носом остался недвижим. Теперь этот сектор не будет освещаться.
Раздевшись и закрепив на голове пистолет и комсомольский билет, я
осторожно вошел в воду. Поплыл.
Было очень холодно. Вот и середина реки. Еще немного, и ноги коснулись
песчаного дна. Начиналась большая отмель.Вода была не выше колена, но
подниматься во весь рост нельзя: могут обнаружить фашисты. Ползу к берегу.
Вдруг из темноты сдержанный шепот: - Стой! Руки вверх! - И немного погодя: -
Хальт! Хэнде хох! Я встал на колени, поднял руки. В великой радости от того,
что попал на свой берег, что слышу родную речь, был готов выполнить любые
команды.
Едва лишь приблизился к берегу, как в рот мне воткнули тряпку, а руки
мои оказались скрученными за спиной. Через десять минут меня, совершенно
раздетого, привели в блиндаж командира батальона. Я сообразил, что меня
приняли за врага.
- Откуда? - спросил майор.
- Из штурмового авиационного полка. Вчера вечером штурмовали на той
стороне. Меня зенитка подбила...
- Это, значит, ты? - обрадовался майор. - А мы думали, капут тебе.
Огонь-то у них сильный на этом участке! Мы видели, как они тебя подбили. Как
же тебе удалось пробраться сюда? Я подробно рассказал.
Вдруг спохватились, что я голый. Быстро нашлась пара белья,
гимнастерка, брюки и даже сапоги. В это время на той стороне поднялась
беспорядочная стрельба, ракеты озарили весь берег.
- Это они нашли зарезанного солдата, - пояснил комбат,- вот и подняли
стрельбу. Наверное, думают, что наши разведчики ушли к ним в тыл. Теперь до
утра не успокоятся.
Майор налил мне спирту:
- Выпей, иначе можно простудиться.
Выпил я одним духом и сразу почувствовал невероятную слабость. Уснул
прямо в блиндаже...
Радость возвращения Глебова омрачилась печальным событием. В этот день
мы хоронили своего друга лейтенанта Кудинова. Он был тяжело ранен при защите
Глебова, но сумел дотянуть до своего аэродрома, Кудинов посадил самолет и,
не выходя из кабины, умер.
Свою жизнь он отдал за жизнь товарища.
Яркие лучи солнца отражаются на плексигласе кабин и металлических
дисках воздушных винтов "илов".
Штурмовики на бреющем полете проносятся над полями донского
левобережья. Выше их, от шестисот до полутора тысяч метров, идут
истребители. Если в районе цели не будет истребителей противника, штурмовой
удар нанесут все самолеты.
Летим с задачей уничтожить живую силу и технику противника в "орешке" -
так мы называли лесок южнее Воронежа, зеленое пятно которого на карте
напоминало орех. Не помню, кто из нас окрестил лесок "орешком", но его
название удивительно быстро получило широкое распространение. Может быть,
еще и потому, что орех надо раскусывать, а то, что приходилось делать нам с
леском, напоминало именно такое раскусывание. Сегодня ночью в "орешке"
сосредоточился гитлеровский пехотный полк.
Скоро передний край. Уже виден Дон. До него простираются луга,
обезображенные извилистыми, как червоточины, ходами сообщения. Над передним
краем штурмовики сделали горку и, немного пройдя одновременно звеньями,
устремились в атаку на цель.
Видно, как заметались фашисты. На западной опушке леса у них были
расставлены автомашины, бензоцистерны и полевые кухни. Воздушного прикрытия
нет, значит, можем штурмовать и мы. Выбрав скопление автомашин, направляем
на них очереди пулеметов и реактивные снаряды. Один костер вспыхивает за
другим.
Одни машины охватывался огнем сразу, другие лишь дымят. Дым пожара
поднимается высоким столбом.
Не успели немцы опомниться от первой атаки, как на их головы уже
посыпались бомбы и снаряды второго удара.
Зенитная артиллерия почему-то молчала, может быть, ее просто не было, и
мы штурмовали скопление противника безнаказанно.
Весь этот день мы работали особенно напряженно.
Основное усилие было направлено на военные городки около Воронежа.
Нужно было разрушить кирпичные здания, превращенные противником в мощные
долговременные огневые точки. С утра до вечера
двухсотпятидесятикилограммовыми фугасками штурмовики уничтожали эти
сооружения вместе с засевшими здесь гитлеровскими солдатами, а мы прикрывали
штурмовиков.
К вечеру каждый из нас сделал по семи - восьми боевых вылетов. Хотелось
спать. Дремота одолевала прямо в самолете, и стоило огромных усилий
перебороть сон.
Особенно удачен был последний вылет. В воздухе встретились с
"юнкерсами". Они пришли обрабатывать наш передний край, но бомбили плохо.
Бомбили с большой высоты, не учитывая поправок на ветер, и их бомбы,
перелетая наши боевые порядки, падали на своих. Фашистским пехотинцам
доставалось одновременно и от наших "илов" и от своих "юнкерсов".
Все шло хорошо. Несмотря на большое количество разрывов зенитных
снарядов, мы не потеряли ни одного самолета, Группа в полном составе
пересекла линию фронта и взяла курс на свой аэродром. Солнце уже закатилось.
Штурмовики, идущие бреющим полетом, становились трудноразличимыми на
потемневшем фоне.
Истребители летели с небольшим превышением. Я шел слева. Простов
справа.
Когда штурмовики проходили над северной окраиной одного села, самолет
Простова снизился до десяти метров, потом перешел в набор и, перевернувшись
через крыло, врезался в землю.
"Что случилось? Повреждено осколком снаряда управление? Ранен летчик?"
- терялся я в догадках, потрясенный внезапной гибелью товарища.
За время войны я пережил не мало смертей. Они невольно притупили
чувство, возникающее при утрате боевых друзей. Но потеря Простова отозвалась
в сердце резкой физической болью.
Я, да и многие другие, горячо любили Простова.
И было за что. В нем особенно полно выразилась биография каждого из
нас. Пришел он в школу из деревни - родители его в прошлом были бедными
крестьянами, на ноги их поставил колхоз. Простов любил летную форму, поэтому
когда надел шлемофон, то буквально не расставался с ним. Профессией летчика
он гордился, считал ее самой важной и увлекательной среди военных профессий
и отдавался ей без остатка.
Умение сочеталось в нем с беспредельной смелостью. В его представлении
совершенно исключалось, что он может быть убит. В деле Простов был
ненасытен.
