Если командир подает команду "За мной!", то надо идти за ним, а не
заниматься собственным изобретательством. Ведущему некогда объяснять, почему
он принял такое именно решение. Опытный и грамотный в тактическом отношении
летчик поймет каждый маневр командира и без объяснения, а если и не поймет,
то не отступит ни на шаг от приказания. Варшавский совершил ошибку. Он
атаковал без команды, даже вопреки команде. Почему? Ведь летчик он был
хороший. Может быть, потому, что хотелось ему подраться с истребителями один
на один, из-за чего он пренебрег и групповой тактикой и обязанностью
ведомого? ...Над аэродромом, не переставая, раздавались пулеметные очереди,
ревели авиационные моторы. Где-то поблизости рвались бомбы, гремели
артиллерийские залпы. Красный диск солнца с трудом просматривался сквозь дым
и пыль.
Самолет мой отремонтирован. Взвилась ракета на вылет нашей четверки.
Веду звено в район Бутово - Раков - Стрелецкое. Под нами словно
извергающийся гигантский вулкан. Горят деревни, горят танки, горят сбитые
самолеты. Горит все, кажется, и сама земля, В воздухе дым, копоть, гарь.
Кое-где видны разрывы зенитных снарядов. По ним можно угадать, чьи самолеты
находятся под обстрелом: разрывы наших снарядов образуют синий дымок, врага
- черный.
Мы знали, что за сегодняшний день фашистам, как и вчера, удалось
немного продвинуться. Они стараются развивать успех. Но стойко выносят удары
врага наши воины. Не выносит железо, сталь, земля, а человек выносит. Он
тверже стали, наш советский человек, защищающий свою Родину от врага. Он
стоит насмерть.
Идем в указанный район. Здесь небо полно самолетов. Здесь
"мессершмитты" и "лавочкины", "фокке-вульфы" и "яковлевы", "ильюшины" и
"юнкерсы", "петляковы" и "хейнкели"... Бои из-за плохой видимости стали
быстротечными. В облаках дыма противник быстро исчезал с глаз, за пределы
видимости. В такой сложной обстановке нужно принимать решение с первого
взгляда, трезво оценивая при этом свои возможности.
Мы ввязались в "свалку" там, где "лавочкины" дрались с "мессершмиттами"
и "фокке-вульфами". "Лавочкины", судя по окраске коков винтов, - наши
соседи.
На помощь им мы пришли вовремя. Теснимые вначале врагом, они постепенно
захватили инициативу. Боевой порядок противника начал рушиться. То там, то
здесь вспыхивали вражеские самолеты, висели парашютисты, выбросившиеся из
подбитых машин.
В паре с Аскирко мы преследуем "мессершмиттов".
Удачной очередью Аскирко сбивает ведущего, но ведомый успевает скрыться
в дыму.
Вскоре замечаю группу из пяти бомбардировщиков "Хейнкель-111".
Перевернув самолет через крыло, бросаюсь на врага. Длинной очередью срезаю
ведущего. Он клюет носом и входит в крутое пике, а при ударе о землю
взрывается на собственных бомбах. Почти одновременно "лавочкины" сбивают еще
двух бомбардировщиков...
- Вот это бои, - говорит Аскирко после посадки. Справа дым, слева пыль,
впереди ничего не видно, и на земле ад кромешный. Что творится: и наши и
немцы все в одну кучу смешались. Не поймешь, кто кого бьет. - И, переведя
дух, Аскирко добавляет: - Искупаться бы...
- И так словно из воды вылез, - смеется Орловский. - Куда тебе. Вот,
брат, денек. Ты вчера боялся, что войны для тебя не хватит...
Время подходило к обеду, но есть не хотелось.
- Нервное напряжение лишило аппетита, - говорит доктор Керимов. - А
кроме этого, жара...
- Но окрошки бы поел, - замечает кто-то.- Только холодненькой.
- Будет окрошка, и холодная. Сам снимал пробу, отвечает доктор.
И действительно, вскоре из чащи появились официантки с окрошкой и
другими кушаньями, приготовленными нашим изобретательным поваром. Девушки
быстро накрыли "стол", но к еде никто не прикоснулся.
- Товарищ командир, почему никто не ест? - возмутилась краснощекая
Маша.
- Плохо приглашаете!
- Разве плохо? Мы готовы, как маленьких, с ложечки кормить, но ведь не
едят. Да еще сердятся, что, мол, не время.
- Ладно, Машенька, в ужин за одно и отобедаем, а сейчас на самом деле
не время.
- Будь я начальником, запретила бы летать голодными.
- И ранеными, - вставляет Керимов - А кто тогда эскадрилью водить
будет? - вмешивается Орловский. Командир летает с ожогом второй степени,
Семыкин - с осколком в ноге. - И, обращаясь к девушке: - Вот, Машенька, если
бы ты разок слетала да посмотрела, что там творится...
- Если бы могла, обязательно слетала и была бы счастлива. А то вот обед
вам разношу, а вы отказываетесь от него да еще грубите, - обиделась Маша.
- Мы не грубим. Ты меня извини, если обидел. Ведь я шучу, -
оправдывался Орловский.
В это время ландышем повисла свистящая ракета. Привычным взмахом
набросив шлемофоны, летчики кинулись к самолетам.
- Прилетим - покушаем, - сказал Орловский, налевая парашют.
Почти над самым аэродромом проходило несколько групп вражеских
бомбардировщиков. Их длинные камуфлированные тела выделялись на фоне неба.
Кое-где над колонной противника уже били наши истребители.
Из первой девятки, выхваченные метким огнем, упали сразу два "юнкерса".
Однако фашисты продолжали удерживать боевой порядок. Сомкнув строй, они
приготовились к отражению удара истребителей. Такую группу нужно атаковать
по возможности массированно, добиваясь ее расчленения.
Моя эскадрилья взлетела вслед за дежурным звеном и, развернувшись прямо
над аэродромом, оказалась в районе воздушного боя. С ходу занимаю боевое
положение и иду в атаку, прикрываясь правым звеном бомбардировщиков, чтобы
остальные самолеты противника не могли применить бортового оружия. Немцы
поняли наш замысел лишь тогда, когда оказались накрытыми пулеметными
очередями, и стали перестраиваться. Сбив бомбардировщика, мы начали занимать
исходное положение для второй атаки, но только успели развернуться, как с
наземной радиостанции передали: - Внимание! Подходят истребители.
"Мессершмитты" появлялись с разных сторон отдельными группами. Однако
мы успеваем повторить атаку. Горит еще один "юнкерс". Но третья атака
сорвалась. "Мессеры" захватили высоту, на их стороне и количественное
превосходство. Они связывают нас, оттесняя от бомбардировщиков. Тут уж
ничего не поделаешь.
Надо драться с истребителями.
