Страница:
Церковь на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа была последней, которую освятил митрополит Евлогий. К этому времени он совсем ослаб, вскоре заболел и умер. Похоронили его в этом же храме, в нижнем склепе. Мечта его подвижнической жизни в эмиграции не сбылась. Так и не удалось ему вернуться на родину. Но благодаря его труду, бескорыстию, отзывчивости многие мятущиеся души эмигрантов обрели покой. Много усилий, увы, не всегда успешных, потратил он на объединение русских церквей за границей. Мечтой его жизни было привести свою паству на родину, в Россию. Мечте этой не суждено было осуществиться. Но сейчас свершается другое - возвращаются домой русская культура, русская история, русская память, которые эмиграция унесла с собой.
Глава 8
ТАЙНА "КУРСКОГО СОЛОВЬЯ"
Сентябрь - один из самых благодатных месяцев во Франции. Уже спала августовская жара. Но дни, вечера и даже ночи еще теплы и без той изнуряющей духоты, которая обрушивается на город к закату лета. До октябрьских дождей еще далеко, но воздух уже дышит ночными туманами, запахами поздних трав и первых пожухших в предчувствии близкой осени листьев.
В один из тихих позднесентябрьских дней из ворот каторжной тюрьмы города Ренна, построенной еще во времена Наполеона III, двое служащих, одетых в серые просторные рубахи, так что их с большим трудом можно было отличить от заключенных этого почтенного, более похожего на крепость, нежели на тюрьму, заведения, выкатили двухколесную повозку, на которой веревками крест-накрест был укреплен простой, из некрашеных досок гроб. Повернув направо, вдоль высокой стены из почерневшего ракушечника, повозка не спеша, вздрагивая на булыжной мостовой, двинулась по направлению к городскому кладбищу. Помимо служащих, кативших повозку, за печальной процессией шла лишь надзирательница - таков был обычай недавней старины: в случае смерти заключенного надзирателю надлежало провожать его до последнего земного порога - до могилы.
Теперь город разросся, и старая городская тюрьма и расположенное неподалеку кладбище находятся чуть ли не в центре Ренна. Но до и в первые годы после войны Ренн, хотя и числился среди крупных городов Франции, представлял собой довольно тихий провинциальный городок. Тюрьма и кладбище тяготели к окраине.
Кладбищенский служащий, выглянувший от нечего делать, пошел было вслед за печальной процессией, но потом раздумал и, сказав, где хоронить, поплелся назад к своей сторожке у кладбищенских ворот. На своем веку он повидал столько похорон - и пышных, по высшему разряду, с дубовыми гробами, с десятками венков, с толпой почетных провожающих, и скорбно-убогих, нищенских.
В нынешней похоронной процессии, если так можно было назвать это унылое шествие из трех человек, его удивило разве что отсутствие священника. Впрочем, наступили такие времена, что стало не до обычаев, а тем более не до ритуалов. Конечно, новую войну никак не возможно было сравнить с Великой войной 1914 года, недаром же ее называли в газетах "странной". Теперь военные действия и вовсе прекратились. Жизнь медленно и сонно влачила свои дни под оккупацией. Шел сентябрь 1940 года.
В этот день, 24 сентября, у северной стены кладбища, выходящей, по иронической воле случая, на улицу Свободы, в общей могиле была захоронена умершая тремя днями ранее заключенная под номером 9202. Никто из хоронивших не ведал ни ее имени, ни тем более ее судьбы. Лишь провожавшая арестантский гроб надзирательница слышала, что умершая женщина - русская и что некогда она была артисткой. Звали ее Надежда Винникова.
Среди эмигрантских судеб есть такие, которые, казалось, испытали на себе все тяготы жизни на чужбине, все взлеты и падения эмиграции, все ее надежды и разочарования, все ее преданности и предательства. Одной из таких жизней, оказавшейся волей судьбы (но и волей истории тоже) как бы на перекрестке эмигрантских дорог, является жизнь Надежды Васильевны Винниковой, больше известной, впрочем, под фамилией Плевицкая.
Когда-то ее имя упоминалось рядом с именами великих русских певцов Шаляпина и Собинова. Ее слава, по крайней мере в России, была почти безгранична. Ее голосом восторгались и великие князья, и простые рабочие, она приводила в восторг русских интеллигентов и "господ офицеров". Ее слушал Николай II, и, как гласит легенда, уже при жизни окружавшая эту знаменитую исполнительницу русских песен и романсов, именно он, беседуя с ней после концерта в Царском Селе, назвал ее "курским соловьем". С тех пор это прозвище летело за ней повсюду, куда бы ни забрасывала ее судьба. Увязалось оно за ней и в эмиграцию, где она продолжала петь для русских изгнанников, и слезы на глазах публики во время ее концертов были не только проявлением восторга, но, может быть, в большей степени слезами тоски по утраченному отечеству.
Надежда Васильевна Винникова родилась 17 сентября 1884 г. в деревне Винниково Курской губернии. У родителей уже были три дочери, названные хорошими русскими именами Дуня, Настя, Маша. В день рождения младшей по церковному православному календарю на Руси отмечали святых Софью, Веру, Надежду и Любовь. Жизнь была трудной. В деревне обычаем было работать, особенно летом, с утра до заката. Родители и старшие дети - в поле, младшие пасли коров, стерегли гусей, драли крапиву под заборами для запаривания свиньям, бегали в лес по ягоды. Веры было много - об этом прилежно заботился сельский дьячок, а вот была ли надежда на лучшую жизнь? Новорожденную окрестили Надеждой.
Впрочем, так девчушку никто и не звал. В деревнях приняты были короткие имена, а более того - прозвища. Надежду все кликали Дёжкой. И никто не предполагал, что жизнь отмерит этой простой, с грубоватым крестьянским лицом девушке такую судьбу, в которой достанет места не только любви, вере, надежде, но и страданию, терпению, отчаянию - в сущности, всему, чем наделил человека наш изломанный, трудный век.
Жизнь Дёжки складывалась обыкновенно, как у тысяч ее сверстниц, родившихся в крестьянских семьях. Много работы, простой крестьянский быт и столь же простые сельские радости: народные песни по вечерам, хороводы, и гулянья под гармошку в дни редких праздников. И, конечно, церковь - первое приобщение к таинству духа и через нее же - к красоте. Подпевая церковному хору, она впервые, даже и без удивления - настолько это казалось ей естественным, - поняла, как просто входят в нее звуки, как легко ей следовать за мелодией, услышанной хотя бы раз.