После посадки я доложил о происшедшем. Никто не знал, почему погиб этот
бесстрашный человек. И только во время ужина один из летчиков-штурмовиков
помог раскрыть тайну. Оказывается, перед вылетом он попросил истребителя
выполнить вблизи своего самолета "бочку". Вот почему Простов снизился до
бреющего полета, но при выполнении фигуры не учел большого радиуса вращения
истребителя вокруг продольной оси, и самолет задел крылом землю.
Нелепая смерть Простова объясняется лишь ослаблением воинской
дисциплины. В этом были повинны многие и прежде всего я. Все силы я отдавал
на обучение летчиков воздушному бою, на разработку новых тактических
приемов, а о воспитании высокой воинской дисциплины забыл.
Как забыл? Разве можно забывать то, чем живешь каждый лень, каждый час?
Само собой предполагалось, что дисциплина неотделима от полета, от
воздушного боя, от всего, с чем сталкивается летчик. Это, конечно, так. Но
надо было больше напоминать и о дисциплине непосредственно, пресекать даже
самое малейшее проявление лихачества, бравады со стороны отдельных
истребителей. Нельзя было оставлять без воздействия командира и партийной
организации ни одного факта недисциплинированности...
Смерть Простова нас многому научила. Больше внимания стали мы уделять в
частности дисциплине по лета, особенно при возвращении с боевого задания,
когда летчикам, возбужденным боем, все кажется нипочем - хочется лететь
бреющим, крутить "бочки", наслаждаться ощущением опасности...
После гибели Простова в паре со мной стал летать сержант Кузьмин. Мы
быстро слетались. Он понимал мои команды и безошибочно угадывал намерения о
эволюциям самолета.
Незримые нити протягивались между нами в полете, связывали нас воедино.
И не только в полете. Мы очень часто оставались вдвоем и на земле, говорили
о школе, посвящали друг друга в свое прошлое, делились сокровенными мечтами.
Между нами завязалась настоящая дружба, про которую справедливо говорят, что
ее и водой не разольешь и ножом не разрежешь.
Кузя был моложе меня годами. В полку он был самым молодым и таким
смуглым, что многие принимали его за цыгана. Гола два спустя, когда
советские войска находились уже в Польше, мы однажды в шутливой беседе с
крестьянином поляком предложили ему определить, кто из нас какой
национальности. Поляк сделал это почти безошибочно в отношении многих, но
Кузю он отнес к... индейцам.
Первым боевым заданием, когда Кузьмин шел моим ведомым был налет на
вражеский аэродром.
Мы входили в ударную группу с задачей не опустить атаки истребителей
противника по нашим штурмовикам на маршруте и над целью.
Изучили цель получили справку о близлежащих аэродромах, на которых
базировались истребители противника, и уточнили обнаруженные за последнее
время зенитные батареи. Ведомый получил указание не отрываться в воздушном
бою и удерживать место в общем боевом порядке.
До вылета остаются считанные минуты. Замечаю, как ведет себя Кузя. Он
очень волнуется, но скрывает. Кто сейчас может быть спокойным? Не в гости
летим. Тем более не в сумерках, а днем. На этот раз немцы могут встретить
нас по-настоящему.
Наконец привычный хлопок ракетницы. Белая светящаяся точка взвилась в
воздух и рассыпалась в высоте.
- Запускай моторы!
Аэродром наполнился рокотом воздушных винтов и двигателей. Вскоре
закованные в броню тяжелые штурмовики и юркие истребители построились в
боевой порядок.
Помимо воли, возникает бессмысленный куплет песенки:
Моя красавица мне очень нравится
Походкой легкою, как у слона.
Танцует, как чурбан,
Поет, как барабан...
Петь не хочется - не до песен, но назойливый куплет не выходит из
головы, повторяется снова и снова. Однако по мере приближения к линии фронта
надоедливый куплет постепенно исчезает. Теперь особое внимание уделяется
осмотрительности. Десятки глаз тщательнейшим образом просматривают воздух.
Еще раз проверяю положение кранов, прослушиваю работу двигателя и убеждаюсь,
что все в порядке, что техник надежно подготовил самолет.
Преодолевая зенитную оборону противника, мы все больше углублялись на
занятую им территорию. В синей дымке уже показались очертания аэродрома.
В воздухе спокойно. Успеют ли взлететь вражеские истребители? От этого
будет зависеть многом. Еще малость, одна минута, - и мы окажемся над целью.
Очевидно, немцы приготовились к отражению атаки: на аэродроме ни души.
Сейчас зенитчики поймают, а может быть, уже и поймали в прицелы наши
самолеты.
Как бесконечно долга секунда перед атакой! Кажется, что скорость машины
недопустимо мала.
И вдруг все ожило и на земле, и в воздухе, трассирующие снаряды
цепочкой потянулись в сторону наших самолетов. В ответ полетели фугасные и
осколочные бомбы, затрещали пулеметные очереди. Пламя горящих немецких
самолетов появлялось то в одном, то в другом месте. Вставали султаны земли.
Дым, грохот, разрывы.
Дав сигнал "Следуй за мной!", я повел самолет в атаку. Рев мотора
заглушает мой голос, но я кричу: - Бей гадов, Кузя! И Кузьмин, неотступно
следуя за моим истребителем, длинными очередями обстреливал зенитные пушки
врага. Мы повторяем атаку за атакой. Гитлеровские артиллеристы, помогая друг
другу, переносят основной огонь на наше звено. Воспользовавшись этим,
штурмовики и истребители непосредственного прикрытия выходят из-под обстрела
и ложатся на обратный курс, Вскоре и мы на бреющем полете скрываемся за
лесом.
К концу сентября на нашем участке фронта противник прекратил свои
атаки. Но на дорогах большое оживление. Нескончаемый поток техники,
казалось, движется прямо с конвейеров германских военных заводов.
Что задумали немцы? Хотят возобновить наступление или создают видимость
подготовки к нему, чтобы отвлечь часть наших сил от Сталинградского фронта?
В районе Острогожска, Каменки, Красного и Лисок заметно увеличилось
количество зениток. Если раньше можно было обойти стороной известные нам
батареи, то теперь весь район был перекрыт четырехслойным зенитным огнем.
Все чаще и чаще самолеты возвращались подбитыми, возрастали потери.
- Нужно менять тактику штурмовиков и пересмотреть взаимодействие с ними
истребителей, - настаивал комиссар.
