Аскирко, ведомый командира, сообщил по радио:
- Слева большая группа!
Бомбардировщики шли в плотных боевых порядках.
Я насчитал шесть десятков самолетов. Горегляд подал команду:
- Бить всем!
Разворотом на сто восемьдесят градусов мы все одновременно заняли
исходное положение и через мгновение пошли в атаку. Каждый выбирал цель
самостоятельно, не нарушая общего боевого порядка.
"Юнкерсы" почуяли серьезную опасность. Их дальнейшие действия вполне
подпадали под пословицу: "Не до жиру - быть бы живу". Сбросив бомбы куда
попало, немцы перестроились в оборонительный круг.
Дружным мощным ударом с первой атаки мы расстроили их боевые порядки.
Потеряв управление, гитлеровцы летели кто куда, ишь бы удрать. Началась
паника, которая вскоре передалась и на землю. Зенитная артиллерия врага
открыла огонь по району боя, подвергая опасности прежде всего свои
бомбардировщики. То там, то здесь горели фашистские самолеты, висели в
воздухе, раскачиваясь на стропах, парашютисты.
К вечеру на аэродром пришла телеграмма от наземных войск, наблюдавших
за боем. В ней выражалась благодарность командующего и подтверждалось, что
нами сбито 13 немецких самолетов.
Хороший бой! На следующий день фашисты уже не летали большими группами,
а высылали охотников, которые временами пытались атаковать наших
истребителей.
Вскоре мне пришлось участвовать в новой схватке.
Мою четверку в районе цели блокировали 12 "мессершмиттов". Не навязывая
боя, они захватили преимущество в высоте и неотступно преследовали каждый
наш маневр. Если бы задержалась с подходом новая группа, у нас не хватило бы
топлива продолжать эту игру.
Впрочем, дело пахло не игрой. Но хорошо информированная нами о
противнике группа Медведева, шедшая нам на смену, набрала высоту большую,
чем немцев, и атаковала их. С первого же удара фашисты потеряли два
самолета, потом еще один и посчитали за лучшее уйти.
...Во второй половине апреля меня отвезли в армейский госпиталь. В полк
я возвратился в мае. Тяжелое известие ожидало меня здесь - погибли Аскирко,
Костриков, Демченко. Ежедневные бои, гибель людей словно бы заставляют
привыкнуть к потерям, делают сердце не столь ранимым. Но в тот день я не
находил себе места от этой тяжелой вести.
Сколько еще хороших жизней придется отдать за нашу полную победу? И
перед памятью павших товарищей я поклялся мстить врагу в полную силу своей
ненависти.
Перелетели на аэродром Фалешти в Румынии. Впервые под ногами не своя
земля.
Аэродром располагался на лугу недалеко от деревни.
Только мы произвели посадку, как нагрянула целая ватага ребятишек. Они
осторожно, с опаской дотрагивались до самолетов и тут же отдергивали руки,
как будто обжигались. Это были румынские дети. Но вот появились цыганята -
черные и грязные. Самолеты их не очень заинтересовали. Они сразу бросились к
летчикам.
- Дэн тютюн! Дэн тютюн! - кричали цыганята наперебой.
И, не зная румынского языка, не трудно было понять, что они выпрашивали
табак. Многие из нас удивлялись: зачем таким маленьким табак?
- Тут цыгане с грудного возраста курят, - пошутил кто-то.
Получив на закрутку махорки, ребята срывались с места и во весь опор
мчались к деревне.
Загадка вскоре прояснилась. За ребятишками на аэродром потянулись
взрослые. Оказывается, дети просили табак для родителей. "Тютюн" в Румынии
для бедняка считался роскошью: на него была установлена монополия,
запрещавшая крестьянам свободно выращивать табак, а купить в лавке не было
денег.
- Трудно жилось, очень трудно, товарищи, - начал один из подошедших
цыган. Он был высокого роста, в потрепанной войлочной шляпе и домотканой
одежде. Говорил по-русски, хотя и плохо.
Используя его знание русского языка, мы попросили гостей присесть и
повели беседу. Сколько сразу посыпалось жалоб! Нет табака, но гораздо хуже -
не хватает хлеба. Мамалыга, которую крестьяне употребляют вместо хлеба, есть
далеко не у всех, а до нового урожая еще порядочно... Рассказывали о
порядках, которые установили немцы, о том, как запугивали они население
Советской Армией, которая-де никого в живых не оставит. В группе нашлись
бывшие солдаты, которые служили в гитлеровских войсках, но при отступлении
не пошли воевать за фашистов, остались дома. Они не скрывали своего
прошлого, охотно рассказывали о немцах, об их армии, жаловались на свирепое
отношение гитлеровских офицеров...
Беседа затянулась часа на два. Это было наше первое знакомство с тем,
что в учебнике по политграмоте называлось капиталистической
действительностью.
К вечеру на аэродром сел новый истребительный полк. Среди его летчиков
оказались старые знакомые, товарищи. В столовой ко мне подбежал старший
лейтенант. На его лице светилась такая радостная улыбка, что я тоже не мог
не улыбнуться.
- Товарищ инструктор! - крикнул он.
- Неужели вы?
- Гучек?
- Конечно, Гучек.
И вспомнился сразу Батайск, двадцать второе июня сорок первого года,
когда я принимал у молодого летчика зачетный полет.
Сколько за это время прожито и пережито?! На гимнастерке Гучека
красовались боевые ордена. Значит, воевал хорошо...
Мы улыбались, жали друг другу руки, а потом сели за стол и отметили
встречу так, как полагалось делать это на фронте.
На рассвете 13 мая началось наступление противника. Замысел фашистов,
как потом стало известно, состоял в том, чтобы ударом в направлении Яссы -
Тодирени отрезать нашу группировку войск на правом берегу реки Прут и,
прижав ее к Карпатам, уничтожить.
Вылетаю по тревоге. На главном направлении удара, несколько западнее
Ясс, немцы ведут авиационную и артиллерийскую подготовку. Облака пыли и дыма
от снарядов, авиабомб и пожаров застилали землю, поднимались в небо. В
воздухе висели вражеские бомбардировщики под сильным прикрытием
истребителей.
Наша основная задача - сорвать атаку "юнкерсов".
Выбираю слабое место в боевых порядках истребителей и наношу удар всей
группой по головной девятке бомбардировщиков.
"Мессершмитты" и "фокке-вульфы", которых было значительно больше, чем
нас, смело ввязываются в бой.