Немцам удается подбить Аскирко. Но зато и "мессершмитт", срезанный
чьей-то меткой очередью, беспорядочно кувыркаясь, идет к земле. Разошлись,
когда не осталось патронов ни у нас, ни у противника.
Позднее выяснилось, что "юнкерсы" все же не дошли до цели. Их
разгромили "лавочкины", подоспевшие с других аэродромов. Своим боем с
"мессерами" мы облегчили задачу "лавочкиных".
Этот бой имел следующее продолжение.
Аскирко немного не дотянул до аэродрома. Подбитый его самолет попал при
посадке между двумя деревьями. Поломались крылья, и лишь счастливая
случайность спасла летчика от гибели.
На подбитой машине возвратился Семыкин. Он вылез из кабины,
встревоженный и расстроенный.
- Лукавин не прилетел? - спросил он подбежавшего механика.
- Прилетел, товарищ старший лейтенант.
Семыкин отвел меня в сторону и сказал:
- Что будем делать с Лукавиным? Опять ушел из боя.
За трусость полагается штрафной батальон, но я решил испробовать еще
одну, последнюю меру воздействия - пристыдить Лукавина перед всей
эскадрильей за малодушие.
Жалкий и ничтожный стоял Лукавин перед строем.
Десятки глаз смотрели на него осуждающе и презрительно.
Когда летчики разошлись, Лукавин стал оправдываться и клясться, что все
это получилось случайно, из-за его малоопытности.
- Хотите, я докажу, что не боюсь смерти? - театрально восклицал он. -
Дайте мне самолет, я взлечу и на ваших глазах врежусь в землю...
Я понял, что и эта последняя мера не подействовала на потерявшего
совесть человека: он не стыдился своей трусости.
- Ну что ж, - сказал я, - садись в мой самолет, взлетай и врезайся.
Только ты этого не сделаешь.
Лукавин не ожидал подобного оборота. Он думал, что я буду его
успокаивать и отговаривать.
- Вот что, - обратился я к нему со всей строгостью. - На следующее
задание мы полетим с тобой в паре. Там и докажи свою искренность и
честность. Но знай, если и на этот раз струсишь, расстреляю. Готовься к
вылету.
- Товарищ командир, да я с вами хоть в огонь и в воду. Но вы посмотрите
на себя: рука перевязана, лицо обгорело. Вы же не враг себе. Вам же тяжело.
Как вы полетите?..
Я даже растерялся перед таким нахальством труса.
- Ты понимаешь, что я приказал тебе готовиться к вылету в паре со мной?
Лукавин понял, что ему не отвертеться, и пошел к своему самолету.
Вскоре мы взлетели. Я рассчитывал набрать высоту и действовать по
принципу свободной охоты: на большой скорости атаковывать замеченного
противника и снова уходить на господствующую высоту или скрываться в
облачности, в зависимости от обстановки. Лукавин, держась точно
установленного интервала и дистанции, неотступно следовал за мной.
Показалась смешанная группа "мессершмиттов" и "фокке-вульфов" - восемь
истребителей. Она шла, не замечая нас. Решаю атаковать заднего, чтобы затем
удобнее было повторить атаку. Наше положение было исключительно выгодным. Со
стороны солнца мы незамеченными вышли на исходную позицию.
- За мной! В атаку! - подаю команду Лукавину, вводя самолет в
пикирование.
Перед тем как открыть огонь, по привычке обернулся на ведомого. Лукавин
полупереворотом, почти пикируя, теряя высоту, уходил в сторону аэродрома. Но
в этот момент его заметили "мессершмитты" и пустились преследовать.
Прекращаю атаку и иду на выручку своего ведомого.
Но враг опережает меня. Пользуясь превосходством в высоте, фашисты
наседают на беглеца. Взятый в клещи, он вспыхнул от их очередей и, теряя
управление, пошел к земле.
Так бесславно погиб трус Лукавин.
Теперь я один против восьми. Фашисты всей группой набросились на мой
истребитель. Он уже весь в пробоинах и держится только чудом.
Выполняя сложные маневры, стараюсь выйти из-под удара и занять выгодное
положение для стрельбы. Мне удается зажечь один "мессершмитт", но это не
останавливает фашистов. Они наседают еще яростнее. Два "фокке-вульфа"
присосались к хвосту моего "яка", как пиявки, остальные атакуют с разных
направлений. Мне бы достичь облачности, тогда, возможно, и удастся
оторваться.
Делаю восходящую спираль. Фашисты с коротких дистанций беспрерывно
посылают длинные очереди. Вот-вот им удастся взять нужное упреждение, и
тогда их эрликоны разнесут мою кабину... Уже край спасительной облачности. И
вдруг сильный треск - с приборной доски сыплются стекла, двигатель дает
перебои, по полу потекло горячее масло.
Прижавшись к бронеспинке, я все-таки вхожу в облака. Самолет ранен
смертельно. Из патрубков начинает вылетать пламя, мотор ежесекундно может
заклиниться. Делаю в облаках разворот. С остановившимся винтом в крутом
планировании теряю высоту. "Мессершмитты" ушли. В воздухе спокойно. Спокойно
и на земле. Я вышел из района сражения, бои идут южнее.
Произвожу расчет для посадки с убранным шасси и тут же замечаю
приземлившегося парашютиста. По круглому куполу парашюта не трудно было
определить, что это фашистский летчик, возможно, с только что сбитого мною
"мессершмитта".
Сажусь на пшеничном поле. Надо во что бы то ни стало изловить немца,
нельзя, чтобы он ушел. Приподнимаюсь над колосьями и оглядываюсь по
сторонам.
Вдруг выстрел. Пуля скользнула по капоту мотора и с визгом прошла над
головой, заставив меня пригнуться к земле. Ага, вот ты где... Ползу в
сторону выстрела.
Залег у самого края пшеницы - отсюда хорошо видно.
Проходит десять, пятнадцать минут... Неужели дал уйти? Нет, вот он
пробирается вдоль пшеницы, Когда немец поравнялся со мной, я вскочил на
ноги.
- Халт! Не целясь, фашист выстрелил в мою сторону. Почти одновременно
хлопнул и мой выстрел. Вражеский летчик неуклюже ткнулся лицом в землю.
Я собрал трофейный парашют, затем взял свой и, взвалив их на спину,
отправился в сторону Прохоровки.
Из-за пшеницы неожиданно вынырнул автоматчик.
- Ловко вы с ним разделались, товарищ летчик. Мы весь бой видели и в
воздухе и на земле. С нашей батареи это место как на ладони. Давайте помогу
парашюты нести, - услужливо предложил автоматчик.
Он пригласил меня на батарею и всю дорогу охотно рассказывал то о своих
артиллеристах, то о семье, то о дальневосточном крае, где родился.
Зенитная батарея стояла на опушке крошечного лесочка. Когда мы подошли
к ней, навстречу выбежал молоденький лейтенант. Захлебываясь, он начал
восторгаться воздушным боем, который наблюдал вместе со всеми.
