Страница:
Всюду слышались вздохи и плачи об отъезде государя. Никогда Малюта и не думал, что в народе есть такая крепкая привязанность к государю. Куда ни глянешь, везде скорбь и молитвы о здравии Ивана Васильевича. И чем ниже званием человек, тем более тосковал он о царе.
Выходит: у страха глаза велики. Стало быть, он, Малюта, и сам запугал себя изменою, и царя запугал, согрешил перед богом, царем и людьми?
Несколько ночей подряд раздумывал об этом Малюта. Не спалось. При воспоминании о многих своих доносительствах и опрометчивых поступках ему делалось совестно.
Вот он стоит на кремлевской стене один, в суровой неподвижности. Луна щедрою рукой разбросала свое лучистое сияние в тихой, безветреной и безоблачной московской ночи, посеребрив оснеженные верхушки кремлевских башен, крыши бревенчатых домиков, кривые, узкие улочки, Москву-реку. Малюта ошибся. Он приготовил возы с кандалами, чтобы ковать крамольников, он уже мечтал о том, как он доложит царю об истреблении внезапно обнаруженного сонма преступников, и вдруг...
Изменники не столь многочисленны, как ему думалось. Он готовился во всеоружии встретить восстание в Москве после отъезда царя. Для того и остался здесь. А вышло, что дела не только не прибавилось, но и поубавилось.
Изменники в "верхах"! Вот когда это стало ясно. И они притихли, боятся слово молвить, боятся толпы, черни больше, чем застенка. Вчера один купец боярскому сыну, приживальщику боярина Фуникова, нос расквасил за то, что тот осмелился осудить царя за его уход из Москвы. Купец дюжий, глазастый, злой... Насилу оторвали его от боярского сына.
Холодно. Пронизывающие ветры мечутся среди деревянных, как-то съежившихся от стужи домиков. Побелели к вечеру московские улочки и переулки. В сумерках уныло перекликались одинокие благовесты, развеваемые шквалами внезапных ветров. В садах гудели столетние сосны. Обезлюдели площади, только сгорбившиеся на низкорослых косматых конях грузные сонные стражники слонялись в мутной сумрачной пустоте, стуча в трещотки.
Феоктиста пошла со своей сенной девушкой Маринкой за водой к речке Синичке. Скучно было целые дни сидеть дома. Ходить боязно даже в храм божий. Везде мерещился Василий Грязной со своими озорными конниками. Лихие люди кишмя-кишели около братьев Грязных. Отец наказывал, когда уезжал, сидеть дома, не подвергать себя опасности.
За водой надо было сойти вниз, к проруби, недалеко от дома. Безлюдье, с непогодою, охрабрили, - Феоктиста чувствовала себя в безопасности, спускаясь к реке.
И вдруг где-то сбоку, в кустарниках, раздался голос - жалобный, молящий. Феоктиста, держась за Маринку, в страхе приблизилась к кустарникам.
- Чернец!
- Замерз я, красавица-боярышня, застудился!.. Приюти меня, праведница, помоги старцу бездомному, горлица непорочная... На ногах не стою я от немощи...
Феоктиста и Маринка подхватили старца под руки и повели в дом.
Анисья Семеновна, мать Феоктисты, добрая, набожная, похвалила дочь за ее милосердие к нищей, бесприютной братии. Мать и дочь принялись ухаживать за старцем, который на вид был совсем больной. Ему дали чарку вина, уложили его в постель.
Старец назвался Зосимою, иноком-богомольцем, странствующим по селам и деревням "во имя просветления разума человеков праведным словом божиим". Он жаловался на то, что еретики "задушили правду Христову". "Расползлись люди в сторону от Христова учения, как слепые щенята от матери". В подслеповатых, усталых глазах старца при огоньке свечи можно было разглядеть вспышки гнева и упрямой ненависти к "еретикам".
А кто эти еретики, - ни Феоктиста, ни Анисья Семеновна понять не могли.
- Ныне беса от священнослужителя не отличишь... Все в рясу облачились... Иной человек ныне по две обедни слушает, да по две души кушает. Властию прельщаются. И у самого митрополита Афоньки борода апостольская, а усок дьявольский...
Говоря это, Зосима через силу поднялся с ложа, погряс в воздухе костлявыми кулаками:
- Горе супостатам, проклятым еретикам! Призываю кару господню на гнездо диавольское! Проклятие!..
Обессилев от возбуждения и через силу произнесенных проклятий, старец упал навзничь, тяжело вздохнул и притих.
Женщины испугались, думая, что он умер, но, прислушавшись, поняли, что старец просто утомился и засыпает.
Анисья Семеновна и Феоктиста помолились и вышли в соседнюю горницу, довольные тем, что по-христиански приютили несчастного путника, облегчили ему горькие страдания.
III
Сон не сон, а что-то неладное. Чудеса какие-то. Так чувствовал себя Андрей, попав, наконец, после долгих странствований по морям в Лондон. Побывал он и в "Дацкой" земле, и в "Голанской", видел и "Отланское море"*. Вместе с купцами московскими во время плавания диву давался на "погоды великие", пережил и морские "волнения безмерные". Корабли Керстена Роде отчаянно боролись с ними. Товары купецкие, запасы всякие и рухлядь торговая - всё это нередко подмачивалось водою. Не миновала московских путешественников и морская болезнь. Пришлось видеть и то, как валы пробивали у иных чужеземных кораблей "скулу", и корабли те на дно уходили, "как деревья парусные** от бурь ломало и к воде склоняло". Плачи и вопли утопающих пришлось слышать в пути. Все было. Всего насмотрелись. Всего наслушались. Всего натерпелись. Случалась скудость в пресной воде. Ставили ведра под дождь, тем и спасались.
_______________
* Атлантический океан.
** Мачты.
Единственно, что порадовало московичей, - это лондонские сады и парки, убранные цветниками, заросшие широкими, развесистыми деревьями.
Но... сырость!
Всё мокрое на тебе, словно бы водой облили... Вот бы посадить сюда батюшку царя, пускай бы... А то, ишь, он, хитрый, там в тепле да в холе на берегу матушки Москвы-реки сидит. Тоже! Себе на уме. А людей загнал нивесть куда, нивесть зачем, - ворчали недовольные.
Глава посольских дьяков Петр Григорьевич Совин, впервые очутившийся в Лондоне, чувствовал себя как дома: ходит нарядный, веселый, все о чем-то с аглицкими чиновниками беседует.
Диву давались на него торговые люди.