Они наваливаются на советских истребителей с целью отрезать их от
бомбардировщиков. Четверка Семыкина отбивает их атаки. Моя четверка громит
"юнкерсов" и одновременно дерется с отдельными прорвавшимися через заслон
истребителями. Положение тяжелое, а к полю боя все время подходят новые
группы вражеских самолетов. Вызываю с аэродрома помощь.
Давно уже не было такой схватки. По числу самолетов бой этот можно
сравнивать с самыми большими боями, в которых мне приходилось участвовать.
Да и понятно, мы перешагнули за рубежи родной земли.
Пусть до центра вражеского логова еще далеко, но до него теперь
значительно ближе, чем два года или год назад. Румыния - это южные ворота в
Германию. Поражение немцев будет бить по их престижу, вызывать у румынских
бояр неуверенность в силах своего немецкого хозяина. Вот почему жарко
сегодня в небе" жарко и на земле. Только бы устоять! И главное, устоять там,
в окопах переднего края...
В бою нас сменяет новая группа. Возвратившись на аэродром, мы наскоро
заправляемся горючим, боеприпасами - и снова туда, где дрожит земля, гудит
воздух.
И так весь день. Последний вылет совершаем почти в темноте. Не хочется
ничего делать, о чем-либо думать, даже о тактических приемах врага, которые
мы обычно разбирали в конце боевого дня. Одно желание - повалиться скорее на
землю и уснуть.
Ночью работал технический состав. Техники и механики чинили заплаты на
крыльях и фюзеляже, устраняли неисправности в моторах, налаживали
вооружение, Коротка майская ночь. Но уже до рассвета мы все на аэродроме.
Надо получше подготовиться к предстоящему дню. Каким-то он будет? Вчерашнее
наступление не принесло фашистам никакого успеха.
Линия фронта осталась без изменений. Насмерть стоит, вцепившись в
землю, наша пехота горячими стволами орудии ощетинилась артиллерия,
мужественно сражаются танкисты, летчики.
Наскоро продумываем тактические приемы врага, обсуждаем слабые и
сильные стороны немецких летчиков. Штаб составляет группы, которые будут
введены в бой последовательно, командиры эскадрилий подробно договариваются
о необходимых маневрах при смене во время боя.
В чем преуспела вчера вражеская авиация? Она захватила высоту.
"Мессершмитты" и "фокке-вульфы", барражируя выше наших истребителей, крепко
связывали нас атаками, и "юнкерсы" во многих случаях могли действовать
безнаказанно. Мы решили свою ударную группу в общем боевом порядке снизить
до высоты действия бомбардировщиков противника, а прикрывающую, наоборот,
поднять выше его истребителей.
И вот новый боевой день. Опять перепахивают землю снаряды, рвутся
вперед, стремясь пробить нашу оборону, фашистские танки, а в небе
беспрерывно висят самолеты.
Все, как и вчера. Только воздушные бои проводились успешнее благодаря
новым тактическим приемам.
В первом же вылете наши истребители сбили несколько "юнкерсов".
"Фокке-вульфы" и "мессершмитты" уже не хозяева высоты. Над ними наши
самолеты, и немецкие летчики должны смотреть в оба, чтобы не быть сбитыми
истребителями, стремительно атакующими сверху. Вместо того чтобы связать
нас, они сами оказались связанными. Все чаще падают на землю фашистские
бомбардировщики, все реже сбрасывают они свой груз на наши войска.
Кажется, и устали мы за этот день меньше. С наступлением темноты не так
уж и на землю тянет и не так гудит в голове. Есть еще запасы энергии и на
шутку и на розыгрыш товарища.
...Наутро опять бой. И так в течение девяти дней.
Удары по вражеским бомбардировщикам, схватки с истребителями. Каждый из
нас, кто остался в живых, совершил за это время более полусотни вылетов и,
конечно, сбил не один неприятельский самолет.
Первые дни силы врага словно бы не убывали. На месте сбитых
бомбардировщиков и истребителей появлялись новые. Видимо, крепко
подготовились фашисты к наступлению. Но еще более крепко стояли советские
войска, они не отступали ни на земле, ни в небе.
Постепенно немецкий удар стал ослабевать, а потом и совсем прекратился.
В таких случаях принято говорить - наступление захлебнулось. Да, фашисты
захлебнулись в своей крови.
Не дешево дались эти бои и нам. Мы потеряли нескольких хороших и
опытных летчиков, в числе которых были Николай Мотузко, Юрий Попов, Василий
Соколов...
С боями приходит пора зрелости. Она покупается дорогой ценой - кровью и
жизнью, и очень горько бывает, когда по каким-то, нередко от нас не
зависящим причинам эта зрелость вдруг утрачивается. Бывалый летчик
неожиданно совершает недопустимую ошибку.
Такую ошибку совершил Юра Попов. Группа истребителей, в которой он
находился, только что провела успешный бой и возвращалась домой. К аэродрому
летчики подошли над пятибальной кучевкой. Не осмотрев вокруг воздушного
пространства, ведущий распустил истребителей на посадку. Они начали
снижаться пара за парой. Вот уже очередь замыкающей пары. Но в момент
снижения, когда она опустилась под облака, из них выскочили
"мессершмитты"-охотники и с короткой дистанции расстреляли самолет Попова.
Летчик хотел спастись на парашюте, но снаряд обрезал левую половину строп...
Гибель Мотузко произошла не столько вследствие его ошибки, сколько
из-за ошибки других. Его сбили в конце сражения. Еще задолго до боев под
Яссами Мотузко стал моим ведомым, в паре с ним мы сделали сто четырнадцать
боевых вылетов. На этот раз меня срочно вызвали на командный пункт
вышестоящего командира. Когда я вернулся оттуда, очередная группа
истребителей находилась уже в воздухе. Мотузко полетел с другим ведущим. О
слетанности вновь составленной пары не могло быть и речи: это были два
разных человека, два различных характера. Фашисты превосходили наших в
количестве. Группа рассыпалась, и каждый дрался сам за себя. На Колю
навалилось четыре вражеских истребителя. Одного он сбил, но три остальные
сбили его.
В этом случае было нарушено золотое правило о слетанных парах
истребителей.
Менее опытные летчики оказались сбитыми из-за своей неопытности, чаще
всего вследствие недостаточной осмотрительности в воздухе. К неопытному
летчику "мессершмитт", как правило, подбирался незамеченным, и атака его
становилась неотразимой.
Так был сбит Андросенко. Он выпрыгнул на парашюте и приземлился на
нейтральной полосе. Укрывшись в воронке, летчик решил ждать до темноты.