- Вот это бой! Если бы вы знали, как мне хочется подраться с немцами,
не здесь, у зенитки, а чтобы в глаза им смотреть, за грудь схватить, -
говорил без умолку лейтенант. - Давайте выпьем за вашу победу,предложил он,
входя в блиндаж. - Эх, и летал бы я. Может быть, вот так же на истребителе,
как и вы, да на комиссии ушник забраковал. Из-за него и стою теперь с
пушками, смотрю, как люди воюют.
Лейтенант начал подробно рассказывать, как он старался попасть в
истребительную авиацию, но рассказ его прервали звуки удара в гильзу.
- Воздушная тревога, - как бы поясняя мне, бросил на ходу вмиг
преобразившийся лейтенант. - Идут, гады! В сторону Прохоровки шли две
девятки бомбардировщиков.
- Сейчас мы их накроем. Точно через наш полк идут, - говорил лейтенант,
не спуская глаз с бомбардировщиков.
Боевой расчет батареи разместился по своим местам.
- Огонь! - скомандовал лейтенант, и, заливаясь неугомонным лаем,
заработали автоматические пушки.
По фашистам вели огонь несколько батарей. Снаряды сначала рвались
позади цели, потом впереди и, наконец, накрыли ее. У одного из "юнкерсов"
снарядом оторвало хвостовое оперение, он начал падать и рассыпаться в
воздухе. Почти одновременно загорелся и второй "юнкерс".
Бомбардировщики вышли за пределы зоны обстрела, и огонь смолк.
- Вот так и воюем. Двух сбили, и все. Стой, жди, когда опять через нашу
зону полетят, а истребители бьют не дожидаясь, - начал опять лейтенант...
Фашистские летчики со сбитых бомбардировщиков опустились на парашютах в
двух - трех километрах от батареи. К месту их приземления немедленно
отправилась группа бойцов.
Подкрепившись у зенитчиков и распрощавшись с ними, я пошел в сторону
Прохоровки в расчете добраться на попутной машине до аэродрома соседнего
полка. К вечеру я был уже на своем аэродроме.
- Хорошо, что пришел, - встретил меня Семыкин. - А я, признаться,
загрустил, боялся, как бы Лукавин не подвел.
- А он все-таки подвел. - И я рассказал все, как было.
- Значит, трусом и погиб. А сколько я с ним натерпелся. Многое еще вам
не говорил, думал, переменится человек.
- А где комиссар? - спросил я.
- Борис Александрович сегодня такое придумал.
Видел, в лесу пожар не унимается? - И, не дожидаясь моего ответа,
Семыкин начал рассказывать.
Гаврилов нашел старый стог соломы, вместе с двумя солдатами перевез его
в никем не занятый лес и поджег. Фашисты, решив, что там горит техника,
начали бомбить лес. Отбомбятся, а Гаврилов в новом месте создает новую
ложную цель. И опять бомбежка.
- Наверное, скоро приедет, если бомбы не накрыли, - закончил рассказ
Семыкин.
- Выходит, некоторые истребители напрасно гоняли фашистов от этого
леса.
- В том-то и дело, что нет. Бомбардировщики предполагали, что горит
что-то важное, и старались прорваться к цели. А когда встречали
сопротивление наших истребителей, догадки их вырастали в твердое убеждение.
Гаврилов приехал с наступлением темноты. Он навозил соломы на целую
ночь, чтобы хватило работы и ночникам-бомбардировщикам.
- Пусть лупят сколько влезет, - сказал он. И, засмеявшись, добавил: -
Только успеем поджечь солому, а немцы тут как тут, сыплют бомбы, словно
ошалелые.
Пять девяток разгрузились за день. Да еще, надеюсь, и ночь не пройдет
даром...
А ночь постепенно спускалась на землю. В воздухе слышался нарастающий
гул наших ночных бомбардировщиков. Со стороны противника шли "дорнье" и
"хейнкели". Над передним краем, мерцая в пыли и дыму, повисли на парашютах
"фонари". Кратковременное затишье, установившееся после заката и до
наступления темноты, окончилось. Действовала ночная авиация...
Наземные войска остановились на занятых рубежах.
Ночью артиллерия и бомбардировщики обеих сторон непрестанно гвоздили по
боевым порядкам войск, противники не давали друг другу передышки.
Мы собрались для разбора воздушных боев. Нужно было проанализировать
действия истребителей противника, чтобы вскрыть изменения в их тактике и
противопоставить им свои, более совершенные, тактические приемы.
Мы применяли знаменитую "этажерку" Покрышкина и все же несли потери. В
чем же дело? Чего мы не предусмотрели? После кратких обсуждений пришли к
выводу, что основная формула боя Покрышкина: "Высота, скорость, маневр,
огонь" - у нас применялась далеко не в полную меру.
- Скорости у нас нет,- резюмировал Орловский свое рассуждение.
- А где ты ее возьмешь? - возразил Егоров. - Если бы нам сократили
время пребывания над передним краем, тогда можно было бы ходить и на больших
скоростях. Все дело в запасе топлива.
- Перед начальством вопрос надо ставить, - раздалось сразу несколько
голосов. - Немцы летают большими группами, а мы мелкими, да еще и на малой
сксорости.
Летчики были правы. Количественное превосходство противника создавало
для нас в бою большие трудности. Мы били немцев умением, но тут важно было и
число. Нельзя было распылять силы истребителей так, как делалось у нас.
- В общем, давайте, товарищи, - подытожил я, с завтрашнего дня держать
побольше скорость да получше взаимодействовать друг с другом. Мы еще не
научились строго соблюдать свое место в боевом порядке. Еще есть у нас
случаи отрыва ведомых. Нужно уметь в любых условиях противопоставить нашу
тактику тактике противника, да так, чтобы он каждый раз оказывался перед
новыми, неизвестными ему приемами. А сейчас спать, спать. Завтра опять бои.
Но спать не уходили. Первым не уходил я сам.
- То ли дело у моряков или пехотинцев, - начал Аскирко. - Там и
Макаров, и Нахимов, и Ушаков, и Суворов, и Фрунзе. А мы, авиаторы, имеем
небольшое наследство в тактике, да и история наша хотя и яркая, но короткая.
- Насчет истории ты прав, но насчет тактики ошибаешься. - Я стал
говорить о Нестерове, Чкалове, Покрышкине. - Они сформулировали многие
верные и полезные тактические положения, важно их помнить и выполнять.
- Какие же? - не сдавался Аскирко.
- А хотя бы, к примеру, соколиный удар Нестерова. В нем заключен
принцип воздушного боя и необходимость обеспечить себя превышением в высоте
над противником. Суть соколиного удара - кто хозяин высоты, тот хозяин боя.
Разве в наши дни это неправильно?.. Валерий Павлович Чкалов хотя и не
воевал, но прололжил разработку основ воздушного боя. Александр Иванович
Покрышкин убедительно показал, как надо использовать самолет-истребитель в
воздушном бою. Весь боевой опыт учит тому, что главное в бою - это высота,
скорость, маневр, огонь.