Была созвана воздушно-стрелковая конференция, на которой летчики -
штурмовики и истребители - в соответствии с изменившейся обстановкой
предложили увеличить высоту полета над территорией противника. Увеличение
высоты привело, в частности, к полному бездействию шестиствольные минометы
немцев, тогда как их огонь нередко был губительным для штурмовика, летящего
на малой высоте. Мы, истребители, кроме того, вменили себе в обязанность
прикрывать боевые порядки штурмовиков не только от "мессершмиттов", но и от
зенитной артиллерии. Специально выделенное звено истребителей
предназначалось для подавления зенитных батарей. Звено занимало место позади
всей группы и атаковывало батарею реактивными снарядами или
пулеметно-пушечными очередями. Этот метод взаимодействия штурмовиков и
истребителей резко сократил наши потери от зенитного огня.
Но чем же объяснить столь сильное зенитное прикрытие этого района? Где
сосредотачивается идущая потоком военная техника врага? Мы ведем за
противником тщательное наблюдение, летаем с рассвета до темноты. Вот и
сейчас, еще не взошло солнце, а к нашим самолетам уже спешит штурман полка.
- Hаверное, что-нибудь серьезное, - говорит Кузьмин.
А штурман, поздоровавшись, достает из планшета карту.
- Hу, братцы, есть работенка и не какая-нибудь, а весьма трудная. -
Разложив карту, он продолжает: - Пойдете в район западнее села Красное.
Просмотрите всю шоссейную дорогу до самого Острогожска. Затем на Алексеевку
и далее на Павлов. Ваша основная задача - уточнить направление движения
механизированных частей немцев. Маршрут тяжелый - сто восемьдесят километров
над противником. В Остогожске аэродром, в Алексеевке - тоже. Смотрите
повнимательнее за воздухом.
Полет не был для нас необычным. К разведке мы уже привыкли, поэтому
специальной подготовки не потребовалось.
Через несколько минут, маневрируя между разрывами зенитных снарядов,
преодолеваем тактическую зону обороны врага. Солнечные лучи еще не коснулись
земли, и можно было без труда рассмотреть вспышки орудий. Запоминаю и
мысленно наношу на карту огневые позиции каждой обнаруженной батареи.
По мере удаления от линии фронта разрывы зенитных снарядов становятся
реже и, наконец, прекращаются совсем.
Выходим в оперативный тыл. Здесь зенитная оборона расположена только
около крупных населенных пунктов да железнодорожных станций.
Солнце взошло. Чистый и прозрачный осенний воздух обеспечивал хорошую
видимость. Можно было просматривать на десятки километров. Открылась
панорама военных дорог. Они до отказа забиты автомашинами, идущими в сторону
фронта. Запоминаю каждую действующую дорогу. Стараюсь рассмотреть груз на
автомашинах. Судя по ящикам, это боеприпасы.
По проселочным дорогам идут танки, идут окутанные пылью, по тридцать -
сорок машин в колонне.
Подходим к Острогожску. Поток машин со всех дорог вливается в город. То
же и в Алексеевке. Но почему машины не движутся дальше? До фронта еще
тридцать - сорок километров. Теряюсь в догадках, не находя ответа.
Выполнив задание, ищу подходящую для штурмовки цель.
Выбираю колонну крытых тупоносых грузовиков у самой железнодорожной
станции. Минута - и передний грузовик накрыт пулеметной очередью. Он
останавливается, загородив дорогу остальным. Еще атака. Горят, взрываясь,
нагруженные боеприпасами машины. Кузьмин, неотступно следуя за мной,
расстреливает остановившуюся автоколонну.
Hеистовствуют зенитные спаренные и счетверенные установки врага.
Трассирующие пули и снаряды, казалось, сплели огненную паутину. Мы
снижаемся, прикрываясь неровностями местности, стремимся выйти из зоны
обстрела.
В пятнадцати километрах от фронта на проселочной дороге Кузьмин заметил
обоз. Он дал мне сигнал, и мы вместе набрасываемся на добычу. Обезумевшие
лошади кидаются в поле, коверкаю повозки, рвут упряжь, но, настигнутые
пулеметными очередями, падают на землю.
На аэродроме командир ждал результатов разведки. Штурмовики стояли
наготове с заряженными кассетами и подвешенными бомбами.
Пока мы докладывали, наши самолеты успели заправить, и мы вылетаем
сопровождать штурмовиков до обнаруженной нами автоколонны.
Зенитки подавляются выделенным звеном истребителей. Группа проходит
войсковой тыл противника.
Показалась окутанная дорожной пылью колонна Немцы, вероятно, не
заметили нас. Автомашины продолжали обычное движение. Штурмовики
перестроились в правый пеленг и приготовились к бомбометанию.
Вскоре вдоль колонны начали ложиться серии осколочных бомб. Вражеские
машины поднимались на воздух, горели автоцистерны. Мы наносили удар по
голове колонны. Движение застопорилось, остановилось.
Истребителей противника не было, вторая атака колонны выполнялась всей
группой. Загорелись машины в хвосте и центре.
После пятой атаки дорога стала походить на огромного огненного змея.
Бегающих фигурок фашистов не было видно, но зато во весь рост, не далее
чем в пятистах метрах от дороги, приостановив работу, стояли советские
женщины-колхозницы и с радостью наблюдали за разгромом врага. Мы с ведомым
на малой высоте прошли над ними. Хотелось сказать: "Подождите, дорогие, вот
перемолотим этих гадов и освободим вас".
Покачав женщинам в знак приветствия крыльями самолетов, мы легли на
обратный курс. Знаю, уверен с надеждой на освобождение провожали они нас.
Обдумывая предстоящий вылет, я шел к самолету, где меня уже ждал
Кузьмин. Как выполнить порученное задание и в полном благополучии вернуться
на свой аэродром? Хорошо математику: можно десятки раз начинать решение
задачи и столько же раз зачеркнуть, если не получается, а тут... И мне
вспомнились слова инструктора: "Летчик ошибается один раз..."
- Как бы ты, Николай Георгиевич, стал выполнять разведку зенитных
батарей? - спросил я Кузьмина, не посвящая его пока в боевую задачу.
- Очень просто, - не задумываясь, ответил ведомый. - Взлечу, наберу
высоту и буду смотреть, откуда стреляет.
- Но ведь батареи могут и не открывать огня по двум истребителям?
- А мы пойдем бреющим. Пушка не иголка, найдем.
- Найдем. Легко у тебя получается. Видишь, ястреб парит, он тоже вроде
на разведке. Ястреб мог бы лететь и ниже, но ему невыгодно: слишком мал
сектор обзора, поэтому он предпочел высоту. Так и мы не можем лететь
бреющим. Знаешь, сколько неудобств от бреющего? Во-первых, можно в ста
метрах пройти от батареи и просмотреть ее, если она будет молчать;
во-вторых, если и откроет огонь, то не запомнить место огневых позиций из-за
быстро мелькающего рельефа, и, в-третьих, на малой высоте нас могут сбить
даже из автомата.
