя бы все исполнительные комитеты бросились вниз головой с крыш, которые у этих организаций всегда есть. И заметь, что для этого хоровода истинного согласия и сотрудничества у них будут такие восхитительные вещи, как АРФА, ЭХО и ФИГА. Конечно, если посмотреть, чему соответствуют эти столь мелодичные буквосочетания, – огорченно пробормотал раввинчик, – то понимаешь, что дистанция тут галактическая. Далее, если вникнуть хорошенько, то, кроме Лиги старинной книги, смысл коей мне не вполне понятен, о бедняжка Лила, у всех остальных есть свои связи, че, и прежде всего денежки Валютного соглашения, приводящие в движение солнце и прочие светила, затем горючее, харч и питье, последнее оказывает вредное влияние, хотя причины пародонтопатии еще не совсем ясны. Ах, да это просто чудо, – вскричал раввинчик, вновь обретая надежду, – я вижу вершину, целый фонтан сочетаний, ну как не понять, что если начнешь возню с этими красотками Аидой, Лилой и прочими, то дело кончится гинекологией и акушерством. А там – потомство, Великое Творение движется вперед, о Яйцо! Яйцо!
– По-моему, сейчас уже время новостей. Извини, старик.
– Что мне в твоих извинениях, когда я обнаружил такой сверхъестественный факт, что УРОД обозначает не более и не менее, как Международную федерацию художественного образования, a WCC – Всемирный совет церквей! По этому пути я приду прямехонько к таким открытиям, что куда там Витгенштейну.
– Слушай, – сказал Андрес, включая радио погромче, – три правительства согласились освободить заключенных, которых назвала Буча.
– Еще бы, – сказал раввинчик, который не так-то легко сдавал позиции, – им остается теперь лишь примириться с тем, что им поднесена большущая ФИГА, и страшиться выступления на БИС. Да, да, я буду продолжать, пока не дешифрую и не декодирую все последствия, и поверь, что тогда им понадобится ТАО. Что до тебя, почему бы тебе не посидеть спокойно здесь? Ты идеальная babysitter, меня же Мануэль совершенно не признает.
– Дай адрес, Лонштейн. Не знаю, как тебя убедить, мне надо ехать, вот и все. Дай адрес, братец.
– По сути, я не должен бы этого делать, – проворчал раввинчик. – Во-первых, я его не знаю, а потом, тебя же никогда Буча не интересовала. Да, понимаю, Людмила и прочее, но ты ведь даже не знаешь, поехала ли она с Маркосом.
– О нет, знаю, – сказал Андрес, проводя ладонями по лицу, – мне для этого не надо звонить домой, она должна была поехать, победителю достается все.
– Твои аргументы меня не убеждают, ты лучше подожди, пока они вернутся, и тогда уж предавайся достоевщине, ну зачем тебе ехать в этих мерзких поездах.
– Понимаешь, – сказал я, стараясь говорить осмысленно в этом тумане, где из уст Лонштейна сыпались всякие «клинмар», «орка», «воозд» и т. п., – в общем-то, ты не так уж отличаешься от наших, ты требуешь от меня последовательности и связности, того же потребовали бы люди вроде Ролана или Гомеса, будь они здесь. Ты вдруг стал на их сторону, подавай тебе логику и убедительные аргументы, тебе плевать на то, какую ночь я пережил, на невероятную уйму глупостей, которые я совершил, чтобы выяснить «орел или решка», но обо всем этом я тебе не расскажу, я, знаешь ли, не большой охотник исповедоваться, так что смотри на меня хорошенько и решай.
Смотреть-то на него Лонштейн смотрел во все глаза.
– Хорошо бы нам прекратить пролегомены и прочую чепуху, – сказал раввинчик.
На четвереньках приполз Мануэль и уцепился за левую штанину Андреса, затем за правую и, держась за обе, весьма решительно приподнялся, произнося словечки вроде «бееп», «ифктугпи», «фига», «афиа» и «аеджи».
– Малыш кругом обделался, – сказал Андрес, – не понимаю, как можно было брать тебя в няньки.
– Сусана мне оставила в спальне кучу ваты и пеленок, кремы и тальк и прочие гадости, но, сам понимаешь, гриб, новости, кстати, заметь, какие способности к имитации у этого карапуза, он отчетливо выговаривает «афиа» и «ифктугпи», что отнюдь не легко.
– Ты опять за свое, а сам же говоришь, что надо прекратить пролегомены. Давай сделаем хоть что-нибудь полезное, не совсем же мы бестолковые, че.
Раввинчик, видимо, понял намек и последовал за Андресом, они вместе усадили Мануэля на кровать и раздели, вся нижняя часть туловища у малыша была в причудливых узорах и пахло от него отнюдь не «Шанелью». Робко и неуклюже, боясь сломать ребенку ножки, если нажмут покрепче, и полагая, что провести ватным тампоном по замаранным местам грозит ужасными последствиями, они даже не услышали сообщения о том, что последнее из южноамериканских государств, к которым обращались, согласилось отправить на самолете пятерых партизан, названных Бучей. Процедура мытья рук, а для Лонштейна еще и левой щеки и локтя заняла времени не меньше, чем переодевание Мануэля, но в конце концов все трое вернулись в гостиную, объединенные великолепным чувством братства и чистой совести. Позже мой друг отметит, что этот эпизод, отчасти копрологический и уринарный, имел немалое значение, ибо после него Лонштейн налил Андресу стопку и очень серьезно, почти торжественно спросил, какого черта он требует адрес в Веррьере, дружба дружбой, а чувство долга, пусть невыразимое, тоже не пустяк. Какого долга, сказал Андрес. Понятия не имею, сказал Лонштейн, но ведь не зря мне оставили малыша, а сами отправились устраивать катавасию, которая дорого обойдется всем нам, мать их растак.
– Ифктугпи, – сказал Мануэль, досасывая оставшуюся часть бахромы.
– Я сам тоже не вполне понимаю почему, старик. Конечно, Людмила спала с Маркосом, но за это никто, начиная с меня, не вправе ее упрекнуть. Беда в том, что непременно наступает момент, когда ты встаешь и снова одеваешься и вдруг видишь, что ты находишься всего в полсотне метров над кладбищем или в загородном доме, где похищенный Бучей сукин сын готовится развязать кампанию франкоюжноамериканских репрессий, да что тут говорить.
– Ах, значит, Людмила отправилась с ними, – сказал раввинчик, ничуть не удивляясь. – Не думай, что я упаду со стула, еще недавно самым худшим для тебя казалось то, что ты на краю, что в Людмиле проснулось нечто аргентинское. Но одно дело она, а другое ты, братец.
– Ну да, я. Конечно.
– И то, что ты явился ко мне, скрывая свою обиду дикаря из пампы, я могу понять, у всех у нас есть сердце, черт возьми, но от этого до предоставления тебе адреса – дистанция в несколько верст.
– Согласен, – сказал Андрес, залпом опорожняя стопку и столь же проворно наливая снова, – но беда в том, что ты тоже хотя еврей, но гаучо, и когда надо что-то понять, у тебя на первом месте болеадорас, а уж затем Талмуд. Эх ты, недотепа, почему не посмотришь мне в глаза, не попытаешься понять.
– Фэнудэ! – закричал Мануэль, найдя особенно засаленный участок бахромы и жадно его обсасывая.
– Ты слышишь, – с восхищением сказал раввинчик, – это же не что иное, как Специальный Фонд Объединенных Наций для Экономического Развития.
– Начхать, – сказал Андрес, – я только спрашиваю себя, почему все надрываются, готовя ему на будущее этот альбом, когда у малыша уже есть такое вельтаншауунг, что позавидуешь.
– Ладно, во всяком случае, извини за то, что ex abrupto [144] перебил тебя, – сказал Лонштейн, подавая ему сигареты, – но чего ты хочешь, у нас обычно все происходит, как в наших танго, ревность, мужская честь и прочие страсти. Моя иудейская мудрость говорит мне, что в жизни есть и другое, но, вероятно, лучше бы ты сам объяснил мне, что это за роковой Фриц Ланг и другие загадки, на которые ты намекал, что бесспорно доказывает твою принадлежность к агонизирующей олигархии.
– Все очень просто, – сказал Андрес, улыбнувшись впервые за это утро, – я хочу быть с Людмилой в радости и в горе, не знаю, что ты здесь найдешь олигархического, и в данном случае я боюсь горя, потому как радость она встретила вчера вечером, и не я стану эту ее радость оспаривать, ты же знаешь, что мы, офранцуженные аргентинцы, полностью теряем мужской дух и, по единогласному мнению нашего народа, мы педики безродные. Надеюсь, ясно?
– В общем, да, – сказал Лонштейн, – теперь, осветив мужской аспект проблемы, позволь тебе заметить, что есть и другой, не менее важный, а именно – я не очень понимаю, почему тебе вдруг захотелось впутаться в историю, которая плохо кончится, это уж точно. Да, знаю, в горе, я слышал. Но ты возьми в толк, что Буча – это не только Людмила, есть по меньшей мере несколько миллионов миллионов, участвующих в этом танце. Ну и что ты дашь взамен за требуемую информацию?