Много лет спустя, когда жизнь знаменитой русской певицы будет занимать и волновать тысячи ее почитателей, Надежда Васильевна, обладавшая, судя по всему, великолепной памятью, с красочными деталями и подробностями опишет свою детскую пору, первые радости и первые смятения перед жизнью в двух книгах воспоминаний 1.
Пока же ей нужно было научиться хотя бы началам грамоты. Два с половиной класса церковно-приходской школы - вот все ее университеты. В этом отношении ее судьба схожа с судьбой и Максима Горького, и Федора Шаляпина, и многих других русских самородков, для которых настоящей школой стали жизнь, встречи с людьми.
Школьные годы Дёжки прерваны ранней смертью отца. Он страдал болезнью глаз - следствие давнего ранения на войне, и девочка больше помнила его тяжкие вздохи с печки, нежели отеческие ласки. Семья лишается хоть и слабых, но все-таки мужских рук. Работать приходится все больше и больше, тем паче что старшие сестры разлетелись из семейного гнезда одна за другой: Анастасия выходит замуж и уезжает в Киев, Дуняша, чтобы помочь семье деньгами, устраивается в красильную мастерскую в Курске. Оставшаяся вдовой Акулина по вечерам долго отбивает поклоны перед иконой Николая Угодника, крестьянского заступника, молясь о милости, об облегчении судьбы.
Может быть, он услышал вдовью молитву и по-своему понял ее? Но только в возрасте пятнадцати лет Дёжка заявляет матери о желании "уйти в монастырь". Вероятно, во время поездки к сестре Анастасии в Киев воображение впечатлительной девочки поразили богатое убранство киевских церквей, наряды городских прихожан, толпы верующих, великолепие церковной службы. Акулина была бы и не против: монастырская жизнь хоть и не из веселых, а все легче, чем крестьянская доля. Уж если гнуть спину, так лучше Богу и святым, чем сорнякам в поле... Но где же взять денег на вступительный взнос? Впрочем, до пострижения в монахини нужно пройти трехлетний срок послушания. За это время можно и скопить требуемую сумму. К тому же, как выяснилось, Троицкий девичий монастырь в Курске - не из самых богатых обителей, готов принять плату и натурой. И Акулина возит в Курск то мешок пшеницы, то гусей, а то, если случится добрый опорос, и поросенка.
Изнутри монастырская жизнь предстает, однако, совсем не в том великолепии и благости, как видится непосвященным прихожанам. Молодая послушница с удивлением обнаруживает, что и здесь гнездятся все те же людские слабости и пороки, что и в миру: жадность, гневливость, лень. Девушку, наделенную живым воображением, наблюдательным глазом, все больше привлекает настоящая жизнь, которая начинается за стенами монастыря.
Собственно, в Курске Дёжка впервые сталкивается с городским бытом и нравами. Особенно нравятся ей городские ярмарки и базары, где монашенки продают писанки собственного изготовления и вербные метелочки. А ярмарочные торговцы, комедианты, балаганщики! От их словечек розовеют щеки. Соблазн бежать от постных монастырских щей и молитв велик. Но как сказать об этом матери, не жалевшей ради послушничества дочери трудовых копеек? Да и куда идти? Что она умеет? В монастыре по крайней мере ее ценят и прощают маленькие прегрешения за пение. Голос молоденькой послушницы обращает на себя внимание. Когда хорош хор, щедрее и прихожане. Мать-настоятельница ждет, когда минет третий год послушничества и девушку можно будет постричь в монахини. А пока не грех и закрыть глаза на своевольный нрав голосистой девушки. Пусть покапризничает, а вот отстригут косу... тогда можно и на хвост наступить.
Жизнь внутри монастырских стен текла неспешно. Скуку дней разнообразили разве что праздники, когда монашенкам и послушницам позволялось отлучиться на несколько дней навестить родных.
Ждала праздников и Надя: сестра Дуняша, жившая с семейством в Курске, обещала взять ее погостить. Все-таки развлечение. Кончился казавшийся бесконечно долгим пост, наступили светлые пасхальные дни. На Пасху на Георгиевской площади в Курске по обыкновению разбивал свой огромный шатер цирк, в те годы одно из любимых и, главное, доступных народных развлечений. Пошли туда в праздничный день и Дуняша с Дёжкой.
Кто же знал, что цирк настолько поразит воображение монастырской послушницы, что она, преодолев страх и стыд, скрывши свои намерения от Дуняши, побежит на следующий день... наниматься в акробаты. И происходит невообразимое: ее принимают!
Причиной были крайне затруднительные обстоятельства, в которых оказался директор бродячего цирка: незадолго перед этим из труппы ушло сразу несколько человек. Стройную девушку, скрывшую, как нетрудно догадаться, свое послушничество, принимают после простенькой пробы. Легка, подвижна, прекрасный голос, живые глаза... В затруднительный момент можно ли требовать большего. Без лишних вопросов и уж, разумеется, без всяких формальностей ее принимают ученицей. Так будущая знаменитая певица едва не стала цирковым акробатом.
Помешало вмешательство матери. Узнав от старшей дочери о "безобразиях" Дёжки, Акулина примчалась в Курск - благо цирк еще стоял на площади - и со скандалом увела дочь. О возвращении в монастырь, понятно, не было и речи. Бесовское искушение послушницы сделалось известным в городе. Да и сама Дёжка теперь с ужасом вспоминала, как чуть не загубила молодость в монашестве. Цирк, хотя она и провела в нем всего несколько дней, приоткрыл ей занавес над совсем иным миром. Акулина, увозя дочь в деревню, в родную избу, в сущности, понимала, что Дёжку в деревне не удержать: отведавший меду не позарится на постный деревенский кисель. Осенью, после окончания полевых работ, Акулина, поплакав и, как всегда, испросив благословения Николая Чудотворца, отпустила дочь в Киев. Акулинина сестра Аксинья давно собиралась туда на богомолье, поклониться святым мощам в подземельях Киево-Печерской лавры. С ней и пошла Дёжка.