- Воронка большая, и я устроился удобно,- рассказывал он после. - Лежу,
смотрю в сторону противника - за своими чего же смотреть? Вдруг сильный удар
по голове. Очнулся в нашей траншее. Солдаты думали, что приземлился немец, и
попытались захватить в плен. Конечно, предварительно стукнули по голове.
Андросенко не видел "фокке-вульфа", который сбил его самолет. Он
почувствовал лишь, как полетели осколки разбитого стекла от приборов,
увидел, как загорелся бензин.
- А ведь я тоже гнался за фашистом, - говорил Андросенко. - Еще бы пять
секунд - и срубил бы его.
- Целишься в одну точку, а смотреть должен за всем небом, - поучал
Егоров.
- Теперь уж буду смотреть. В другой раз так просто они меня не возьмут.
Эту науку я начал понимать...
Ничто так не бросает человека из края в край, как война. Утром были в
Румынии, вечером уже под Львовом. Видимо, скоро предстоят бои на этом
направлении.
Скоро... Оказалось скорее, чем я предполагал. На следующий по прилете
день, 14 июля, рано утром полк был построен под боевым знаменем. Читали
обращение Военного совета 1-го Украинского фронта о наступлении. Обращение
призывает войска к полному освобождению Украины, чтобы ускорить разгром
ненавистного фашизма. Но как волнуют, трогают за сердце и поднимают эти
слова! В коротких выступлениях летчики и техники клялись, что не пожалеют
сил, но задачу выполнят...
Летчики расходятся по эскадрильям. Техники осматривают самолеты,
радисты проверяют настройку передатчиков. Тишина. Но не та гнетущая, что
давила перед сражением на Курской дуге, когда ты не знал, в какой миг она
взорвется, а тишина, вселяющая бодрость, уверенность. Пусть ты волнуешься,
отсчитываешь минуты до начала боя, но у тебя нет чувства подавленности,
рождаемого неясностью положения. Начнем мы, и начнем в точно определенное
время...
И вдруг гром на десятки километров. Бьет артиллерия. Вскоре пошли
бомбардировщики. Их колонны, казалось, заполнили все небо.
Мы выполняем задачу прикрытия, но авиация противника показывается
малочисленными группами, и наши истребители уничтожают их без особого труда.
Фашисты считают более благоразумным спасаться бегством. Что ж, бегите,
это очень знаменательно - от хорошей жизни не побежишь.
Первый день наступления не сохранил в моей памяти каких-либо ярких
боев. Немцы были морально подавлены. Один "фокке-вульф" до того запаниковал,
что забыл, где лево, где право, и пришел на... наш аэродром.
Но это в воздухе. На земле же враг более упорный.
Два напряженных дня войска фронта пробивали брешь в его обороне.
Гитлеровцы бросали в контратаки танки, пехотные соединения. Два дня
колебалась чаша весов.
Поле на направлении главного удара сплошь покрылось темными пятнами
воронок. Но на третьи сутки фашисты не устояли. Оборона их лопнула, и наши
механизированные части вышли на оперативный простор.
С вводом в Прорыв подвижной группы фронта мы перешли на ее прикрытие.
Наша задача - не допустить, чтобы группа оказалась под бомбовым ударом
врага.
Танки рвутся вперед, сметая вражеские заслоны, обходя отдельные
укрепленные пункты немцев. Определить нахождение передовых отрядов с воздуха
можно лишь по вспышкам снарядов да но возникающим пожарам. Если же танкисты
продвигались без сопротивления, задача их обнаружения усложнялась еще
больше.
Тогда приходилось прикрывать определенный район.
Это обстоятельство сильно затрудняло действия истребителей. Но вот в
танковые части начали направлять авиационных офицеров с радиостанциями, и
положение наше сразу улучшилось. Имея постоянную радиосвязь, мы также
передавали танкистам ценные для них сведения о противнике.
Во второй половине июля наши подвижные войска подошли к Рава-Русской и
Перемышлю. Львов еще у противника, но он окружен, и судьба его
предопределена.
Нам поручили прикрытие бомбардировщиков, которые наносили удары по
железнодорожным узлам и мостам.
Погода в эти дни стояла облачная. Кучево-дождевые облака то свисали до
земли, то поднимались до трех - пяти тысяч метров. Наблюдение за воздушным
пространством ограничивалось. Полет в облаках походил на полет в ущелье
причудливо нависших и постоянно изменяющихся серебристых отвесных обрывов.
Встреча с самолетами противника была чаше всего неожиданной, а воздушный бой
состоял, как правило, из нескольких атак.
Из этих дней запомнился один случай. Однажды оторвавшийся от группы
молодой летчик соседнего полка, выскочив из-за облака, увидел, как два
"мессершмитта" навалились на нашего "лавочкина". Истребитель последовал на
помощь. Стремительно атаковав одного фашиста, он длинной очередью зажег его
самолет. Второй ""мессершмитт", боясь разделить участь товарища, поспешил
скрыться. Так как ориентировка молодым летчиком была потеряна, ему пришлось
следовать за "лавочкиным" до аэродрома его посадки. Велико же было удивление
летчика, когда из "лавочкина" вылез пилот в иностранной форме и быстро
направился к своему спасителю.
- Спасибо, товарищ, - сказал он. - Если бы не ты, дело могло кончиться
плохо. Вовремя помог.
Это был чешский летчик, видимо, бывалый воин. На груди его красовались
награды - ордена и медали, Сняв со своего мундира одну медаль, чех укрепил
ее на груди советского летчика.
Немцы не смогли удержаться во Львове. Войска фронта продвинулись
вперед, форсировали реку Сани подошли к Висле.
Поспешно отступая, противник не успевал разрушать аэродромы. Один из
таких аэродромов - Турбя был выделен нашему полку. Правда, он находился
всего лишь в трех километрах от противника, в полукольце, но другого более
подходящего аэродрома не было.
Наши войска накапливались на Висле. Они готовились форсировать ее южнее
Сандомира в районе Тарнобжег. Стремясь воспрепятствовать этому, противник
подбросил свежкие авиационные соединения. Появились "мессершмитты" с
изображением на борту стрелка с луком. Это был авиаотряд, которым командовал
немецкий ас Буш. Авиаотряд Буша комплектовался из отборных летчиков,
прошедших школу воздушного боя и имевших на своем счету не менее чем пять
побед у каждого. Появились также новые двухмоторные штурмовики
"Хейншель-129".
- Ну что ж, отборные так отборные, - говорили наши летчики. - Мы ведь
тоже не лыком шиты. Проверим, на что эти отборные способны...
