Костылев Валентин. Питирим (Человек и боги - 1)

   После этого царь распорядился погрузить на приготовленные суда все привезенное из Москвы, а сам пешком, окруженный военными, дворянством, духовенством и купцами, двинулся к дому Строганова. По дороге с любопытством оглядывал окрестности, иногда останавливался и, показывая пальцем на тот или иной дом, спрашивал о чем-то, низко наклоняясь, у Волынского.
   Перед строгановской церковью Рождества Петр снял треуголку и набожно помолился. И затем долго рассматривал храм, покачивая с довольной улыбкой головою. Позвал Александра - сына Григория Дмитриевича Строганова, похлопал его по плечу, похвалив за церковную его рачительность. А человеку только этого и надо было - возрадовался зело Строганов: в душе-то он был, как и многие купцы, приверженец "старой веры". Чем больше люди любуются на храм, тем лучше, меньше подозрений со стороны властей.
   Филька смотрел на эту картину из-за спины одного офицера, боясь попасться на глаза царю, хотя и без него тут народу было немало, и думал: "Не рассказал бы Строганов, что я лазил на колокольню и что хотел улететь из Российского государства".
   Строганов устроил в своих каменных хоромах возле этой церкви такое угощение для царя и его супруги да для дворян с духовенством и для купечества, что Филипп от одного только взгляда на убранство столов уже почувствовал себя сытым.
   По правую руку царя посажен был епископ Питирим, по левую расположилась царица Екатерина, с улыбкою рассматривавшая окружающих. Во время еды Петр тихо вел беседу с Питиримом. Он подробно расспрашивал епископа о положении дела с расколом. Питирим рассказал царю о том, какую великую пользу принесла в борьбе с керженскими "возмутителями" казнь диакона Александра, рассказал об упорстве этого расколоучителя, о том, что он так и умер, не раскаявшись. Рассказал и о том, каким ореолом жестокосердия окружено имя его, епископа.
   Петр тихо заметил на это:
   - Упорства много в людях, и тем паче сокрушительнее должна быть власть. Вам известно, сколько я со времени моего царствования учинил наказаний и колико достопамятнейший в рассуждении другого подал вам пример употребления власти, данные мне от бога... В чем я находил правду и чего безопасность моего народа и благосостояние моего государства требовали, я презирал все могущие быть в свете рассуждения относительно строгости моей в наблюдении правды.
   И потом, передернувшись, более громко, чтобы слышали все, сказал:
   - Вы видели, господа, что наказал я преступление сына моего, который по несчастию был более неблагодарен и зол, нежели бы кто надеяться мог, а равно и злодеяние тех, кто имели в преступлениях его участие... Я надеюсь, что тем утвердил я главное мое дело, могущее учинить народ наш российский сильным и страшным, а земли мои благополучными.
   И, обведя тяжелым взглядом своих выпуклых глаз собравшихся, добавил:
   - Ныне строгостию и благостию своею хочу я обозреть провинции моего государства и проверить тех, коим я в губерниях моих подданных вверяю, и наказать тех, кто власть свою во зло употребили, подданных моих утеснили и потом, кровию их обогащать себя дерзают... И понеже мои подданные в настоящем нашем праведном походе принуждены мне помогать людьми и провиантом, то тем и заслужили у меня наисильнейшее защищение противу оных кровопийцев.
   Полное, широкое лицо Петра нахмурилось. Все притихли. Епископ, смело приподнявшись, обратился к царю:
   - Можно ли себе представить, коликое чувство благодарности в сердцах каждого из слушателей рождает сия гневная речь вашего мудрого величества. Да будет нерушимою стеною нашей преданности и верности ограждено царское лицо твое. "Господь сил, сокрушаяй брани мышцею высокою, есть тебе столп крепости от лица вражия".
   Все присутствовавшие встали с своих мест, как один, и низко поклонились сначала царю, а потом царице.