Однажды непоседа Юрий Грек, вопреки наказу Совина, тайно отправился погулять на набережную, да зашел там в кабачок, познакомился с какой-то девицей, восторженно обнял ее, да за голову ее рукой ухватил, чтобы поцеловать, и вдруг... страсти господни! С девичьей головы волосы в его руке так и остались... Парень смутился, обомлел. Ан, у девицы на голове другие волосы: много их, густые, черные, а у него, у Юрия, в руке целая голова волос рыжих, золотистых... В ужасе перекрестился парень - уж не волшебство ли какое, а вокруг народ хохочет, глядя на него, хохочет до слез... Юрий Грек обомлел, дрожит, не знает, что теперь ему с этой головой делать. Прощенья давай просить: "Прости, девка, не чаял я, что у тебя две головы".
Он робко вернул те волосы девушке, а она снова надела их на себя. Лицо ее было обиженное. Грек, низко кланяясь, продолжал просить у нее прощения. Она улыбнулась. Простила.
Когда Юрий Грек вернулся домой и рассказал товарищам об этом случае, Совин объяснил торговым людям, что-де это - парик; женщины в Англии так любят свою королеву, что во всем ей подражают и носят такие же волосы, как у ее величества, королевы Елизаветы.
Совин на три дня запретил Юрию Греку выходить из дому. Купцы долго и вразумительно внушали Юрию Греку, что-де не годится себя вести так в чужом государстве. Да и женщины тут не такие, как в новгородской деревне, к ним и не подступишься: юбки на проволоке оттопырились вокруг стана, будто полка какая, хоть чаши либо сосуды на них ставь. Слушавший разговор купцов толмач Алехин сказал им, что эти полки "фижмами" здесь прозываются. Вчера ему один англичанин объяснял.
- Да где же там телеса-то? - задумчиво произнес старик Поспелов. Целый воз тряпок да кружев, до человека-то и не доберешься! То ли дело сарафаны, что носят наши бабы и девки. И цветисто, и любовно, и богу угодно...
Заговорили и об одежде мужчин. Всех приводили в смущение эти короткие штаны, до колен, с раздутыми в пахах буфами, и чулки, плотно обтягивавшие икры ног. То ли дело русские сафьяновые сапожки да бархатные шаровары!
Э-эх-ма! На что ни взглянешь, непременно свое вспомнишь. Свое родное, российское.
А шляпы?
- Буде вам судачить! - замахал руками на своих собратьев-купцов Степан Твердиков. - Нам смешно смотреть на иноземцев, им на нас - такое уж это дело. Господь бог не одинакими всех сотворил. У каждого народа свой нрав, свой обычай. Давайте-ка лучше о торге покалякаем, чтоб нам себя не обидеть. Коли приплыли сюда, так уж чтобы не напрасно... Приехал к торгу, Роман, так увози денег карман. Вот што, братцы мои родные, надобно обсудить.
Купцы призадумались. Словно от сна, разбудил их своими словами Твердиков. Вчера только московских торговых людей посетил один из начальных людей лондонской "Московской Компании". Купцы приветливо встретили его. Беседа была дружественная. Англичанин сказал, что "Московская Компания", несмотря на козни немцев, поляков и иных недругов Москвы, посылает свои корабли в далекую Московию со многими товарами великого князя, посылает и будет посылать. Ее величество, королева английская, покровительствует добрым отношениям между Компанией и московским торговым людом. Ее величество королева благосклонно приняла известие о прибытии в Лондон московских купцов, желает им успеха в делах. Сам господь бог помогает английским мореплавателям побеждать стихию во имя дружбы Англии с Россией. Но английский народ понес уже тяжелые потери во время плавания по Ледовитому морю.
"Мы потеряли такого благородного и благочестивого человека, как сэр Хью Уиллоуби. С ним погиб и весь его экипаж. Небесный владыка да вознаградит их на небе за подвиг своими неистощимыми щедротами. Англичане умеют мужественно встречать невзгоды, которые выпадают на их долю при исполнении благих предприятий. Сэр Уиллоуби и его спутники погибли как подлинные рыцари, не пощадившие своей жизни для Москвы. Думается, что русские оценят это и будут встречать наших командоров-советников Компании как своих лучших друзей, готовых на всякие жертвы ради дружбы, согласия и торговой взаимности".
Купцы, которым толмач перевел слова англичанина, земно поклонились представителю "Московской Компании".
Присутствовавший при этой беседе Совин ответил от имени торговых московских людей, что его величество царь всея Руси великий князь Иван Васильевич, а с ним вместе и весь русский народ молят господа бога о здравии ее величества, сияющей в лучах доброты, мудрой королевы Елизаветы, и о благоденствии ее могучей морской державы на вечные времена. Торговые люди Московского государства счастливы тем, что господь бог соблаговолил удостоить их прибытием в славную столицу великой и непобедимой Англии.
Когда окончилась церемония этой встречи с представителем английской "Московской Компании", старейший из купцов, Поспелов, сказал:
- Будем торговать по-божьему. Видать, народ здесь верующий, правильный, умудренный жизнью. Воск, мед, рыба, меха, пенька искони привлекают иноземцев к нам. Так развернемся же со всею удалью купецкою на лондонском торжище!
- Вот и подумаешь теперь: как, с какого конца и в каком виде начинать торг со здешним народом, - тяжело вздохнул Твердиков. - А начинать надо. Сердце торговое чует, что прибыль будет, дело выйдет... Только надо не вдруг, полегоньку: семь раз отмерь - один отрежь.
- Дело говоришь, Степан, - хлопнул Поспелов по плечу Твердикова. Пора, господи, благослови, торг зачинать!.. И, к тому же, с умом. Нужды нет, что мы в чужой земле, надобно посмелее, нечего нам топтаться на одном месте. Помолимся всевышнему, да и за дело!
Андрею наскучило слушать длинные разговоры купцов об одном и том же. У него в голове сидело другое. Ему хотелось знать: как и чем воюют аглицкие люди? Какие у них пушки, ружья, холодное оружие? Какая у них конница? Чем вооружены корабли?
Он очень сожалел, что не знает здешнего языка.
Толмач Алехин, которого послал с Совиным из Нарвы дьяк Писемский, охотно рассказывал ему обо всем, что приходилось им слышать и видеть. Королевские власти не препятствовали русским бывать на рейде. Там царило такое оживление, такая суета, столько было шума и грохота, что у пушкаря Андрея голова с непривычки закружилась.
Однажды Андрей увидел несколько готовых к отплытию кораблей, к которым с песнями, с веселыми криками отчалило от берега в лодках множество вооруженных копьями и мушкетами людей. Одеты они были пестро, не похоже на тех воинов, которых приходилось обычно видеть на улицах.
Алехин шепнул Андрею:
- Королевские корсары... Атаман их, Джон Гаукинс, запугал гишпанцев... Смельчак!
- Стало быть, гишпанцы худо бьются?
- Гишпанцы храбрые, да Гаукинс храбрее их. Многие гишпанские корабли он захватил и добычу богатую королеве привез... Как вихрь, носится он по морям и океанам...