Начались бои за переправу, за плацдарм, который впоследствии получил
название сандомирского. Наши войска зацепились за правый берег и упорно
расширяли захваченный пятачок. Гитлеровцы обрушивали на них артиллерию,
танки, авиацию. Вражеские бомбардировщики одновременно бомбили и переправу,
которая связывала части на плацдарме с основными силами.
Мы ведем воздушные бои над плацдармом. Противник перешел к тактике
массированного использования своей авиации. Собрав в один кулак большие
силы, он неожиданно появляется то в одном, то в другом месте. Чтобы упредить
внезапный удар, мы вынуждены барражировать непрерывно. Конечно, наши
истребители не могли патрулировать большой группой, поэтому завязывать бой
нам всегда приходилось в невыгодных условиях. На каждого из нас доставалось
по пяти - шести, а то и более вражеских самолетов. И так дрались, пока не
приходила вызванная с аэродрома помощь.
Вначале немецкие асы действовали уверенно. Еще бы, пять - шесть на
одного! Но когда силы уравнивались, когда надо было брать не числом, а
смелостью и умением, пыл их спадал. Все чаще фрицы уклонялись от открытого
боя, перестраиваясь на свободную охоту.
К августу сандомирский плацдарм был значительно расширен, войска фронта
заканчивали наступательную операцию. Но гитлеровское командование решило
ликвидировать плацдарм.
Hемцы, сосредоточив крупные танковые силы, бросили их при поддержке
авиации против наших войск.
Советские артиллеристы и пехотинцы отбивали атаки вражеских танков на
земле, а штурмовики уничтожали их с воздуха. Здесь, на плацдарме, фашисты
начали применять одноместные "фокке-вульфы", так же как штурмовики и
бомбардировщики. Это было еще одним доказательством того, что противник
выдыхается, бомбардировщиков не хватает.
Летаем много. Ведем воздушные бои и вместе с нашими штурмовиками бьем
подходящие резервы противника.
Установились ясные августовские дни. Небо просматривается на десятки
километров вокруг. Но пыль, поднимаемая артиллерией и бомбардировщиками, дым
пожарищ сильно ухудшают видимость.
6 августа мне пришлось совершить пять боевых вылетов. Каждый вечер
сопровождается воздушным боем.
...Летим под вечер. Ниже себя замечаю группу "фокке-вульфов". Hемцы,
очевидно, нас не видят. Оставляю пару Семыкина для прикрытия на этой высоте,
а сам с крутого пикирования бью по крайнему самолету врага.
Но фашист лишь как будто вздрогнул и продолжал идти по прямой. Повторяю
атаку. Добитый второй очередью "фокке-вульф", клюнув носом, входит в
отвесное пике и врезается в землю. Остальные вражеские самолеты, пользуясь
плохой видимостью, рассыпаются в разные стороны и покидают поле боя.
Нередко после воздушной схватки, если поблизости не было фашистских
самолетов, со станции наведения нам ставили задачу штурмовать подходящие
войска противника, чаще всего автомашины или бронетранспортеры.
Бронетранспортер - очень опасная цель для истребителя. Он был вооружен
спаренными и счетверенными зенитными двадцатимиллиметровыми автоматическими
пушками "Эрликон". Для того чтобы подойти к колонне бронетранспортеров на
дистанцию открытия огня, нужно преодолеть пространство, сплошь
простреливаемое десятками зенитных автоматов. Трассирующие снаряды, похожие
на красные шарики, как искры, осыпают самолет. Кажется, каждый из них
предназначен тебе. Но держи крепче нервы и не отступай. Стоит тебе лишь
открыть огонь, как становится легче, чувство нападения берет верх,
появляется боевой азарт. Главное теперь замкнуть круг истребителей, тогда
самолеты, поливая непрерывным огнем колонну машин, расстроят
противовоздушную оборону противника, обеспечат друг другу атаку и выход из
нее.
На плацдарме мы не раз штурмовали бронетраспортеры и всегда выходили
победителями.
Мы выходили победителями из многих схваток. Но и враг вырвал из наших
рядов то одного, то другого товарища.
...Погиб Сережа Будаев. Он служил в полку с середины сорок третьего
года. Скромный и спокойный, с красивым и добрым лицом, Сережа был всеобщим
любимцем. Летал он много и дрался отлично. В этот раз в паре с лейтенантом
Парепко он выполнял разведку.
Дело было сделано. На обратном маршруте летчики обнаружили восемнадцать
"фокке-вульфов", идущих к району сосредоточения наших танков. Двое против
восемнадцати! Hо Будаев решил принять бой.
- Вовочка, за мной, в атаку! - подал он команду своему напарнику.
Владимир Парепко отличался богатырским телосложением. Однажды в бою он
создал такую перегрузку, что его истребитель не выдержал и переломился
пополам. Кто-то из летчиков тогда сказал, что Вовочка сломал самолет. С тех
пор лейтенанта Парепко летчики стали называть только Вовочкой.
С первой атаки храбрецы сбили по самолету. Но слишком велико было
численное превосходство у врага.
После нескольких атак фашистам удалось поджечь самолет Парепко.
Лейтенант выпрыгнул с парашютом, но открыл его рано, без затяжки.
Часть гитлеровцев бросилась расстреливать беззащитного парашютиста.
Тогда Будаев, верный долгу русского воина "сам погибай, а товарища выручай",
пошел на выручку. Отбивая одну вражескую атаку за другой и сам атакуя, он
носился вокруг Парепко. Пока его напарник снижался, Будаев сумел сбить еще
три самолета.
Выходя из атаки, когда Парепко уже приземлился, Будаев попал под
пулеметную очередь врага. Самолет его вспыхнул. Летчик машинально рванул
аварийную ручку сбрасывания фонаря и сильным толчком отделился от кабины. Но
он упал, не успев раскрыть парашюта, рядом с врезавшимся в цветочную клумбу
во дворе старого польского поместья самолетом.
Погиб и другой наш летчик, Мясков. Самолет его был подбит, и Мясков
выбросился на парашюте. Сильный ветер стал относить его за передний край, в
сторону противника. Раскачиваясь на стропах парашюта, Мясков видел, как
внизу уходит родная земля. Спасения не было. Тогда он снял ордена, вместе с
партийным билетом аккуратно завернул их в платок и бросил к своим.
Тысячи глаз с земли смотрели, как ветер относит советского летчика к
врагу. Мясков приземлился между первой и второй траншеями фашистской
обороны. С нашего наблюдательного пункта было видно, как летчик,
освободившись от парашюта, выхватил пистолет и в упор отстреливался от
- Слева большая группа!