   Петр сидел задумавшись. В глубокой тишине вновь раздался его голос:
   - Берите пример с великого мужа, родившегося в здешнем граде, с Кузьмы Минина... Потомство никогда не забудет его преданности родине. Он спас Русь от порабощения... Помните о нем всегда и берегите его гробницу...
   Филька оживился. "Эге! - подумал он. - А кто первый пошел на призыв царя и завел в Нижнем овчарное производство? А кто перековал столько вредного для царской власти народа?"
   И показалось ему, что если царю укажут на него и доложат о его, Филькиных, подвигах во славу Петрова владычества, то царь обнимет и поцелует его и скажет всему народу: "Вот у вас тут новый объявился Минин, у вас под носом, а вы его не видите и не оценили по-настоящему. Что вы за люди?!" И всех укорит, а его осыпет наградами.
   Эти размышления приободрили Фильку, и он немного высунулся вперед и в ответ на улыбку царицы, смотревшей, как ему казалось, на него, он смиренно потупил очи, стараясь выразить на своем лице преданность престолу...
   Сожалел он в душе только об одном теперь. О том, что ему не видно своего лица - удается ли выразить на нем то, что хочется, и не заметно ли, что он, Филька, был раньше раскольщиком и помогал...
   "Нет, нет! Лучше не думать, а то узнают!"
   Филька оборвал течение мыслей, сделав лицо еще скромнее и счастливее.
   Петр расспрашивал Волынского: сохранился ли в Нижнем кто-либо из рода Мининых, и узнав, что никого не осталось, выразил свое по этому поводу сожаление. То же самое высказала и царица.
   - Однако надобно будет нам всем помолиться у гробницы сего великого мужа, коему все мы обязаны нашим благополучием. И не может быть того, чтобы когда-либо имя сего героя было забыто на нашей земле! Ибо оно есть знак непобедимости родины нашей.
   Сказав это, Петр поднялся и помолился. Точно по команде поднялись и все присутствующие и тоже перекрестились.
   После обеда Петр верхом, окруженный нижегородскими властями и генералами, поехал осматривать город.
   IV
   Филька встречал царя, а Степанида пекла сладкие пироги и крендели; ее сынишка ползал тут же на большом ковре; она поминутно оглядывалась и покрикивала на свою "радость".
   И вот вдруг дверь отворилась, а на пороге появился цыган Сыч. Руки опустились от неожиданности и страха у Степаниды Яковлевны. Она смотрела на него и не могла слова вымолвить, - на языке вертелось одно: "Уходи! Зачем пришел?" А сказать не было сил.
   Цыган Сыч мягко, вежливо вошел в горницу и без приглашения сел на скамью.
   - Не ждала, как видится?
   - Я тебя и в живых-то не считала, а не токмо что... а ты вот, оказывается, ишь! - сказала она с какою-то досадою, отвернувшись от гостя. Сыч улыбнулся, заиграл белками:
   - Не одним купцам небо коптить, небось, и нашему брату хочется.
   А потом перевел взгляд на ребенка.
   - И-их, какой алашка-букашка! Чей это?
   Степанида вспыхнула:
   - Мой.
   - Э-эх ты, - вздохнул цыган, оглядывая с ног до головы Степаниду и качая головой.
   - А ты уходи, - всполошилась она, - а то, пожалуй, Филька придет, да пристав Кузьма Петрович с ним, да Пушников - нехорошо будет...
   - Не бойся... За царем бегают они по городу, как на собачьей свадьбе.
   - Но могут соседи увидать... Уходи.
   Сыч опять вздохнул, не спуская с нее грустного взгляда.
   - Я пришел увести тебя с собой...
   - Куда?!
   - Мало ли места в нашем царстве-государстве?
   - Я - жена... Венчанная теперь.
   - А это не беда... Поп и у меня найдется. Какую хочешь службу тебе отслужит, а супружествовать не хуже Фильки буду... Была бы ноченька светла да месячна, были бы мысли соколиные да конь лихой.