Гаукинс стоял на берегу в темно-зеленом плаще, накинутом на черный бархатный камзол. Под плащом к поясу прицеплена была длинная тонкая шпага. У колен, под короткими клетчатыми желтыми шароварами, на правой ноге подвязка, окаймляющая чулок, украшенная большим бантом. На нарядных башмаках сверкали большие золоченые бляхи. У него было суровое, мужественное лицо человека решительного, отважного морехода.
Андрей сосчитал, сколько оружия свезли с берега на корабли: сорок луков, сто колчанов со стрелами, сто пятьдесят пик и сотню малых лат. При виде погружаемых на паромы пушек малых, чисто сделанных, Андрей едва не бросился к месту погрузки, чтобы осмотреть их, но Алехин испуганно вцепился в него:
- Стой!.. В кандалы захотел? Нельзя!
Алехин объяснил Чохову, что его могут посчитать соглядатаем и тогда плохо ему будет.
На воде словно город: куда ни глянешь, везде корабли, баркасы, плоты... Целый лес мачт. На берегу суета сует. Матросы, плотовщики, бурлаки, носильщики шныряют между наваленных кучами мешков, высокими штабелями ящиков... Крик, ругань, резкие, пронзительные сигнальные рожки.
В этот день долго бродили Андрей с Алехиным.
- И тут попы порицают королевскую власть... Как и у нас, ревут они, жалуются на бедность... и вино пьют в изобильи... и враждуют одни против других... Папские священники латинскую веру навязывают, кальвинисты свою. А королева земли у церквей прибирает к рукам. Свара идет великая.
И шепотом Алехин добавил:
- Болтают матросы, будто в самом дворце королевы - пристанище безбожников... Будто сама королева ничему не верит.
Андрей испуганно взглянул на него:
- Как же это так? Наш государь - богомольный.
- Папа латынский проклял ее...
Андрейка скрытно от взоров людских перекрестился.
- Дай, господи, многи лета государю нашему! Не такой он. Хорошо у нас, в Москве.
Прогуливаясь по берегу Темзы, оба незаметно вошли в Чаринг-Кросс, деревню между Лондоном и Вестминстером, расположенную на самом изгибе в этом месте Темзы.
- Давай-ка присядем, парень, отдохнем да Москву вспомним.
Алехин, бывавший и раньше в Англии, указал рукою на скамью около небольшого здания в стороне от дороги.
- Сядем вот здесь. У охотничьей избы, что королус Генрих построил на память о своей женитьбе на Анне Болейн, которую потом он же и казнил.
Алехин рассказал Андрею о лютой борьбе, какую вел Генрих VIII с римским папой и императором германским.
- Всех, не желавших признавать короля в достоинстве главы церкви аглицкой, повелевал он вешать. Многие духовные претерпели сие несчастие, между которыми главнейший был Томас Морус, государственный канцлер. Его обвиняли в измене родине, в союзе с папой. Папу король объявил государственным неприятелем. Томас Морус, человек весьма ученый, умер шутя. Как приблизился он к лобному месту, то сам положил голову на плаху и, приметя, что длинная борода его свесилась, он попросил палача прибрать бороду, чтобы она осталась невредимою. "Какая тому причина, - спросил его палач, - ты заботишься о бороде, тогда как тебе сейчас отрубят голову?" "Мне нет в том нужды, - ответил ему Морус, - но ты должен так сделать, чтобы не обвинили тебя, как неразумеющего своего ремесла, ибо тебе велели отрубить мне голову, а не бороду".
Андрей ужаснулся, выслушав повествование Алехина.
- Может ли то быть, чтобы и здесь казнили людей? - сказал он.
- Король Генрих и дочь его королева Мария много сгубили людей за измену и за веру... При королеве Марии токмо о кострах да виселицах и говорили и прозвали ее "Кровавой".
- Чего же ради государя нашего, батюшку Ивана Васильевича, соромят в чужих землях, называя его сыроядцем, душегубом? - воскликнул удивленно Андрей. - И тут, стало быть, без пролития крови не живут...
- Нет такого государства, где бы не проливалась кровь за измену и воровство... - ответил Алехин.
После этого оба некоторое время сидели в молчаливой задумчивости.
- Эхма! - с великой тоской на лице вздохнул Андрей. - Хорошо тут. Много чудес всяких. Но далеко мы заехали. На Кремль теперь хоть бы разок глянуть... на Москву-реку... Не знал я, што тосковать буду.
- Што ж ты! Аль раскаиваешься?
Трудно было ответить на этот вопрос. И любопытство-то разбирало хотелось побольше увидеть и узнать всего. Очень приятно сознавать, что ты побывал в чужих краях, много видел нового, о чем в Москве и понятия не имеют, но и мысли о Москве, об Охиме, о Пушечном дворе не покидают ни на минуту.
Оживился парень вновь, только когда подошли к знаменитому "Бесподобному дому" с удивительным подъемным мостом. Андрей с любопытством стал рассматривать мост. Мудреное дело: площадка на середине моста поднимается для прохода кораблей в лондонскую гавань Квинхайт. И дом-то построен, как говорят, в голландской земле. В Лондон привезен, будто бы, частями и здесь собран; и крепили его деревянными гвоздями... Любопытно очень! Рассказать будет о чем в Москве, но тут же опять невольно приходят на память маленькие бревенчатые мосты близ Пушечного двора. Так бы, кажется, и улетел туда.
- Што же ты задумался? Отвечай.
Андрей посмотрел на Алехина с растерянной улыбкой.
- Не жалею я, што батюшки государя волю исполняю, токмо чудно мне... Не знаю, как и ответить.
Алехин вздохнул.
- А я бы и не вернулся, пожалуй... Так бы здесь и остался... Опоганили Русь царские приспешники... Малюта, Басманов, Васька Грязной... штоб им пусто было. Бр-р-р. Тьфу!
Алехин сердито замотал головой и с сердцем сплюнул.
- А государя батюшку Ивана Васильевича любишь ли? - спросил, едва дыша от волнения, Андрей.
- Люблю батюшку государя, как бы отца родного... Мудрый он. И родину люблю... А посему никогда и не покину ее.
- Когда так - не хули и его слуг. Коли он мудрый, стало быть, они ему надобны, не всуе он их держит и холит, а для пользы. Василь Григорьич плохой человек, и обиды многие претерпел я от него, да токмо бог с ним. Лишь бы царю верно служил.
- То-то и оно, што кривдою он служит. Воры они с братом и лгуны.
- Бог правду видит, да не скоро скажет. Я так думаю, худо им будет, накажет их бог. Как ни хитри, а правды не перехитришь. Мы свое дело должны без кривды делать.
Алехин промолчал. Угрюмо глядел он на реку, где белели парусники и сновали лодки перевозчиков.