Бомбардировщики шли в плотных боевых порядках.
Я насчитал шесть десятков самолетов. Горегляд подал команду:
- Бить всем!
Разворотом на сто восемьдесят градусов мы все одновременно заняли
исходное положение и через мгновение пошли в атаку. Каждый выбирал цель
самостоятельно, не нарушая общего боевого порядка.
"Юнкерсы" почуяли серьезную опасность. Их дальнейшие действия вполне
подпадали под пословицу: "Не до жиру - быть бы живу". Сбросив бомбы куда
попало, немцы перестроились в оборонительный круг.
Дружным мощным ударом с первой атаки мы расстроили их боевые порядки.
Потеряв управление, гитлеровцы летели кто куда, ишь бы удрать. Началась
паника, которая вскоре передалась и на землю. Зенитная артиллерия врага
открыла огонь по району боя, подвергая опасности прежде всего свои
бомбардировщики. То там, то здесь горели фашистские самолеты, висели в
воздухе, раскачиваясь на стропах, парашютисты.
К вечеру на аэродром пришла телеграмма от наземных войск, наблюдавших
за боем. В ней выражалась благодарность командующего и подтверждалось, что
нами сбито 13 немецких самолетов.
Хороший бой! На следующий день фашисты уже не летали большими группами,
а высылали охотников, которые временами пытались атаковать наших
истребителей.
Вскоре мне пришлось участвовать в новой схватке.
Мою четверку в районе цели блокировали 12 "мессершмиттов". Не навязывая
боя, они захватили преимущество в высоте и неотступно преследовали каждый
наш маневр. Если бы задержалась с подходом новая группа, у нас не хватило бы
топлива продолжать эту игру.
Впрочем, дело пахло не игрой. Но хорошо информированная нами о
противнике группа Медведева, шедшая нам на смену, набрала высоту большую,
чем немцев, и атаковала их. С первого же удара фашисты потеряли два
самолета, потом еще один и посчитали за лучшее уйти.
...Во второй половине апреля меня отвезли в армейский госпиталь. В полк
я возвратился в мае. Тяжелое известие ожидало меня здесь - погибли Аскирко,
Костриков, Демченко. Ежедневные бои, гибель людей словно бы заставляют
привыкнуть к потерям, делают сердце не столь ранимым. Но в тот день я не
находил себе места от этой тяжелой вести.
Сколько еще хороших жизней придется отдать за нашу полную победу? И
перед памятью павших товарищей я поклялся мстить врагу в полную силу своей
ненависти.
Перелетели на аэродром Фалешти в Румынии. Впервые под ногами не своя
земля.
Аэродром располагался на лугу недалеко от деревни.
Только мы произвели посадку, как нагрянула целая ватага ребятишек. Они
осторожно, с опаской дотрагивались до самолетов и тут же отдергивали руки,
как будто обжигались. Это были румынские дети. Но вот появились цыганята -
черные и грязные. Самолеты их не очень заинтересовали. Они сразу бросились к
летчикам.
- Дэн тютюн! Дэн тютюн! - кричали цыганята наперебой.
И, не зная румынского языка, не трудно было понять, что они выпрашивали
табак. Многие из нас удивлялись: зачем таким маленьким табак?
- Тут цыгане с грудного возраста курят, - пошутил кто-то.
Получив на закрутку махорки, ребята срывались с места и во весь опор
мчались к деревне.
Загадка вскоре прояснилась. За ребятишками на аэродром потянулись
взрослые. Оказывается, дети просили табак для родителей. "Тютюн" в Румынии
для бедняка считался роскошью: на него была установлена монополия,
запрещавшая крестьянам свободно выращивать табак, а купить в лавке не было
денег.
- Трудно жилось, очень трудно, товарищи, - начал один из подошедших
цыган. Он был высокого роста, в потрепанной войлочной шляпе и домотканой
одежде. Говорил по-русски, хотя и плохо.
Используя его знание русского языка, мы попросили гостей присесть и
повели беседу. Сколько сразу посыпалось жалоб! Нет табака, но гораздо хуже -
не хватает хлеба. Мамалыга, которую крестьяне употребляют вместо хлеба, есть
далеко не у всех, а до нового урожая еще порядочно... Рассказывали о
порядках, которые установили немцы, о том, как запугивали они население
Советской Армией, которая-де никого в живых не оставит. В группе нашлись
бывшие солдаты, которые служили в гитлеровских войсках, но при отступлении
не пошли воевать за фашистов, остались дома. Они не скрывали своего
прошлого, охотно рассказывали о немцах, об их армии, жаловались на свирепое
отношение гитлеровских офицеров...
Беседа затянулась часа на два. Это было наше первое знакомство с тем,
что в учебнике по политграмоте называлось капиталистической
действительностью.
К вечеру на аэродром сел новый истребительный полк. Среди его летчиков
оказались старые знакомые, товарищи. В столовой ко мне подбежал старший
лейтенант. На его лице светилась такая радостная улыбка, что я тоже не мог
не улыбнуться.
- Товарищ инструктор! - крикнул он.
- Неужели вы?
- Гучек?
- Конечно, Гучек.
И вспомнился сразу Батайск, двадцать второе июня сорок первого года,
когда я принимал у молодого летчика зачетный полет.
Сколько за это время прожито и пережито?! На гимнастерке Гучека
красовались боевые ордена. Значит, воевал хорошо...
Мы улыбались, жали друг другу руки, а потом сели за стол и отметили
встречу так, как полагалось делать это на фронте.
На рассвете 13 мая началось наступление противника. Замысел фашистов,
как потом стало известно, состоял в том, чтобы ударом в направлении Яссы -
Тодирени отрезать нашу группировку войск на правом берегу реки Прут и,
прижав ее к Карпатам, уничтожить.
Вылетаю по тревоге. На главном направлении удара, несколько западнее
Ясс, немцы ведут авиационную и артиллерийскую подготовку. Облака пыли и дыма
от снарядов, авиабомб и пожаров застилали землю, поднимались в небо. В
воздухе висели вражеские бомбардировщики под сильным прикрытием
истребителей.
Наша основная задача - сорвать атаку "юнкерсов".
Выбираю слабое место в боевых порядках истребителей и наношу удар всей
группой по головной девятке бомбардировщиков.
"Мессершмитты" и "фокке-вульфы", которых было значительно больше, чем
нас, смело ввязываются в бой.
Они наваливаются на советских истребителей с целью отрезать их от
бомбардировщиков. Четверка Семыкина отбивает их атаки. Моя четверка громит
"юнкерсов" и одновременно дерется с отдельными прорвавшимися через заслон
истребителями. Положение тяжелое, а к полю боя все время подходят новые
группы вражеских самолетов. Вызываю с аэродрома помощь.
Давно уже не было такой схватки. По числу самолетов бой этот можно
сравнивать с самыми большими боями, в которых мне приходилось участвовать.
Да и понятно, мы перешагнули за рубежи родной земли.
Пусть до центра вражеского логова еще далеко, но до него теперь
значительно ближе, чем два года или год назад. Румыния - это южные ворота в
Германию. Поражение немцев будет бить по их престижу, вызывать у румынских
бояр неуверенность в силах своего немецкого хозяина. Вот почему жарко
сегодня в небе" жарко и на земле. Только бы устоять! И главное, устоять там,
в окопах переднего края...
В бою нас сменяет новая группа. Возвратившись на аэродром, мы наскоро
заправляемся горючим, боеприпасами - и снова туда, где дрожит земля, гудит
воздух.
И так весь день. Последний вылет совершаем почти в темноте. Не хочется
ничего делать, о чем-либо думать, даже о тактических приемах врага, которые
мы обычно разбирали в конце боевого дня. Одно желание - повалиться скорее на
землю и уснуть.
Ночью работал технический состав. Техники и механики чинили заплаты на
крыльях и фюзеляже, устраняли неисправности в моторах, налаживали
вооружение, Коротка майская ночь. Но уже до рассвета мы все на аэродроме.
Надо получше подготовиться к предстоящему дню. Каким-то он будет? Вчерашнее
наступление не принесло фашистам никакого успеха.
Линия фронта осталась без изменений. Насмерть стоит, вцепившись в
землю, наша пехота горячими стволами орудии ощетинилась артиллерия,
мужественно сражаются танкисты, летчики.
Наскоро продумываем тактические приемы врага, обсуждаем слабые и
сильные стороны немецких летчиков. Штаб составляет группы, которые будут
введены в бой последовательно, командиры эскадрилий подробно договариваются
о необходимых маневрах при смене во время боя.
В чем преуспела вчера вражеская авиация? Она захватила высоту.
"Мессершмитты" и "фокке-вульфы", барражируя выше наших истребителей, крепко
связывали нас атаками, и "юнкерсы" во многих случаях могли действовать
безнаказанно. Мы решили свою ударную группу в общем боевом порядке снизить
до высоты действия бомбардировщиков противника, а прикрывающую, наоборот,
поднять выше его истребителей.
И вот новый боевой день. Опять перепахивают землю снаряды, рвутся
вперед, стремясь пробить нашу оборону, фашистские танки, а в небе
беспрерывно висят самолеты.
Все, как и вчера. Только воздушные бои проводились успешнее благодаря
новым тактическим приемам.
В первом же вылете наши истребители сбили несколько "юнкерсов".
"Фокке-вульфы" и "мессершмитты" уже не хозяева высоты. Над ними наши
самолеты, и немецкие летчики должны смотреть в оба, чтобы не быть сбитыми
истребителями, стремительно атакующими сверху. Вместо того чтобы связать
нас, они сами оказались связанными. Все чаще падают на землю фашистские
бомбардировщики, все реже сбрасывают они свой груз на наши войска.
Кажется, и устали мы за этот день меньше. С наступлением темноты не так
уж и на землю тянет и не так гудит в голове. Есть еще запасы энергии и на
шутку и на розыгрыш товарища.
...Наутро опять бой. И так в течение девяти дней.
Удары по вражеским бомбардировщикам, схватки с истребителями. Каждый из
нас, кто остался в живых, совершил за это время более полусотни вылетов и,
конечно, сбил не один неприятельский самолет.
Первые дни силы врага словно бы не убывали. На месте сбитых
бомбардировщиков и истребителей появлялись новые. Видимо, крепко
подготовились фашисты к наступлению. Но еще более крепко стояли советские
войска, они не отступали ни на земле, ни в небе.
Постепенно немецкий удар стал ослабевать, а потом и совсем прекратился.
В таких случаях принято говорить - наступление захлебнулось. Да, фашисты
захлебнулись в своей крови.
Не дешево дались эти бои и нам. Мы потеряли нескольких хороших и
опытных летчиков, в числе которых были Николай Мотузко, Юрий Попов, Василий
Соколов...
С боями приходит пора зрелости. Она покупается дорогой ценой - кровью и
жизнью, и очень горько бывает, когда по каким-то, нередко от нас не
зависящим причинам эта зрелость вдруг утрачивается. Бывалый летчик
неожиданно совершает недопустимую ошибку.
Такую ошибку совершил Юра Попов. Группа истребителей, в которой он
находился, только что провела успешный бой и возвращалась домой. К аэродрому
летчики подошли над пятибальной кучевкой. Не осмотрев вокруг воздушного
пространства, ведущий распустил истребителей на посадку. Они начали
снижаться пара за парой. Вот уже очередь замыкающей пары. Но в момент
снижения, когда она опустилась под облака, из них выскочили
"мессершмитты"-охотники и с короткой дистанции расстреляли самолет Попова.
Летчик хотел спастись на парашюте, но снаряд обрезал левую половину строп...
Гибель Мотузко произошла не столько вследствие его ошибки, сколько
из-за ошибки других. Его сбили в конце сражения. Еще задолго до боев под
Яссами Мотузко стал моим ведомым, в паре с ним мы сделали сто четырнадцать
боевых вылетов. На этот раз меня срочно вызвали на командный пункт
вышестоящего командира. Когда я вернулся оттуда, очередная группа
истребителей находилась уже в воздухе. Мотузко полетел с другим ведущим. О
слетанности вновь составленной пары не могло быть и речи: это были два
разных человека, два различных характера. Фашисты превосходили наших в
количестве. Группа рассыпалась, и каждый дрался сам за себя. На Колю
навалилось четыре вражеских истребителя. Одного он сбил, но три остальные
сбили его.
В этом случае было нарушено золотое правило о слетанных парах
истребителей.
Менее опытные летчики оказались сбитыми из-за своей неопытности, чаще
всего вследствие недостаточной осмотрительности в воздухе. К неопытному
летчику "мессершмитт", как правило, подбирался незамеченным, и атака его
становилась неотразимой.
Так был сбит Андросенко. Он выпрыгнул на парашюте и приземлился на
нейтральной полосе. Укрывшись в воронке, летчик решил ждать до темноты.
- Воронка большая, и я устроился удобно,- рассказывал он после. - Лежу,
смотрю в сторону противника - за своими чего же смотреть? Вдруг сильный удар
по голове. Очнулся в нашей траншее. Солдаты думали, что приземлился немец, и
попытались захватить в плен. Конечно, предварительно стукнули по голове.
Андросенко не видел "фокке-вульфа", который сбил его самолет. Он
почувствовал лишь, как полетели осколки разбитого стекла от приборов,
увидел, как загорелся бензин.
- А ведь я тоже гнался за фашистом, - говорил Андросенко. - Еще бы пять
секунд - и срубил бы его.
- Целишься в одну точку, а смотреть должен за всем небом, - поучал
Егоров.
- Теперь уж буду смотреть. В другой раз так просто они меня не возьмут.
Эту науку я начал понимать...
Ничто так не бросает человека из края в край, как война. Утром были в
Румынии, вечером уже под Львовом. Видимо, скоро предстоят бои на этом
направлении.
Скоро... Оказалось скорее, чем я предполагал. На следующий по прилете
день, 14 июля, рано утром полк был построен под боевым знаменем. Читали
обращение Военного совета 1-го Украинского фронта о наступлении. Обращение
призывает войска к полному освобождению Украины, чтобы ускорить разгром
ненавистного фашизма. Но как волнуют, трогают за сердце и поднимают эти
слова! В коротких выступлениях летчики и техники клялись, что не пожалеют
сил, но задачу выполнят...
Летчики расходятся по эскадрильям. Техники осматривают самолеты,
радисты проверяют настройку передатчиков. Тишина. Но не та гнетущая, что
давила перед сражением на Курской дуге, когда ты не знал, в какой миг она
взорвется, а тишина, вселяющая бодрость, уверенность. Пусть ты волнуешься,
отсчитываешь минуты до начала боя, но у тебя нет чувства подавленности,
рождаемого неясностью положения. Начнем мы, и начнем в точно определенное
время...
И вдруг гром на десятки километров. Бьет артиллерия. Вскоре пошли
бомбардировщики. Их колонны, казалось, заполнили все небо.
Мы выполняем задачу прикрытия, но авиация противника показывается
малочисленными группами, и наши истребители уничтожают их без особого труда.
Фашисты считают более благоразумным спасаться бегством. Что ж, бегите,
это очень знаменательно - от хорошей жизни не побежишь.
Первый день наступления не сохранил в моей памяти каких-либо ярких
боев. Немцы были морально подавлены. Один "фокке-вульф" до того запаниковал,
что забыл, где лево, где право, и пришел на... наш аэродром.
Но это в воздухе. На земле же враг более упорный.
Два напряженных дня войска фронта пробивали брешь в его обороне.
Гитлеровцы бросали в контратаки танки, пехотные соединения. Два дня
колебалась чаша весов.
Поле на направлении главного удара сплошь покрылось темными пятнами
воронок. Но на третьи сутки фашисты не устояли. Оборона их лопнула, и наши
механизированные части вышли на оперативный простор.
С вводом в Прорыв подвижной группы фронта мы перешли на ее прикрытие.
Наша задача - не допустить, чтобы группа оказалась под бомбовым ударом
врага.
Танки рвутся вперед, сметая вражеские заслоны, обходя отдельные
укрепленные пункты немцев. Определить нахождение передовых отрядов с воздуха
можно лишь по вспышкам снарядов да но возникающим пожарам. Если же танкисты
продвигались без сопротивления, задача их обнаружения усложнялась еще
больше.
Тогда приходилось прикрывать определенный район.
Это обстоятельство сильно затрудняло действия истребителей. Но вот в
танковые части начали направлять авиационных офицеров с радиостанциями, и
положение наше сразу улучшилось. Имея постоянную радиосвязь, мы также
передавали танкистам ценные для них сведения о противнике.
Во второй половине июля наши подвижные войска подошли к Рава-Русской и
Перемышлю. Львов еще у противника, но он окружен, и судьба его
предопределена.
Нам поручили прикрытие бомбардировщиков, которые наносили удары по
железнодорожным узлам и мостам.
Погода в эти дни стояла облачная. Кучево-дождевые облака то свисали до
земли, то поднимались до трех - пяти тысяч метров. Наблюдение за воздушным
пространством ограничивалось. Полет в облаках походил на полет в ущелье
причудливо нависших и постоянно изменяющихся серебристых отвесных обрывов.
Встреча с самолетами противника была чаше всего неожиданной, а воздушный бой
состоял, как правило, из нескольких атак.
Из этих дней запомнился один случай. Однажды оторвавшийся от группы
молодой летчик соседнего полка, выскочив из-за облака, увидел, как два
"мессершмитта" навалились на нашего "лавочкина". Истребитель последовал на
помощь. Стремительно атаковав одного фашиста, он длинной очередью зажег его
самолет. Второй ""мессершмитт", боясь разделить участь товарища, поспешил
скрыться. Так как ориентировка молодым летчиком была потеряна, ему пришлось
следовать за "лавочкиным" до аэродрома его посадки. Велико же было удивление
летчика, когда из "лавочкина" вылез пилот в иностранной форме и быстро
направился к своему спасителю.
- Спасибо, товарищ, - сказал он. - Если бы не ты, дело могло кончиться
плохо. Вовремя помог.
Это был чешский летчик, видимо, бывалый воин. На груди его красовались
награды - ордена и медали, Сняв со своего мундира одну медаль, чех укрепил
ее на груди советского летчика.
Немцы не смогли удержаться во Львове. Войска фронта продвинулись
вперед, форсировали реку Сани подошли к Висле.
Поспешно отступая, противник не успевал разрушать аэродромы. Один из
таких аэродромов - Турбя был выделен нашему полку. Правда, он находился
всего лишь в трех километрах от противника, в полукольце, но другого более
подходящего аэродрома не было.
Наши войска накапливались на Висле. Они готовились форсировать ее южнее
Сандомира в районе Тарнобжег. Стремясь воспрепятствовать этому, противник
подбросил свежкие авиационные соединения. Появились "мессершмитты" с
изображением на борту стрелка с луком. Это был авиаотряд, которым командовал
немецкий ас Буш. Авиаотряд Буша комплектовался из отборных летчиков,
прошедших школу воздушного боя и имевших на своем счету не менее чем пять
побед у каждого. Появились также новые двухмоторные штурмовики
"Хейншель-129".
- Ну что ж, отборные так отборные, - говорили наши летчики. - Мы ведь
тоже не лыком шиты. Проверим, на что эти отборные способны...