- Командир, - сказал ведомый, - я понял, что нам поставлена задача на
разведку зенитных батарей.
- Ты понял правильно. Вот решим, как выполнять задачу, и полетим.
Кузя как-то особенно насторожился, потом весело сказал:
- Зачем мне думать? Ведь я ведомый. Куда ты, туда и я.
- Так и будешь все время ведомым? Скоро звено получишь. Запомни:
командир должен уметь командовать на одну ступень выше занимаемой должности.
Кузьмин в знак согласия кивнул головой.
- Я, Кузя, решил лететь на высоте, самой для нас наивыгоднейшей. Кроме
того, по возможности сохранять курс. Изменять высоту и скорость будем так,
чтобы не заметил противник. Только в этом случае немцы будут стрелять
охотно. Чую, что дадут они нам жару. Вагон снарядов изведут. Будь
повнимательнее, не оторвись, если придется неожиданно маневрировать.
Кузьмин летел слева, со стороны солнца, так ему было удобнее наблюдать
за маневром моего самолета.
Идем на высоте 1200 метров.
Лишь только пересекли линию фронта, как в воздухе повисли гирлянды
черных разрывов. Сначала они появились позади нас. Но быстро стали
приближаться: противник брал поправку. Меняю курс, быстро теряю скорость.
Разрывы уходят вперед. Мы в безопасности.
Немцы разгадывают замысел и переносят огонь. Снова изменена скорость.
Начинается игра в воздушные "кошки-мышки" с той разницей от обычной
детской игры, что ошибка одного из нас стоит жизни. Временами разрывы
приближались к самолету почти вплотную, и тогда звук их удивительно походил
на хлопки мотора. На планшетке, прикрепленной к коленке, все больше
появляется красных точек - это обнаруженные батареи.
Наконец разведка выполнена. Все действующие батареи нанесены на карту.
Мы вышли из-под обстрела и пересекли линию фронта.
На аэродроме одним из первых к нам подошел инженер полка.
- Видно, сильный огонь был, - сказал он, взглянув на самолеты, и стал
подсчитывать пробоины. В твоей машине девятнадцать только больших дырок, а у
Кузьмина - шестнадцать. До вечера пармовцам клепать хватит.
- Можно бы было удивляться, если бы не было пробоин, - сказал Кузьмин.
- Что там творилось! Ад кромешный! Крутились, как береста на огне! После
доклада о результатах разведки мы вернулись к самолетам посмотреть, как их
ремонтируют.
- Лучше, чем новый будет, товарищ летчик, - похвалился пожилой слесарь.
- Сделаем, что комар носа не подточит.
И действительно, работали они на совесть. Наложенные латки почти не
выделялись на поверхности. Инженер с механиками, проверявшие качество
ремонта, не сделали никаких замечаний.
Гудим сообщил мне, что во второй эскадрилье не вернулись из разведки
Егоров и Хлопцов. Сегодня они выполняли первый самостоятельный боевой вылет,
"Рановато еще им на такое дело, - подумал я. - Ни тот, ни другой не имеют
достаточного опыта".
- Так мы всех летчиков растеряем,- сказал инженер, словно угадывая мои
мысли. - Давай посоветуем комиссару провести партийное собрание и поговорить
по поводу таких ненужных потерь. Предупреждать их надо.
- Подожди, инженер, с партийным собранием, - вмешался подошедший
комиссар первой эскадрильи Гаврилов. - Ведь еще неизвестна причина. Может
быть, они не погибли, а заблудились или еще что.
К вечеру над аэродромом появилась пара истребителей. Это были сержанты
Егоров и Хлопцов. Оказывается, летя над территорией, занятой противником,
они потеряли ориентировку. В поисках выхода взяли курс на восток и летели,
пока пересекли Дон.
- Когда я определил, что под нами свои, - рассказывал Егоров, - топлива
оставалось совсем мало. Чего только не пережил за эти минуты! Сажать машину
в поле? А вдруг поломаю. На счастье, увидел аэродром бомбардировщиков. Там и
сели. Летчики-бомбардировщики спрашивают о цели посадки, а у меня язык не
поворачивается сказать правду. Столько стыда пришлось пережить! Даже обедать
не пошли.
Когда Егоров рассказывал нам историю своей неудачи, у него дрожали
руки. Молодой летчик испытывал чувство большой досады и неловкости за свой
профессиональный промах.
- Пойду докладывать командиру полка, - сказал он, махнув рукой.
Командир полка принял решение: летчиков, потерявших ориентировку,
отстранить от полетов на два дня, чтобы за это время они научились по памяти
вычерчивать район полетов. Такое наказание считалось самым тяжелым, и Егоров
глубоко переживал его. За двое суток он заметно осунулся и походил на
человека, только что выписавшегося из госпиталя. В этом еще раз сказалась
чистая и честная душа Егорова. Переживать свою неудачу так, как он, мог
только летчик, который гордится своей профессией, любит ее и дорожит
оказанным доверием защищать Родину.
К утру наши самолеты были отремонтированы. Они выглядели совсем не
похожими на вчерашних старых и потрепанных "харрикейнов".
- Принимайте работу, товарищ летчик, - с русским задором, поглаживая
усы, сказал тот же пожилой слесарь. - Летайте на здоровье да бейте их,
фашистов проклятых, чтоб им пусто было. Мне тоже приходилось бить, только не
фашистов, а просто немцев-оккупантов в восемнадцатом году. Жаль, что сейчас
не могу. Просился в пехоту, а попал по старости в авиацию.
Боец лукаво улыбнулся и продолжал:
- Сначала думал, буду летать. Да какой из меня летчик! Послали на
аэродром. Здесь всем дело найдется, потому один воюет, а двадцать смотрят,
как у него получается.
- Вот уж здесь ты, отец, не прав, - вмешался молодой подручный слесаря.
- Если бы не мы, как же летать-то на самолете? Сам знаешь, чего только в эту
машину человек не наставил - и пушки, и пулеметы, и "катюши" вон
подвешены... А в кабине что... Нет, ты не прав...
- Ты мне про это не говори. Я сам не хуже тебя знаю, что это за машина.
Только врагов-то на ней бьет вот он, а не мы! Да что с тобой спорить, когда
ты еще зелен в этом деле...
Слесарь махнул рукой, как бы подтверждая силу своих слов, что, мол,
молодо-зелено в голове у парня.
Затем, помолчав немного, обратился ко мне:
- Я знаю, товарищ летчик, что вы крепко устаете, а все же хочу просить
вас зайти к нам на свободе в землянку. Рассказать, как фрицев бьете, а то
ведь иные понятия не имеют, как вы воюете. Видели, как осколками самолет
Раздевшись и закрепив на голове пистолет и комсомольский билет, я
осторожно вошел в воду. Поплыл.