   И подошел к Степаниде. Хотел ее обнять, а она отскочила, лицо ее стало испуганным:
   - Что ты! Что ты! Я жена живого мужа... И притом же: грех! Обманывать нельзя, да и дитя смотрит на нас...
   - А я уберу его, - нагнулся Сыч, чтобы взять ребенка и унести в соседнюю горницу.
   Степанида бурею сорвалась с места и, схватив цыгана за плечи, с силою оттолкнула его в сторону.
   - Ого! - сказал он. - Ты такая же сильная. А душа стала у тебя овечья...
   Петюшка смотрел на "дядю" большими черными глазами, в бахроме крупных ресниц, с любопытством. Улыбнулся. Обнажив сильные, белые зубы свои, добродушно улыбнулся и цыган.
   - Не узнаешь? - потрепал Сыч весело Петюшку за подбородок. У Степаниды навернулись слезы.
   - Он маленький, - сказала она растроганно.
   Сыч остановил долгий, пристальный взгляд на ней.
   - Не хочешь с ним расставаться? - спросил он Степаниду, указывая на мальчика.
   - Да.
   - Мы и его захватим с собой...
   - Зачем мучаешь меня? Что я тебе сделала плохого? - заплакала Степанида.
   Лицо Сыча было озабоченным. Он обнял жонку, стал утешать:
   - Голубиная радость моя! Лебедь белокрылая моя, лебедушка! Не плачь, не тужи, Яковлевна... Замучил тебя аспид твой Сухарь Сухаревич, первой гильдии свиная харя. Скажи слово - и убью я его, гада этакого, и зарою тут же, под его хоромами, подлого.
   Степанида вырвалась из объятий Сыча, подхватив с пола сынишку, и побежала в соседнюю комнату.
   - Куда, куда ты, голубиная моя радость! - рванулся цыган за ней.
   - Уйди! - завизжала она, а лицо ее стало таким злым и противным, что у Сыча невольно мелькнула мысль: "Ужели это Степанида?!"
   Он остановился посреди комнаты на ковре, растерянно поглаживая курчавую голову.
   - Что же теперь ты - за человека меня, выходит, не считаешь? обиженно спросил он.
   Степанида сидела надутая, прижав к себе крепко своего сына, точно кто-то собирался его отнять у нее.
   - Ты чего же испугалась? - продолжал цыган. - Взгляни на мальчишку... Не могут же от рыжей лисы родиться черно-бурые щенята?
   - Не твое дело! - огрызнулась Степанида.
   - Как же так не мое дело? - ухмыльнулся двусмысленно цыган. - Не поверю я, чтобы забыла ты нашу тайную любовь с тобою.
   - Никакой любви и не было.
   - Гляди! - цыган, играя белками, показал перстом на мальчика.
   - Это - сын Филиппа.
   - Мой! - уверенно сказал цыган. - Смотри!
   - Твоего тут ничего нет. Все наше!
   Глаза цыгана Сыча сверкнули негодованием, ноздри зашевелились.
   - Не ваше, а мужицкое... Твой Филька - вор из воров и предатель хуже Иуды, чтобы его черти копытом на том свете затоптали. А ты...
   Сыч не договорил. Его взгляд опять смягчился:
   - Слушай, мой цветок алый, мною же сорванный и к сердцу накрепко приколотый! Никогда я женщину никакую не обижаю... Убей меня, повесь, зарежь, а женщину я не трону пальцем против ее воли, отказу мне и так же не бывает... Господь не забывает меня... Дает утешения...
   - Я не боюсь тебя. Попробуй полезь! - грубо сказала Степанида, погрозив ему кулаком.
   - А у меня есть вот что... Не пугай! - Сыч показал из-под полы пистоль, а из-за пазухи страшное лезвие. - Однако я и тогда не трону тебя... Не для тебя такие подарки. Да и сынка жаль. С кем он останется?