В ту пору в Киеве большой славой пользовался женский хор под управлением Александры Липкиной. Имелась при хоре и танцевальная группа. Той осенью концерты давались в городском саду на открытой эстраде. Репертуар был самым благонамеренным: военные марши в исполнении оркестра, русские хороводы и пляски, украинский гопак и, конечно, русские и украинские песни в исполнении хора. Нужно ли говорить, что после первого же концерта Наде захотелось повторить свою курскую попытку. Тем более что теперь она не одна и ей не так страшно, как при разговоре с директором цирка. Теперь заговорщиц двое: Надя и ее новая подруга, соседская городская девушка. У обеих превосходные голоса. Кого избрать? У одной из пришедших, с виду совсем деревенской девушки, поистине великолепный голос. Но она не знает даже нот, не говоря уж о чтении партитуры. Да и в грамоте, судя по всему, не много преуспела. Но голос - настоящее сокровище. Разве что рискнуть? Тем более что музыкальная память и слух у девушки выше всяких похвал: наигранную на пианино мелодию она повторила без единой ошибки.
В сущности, с этого дня и началась жизнь профессиональной певицы Надежды Плевицкой. Да и ее новое концертное имя - Плевицкая, вскоре загремевшее по всей России, - было уже за ближайшим поворотом судьбы. После скорой смерти Александры Липкиной, руководительницы хора, труппа распалась, и Надя, уже познавшая соблазны разъездной концертной жизни, с поклонниками, мимолетными влюбленностями, прибивается к балетной труппе Штейна, выступавшей в киевском концертном зале "Шато-де-флёр". Здесь она и познакомилась со своим первым мужем Эдмондом Плевицким.
Концертная жизнь дореволюционной России, находившаяся по большей части в руках частных антрепренеров, описана в многочисленных мемуарах. В сущности, это была жизнь бродячая, с частой сменой мест, с неустроенностью провинциальных гостиниц, с неизбежными "покровителями", со столь же восторженной, сколь и малокультурной провинциальной публикой. Для многих актеров, актрис, певцов она кончалась трагически: в пьянстве, болезнях, нищете. Труппы постоянно распадались, заработки были непостоянными, нервы на пределе - дадут или не дадут ангажемент, получишь или не получишь хорошую роль. Многое зависело от отношений с антрепренером, а они складывались не без издержек. Плевицкая, оказавшаяся в водовороте концертной жизни начала века, многое повидала за те несколько лет, пока вначале с хором, потом с балетной труппой колесила по бескрайним дорогам юга России.
Всегда и при всех, часто самых невероятных, обстоятельствах ее спасал огромный певческий талант. Он открывал для нее сердца и души совсем незнакомых людей, становившихся ее почитателями и заступниками. Мы уже упоминали о том, что Дёжка не была красивой. У нее было широкое крестьянское лицо, тяжеловатое и широкоскулое; вероятно, в жилах ее предков текла немалая доля татарской крови. Хороши были глаза - по воспоминаниям знавших певицу, на редкость живые и выразительные. Но все сходились в одном: как только Надежда Васильевна начинала петь, она точно бы преображалась, непригожесть пропадала, уступая место одухотворенности большого, дарованного Богом таланта. А талант Плевицкой открывался сразу, при первом же прослушивании, при первом концерте. И это притом, что она нигде и никогда не училась пению, если не считать уроков регентши монастырского хора.
Самородный талант привел Плевицкую в Петербург. На первых порах она выступала в труппе Минкевича. Ничем особенным труппа не блистала и выступала главным образом по загородным ресторанам. Надежда Васильевна ходит в театры, слушает знаменитых певцов, старательно учится. У нее появляется соблазн стать оперной певицей. Голос для этого есть. И все-таки ее природный дар с особенной силой проявлялся в русских народных и цыганских песнях и романсах.
Руководитель труппы Минкевич, сам бывший оперный певец, хорошо понимал это. Понимал он и то, что для оперы нужен не только голосовой дар, но и певческая культура. И он настоятельно советует Плевицкой сохранить амплуа исполнительницы народных песен. Надежда Васильевна следует этому мудрому совету. Слава молодой певицы ширится. Но успех пока не выходит за границы небольших концертных залов и известных ресторанов. Она поет в знаменитом московском "Яре", в Ялте, куда на лето съезжалась московская и петербургская знать, в Нижнем Новгороде - в известном ресторане Наумова. Осенью 1909 года Плевицкая подписывает с Наумовым контракт на концерты во время Нижегородской ярмарки. Здесь ее впервые услышал знаменитый русский тенор Леонид Собинов, певший в тот сезон в Нижегородской опере. Он впервые и вывел ее на большую сцену, пригласив участвовать в благотворительном концерте наряду с известнейшими русскими артистами.
Этой же осенью, приехав из Нижнего Новгорода в Москву, Надежда Плевицкая поет уже не в "Яре" у купца Судакова, а в Большом зале Московской консерватории, где ей аплодировали не подгулявшие купцы, а московская интеллигенция.
Особенность дарования Надежды Плевицкой состояла в том, что она умела пленять и простые сердца, и души людей, приобщенных к самой высокой культуре. Успех сопутствовал ей повсюду и вскоре привел ее в Царское Село.
Император слушал Плевицкую с глубоким вниманием, у него на глазах блестели слезы. Как и большинство русских той поры, Николай II любил и знал русскую песню. После концерта он подошел к певице.
- Спасибо вам, Надежда Васильевна, - сказал он. - Слушал вас с большим удовольствием. Мне говорили, что вы никогда не учились петь. И не учитесь. Оставайтесь такой, какая вы есть. Много я слышал ученых соловьев, но они пели для уха. Вы же, наш курский соловей, вы поете для сердца.
Встреча с царем и сказанные в ее адрес лестные слова впоследствии, в годы эмиграции, сослужили Плевицкой хорошую службу: об отзыве Николая II знал едва ли не каждый русский офицер, и "военная" эмиграция воспринимала певицу как символ великой, овеянной легендами, уходящей в прошлое императорской России. Тем более спасительным императорское благоволение оказалось для певицы, когда в стане белых армий юга России ей пришлось замаливать "грехи" короткого увлечения "красными": концерты летом 1918 года в Курске перед бойцами Красной Армии, хвалебные рецензии в "Известиях Курского Совета", гастроли в занятой большевиками Одессе, недолгую любовь к "товарищу Шульге", погубившему, как свидетельствуют эмигрантские летописцы, не одну сотню белогвардейских душ.
