Костылев Валентин. Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

   Андрейка, насквозь промокший, и его товарищи ловили доски в потоках луж и покрывали ими свои пушки, ложась на орудия и на обмотанные полотнищами ядра и ящики с зельем, чтоб помешать ветру и дождю. Вдруг при вспышке молнии парни увидели мчавшихся верхом двух всадников, как будто бы один гнался за другим. Показалось Андрейке, что один из всадников упал наземь, а лошадь поволокла его по земле. Быстро соскочил парень с места, оставив свой наряд на товарищей, и побежал, шлепая по мокрой траве, туда, где упал всадник. Опять блеснула молния. Андрейка ясно увидел человека, распростертого на земле. Шлем с него был сбит и валялся невдалеке.
   - Господи Иисусе! - прошептал Андрейка, склонившись над лежащим на земле человеком. При свете молнии рассмотрел он кровь, сочившуюся изо рта этого человека, борода его тоже слиплась от крови. Андрейка окликнул проходивших мимо двух воинов. Подняли лежавшего без чувств латника, понесли к воеводам в шатер; по одежде можно было опознать в нем человека знатного рода.
   Присмотревшись к нему во время молнии, Андрейка остолбенел.
   - Ужель боярин?
   - Какой боярин? - спросил кто-то из ратников.
   - Колычев!.. Он и есть!..
   Андрейка достал баклажку с водой, обмыл на ходу лицо боярина, влил ему в рот воды.
   - Господи! Ужели убился? - В голосе Андрейки слышались слезы.
   Вошел с фонарем в руке князь Курбский, нагнулся над раненым.
   - Никита Борисыч! - Курский снял шлем и перекрестился. - Никак кончается? Голова рассечена. Не то острым камнем, не то саблей...
   Андрейка рассказал, как было.
   Курбский спросил, не помнит ли Андрейка, кто был тот, другой всадник: наш или немец?
   Андрейка ответил, что он не разобрал - кто.
   Курбский принес из шатра флягу с вином, влил немного вина в рот боярину. Тот слегка зашевелил губами.
   Андрейка спохватился: ведь ему надо скорее бежать к своим пушкарям. Помолившись, он стремглав побежал прочь.
   На двадцатый день осады башня была сбита. Мало того, Андрейка со своими пушкарями пробил стену, а туры подошли совсем вплотную к городским укреплениям, и стрельцы стали метко из-за них обстреливать внутренность города.
   Жители в ужасе побежали в замок. Улицы опустели. В ворота хлынули московские воины. Теперь оставалось взять самый замок.
   Начался обстрел последнего укрепления Нейгаузена.
   Тридцатого июня с утра толпы московских ратников, неся на головах мешки с песком, лестницы, прикрываясь железными щитами, с криками, со звоном, лязганьем железа двинулись на штурм города. Пешие и конные полки ощетинились целым лесом копий и буйным потоком стали наседать на городские укрепления. Ужасающим шквалом обрушился на внутренний город, на замок огонь многочисленных русских пушек. В городе начались пожары.
   В полдень Нейгаузен был взят.
   Вечером из замка, охраняемый стрельцами, на своем боевом коне, в одежде простого воина, выехал отважный командор - Укскиль фон Паденорм. Голова его была обвязана полотенцем.
   Стоявшие по бокам дороги у замка русские воины и воеводы в молчаливой почтительности пропустили Укскиля со свитой, оставив им оружие.
   Все жители Нейгаузена, не присягнувшие московскому царю, получили разрешение идти, куда пожелают.
   В скором времени замок был занят отрядом стрельцов.
   Андрейка торжествовал. Наступили дни передышки. Он и несколько его товарищей вздумали съездить за водой для пушек на реку. Взяли с собою кожаные мехи и помчались к небольшой речке, впадающей в Чудское озеро.
   По дороге вдруг навстречу им из леса выбежала в изорванной одежде, с растрепанными волосами женщина, одна из тех горожанок, которые были отпущены воеводами на волю. Она кричала что-то непонятное пушкарям, указывая на лес.