Вдоль берегов сквозь мглу тумана выделяются домики - коттеджи в два жилья, покрытые красною черепицею. На крышах маленькие чердачки. Около дверей - палисадники. В домиках большие многоцветные итальянские окна. Кое-где большие, с башенками, мрачные, похожие на крепость каменные дома. Слышны крики рабочих, нагружающих на баркасы корабельные снасти.
День пасмурный, серый, неприветливый. Холодок забирался под одежду, вызывая озноб. Туман сгущался, полз ниже и принял желтоватый цвет. По реке громадные, какими-то воздушными призраками, медленно прошли военные корабли.
- Пойдем-ка домой, - сказал Андрей.
Алехин продолжал сидеть, пока Андрей не дотронулся до него.
- Ну, идем!.. Ладно. Парень ты хороший. Любо мне с тобой беседовать. От наших дьяков слова живого не услышишь. Изолгались, чувства человеческие потеряли... честолюбцы. Ладно. Идем... - поднялся со скамьи Алехин. Смотрю я кругом на все - и чудно мне все как-то... Жизнь тут веселая... Суеты много... а не мог бы я тут жить... У нас смирнее, тише жизнь - есть много времени, чтоб помолиться, подумать о себе да о людях, попоститься, потосковать, а потом и повеселиться... пображничать.
У Алехина на глазах навернулись слезы.
Обратный путь держали другой дорогой. Алехин сказал Андрею:
- Вчера меня один поляк, словно обухом по голове, своими словами ошарашил: князь Андрей Михайлович Курбский-де отъехал в Литву. Царь хотел казнить его, четвертовать за то, што он побит поляками под Невелем, а он бежал. Сказывал тот человек также, будто в Москве народ бунтует; на всех улицах виселицы... Царь и Малюта будто бежали куда-то из Москвы.
- Врет поляк, - сердито проговорил Андрей. - Не верю. В Антерпе тоже болтали, будто турецкий султан Москву сжег... будто и царь наш убит, а на деле вышло, што того и не было. Из Москвы в Антерпу приплыли купцы, сказывали: ничего того и нет... Изветы ворогов. Москва землю переживет, вот што!
- Да уж давно я слышу, будто Курбский передался на сторону Литвы... Поверить тому можно... С Колыметами дружбу он свел, а это плохой знак. Колымет ненадежен.
- Коли то правда, лучше бы князю тогда и на свет не родиться. Проклянет его народ на вековечные времена...
- Проклянут, да не в том дело! - вспыхнув от волнения, возразил Алехин. - Андрей Михайлович - умный и честный воевода... Так народ о нем думает. Его почитает вся Русь. Вот в чем дело.
- И я его любил, да после того, как он изменил, знать я его больше не хочу. Не наш он в те поры. И народ его разлюбит. Народу корысти мало от таких.
Алехин ничего не сказал, нахмурился; только когда стали подходить к дому, проговорил, тяжело вздохнув:
- Теперь Малюта доберется до всех, кто дружил с князем. Он расторопен в заплечных делах. Как пес, поди, обнюхивает и облизывает всех.
И, немного подумав, добавил:
- Да и то сказать: и без Малюты нельзя... Э-эх, господи! Вся жизнь на крови строится... Как злодей Каин убил Авеля, так и пошло с той поры.
Андрей с любопытством наблюдал за рыболовами, сидевшими на берегу Темзы с удочками. Неподвижные, серьезные, они со стороны казались неживыми. Тут и старики, и молодежь, и дети.
- Любимое занятие у них сидеть целыми днями над водой, - усмехнулся Алехин. - То ли дело таскать рыбу бреднем, как мы у себя на реке.
Дорогою повстречался Алехину знакомый человек, служивший писарем в "Московской Компании". К нему обратился Алехин с просьбой проводить их к Лондонской башне*, о которой приходилось Алехину много замечательного слышать от приезжавших в Москву моряков и купцов.
_______________
* Л о н д о н с к а я б а ш н я - Тауэр.
Договорились: на следующее утро собраться всем вместе и совершить прогулку, чтобы осмотреть Внутренний и Внешний дворы этой прославленной в веках крепости.
Алехин с большою похвалой отзывался об этом англичанине, имя которого Генри Куртес.
- В той башне, - сказал Алехин, когда они снова остались одни, сидело в заключении много людей королевского рода и вельмож, и даже сама нынешняя королева Елизавета... Много там казнили и уморили в казематах именитых бояр... А построена она четыре сотни лет назад...
Слушая рассказ Алехина, Андрей сказал:
- А ты Малюту порицаешь... Гляди, как тут! Королеву - и ту сажали в крепость... Не слыхал я што-то, чтобы у нас так-то... Да и башни-то у нас такой нет...
- Нет, так будет!.. Обожди, цари построят...
Алехин насмешливо посмотрел на Андрея.
Однажды Совин собрал купцов и объявил им, что по случаю происшедших между аглицкими и фламандскими купцами несогласий королева Елизавета повелела таможенным своим сборщикам наложить необычайную пошлину на ввозимые в Англию фламандские товары. Правительница фламандская отдала подобный же приказ у себя в государстве.
Совин потирал руки от удовольствия, поздравляя московских торговых людей.
- Пора что железо, - куй, поколе кипит! - сказал он.
- Оно так, ваше степенство, - с усмешкой отозвался Поспелов. Торговля кого выручит, а кого и выучит.
- Секретарь "Московской Компании" сегодня днем ожидает вас в своей Торговой палате.
Вздохнули купцы. Город аглицкий велик, а московскому гостю тесно, развернуться негде. Русский торг любит простор, а на кой ляд купцам Торговая палата? Были уж один раз в ней, когда высадились с кораблей. Были, послушали, что люди говорят на своем языке. Много кланялись. Алехин старался на русскую речь перекладывать аглицкие слова, а все равно ничего не поймешь. Одно ясно - московских людей здесь уважают, встречают с почетом.
Это пришлось по душе.
"Ну что ж! Сходим еще раз".
Когда купцы после обеда отправились в Сити*, они увидели недалеко от дома Торговой палаты толпу народа.
_______________
* С и т и - торговый центр Лондона.
Полюбопытствовали. Толкнули в спину Алехина, чтоб разузнал, в чем дело.
Оказалось, в Сити изволила жаловать сама королева Елизавета. С минуты на минуту она должна была прибыть к месту, где собрались для прощания с королевой аглицкие купцы, отплывавшие за океан в Новый Свет.
Послышались торжествующие звуки медных воинских труб и грохот литавр.
Алехин прошептал: "Вон, вон, глядите!"
Из-за угла громадного здания на улицу тихим шагом выехали десять всадников с алебардами.