Надежда Васильевна, похоже, была человеком влюбчивым, и после песни любовь занимала в ее жизни главное место. Вероятно, здесь сказывались и некий, не самого благого свойства, опыт, и привычки, обретенные в начальный период артистической карьеры.
Со временем, когда пришла слава, Плевицкая уже не могла обходиться без блестящего общества, преимущественно офицерского, к которому, похоже, чувствовала особую склонность.
Первая мировая война застает певицу в Швейцарии, где она отдыхала с В. А. Шангиным, поручиком Кирасирского Его Величества полка. Чтобы не разлучаться с возлюбленным, Плевицкая едет вслед за ним на фронт, добившись разрешения работать сиделкой в дивизионном лазарете. В январе 1915 года в тяжелых боях за Восточную Пруссию Шангин пал смертью храбрых.
Ее третьим мужем стал Юрий Левицкий, сын командира 73-й пехотной дивизии, в которой служил некогда и Шангин. А в июне 1921 года, уже в изгнании, в пыльном Галлиполи, где стояли временным лагерем выбитые из Крыма части армии Врангеля, состоялось еще одно - на этот раз тайное - обручение Плевицкой с 27-летним генерал-майором Николаем Владимировичем Скоблиным, командиром одной из известнейших в белой армии Корниловской дивизии. К этому времени самой Надежде Васильевне шел уже 37-й год. Эта встреча оказалась роковой в судьбе "курского соловья". Любовь к Скоблину в конце концов и привела ее на скамью подсудимых в парижском Дворце правосудия, а затем - к безымянной могиле в городе Ренне.
* * *
Жизнь на чужбине с самого начала обернулась непредвиденными осложнениями. Французское правительство отнюдь не спешило с бескорыстной помощью недавним союзникам. Французские уполномоченные по связи с остатками армии Врангеля всеми силами стремились к тому, чтобы распылить русские части по отдельным изолированным лагерям: слитые в единый кулак остатки белой армии представляли собой внушительную политическую силу. Французы же желали вести переговоры с представителями белого командования без всяких условий, как с армией, потерпевшей поражение.
Намерения Врангеля были иными: он понимал, что для сохранения политического веса в переговорах необходимы единство, дисциплина, моральная спайка. Но ни политических, ни материальных аргументов для противодействия плану французов у Врангеля недоставало. Выведенные им из России русские части были разбросаны по нескольким военным лагерям: в Чаталджи, Галлиполи, на Лемносе. Боевые корабли с экипажами были уведены под Андреевским флагом в Бизерту, французскую военно-морскую базу в Тунисе. Самым крупным лагерем оказался Галлиполийский. Несмотря на то что в залог под материальное обеспечение русских частей были взяты корабли черноморской эскадры, представлявшие большую ценность *, питание в лагерях было более чем скудным. По причине постоянного недоедания в лагере свирепствовали болезни. Кроме того, никто не предполагал, что здесь, на юге Черного моря, на полуострове Галлиполи, зима окажется столь суровой. Жить же приходилось в неотапливаемых военных палатках, мало приспособленных для длительного квартирования. Обезоруженная и униженная армия жила памятью недавних боевых походов, боевого товарищества, надеждами на скорое падение большевиков и возвращение в Россию.
* Флагман Черноморской эскадры линкор "Император Александр III", позднее переименованный в "Генерала Алексеева", считался вершиной мирового судостроения, был символом экономического и технического развития России.
В Галлиполийском лагере жизнь текла медленно, уныло. После военных занятий единственным развлечением была полковая самодеятельность. Многие офицеры баловались стишками.
Вот один из образчиков непритязательной "полковой поэзии":
Наш полк, наш полк - заветное, чарующее слово
Для тех, кто смолоду и всей душой в строю.
Другим оно старо, для нас все так же ново
И знаменует нам и братство, и семью.
О Знамя ветхое, краса полка родного,
Ты бранной славой венчано в бою.
Чье сердце за твои лоскутья не готово
Все блага позабыть и жизнь отдать свою?.. *
* Стихотворение "Наш полк" было написано великим князем Константином Константиновичем, инспектором военных училищ, и использовалось в качестве походного марша Виленским военным училищем.
Странный, как показалось многим офицерам, брак между популярной певицей и бывшим на десять лет ее моложе боевым командиром приняли как один из капризов неприкаянного лагерного быта. Однако к Плевицкой относились благожелательно, с дворянской снисходительностью, тем более что певица не скупилась на концерты. Многие из галлиполийцев здесь и услышали ее впервые.
К лету 1921 года "Галлиполийскому сидению", пагубно влиявшему на моральное состояние белой армии, приходит конец. Переговоры Врангеля с правительствами Сербии и Болгарии увенчались успехом. Русских согласились принять.
Стояла осень. По ночам выпадал снег. Дувшие из Турции ветры рвали палатки. Продовольствия почти не оставалось. Последней из опостылевшего лагеря уходила Корниловская дивизия. 27 ноября тяжелый, неповоротливый турецкий пароход "Ак-Дениз" принял на борт остатки недавно грозной военной силы.
Хотя в Болгарии корниловцы были расквартированы в казармах болгарской гвардии в селе Горно-Паничерово, жизнь постепенно входила в гражданскую колею. Довольствие по-прежнему было скудным, и, чтобы прокормить себя (многие офицеры к тому же имели семьи), приходилось подыскивать заработок. Соглашались на любую работу. Военной дисциплины, собственно, уже не было. Летние болгарские казармы тоже были временным пристанищем, последним армейским общежитием. Это понимали все. Отсюда дороги уводили кого куда. Бывшие офицеры и солдаты превращались в рабочих. Многие уехали на шахты в Перник.
Чтобы сохранить хотя бы формальную связь с разбредавшимися по всей Европе русскими офицерами, генерал Врангель 1 сентября 1924 г. объявил о преобразовании армии в "Русский общевоинский союз". Членство в РОВС было добровольным. Но вошедшие в союз брали на себя обязательство подчиняться воинской дисциплине. Впрочем, понятие дисциплины было условным, тем более что никакого материального довольствия членство в РОВС не гарантировало: в гражданской жизни каждый был предоставлен самому себе, устраивались кто как мог.