Было очень холодно. Вот и середина реки. Еще немного, и ноги коснулись
песчаного дна. Начиналась большая отмель.Вода была не выше колена, но
подниматься во весь рост нельзя: могут обнаружить фашисты. Ползу к берегу.
Вдруг из темноты сдержанный шепот: - Стой! Руки вверх! - И немного погодя: -
Хальт! Хэнде хох! Я встал на колени, поднял руки. В великой радости от того,
что попал на свой берег, что слышу родную речь, был готов выполнить любые
команды.
Едва лишь приблизился к берегу, как в рот мне воткнули тряпку, а руки
мои оказались скрученными за спиной. Через десять минут меня, совершенно
раздетого, привели в блиндаж командира батальона. Я сообразил, что меня
приняли за врага.
- Откуда? - спросил майор.
- Из штурмового авиационного полка. Вчера вечером штурмовали на той
стороне. Меня зенитка подбила...
- Это, значит, ты? - обрадовался майор. - А мы думали, капут тебе.
Огонь-то у них сильный на этом участке! Мы видели, как они тебя подбили. Как
же тебе удалось пробраться сюда? Я подробно рассказал.
Вдруг спохватились, что я голый. Быстро нашлась пара белья,
гимнастерка, брюки и даже сапоги. В это время на той стороне поднялась
беспорядочная стрельба, ракеты озарили весь берег.
- Это они нашли зарезанного солдата, - пояснил комбат,- вот и подняли
стрельбу. Наверное, думают, что наши разведчики ушли к ним в тыл. Теперь до
утра не успокоятся.
Майор налил мне спирту:
- Выпей, иначе можно простудиться.
Выпил я одним духом и сразу почувствовал невероятную слабость. Уснул
прямо в блиндаже...
Радость возвращения Глебова омрачилась печальным событием. В этот день
мы хоронили своего друга лейтенанта Кудинова. Он был тяжело ранен при защите
Глебова, но сумел дотянуть до своего аэродрома, Кудинов посадил самолет и,
не выходя из кабины, умер.
Свою жизнь он отдал за жизнь товарища.
Яркие лучи солнца отражаются на плексигласе кабин и металлических
дисках воздушных винтов "илов".
Штурмовики на бреющем полете проносятся над полями донского
левобережья. Выше их, от шестисот до полутора тысяч метров, идут
истребители. Если в районе цели не будет истребителей противника, штурмовой
удар нанесут все самолеты.
Летим с задачей уничтожить живую силу и технику противника в "орешке" -
так мы называли лесок южнее Воронежа, зеленое пятно которого на карте
напоминало орех. Не помню, кто из нас окрестил лесок "орешком", но его
название удивительно быстро получило широкое распространение. Может быть,
еще и потому, что орех надо раскусывать, а то, что приходилось делать нам с
леском, напоминало именно такое раскусывание. Сегодня ночью в "орешке"
сосредоточился гитлеровский пехотный полк.
Скоро передний край. Уже виден Дон. До него простираются луга,
обезображенные извилистыми, как червоточины, ходами сообщения. Над передним
краем штурмовики сделали горку и, немного пройдя одновременно звеньями,
устремились в атаку на цель.
Видно, как заметались фашисты. На западной опушке леса у них были
расставлены автомашины, бензоцистерны и полевые кухни. Воздушного прикрытия
нет, значит, можем штурмовать и мы. Выбрав скопление автомашин, направляем
на них очереди пулеметов и реактивные снаряды. Один костер вспыхивает за
другим.
Одни машины охватывался огнем сразу, другие лишь дымят. Дым пожара
поднимается высоким столбом.
Не успели немцы опомниться от первой атаки, как на их головы уже
посыпались бомбы и снаряды второго удара.
Зенитная артиллерия почему-то молчала, может быть, ее просто не было, и
мы штурмовали скопление противника безнаказанно.
Весь этот день мы работали особенно напряженно.
Основное усилие было направлено на военные городки около Воронежа.
Нужно было разрушить кирпичные здания, превращенные противником в мощные
долговременные огневые точки. С утра до вечера
двухсотпятидесятикилограммовыми фугасками штурмовики уничтожали эти
сооружения вместе с засевшими здесь гитлеровскими солдатами, а мы прикрывали
штурмовиков.
К вечеру каждый из нас сделал по семи - восьми боевых вылетов. Хотелось
спать. Дремота одолевала прямо в самолете, и стоило огромных усилий
перебороть сон.
Особенно удачен был последний вылет. В воздухе встретились с
"юнкерсами". Они пришли обрабатывать наш передний край, но бомбили плохо.
Бомбили с большой высоты, не учитывая поправок на ветер, и их бомбы,
перелетая наши боевые порядки, падали на своих. Фашистским пехотинцам
доставалось одновременно и от наших "илов" и от своих "юнкерсов".
Все шло хорошо. Несмотря на большое количество разрывов зенитных
снарядов, мы не потеряли ни одного самолета, Группа в полном составе
пересекла линию фронта и взяла курс на свой аэродром. Солнце уже закатилось.
Штурмовики, идущие бреющим полетом, становились трудноразличимыми на
потемневшем фоне.
Истребители летели с небольшим превышением. Я шел слева. Простов
справа.
Когда штурмовики проходили над северной окраиной одного села, самолет
Простова снизился до десяти метров, потом перешел в набор и, перевернувшись
через крыло, врезался в землю.
"Что случилось? Повреждено осколком снаряда управление? Ранен летчик?"
- терялся я в догадках, потрясенный внезапной гибелью товарища.
За время войны я пережил не мало смертей. Они невольно притупили
чувство, возникающее при утрате боевых друзей. Но потеря Простова отозвалась
в сердце резкой физической болью.
Я, да и многие другие, горячо любили Простова.
И было за что. В нем особенно полно выразилась биография каждого из
нас. Пришел он в школу из деревни - родители его в прошлом были бедными
крестьянами, на ноги их поставил колхоз. Простов любил летную форму, поэтому
когда надел шлемофон, то буквально не расставался с ним. Профессией летчика
он гордился, считал ее самой важной и увлекательной среди военных профессий
и отдавался ей без остатка.
Умение сочеталось в нем с беспредельной смелостью. В его представлении
совершенно исключалось, что он может быть убит. В деле Простов был
ненасытен.