   - Уйди, говорю! - замахала на него руками Степанида. - Дура была я! Дура! Каюсь! Каждый день молюсь богу, чтобы простил меня... Насотворила много я перед богом прегрешений. Наплутано мною и перед царем и перед людьми немало. Гадкая я! Грязная!..
   И опять заплакала.
   Цыган сконфуженно огляделся кругом, не зная, что ему теперь делать.
   - Не плачь, - успокоил он, - я уйду. А теперь послушай только, радость моя. Из степей к тебе пришел я... С понизовья. Софрон поклон прислал тебе. Жив он и здоров... Подымает народ... Полюбили его казаки и степные кочевники. Милая моя, бунт готовится против царя. Уйдем в степи! За правду и помереть любо.
   Степанида насторожилась.
   - Бунт?!
   - Да.
   - А где же Софрон? В точности?
   - Не скажу.
   - Почему?
   - Лишнее. Однако прощай! Разлюбила? Не поминай тогда лихом. Насильно мил не будешь... Разные дороги у нас теперь...
   Степанида быстро посадила ребенка на пол, метнулась за Сычом.
   - А тут не будет бунта? - озабоченно спросила она, ухватив его за рукав. - Скажи!
   - Везде, лебедь моя, будет. Прощай!.. Народ постоит за себя...
   Хотела она его о чем-то еще спросить, но того уже и след простыл. Степанида вернулась к ребенку, прижимая его к груди. В глазах ее разрастался ужас.
   V
   В своем каменном двухэтажном доме, напротив кремля, бургомистр Пушников вечером в день приезда царя устроил пир. Лучший дом воздвиг себе Пушников на посаде; и куда же было пригласить купечеству царя, как не в этот именно дом*.
   _______________
   * На месте этого дома позднее было выстроено каменное здание
   семинарии.
   Царь вызвал с галиоты команду трубачей и флейтистов - они огласили окрестности таким густым трубным звуком, что старые люди подумали: не архангел ли то Гавриил сошел с неба и трубит, надрывается, извещая о скончании века, согласно Библии? Однако на небе ничего такого не оказалось. Но кто моложе, тот успокаивал, говоря:
   - Коли царь приехал, всего жди! И ничему не удивляйся!
   А царь игрою трубачей не удовольствовался: сам трубить принялся. Щеки его, и без того пухлые, вздулись еще больше, усы топорщились, глаза, того и гляди, вылезут и поползут по трубе... "С нами крестная сила!" - жались от изумления и страха торговые люди друг к другу, а царица Екатерина сидит себе спокойно, будто с ее мужем ничего и не происходит.
   В близлежащих переулках и уличках набились посадские зеваки, глазели в сторону бургомистровского дома. Когда стемнело, вокруг пушниковского жилища зажгли масло в плошках. Петр вышел на волю с самим хозяином и Волынским, отдуваясь: в доме стало слишком жарко; от вина, от шума разгорячился народ. Вышел царь и сапогом сшиб в овраг горящую плошку: "зело паскудное украшение".
   А через несколько минут явились матросы, вызванные Потемкиным с корабля, начали пускать ракеты. По небу пробегали огненные змейки и с треском и хлопаньем осыпались золотистою пылью вниз на Нижний Нове-Град. За ними побежали, обгоняя один другого, синие, зеленые, голубые шары, взрывались вверху и облетали разноцветными ленточками. Жутко было смотреть "православным христианам" на эту ночную "огненную потеху".
   Но и тут не угодили царю: засучив рукава камзола, он вмешался в работу матросов и стал руководить фейерверком.
   Со свистом и грохотом под небом бешено зашныряли бесчисленные, всевозможных цветов и всевозможной формы, ракеты; некоторые, делая полукруг, лопались, как бомбы, оглашая тихий ночной воздух на многие версты кругом. Они, казалось, сталкиваются там, в вышине, цепляются одна за другую, сплетаются хвостами и тают в этой отчаянной схватке, с злобным хохотом и шипеньем.