Вскоре после этого генерал Скоблин из материальных соображений, не порывая с РОВС, с согласия начальства начинает сопровождать свою жену в зарубежные гастроли. В сущности, он становится ее антрепренером. На карте их гастролей - Берлин, Брюссель, Париж, потом турне по Америке. Помимо русских народных песен в репертуаре Плевицкой теперь известная всей эмиграции песня "Занесло тебя снегом, Россия". После того как ее спела Плевицкая, она стала как бы народной песней эмиграции. Ее пели с неизменной слезой чуть ли не на каждой эмигрантской вечеринке, в каждом русском кабаке.
Глава 8
ТАЙНА "КУРСКОГО СОЛОВЬЯ"
Сентябрь - один из самых благодатных месяцев во Франции. Уже спала августовская жара. Но дни, вечера и даже ночи еще теплы и без той изнуряющей духоты, которая обрушивается на город к закату лета. До октябрьских дождей еще далеко, но воздух уже дышит ночными туманами, запахами поздних трав и первых пожухших в предчувствии близкой осени листьев.
В один из тихих позднесентябрьских дней из ворот каторжной тюрьмы города Ренна, построенной еще во времена Наполеона III, двое служащих, одетых в серые просторные рубахи, так что их с большим трудом можно было отличить от заключенных этого почтенного, более похожего на крепость, нежели на тюрьму, заведения, выкатили двухколесную повозку, на которой веревками крест-накрест был укреплен простой, из некрашеных досок гроб. Повернув направо, вдоль высокой стены из почерневшего ракушечника, повозка не спеша, вздрагивая на булыжной мостовой, двинулась по направлению к городскому кладбищу. Помимо служащих, кативших повозку, за печальной процессией шла лишь надзирательница - таков был обычай недавней старины: в случае смерти заключенного надзирателю надлежало провожать его до последнего земного порога - до могилы.
Теперь город разросся, и старая городская тюрьма и расположенное неподалеку кладбище находятся чуть ли не в центре Ренна. Но до и в первые годы после войны Ренн, хотя и числился среди крупных городов Франции, представлял собой довольно тихий провинциальный городок. Тюрьма и кладбище тяготели к окраине.
Кладбищенский служащий, выглянувший от нечего делать, пошел было вслед за печальной процессией, но потом раздумал и, сказав, где хоронить, поплелся назад к своей сторожке у кладбищенских ворот. На своем веку он повидал столько похорон - и пышных, по высшему разряду, с дубовыми гробами, с десятками венков, с толпой почетных провожающих, и скорбно-убогих, нищенских.
В нынешней похоронной процессии, если так можно было назвать это унылое шествие из трех человек, его удивило разве что отсутствие священника. Впрочем, наступили такие времена, что стало не до обычаев, а тем более не до ритуалов. Конечно, новую войну никак не возможно было сравнить с Великой войной 1914 года, недаром же ее называли в газетах "странной". Теперь военные действия и вовсе прекратились. Жизнь медленно и сонно влачила свои дни под оккупацией. Шел сентябрь 1940 года.
В этот день, 24 сентября, у северной стены кладбища, выходящей, по иронической воле случая, на улицу Свободы, в общей могиле была захоронена умершая тремя днями ранее заключенная под номером 9202. Никто из хоронивших не ведал ни ее имени, ни тем более ее судьбы. Лишь провожавшая арестантский гроб надзирательница слышала, что умершая женщина - русская и что некогда она была артисткой. Звали ее Надежда Винникова.
Среди эмигрантских судеб есть такие, которые, казалось, испытали на себе все тяготы жизни на чужбине, все взлеты и падения эмиграции, все ее надежды и разочарования, все ее преданности и предательства. Одной из таких жизней, оказавшейся волей судьбы (но и волей истории тоже) как бы на перекрестке эмигрантских дорог, является жизнь Надежды Васильевны Винниковой, больше известной, впрочем, под фамилией Плевицкая.
Когда-то ее имя упоминалось рядом с именами великих русских певцов Шаляпина и Собинова. Ее слава, по крайней мере в России, была почти безгранична. Ее голосом восторгались и великие князья, и простые рабочие, она приводила в восторг русских интеллигентов и "господ офицеров". Ее слушал Николай II, и, как гласит легенда, уже при жизни окружавшая эту знаменитую исполнительницу русских песен и романсов, именно он, беседуя с ней после концерта в Царском Селе, назвал ее "курским соловьем". С тех пор это прозвище летело за ней повсюду, куда бы ни забрасывала ее судьба. Увязалось оно за ней и в эмиграцию, где она продолжала петь для русских изгнанников, и слезы на глазах публики во время ее концертов были не только проявлением восторга, но, может быть, в большей степени слезами тоски по утраченному отечеству.
Надежда Васильевна Винникова родилась 17 сентября 1884 г. в деревне Винниково Курской губернии. У родителей уже были три дочери, названные хорошими русскими именами Дуня, Настя, Маша. В день рождения младшей по церковному православному календарю на Руси отмечали святых Софью, Веру, Надежду и Любовь. Жизнь была трудной. В деревне обычаем было работать, особенно летом, с утра до заката. Родители и старшие дети - в поле, младшие пасли коров, стерегли гусей, драли крапиву под заборами для запаривания свиньям, бегали в лес по ягоды. Веры было много - об этом прилежно заботился сельский дьячок, а вот была ли надежда на лучшую жизнь? Новорожденную окрестили Надеждой.
Впрочем, так девчушку никто и не звал. В деревнях приняты были короткие имена, а более того - прозвища. Надежду все кликали Дёжкой. И никто не предполагал, что жизнь отмерит этой простой, с грубоватым крестьянским лицом девушке такую судьбу, в которой достанет места не только любви, вере, надежде, но и страданию, терпению, отчаянию - в сущности, всему, чем наделил человека наш изломанный, трудный век.
Жизнь Дёжки складывалась обыкновенно, как у тысяч ее сверстниц, родившихся в крестьянских семьях. Много работы, простой крестьянский быт и столь же простые сельские радости: народные песни по вечерам, хороводы, и гулянья под гармошку в дни редких праздников. И, конечно, церковь - первое приобщение к таинству духа и через нее же - к красоте. Подпевая церковному хору, она впервые, даже и без удивления - настолько это казалось ей естественным, - поняла, как просто входят в нее звуки, как легко ей следовать за мелодией, услышанной хотя бы раз.
Много лет спустя, когда жизнь знаменитой русской певицы будет занимать и волновать тысячи ее почитателей, Надежда Васильевна, обладавшая, судя по всему, великолепной памятью, с красочными деталями и подробностями опишет свою детскую пору, первые радости и первые смятения перед жизнью в двух книгах воспоминаний 1.