После посадки я доложил о происшедшем. Никто не знал, почему погиб этот
бесстрашный человек. И только во время ужина один из летчиков-штурмовиков
помог раскрыть тайну. Оказывается, перед вылетом он попросил истребителя
выполнить вблизи своего самолета "бочку". Вот почему Простов снизился до
бреющего полета, но при выполнении фигуры не учел большого радиуса вращения
истребителя вокруг продольной оси, и самолет задел крылом землю.
Нелепая смерть Простова объясняется лишь ослаблением воинской
дисциплины. В этом были повинны многие и прежде всего я. Все силы я отдавал
на обучение летчиков воздушному бою, на разработку новых тактических
приемов, а о воспитании высокой воинской дисциплины забыл.
Как забыл? Разве можно забывать то, чем живешь каждый лень, каждый час?
Само собой предполагалось, что дисциплина неотделима от полета, от
воздушного боя, от всего, с чем сталкивается летчик. Это, конечно, так. Но
надо было больше напоминать и о дисциплине непосредственно, пресекать даже
самое малейшее проявление лихачества, бравады со стороны отдельных
истребителей. Нельзя было оставлять без воздействия командира и партийной
организации ни одного факта недисциплинированности...
Смерть Простова нас многому научила. Больше внимания стали мы уделять в
частности дисциплине по лета, особенно при возвращении с боевого задания,
когда летчикам, возбужденным боем, все кажется нипочем - хочется лететь
бреющим, крутить "бочки", наслаждаться ощущением опасности...
После гибели Простова в паре со мной стал летать сержант Кузьмин. Мы
быстро слетались. Он понимал мои команды и безошибочно угадывал намерения о
эволюциям самолета.
Незримые нити протягивались между нами в полете, связывали нас воедино.
И не только в полете. Мы очень часто оставались вдвоем и на земле, говорили
о школе, посвящали друг друга в свое прошлое, делились сокровенными мечтами.
Между нами завязалась настоящая дружба, про которую справедливо говорят, что
ее и водой не разольешь и ножом не разрежешь.
Кузя был моложе меня годами. В полку он был самым молодым и таким
смуглым, что многие принимали его за цыгана. Гола два спустя, когда
советские войска находились уже в Польше, мы однажды в шутливой беседе с
крестьянином поляком предложили ему определить, кто из нас какой
национальности. Поляк сделал это почти безошибочно в отношении многих, но
Кузю он отнес к... индейцам.
Первым боевым заданием, когда Кузьмин шел моим ведомым был налет на
вражеский аэродром.
Мы входили в ударную группу с задачей не опустить атаки истребителей
противника по нашим штурмовикам на маршруте и над целью.
Изучили цель получили справку о близлежащих аэродромах, на которых
базировались истребители противника, и уточнили обнаруженные за последнее
время зенитные батареи. Ведомый получил указание не отрываться в воздушном
бою и удерживать место в общем боевом порядке.
До вылета остаются считанные минуты. Замечаю, как ведет себя Кузя. Он
очень волнуется, но скрывает. Кто сейчас может быть спокойным? Не в гости
летим. Тем более не в сумерках, а днем. На этот раз немцы могут встретить
нас по-настоящему.
Наконец привычный хлопок ракетницы. Белая светящаяся точка взвилась в
воздух и рассыпалась в высоте.
- Запускай моторы!
Аэродром наполнился рокотом воздушных винтов и двигателей. Вскоре
закованные в броню тяжелые штурмовики и юркие истребители построились в
боевой порядок.
Помимо воли, возникает бессмысленный куплет песенки:
Моя красавица мне очень нравится
Походкой легкою, как у слона.
Танцует, как чурбан,
Поет, как барабан...
Петь не хочется - не до песен, но назойливый куплет не выходит из
головы, повторяется снова и снова. Однако по мере приближения к линии фронта
надоедливый куплет постепенно исчезает. Теперь особое внимание уделяется
осмотрительности. Десятки глаз тщательнейшим образом просматривают воздух.
Еще раз проверяю положение кранов, прослушиваю работу двигателя и убеждаюсь,
что все в порядке, что техник надежно подготовил самолет.
Преодолевая зенитную оборону противника, мы все больше углублялись на
занятую им территорию. В синей дымке уже показались очертания аэродрома.
В воздухе спокойно. Успеют ли взлететь вражеские истребители? От этого
будет зависеть многом. Еще малость, одна минута, - и мы окажемся над целью.
Очевидно, немцы приготовились к отражению атаки: на аэродроме ни души.
Сейчас зенитчики поймают, а может быть, уже и поймали в прицелы наши
самолеты.
Как бесконечно долга секунда перед атакой! Кажется, что скорость машины
недопустимо мала.
И вдруг все ожило и на земле, и в воздухе, трассирующие снаряды
цепочкой потянулись в сторону наших самолетов. В ответ полетели фугасные и
осколочные бомбы, затрещали пулеметные очереди. Пламя горящих немецких
самолетов появлялось то в одном, то в другом месте. Вставали султаны земли.
Дым, грохот, разрывы.
Дав сигнал "Следуй за мной!", я повел самолет в атаку. Рев мотора
заглушает мой голос, но я кричу: - Бей гадов, Кузя! И Кузьмин, неотступно
следуя за моим истребителем, длинными очередями обстреливал зенитные пушки
врага. Мы повторяем атаку за атакой. Гитлеровские артиллеристы, помогая друг
другу, переносят основной огонь на наше звено. Воспользовавшись этим,
штурмовики и истребители непосредственного прикрытия выходят из-под обстрела
и ложатся на обратный курс, Вскоре и мы на бреющем полете скрываемся за
лесом.
К концу сентября на нашем участке фронта противник прекратил свои
атаки. Но на дорогах большое оживление. Нескончаемый поток техники,
казалось, движется прямо с конвейеров германских военных заводов.
Что задумали немцы? Хотят возобновить наступление или создают видимость
подготовки к нему, чтобы отвлечь часть наших сил от Сталинградского фронта?
В районе Острогожска, Каменки, Красного и Лисок заметно увеличилось
количество зениток. Если раньше можно было обойти стороной известные нам
батареи, то теперь весь район был перекрыт четырехслойным зенитным огнем.
Все чаще и чаще самолеты возвращались подбитыми, возрастали потери.
- Нужно менять тактику штурмовиков и пересмотреть взаимодействие с ними
истребителей, - настаивал комиссар.
Была созвана воздушно-стрелковая конференция, на которой летчики -
штурмовики и истребители - в соответствии с изменившейся обстановкой
предложили увеличить высоту полета над территорией противника. Увеличение
высоты привело, в частности, к полному бездействию шестиствольные минометы
немцев, тогда как их огонь нередко был губительным для штурмовика, летящего
на малой высоте. Мы, истребители, кроме того, вменили себе в обязанность
прикрывать боевые порядки штурмовиков не только от "мессершмиттов", но и от
зенитной артиллерии. Специально выделенное звено истребителей
предназначалось для подавления зенитных батарей. Звено занимало место позади
всей группы и атаковывало батарею реактивными снарядами или
пулеметно-пушечными очередями. Этот метод взаимодействия штурмовиков и
истребителей резко сократил наши потери от зенитного огня.