Но Аскирко стоял на своем.
- Так почему же мы не используем этих преимуществ? - спрашивал он с
прежней настойчивостью.
- Это совсем другое дело. У нас не все правильно понимают суворовские
слова: "Воевать не числом, а умением". Говоря о числе и умении, Суворов
прежде всего имел в виду сосредоточение сил на направлении главного удара,
Значит, нужно и нам использовать авиацию не парами да четверками, а собирать
сильные группы и громить противника, имея численное превосходство на
направлении главного удара.
- Как же мы создадим превосходство в количеств, если идет сразу
восемьдесят - сто бомбардировщиков? У нас на аэродроме и самолетов не
хватит.
Я решил опровергнуть этот поспешный вывод.
- Хватит, да и останется. Возьмем, к примеру, сегодняшний бой с большой
колонной бомбардировщиков. Мы связали истребителей, а "лавочкины" получили
возможность всеми силами навалиться на бомбардировщиков. Но атаковали они
так, что на каждую девятку по четверкам рассыпались, а им нужно было ударить
всей эскадрильей по одной девятке, затем - по второй, по третьей. Эффект был
бы другой. А потом, зачем атаковать противника сразу от головы до хвоста
колонны одновременно? Ведь уничтожать его лучше по частям.
В этом случае свое оборонительное бортовое оружие сможет применить лишь
та девятка бомбардировщиков, которая будет под воздействием истребителей.
Распыляя же силы по всей колонне, мы не сможем воздействовать на
бомбардировщиков так, чтобы подавить и расстроить их огневую систему. Теперь
о скорости.
Как создать превосходство в этой области, если нам не сократят времени
барражирования? И здесь есть выход.
До встречи с противником надо ходить по эллипсу, на разворотах набирать
высоту, а на прямой увеличивать скорость за счет снижения. С появлением же
противника дать газ. "Як" - машина маневренная и скорость сумеет набрать
быстро.
На этот раз возражений не последовало.
- Прикажите, товарищ командир, идти спать,- сказал Семыкин. - До
рассвета недалеко, а до фронта совсем близко.
Последней фразой Семыкин как бы зачеркнул первую. Разговор перешел на
новую тему.
- Мне кажется, немцы стоят по ту сторону нашего оврага. Если бы не лес,
мы бы их увидели прямо с аэродрома. Артиллерия где-то совсем рядом бьет, -
сказал Орловский.
Беседа могла вспыхнуть с новой силой, если бы не подошел Гаврилов.
- Чего не спите? Отдыхать, товарищи, отдыхать завтра- опять не менее
свирепые бои, Фашисты лезут, как оголтелые игроки. Все поставили на кон.
Когда летчики разошлись, Гаврилов, обращаясь ко мне и Семыкину, сказал:
- Я сейчас с командного пункта, принес "линию фронта".
Мы зашли в блиндаж и при свете электрического фонарика нанесли на
полетные карты передний край, изменившийся за второй день боев. Красная
линия шла по шоссейной дороге на Обоянь и Прохоровку. Ценою огромных потерь
противнику удалось продвинуться на несколько километров.
Проверив посты и не раздеваясь, мы легли спать. Совсем низко тарахтели
По-2, выше с могучим рокотом шли тяжелые бомбардировщики. От бомб и снарядов
непрестанно вздрагивала земля, отдаваясь в блиндаже слабыми толчками. У
телефона дежурил Богданов. Казалось, никогда не спал этот вездесущий
старшина.
Днем его можно было видеть на стоянке, в вещевом складе, на кухне, а
ночью - бессменно у телефона. Он спокойно раскуривал самокрутку и лишь
временами косился на стены землянки, осыпающиеся от близких разрывов
снарядов или бомб.
С раннего утра 7 июля, лишь только начала таять предрассветная тьма,
сражение стало возобновляться с прежней силой. Снова гремит артиллерия - бог
войны, лязгают танки, ревут самолеты.
Мы прикрываем Беленихино и Прохоровку - районы сосредоточения наших
танков. Только успеем отбить одну группу вражеских бомбардировщиков, как
появляется новая. Один за другим, объятые пламенем, падают фашистские
самолеты. Падают и лезут, лезут огромными армадами, но их встречают
достойным огнем. Вот молодой летчик Дердик, отвалившись от группы, соколиным
ударом бьет невесть откуда появившегося корректировщика Хе-126. Бьет и
сбивает.
Летчики сбивают одиночные самолеты противника и снова занимают свое
место в общем боевом порядке с тем, чтобы принять участие в атаке крупной
группы "юнкерсов".
Фашистские бомбардировщики подходили к месту сосредоточения советских
танков, и только наша решительная атака отвела от них вражеские бомбы.
Воспользовавшись удалением истребителей противника, мы внезапно атакуем
бомбардировщиков на встречных курсах под ракурсом две четверти. В атаку веду
всю эскадрилью, не оставляя прикрытия. Противник не ожидал нашего удара со
стороны передней полусферы.
"Мессершмитты" были готовы отражать возможное нападение с задней
полусферы и, оттянувшись, оставили голову колонны без прикрытия.
Меткой очередью Семыкин зажигает флагманский корабль. Одновременно с
ним, потеряв управление, падает второй "юнкерс". Боевой порядок
бомбардировщиков рассыпался. Фашисты, сбросив бомбы куда по пало, начали
уходить.
- Бей гадов! - кричит, войдя в раж, Аскирко.
Появляется вторая группа "юнкерсов".
- За мной! - приказываю эскадрилье и веду ее в лобовую атаку на
истребителей прикрытия в расчете проскочить через их строй без затяжного
боя, чтобы обрушить весь удар по "юнкерсам".
Разойдясь с прикрывающей группой на лобовых, проскакиваем на исходную
позицию для атаки бомбардировщиков.
- Бить самостоятельно, иду на ведущего! - приказываю по радио.
Бомбардировщик быстро увеличивается в прицеле.
Подвожу перекрестие сетки к тупоносой кабине "юнкерса" и нажимаю на
гашетки, удерживая перекрестие на цели. Одну - две секунды яростно работают
пулеметы, и ведущий самолет, вспыхнув, входит в крутую, спираль. Горит и его
ведомый, сбитый очередью Дердика. Остальные беспорядочно бросают бомбы и
уходят на свою территорию. Мы преследуем их, но на помощь "юнкерсам"
приходят истребители прикрытия.
Истребителей много, и они связывают нас боем.
- Преследуйте "юнкерсов"!
- Бейте бомбардировщиков!
- Бросайте истребителей! - передает офицер наведения с наземной
радиостанции.