Пока же ей нужно было научиться хотя бы началам грамоты. Два с половиной класса церковно-приходской школы - вот все ее университеты. В этом отношении ее судьба схожа с судьбой и Максима Горького, и Федора Шаляпина, и многих других русских самородков, для которых настоящей школой стали жизнь, встречи с людьми.
Школьные годы Дёжки прерваны ранней смертью отца. Он страдал болезнью глаз - следствие давнего ранения на войне, и девочка больше помнила его тяжкие вздохи с печки, нежели отеческие ласки. Семья лишается хоть и слабых, но все-таки мужских рук. Работать приходится все больше и больше, тем паче что старшие сестры разлетелись из семейного гнезда одна за другой: Анастасия выходит замуж и уезжает в Киев, Дуняша, чтобы помочь семье деньгами, устраивается в красильную мастерскую в Курске. Оставшаяся вдовой Акулина по вечерам долго отбивает поклоны перед иконой Николая Угодника, крестьянского заступника, молясь о милости, об облегчении судьбы.
Может быть, он услышал вдовью молитву и по-своему понял ее? Но только в возрасте пятнадцати лет Дёжка заявляет матери о желании "уйти в монастырь". Вероятно, во время поездки к сестре Анастасии в Киев воображение впечатлительной девочки поразили богатое убранство киевских церквей, наряды городских прихожан, толпы верующих, великолепие церковной службы. Акулина была бы и не против: монастырская жизнь хоть и не из веселых, а все легче, чем крестьянская доля. Уж если гнуть спину, так лучше Богу и святым, чем сорнякам в поле... Но где же взять денег на вступительный взнос? Впрочем, до пострижения в монахини нужно пройти трехлетний срок послушания. За это время можно и скопить требуемую сумму. К тому же, как выяснилось, Троицкий девичий монастырь в Курске - не из самых богатых обителей, готов принять плату и натурой. И Акулина возит в Курск то мешок пшеницы, то гусей, а то, если случится добрый опорос, и поросенка.
Изнутри монастырская жизнь предстает, однако, совсем не в том великолепии и благости, как видится непосвященным прихожанам. Молодая послушница с удивлением обнаруживает, что и здесь гнездятся все те же людские слабости и пороки, что и в миру: жадность, гневливость, лень. Девушку, наделенную живым воображением, наблюдательным глазом, все больше привлекает настоящая жизнь, которая начинается за стенами монастыря.
Собственно, в Курске Дёжка впервые сталкивается с городским бытом и нравами. Особенно нравятся ей городские ярмарки и базары, где монашенки продают писанки собственного изготовления и вербные метелочки. А ярмарочные торговцы, комедианты, балаганщики! От их словечек розовеют щеки. Соблазн бежать от постных монастырских щей и молитв велик. Но как сказать об этом матери, не жалевшей ради послушничества дочери трудовых копеек? Да и куда идти? Что она умеет? В монастыре по крайней мере ее ценят и прощают маленькие прегрешения за пение. Голос молоденькой послушницы обращает на себя внимание. Когда хорош хор, щедрее и прихожане. Мать-настоятельница ждет, когда минет третий год послушничества и девушку можно будет постричь в монахини. А пока не грех и закрыть глаза на своевольный нрав голосистой девушки. Пусть покапризничает, а вот отстригут косу... тогда можно и на хвост наступить.
Жизнь внутри монастырских стен текла неспешно. Скуку дней разнообразили разве что праздники, когда монашенкам и послушницам позволялось отлучиться на несколько дней навестить родных.
Ждала праздников и Надя: сестра Дуняша, жившая с семейством в Курске, обещала взять ее погостить. Все-таки развлечение. Кончился казавшийся бесконечно долгим пост, наступили светлые пасхальные дни. На Пасху на Георгиевской площади в Курске по обыкновению разбивал свой огромный шатер цирк, в те годы одно из любимых и, главное, доступных народных развлечений. Пошли туда в праздничный день и Дуняша с Дёжкой.
Кто же знал, что цирк настолько поразит воображение монастырской послушницы, что она, преодолев страх и стыд, скрывши свои намерения от Дуняши, побежит на следующий день... наниматься в акробаты. И происходит невообразимое: ее принимают!
Причиной были крайне затруднительные обстоятельства, в которых оказался директор бродячего цирка: незадолго перед этим из труппы ушло сразу несколько человек. Стройную девушку, скрывшую, как нетрудно догадаться, свое послушничество, принимают после простенькой пробы. Легка, подвижна, прекрасный голос, живые глаза... В затруднительный момент можно ли требовать большего. Без лишних вопросов и уж, разумеется, без всяких формальностей ее принимают ученицей. Так будущая знаменитая певица едва не стала цирковым акробатом.
Помешало вмешательство матери. Узнав от старшей дочери о "безобразиях" Дёжки, Акулина примчалась в Курск - благо цирк еще стоял на площади - и со скандалом увела дочь. О возвращении в монастырь, понятно, не было и речи. Бесовское искушение послушницы сделалось известным в городе. Да и сама Дёжка теперь с ужасом вспоминала, как чуть не загубила молодость в монашестве. Цирк, хотя она и провела в нем всего несколько дней, приоткрыл ей занавес над совсем иным миром. Акулина, увозя дочь в деревню, в родную избу, в сущности, понимала, что Дёжку в деревне не удержать: отведавший меду не позарится на постный деревенский кисель. Осенью, после окончания полевых работ, Акулина, поплакав и, как всегда, испросив благословения Николая Чудотворца, отпустила дочь в Киев. Акулинина сестра Аксинья давно собиралась туда на богомолье, поклониться святым мощам в подземельях Киево-Печерской лавры. С ней и пошла Дёжка.
В ту пору в Киеве большой славой пользовался женский хор под управлением Александры Липкиной. Имелась при хоре и танцевальная группа. Той осенью концерты давались в городском саду на открытой эстраде. Репертуар был самым благонамеренным: военные марши в исполнении оркестра, русские хороводы и пляски, украинский гопак и, конечно, русские и украинские песни в исполнении хора. Нужно ли говорить, что после первого же концерта Наде захотелось повторить свою курскую попытку. Тем более что теперь она не одна и ей не так страшно, как при разговоре с директором цирка. Теперь заговорщиц двое: Надя и ее новая подруга, соседская городская девушка. У обеих превосходные голоса. Кого избрать? У одной из пришедших, с виду совсем деревенской девушки, поистине великолепный голос. Но она не знает даже нот, не говоря уж о чтении партитуры. Да и в грамоте, судя по всему, не много преуспела. Но голос - настоящее сокровище. Разве что рискнуть? Тем более что музыкальная память и слух у девушки выше всяких похвал: наигранную на пианино мелодию она повторила без единой ошибки.