Но чем же объяснить столь сильное зенитное прикрытие этого района? Где
сосредотачивается идущая потоком военная техника врага? Мы ведем за
противником тщательное наблюдение, летаем с рассвета до темноты. Вот и
сейчас, еще не взошло солнце, а к нашим самолетам уже спешит штурман полка.
- Hаверное, что-нибудь серьезное, - говорит Кузьмин.
А штурман, поздоровавшись, достает из планшета карту.
- Hу, братцы, есть работенка и не какая-нибудь, а весьма трудная. -
Разложив карту, он продолжает: - Пойдете в район западнее села Красное.
Просмотрите всю шоссейную дорогу до самого Острогожска. Затем на Алексеевку
и далее на Павлов. Ваша основная задача - уточнить направление движения
механизированных частей немцев. Маршрут тяжелый - сто восемьдесят километров
над противником. В Остогожске аэродром, в Алексеевке - тоже. Смотрите
повнимательнее за воздухом.
Полет не был для нас необычным. К разведке мы уже привыкли, поэтому
специальной подготовки не потребовалось.
Через несколько минут, маневрируя между разрывами зенитных снарядов,
преодолеваем тактическую зону обороны врага. Солнечные лучи еще не коснулись
земли, и можно было без труда рассмотреть вспышки орудий. Запоминаю и
мысленно наношу на карту огневые позиции каждой обнаруженной батареи.
По мере удаления от линии фронта разрывы зенитных снарядов становятся
реже и, наконец, прекращаются совсем.
Выходим в оперативный тыл. Здесь зенитная оборона расположена только
около крупных населенных пунктов да железнодорожных станций.
Солнце взошло. Чистый и прозрачный осенний воздух обеспечивал хорошую
видимость. Можно было просматривать на десятки километров. Открылась
панорама военных дорог. Они до отказа забиты автомашинами, идущими в сторону
фронта. Запоминаю каждую действующую дорогу. Стараюсь рассмотреть груз на
автомашинах. Судя по ящикам, это боеприпасы.
По проселочным дорогам идут танки, идут окутанные пылью, по тридцать -
сорок машин в колонне.
Подходим к Острогожску. Поток машин со всех дорог вливается в город. То
же и в Алексеевке. Но почему машины не движутся дальше? До фронта еще
тридцать - сорок километров. Теряюсь в догадках, не находя ответа.
Выполнив задание, ищу подходящую для штурмовки цель.
Выбираю колонну крытых тупоносых грузовиков у самой железнодорожной
станции. Минута - и передний грузовик накрыт пулеметной очередью. Он
останавливается, загородив дорогу остальным. Еще атака. Горят, взрываясь,
нагруженные боеприпасами машины. Кузьмин, неотступно следуя за мной,
расстреливает остановившуюся автоколонну.
Hеистовствуют зенитные спаренные и счетверенные установки врага.
Трассирующие пули и снаряды, казалось, сплели огненную паутину. Мы
снижаемся, прикрываясь неровностями местности, стремимся выйти из зоны
обстрела.
В пятнадцати километрах от фронта на проселочной дороге Кузьмин заметил
обоз. Он дал мне сигнал, и мы вместе набрасываемся на добычу. Обезумевшие
лошади кидаются в поле, коверкаю повозки, рвут упряжь, но, настигнутые
пулеметными очередями, падают на землю.
На аэродроме командир ждал результатов разведки. Штурмовики стояли
наготове с заряженными кассетами и подвешенными бомбами.
Пока мы докладывали, наши самолеты успели заправить, и мы вылетаем
сопровождать штурмовиков до обнаруженной нами автоколонны.
Зенитки подавляются выделенным звеном истребителей. Группа проходит
войсковой тыл противника.
Показалась окутанная дорожной пылью колонна Немцы, вероятно, не
заметили нас. Автомашины продолжали обычное движение. Штурмовики
перестроились в правый пеленг и приготовились к бомбометанию.
Вскоре вдоль колонны начали ложиться серии осколочных бомб. Вражеские
машины поднимались на воздух, горели автоцистерны. Мы наносили удар по
голове колонны. Движение застопорилось, остановилось.
Истребителей противника не было, вторая атака колонны выполнялась всей
группой. Загорелись машины в хвосте и центре.
После пятой атаки дорога стала походить на огромного огненного змея.
Бегающих фигурок фашистов не было видно, но зато во весь рост, не далее
чем в пятистах метрах от дороги, приостановив работу, стояли советские
женщины-колхозницы и с радостью наблюдали за разгромом врага. Мы с ведомым
на малой высоте прошли над ними. Хотелось сказать: "Подождите, дорогие, вот
перемолотим этих гадов и освободим вас".
Покачав женщинам в знак приветствия крыльями самолетов, мы легли на
обратный курс. Знаю, уверен с надеждой на освобождение провожали они нас.
Обдумывая предстоящий вылет, я шел к самолету, где меня уже ждал
Кузьмин. Как выполнить порученное задание и в полном благополучии вернуться
на свой аэродром? Хорошо математику: можно десятки раз начинать решение
задачи и столько же раз зачеркнуть, если не получается, а тут... И мне
вспомнились слова инструктора: "Летчик ошибается один раз..."
- Как бы ты, Николай Георгиевич, стал выполнять разведку зенитных
батарей? - спросил я Кузьмина, не посвящая его пока в боевую задачу.
- Очень просто, - не задумываясь, ответил ведомый. - Взлечу, наберу
высоту и буду смотреть, откуда стреляет.
- Но ведь батареи могут и не открывать огня по двум истребителям?
- А мы пойдем бреющим. Пушка не иголка, найдем.
- Найдем. Легко у тебя получается. Видишь, ястреб парит, он тоже вроде
на разведке. Ястреб мог бы лететь и ниже, но ему невыгодно: слишком мал
сектор обзора, поэтому он предпочел высоту. Так и мы не можем лететь
бреющим. Знаешь, сколько неудобств от бреющего? Во-первых, можно в ста
метрах пройти от батареи и просмотреть ее, если она будет молчать;
во-вторых, если и откроет огонь, то не запомнить место огневых позиций из-за
быстро мелькающего рельефа, и, в-третьих, на малой высоте нас могут сбить
даже из автомата.