   Петр смотрел вверх с веселой улыбкой.
   "Дай бог дожить бы до утра!" - усердно молились обыватели, поглядывая на огненных "змиев, пияющих небо".
   Сами купцы, хотя и подгуляли, хотя и видели, как все это проделывается у них же на глазах, но тоже малость струхнули - поглядывали на овраг, чтобы, в случае чего, нырнуть в него, спрятаться в земляных норах Похвалинского ската.
   От царя это не укрылось. Он навел какую-то трубу на бородатых, зажег ее и всех купцов осыпал вихрями золотистых огненных звездочек. Почтенные шарахнулись в стороны.
   Царь хохотал от души, смеялась и царица, сидевшая во втором ярусе в окне дома Пушникова.
   Один Филька Рыхлый никуда не побежал, а просто-напросто упал на колени и принялся усердно кланяться царю.
   Петру это понравилось. Подошел.
   - Имя?
   - Филипп Рыхлый.
   - Что делаешь?
   - Овчар и железник...
   Царь обернулся к стоявшему позади него князю Гагарину:
   - Запиши.
   В этот вечер Петр был очень весел и разговорчив. Между прочим, наслушавшись рассказов о разбойниках, которые по Волге грабили купеческие суда, дал приказ тут же за столом, чтобы на торговых судах, ходящих по Волге и Оке, работные люди и бурлаки, поступая на работу к купцам, обязывались условием оборонять хозяев судов и всяких чинов людей от врагов и разбойников, и "не токмо до смертного убийства, но и до грабежа не допускать. И о том в наемных письмах, именно, изображать. А равно и на сухом пути извозчикам и ямщикам по сему же поступать. И буде по таким письмам, где от хозяев их, или от кого другого, в такой необороне будет челобитье, таковых судить и по суду чинить им по указам".
   Пушников во всеуслышание объявил "о мудрой воле государя вседержителя, великого покровителя чинов мануфактурии и торговых и промысленных".
   Подвыпившие купцы слушали бургомистра и крестились, подергивая плечами, подсмаркивались от неловкости и незнания, как им благодарить царя. А дело-то, действительно важное: матросы и бурлаки на купеческих судах при нападении разбойников обычно сидят сложа руки, как будто их это и не касается: "грабят, мол, и ладно! Не наше, хозяйское, туда-де ему и дорога!" И разбойники с ними тоже не как с купцами, - запросто, будто такие же, одинаковые, люди: что разбойник, что работный человек, что бурлак. А это всегда было обидно купечеству. Прямо хоть не ходи с товарами по водам! А теперь... за это казнить будут. "Бей разбойника, голубчик, как своего врага! Душу сложи за купеческое добро! Шалишь! Отошло ваше время! Царь шутить не будет. Чем купец удачливее, тем и его холопьям будет лучше. Купец не обидит. Были бы преданы ему бурлаки да работный люд, дорожили бы его добром больше своей жизни, а остальное все приложится. В этом - вся соль. Да и бунтов, да и вольницы от сего приказа поубавится. Кругом польза". Так прикинули мозгами наскоро выслушавшие Пушникова купцы.
   После того как их осыпал царь огненными необжигающими звездочками, они между собою говорили о том, что Питирим сегодня утром Пушникову сказывал, будто завтра исполняется пятьдесят лет отроду Петру Алексеевичу, и что надо, ввиду этого, поднести подарок ему наиболее ценный и наиболее полезный, чтобы запомнил он навсегда о нижегородском купечестве.
   Пиршество у Пушникова продолжалось до полночи. По окончании же двинулись купцы провожать Петра и Екатерину на Нижний посад, в строгановский дом, где остановился царь. Все до единого купцы нижегородские окружили царя и его жену плотным кольцом, как бы охраняя их от всяких бед и врагов; так и двигались - медленно и торжественно: царь и купцы.