За ними на высоком белом коне, покрытом бархатной пурпурной попоной, сидя боком в роскошном золоченом седле, появилась и сама королева: стройная, величественная. На ней было богатое, пышное платье, на голове украшенная бриллиантами коронка.
Выходит: у страха глаза велики. Стало быть, он, Малюта, и сам запугал себя изменою, и царя запугал, согрешил перед богом, царем и людьми?
Несколько ночей подряд раздумывал об этом Малюта. Не спалось. При воспоминании о многих своих доносительствах и опрометчивых поступках ему делалось совестно.
Вот он стоит на кремлевской стене один, в суровой неподвижности. Луна щедрою рукой разбросала свое лучистое сияние в тихой, безветреной и безоблачной московской ночи, посеребрив оснеженные верхушки кремлевских башен, крыши бревенчатых домиков, кривые, узкие улочки, Москву-реку. Малюта ошибся. Он приготовил возы с кандалами, чтобы ковать крамольников, он уже мечтал о том, как он доложит царю об истреблении внезапно обнаруженного сонма преступников, и вдруг...
Изменники не столь многочисленны, как ему думалось. Он готовился во всеоружии встретить восстание в Москве после отъезда царя. Для того и остался здесь. А вышло, что дела не только не прибавилось, но и поубавилось.
Изменники в "верхах"! Вот когда это стало ясно. И они притихли, боятся слово молвить, боятся толпы, черни больше, чем застенка. Вчера один купец боярскому сыну, приживальщику боярина Фуникова, нос расквасил за то, что тот осмелился осудить царя за его уход из Москвы. Купец дюжий, глазастый, злой... Насилу оторвали его от боярского сына.
Холодно. Пронизывающие ветры мечутся среди деревянных, как-то съежившихся от стужи домиков. Побелели к вечеру московские улочки и переулки. В сумерках уныло перекликались одинокие благовесты, развеваемые шквалами внезапных ветров. В садах гудели столетние сосны. Обезлюдели площади, только сгорбившиеся на низкорослых косматых конях грузные сонные стражники слонялись в мутной сумрачной пустоте, стуча в трещотки.
Феоктиста пошла со своей сенной девушкой Маринкой за водой к речке Синичке. Скучно было целые дни сидеть дома. Ходить боязно даже в храм божий. Везде мерещился Василий Грязной со своими озорными конниками. Лихие люди кишмя-кишели около братьев Грязных. Отец наказывал, когда уезжал, сидеть дома, не подвергать себя опасности.
За водой надо было сойти вниз, к проруби, недалеко от дома. Безлюдье, с непогодою, охрабрили, - Феоктиста чувствовала себя в безопасности, спускаясь к реке.
И вдруг где-то сбоку, в кустарниках, раздался голос - жалобный, молящий. Феоктиста, держась за Маринку, в страхе приблизилась к кустарникам.
- Чернец!
- Замерз я, красавица-боярышня, застудился!.. Приюти меня, праведница, помоги старцу бездомному, горлица непорочная... На ногах не стою я от немощи...
Феоктиста и Маринка подхватили старца под руки и повели в дом.
Анисья Семеновна, мать Феоктисты, добрая, набожная, похвалила дочь за ее милосердие к нищей, бесприютной братии. Мать и дочь принялись ухаживать за старцем, который на вид был совсем больной. Ему дали чарку вина, уложили его в постель.
Старец назвался Зосимою, иноком-богомольцем, странствующим по селам и деревням "во имя просветления разума человеков праведным словом божиим". Он жаловался на то, что еретики "задушили правду Христову". "Расползлись люди в сторону от Христова учения, как слепые щенята от матери". В подслеповатых, усталых глазах старца при огоньке свечи можно было разглядеть вспышки гнева и упрямой ненависти к "еретикам".
А кто эти еретики, - ни Феоктиста, ни Анисья Семеновна понять не могли.
- Ныне беса от священнослужителя не отличишь... Все в рясу облачились... Иной человек ныне по две обедни слушает, да по две души кушает. Властию прельщаются. И у самого митрополита Афоньки борода апостольская, а усок дьявольский...
Говоря это, Зосима через силу поднялся с ложа, погряс в воздухе костлявыми кулаками:
- Горе супостатам, проклятым еретикам! Призываю кару господню на гнездо диавольское! Проклятие!..
Обессилев от возбуждения и через силу произнесенных проклятий, старец упал навзничь, тяжело вздохнул и притих.
Женщины испугались, думая, что он умер, но, прислушавшись, поняли, что старец просто утомился и засыпает.
Анисья Семеновна и Феоктиста помолились и вышли в соседнюю горницу, довольные тем, что по-христиански приютили несчастного путника, облегчили ему горькие страдания.
III
Сон не сон, а что-то неладное. Чудеса какие-то. Так чувствовал себя Андрей, попав, наконец, после долгих странствований по морям в Лондон. Побывал он и в "Дацкой" земле, и в "Голанской", видел и "Отланское море"*. Вместе с купцами московскими во время плавания диву давался на "погоды великие", пережил и морские "волнения безмерные". Корабли Керстена Роде отчаянно боролись с ними. Товары купецкие, запасы всякие и рухлядь торговая - всё это нередко подмачивалось водою. Не миновала московских путешественников и морская болезнь. Пришлось видеть и то, как валы пробивали у иных чужеземных кораблей "скулу", и корабли те на дно уходили, "как деревья парусные** от бурь ломало и к воде склоняло". Плачи и вопли утопающих пришлось слышать в пути. Все было. Всего насмотрелись. Всего наслушались. Всего натерпелись. Случалась скудость в пресной воде. Ставили ведра под дождь, тем и спасались.
_______________
* Атлантический океан.
** Мачты.
Единственно, что порадовало московичей, - это лондонские сады и парки, убранные цветниками, заросшие широкими, развесистыми деревьями.
Но... сырость!
Всё мокрое на тебе, словно бы водой облили... Вот бы посадить сюда батюшку царя, пускай бы... А то, ишь, он, хитрый, там в тепле да в холе на берегу матушки Москвы-реки сидит. Тоже! Себе на уме. А людей загнал нивесть куда, нивесть зачем, - ворчали недовольные.
Глава посольских дьяков Петр Григорьевич Совин, впервые очутившийся в Лондоне, чувствовал себя как дома: ходит нарядный, веселый, все о чем-то с аглицкими чиновниками беседует.
Диву давались на него торговые люди.
Однажды непоседа Юрий Грек, вопреки наказу Совина, тайно отправился погулять на набережную, да зашел там в кабачок, познакомился с какой-то девицей, восторженно обнял ее, да за голову ее рукой ухватил, чтобы поцеловать, и вдруг... страсти господни! С девичьей головы волосы в его руке так и остались... Парень смутился, обомлел. Ан, у девицы на голове другие волосы: много их, густые, черные, а у него, у Юрия, в руке целая голова волос рыжих, золотистых... В ужасе перекрестился парень - уж не волшебство ли какое, а вокруг народ хохочет, глядя на него, хохочет до слез... Юрий Грек обомлел, дрожит, не знает, что теперь ему с этой головой делать. Прощенья давай просить: "Прости, девка, не чаял я, что у тебя две головы".