Мы отбиваемся от наседающих "мессершмиттов". Горючее на исходе. Вижу,
что некоторые летчики уже расстреляли все патроны лишь имитируют атаку. Моя
заниматься собственным изобретательством. Ведущему некогда объяснять, почему
он принял такое именно решение. Опытный и грамотный в тактическом отношении
летчик поймет каждый маневр командира и без объяснения, а если и не поймет,
то не отступит ни на шаг от приказания. Варшавский совершил ошибку. Он
атаковал без команды, даже вопреки команде. Почему? Ведь летчик он был
хороший. Может быть, потому, что хотелось ему подраться с истребителями один
на один, из-за чего он пренебрег и групповой тактикой и обязанностью
ведомого? ...Над аэродромом, не переставая, раздавались пулеметные очереди,
ревели авиационные моторы. Где-то поблизости рвались бомбы, гремели
артиллерийские залпы. Красный диск солнца с трудом просматривался сквозь дым
и пыль.
Самолет мой отремонтирован. Взвилась ракета на вылет нашей четверки.
Веду звено в район Бутово - Раков - Стрелецкое. Под нами словно
извергающийся гигантский вулкан. Горят деревни, горят танки, горят сбитые
самолеты. Горит все, кажется, и сама земля, В воздухе дым, копоть, гарь.
Кое-где видны разрывы зенитных снарядов. По ним можно угадать, чьи самолеты
находятся под обстрелом: разрывы наших снарядов образуют синий дымок, врага
- черный.
Мы знали, что за сегодняшний день фашистам, как и вчера, удалось
немного продвинуться. Они стараются развивать успех. Но стойко выносят удары
врага наши воины. Не выносит железо, сталь, земля, а человек выносит. Он
тверже стали, наш советский человек, защищающий свою Родину от врага. Он
стоит насмерть.
Идем в указанный район. Здесь небо полно самолетов. Здесь
"мессершмитты" и "лавочкины", "фокке-вульфы" и "яковлевы", "ильюшины" и
"юнкерсы", "петляковы" и "хейнкели"... Бои из-за плохой видимости стали
быстротечными. В облаках дыма противник быстро исчезал с глаз, за пределы
видимости. В такой сложной обстановке нужно принимать решение с первого
взгляда, трезво оценивая при этом свои возможности.
Мы ввязались в "свалку" там, где "лавочкины" дрались с "мессершмиттами"
и "фокке-вульфами". "Лавочкины", судя по окраске коков винтов, - наши
соседи.
На помощь им мы пришли вовремя. Теснимые вначале врагом, они постепенно
захватили инициативу. Боевой порядок противника начал рушиться. То там, то
здесь вспыхивали вражеские самолеты, висели парашютисты, выбросившиеся из
подбитых машин.
В паре с Аскирко мы преследуем "мессершмиттов".
Удачной очередью Аскирко сбивает ведущего, но ведомый успевает скрыться
в дыму.
Вскоре замечаю группу из пяти бомбардировщиков "Хейнкель-111".
Перевернув самолет через крыло, бросаюсь на врага. Длинной очередью срезаю
ведущего. Он клюет носом и входит в крутое пике, а при ударе о землю
взрывается на собственных бомбах. Почти одновременно "лавочкины" сбивают еще
двух бомбардировщиков...
- Вот это бои, - говорит Аскирко после посадки. Справа дым, слева пыль,
впереди ничего не видно, и на земле ад кромешный. Что творится: и наши и
немцы все в одну кучу смешались. Не поймешь, кто кого бьет. - И, переведя
дух, Аскирко добавляет: - Искупаться бы...
- И так словно из воды вылез, - смеется Орловский. - Куда тебе. Вот,
брат, денек. Ты вчера боялся, что войны для тебя не хватит...
Время подходило к обеду, но есть не хотелось.
- Нервное напряжение лишило аппетита, - говорит доктор Керимов. - А
кроме этого, жара...
- Но окрошки бы поел, - замечает кто-то.- Только холодненькой.
- Будет окрошка, и холодная. Сам снимал пробу, отвечает доктор.
И действительно, вскоре из чащи появились официантки с окрошкой и
другими кушаньями, приготовленными нашим изобретательным поваром. Девушки
быстро накрыли "стол", но к еде никто не прикоснулся.
- Товарищ командир, почему никто не ест? - возмутилась краснощекая
Маша.
- Плохо приглашаете!
- Разве плохо? Мы готовы, как маленьких, с ложечки кормить, но ведь не
едят. Да еще сердятся, что, мол, не время.
- Ладно, Машенька, в ужин за одно и отобедаем, а сейчас на самом деле
не время.
- Будь я начальником, запретила бы летать голодными.
- И ранеными, - вставляет Керимов - А кто тогда эскадрилью водить
будет? - вмешивается Орловский. Командир летает с ожогом второй степени,
Семыкин - с осколком в ноге. - И, обращаясь к девушке: - Вот, Машенька, если
бы ты разок слетала да посмотрела, что там творится...
- Если бы могла, обязательно слетала и была бы счастлива. А то вот обед
вам разношу, а вы отказываетесь от него да еще грубите, - обиделась Маша.
- Мы не грубим. Ты меня извини, если обидел. Ведь я шучу, -
оправдывался Орловский.
В это время ландышем повисла свистящая ракета. Привычным взмахом
набросив шлемофоны, летчики кинулись к самолетам.
- Прилетим - покушаем, - сказал Орловский, налевая парашют.
Почти над самым аэродромом проходило несколько групп вражеских
бомбардировщиков. Их длинные камуфлированные тела выделялись на фоне неба.
Кое-где над колонной противника уже били наши истребители.
Из первой девятки, выхваченные метким огнем, упали сразу два "юнкерса".
Однако фашисты продолжали удерживать боевой порядок. Сомкнув строй, они
приготовились к отражению удара истребителей. Такую группу нужно атаковать
по возможности массированно, добиваясь ее расчленения.
Моя эскадрилья взлетела вслед за дежурным звеном и, развернувшись прямо
над аэродромом, оказалась в районе воздушного боя. С ходу занимаю боевое
положение и иду в атаку, прикрываясь правым звеном бомбардировщиков, чтобы
остальные самолеты противника не могли применить бортового оружия. Немцы
поняли наш замысел лишь тогда, когда оказались накрытыми пулеметными
очередями, и стали перестраиваться. Сбив бомбардировщика, мы начали занимать
исходное положение для второй атаки, но только успели развернуться, как с
наземной радиостанции передали: - Внимание! Подходят истребители.
"Мессершмитты" появлялись с разных сторон отдельными группами. Однако
мы успеваем повторить атаку. Горит еще один "юнкерс". Но третья атака
сорвалась. "Мессеры" захватили высоту, на их стороне и количественное
превосходство. Они связывают нас, оттесняя от бомбардировщиков. Тут уж
ничего не поделаешь.
Надо драться с истребителями.
Немцам удается подбить Аскирко. Но зато и "мессершмитт", срезанный
чьей-то меткой очередью, беспорядочно кувыркаясь, идет к земле. Разошлись,
когда не осталось патронов ни у нас, ни у противника.
Позднее выяснилось, что "юнкерсы" все же не дошли до цели. Их
разгромили "лавочкины", подоспевшие с других аэродромов. Своим боем с
"мессерами" мы облегчили задачу "лавочкиных".
Этот бой имел следующее продолжение.
Аскирко немного не дотянул до аэродрома. Подбитый его самолет попал при
посадке между двумя деревьями. Поломались крылья, и лишь счастливая
случайность спасла летчика от гибели.
На подбитой машине возвратился Семыкин. Он вылез из кабины,
встревоженный и расстроенный.
- Лукавин не прилетел? - спросил он подбежавшего механика.
- Прилетел, товарищ старший лейтенант.
Семыкин отвел меня в сторону и сказал:
- Что будем делать с Лукавиным? Опять ушел из боя.
За трусость полагается штрафной батальон, но я решил испробовать еще
одну, последнюю меру воздействия - пристыдить Лукавина перед всей
эскадрильей за малодушие.
Жалкий и ничтожный стоял Лукавин перед строем.
Десятки глаз смотрели на него осуждающе и презрительно.
Когда летчики разошлись, Лукавин стал оправдываться и клясться, что все
это получилось случайно, из-за его малоопытности.
- Хотите, я докажу, что не боюсь смерти? - театрально восклицал он. -
Дайте мне самолет, я взлечу и на ваших глазах врежусь в землю...
Я понял, что и эта последняя мера не подействовала на потерявшего
совесть человека: он не стыдился своей трусости.
- Ну что ж, - сказал я, - садись в мой самолет, взлетай и врезайся.
Только ты этого не сделаешь.
Лукавин не ожидал подобного оборота. Он думал, что я буду его
успокаивать и отговаривать.
- Вот что, - обратился я к нему со всей строгостью. - На следующее
задание мы полетим с тобой в паре. Там и докажи свою искренность и
честность. Но знай, если и на этот раз струсишь, расстреляю. Готовься к
вылету.
- Товарищ командир, да я с вами хоть в огонь и в воду. Но вы посмотрите
на себя: рука перевязана, лицо обгорело. Вы же не враг себе. Вам же тяжело.
Как вы полетите?..
Я даже растерялся перед таким нахальством труса.
- Ты понимаешь, что я приказал тебе готовиться к вылету в паре со мной?
Лукавин понял, что ему не отвертеться, и пошел к своему самолету.
Вскоре мы взлетели. Я рассчитывал набрать высоту и действовать по
принципу свободной охоты: на большой скорости атаковывать замеченного
противника и снова уходить на господствующую высоту или скрываться в
облачности, в зависимости от обстановки. Лукавин, держась точно
установленного интервала и дистанции, неотступно следовал за мной.
Показалась смешанная группа "мессершмиттов" и "фокке-вульфов" - восемь
истребителей. Она шла, не замечая нас. Решаю атаковать заднего, чтобы затем
удобнее было повторить атаку. Наше положение было исключительно выгодным. Со
стороны солнца мы незамеченными вышли на исходную позицию.
- За мной! В атаку! - подаю команду Лукавину, вводя самолет в
пикирование.
Перед тем как открыть огонь, по привычке обернулся на ведомого. Лукавин
полупереворотом, почти пикируя, теряя высоту, уходил в сторону аэродрома. Но
в этот момент его заметили "мессершмитты" и пустились преследовать.
Прекращаю атаку и иду на выручку своего ведомого.
Но враг опережает меня. Пользуясь превосходством в высоте, фашисты
наседают на беглеца. Взятый в клещи, он вспыхнул от их очередей и, теряя
управление, пошел к земле.
Так бесславно погиб трус Лукавин.
Теперь я один против восьми. Фашисты всей группой набросились на мой
истребитель. Он уже весь в пробоинах и держится только чудом.
Выполняя сложные маневры, стараюсь выйти из-под удара и занять выгодное
положение для стрельбы. Мне удается зажечь один "мессершмитт", но это не
останавливает фашистов. Они наседают еще яростнее. Два "фокке-вульфа"
присосались к хвосту моего "яка", как пиявки, остальные атакуют с разных
направлений. Мне бы достичь облачности, тогда, возможно, и удастся
оторваться.
Делаю восходящую спираль. Фашисты с коротких дистанций беспрерывно
посылают длинные очереди. Вот-вот им удастся взять нужное упреждение, и
тогда их эрликоны разнесут мою кабину... Уже край спасительной облачности. И
вдруг сильный треск - с приборной доски сыплются стекла, двигатель дает
перебои, по полу потекло горячее масло.
Прижавшись к бронеспинке, я все-таки вхожу в облака. Самолет ранен
смертельно. Из патрубков начинает вылетать пламя, мотор ежесекундно может
заклиниться. Делаю в облаках разворот. С остановившимся винтом в крутом
планировании теряю высоту. "Мессершмитты" ушли. В воздухе спокойно. Спокойно
и на земле. Я вышел из района сражения, бои идут южнее.
Произвожу расчет для посадки с убранным шасси и тут же замечаю
приземлившегося парашютиста. По круглому куполу парашюта не трудно было
определить, что это фашистский летчик, возможно, с только что сбитого мною
"мессершмитта".
Сажусь на пшеничном поле. Надо во что бы то ни стало изловить немца,
нельзя, чтобы он ушел. Приподнимаюсь над колосьями и оглядываюсь по
сторонам.
Вдруг выстрел. Пуля скользнула по капоту мотора и с визгом прошла над
головой, заставив меня пригнуться к земле. Ага, вот ты где... Ползу в
сторону выстрела.
Залег у самого края пшеницы - отсюда хорошо видно.
Проходит десять, пятнадцать минут... Неужели дал уйти? Нет, вот он
пробирается вдоль пшеницы, Когда немец поравнялся со мной, я вскочил на
ноги.
- Халт! Не целясь, фашист выстрелил в мою сторону. Почти одновременно
хлопнул и мой выстрел. Вражеский летчик неуклюже ткнулся лицом в землю.
Я собрал трофейный парашют, затем взял свой и, взвалив их на спину,
отправился в сторону Прохоровки.
Из-за пшеницы неожиданно вынырнул автоматчик.
- Ловко вы с ним разделались, товарищ летчик. Мы весь бой видели и в
воздухе и на земле. С нашей батареи это место как на ладони. Давайте помогу
парашюты нести, - услужливо предложил автоматчик.
Он пригласил меня на батарею и всю дорогу охотно рассказывал то о своих
артиллеристах, то о семье, то о дальневосточном крае, где родился.
Зенитная батарея стояла на опушке крошечного лесочка. Когда мы подошли
к ней, навстречу выбежал молоденький лейтенант. Захлебываясь, он начал
восторгаться воздушным боем, который наблюдал вместе со всеми.