В сущности, с этого дня и началась жизнь профессиональной певицы Надежды Плевицкой. Да и ее новое концертное имя - Плевицкая, вскоре загремевшее по всей России, - было уже за ближайшим поворотом судьбы. После скорой смерти Александры Липкиной, руководительницы хора, труппа распалась, и Надя, уже познавшая соблазны разъездной концертной жизни, с поклонниками, мимолетными влюбленностями, прибивается к балетной труппе Штейна, выступавшей в киевском концертном зале "Шато-де-флёр". Здесь она и познакомилась со своим первым мужем Эдмондом Плевицким.
Концертная жизнь дореволюционной России, находившаяся по большей части в руках частных антрепренеров, описана в многочисленных мемуарах. В сущности, это была жизнь бродячая, с частой сменой мест, с неустроенностью провинциальных гостиниц, с неизбежными "покровителями", со столь же восторженной, сколь и малокультурной провинциальной публикой. Для многих актеров, актрис, певцов она кончалась трагически: в пьянстве, болезнях, нищете. Труппы постоянно распадались, заработки были непостоянными, нервы на пределе - дадут или не дадут ангажемент, получишь или не получишь хорошую роль. Многое зависело от отношений с антрепренером, а они складывались не без издержек. Плевицкая, оказавшаяся в водовороте концертной жизни начала века, многое повидала за те несколько лет, пока вначале с хором, потом с балетной труппой колесила по бескрайним дорогам юга России.
Всегда и при всех, часто самых невероятных, обстоятельствах ее спасал огромный певческий талант. Он открывал для нее сердца и души совсем незнакомых людей, становившихся ее почитателями и заступниками. Мы уже упоминали о том, что Дёжка не была красивой. У нее было широкое крестьянское лицо, тяжеловатое и широкоскулое; вероятно, в жилах ее предков текла немалая доля татарской крови. Хороши были глаза - по воспоминаниям знавших певицу, на редкость живые и выразительные. Но все сходились в одном: как только Надежда Васильевна начинала петь, она точно бы преображалась, непригожесть пропадала, уступая место одухотворенности большого, дарованного Богом таланта. А талант Плевицкой открывался сразу, при первом же прослушивании, при первом концерте. И это притом, что она нигде и никогда не училась пению, если не считать уроков регентши монастырского хора.
Самородный талант привел Плевицкую в Петербург. На первых порах она выступала в труппе Минкевича. Ничем особенным труппа не блистала и выступала главным образом по загородным ресторанам. Надежда Васильевна ходит в театры, слушает знаменитых певцов, старательно учится. У нее появляется соблазн стать оперной певицей. Голос для этого есть. И все-таки ее природный дар с особенной силой проявлялся в русских народных и цыганских песнях и романсах.
Руководитель труппы Минкевич, сам бывший оперный певец, хорошо понимал это. Понимал он и то, что для оперы нужен не только голосовой дар, но и певческая культура. И он настоятельно советует Плевицкой сохранить амплуа исполнительницы народных песен. Надежда Васильевна следует этому мудрому совету. Слава молодой певицы ширится. Но успех пока не выходит за границы небольших концертных залов и известных ресторанов. Она поет в знаменитом московском "Яре", в Ялте, куда на лето съезжалась московская и петербургская знать, в Нижнем Новгороде - в известном ресторане Наумова. Осенью 1909 года Плевицкая подписывает с Наумовым контракт на концерты во время Нижегородской ярмарки. Здесь ее впервые услышал знаменитый русский тенор Леонид Собинов, певший в тот сезон в Нижегородской опере. Он впервые и вывел ее на большую сцену, пригласив участвовать в благотворительном концерте наряду с известнейшими русскими артистами.
Этой же осенью, приехав из Нижнего Новгорода в Москву, Надежда Плевицкая поет уже не в "Яре" у купца Судакова, а в Большом зале Московской консерватории, где ей аплодировали не подгулявшие купцы, а московская интеллигенция.
Особенность дарования Надежды Плевицкой состояла в том, что она умела пленять и простые сердца, и души людей, приобщенных к самой высокой культуре. Успех сопутствовал ей повсюду и вскоре привел ее в Царское Село.
Император слушал Плевицкую с глубоким вниманием, у него на глазах блестели слезы. Как и большинство русских той поры, Николай II любил и знал русскую песню. После концерта он подошел к певице.
- Спасибо вам, Надежда Васильевна, - сказал он. - Слушал вас с большим удовольствием. Мне говорили, что вы никогда не учились петь. И не учитесь. Оставайтесь такой, какая вы есть. Много я слышал ученых соловьев, но они пели для уха. Вы же, наш курский соловей, вы поете для сердца.
Встреча с царем и сказанные в ее адрес лестные слова впоследствии, в годы эмиграции, сослужили Плевицкой хорошую службу: об отзыве Николая II знал едва ли не каждый русский офицер, и "военная" эмиграция воспринимала певицу как символ великой, овеянной легендами, уходящей в прошлое императорской России. Тем более спасительным императорское благоволение оказалось для певицы, когда в стане белых армий юга России ей пришлось замаливать "грехи" короткого увлечения "красными": концерты летом 1918 года в Курске перед бойцами Красной Армии, хвалебные рецензии в "Известиях Курского Совета", гастроли в занятой большевиками Одессе, недолгую любовь к "товарищу Шульге", погубившему, как свидетельствуют эмигрантские летописцы, не одну сотню белогвардейских душ.
Надежда Васильевна, похоже, была человеком влюбчивым, и после песни любовь занимала в ее жизни главное место. Вероятно, здесь сказывались и некий, не самого благого свойства, опыт, и привычки, обретенные в начальный период артистической карьеры.
Со временем, когда пришла слава, Плевицкая уже не могла обходиться без блестящего общества, преимущественно офицерского, к которому, похоже, чувствовала особую склонность.