   Ночь была темная. С горы виднелись рыбачьи огни на Волге. Пели соловьи в кустарниках. Весело было на душе.
   VI
   Дни Петрова пребывания в Нижнем причинили немало беспокойства посадским властям (кроме одного епископа Питирима).
   На другой же день после пира у Пушникова Петр выразил желание побеседовать с Питиримом о делах церковных. Простояв обедню в Спасо-Преображенском соборе, отправился он в архиерейские покои "кушать хлеба у епископа с боярами, князьями и христолюбивым воинством", то есть с некоторыми из приближенных к нему генералов.
   Епископ службы в этот день не совершал. Предоставил ее худому, печальному и какому-то очень благочестивому протоиерею - Алексею Васильеву. Поп выходил из царских дверей, закатывая глаза к небу, и скорбным, дрожащим голосом произносил полагаемые по чину молитвы. И ухитрился ни разу не взглянуть ни на царя, ни на царицу, чем, как оказалось потом, и угодил Петру. "Вижу пастыря доброго и нелицеприятного".
   Епископ улыбался, слушая царя. Он знал, кого назначить служить обедню, знал, кто из его протоиереев будет милей Петру. Скромность, без подобострастия, всегда нравилась и самому Питириму в подчиненных ему попах.
   - Дело пастырское имеет весь успех и плод, - говорил Питирим своим клирикам, - только тогда, когда не токмо словом, но и личиною своею пастырь на сердца человеческие действует.
   Царь был того же мнения. Подчиняясь царю, подчиняясь синоду, церковный служитель должен был в то же время вид иметь "независимый, службу творить непристрастно, но с прилежанием и токмо перед богом, дабы миряне видели его пастырскую рачительность за них, выше всего предстоящую".
   Подхалимство поповское царь осудил и в Духовном регламенте: "они не токмо не полезны, - сказал он о подхалимах, - но и весьма вредны дружеству, отечеству и церкви; они перед властями смиряются, но лукаво, чтобы тем только украсть милость их и пролезть в степень чести..."
   Нижегородские люди, а особенно купцы и еще особеннее - те из них, которые отрешились от раскола, с громадным вниманием и с превеликим любопытством наблюдали исподтишка за тем именно, как молятся "царь и его немка-царица". Оказалось, усерднее, терпеливее их и набожнее никто и не молился в соборе в эту обедню. Царь доказал, что власть божию он видит над собою и преклоняется перед ней. А царица перещеголяла в мольбе самих нижегородских богомольниц.
   И это было необычайно приятно посадским людям видеть, и необычайно приятно было им сознавать, что Петр - не такой "безбожник и хулитель славы божьей", как о нем люди рассказывают. "Может, и врут все про царя. Оклеветать, кого хочешь, возможно", - начинали думать про себя посадские, стукаясь теперь от всей души маслеными лбами о каменный пол собора.
   Стало быть, врут, ошибаются учителя раскола, говоря о том, что царь подчинил себе церковь и что взял он ее себе на службу для вящего укрепления своей власти, для закабаления народа при содействии церковной службы и ее служителей.
   А приближенные к царю вельможи, приехавшие сюда из Питера, в душе дивились Петру: "не каждый сие сумеет". Они видели, какое посмеяние церкви у себя во дворцах царь производил в Москве и в Питере. Они были свидетелями "нощеденствий Всепьянейшего собора". Некоторые из них даже присутствовали на тризне по убиенном царевиче Алексее. Тут же пировали и примешанные к заговору его люди. Было великое нощеденствие, на котором, вместо покойного Никиты Зотова, выбирался новый князь-папа Петр Иванович Бутурлин, бывший "санкт-питербурхский митрополит". Всем памятно непередаваемое словами непристойное избрание "Бахусуподражательного отца" в Питербурхе, когда сам царь восклицал наподобие попа: "во имя всех пьяниц, во имя всех стекляниц, во имя всех дураков, во имя всех шутов..."
