Костылев Валентин. Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

   Войско готовилось к бою. Андрейка убежал к своему наряду. Пушкари шумели поодаль на пригорке, спускали на канатах пушки под гору. Часть пушек готовили переправить на плотах на нарвский берег.
   Нарва полыхала. В густоте дыма огненной бури то скрывался, то вновь появлялся темный каменный замок, впиваясь в Иван-город черными зловещими глазами башенных амбразур.
   Посадские женщины Иван-города плакали, глядя на пожар. Монахи расхрабрились, нацепили на себя сабли: "латинскую ересь" собрались истреблять.
   Генриетта, прижавшись к отцу, печальными глазами смотрела вдаль на пожар: "Сгорит все наше добро там!"
   Андрейка возился около своих пушек. Ратники вместе с ним перетаскивали волконейки на бугор, повыше откоса. Отсюда было удобнее всего стрелять по городу.
   Внизу, на реке, - суета сует! Толкая друг друга, ратники с боевым азартом бросались в лодки, иные вплавь на досках, иные на снятых с петель воротах, а кто и вовсе поплыл через реку, как был, в одежде. Татарские всадники пустились вплавь на конях, поднимая над водой свои пики и луки.
   К Андрейке подъехал Басманов, приказал ему открыть огонь.
   Андрейке помогал Мелентий. Большого труда стоило установить пушку так, чтоб ядро, перелетев через реку, попало в пригород.
   - Надо, чтоб стреляние с сего бугра было возвышенное, дугой. Коли мы так дуло опустим, то в ядре тягости более будет, - растолковывал он Мелентию. - По причине тягости той ядро на бегу не долетит, утопнет в реке... Приметливое ядро верхнего воздуха ищет. Дух у ядра сильнее, коли наверху. Ставь так, ставь! Гоже! К сильнейшему удару удобно... Засыпай порох! Клади поболе! Первое ядро изгоним, гляди, вон в то место; видишь? Где огня нет.
   Андрейка поднес фитиль, запалил...
   Взметнулось яркое пламя. Со свистом и воем тяжело полетело каменное ядро в город.
   Андрейка согнулся, сложил ладонь трубочкой и стал присматриваться, куда упадет ядро. Вокруг пушки расплывались клубы дыма, пахло селитрой.
   - Отчего у нас ядро свищет? Отвечай, - с хитрой улыбкой спросил Андрейка.
   Мелентий не знал, что ответить.
   - Оттого, братец мой, что сильный воздух и ветер. Ядерному бегу он противится; при многом стрелянии воздух разбалтывается, не таков густ будет... В те поры не станет ядра свищущего, но тихо оно полетит, и прилежнее на ядро смотреть. Ну, клади ядро огненно!.. Проворь!
   Мелентий вложил огненное ядро.
   Андрейка погладил пушку.
   - Остыла. Дорогая моя! Послужи нам честью! Ну, Мелентий! Валяй, сыпь порох! Еще прибавь. Подтяни рыло у пушки на два пальца... Буде!
   Опять выстрел. Теперь по рву близ замка.
   - Повтори-ка вдугорядь сам, один, а я пальну из той сиротинушки... Пали каменным ядром, а я - огненным...
   Вышел приказ о непрестанном стрелянии. Пушкари весело засуетились и на стенах и на буграх Иван-города. Наряд, растянувшийся цепью вдоль берега, поднял такую пальбу, что даже церковный благовест заглушил. Земля дрожала от грохота выстрелов; голосов расслышать было невозможно.
   В день метали до трехсот медных, каменных и огненных ядер, иные весом в пятьдесят фунтов.
   Обозники привезли из пушкарского сарая кадушку с конской мочой. Андрейка помочил прибитую к шесту тряпку в кадушке и смазал ею отдыхавшие орудия как в дуле, так и снаружи, чтобы охладить бронзу. Такое охлаждение, как объяснил Андрей зевавшим молодым ратникам, наилучшее, делающее пушку безопасной.
   Перебравшиеся на ту сторону реки ратники дружно, плечом к плечу, навалились толпою на городские железные ворота и, продавив их, с гиканьем ринулись в город, сметая на бегу ощетинившихся копьями немцев.
   Впереди всех бежал без шапки с обнаженным мечом Василий Грязной. Громким, боевым криком он подбадривал своих ратников. Сбитые с ног кнехты падали на землю, прося пощады; Грязной рубил врагов направо и налево. Рассвирепевшие воины разбили их наголову, а затем побежали дальше, туда, где еще не успел распространиться огонь. Герасим был недалеко от Грязного. Стрелы и пули свистели вокруг них.
   Из бойниц замка началась непрерывная пальба по Иван-городу.
   Переправились на пароме в Нарву и воеводы Адашев и Басманов. Они тотчас же послали в Иван-город гонцов, чтобы Куракин отрядил десяток "наипаче смысленных" пушкарей стрелять по замку из пушек, оставленных немцами на городских стенах Нарвы.
   Андрей был послан в числе этих десяти.
   С шутками и прибаутками они переплыли в лодке Нарову. Адашев и Басманов расставили их у орудий.
   Андрейке досталась невиданная им ранее пушка из красной меди. Громадная "сидячая" пушка, а ядра в сорок восемь фунтов.
   Подошедший к нему Басманов спросил:
   - Справишься ли? Разумеешь ли?
   - И толстота, и длина пристойные, и работа добрая... - осматривая орудие, говорил Андрей. - Испытаю с божьей помощью...
   - То-то! Не просрамим Москву. Наградим. Как прозваньем?
   - Андрейко Чохов...
   - Ну, ну, послужи царю-батюшке!..
   Андрейка потер дуло, засыпал десять фунтов пищального пороха, вложил ядро, помолился богу, чтоб не разорвало. А вдруг эту меру не выдержит? Однако долго раздумывать не приходилось. Быстро зажег фитиль и приложил его к запальной дыре.
   От сильного толчка дрогнули камни под ногами; густые клубы дыма поплыли над рекой. Что-то горячее ожгло лицо: "мать честная!" Пушкарь затрясся, еле-еле устоял на ногах. "Вот-те и на! Что такое?! Много пороха засыпал - великое насилие пушка претерпела". Андрей вспомнил, что пушки чаще всего разрывает в высоких выстрелах. Он немного снизил дуло, почесываясь с недоумением и покачивая головой.
   После первого выстрела тщательно обтер пушку. Со всех сторон ее осмотрел: "Не дай бог пропадет такая красавица!" Немного подождав, пока пушка остынет, ласково погладил ее, зарядил по-новому - вложил поменьше пороха. Выстрел получился чище.
   Сквозь дым и огни пожарищ он ясно увидел, как от его ядра посыпались кирпичи из стены замка. Сердце возрадовалось у парня.
   В Нарве темные, закопченные люди тушили пожар, ратники копьями раскидывали по земле горящие бревна и доски. Им помогали жители Нарвы.
   Замок, со всех сторон окруженный пожарами, с диким, отчаянным ревом выплевывал из бойниц огонь и железо. Громадные ворота его, украшенные бронзовыми щитами, казались неприступными; мост через ров был поднят.
   Тучи стрел золотистыми змейками мелькали в огне пожарища, осыпая Иван-город. Одна стрела слегка задела Андрейку.
   Иногда вылетали ядра с вершины крепостной башни "Длинный Герман".
   В свирепом реве огненной стихии слышались человеческие вопли, вой псов, резкие стоны рожков.
   Андрей снова зарядил пушку, направив теперь дуло орудия на железные ворота замка, около которых толпились с самопалами ландскнехты... Андрей, казалось, сам слился с медью пушки, застыл, затаив дыхание. "Матушка, выручай!" Вот... вот... "Господи благослови!" Зачадил фитиль...
   Страшный грохот потряс воздух - ядро пробило ворота; немцы полетели в ров; туча пыли и дыма расплывалась вокруг замка...
   Андрей, красный, взволнованный, сиял от счастья; к воротам, перебрасывая через ров бревна и доски, устремились русские, завязался бой, жестокий, упорный.
   XII
   Земля жгла ноги. Дышать становилось невозможно. Огонь ревел, метался под порывами ветра. Около головы взвизгивали стрелы, так и жди - ужалят!