Начались бои за переправу, за плацдарм, который впоследствии получил
название сандомирского. Наши войска зацепились за правый берег и упорно
расширяли захваченный пятачок. Гитлеровцы обрушивали на них артиллерию,
танки, авиацию. Вражеские бомбардировщики одновременно бомбили и переправу,
которая связывала части на плацдарме с основными силами.
Мы ведем воздушные бои над плацдармом. Противник перешел к тактике
массированного использования своей авиации. Собрав в один кулак большие
силы, он неожиданно появляется то в одном, то в другом месте. Чтобы упредить
внезапный удар, мы вынуждены барражировать непрерывно. Конечно, наши
истребители не могли патрулировать большой группой, поэтому завязывать бой
нам всегда приходилось в невыгодных условиях. На каждого из нас доставалось
по пяти - шести, а то и более вражеских самолетов. И так дрались, пока не
приходила вызванная с аэродрома помощь.
Вначале немецкие асы действовали уверенно. Еще бы, пять - шесть на
одного! Но когда силы уравнивались, когда надо было брать не числом, а
смелостью и умением, пыл их спадал. Все чаще фрицы уклонялись от открытого
боя, перестраиваясь на свободную охоту.
К августу сандомирский плацдарм был значительно расширен, войска фронта
заканчивали наступательную операцию. Но гитлеровское командование решило
ликвидировать плацдарм.
Hемцы, сосредоточив крупные танковые силы, бросили их при поддержке
авиации против наших войск.
Советские артиллеристы и пехотинцы отбивали атаки вражеских танков на
земле, а штурмовики уничтожали их с воздуха. Здесь, на плацдарме, фашисты
начали применять одноместные "фокке-вульфы", так же как штурмовики и
бомбардировщики. Это было еще одним доказательством того, что противник
выдыхается, бомбардировщиков не хватает.
Летаем много. Ведем воздушные бои и вместе с нашими штурмовиками бьем
подходящие резервы противника.
Установились ясные августовские дни. Небо просматривается на десятки
километров вокруг. Но пыль, поднимаемая артиллерией и бомбардировщиками, дым
пожарищ сильно ухудшают видимость.
6 августа мне пришлось совершить пять боевых вылетов. Каждый вечер
сопровождается воздушным боем.
...Летим под вечер. Ниже себя замечаю группу "фокке-вульфов". Hемцы,
очевидно, нас не видят. Оставляю пару Семыкина для прикрытия на этой высоте,
а сам с крутого пикирования бью по крайнему самолету врага.
Но фашист лишь как будто вздрогнул и продолжал идти по прямой. Повторяю
атаку. Добитый второй очередью "фокке-вульф", клюнув носом, входит в
отвесное пике и врезается в землю. Остальные вражеские самолеты, пользуясь
плохой видимостью, рассыпаются в разные стороны и покидают поле боя.
Нередко после воздушной схватки, если поблизости не было фашистских
самолетов, со станции наведения нам ставили задачу штурмовать подходящие
войска противника, чаще всего автомашины или бронетранспортеры.
Бронетранспортер - очень опасная цель для истребителя. Он был вооружен
спаренными и счетверенными зенитными двадцатимиллиметровыми автоматическими
пушками "Эрликон". Для того чтобы подойти к колонне бронетранспортеров на
дистанцию открытия огня, нужно преодолеть пространство, сплошь
простреливаемое десятками зенитных автоматов. Трассирующие снаряды, похожие
на красные шарики, как искры, осыпают самолет. Кажется, каждый из них
предназначен тебе. Но держи крепче нервы и не отступай. Стоит тебе лишь
открыть огонь, как становится легче, чувство нападения берет верх,
появляется боевой азарт. Главное теперь замкнуть круг истребителей, тогда
самолеты, поливая непрерывным огнем колонну машин, расстроят
противовоздушную оборону противника, обеспечат друг другу атаку и выход из
нее.
На плацдарме мы не раз штурмовали бронетраспортеры и всегда выходили
победителями.
Мы выходили победителями из многих схваток. Но и враг вырвал из наших
рядов то одного, то другого товарища.
...Погиб Сережа Будаев. Он служил в полку с середины сорок третьего
года. Скромный и спокойный, с красивым и добрым лицом, Сережа был всеобщим
любимцем. Летал он много и дрался отлично. В этот раз в паре с лейтенантом
Парепко он выполнял разведку.
Дело было сделано. На обратном маршруте летчики обнаружили восемнадцать
"фокке-вульфов", идущих к району сосредоточения наших танков. Двое против
восемнадцати! Hо Будаев решил принять бой.
- Вовочка, за мной, в атаку! - подал он команду своему напарнику.
Владимир Парепко отличался богатырским телосложением. Однажды в бою он
создал такую перегрузку, что его истребитель не выдержал и переломился
пополам. Кто-то из летчиков тогда сказал, что Вовочка сломал самолет. С тех
пор лейтенанта Парепко летчики стали называть только Вовочкой.
С первой атаки храбрецы сбили по самолету. Но слишком велико было
численное превосходство у врага.
После нескольких атак фашистам удалось поджечь самолет Парепко.
Лейтенант выпрыгнул с парашютом, но открыл его рано, без затяжки.
Часть гитлеровцев бросилась расстреливать беззащитного парашютиста.
Тогда Будаев, верный долгу русского воина "сам погибай, а товарища выручай",
пошел на выручку. Отбивая одну вражескую атаку за другой и сам атакуя, он
носился вокруг Парепко. Пока его напарник снижался, Будаев сумел сбить еще
три самолета.
Выходя из атаки, когда Парепко уже приземлился, Будаев попал под
пулеметную очередь врага. Самолет его вспыхнул. Летчик машинально рванул
аварийную ручку сбрасывания фонаря и сильным толчком отделился от кабины. Но
он упал, не успев раскрыть парашюта, рядом с врезавшимся в цветочную клумбу
во дворе старого польского поместья самолетом.
Погиб и другой наш летчик, Мясков. Самолет его был подбит, и Мясков
выбросился на парашюте. Сильный ветер стал относить его за передний край, в
сторону противника. Раскачиваясь на стропах парашюта, Мясков видел, как
внизу уходит родная земля. Спасения не было. Тогда он снял ордена, вместе с
партийным билетом аккуратно завернул их в платок и бросил к своим.
Тысячи глаз с земли смотрели, как ветер относит советского летчика к
врагу. Мясков приземлился между первой и второй траншеями фашистской
обороны. С нашего наблюдательного пункта было видно, как летчик,
освободившись от парашюта, выхватил пистолет и в упор отстреливался от