– Ничего, – сказал Андрес. – Как поет Каэтано Велосо на пластинке, которую ставил нам Эредиа, «нет у меня ничего, ведь я не из здешних». Даже не могу, как в песне, дать тебе Ирену.
– Сеньор желает многого, но ни с чем не хочет расстаться.
– Да, старик, ни с чем не хочу расстаться.
– Даже с самой малостью, например с утонченным писателем, с японским поэтом, которого знает он один?
– Да, даже с ними.
– С Ксенакисом, со своей экспериментальной музыкой, своим free jazz, своей Джонни Митчелл, своими репродукциями абстрактной живописи?
– Да, братец. Ни с чем. Все это унесу с собой, где бы я ни был.
– Каждому свое, – сказал Лонштейн. – Тебя ничем не прошибешь.
– Вот именно, – сказал Андрес, – потому что ничего такого особенного со мной не произошло, ты вот говорил о том, что в Людмиле проснулось нечто аргентинское, и, вероятно, ты прав, и Людмила теперь совсем не та женщина, которую я знал, но со мной произошло лишь то, что мной овладело что-то вроде подозрения, почти желания, чтобы со мной что-то произошло, старик, и, чтобы ты меня понял, я должен бы тебе рассказать о Фрице Ланге и, когда-нибудь, о мухе, о черном пятне, понимаешь, о чем-то неосязаемом.
– Вероятно, я останусь в дураках, – сказал раввинчик, – но что муха и пятна тебя довели до ручки, это бесспорно, говорю тебе я, который каждую ночь совершает туалет нескольким особам такого же вида, извини за сравнение.
– Ба, я много часов провел, пытаясь открыть кучу дверей и, вероятно, закрыть кучу других дверей, пытаясь разглядеть, что там, в пятне и в мухе, а в итоге все остается более или менее прежним, кроме того, что где-то в Маре, возможно, плачет девушка. Понимаешь, сломать все ульи, все миллионы шестигранных ячеек, накопившихся со времен Ура, Лагаша, Агридженто, Карфагена, с каждой исторической вехи, все эти шестигранные хромосомы в каждом из нас, поди попробуй, Лонштейн, самоубийство в сравнении с этим саморазрушением – ничто, ты об этом думаешь, ты как будто это чувствуешь, а главное, воображаешь, что сумеешь это пережить, ты берешься за первый шестигранник, который я, между прочим, ради удобства называю треугольником, и вот, бац, контрудар от тебя самого, этакий аутонокаут, прошибающий тебе печень ударом кулака почище, чем Джек Демпси, а еще справься у аргентинцев, которые встречались с диким быком из пампы.
– Че, малыш, – с искренним восхищением сказал раввинчик, – я и не знал за тобой этих народнических склонностей, ты, с твоим Ксенакисом, с твоей чистенькой культуркой, – диванчик да лампа слева. По сути, ты почти такой же, как мой друг и как я, если мы попробуем себя экстраполировать в истории, нам, всем троим, каюк, спроси у Чжоу Эньлая.
– Это совершенно не важно, – сказал я, теряя терпение, – дай мне адрес, и я уйду.
– Всякий фортран желателен и необходим, – сказал Лонштейн, – надеюсь, что смысл твоего пампасного треугольника шире, чем сочетание Людмила, Маркос и ты, важно бы знать, сумеем ли мы когда-нибудь овладеть фортраном. В любом случае, хорошо, что ты понял, что духовный мир аргентинцев это еще не весь мир, и, во-вторых, весь мир не принадлежит только мужчинам, ты можешь себе изобретать любые геометрические фигуры, ты воображал, что твоя схема очень удобна, а теперь ты обнаружил, что у женщин тоже есть свой треугольничек. Ладно уж, садишься в метро на станции Люксембург, я нарисую тебе на бумажке, Маркос меня убьет, это точно, если только его не убьют раньше, потому как муравьи, уж можешь себе представить, не говоря о местных сыщиках.
– Я приеду вечером, – сказал Андрес, – и буду осторожен.
– Если доедешь, – сказал Лонштейн.