   - Пылко! Несусветимо пылко! Ух! - невольно воскликнул Герасим, когда толпа ратников, предводимая Грязным, очутилась среди огня, спасая обывательское добро и товары на площадях и в нетронутых пожаром амбарах.
   Полотно; бочки с воском и жиром, груды железа сваливали кучами в огородах и садах. Отсюда ратники, не страшась вражеских стрел, сносили добычу на берег.
   Роясь в посадском добре, Герасим и Кречет подшучивали друг над другом. Герасим нашел среди рухляди какую-то шляпу с косматым пером и подарил Кречету. Тот надел ее вместо шлема и стал похож на домового. А Васятка подарил Герасиму слитое из олова чудовище с длинным носом, закрученным трубою в кольцо, и двумя рогами там, где должен быть рот. Толстое, большое чудовище на четырех ногах. Герасим решил, что это ливонский бог, и сначала плюнул в него, а потом бросил в огонь.
   Татарские наездники спешились и, грузно переваливаясь в своих мягких сапогах, таскали на спинах седла, конскую сбрую; попадая под обстрел, ползком подбирались к берегу, где ожидали их кони и товарищи в челноках.
   Герасим и Кречет стали искать убежища от огня. Зипуны их так нагрелись, того и гляди вспыхнут. Иван-город осыпал Нарву каменными ядрами, и они шлепались в пожарище, поднимая столбы искр.
   - Ух, жарко! Родимые! Не задохнуться бы!
   - Терпи, голова, воеводой будешь!..
   - Хушь бы до того чертушки добраться...
   Герасим указал рукой на большой каменный дом с башнями.
   По земле ползали синие огоньки, кусали ноги. Едкий дым исходил из тлеюших лоскутьев одежды, белья, разметанные в огне копьями и ветром. Перепрыгивая через горящие балки, ратники добрались до этого дома. Вбежали в распахнутую настежь дверь, поднялись по лестнице. Испуганная кошка ткнулась прямо в ноги, струхнул Герасим: думал - оборотень! Ругнулся, перекрестился. В окнах отсвет пожарища: в комнатах, как днем. Наверху, в большом зале, нашли спрятавшуюся в угол какую-то женщину; стоит, дрожит, лепечет непонятное. Кречет шепнул Герасиму:
   - Давай пытать? - И, обратившись к пленнице, усмехнулся: - У, ты, ягодка!
   Герасим вспомнил о Параше, ему стало противно слушать прибаутки Кречета. Он пошел прочь. Позади послышался женский визг. Крикнул Герасим со злом: "Васятко!" Никто не ответил. Герасим плюнул, выбил окно, стал смотреть в сторону замка и увидел там среди огня у разбитых ворот человека с развеваемой ветром белой хоругвью. - Не привиденье ли?! Чур-чур меня! Что за чудо?
   В замке переполох.
   Из Иван-города смело пришел "изменник-перебежчик" Бертольд Вестерман. Окружившей его возмущенной его появлением толпе рыцарей он сказал:
   - Меня послали русские воеводы. Они предлагают вам сдать замок и обещают выпустить фогта с его слугами и лошадьми и всех ландскнехтов с их женами, с детьми и с имуществом; а кто пожелает остаться на своих местах, тому царь обещает построить из своей казны дома лучше тех, что у них сгорели.
   Рыцари ответили:
   - Не бывать этому! Воеводы поступают несправедливо. Перемирие заключено, и послы наши в Москве, а они напали на нас, пользуясь случившеюся с нами бедою. Как мог ты передаться на сторону царя? Разве ты не немец?
   Вестерман ушел из замка.
   Перед ним снова спустили уцелевший мост через ров. Благополучно возвратился он в Иван-город.
   Генриетта сидела на берегу и, дрожа от страха, поджидала отца. Вместе с ним она пошла к воеводам. Куракин обнял и поцеловал Вестермана.
   - Спасибо, друже! Царь одарит тебя за верность. Однако иди снова к ним... Чего они там юлят, как гостья Федосья! Скажи им, - бог покарал их, а не мы, за их грехи! Пускай принимают, пока им дают, помилованье, а то, коли не примут теперь, то в другое время оно им не дастся.
   Генриетта залилась горючими слезами, вцепилась в отца, не пускает. Вестерман нахмурился, закусил губу.
   - Коль боишься, так не ходи, иного пошлем... - сказал Куракин. - Есть у нас нарвские немцы, что заодно с нами. Сговоримся с ними.
   Вестерман, освободившись из объятий дочери, хмуро покачал головой:
   - Не было случая, чтоб Бертольд Вестерман чего-либо боялся... Напрасно так говоришь, воевода... Пойду я.
   Он тихо сказал Генриетте что-то по-немецки. Она вытерла слезы, пошла провожать его до лодки.
   Над Нарвою расползалось великое зарево. Казалось, само небо горит. Ветер приносил с того берега зной, удушливый запах гари и рев огня.
   Туда, в этот ад, надев кольчугу и железный шлем, смело, с достоинством снова отправился Бертольд Вестерман. Ратники, следя за ним, удивлялись:
   - Вот так храбрец! Смело правды добивается.
   Через голову Вестермана летели ядра и стрелы как с той, так и с другой стороны. Но ни Бертольд, ни его дочь не замечали этого. Генриетта помогла отцу сесть в лодку. Гребцами были бородатые даточные люди. Они успокаивали плакавшую на берегу дочь Вестермана:
   - Ладно, девка, ничаво!.. Бог не выдаст, свинья не съест. Стреле места хватит и без нас. Гляди, что простору!
   Переплывая через реку, Вестерман почувствовал, как по его шлему скользнула стрела. Немец настойчиво преодолевал все препятствия по пути к замку. Опять поднял хоругвь. Заскрипели цепи, мост медленно опустился; в пролете ворот его с нетерпением ожидала толпа рыцарей и горожан.
   Вестерман в точности передал все сказанное воеводой.
   Молча выслушали его рыцари. Вестерман не заметил в них прежней заносчивости. Командор обороны замка и нарвский предикант* Зунен вежливо попросили передать воеводе, что им нужно время до утра, подумать.
   _______________
   * Глава нарвского духовенства.
   Вдруг вбежала стража, спустившаяся с "Длинного Германа", и крикнула:
   - Наши рыцари идут!
   Переговоры с Вестерманом были тут же прерваны. Радостно оживился замок. Вслед Вестерману раздались крики: "Изменник! Смерть тебе! Будь проклят!"
   С холодной улыбкой он выслушал оскорбления.
   Опять вернулся он в Иван-город. Генриетта крепко обняла отца.
   - Теперь уж я тебя никуда не пущу! Если тебя убьют, что буду я делать?.. Матери у меня нет, ты один у меня остался.
   Причитанья дочери больно было слушать Бертольду. Он сказал:
   - Наш кровожадный фогт губит немцев. Бертольд Вестерман на полдороге не останавливается. Если мне придется идти в замок еще и еще раз - я пойду. Горожан надо спасти от гибели. Они наши с тобой братья. Коли что случится со мной, бог тебя не оставит, но я пойду. Никто не может меня теперь остановить.
   Рыцари вновь стали просить об отсрочке ответа, о чем Вестерман и доложил Куракину.
   Генриетта знала, что это так, что это правда.
   Воеводы и слышать не хотели об отсрочке. Они тотчас же приказали пушкарям и пищальникам усилить огонь по Нарве. Грохот и свист поднялись с еще более страшной силой. Пороховой дым застилал окрестности густыми сизыми облаками. Гневное лицо Куракина стало страшным. Глаза свирепо блестели, седые брови сдвинулись, рука судорожно сжимала рукоять меча.
   - Ступай, храбрый Бертольд, - сказал он охрипшим от ярости голосом, уведомь в последний раз ливонских мухоморов, - мы не дадим им ни единой минуты роздыха; пускай не ждут, когда мы подомнем под себя их замок. Горе тогда будет твоим немцам! Скажи и посадским в замке, чтоб не надеялись на рыцарей... Между ними и нарвскими горожанами русская сила стоит... Никакие защитники к ним не подойдут на помощь, а то, что сторожа увидели с "Длинного Германа", объяви им: это наши московские воины... идут нам в подмогу. Рыцарям мало будет пользы от того.