Первая мировая война застает певицу в Швейцарии, где она отдыхала с В. А. Шангиным, поручиком Кирасирского Его Величества полка. Чтобы не разлучаться с возлюбленным, Плевицкая едет вслед за ним на фронт, добившись разрешения работать сиделкой в дивизионном лазарете. В январе 1915 года в тяжелых боях за Восточную Пруссию Шангин пал смертью храбрых.
Ее третьим мужем стал Юрий Левицкий, сын командира 73-й пехотной дивизии, в которой служил некогда и Шангин. А в июне 1921 года, уже в изгнании, в пыльном Галлиполи, где стояли временным лагерем выбитые из Крыма части армии Врангеля, состоялось еще одно - на этот раз тайное - обручение Плевицкой с 27-летним генерал-майором Николаем Владимировичем Скоблиным, командиром одной из известнейших в белой армии Корниловской дивизии. К этому времени самой Надежде Васильевне шел уже 37-й год. Эта встреча оказалась роковой в судьбе "курского соловья". Любовь к Скоблину в конце концов и привела ее на скамью подсудимых в парижском Дворце правосудия, а затем - к безымянной могиле в городе Ренне.
* * *
Жизнь на чужбине с самого начала обернулась непредвиденными осложнениями. Французское правительство отнюдь не спешило с бескорыстной помощью недавним союзникам. Французские уполномоченные по связи с остатками армии Врангеля всеми силами стремились к тому, чтобы распылить русские части по отдельным изолированным лагерям: слитые в единый кулак остатки белой армии представляли собой внушительную политическую силу. Французы же желали вести переговоры с представителями белого командования без всяких условий, как с армией, потерпевшей поражение.
Намерения Врангеля были иными: он понимал, что для сохранения политического веса в переговорах необходимы единство, дисциплина, моральная спайка. Но ни политических, ни материальных аргументов для противодействия плану французов у Врангеля недоставало. Выведенные им из России русские части были разбросаны по нескольким военным лагерям: в Чаталджи, Галлиполи, на Лемносе. Боевые корабли с экипажами были уведены под Андреевским флагом в Бизерту, французскую военно-морскую базу в Тунисе. Самым крупным лагерем оказался Галлиполийский. Несмотря на то что в залог под материальное обеспечение русских частей были взяты корабли черноморской эскадры, представлявшие большую ценность *, питание в лагерях было более чем скудным. По причине постоянного недоедания в лагере свирепствовали болезни. Кроме того, никто не предполагал, что здесь, на юге Черного моря, на полуострове Галлиполи, зима окажется столь суровой. Жить же приходилось в неотапливаемых военных палатках, мало приспособленных для длительного квартирования. Обезоруженная и униженная армия жила памятью недавних боевых походов, боевого товарищества, надеждами на скорое падение большевиков и возвращение в Россию.
* Флагман Черноморской эскадры линкор "Император Александр III", позднее переименованный в "Генерала Алексеева", считался вершиной мирового судостроения, был символом экономического и технического развития России.
В Галлиполийском лагере жизнь текла медленно, уныло. После военных занятий единственным развлечением была полковая самодеятельность. Многие офицеры баловались стишками.
Вот один из образчиков непритязательной "полковой поэзии":
Наш полк, наш полк - заветное, чарующее слово
Для тех, кто смолоду и всей душой в строю.
Другим оно старо, для нас все так же ново
И знаменует нам и братство, и семью.
О Знамя ветхое, краса полка родного,
Ты бранной славой венчано в бою.
Чье сердце за твои лоскутья не готово
Все блага позабыть и жизнь отдать свою?.. *
* Стихотворение "Наш полк" было написано великим князем Константином Константиновичем, инспектором военных училищ, и использовалось в качестве походного марша Виленским военным училищем.
Странный, как показалось многим офицерам, брак между популярной певицей и бывшим на десять лет ее моложе боевым командиром приняли как один из капризов неприкаянного лагерного быта. Однако к Плевицкой относились благожелательно, с дворянской снисходительностью, тем более что певица не скупилась на концерты. Многие из галлиполийцев здесь и услышали ее впервые.
К лету 1921 года "Галлиполийскому сидению", пагубно влиявшему на моральное состояние белой армии, приходит конец. Переговоры Врангеля с правительствами Сербии и Болгарии увенчались успехом. Русских согласились принять.
Стояла осень. По ночам выпадал снег. Дувшие из Турции ветры рвали палатки. Продовольствия почти не оставалось. Последней из опостылевшего лагеря уходила Корниловская дивизия. 27 ноября тяжелый, неповоротливый турецкий пароход "Ак-Дениз" принял на борт остатки недавно грозной военной силы.
Хотя в Болгарии корниловцы были расквартированы в казармах болгарской гвардии в селе Горно-Паничерово, жизнь постепенно входила в гражданскую колею. Довольствие по-прежнему было скудным, и, чтобы прокормить себя (многие офицеры к тому же имели семьи), приходилось подыскивать заработок. Соглашались на любую работу. Военной дисциплины, собственно, уже не было. Летние болгарские казармы тоже были временным пристанищем, последним армейским общежитием. Это понимали все. Отсюда дороги уводили кого куда. Бывшие офицеры и солдаты превращались в рабочих. Многие уехали на шахты в Перник.
Чтобы сохранить хотя бы формальную связь с разбредавшимися по всей Европе русскими офицерами, генерал Врангель 1 сентября 1924 г. объявил о преобразовании армии в "Русский общевоинский союз". Членство в РОВС было добровольным. Но вошедшие в союз брали на себя обязательство подчиняться воинской дисциплине. Впрочем, понятие дисциплины было условным, тем более что никакого материального довольствия членство в РОВС не гарантировало: в гражданской жизни каждый был предоставлен самому себе, устраивались кто как мог.
Вскоре после этого генерал Скоблин из материальных соображений, не порывая с РОВС, с согласия начальства начинает сопровождать свою жену в зарубежные гастроли. В сущности, он становится ее антрепренером. На карте их гастролей - Берлин, Брюссель, Париж, потом турне по Америке. Помимо русских народных песен в репертуаре Плевицкой теперь известная всей эмиграции песня "Занесло тебя снегом, Россия". После того как ее спела Плевицкая, она стала как бы народной песней эмиграции. Ее пели с неизменной слезой чуть ли не на каждой эмигрантской вечеринке, в каждом русском кабаке.