Он робко вернул те волосы девушке, а она снова надела их на себя. Лицо ее было обиженное. Грек, низко кланяясь, продолжал просить у нее прощения. Она улыбнулась. Простила.
Когда Юрий Грек вернулся домой и рассказал товарищам об этом случае, Совин объяснил торговым людям, что-де это - парик; женщины в Англии так любят свою королеву, что во всем ей подражают и носят такие же волосы, как у ее величества, королевы Елизаветы.
Совин на три дня запретил Юрию Греку выходить из дому. Купцы долго и вразумительно внушали Юрию Греку, что-де не годится себя вести так в чужом государстве. Да и женщины тут не такие, как в новгородской деревне, к ним и не подступишься: юбки на проволоке оттопырились вокруг стана, будто полка какая, хоть чаши либо сосуды на них ставь. Слушавший разговор купцов толмач Алехин сказал им, что эти полки "фижмами" здесь прозываются. Вчера ему один англичанин объяснял.
- Да где же там телеса-то? - задумчиво произнес старик Поспелов. Целый воз тряпок да кружев, до человека-то и не доберешься! То ли дело сарафаны, что носят наши бабы и девки. И цветисто, и любовно, и богу угодно...
Заговорили и об одежде мужчин. Всех приводили в смущение эти короткие штаны, до колен, с раздутыми в пахах буфами, и чулки, плотно обтягивавшие икры ног. То ли дело русские сафьяновые сапожки да бархатные шаровары!
Э-эх-ма! На что ни взглянешь, непременно свое вспомнишь. Свое родное, российское.
А шляпы?
- Буде вам судачить! - замахал руками на своих собратьев-купцов Степан Твердиков. - Нам смешно смотреть на иноземцев, им на нас - такое уж это дело. Господь бог не одинакими всех сотворил. У каждого народа свой нрав, свой обычай. Давайте-ка лучше о торге покалякаем, чтоб нам себя не обидеть. Коли приплыли сюда, так уж чтобы не напрасно... Приехал к торгу, Роман, так увози денег карман. Вот што, братцы мои родные, надобно обсудить.
Купцы призадумались. Словно от сна, разбудил их своими словами Твердиков. Вчера только московских торговых людей посетил один из начальных людей лондонской "Московской Компании". Купцы приветливо встретили его. Беседа была дружественная. Англичанин сказал, что "Московская Компания", несмотря на козни немцев, поляков и иных недругов Москвы, посылает свои корабли в далекую Московию со многими товарами великого князя, посылает и будет посылать. Ее величество, королева английская, покровительствует добрым отношениям между Компанией и московским торговым людом. Ее величество королева благосклонно приняла известие о прибытии в Лондон московских купцов, желает им успеха в делах. Сам господь бог помогает английским мореплавателям побеждать стихию во имя дружбы Англии с Россией. Но английский народ понес уже тяжелые потери во время плавания по Ледовитому морю.
"Мы потеряли такого благородного и благочестивого человека, как сэр Хью Уиллоуби. С ним погиб и весь его экипаж. Небесный владыка да вознаградит их на небе за подвиг своими неистощимыми щедротами. Англичане умеют мужественно встречать невзгоды, которые выпадают на их долю при исполнении благих предприятий. Сэр Уиллоуби и его спутники погибли как подлинные рыцари, не пощадившие своей жизни для Москвы. Думается, что русские оценят это и будут встречать наших командоров-советников Компании как своих лучших друзей, готовых на всякие жертвы ради дружбы, согласия и торговой взаимности".
Купцы, которым толмач перевел слова англичанина, земно поклонились представителю "Московской Компании".
Присутствовавший при этой беседе Совин ответил от имени торговых московских людей, что его величество царь всея Руси великий князь Иван Васильевич, а с ним вместе и весь русский народ молят господа бога о здравии ее величества, сияющей в лучах доброты, мудрой королевы Елизаветы, и о благоденствии ее могучей морской державы на вечные времена. Торговые люди Московского государства счастливы тем, что господь бог соблаговолил удостоить их прибытием в славную столицу великой и непобедимой Англии.
Когда окончилась церемония этой встречи с представителем английской "Московской Компании", старейший из купцов, Поспелов, сказал:
- Будем торговать по-божьему. Видать, народ здесь верующий, правильный, умудренный жизнью. Воск, мед, рыба, меха, пенька искони привлекают иноземцев к нам. Так развернемся же со всею удалью купецкою на лондонском торжище!
- Вот и подумаешь теперь: как, с какого конца и в каком виде начинать торг со здешним народом, - тяжело вздохнул Твердиков. - А начинать надо. Сердце торговое чует, что прибыль будет, дело выйдет... Только надо не вдруг, полегоньку: семь раз отмерь - один отрежь.
- Дело говоришь, Степан, - хлопнул Поспелов по плечу Твердикова. Пора, господи, благослови, торг зачинать!.. И, к тому же, с умом. Нужды нет, что мы в чужой земле, надобно посмелее, нечего нам топтаться на одном месте. Помолимся всевышнему, да и за дело!
Андрею наскучило слушать длинные разговоры купцов об одном и том же. У него в голове сидело другое. Ему хотелось знать: как и чем воюют аглицкие люди? Какие у них пушки, ружья, холодное оружие? Какая у них конница? Чем вооружены корабли?
Он очень сожалел, что не знает здешнего языка.
Толмач Алехин, которого послал с Совиным из Нарвы дьяк Писемский, охотно рассказывал ему обо всем, что приходилось им слышать и видеть. Королевские власти не препятствовали русским бывать на рейде. Там царило такое оживление, такая суета, столько было шума и грохота, что у пушкаря Андрея голова с непривычки закружилась.
Однажды Андрей увидел несколько готовых к отплытию кораблей, к которым с песнями, с веселыми криками отчалило от берега в лодках множество вооруженных копьями и мушкетами людей. Одеты они были пестро, не похоже на тех воинов, которых приходилось обычно видеть на улицах.
Алехин шепнул Андрею:
- Королевские корсары... Атаман их, Джон Гаукинс, запугал гишпанцев... Смельчак!
- Стало быть, гишпанцы худо бьются?
- Гишпанцы храбрые, да Гаукинс храбрее их. Многие гишпанские корабли он захватил и добычу богатую королеве привез... Как вихрь, носится он по морям и океанам...