   Ни слезы, ни мольбы дочери не могли помешать Вестерману снова переправиться через реку и снова под огнем обоих противников пробраться к замку.
   - Жаль немцев! - бормотал он про себя в страшном волнении.
   Повторилось то же, что и в предыдущий раз. Рыцари упрямо твердили:
   - Попроси воевод хоть немного дать нам отдыха - мы сейчас пришлем гонца. У нас будет совет.
   Вестерман в третий раз благополучно вернулся в Иван-город. Все воеводы по очереди обняли и облобызали его, пообещав о его подвиге донести царю. Воины принесли ему из монастыря меду, и вместе с ним воеводы выпили по чарке вина за его здоровье.
   Бертольд сказал:
   - Лучшей наградой будет мне, если вы казните нашего безумного фогта, и война кончится, немцы снова начнут заниматься мирною торговлею с Москвой. И я бы хотел сходить в замок и в четвертый раз, чтобы образумить рыцарство. Я не хочу гибели моих братьев, не хочу, чтобы понапрасну проливалась немецкая кровь! И что нам делить с русскими?
   Воеводы развели руками от удивления.
   - Твоя воля, добрый человек! - сказали они. - Неволить храбреца, грех, останавливаться еще грешнее, но только не образумить тебе рыцарей. Наш меч их образумит, а ты нам пригодишься.
   Генриетта устала уговаривать отца. Она безмолвно проводила его до лодки и, рискуя быть раненой, осталась на берегу ждать.
   Осажденные устроили в "звездной палате" замка совет.
   - У нас мало запасов, - раздалось в ответ на призыв Вестермана. Немного ржаной муки, сала и масла да бочки три пива. А пороху так мало, что, если хорошенько пострелять, через час-другой так и ничего не останется. Вдобавок в замке теснота от народа, множество бедных горожан укрывается во рву, они отданы на произвол судьбы. Московиты уже овладели городом. Теперь будут добывать замок, а из своей крепости они палят без устали. На орденских братьев надежда плоха. Какая польза будет всему краю, когда мы станем защищать замок? Защитить мы его не сможем, а только пропадем все.
   Одетый в бархатное платье, юркий брифмаршалок*, с гусиным пером за ухом, спросил:
   - А кто же поручится, что мы останемся целы, если сдадимся? Русские не сдержат обещания и всех нас перебьют.
   _______________
   * Чиновник по поручениям в орденском управлении.
   - Если же наша такая судьба, - что поделаешь! - вздохнул предикант Зунен. - Помолимся богу! Уж если гибнуть, то лучше гибнуть в поле, чем в замке.
   Одна из женщин громко заплакала. Ее вывели. Рыцари погрузились в глубокое раздумье. Пустые залы замка глухо гудели от пушечной пальбы.
   Фогт, казалось, еще более постарел в эти страшные для Нарвы дни.
   Сутулясь, перебирая трясущимися от бессильной злобы руками какие-то бумаги на столе, он тихо говорил:
   - Забыл нас магистр!.. Забыл!
   Кто-то из рыцарей усмехнулся с горечью:
   - Зато царь московский нас не забывает.
   С башни "Длинный Герман" прибежали в великом ужасе стрелки:
   - Погибли! Несчастные! Одну разорвало, другая сбита с лафета!.. Теперь... теперь... всего шесть пушек!..
   Лица стрелков были черны от порохового дыма, одежда изорвана в клочья, руки в крови. Их было четверо, этих усталых, изморенных людей, напуганных разрывом пушки. Один из них, обессилев, упал на скамью. Предикант Зунен, обратив свой взор вверх, к куполу замка, рыдающим голосом воскликнул:
   - Умоляем тебя, господи! Окажи нам новую милость! Мы теперь оплакиваем свое неразумие и страшимся твоей грозы! О, не посеки нас, но подожди еще мало, - может быть, наше сердце исправится и принесет тебе добрый плод!
   Рыцари поднялись со своих мест с печально наклоненными головами и, держа обнаженные шпаги крестом рукояти на груди, в глубоком молчании слушали молитву предиканта.
   Когда же он кончил, опять все уселись за стол.
   Бледные, в полуизмятых, потускневших от огня латах, они растерянно переглядывались: что делать? Фогт сумрачно вертел в руках маленький кинжал. Рядом с ним предикант Зунен чертил гусиным пером крестики на обрывке пергамента. Бюргмейстер Герман Цу-дер-Мулен закрыл глаза, поглаживая свою остроконечную бородку.
   В открытое окно долетали дикие вопли оставленных за стенами замка обывателей, рев пламени, разрыв огненных ядер, все нарастающий грохот ивангородских пушек.
   Пропитанный порохом и гарью воздух ел глаза.
   - Спасенья нет!.. - сказал упавшим голосом Зунен.
   - Что же делать? - тихо спросил фогт.
   - Покориться! - обронил кто-то в углу слово.
   - Никогда!.. - вдруг в бешенстве ударил кулаком по столу фогт.
   В это время внизу затрубили горнисты.
   Все встрепенулись. Кто-то радостно воскликнул:
   "Наши!" Побежали к выходу.
   Дверь отворилась. На пороге стоял бледный, неподвижный, как изваянье, Вестерман.
   - Там наши рыцари? Подкрепление?
   Вестерман поднял руку вверх:
   - Стойте! Это не ваши, а русские! Они перебьют всех вас! Горе вам! Вы не знаете русских!
   Рыцари остолбенели:
   - Московиты?!
   - Подкрепление воеводам. Я жду ответа. Я думаю, что вы найдете в себе достаточно рассудка и сострадания к несчастным братьям своим, брошенным вами за стенами замка, чтобы сложить оружие.
   Фогт, бледный, задыхаясь от волненья, произнес:
   - Мы хотим, чтоб нас не побили, если мы сдадимся...
   - За это ручаюсь, - спокойно ответил Вестерман. - Вышлите для переговоров двух рыцарей и двух бюргеров. Один из воевод выедет к воротам...
   Пошел сам фогт.
   Свидание ивангородских парламентеров во главе с Данилой Адашевым происходило в галерее колленбаховского дома.
   Стрельба из Иван-города не только не прекращалась, но все усиливалась.
   - Почему же ваши стреляют? - спросил фогт.
   - Иван-город будет стрелять, покуда не дадите согласия о сдаче, ответил Адашев.
   На этом свидании договорились:
   "...все кнехты выйдут свободно, с имуществом и оружием. Пушки должны остаться в замке. Всем жителям дозволяется выйти из замка с семействами беспрепятственно, если хотят, из города, но без имущества. Имущество будет оставлено тем, кои станут бить государю челом. Русские будут провожать вышедших, чтобы своевольные толпы из московского войска на них не напали".
   Поздно ночью закончились переговоры.
   Данила Адашев приказал принести икону.
   Монахи через реку в лодке доставили ее.
   Данила поцеловал ее на глазах у фогта и сопровождавших его рыцарей, поклявшись сдержать свое слово. Он сказал, что никого не пустит из города, пока не выйдут все обитатели замка. Воевода и рыцари обменялись двумя заложниками.
   В полночь завыли трубы, забили барабаны, на шпиле "Длинного Германа" взвился белый флаг.
   Стрельба прекратилась.
   С визгом и лязганьем опустился цепной мост, распахнулись ворота замка.
   Согнувшись под тяжестью своего скарба, потянулись из замка горожане, беременные женщины, матери с детьми, хозяйки с курами, поросятами, ягнятами, кошками. Некоторые мужчины везли на тележках больных, убогих. На лицах горожан были написаны страх и недоверие. С опаской поглядывали они на стоявших по сторонам московских воинов, которых рыцари изображали перед тем дикими чудовищами, зверями, такими же "злодеями", как их царь, "кровожадный варвар".
   Воеводы Адашев и Басманов лично следили за тем, чтобы выходящим из крепости не было учинено никакого худа в нарушение воеводской присяги.
   Рыцари тихо выезжали из ворот верхами, отдавая воеводам честь. За ними потянулись возки с их женами и наложницами, с детьми и скарбом.
   До самого утра выходили осажденные из замка. Герасим все глаза проглядел, думая, не увидит ли Парашу.
   Басманов послал ертоульных осматривать замок. Пошел и Герасим.
   Множество дверей, железных и деревянных, под темными каменными сводами. Некоторые на запоре. В то время когда его товарищи отыскивали оружие и порох, Герасим обшаривал все уголки замка, стараясь найти Парашу. Он подходил к запертым дверям в длинных темных коридорах, неистово стучал в них, выкрикивая имя Параши, но только гулкое эхо было ему ответом. Пахло мертвечиной. Нападало отчаяние. Неужели и ее убили, а может быть, увезли, и он не заметил этого, стоя у ворот?
   Долго в одиночестве бродил по замку Герасим, бегал по лестницам, поднимался во все башни, вспугивая летучих мышей и крыс. Ратники, забрав с собою все, что можно было унести, давно ушли.
   Он устал, измучился, потеряв всякую надежду найти Парашу. В изнеможении сел на скамью в темном подвале и задумался: "Неужели убита или сгибла в огне?"
   Слезы подступили к горлу.
   "Ахти мне, злосчастие, горе-горинское! Ино лучше мне лишиться житья того одинокого! Ино кинусь я в Нарову и утопну в ней!"
   И вдруг Герасим услышал где-то поблизости, в подземелье стон. Вскочил, прислушался и на носках, соблюдая крайнюю тишину, пустился на поиски.
   С большим трудом в земляной стене нашел он дощатую дверь. Она не была заперта. Герасим толкнул ее. Дверь с треском распахнулась. В полумраке Герасим увидел лежащую на сеннике женщину.
   - Паранька! - крикнул Герасим. - Не ты ли?
   Наклонившись, он разглядел бледное, худое лицо старухи.
   - Добрый человек!.. Дай воды!.. Вон там кувшин!.. Умираю!
   Герасим подал кувшин. Старуха прильнула к нему и принялась жадно глотать воду. Герасим поддерживал кувшин.
   - Спасибо! - тихо молвила она.
   - Уж ты не русская ли?
   - Русская, батюшка, русская... Ох!
   - Да чем ты недужишь?
   - Ой, спинушка! Мочи нет. А ты никак русский?
   - Из Иван-города... воинский человек...
   - О ком ты тужишь?
   Герасим рассказал старухе про свое горе.
   - Да неужели это ты и есть? - удивленно спросила она, слегка приподнявшись.
   Мутными глазами смотрела она на него и причитывала: "Ой, какое горе!"
   - Какое горе? Что ты? - испуганно схватил ее за руку Герасим.
   - Как же не горе! Вон, видишь, вон, видишь, сенник. Вот там вчера и она была, а сегодня ее увезли... Завязали рот, скрутили руки и увезли... А уж как она кручинилась о тебе!
   - Про кого ты? - удивленно спросил Герасим.
   - Про нее же, про Парашу... Она мне поведала о своем женихе... Стало быть, ты и есть! А может, другой кто?
   - Я!.. Я! - забормотал Герасим, думая: "не во сне ли это?"
   Он еще раз переспросил старуху о том, откуда она знает Парашу... Не ошибается ли?
   - Помилуй бог! А уж и добра она, и сердечна, таких я девушек и не видывала... Не любить ее не можно! Чадо милое, хоть ты и московит, но ты не такой, как иные... Тот ты или не тот, пожалей старуху, не убивай!.. Что могла я, то делала ради нее!.. За это рыцари меня и бросили в подвал. Она поведала бы сама, да вот увезли ее...
   - Куда увезли?!
   - А бог знает куда! Будто бы в Тольсбург. Господин Колленбах фогтом в Тольсбурге.
   - А как ее звали?
   - Параша!.. Сказала я тебе!.. Ваша она, из Пскова.
   Герасим словно ума лишился. Рванулся, бросился бежать из замка.
   Когда воеводы осмотрели все казематы и тюрьму и увидели там трупы замученных рыцарями русских людей, они глубоко раскаялись в том, что так безнаказанно выпустили из города немецких солдат и правителей города.