* * *
Его бумажки перемешиваются точь-в-точь как сама жизнь, вот, например, вы зашли в «Базар два мира», если он еще существует, и, купив отвертки, дезодорант и гвозди разных сортов для работ в уик-энд, идете платить, и, когда дама у кассы нажимает на блестящие клавиши своего электронного аппарата и наконец выползает довольно-таки длинная бумажная лента, на ее нижнем конце отчетливо видна сумма 389,45 песо, взглянув на которую, вы становитесь похожи на черепаху, внезапно извлеченную из ее панциря, и заявляете, что этого не может быть, так как две отвертки и семь гвоздей не могут стоить такую кучу денег, что вы мне говорите. Конечно, дамы эти из принципа всегда утверждают, что сумма точна и что кассовые аппараты не врут, однако, проведя мануальное и визуальное исследование, инспектор, всегда появляющийся в таких случаях, приходит к выводу, что даже ракеты, запускаемые на Луну, подводят, а стоят они, поверьте, ого сколько долларов, после чего профессиональная честь дамы спасена, она опять разыгрывает свою пьесу, и нате вам, вылезает чек на 38,94, каковой мы без долгих слов оплачиваем среди всяких «извините, сеньор», «такое с каждым может случиться», «ну, разумеется, сеньора», «о чем тут говорить», «вот история». Точно так же мой друг теперь не сумел бы с полной точностью определить время, когда Ихинио беседовал с Гадихой да какие инструкции были даны комиссаром Пиллоденом бригаде 56-С, находящейся в Бург-ля-Рен, да как звучали ночные воспоминания Гадихи, учитывая то вполне очевидное обстоятельство, что память человеческая имеет свои пределы и никто не обязан помнить, кто такой был этот Ихинио, кроме Гадихи, которая прилипла к телефону, меж тем как горничная приносит ей в спальню ночной горшок, ибо ночные волнения дали себя знать в виде поноса, по сравнению с коим Ниагара померкла бы, вследствие чего моего друга одолевает вполне понятная усталость и он, хмуро проглядев имеющиеся материалы, раскладывает листки как придется, и «марш по местам», разбирайтесь сами. Да, но что же тогда может получиться? Поставив двоеточие, полагающееся перед вопросительным предложением, мой друг пожимает плечами и уныло взирает на результаты своей работы, кладет один листок сюда, другой туда, на одну сторону Люсьена Вернея, сообщающего Маркосу, что задача выполнена. (Радио Монте-Карло, новости в 17 ч. 30 мин., правительства принимают ультиматум, ожидается подтверждение об отправке самолетом.) На другой карточке (в отдельном абзаце) Ролан и Патрисио извещали, что звездная ночь пока не принесла ни малейшего повода для беспокойства и что ввиду этих решительно счастливых обстоятельств пришло время менадам разобраться в запасном холодильнике, дабы удвоить порции салями или ветчины в бутербродах, до сей поры вполне спартанских, и где-то в отдалении, но с явной тенденцией устремиться к месту событий, Андрес Фава выходил из вестибюля загородной станции метро и двигался по причудливым орбитам, что было не слишком осмотрительно, учитывая, что муравьи во главе с Ихинио засекли его с момента ухода от Лонштейна и что комиссар Пиллоден только что дал необходимые инструкции бригаде 56-С, которой не было никакого смысла торопиться, совсем напротив, ибо элементарное правило в этих делах гласило, что самое лучшее предоставить неприятелям самим перебить друг друга, прежде чем вмешаться во имя свободы, равенства и братства. Ах, вздохнул мой друг, окруженный неясностями, разными маршрутами и альтернативами, это, братец, несерьезно, ну кто тебе когда-нибудь в будущем поверит, если это будущее настанет, потому что в этот час ночи Бобби Фbшер двигает рокового слона, и мате у тебя горький, как полагается аргентинцу, но, конечно, вся эта остроумная метафора или метонимия (никогда не понимал разницы между ними, вот олух) была прямым результатом того, что Ихинио прилип к лонгдистансколл [145] и набухший миндалинами голос из Лос-Анджелеса (of all names) [146] одобрял сообщение Муравьища и заверял, что все О. К. благодаря Ценной Работе Управления на месте, проще говоря, сотрудникам по связи с французскими шпиками, так что действуйте смелее, buddy [147], и не поднимайте шуму сверх необходимого, ибо после истории с Бен Баркой things aint what they used to be [148], в связи с чем мой друг мог спокойно позволить себе смелое сочетание шахмат и мате без сахара, не правда ли. – Ладно, – сказал Оскар, умиравший от голода и от скуки, – вы меня целуете-лижете и прочее, однако мы тут сидим целый день, а порядочного харча нет как нет.
ОБЖАРЕННЫЕ САНДВИЧИ ДЛЯ ОТДЫХА В УИК-ЭНД
Сандвичи незаменимы для походов и уик-эндов, они предоставляют возможность бесчисленных комбинаций, учитывающих надлежащее разнообразие питания. Походные термосы позволяют сохранять их свежими, без ущерба для вкуса.