- Командир, - сказал ведомый, - я понял, что нам поставлена задача на
разведку зенитных батарей.
- Ты понял правильно. Вот решим, как выполнять задачу, и полетим.
Кузя как-то особенно насторожился, потом весело сказал:
- Зачем мне думать? Ведь я ведомый. Куда ты, туда и я.
- Так и будешь все время ведомым? Скоро звено получишь. Запомни:
командир должен уметь командовать на одну ступень выше занимаемой должности.
Кузьмин в знак согласия кивнул головой.
- Я, Кузя, решил лететь на высоте, самой для нас наивыгоднейшей. Кроме
того, по возможности сохранять курс. Изменять высоту и скорость будем так,
чтобы не заметил противник. Только в этом случае немцы будут стрелять
охотно. Чую, что дадут они нам жару. Вагон снарядов изведут. Будь
повнимательнее, не оторвись, если придется неожиданно маневрировать.
Кузьмин летел слева, со стороны солнца, так ему было удобнее наблюдать
за маневром моего самолета.
Идем на высоте 1200 метров.
Лишь только пересекли линию фронта, как в воздухе повисли гирлянды
черных разрывов. Сначала они появились позади нас. Но быстро стали
приближаться: противник брал поправку. Меняю курс, быстро теряю скорость.
Разрывы уходят вперед. Мы в безопасности.
Немцы разгадывают замысел и переносят огонь. Снова изменена скорость.
Начинается игра в воздушные "кошки-мышки" с той разницей от обычной
детской игры, что ошибка одного из нас стоит жизни. Временами разрывы
приближались к самолету почти вплотную, и тогда звук их удивительно походил
на хлопки мотора. На планшетке, прикрепленной к коленке, все больше
появляется красных точек - это обнаруженные батареи.
Наконец разведка выполнена. Все действующие батареи нанесены на карту.
Мы вышли из-под обстрела и пересекли линию фронта.
На аэродроме одним из первых к нам подошел инженер полка.
- Видно, сильный огонь был, - сказал он, взглянув на самолеты, и стал
подсчитывать пробоины. В твоей машине девятнадцать только больших дырок, а у
Кузьмина - шестнадцать. До вечера пармовцам клепать хватит.
- Можно бы было удивляться, если бы не было пробоин, - сказал Кузьмин.
- Что там творилось! Ад кромешный! Крутились, как береста на огне! После
доклада о результатах разведки мы вернулись к самолетам посмотреть, как их
ремонтируют.
- Лучше, чем новый будет, товарищ летчик, - похвалился пожилой слесарь.
- Сделаем, что комар носа не подточит.
И действительно, работали они на совесть. Наложенные латки почти не
выделялись на поверхности. Инженер с механиками, проверявшие качество
ремонта, не сделали никаких замечаний.
Гудим сообщил мне, что во второй эскадрилье не вернулись из разведки
Егоров и Хлопцов. Сегодня они выполняли первый самостоятельный боевой вылет,
"Рановато еще им на такое дело, - подумал я. - Ни тот, ни другой не имеют
достаточного опыта".
- Так мы всех летчиков растеряем,- сказал инженер, словно угадывая мои
мысли. - Давай посоветуем комиссару провести партийное собрание и поговорить
по поводу таких ненужных потерь. Предупреждать их надо.
- Подожди, инженер, с партийным собранием, - вмешался подошедший
комиссар первой эскадрильи Гаврилов. - Ведь еще неизвестна причина. Может
быть, они не погибли, а заблудились или еще что.
К вечеру над аэродромом появилась пара истребителей. Это были сержанты
Егоров и Хлопцов. Оказывается, летя над территорией, занятой противником,
они потеряли ориентировку. В поисках выхода взяли курс на восток и летели,
пока пересекли Дон.
- Когда я определил, что под нами свои, - рассказывал Егоров, - топлива
оставалось совсем мало. Чего только не пережил за эти минуты! Сажать машину
в поле? А вдруг поломаю. На счастье, увидел аэродром бомбардировщиков. Там и
сели. Летчики-бомбардировщики спрашивают о цели посадки, а у меня язык не
поворачивается сказать правду. Столько стыда пришлось пережить! Даже обедать
не пошли.
Когда Егоров рассказывал нам историю своей неудачи, у него дрожали
руки. Молодой летчик испытывал чувство большой досады и неловкости за свой
профессиональный промах.
- Пойду докладывать командиру полка, - сказал он, махнув рукой.
Командир полка принял решение: летчиков, потерявших ориентировку,
отстранить от полетов на два дня, чтобы за это время они научились по памяти
вычерчивать район полетов. Такое наказание считалось самым тяжелым, и Егоров
глубоко переживал его. За двое суток он заметно осунулся и походил на
человека, только что выписавшегося из госпиталя. В этом еще раз сказалась
чистая и честная душа Егорова. Переживать свою неудачу так, как он, мог
только летчик, который гордится своей профессией, любит ее и дорожит
оказанным доверием защищать Родину.
К утру наши самолеты были отремонтированы. Они выглядели совсем не
похожими на вчерашних старых и потрепанных "харрикейнов".
- Принимайте работу, товарищ летчик, - с русским задором, поглаживая
усы, сказал тот же пожилой слесарь. - Летайте на здоровье да бейте их,
фашистов проклятых, чтоб им пусто было. Мне тоже приходилось бить, только не
фашистов, а просто немцев-оккупантов в восемнадцатом году. Жаль, что сейчас
не могу. Просился в пехоту, а попал по старости в авиацию.
Боец лукаво улыбнулся и продолжал:
- Сначала думал, буду летать. Да какой из меня летчик! Послали на
аэродром. Здесь всем дело найдется, потому один воюет, а двадцать смотрят,
как у него получается.
- Вот уж здесь ты, отец, не прав, - вмешался молодой подручный слесаря.
- Если бы не мы, как же летать-то на самолете? Сам знаешь, чего только в эту
машину человек не наставил - и пушки, и пулеметы, и "катюши" вон
подвешены... А в кабине что... Нет, ты не прав...
- Ты мне про это не говори. Я сам не хуже тебя знаю, что это за машина.
Только врагов-то на ней бьет вот он, а не мы! Да что с тобой спорить, когда
ты еще зелен в этом деле...
Слесарь махнул рукой, как бы подтверждая силу своих слов, что, мол,
молодо-зелено в голове у парня.
Затем, помолчав немного, обратился ко мне:
- Я знаю, товарищ летчик, что вы крепко устаете, а все же хочу просить
вас зайти к нам на свободе в землянку. Рассказать, как фрицев бьете, а то
ведь иные понятия не имеют, как вы воюете. Видели, как осколками самолет