Гаукинс стоял на берегу в темно-зеленом плаще, накинутом на черный бархатный камзол. Под плащом к поясу прицеплена была длинная тонкая шпага. У колен, под короткими клетчатыми желтыми шароварами, на правой ноге подвязка, окаймляющая чулок, украшенная большим бантом. На нарядных башмаках сверкали большие золоченые бляхи. У него было суровое, мужественное лицо человека решительного, отважного морехода.
Андрей сосчитал, сколько оружия свезли с берега на корабли: сорок луков, сто колчанов со стрелами, сто пятьдесят пик и сотню малых лат. При виде погружаемых на паромы пушек малых, чисто сделанных, Андрей едва не бросился к месту погрузки, чтобы осмотреть их, но Алехин испуганно вцепился в него:
- Стой!.. В кандалы захотел? Нельзя!
Алехин объяснил Чохову, что его могут посчитать соглядатаем и тогда плохо ему будет.
На воде словно город: куда ни глянешь, везде корабли, баркасы, плоты... Целый лес мачт. На берегу суета сует. Матросы, плотовщики, бурлаки, носильщики шныряют между наваленных кучами мешков, высокими штабелями ящиков... Крик, ругань, резкие, пронзительные сигнальные рожки.
В этот день долго бродили Андрей с Алехиным.
- И тут попы порицают королевскую власть... Как и у нас, ревут они, жалуются на бедность... и вино пьют в изобильи... и враждуют одни против других... Папские священники латинскую веру навязывают, кальвинисты свою. А королева земли у церквей прибирает к рукам. Свара идет великая.
И шепотом Алехин добавил:
- Болтают матросы, будто в самом дворце королевы - пристанище безбожников... Будто сама королева ничему не верит.
Андрей испуганно взглянул на него:
- Как же это так? Наш государь - богомольный.
- Папа латынский проклял ее...
Андрейка скрытно от взоров людских перекрестился.
- Дай, господи, многи лета государю нашему! Не такой он. Хорошо у нас, в Москве.
Прогуливаясь по берегу Темзы, оба незаметно вошли в Чаринг-Кросс, деревню между Лондоном и Вестминстером, расположенную на самом изгибе в этом месте Темзы.
- Давай-ка присядем, парень, отдохнем да Москву вспомним.
Алехин, бывавший и раньше в Англии, указал рукою на скамью около небольшого здания в стороне от дороги.
- Сядем вот здесь. У охотничьей избы, что королус Генрих построил на память о своей женитьбе на Анне Болейн, которую потом он же и казнил.
Алехин рассказал Андрею о лютой борьбе, какую вел Генрих VIII с римским папой и императором германским.
- Всех, не желавших признавать короля в достоинстве главы церкви аглицкой, повелевал он вешать. Многие духовные претерпели сие несчастие, между которыми главнейший был Томас Морус, государственный канцлер. Его обвиняли в измене родине, в союзе с папой. Папу король объявил государственным неприятелем. Томас Морус, человек весьма ученый, умер шутя. Как приблизился он к лобному месту, то сам положил голову на плаху и, приметя, что длинная борода его свесилась, он попросил палача прибрать бороду, чтобы она осталась невредимою. "Какая тому причина, - спросил его палач, - ты заботишься о бороде, тогда как тебе сейчас отрубят голову?" "Мне нет в том нужды, - ответил ему Морус, - но ты должен так сделать, чтобы не обвинили тебя, как неразумеющего своего ремесла, ибо тебе велели отрубить мне голову, а не бороду".
Андрей ужаснулся, выслушав повествование Алехина.
- Может ли то быть, чтобы и здесь казнили людей? - сказал он.
- Король Генрих и дочь его королева Мария много сгубили людей за измену и за веру... При королеве Марии токмо о кострах да виселицах и говорили и прозвали ее "Кровавой".
- Чего же ради государя нашего, батюшку Ивана Васильевича, соромят в чужих землях, называя его сыроядцем, душегубом? - воскликнул удивленно Андрей. - И тут, стало быть, без пролития крови не живут...
- Нет такого государства, где бы не проливалась кровь за измену и воровство... - ответил Алехин.
После этого оба некоторое время сидели в молчаливой задумчивости.
- Эхма! - с великой тоской на лице вздохнул Андрей. - Хорошо тут. Много чудес всяких. Но далеко мы заехали. На Кремль теперь хоть бы разок глянуть... на Москву-реку... Не знал я, што тосковать буду.
- Што ж ты! Аль раскаиваешься?
Трудно было ответить на этот вопрос. И любопытство-то разбирало хотелось побольше увидеть и узнать всего. Очень приятно сознавать, что ты побывал в чужих краях, много видел нового, о чем в Москве и понятия не имеют, но и мысли о Москве, об Охиме, о Пушечном дворе не покидают ни на минуту.
Оживился парень вновь, только когда подошли к знаменитому "Бесподобному дому" с удивительным подъемным мостом. Андрей с любопытством стал рассматривать мост. Мудреное дело: площадка на середине моста поднимается для прохода кораблей в лондонскую гавань Квинхайт. И дом-то построен, как говорят, в голландской земле. В Лондон привезен, будто бы, частями и здесь собран; и крепили его деревянными гвоздями... Любопытно очень! Рассказать будет о чем в Москве, но тут же опять невольно приходят на память маленькие бревенчатые мосты близ Пушечного двора. Так бы, кажется, и улетел туда.
- Што же ты задумался? Отвечай.
Андрей посмотрел на Алехина с растерянной улыбкой.
- Не жалею я, што батюшки государя волю исполняю, токмо чудно мне... Не знаю, как и ответить.
Алехин вздохнул.
- А я бы и не вернулся, пожалуй... Так бы здесь и остался... Опоганили Русь царские приспешники... Малюта, Басманов, Васька Грязной... штоб им пусто было. Бр-р-р. Тьфу!
Алехин сердито замотал головой и с сердцем сплюнул.
- А государя батюшку Ивана Васильевича любишь ли? - спросил, едва дыша от волнения, Андрей.
- Люблю батюшку государя, как бы отца родного... Мудрый он. И родину люблю... А посему никогда и не покину ее.
- Когда так - не хули и его слуг. Коли он мудрый, стало быть, они ему надобны, не всуе он их держит и холит, а для пользы. Василь Григорьич плохой человек, и обиды многие претерпел я от него, да токмо бог с ним. Лишь бы царю верно служил.
- То-то и оно, што кривдою он служит. Воры они с братом и лгуны.
- Бог правду видит, да не скоро скажет. Я так думаю, худо им будет, накажет их бог. Как ни хитри, а правды не перехитришь. Мы свое дело должны без кривды делать.
Алехин промолчал. Угрюмо глядел он на реку, где белели парусники и сновали лодки перевозчиков.