- Вот это бой! Если бы вы знали, как мне хочется подраться с немцами,
не здесь, у зенитки, а чтобы в глаза им смотреть, за грудь схватить, -
говорил без умолку лейтенант. - Давайте выпьем за вашу победу,предложил он,
входя в блиндаж. - Эх, и летал бы я. Может быть, вот так же на истребителе,
как и вы, да на комиссии ушник забраковал. Из-за него и стою теперь с
пушками, смотрю, как люди воюют.
Лейтенант начал подробно рассказывать, как он старался попасть в
истребительную авиацию, но рассказ его прервали звуки удара в гильзу.
- Воздушная тревога, - как бы поясняя мне, бросил на ходу вмиг
преобразившийся лейтенант. - Идут, гады! В сторону Прохоровки шли две
девятки бомбардировщиков.
- Сейчас мы их накроем. Точно через наш полк идут, - говорил лейтенант,
не спуская глаз с бомбардировщиков.
Боевой расчет батареи разместился по своим местам.
- Огонь! - скомандовал лейтенант, и, заливаясь неугомонным лаем,
заработали автоматические пушки.
По фашистам вели огонь несколько батарей. Снаряды сначала рвались
позади цели, потом впереди и, наконец, накрыли ее. У одного из "юнкерсов"
снарядом оторвало хвостовое оперение, он начал падать и рассыпаться в
воздухе. Почти одновременно загорелся и второй "юнкерс".
Бомбардировщики вышли за пределы зоны обстрела, и огонь смолк.
- Вот так и воюем. Двух сбили, и все. Стой, жди, когда опять через нашу
зону полетят, а истребители бьют не дожидаясь, - начал опять лейтенант...
Фашистские летчики со сбитых бомбардировщиков опустились на парашютах в
двух - трех километрах от батареи. К месту их приземления немедленно
отправилась группа бойцов.
Подкрепившись у зенитчиков и распрощавшись с ними, я пошел в сторону
Прохоровки в расчете добраться на попутной машине до аэродрома соседнего
полка. К вечеру я был уже на своем аэродроме.
- Хорошо, что пришел, - встретил меня Семыкин. - А я, признаться,
загрустил, боялся, как бы Лукавин не подвел.
- А он все-таки подвел. - И я рассказал все, как было.
- Значит, трусом и погиб. А сколько я с ним натерпелся. Многое еще вам
не говорил, думал, переменится человек.
- А где комиссар? - спросил я.
- Борис Александрович сегодня такое придумал.
Видел, в лесу пожар не унимается? - И, не дожидаясь моего ответа,
Семыкин начал рассказывать.
Гаврилов нашел старый стог соломы, вместе с двумя солдатами перевез его
в никем не занятый лес и поджег. Фашисты, решив, что там горит техника,
начали бомбить лес. Отбомбятся, а Гаврилов в новом месте создает новую
ложную цель. И опять бомбежка.
- Наверное, скоро приедет, если бомбы не накрыли, - закончил рассказ
Семыкин.
- Выходит, некоторые истребители напрасно гоняли фашистов от этого
леса.
- В том-то и дело, что нет. Бомбардировщики предполагали, что горит
что-то важное, и старались прорваться к цели. А когда встречали
сопротивление наших истребителей, догадки их вырастали в твердое убеждение.
Гаврилов приехал с наступлением темноты. Он навозил соломы на целую
ночь, чтобы хватило работы и ночникам-бомбардировщикам.
- Пусть лупят сколько влезет, - сказал он. И, засмеявшись, добавил: -
Только успеем поджечь солому, а немцы тут как тут, сыплют бомбы, словно
ошалелые.
Пять девяток разгрузились за день. Да еще, надеюсь, и ночь не пройдет
даром...
А ночь постепенно спускалась на землю. В воздухе слышался нарастающий
гул наших ночных бомбардировщиков. Со стороны противника шли "дорнье" и
"хейнкели". Над передним краем, мерцая в пыли и дыму, повисли на парашютах
"фонари". Кратковременное затишье, установившееся после заката и до
наступления темноты, окончилось. Действовала ночная авиация...
Наземные войска остановились на занятых рубежах.
Ночью артиллерия и бомбардировщики обеих сторон непрестанно гвоздили по
боевым порядкам войск, противники не давали друг другу передышки.
Мы собрались для разбора воздушных боев. Нужно было проанализировать
действия истребителей противника, чтобы вскрыть изменения в их тактике и
противопоставить им свои, более совершенные, тактические приемы.
Мы применяли знаменитую "этажерку" Покрышкина и все же несли потери. В
чем же дело? Чего мы не предусмотрели? После кратких обсуждений пришли к
выводу, что основная формула боя Покрышкина: "Высота, скорость, маневр,
огонь" - у нас применялась далеко не в полную меру.
- Скорости у нас нет,- резюмировал Орловский свое рассуждение.
- А где ты ее возьмешь? - возразил Егоров. - Если бы нам сократили
время пребывания над передним краем, тогда можно было бы ходить и на больших
скоростях. Все дело в запасе топлива.
- Перед начальством вопрос надо ставить, - раздалось сразу несколько
голосов. - Немцы летают большими группами, а мы мелкими, да еще и на малой
сксорости.
Летчики были правы. Количественное превосходство противника создавало
для нас в бою большие трудности. Мы били немцев умением, но тут важно было и
число. Нельзя было распылять силы истребителей так, как делалось у нас.
- В общем, давайте, товарищи, - подытожил я, с завтрашнего дня держать
побольше скорость да получше взаимодействовать друг с другом. Мы еще не
научились строго соблюдать свое место в боевом порядке. Еще есть у нас
случаи отрыва ведомых. Нужно уметь в любых условиях противопоставить нашу
тактику тактике противника, да так, чтобы он каждый раз оказывался перед
новыми, неизвестными ему приемами. А сейчас спать, спать. Завтра опять бои.
Но спать не уходили. Первым не уходил я сам.
- То ли дело у моряков или пехотинцев, - начал Аскирко. - Там и
Макаров, и Нахимов, и Ушаков, и Суворов, и Фрунзе. А мы, авиаторы, имеем
небольшое наследство в тактике, да и история наша хотя и яркая, но короткая.
- Насчет истории ты прав, но насчет тактики ошибаешься. - Я стал
говорить о Нестерове, Чкалове, Покрышкине. - Они сформулировали многие
верные и полезные тактические положения, важно их помнить и выполнять.
- Какие же? - не сдавался Аскирко.
- А хотя бы, к примеру, соколиный удар Нестерова. В нем заключен
принцип воздушного боя и необходимость обеспечить себя превышением в высоте
над противником. Суть соколиного удара - кто хозяин высоты, тот хозяин боя.
Разве в наши дни это неправильно?.. Валерий Павлович Чкалов хотя и не
воевал, но прололжил разработку основ воздушного боя. Александр Иванович
Покрышкин убедительно показал, как надо использовать самолет-истребитель в
воздушном бою. Весь боевой опыт учит тому, что главное в бою - это высота,
скорость, маневр, огонь.
Но Аскирко стоял на своем.
- Так почему же мы не используем этих преимуществ? - спрашивал он с
прежней настойчивостью.
- Это совсем другое дело. У нас не все правильно понимают суворовские
слова: "Воевать не числом, а умением". Говоря о числе и умении, Суворов
прежде всего имел в виду сосредоточение сил на направлении главного удара,
Значит, нужно и нам использовать авиацию не парами да четверками, а собирать
сильные группы и громить противника, имея численное превосходство на
направлении главного удара.
- Как же мы создадим превосходство в количеств, если идет сразу
восемьдесят - сто бомбардировщиков? У нас на аэродроме и самолетов не
хватит.
Я решил опровергнуть этот поспешный вывод.
- Хватит, да и останется. Возьмем, к примеру, сегодняшний бой с большой
колонной бомбардировщиков. Мы связали истребителей, а "лавочкины" получили
возможность всеми силами навалиться на бомбардировщиков. Но атаковали они
так, что на каждую девятку по четверкам рассыпались, а им нужно было ударить
всей эскадрильей по одной девятке, затем - по второй, по третьей. Эффект был
бы другой. А потом, зачем атаковать противника сразу от головы до хвоста
колонны одновременно? Ведь уничтожать его лучше по частям.
В этом случае свое оборонительное бортовое оружие сможет применить лишь
та девятка бомбардировщиков, которая будет под воздействием истребителей.
Распыляя же силы по всей колонне, мы не сможем воздействовать на
бомбардировщиков так, чтобы подавить и расстроить их огневую систему. Теперь
о скорости.
Как создать превосходство в этой области, если нам не сократят времени
барражирования? И здесь есть выход.
До встречи с противником надо ходить по эллипсу, на разворотах набирать
высоту, а на прямой увеличивать скорость за счет снижения. С появлением же
противника дать газ. "Як" - машина маневренная и скорость сумеет набрать
быстро.
На этот раз возражений не последовало.
- Прикажите, товарищ командир, идти спать,- сказал Семыкин. - До
рассвета недалеко, а до фронта совсем близко.
Последней фразой Семыкин как бы зачеркнул первую. Разговор перешел на
новую тему.
- Мне кажется, немцы стоят по ту сторону нашего оврага. Если бы не лес,
мы бы их увидели прямо с аэродрома. Артиллерия где-то совсем рядом бьет, -
сказал Орловский.
Беседа могла вспыхнуть с новой силой, если бы не подошел Гаврилов.
- Чего не спите? Отдыхать, товарищи, отдыхать завтра- опять не менее
свирепые бои, Фашисты лезут, как оголтелые игроки. Все поставили на кон.
Когда летчики разошлись, Гаврилов, обращаясь ко мне и Семыкину, сказал:
- Я сейчас с командного пункта, принес "линию фронта".
Мы зашли в блиндаж и при свете электрического фонарика нанесли на
полетные карты передний край, изменившийся за второй день боев. Красная
линия шла по шоссейной дороге на Обоянь и Прохоровку. Ценою огромных потерь
противнику удалось продвинуться на несколько километров.
Проверив посты и не раздеваясь, мы легли спать. Совсем низко тарахтели
По-2, выше с могучим рокотом шли тяжелые бомбардировщики. От бомб и снарядов
непрестанно вздрагивала земля, отдаваясь в блиндаже слабыми толчками. У
телефона дежурил Богданов. Казалось, никогда не спал этот вездесущий
старшина.
Днем его можно было видеть на стоянке, в вещевом складе, на кухне, а
ночью - бессменно у телефона. Он спокойно раскуривал самокрутку и лишь
временами косился на стены землянки, осыпающиеся от близких разрывов
снарядов или бомб.
С раннего утра 7 июля, лишь только начала таять предрассветная тьма,
сражение стало возобновляться с прежней силой. Снова гремит артиллерия - бог
войны, лязгают танки, ревут самолеты.
Мы прикрываем Беленихино и Прохоровку - районы сосредоточения наших
танков. Только успеем отбить одну группу вражеских бомбардировщиков, как
появляется новая. Один за другим, объятые пламенем, падают фашистские
самолеты. Падают и лезут, лезут огромными армадами, но их встречают
достойным огнем. Вот молодой летчик Дердик, отвалившись от группы, соколиным
ударом бьет невесть откуда появившегося корректировщика Хе-126. Бьет и
сбивает.
Летчики сбивают одиночные самолеты противника и снова занимают свое
место в общем боевом порядке с тем, чтобы принять участие в атаке крупной
группы "юнкерсов".
Фашистские бомбардировщики подходили к месту сосредоточения советских
танков, и только наша решительная атака отвела от них вражеские бомбы.
Воспользовавшись удалением истребителей противника, мы внезапно атакуем
бомбардировщиков на встречных курсах под ракурсом две четверти. В атаку веду
всю эскадрилью, не оставляя прикрытия. Противник не ожидал нашего удара со
стороны передней полусферы.
"Мессершмитты" были готовы отражать возможное нападение с задней
полусферы и, оттянувшись, оставили голову колонны без прикрытия.
Меткой очередью Семыкин зажигает флагманский корабль. Одновременно с
ним, потеряв управление, падает второй "юнкерс". Боевой порядок
бомбардировщиков рассыпался. Фашисты, сбросив бомбы куда по пало, начали
уходить.
- Бей гадов! - кричит, войдя в раж, Аскирко.
Появляется вторая группа "юнкерсов".
- За мной! - приказываю эскадрилье и веду ее в лобовую атаку на
истребителей прикрытия в расчете проскочить через их строй без затяжного
боя, чтобы обрушить весь удар по "юнкерсам".
Разойдясь с прикрывающей группой на лобовых, проскакиваем на исходную
позицию для атаки бомбардировщиков.
- Бить самостоятельно, иду на ведущего! - приказываю по радио.
Бомбардировщик быстро увеличивается в прицеле.
Подвожу перекрестие сетки к тупоносой кабине "юнкерса" и нажимаю на
гашетки, удерживая перекрестие на цели. Одну - две секунды яростно работают
пулеметы, и ведущий самолет, вспыхнув, входит в крутую, спираль. Горит и его
ведомый, сбитый очередью Дердика. Остальные беспорядочно бросают бомбы и
уходят на свою территорию. Мы преследуем их, но на помощь "юнкерсам"
приходят истребители прикрытия.
Истребителей много, и они связывают нас боем.
- Преследуйте "юнкерсов"!
- Бейте бомбардировщиков!
- Бросайте истребителей! - передает офицер наведения с наземной
радиостанции.
Мы отбиваемся от наседающих "мессершмиттов". Горючее на исходе. Вижу,
что некоторые летчики уже расстреляли все патроны лишь имитируют атаку. Моя