   Пушкари помчались туда.
   На одной из полян они увидели много женщин, бежавших без одежды, а тут же на траве каких-то ратников, свертывавших одежду этих женщин в узлы.
   - Эй вы, ироды! - крикнул Андрейка. - Где ваша совесть?
   Воры оглянулись. И первый, кто бросился в глаза Андрейке, был Василий Кречет. Он зло посмотрел на пушкарей, выхватив из ножен тесак. Андрейка подскочил к нему и со всей силой ударил его кожаным мехом по голове, так что Кречет покатился по земле. Поднявшись, он снова бросился на Андрейку. Тогда Андрейка выхватил свою саблю и рубнул ею Кречета. Тот упал, обливаясь кровью.
   Остальные воры разбежались, кроме одного, которого схватили пушкари. Он рассказал, что Кречет подговорил их ограбить выпущенных на волю горожан.
   Одежда была возвращена женщинам, а раненого Кречета один из пушкарей, по приказанию Андрейки, взвалил на коня и повез в стан.
   Вечером в стане к Андрейке подошел его сотник, дворянин Анисим Кусков, и сказал качая укоризненно головой:
   - Что я тебе говорил? Не всяк, кто простачком прикидывается да мужику поддакивает, истинный друг. Вором я посчитал его, вором он и явился.
   Андрейке не понравился торжествующий, злорадный смех Кускова.
   - У всякого чину по сукину сыну, - сказал он в ответ Кускову усмешливо. - Хорошо без худа не живет. Всяко бывает. Всякий народ и доброму делу служит... Не вдруг разберешь!
   Кусков отошел прочь.
   Колычев умер. Мерлушка гробовщик вырубил колоду. Хоронили со знаменами на кладбище вблизи Нейгаузена. Никто не пролил ни слезинки, кроме Андрейки. Что такое с ним приключилось, он и сам не мог понять. То ли своя горькая жизнь припомнилась, то ли совесть мучила - грешил ведь против покойника, ругал его, царю на него жаловался, судил, обманывал в вотчине - не поймешь!
   - Слабое сердце у тебя, богатырек! - шутя сказал ему на обратном пути с кладбища пушкарь Корнейка.
   - Ничего ты не знаешь! - вздохнул Андрейка.
   Теперь мысли его были всецело о боярыне Агриппине. Она там живет одна. И ему, Андрейке, никак нельзя уйти из войска, чтобы поведать ей про смерть ее супруга. Долго ли теперь обидеть бедную вдову лихому человеку? Уж как бы он, Андрей, охранял ее и как бы он служил ей во всем! Может быть, теперь она и обратила бы на него внимание. О господи! Такая ведь красавица! И такая добрая...
   В своей печали Андрейка забыл даже об Охиме.
   Вернулся парень в стан, вышел за околицу, стал на колени и давай молиться о боярыне Агриппинушке, чтоб никакой лихой человек до нее пальцем не дотронулся, чтоб от пожара она не сгорела, от дикого зверя худа не получила, чтоб никакого недуга на нее господь не наслал, и заговоров и колдовства чтоб на нее никаких не было, и тоска ее в одиночестве не изводила бы, и змея бы ее в лесу не ужалила, и... чтоб никого она там не полюбила. (Спаси бог!)
   Андрейка задумался, а затем, почувствовав, как солнце припекает ему голову, шею и спину, поклонился до самой земли, стал кстати молить бога о дожде и о том, чтоб бог надоумил его, как такую пушку отлить громадную, от которой все крепости разом бы пали.
   Молился до тех пор Андрейка, пока его сзади не шлепнул по спине Корнейка. Скуластое, монгольское лицо его было потное, красное. Он только что через силу напялил на себя кольчугу. Она была ему не по росту, крепко стягивали плечи, сжимала бока, резала под мышками.
   - Вставай, пятница, середа пришла! - весело смеясь, остановился он около Андрейки.
   Корнейка сделал страшное лицо и глухо произнес:
   - Воеводы поднялись!..
   И не успел он сказать еще что-то, а уж полковые трубы возвестили сбор.
   Андрейка быстро вскочил и побежал в стан.
   Даточные люди озабоченно суетились около обозов, впрягали коней, свертывали шатры, седлали скакунов для своих начальников, взваливали чаны, кадушки на телеги. Воины разбирали составленные горою копья и рогатины, перебрасываясь веселыми шутками и прибаутками.
   Пушкари сошлись у своих телег с пушками. Осматривали орудия, заботливо протирали, смазывали их.
   Зелейные приказчики осторожно устанавливали на телегах, наполненных сеном, бочки с зельем, обкладывали их снаружи мокрыми кожами, старательно со всех сторон укрывая зелье от палящих лучей солнца.
   Снова заскрипели, завизжали колеса. Высокие движущиеся башни тихо покачивались с боку на бок; из оконниц выглядывали пушки и пищали да внутри распевали ратники.
   Из ворот замка выехали Шуйский и Троекуров.
   Войско построилось в походном порядке. Во главе каждого полка - его воеводы. Ертоульные поскакали опять впереди всех.
   Боевые трубы и рожки дали знак к походу.
   Направление взято было на север, вдоль берега Чудского озера, чтобы держаться ближе к воде.
   На замке Нейгаузен взвился московский стяг с двуглавым орлом. Его подняла оставленная в замке стрелецкая стража.
   Решалась судьба самого важного дела, порученного воеводам Шуйскому и Троекурову царем Иваном Васильевичем, - покорение искони враждебного Москве, нарушителя взятых на себя обязательств, Дерптского епископства.
   Между Москвою и Дерптом сотни лет тянулась распря. А в последние десятилетия Дерпт был особенно дерзок и временами проявлял явно враждебное отношение к Москве.
   По договору с Иваном Третьим, дерптский католический епископ обязывался оказывать свое покровительство православным, жившим в "русском конце" города, церкви их держать "по старине и по старинным грамотам". Но ливонские рыцари и богатые граждане, да и средний обыватель норовили всячески утеснять русское население под видом борьбы с православием. Многих русских они хватали в церквах и на улицах и бросали их в темницы. Там их пытали, жгли огнем и железом. Однажды, по приказу епископа, немцы спустили в прорубь, под лед по реке Эмбах семьдесят три человека русских, не пощадив даже матерей и грудных младенцев. Не лучше стало и тогда, когда на смену католицизму пришло лютеранство. Все это хорошо было известно Москве. Обиднее всего было то, что это беззаконие творилось в старинном русском городе, захваченном немцами и, вместо Юрьева, названном Дерптом. Никак не могло примириться с этим насилием русское население соседнего Псковского края, и часто оно обращалось с жалобами на ливонцев в Москву, к царю.
   Дерпт много раз обещал Москве прекратить эти бесчинства, но затем вызывающе нарушал сам же все свои договорные условия, заключенные с великим князем Иваном Третьим.
   Поэтому, когда началась война с Ливонией, Иван Васильевич свой гнев обратил в большой степени на Дерптское епископство.
   Обо всем этом, по приказу Шуйского, сотники в полках и рассказали ратникам, которые поклялись отомстить немцам за их насилия над русскими в Дерпте.
   Было получено известие, что магистр Фюрстенберг, узнав о падении Нейгаузена, пожёг свой лагерь и бежал из Киррумпэ.
   Вскоре войско Шуйского увидело в поле большой отряд всадников с обозом.
   Татары под началом Василия Грязного бурею налетели на этих всадников и гнали их до самого Дерпта. Взятые в плен немцы рассказывали, что отряд был послан дерптским епископом в помощь магистру, стоявшему в Киррумпэ, но так как магистр не захотел сражаться с русскими и отступил, то и всадники епископа решили вернуться в Дерпт. Русские захватили большой обоз с пушками, военными припасами и продовольствием и вернулись снова к своим главным силам.
   Воеводы без боя взяли город Курславль, в десяти верстах от Киррумпэ. В этом городе были оставлены две сотни с двумя стрелецкими головами "для бережения".
   По пути следования войска из городков, замков, сел и деревень выходили латыши - городская беднота и крестьяне - и добровольно отдавались в подданство русскому царю. Воеводы приводили всех их к присяге. Со всеми ними обращение было дружественное, мягкое. Некоторые даже становились под знамена русского войска, желая участвовать в походе против немецких владык.
   Они с радостью сбрасывали с себя свои лохмотья и лапти и натягивали на тело рубахи, тегиляи, кафтаны, а иные и кольчуги. С восхищением любовались они полученным от воевод оружием.
   Русские воины охотно делились с ними и съестными припасами, шутили, смеялись, не понимая туземного языка, объяснялись жестами.
   Однако все же воеводы из предосторожности не ставили их в войске скопом, а рассеивали среди русских и татар.
   - Чужого не замай, но и своего не забывай! - говорили сотники русским воинам. - Береженого бог бережет.
   IV
   Днем и ночью на стенах и башнях Дерпта изнывали латники в мучительном ожидании появления московского войска.
   Вокруг города и в предместьи, между гостиным двором и замком, копались в земле оголенные до пояса, потные, загорелые русские пленники и латыши, согнанные сюда из соседних деревень. Под присмотром ландскнехтов рыли новые окопы и рвы. Особо много трудились над возведением укреплений у величественного здания Собора епископа по ту сторону реки Эмбах, среди поблекших от зноя садов и огородов. Сам епископ, желтый, с мутными глазами, длинный, худой, руководил работой. Собор готовился к отчаянной обороне. Сюда свозились бочки со смолою, пушки и кадки с водою, на случай пожаров.
   В городе сделалось тесно, суетно. Тревога нарастала с каждым часом. Вдоль городского рва, наполненного зеленою, вонючею водою, где находились кузницы и всякого рода мастерские, расставляли пушки. Высокие, серые, узкие дома были набиты вооруженными жителями.
   Лютеранские и католические церкви опустели, потускнели, сиротливо выглядывая из кущи садов и рощ. Не до них стало!
   Река Эмбах - "мать рек" - плавно катила свои воды среди застроенных домами и покрытых садами и огородами берегов. Дерпт слыл крупным торговым городом. Через него с востока шли товары в Ригу и другие приморские города Ливонии. Своим богатством он славился на всю Ливонию.
   Теперь торговля замерла. Население было занято одною мыслью - как бы оборониться от Москвы, как бы спасти свою жизнь.
   По реке Эмбах медленно подплывали к Дерпту плоты и ладьи с оружием и продовольственными припасами из ближних замков и селений. Дерпт важнейшая крепость - прикрывал собою путь к столице Ливонии, к Риге, поэтому Рига не поскупилась на посылку оружия и продовольствия дерптским жителям. О воинской помощи людьми пока шли только дружественные переговоры. Вельможи и купцы дерптские потихоньку ворчали на магистра, на всю Ливонию. Многие стали обдумывать, как бы, навьючив на коней наиболее ценное имущество, золото и драгоценности, незаметно уйти из крепости в более безопасное место. Появилось у горожан взаимное недоверие друг к другу: ревниво следили за тем, кто первый побежит, чтобы потом, по этому случаю, поднять шум.
   Масла в огонь еще подлили дворяне, прискакавшие из-под Киррумпэ в Дерпт с растрепанными знаменами, на взмыленных конях и без обоза, брошенного на дворе, в добычу русским.
   Прискакали, да и то не все: двадцати восьми человек не досчитались. Бегство было такое поспешное, что и не заметили они, как товарищи их попали в плен. К ним бросились с расспросами, а они отдышаться не могут, твердят, как помешанные, одно: "Москва! Москва!" А что "Москва" - толку не добьешься.
   Обыватели качали головами: "Хорошего не жди!"
   С глубоким огорчением в Дерпте узнали, что магистр, так много кричавший о непобедимости рыцарей, не оказал ровно никакой помощи Нейгаузену, что и сам он до крайности напуган победою русских, недаром отступил в глубь страны, к городу Валку.
   Теперь омрачились не только обыватели, но и вся городская знать. Видно, велика сила московского войска, коль сам магистр не решился вступить в бой. На всех перекрестках рыцари втихомолку осуждали своего "вождя" Вильгельма Фюрстенберга, которого прежде превозносили до небес.
   - Заврался дедушка! Обманул всех! - судачили рыцари и очень обрадовались, когда узнали, что на место Фюрстенберга выбран новый магистр - молодой, храбрый рыцарь Готгард Кетлер.
   Легче от этого, однако, не стало.
   Гроза надвигалась. Русских всадников уже видели в окрестностях Дерпта. То были ертоульные Шуйского, посланные разведать о местонахождении магистровых полков. Слухи в городе носились самые страшные. Беглецы из Нейгаузена рассказывали о несметных полчищах московитов; говорили, что в русском войске триста тысяч человек, что в Нейгаузене ими перебиты все жители и что сила русская день ото дня увеличивается.
   Однажды утром крестьяне принесли епископу в замок письмо от князя Шуйского. Предлагалось сдаться на милость царя, присягнув ему в подданстве. Была и угроза: "Коли не сдадитесь, сами возьмем, будет хуже!"
   Из ближних усадеб в замок набивались толпы вооруженных дворян и охотников. На людях и смерть красна, да и надежда на помощь гермейстера все же не покидала. Как-никак, страшновато сидеть у себя в фактории, и не только русских боязно, а и своих черных людей. Зуб имеют они против господ. Шатание в крестьянах началось явное. Многие еще до этого убегали в московский стан, покидая своих господ. Гнев народа нарастал.
   Что же делать? Какой ответ дать князю Шуйскому?
   Пошумели, покричали, побряцали оружием - стало веселее, появилась храбрость. Согласиться на предложение московитов? Позор! "Мы им покажем! Они еще нас не знают! Отказать! Отвергнуть! Разве мы не рыцари?!"
   С теми же крестьянами-ходоками был послан воеводе хвастливый отказ.
   С башен епископского замка увидели черную точку вдали. С каждый часом она становилась все больше и больше, развертывалась в длинную черную ленту. Вскоре можно было уже различить осадные башни, коней, людей, телеги с пушками.
   Сам епископ влез на городскую стену. С трудом переводя дыхание от усталости, он читал про себя стихиры деве Марии.
   Поднялась тревога. Загудел набат. Во всех уголках слышался полный ужаса шепот: "Москва!" Матери с младенцами набились в замок, попрятались в его каменных подвалах. Их было много, испуганных, бледных. Оглушал многоголосый крик и плач, раздавались проклятия магистру, войне...
   В окрестностях воздух был насыщен дымом от лесных пожаров, и московское войско в желтой удушливой мгле то скрывалось из глаз, то снова появлялось, но уже в больших размерах. Шло, надвигалось властно, неотвратимо.
   День клонился к вечеру. Епископ не велел зажигать огней. Этим воспользовались многие из дворян. Они собрали все свои деньги и драгоценности и, подкупив стражу, вовремя сумели исчезнуть из замка.
   Канцлер Гольцшуллер, дородный, седоусый рыцарь, горячо осудил всех этих беглецов. Он, размахивал саблей, проклинал их на всю площадь, кричал, что надо догнать беглецов и изрубить. "Умирать, так всем вместе! Низость! Подлость - покидать сограждан в такую тяжелую минуту!"
   Гольцшуллер собрал кучку дворян лютеранского исповедания и ландскнехтов, объявив, что он пойдет навстречу московитам и разобьет их наголову.
   Отворили ворота замка, спустили мост, дали дорогу храбрецам. Но... стоило Гольцшуллеру и его товарищам выйти из города, как они повернули туда же, куда убежали и прежние беглецы. Увидев это, сбила стражу, хлынула в ворота и толпа обывателей. Началась паника среди горожан. С трудом удалось закрыть ворота.
   Одиннадцатого июля на заре московское войско вплотную подошло к Дерпту и обложило его со всех сторон. Бешеная ненависть и злоба овладели немецкими военачальниками при виде гордо развевавшихся над русским войском знамен, при виде того, как ловко, с какой быстротой заработали "гулейные" люди, расставляя осадные башни и щиты "гуляй-города" совсем вблизи Дерпта. Чешуйчатой лавиной двигались московские ратники в обход крепости, ощетинясь густым лесом копий. Твердым шагом, безо всякой суетливости, ходили между рядами ратных людей спешившиеся воеводы, обсуждая порядок осады. У Шуйского в руках был план Дерпта, в который воеводы то и дело заглядывали.
   Утомившись, князь Шуйский сел у своего шатра и стал переобуваться, разматывая портянки. Сопрели ноги от жары. Иногда опускал ногу и внимательно посматривал за передвижением войска.
   - Эк-кая мозоль! - покачал он головою, показывая ногу своему телохранителю, казаку Мирону.
   - Листом бы приложить...
   - Убери сапоги... Посижу босой... Пущай нога отдохнет.
   Пробегавшие и проезжавшие на конях мимо шатра люди низко кланялись князю, некоторые останавливались, докладывали ему об исполнении его приказания. Он смотрел на них исподлобья, начальнически.
   - Э-эх, кабы нам деньков бы в десять тут управиться!.. - вздохнул Шуйский, протирая тряпкой пальцы на ноге.
   Мирон, рыжеусый, приземистый казак, ухмыльнулся:
   - Дай боже трое разом: щастя, здоровья и души спасиння...
   - Каждую крепость тебе бы "трое разом"! - рассмеялся Шуйский. - Вона, гляди, она какая! Это тебе не прежние...
   Первым открыл стрельбу Дерпт.
   Шуйский стал босыми ногами на землю. Покачал головой.
   - Вот те и "трое разом!" Гляди! - он усмехнулся, проворчав: - Круто гнут, не переломилось бы! Знаю я немцев, любят петушиться... Ух, какие задористые! Пускай побалуют, потешат себя, а мы игру закончим. Испокон веку ведется так. Они начинают, мы кончаем.
   Подъехал верхом на белом коне князь Курбский.
   - Переняли дворян, убегавших из крепости, - сказал Курбский, дергая за повод коня, гарцуя на месте. - Пять сотен пушек у рыцарей, - указал он кнутовищем в сторону Дерпта, - а у нас три сотни.
   Шуйский нахмурился.
   - С этакими дворянами и тыща пропадет без толку... Пусти их, не держи... Пущай гуляют! Торопиться не след... Обождите лезть на замок... Скажи там дяде Феде...* Обождем. Дайте им позабавиться!.. Валы насыпайте по росписи. Последи, Андрей Михайлыч, чтобы порядок соблюдали...
   _______________
   * Другой главный воевода - Федор Иванович Троекуров.
   Посошные люди невозмутимо работали заступами и лопатами, возводя валы, где им указали воеводы, для осадных пушек. Хребты валов усыпали щебнем и камнями, уминали трамбовками. Пушкари втаскивали на них колоды, ставили орудия. Главные силы русских войск расположились против ворот святого Андрея. Отсюда легче было пройти в замок.
   В этом месте собрали большую часть наряда и поодаль нарыли глубокие ямы для огневых запасов. Накрыли те ямы досками с дерном и мокрыми овчинами, чтобы "от порохового исходящего от пушки духа и от непрестанно горящих фитилей безопасну быти".
   Петр Иванович сапоги отбросил. Велел Мирону обуть его в лапти. Мирон живо раздобыл онучи и лапти, быстро и ловко обул воеводу.
   - Коня!
   Появился конюх, ведя под уздцы послушного вороного, широкозадого, мохноногого жеребца.
   - Эк-кий зверь! - залюбовался своим конем Шуйский. - Ну-ка, братцы, помогите!..
   Конюх и Мирон подсадили воеводу. Опытным взглядом полководца князь осмотрел свое войско, облегшее кругом городские стены.
   - Ну, господи благослови! - сняв шлем, широко перекрестился Шуйский. - Покормили быка, штоб кожа была гладка! А теперь его в котел.
   Андрейка, устраивавший на колодах (станках) на валу свои пушки, оглянулся. Кто-то его окликнул. Ба! Сам воевода!
   - Вот что, добрый человек, ты, я вижу, меток... Полно тебе, как бабе с тряпьем, тут возиться!.. Наведи-ка господи благослови, вон на ту, на кругленькую... больно уж бедова! Сама на тея глядит! Бей, да поубористее! Пушка хорошо поставлена, будь меток.
   Шуйский указал обнаженной саблей на одну из городских бойниц-башен.
   Андрейка деловито нахмурился: стал подводить дуло. Выстрелил.
   На глазах у Шуйского сбило огненным ядром полверхушки башни; посыпались кирпичи, задымило, зачадило...
   - Гоже, молодчик! - приветливо улыбаясь, крикнул Андрейке Шуйский. Любо смотреть! - и поехал дальше, вдоль туров.
   После того поднялась пальба по всей линии московского войска.
   Триста московских пушек против пятисот крепостных орудий Дерпта.
   Андрейка каждый раз, закладывая новое ядро, горделивым взглядом окидывал родное войско.
   Везде мокрые от пота рубашки на спинах ратников, усердно осыпающих крепость стрелами и пулями. Конники свели в табуны своих коней поодаль. Сами, укрывшись за турами, за "гулевыми" щитами, начали тоже палить из пищалей и пускать стрелы внутрь города.
   Дерпт отвечал частою пальбою из пушек.
   Одиннадцатого, двенадцатого и тринадцатого июля продолжалась непрерывная стрельба с обеих сторон.
   Неоднократно распахивались городские ворота, и немецкие кнехты под командою храброго рыцаря, бургомистра Антония Тиля с безумной отвагою бросались на русские укрепления. Разгоралась жестокая сеча; победителями неизменно оставались русские. Под напором звеневшей железом, бурно наседавшей толпы русских немцы, яростно отбиваясь, снова отступали в город.
   Четырнадцатого июля Петр Иванович приказал войску поднять валы еще выше, сделать их так, чтобы видно было нутро города и чтоб вернее было брать наводку на городские строения. Снова закипели земляные работы. Умолкли пушки. Пошли в ход заступы и лопаты. Обнаженные до пояса, запыленные, волосатые бородачи работали азартно, соперничая друг с другом.
   - Вот мы тут копаем... - сказал один из мужиков, подмигнув глазом, а там, - кивнул он на крепость, - сидит Микит и сквозь стены глядит...
   - Уж не позавидовал ли тому Миките? - пошутил Андрейка.
   - Всяк своему дому норовит, а коль у них дела нет, пущай сидят... ожидают... За нами дело не станет...
   Послышался окрик проезжавшего стрелецкого сотника:
   - Гей, вы, ратнички! Поспешите!.. Время! Чего болтаете!
   Валы были быстро подняты еще на пять локтей против прежнего. Стало видно дощатые и черепичные крыши строений.
   Сигнальные рожки, набаты дали знать о начале нового штурма. Андрейка видел, как с толпою отважных конников, несясь впереди всех, поскакал с саблей в руке Василий Грязной к воротам замка, как начали там перебрасывать громадные доски через ров.