Вдоль берегов сквозь мглу тумана выделяются домики - коттеджи в два жилья, покрытые красною черепицею. На крышах маленькие чердачки. Около дверей - палисадники. В домиках большие многоцветные итальянские окна. Кое-где большие, с башенками, мрачные, похожие на крепость каменные дома. Слышны крики рабочих, нагружающих на баркасы корабельные снасти.
День пасмурный, серый, неприветливый. Холодок забирался под одежду, вызывая озноб. Туман сгущался, полз ниже и принял желтоватый цвет. По реке громадные, какими-то воздушными призраками, медленно прошли военные корабли.
- Пойдем-ка домой, - сказал Андрей.
Алехин продолжал сидеть, пока Андрей не дотронулся до него.
- Ну, идем!.. Ладно. Парень ты хороший. Любо мне с тобой беседовать. От наших дьяков слова живого не услышишь. Изолгались, чувства человеческие потеряли... честолюбцы. Ладно. Идем... - поднялся со скамьи Алехин. Смотрю я кругом на все - и чудно мне все как-то... Жизнь тут веселая... Суеты много... а не мог бы я тут жить... У нас смирнее, тише жизнь - есть много времени, чтоб помолиться, подумать о себе да о людях, попоститься, потосковать, а потом и повеселиться... пображничать.
У Алехина на глазах навернулись слезы.
Обратный путь держали другой дорогой. Алехин сказал Андрею:
- Вчера меня один поляк, словно обухом по голове, своими словами ошарашил: князь Андрей Михайлович Курбский-де отъехал в Литву. Царь хотел казнить его, четвертовать за то, што он побит поляками под Невелем, а он бежал. Сказывал тот человек также, будто в Москве народ бунтует; на всех улицах виселицы... Царь и Малюта будто бежали куда-то из Москвы.
- Врет поляк, - сердито проговорил Андрей. - Не верю. В Антерпе тоже болтали, будто турецкий султан Москву сжег... будто и царь наш убит, а на деле вышло, што того и не было. Из Москвы в Антерпу приплыли купцы, сказывали: ничего того и нет... Изветы ворогов. Москва землю переживет, вот што!
- Да уж давно я слышу, будто Курбский передался на сторону Литвы... Поверить тому можно... С Колыметами дружбу он свел, а это плохой знак. Колымет ненадежен.
- Коли то правда, лучше бы князю тогда и на свет не родиться. Проклянет его народ на вековечные времена...
- Проклянут, да не в том дело! - вспыхнув от волнения, возразил Алехин. - Андрей Михайлович - умный и честный воевода... Так народ о нем думает. Его почитает вся Русь. Вот в чем дело.
- И я его любил, да после того, как он изменил, знать я его больше не хочу. Не наш он в те поры. И народ его разлюбит. Народу корысти мало от таких.
Алехин ничего не сказал, нахмурился; только когда стали подходить к дому, проговорил, тяжело вздохнув:
- Теперь Малюта доберется до всех, кто дружил с князем. Он расторопен в заплечных делах. Как пес, поди, обнюхивает и облизывает всех.
И, немного подумав, добавил:
- Да и то сказать: и без Малюты нельзя... Э-эх, господи! Вся жизнь на крови строится... Как злодей Каин убил Авеля, так и пошло с той поры.
Андрей с любопытством наблюдал за рыболовами, сидевшими на берегу Темзы с удочками. Неподвижные, серьезные, они со стороны казались неживыми. Тут и старики, и молодежь, и дети.
- Любимое занятие у них сидеть целыми днями над водой, - усмехнулся Алехин. - То ли дело таскать рыбу бреднем, как мы у себя на реке.
Дорогою повстречался Алехину знакомый человек, служивший писарем в "Московской Компании". К нему обратился Алехин с просьбой проводить их к Лондонской башне*, о которой приходилось Алехину много замечательного слышать от приезжавших в Москву моряков и купцов.
_______________
* Л о н д о н с к а я б а ш н я - Тауэр.
Договорились: на следующее утро собраться всем вместе и совершить прогулку, чтобы осмотреть Внутренний и Внешний дворы этой прославленной в веках крепости.
Алехин с большою похвалой отзывался об этом англичанине, имя которого Генри Куртес.
- В той башне, - сказал Алехин, когда они снова остались одни, сидело в заключении много людей королевского рода и вельмож, и даже сама нынешняя королева Елизавета... Много там казнили и уморили в казематах именитых бояр... А построена она четыре сотни лет назад...
Слушая рассказ Алехина, Андрей сказал:
- А ты Малюту порицаешь... Гляди, как тут! Королеву - и ту сажали в крепость... Не слыхал я што-то, чтобы у нас так-то... Да и башни-то у нас такой нет...
- Нет, так будет!.. Обожди, цари построят...
Алехин насмешливо посмотрел на Андрея.
Однажды Совин собрал купцов и объявил им, что по случаю происшедших между аглицкими и фламандскими купцами несогласий королева Елизавета повелела таможенным своим сборщикам наложить необычайную пошлину на ввозимые в Англию фламандские товары. Правительница фламандская отдала подобный же приказ у себя в государстве.
Совин потирал руки от удовольствия, поздравляя московских торговых людей.
- Пора что железо, - куй, поколе кипит! - сказал он.
- Оно так, ваше степенство, - с усмешкой отозвался Поспелов. Торговля кого выручит, а кого и выучит.
- Секретарь "Московской Компании" сегодня днем ожидает вас в своей Торговой палате.
Вздохнули купцы. Город аглицкий велик, а московскому гостю тесно, развернуться негде. Русский торг любит простор, а на кой ляд купцам Торговая палата? Были уж один раз в ней, когда высадились с кораблей. Были, послушали, что люди говорят на своем языке. Много кланялись. Алехин старался на русскую речь перекладывать аглицкие слова, а все равно ничего не поймешь. Одно ясно - московских людей здесь уважают, встречают с почетом.
Это пришлось по душе.
"Ну что ж! Сходим еще раз".
Когда купцы после обеда отправились в Сити*, они увидели недалеко от дома Торговой палаты толпу народа.
_______________
* С и т и - торговый центр Лондона.
Полюбопытствовали. Толкнули в спину Алехина, чтоб разузнал, в чем дело.
Оказалось, в Сити изволила жаловать сама королева Елизавета. С минуты на минуту она должна была прибыть к месту, где собрались для прощания с королевой аглицкие купцы, отплывавшие за океан в Новый Свет.
Послышались торжествующие звуки медных воинских труб и грохот литавр.
Алехин прошептал: "Вон, вон, глядите!"
Из-за угла громадного здания на улицу тихим шагом выехали десять всадников с алебардами.
За ними на высоком белом коне, покрытом бархатной пурпурной попоной, сидя боком в роскошном золоченом седле, появилась и сама королева: стройная, величественная. На ней было богатое, пышное платье, на голове украшенная бриллиантами коронка.