   Теперь эти вельможи, поняв царя, также показывали провинциалам свою необычайную набожность. Клали усердно земные поклоны и тихо вслед за царем баском подпевали певчим.
   Итак, поп угодил царю. Вышел приказ епископу наградить протоиерея Алексея Васильева "денежно".
   В покоях епископа разговор шел о борьбе, которая велась епископом до сего времени с расколом. Питирим показал гостям громадные кипы "покаянных свидетельств" и прошений раскольников об обращении их в церковное православие.
   Обхватив руками кипы бумаг, волокли их мимо гостей красные от натуги, потные и безличные, похожие один на другого, дьяки и подьячие Духовного приказа во главе с дьяком Иваном. Затем проносили дьяки староверские книги и рукописи, вывезенные из скитов.
   Дьяки и подьячие шли мимо стола медленно и торжественно, будто несут перед царем и епископом трупы умерщвленных врагов, а с ними и отбитое в боях у врагов оружие.
   В глубокой тишине мерно и глухо стучали их сапоги.
   Петр смотрел с довольным видом на эти трофеи. С таким же лицом, вероятно, провожал он после боя толпы плененных им шведов. А может быть, с таким же лицом осматривал в давние времена своего царствования и развешенных по кремлевским стенам стрельцов.
   Когда дьяки скрылись в двери Духовного приказа, Петр сказал Питириму тихо:
   - Ныне пред нами открыта нива церковная, не заросшая тернием суемудрия и суеверия, но чистыми словами, божиими семенами обсеянная. Священному сану много дано, и не будет лишним, коли духовный сын откроет священнику на исповеди злое намерение на государя и на ставленных им людей заговор, измену и бунт, а священное лицо о том донесет куда следует... О таком методе вы и получите от Синода дополнения к регламенту. Следите за оным строго. Исповедь - превеликое удобство в государевом деле.
   После архиерейской трапезы Петр уединился с епископом и, восхваляя заслуги его, сказал, что победами никогда он своими не восхищался и что в Нижегородской епархии многое множество существует "разноплеменных язычников и мухаметан". Он назвал мордву, которая "опасна", назвал, сверкнув глазами, издавно известных своим непокорством "черемисов", а также чувашей и татар.
   "Разноречие и разноверие не способствуют креплению державы". Об этом так же много думал и сам Питирим. И наедине сам с собой неоднократно разрабатывал он мысленно планы великого похода на иноверцев-язычников, подобного походу на керженских раскольников, о чем и поведал он тут же царю.
   Петр одобрил мысли Питирима, "милостиво" похлопав его по плечу. После этого он многое расспрашивал о местных гражданских властях, о купцах и обывателях. Епископ обо всем рассказал подробно, причем указал на двуличие многих купцов в вопросах веры. Многие из них втайне до сих пор имеют склонность к расколу. Особенно строго он осудил вельможу, купца-солепромышленника Строганова, у которого в дому царь остановился. Есть свидетельства верных людей, что в подвале под церковью "Рождества", "которою любовалось его величество", бывают тайные собрания "нераскаянных" раскольщиков. Так описал Строганова епископ.
   Царь нахмурился. Лицо его передернулось. Он поблагодарил Питирима за то, что тот сказал ему всю правду о строгановской церкви.
   После этого епископ сообщил об Олисове, о Пушникове и особенно похвально отозвался о Филиппе Рыхловском, бывшем раскольнике, но усердно ковавшем в кандалы всех раскольников и воров. Петру очень понравился рассказ Питирима о кузнеце.
   Из архиерейского дома Петр отправился с генералитетом на берег Волги.
   VII
   Тридцатое мая было днем великого торжества в Нижнем Нове-Граде. Петр праздновал пятидесятилетнюю годовщину своей жизни. В этот же день праздновалось по церквам и приуроченное к сему торжеству минувшее пятисотлетие Нижнего Нове-Града, об основании коего у летописца сказано: