Васильев незаметно для самого себя перешел с доклада на обычный разговор.
Через пять минут, сбивая струей от винта утреннюю росу, два истребителя
вырулили на старт. Оставив на поле аэродрома волнистые следы, они взяли курс
на запад.
Скоро линия фронта. Не однажды приходилось ее перелетать. Мы переходили
передний край и на малой высоте, и на большой, и за облаками, и под
облаками.
Испытали мы здесь и однослойный и трехслойный огонь. Но никогда я так
не переживал за благополучный исход дела, как сегодня. Не за свою жизнь было
страшно, а за выполнение задания.
Линию боевого соприкосновения решаю перейти южнее города Павловска на
Дону. Всходило солнце. Розоватые лучи играли на влажной листве деревьев, на
крышах домов прифронтовых деревень. Кузьмин, точно привязанный ко мне, не
отставал ни на метр. Время от времени он лишь переходил справа налево и
слева направо, чтобы лучше просматривать небо. Вот и передний край. Сейчас
фашисты начнут наводить орудия и выбрасывать килограммы смертоносного
металла.
Над землей серая полоска тумана. Резко снижаюсь, чтобы скрыться за
туманом. Кузьмин хорошо понял меня. На предельной скорости, чуть касаясь
верхней кромки тумана, мы уходили в глубь территории, занятой противником.
Полоска тумана прервалась. Захлопали зенитки.
Маневрируя между разрывами, набираем высоту. По мере приближения к
железной дороге обстрел усилился.
Показалась Алексеевка. Станция почти пуста. На путях разбросаны вагоны
- результат недавнего налета штурмовиков. Однако дорога работает. "Значит,
восстановили", - подумал я и лег на курс Алексеевка Острогожск. Черные
султаны разрывов появлялись то слева, то справа.
На перегоне Валуйки - Инютино показался длинный состав. Он мчался в
сторону фронта. Дым, вырывавшийся из паровозной трубы, стлался над вагонами
и, словно зацепившись за придорожные телеграфные провода, долго не
расходился. Вдруг я заметил, что дорога проходит сквозь выемку. Лихорадочно
заработала мысль - атаковать состав и непременно в момент выхода паровоза из
этой выемки. Мгновенно прикинул точку встречи самолета с эшелоном. Ах, если
бы свалить паровоз! Тогда...
Поезд стремительно мчится вперед. Не спускаю взгляда с намеченной точки
встречи паровоза с реактивными снарядами.
"Еще рано, рано, - повторяю про себя, точно боюсь сорваться раньше
времени. - Рано... Надо терпеть".
Минута, другая, третья... Вот теперь пора... Энергично развернув
самолет, крутым пикированием снижаюсь до бреющего полета. Лишь бы не
ошибиться, не промахнуться. Под самолетом все слилось в один серый фон. Но
паровоз впереди виден хорошо. С эшелона не стреляют. А может быть, я просто
не вижу? Паровоз выскочил из выемки. Мой самолет в это время находился от
него на дистанции не более чем четыреста метров. Бросаю сектор газа. Левая
рука легла на кнопки сбрасывателя реактивных снарядов. Нажим ладонью - и
впереди, совсем близко, под паровозом блеснули шесть молний. Самолет
проносится над эшелоном. Увеличиваю левый крен. И - о радость! - черное тело
паровоза лежит на насыпи. На него налетают вагоны. Их невозможно остановить.
Выемка заполняется до краев...
Дело сделано. Где же Кузьмин? Ах, вот он у меня на хвосте, мой верный,
мой боевой друг. От радости хотелось кричать, петь...
Избегая зенитного обстрела, берем курс на свою территорию. Сомнений не
было - мы выполнили задачу, которую должны были решить штурмовики. Движение
по обходной железной дороге на Сталинградский фронт остановлено.
На аэродром мы сели, не сделав даже традиционного круга. Быстро
подрулили к стоянке самолетов.
Нас встретил генерал, с нетерпением ожидавший результатов разведки.
- Ваше приказание выполнено, товарищ генерал... - и я начал подробный
доклад о вылете.
Генерал слушал внимательно. Глаза его теплели, добрели. Взволнованно,
отступив от всякой официальности, он произнес:
- Да знаете ли, что вы сделали, дорогие мои?
- Знаем, товарищ генерал. Потому и делаем, что знаем, - восторженно и
не по уставу ответил Кузьмин за нас обоих.
- За отличное выполнение задания представить к правительственной
награде, - приказал генерал командиру полка.
И тут же отдал распоряжение произвести аэрофотографирование разбитого
поезда.
К обеду были получены подробные результаты. Мы с Кузьминым превратили в
груду обломков эшелон из десятков вагонов, с танками и солдатами.
- Хорошо получилось, - говорил Кузьмин. - И как это ты догадался
атаковать его? Зенитка бьет, а ты на бреющий полет, да еще не меняя курса.
- А разве била? - спросил я.
- Точно не видел? Пожалуй, это единственный раз, когда я на таком
близком расстоянии не видел вражеского огня...
- А почему ты, Николай Георгиевич, отстал во время атаки?
- Не хотел пропустить поезд. Я понял твой замысел сразу и для полной
гарантии атаки паровоза решил отстать. Если бы ты промахнулся, атаковал бы
я. А все же хорошо получилось! Удачно!
Сегодня знаменательный день - годовщина штурмового полка. Еще накануне
вечером мы сговорились поздравить штурмовиков.
С утра, после первых вылетов, на аэродроме появилось армейское
начальство. Бригадный комиссар Рамазанов переходил от самолета к самолету,
расспрашивая летчиков об их жизни, полетах, о доме. Иногда этот разговор
выливался в задушевную беседу.
- Как дела? - обратился он к Кузьмину. Рамазанова привлек мальчишеский
вид девятнадцатилетнего летчика. - Воюешь? Кто у тебя ведущий?
- Воюю, товарищ бригадный комиссар. А ведущим у меня младший лейтенант
Кожевников.
- Слыхал я про ваше звено. Хорошо воюете. А что же у вас ни одного
ордена нет?
- Нам про это знать не положено. Наше дело воевать, а к орденам
представляет начальство,- весело отвечал Кузьмин.
- Летали сегодня?
- Только что возвратились.
Кузьмин определенно нравился Рамазанову.
- Ну как, наступать будем? - обратился комиссар уже ко всем.
- Этого и ждем, - раздалось сразу несколько голосов. - Только когда,
товарищ бригадный комиссар?
- Ждите, товарищи. Время работает на нас. Сами, наверное, видите, что
фашисты выдыхаются. Судя по вашим докладам, готовятся зимовать в донских
станицах.
- Вот бы их зимой накрыть на Дону, как под Москвой накрыли, - сказал
Соколов. - Нам бы только самолеты отечественные получить! Эти "харрикейны"
так надоели, что нет никакого терпения. Ни скорости, ни связи. Хорошо, что
наше оружие установили, а то бы совсем труба.
- Будут и самолеты. Будут. - Помолчав немного, Рамазанов сказал: -
Сегодня ваши соседи - штурмовики - за хорошую работу ордена получают. Думаю,
и вы в скором времени получите.
Откозыряв, Рамазанов пошел к штурмовикам.
Когда остались одни, Кузьмин спросил комиссара полка: - Что же нужно
сделать, чтобы быть награжденным?
- Мы награждены доверием народа, - сказал комиссар. - Бьем фашистов,
отстаиваем нашу страну. Это большая честь и самая большая награда.
Комиссара поддержали другие.
- Да не за орденами я гонюсь, - защищался Кузьмин.- Дело не в наградах.
Но все-таки как-то лучше, если с орденом.
Все засмеялись.
- У него губа не дура, - заметил Соколов.
Пока мы вели этот разговор, штурмовики обратились к командованию с
просьбой слетать на задание в честь годовщины полка в составе всего полка.
Вылет был разрешен. Целью штурмового удара явились эшелоны на станции
Каменка, автомобили на дорогах. Задача истребителей состояла в прикрытии
штурмовых действий и подавлении зенитной артиллерии противника.
Взлетели быстро. К цели подошли внезапно. Зенитные батареи, охранявшие
Каменку, одна в саду, другая в открытом поле, были накрыты реактивными
снарядами истребителей. Почти одновременно пошли в атаку штурмовики. Там,
очевидно, стоял эшелон с пехотой.
Видно было, как в разные стороны удирали обезумевшие фашистские
солдаты. Бомбы штурмовиков падали на вагоны. Длинные пулеметные очереди
настигали бегущих.
Гитлеровцы получали возмездие.
Только тогда, когда у штурмовиков и истребителей не осталось ни одного
патрона, ведущий дал сигнал сбора. Группа взяла курс на восток.
В столовой было торжественно. Сооруженную наспех сцену украсили
колосьями пшеницы. Это постарались девушки-красноармейки из батальона
аэродромного обслуживания. Их отпустили на вечер и разрешили одеться в
штатское. Рядом с лакированными лодочками можно было видеть простые
солдатские сапоги, с защитного цвета матерчатой юбкой - крепдешиновое
платье. Пришли и девушки из деревни.
Глядя на сцену, убранную колосьями, могло показаться, что предстоит
провести не военный вечер, а заслушать отчетный доклад председателя колхоза.
Появились командир штурмового полка, комиссар, начальник штаба. Короткая
речь - и началась церемония вручения орденов. Первым подошел Морозов, потом
Саша Загородний, они награждены орденом Ленина. За ними - летчики, которым
вручали ордена Боевого Красного Знамени. При каждом вручении баян исполнял
туш, а присутствующие горячо аплодировали. С восторгом и гордостью смотрели
мы на орденоносцев.
После вручения орденов - ужин, а потом танцы, пляски. В 23 часа, когда
кружившиеся пары только что закончили вальс, вдруг раздался громкий голос:
- Красноармейцы батальона, выходи строиться!
Команда касалась девушек-красноармеек, ее отдал лейтенант, командир
роты из батальона авиационного обслуживания.
- Как ты осмелился здесь кричать? - набросилось на него сразу несколько
человек. - Ты что, здесь хозяин?
Перед лейтенантом в угрожающей позе появился Коля Орловский,
богатырского телосложения красавец летчик.
Командир роты, конечно, не предвидел такого оборота и стоял, не зная,
что ему делать. Неудобно было перед своими подчиненными, и в то же время он
понимал бессмысленность сопротивления такому единодушному напору летчиков.
На помощь пришел комиссар штурмового полка.
- Вы, - обратился он к лейтенанту, - наверное, не в курсе дела:
командир вашего батальона разрешил девушкам сегодня, по случаю нашего
торжества, танцевать до конца вечера.
Все обошлось хорошо. Танцы продолжались с прежним задором.
Расходились поздно, когда на востоке уже занималась заря. Досыпали на
аэродроме прямо у самолетов и в землянках.
Несмотря на прекрасную погоду, заданий не было до полудня. В 13.00
застучал телеграф, солдат-телеграфист переписал с ленты телеграмму и передал
ее оперативному дежурному.
Через несколько минут летчики получили задачу непосредственным
сопровождением прикрыть двенадцать штурмовиков до цели и обратно. Штурмовики
наносили удар по железнодорожной станции Алексеевка, где скопились эшелоны с
живой силой, боеприпасами и топливом.
Маршрут знакомый, но трудный: предстоит преодолеть линию фронта,
пролететь восемьдесят километров в глубь территории, занятой противником, и
обратно.
В группе прикрытия четыре истребителя - две пары: я с Соколовым и
Лавинский с Кузьминым.
Штурмовики летят в полном строю. Моя пара прикрывает их от нападения
противника со стороны солнца, Лавинского - с противоположной. Идем над
территорией противника. На небе ни облачка, солнечные лучи ослепляют.
Миновали зенитную оборону. Вдали справа чуть заметными на встречных курсах
пронеслись четыре самолета - это, безусловно, немцы. Они либо не видели нас,
либо сделали вид, что не видели, и, не меняя курса, скрылись в восточном
направлении. Посматриваю вокруг, в воздухе по-прежнему спокойно.
Начинаю обдумывать план атаки железнодорожных эшелонов. Мысли
переключились на штурмовку. Это мой 158-й вылет. Если не будет истребителей
противника, тогда шестидесятая штурмовка.
Перед нами Алексеевка. Штурмовики стали на боевой курс. Вдруг вблизи
наших самолетов со стороны солнца потянулись огненные трассы: вражеские
истребители. Машина Васи Соколова, осыпаемая пулеметными очередями, резким
снижением вошла в глубокую спираль. Мгновенно отвернув в сторону, я
приготовился к отражению последующей атаки врага.
Нужно разобраться в обстановке, установить количество истребителей,
занять такое положение, чтобы отрезать им подступы к штурмовикам.
Осматриваюсь. Над станцией - "ильюшины", рядом с ними два наших истребителя.
Ближе ко мне четыре фашистских "Макки С-200". Фашисты идут с небольшим
пикированием. Увеличив интервал между парами, гитлеровцы стараются взять
меня в клещи.
Разворачиваю самолет на встречно-пересекающий курс и, увеличивая
ракурс, затрудняю противнику прицеливание.
Нетрудно определить, что на "макках" летчики не из сильных: стреляют
они плохо. Опытный истребитель никогда не откроет огня раньше времени. Немцы
же бьют с далеких дистанций, когда возможность поражения цели незначительна.
Пулеметные трассы проходят вблизи меня, но не причиняют никакого вреда.
Четыре пять секунд - и машины, проскочив в противоположные друг другу
стороны, с набором высоты начали разворачиваться для следующей атаки. Мое
положение не облегчается. У немцев преимущество в высоте, их самолеты
превосходят "харрикейнов" в вертикальном маневре.
Решаю перенести бой на малую высоту: там и пилотировать сложнее и
труднее использовать вертикальный маневр. Гитлеровцы принимают вызов:
снижаются, повторяя те же приемы, что и прежде. Но последующую их атаку мы
отбивали уже вчетвером: подошел Соколов и пара Лавинского. Дрались один на
один, и методически повторяющиеся атаки противника сменились впоследствии
"собачьей свалкой".
Инициатива перешла в наши руки. Фашисты искали выхода из поединка, но,
прижатые к земле, были вынуждены продолжать его. Мы навязали им бой на
лобовых атаках. Самолеты проносились вблизи друг от друга и, казалось, не
сталкивались только чудом.
Наконец мне удалось зайти в хвост фашисту. Противник решил увернуться
из-под удара крутой спиралью, однако, сделав виток, вынужден был отказаться
от этого маневра, чтобы не врезаться в землю. Он стал бросать свой самолет
из стороны в сторону, стараясь избежать моей прицельной очереди.
Одновременно немец стремился набрать высоту с таким расчетом, чтобы подвести
меня под удар своего напарника.
Но в решающий момент мне пришлось отказаться от преследования своей
жертвы. Кузьмин неожиданно попал в беду. К хвосту его самолета потянулись
трассы пуль, вот-вот они вопьются в него. Надо выручать товарища. С левым
боевым разворотом снизу ловлю в прицел фашиста, расстреливающего Кузьмина.
Секунда - и длинная очередь накрыла врага. Его самолет вздрогнул,
перевернулся через крыло и, опустив тупой нос, перешел в штопор. Не выполнив
и витка, фашист почти отвесно врезался в землю. Это надломило волю
гитлеровцев, и они начали удирать. Удачно выпущенные Лавинским два
реактивных снаряда решают судьбу еще одного молодчика. Преследовать нам
нельзя, во-первых, потому, что к этому времени закончили работу штурмовики
и, во-вторых, нас ограничивал запас топлива.
Бой окончен. Готовые к отражению новых атак вражеских истребителей,
которые могли ежеминутно появиться, мы заняли свои места в общем боевом
порядке.
Домой возвращались в приподнятом настроении. На обстрел зенитной
артиллерии почти не обращали внимания. Как всегда после удачного боя,
появилось предательское пренебрежение к опасности. Случайно в стороне
замечаю истребитель. Чей же это и почему один? А истребитель продолжает
лететь, не меняя курса. Он подходит ближе. Можно без ошибки сказать - это
наш "як". Но как он сюда попал? Уже пересекли линию фронта, а "як"
неотступно следует за нами. Вскоре он без труда обогнал тихоходные
"харрикейны" и, снизившись, пошел на посадку на наш аэродром.
С завистью смотрели мы на этот прекрасный отечественный самолет.
Оказывается, на "яке" летел командир дивизии полковник Савицкий. Он решил
посмотреть летчиков в деле, проверить правильность тактических приемов в
воздушном бою и при сопровождении. Вечером полковник Савицкий провел разбор
воздушного боя. Дрались мы хорошо, настойчиво. В качестве единственного, но
очень серьезного недостатка он отметил слабую осмотрительность наших
истребителей: мы позволили противнику внезапно напасть на нас.
...Так проходила осень 1942 года. Кончался октябрь.
Ноябрь начался сильными свирепыми ветрами, снегопадом. Погода стала
нелетной. В нашей жизни наступило затишье и однообразие. Днем мы самым
подробнейшим образом разбирали проведенные бои, извлекая из них уроки на
будущее. После занятий читали, предавались воспоминаниям, беседовали,
спорили, играли в шахматы, и все равно свободного времени оставалось очень
много. Часть его уходила на сон. Отсыпались за старое и за целую зиму
вперед, как шутили некоторые остряки.
Но отоспаться оказалось не таким уж трудным делом, и от безделья мы
затосковали. А летной погоды все не было и не было.
Подошли октябрьские праздники. Скромно отмечали мы день Великой
Октябрьской революции. Больших успехов на фронтах не было, не было поэтому и
особых оснований для радости. Но торжественный вечер возбудил нас. Слушали
доклад И. В. Сталина. Потом раздавали подарки. Милые скромные пакеты,
присланные из тыла! Каким приятным и родным повеяло от них! Мне достался
кисет, в который была вложена записка, написанная рукой, видимо, не слишком
грамотной колхозницы, но очень сердечно и искренне. Меня поздравляли с
праздником, желали успехов и наказывали бить фашистов смертным боем.
Подарки были предметом особенной гордости. Летчики и техники хвалились
друг перед другом вышитыми платочками, варежками, полотенцами. Особенно
приходили в восторг счастливцы - обладатели кисетов. К некоторым посылкам -
от девушек - были приложены фотокарточки, наклеенные на так называемые
"листки учета боевых подвигов". На листках был указан обратный адрес, по
которому нас просили после войны прислать этот своего рода "отчет".
С этого дня у многих из нас появились новые знакомые, с которыми
переписка продолжалась долгое время, а те, кто уцелели до победы,
переписывались до конца войны. Странно это: незнакомый человек где-то на
Урале или в Забайкалье занят своим делом, своими заботами, а вот следит за
тобой, за твоей боевой жизнью, и ты начинаешь чувствовать его как друга,
которому многим обязан. И когда ты добивался успеха сообщал о нем этому
далекому другу, и он вместе с тобой радовался ему и сам в свою очередь
стремился сделать что-нибудь такое, чтобы порадовать тебя.
К середине ноября мы перелетели на другой аэродром, расположенный у
Дона на правом крыле Донского фронта. Летный и технический состав
разместился в каменных полузаброшенных домах, многие окна которых были
заткнуты соломой. Снег в комнаты не попадал, но ветер проникал, как мы ни
уплотняли солому.
Было холодно. Спали в меховых комбинезонах, скучая по теплу и бане.
- Эх, в баньке бы помыться, - мечтательно говорил Кузьмин каждый раз,
когда ложился спать. - Да помыться с веничком, от души. - И он забирался с
головой в солому.
А погода лютовала. Обильные снегопады засыпали все. С утра до вечера, а
иногда и по ночам мы трудились на аэродроме, поддерживая летное поле в
боевой готовности. Рулежные дорожки расчищали вручную, взлетно-посадочную
полосу укатывали тракторами.
На прежнем аэродроме мы жили, как в тупике, по целым неделям мимо нас
никто не проходил и не проезжал, а тут словно на большаке оказались. С утра
до вечера идут и идут небольшие группы и целые подразделения пехоты. Идет
артиллерия, танки. Идут в сторону фронта, на юг, ближе к Сталинграду.
- Что же это за великое переселение народа? - шутливо вопрошал кто-либо
из нас.
И тут же слышался ответ:
- Соображать надо.
По масштабу передвижения войск можно было догадаться, что здесь идет
концентрация сил. Такие догадки высказывали многие, но это были только
догадки. Однако с каждым днем догадки все более крепли, вырастали в
уверенность, что на нашем участке собирается кулак, который скоро стукнет по
немецкой обороне.
Однажды проследовал лыжный батальон. Лыжники шли рядом с дорогой
проворным размашистым шагом.
Они были в белых маскхалатах, крепкие, здоровые - в плечах косая
сажень. Как-то особенно ловко перекинутые через плечо автоматы напомнили мне
охотников из тайги.
- Как идут, как ловко у них получается. Вот это подобрали! - восхищался
Соколов.
- Откуда, братцы? - не выдержал Егоров.
- Из Сибири. Красноярск знаете? Вот мы оттуда, бросил на ходу один из
лыжников.
- Дело будет,- заключил Кузьмин. - Сибиряки пошли! Они под Москвой дали
немцам жизни. А теперь сюда идут.
Мне было приятно слушать, когда так говорили о сибиряках, - ведь они
мои земляки.
А войска шли и шли.
18 ноября к нам на аэродром приехал бригадный комиссар Рамазанов. Он
приказал собрать летный состав в штабе.
Убедившись, что никто из посторонних не сможет услышать наш разговор,
Рамазанов начал:
- Товарищи летчики, пришел и на нашу улицу праздник. Завтра наш фронт
переходит в наступление.
Общий вздох облегчения был ответом на эти слова.
А Рамазанов немного помолчал, улыбнулся и продолжал:
- Все мы ждали этого дня. Все. Ведь верно?
- Верно, - ответили мы хором.
- Вот и дождались. Теперь дело за каждым из нас. Ваш полк будет
прикрывать стрелковые дивизии правого крыла Донского фронта...
Бригадный комиссар говорил не долго. Но какую бурю чувств поднял он в
душе каждого из нас! Слышались голоса:
- Завтра долбанем!
- Хорошо бы иметь новые самолеты.
- Ничего, и на этих ударим.
Поздно вечером командир полка зачитал приказ о завтрашних боевых
действиях. Каждому было указано время вылета и место в боевом порядке.
- Завтра, - говорил командир полка, - драться, как подобает советскому
истребителю. Бомбардировщиков бить реактивными снарядами, из пушек стрелять
с самых коротких дистанций. Кончатся патроны - таранить. Бить врага любыми
средствами, но чтобы ни одна его бомба не упала на наши войска. После
окончания патрулирования отыскивать отходящего противника на земле,
штурмовать. На снежных полях он будет хорошо виден.
Потом мы подробно разобрали типовые варианты воздушного боя с
вражескими бомбардировщиками, прикрытыми истребительной авиацией.
Наступила ночь, темная, снежная. Не хотелось спать, но спать было надо.
Рано утром, умывшись снегом и позавтракав, мы направились на аэродром.
Было тихо, пожалуй, тише, чем обычно. По-прежнему мягкими хлопьями падал
снег. Механики возились у самолетов.
Вдруг тишину расколол отдаленный орудийный выстрел. И не успело еще его
эхо раскатиться по окрестности, как на юго-западе все загремело, забухало,
загромыхало.
- Началось!
Настроение и до того приподнятое стало еще торжественнее. Наступаем!
- Ура! Наступаем!
Подходит время вылета. Но что за погода? Снег, туман - никакой
видимости.
- Вот так штука. Готовились, готовились и что же? Праздник без нас
начинается.
Вылет откладывается. Настроение омрачается, но каждый думает, что
просидим мы без дела самую малую толику. Не может быть, чтобы небесная
канцелярия устроила нам такую каверзу. С аэродрома никто не уходит, летчики
дежурят около машин.
Но погода действительно вздумала крепко пошутить с нами. В течение дня
она оставалась без перемен.
Опустился вечер. Разочарованными молча уходили мы с аэродрома.
Артиллерийской канонады уже не было.
Доносились лишь отдельные орудийные выстрелы удаляющегося наземного
боя. Получилось, что мы сегодня вроде наблюдателей.
Раздавались голоса:
- Люди воюют, а мы смотрим.
- Эх, хоть бы завтра погодка установилась, наверстали бы упущенное!
- Праздник на нашей улице без нас начался, как бы не просидеть до
шапочного разбора.
Утром 20 ноября облачность немного приподнялась, туман рассеялся. Полк
получил боевую задачу - штурмовать отходящего противника. Летать можно было
отдельными парами: облачность сковывала маневрирование большой группы.
Фашисты отступали. Летчики штурмовали преимущественно дороги, по
которым двигались большие колонны.
Летали много, и не было случая, чтобы кто-либо привозил обратно
патроны: расстреливали все.
За сутки пехота прошла более тридцати километров, а танки углубились до
семидесяти километров. Зенитная оборона врага была дезорганизована. Не
появлялись в воздухе немецкие истребители и бомбардировщики: большинство их
было захвачено нашими танками на аэродромах. Мы наносили удар за ударом, не
встречая при этом существенного сопротивления.
Ужинали, как после большой работы, с удовольствием, делясь друг с
другом впечатлениями дня.
Приятная усталость настраивала зайти и посидеть часок - другой в
единственно теплой в этих домах квартире. В ней жила эвакуированная из
Ленинграда семья Череновых - мать, Вера Антоновна, и две ее дочери, Леля и
Наташа. Пол в комнате Череновых был чисто вымыт, в буржуйке весело
потрескивали дрова.
Вера Антоновна обрадовалась нашему приходу. Она забросала нас вопросами
и стала корить за то, что не были вчера.
- Им, мама, наверное, стыдно было. Они весь день без дела просидели,
когда другие воевали, - вмешалась пятнадцатилетняя Леля.
- Перестань, стрекоза, - вступилась за нас Наташа.
Наташа была старше сестры и относилась к ней покровительственно.
- На самом деле, стыдно было зайти, - поддержал Лелю Егоров.
Через пять минут, сбивая струей от винта утреннюю росу, два истребителя
вырулили на старт. Оставив на поле аэродрома волнистые следы, они взяли курс
на запад.
Скоро линия фронта. Не однажды приходилось ее перелетать. Мы переходили
передний край и на малой высоте, и на большой, и за облаками, и под
облаками.
Испытали мы здесь и однослойный и трехслойный огонь. Но никогда я так
не переживал за благополучный исход дела, как сегодня. Не за свою жизнь было
страшно, а за выполнение задания.
Линию боевого соприкосновения решаю перейти южнее города Павловска на
Дону. Всходило солнце. Розоватые лучи играли на влажной листве деревьев, на
крышах домов прифронтовых деревень. Кузьмин, точно привязанный ко мне, не
отставал ни на метр. Время от времени он лишь переходил справа налево и
слева направо, чтобы лучше просматривать небо. Вот и передний край. Сейчас
фашисты начнут наводить орудия и выбрасывать килограммы смертоносного
металла.
Над землей серая полоска тумана. Резко снижаюсь, чтобы скрыться за
туманом. Кузьмин хорошо понял меня. На предельной скорости, чуть касаясь
верхней кромки тумана, мы уходили в глубь территории, занятой противником.
Полоска тумана прервалась. Захлопали зенитки.
Маневрируя между разрывами, набираем высоту. По мере приближения к
железной дороге обстрел усилился.
Показалась Алексеевка. Станция почти пуста. На путях разбросаны вагоны
- результат недавнего налета штурмовиков. Однако дорога работает. "Значит,
восстановили", - подумал я и лег на курс Алексеевка Острогожск. Черные
султаны разрывов появлялись то слева, то справа.
На перегоне Валуйки - Инютино показался длинный состав. Он мчался в
сторону фронта. Дым, вырывавшийся из паровозной трубы, стлался над вагонами
и, словно зацепившись за придорожные телеграфные провода, долго не
расходился. Вдруг я заметил, что дорога проходит сквозь выемку. Лихорадочно
заработала мысль - атаковать состав и непременно в момент выхода паровоза из
этой выемки. Мгновенно прикинул точку встречи самолета с эшелоном. Ах, если
бы свалить паровоз! Тогда...
Поезд стремительно мчится вперед. Не спускаю взгляда с намеченной точки
встречи паровоза с реактивными снарядами.
"Еще рано, рано, - повторяю про себя, точно боюсь сорваться раньше
времени. - Рано... Надо терпеть".
Минута, другая, третья... Вот теперь пора... Энергично развернув
самолет, крутым пикированием снижаюсь до бреющего полета. Лишь бы не
ошибиться, не промахнуться. Под самолетом все слилось в один серый фон. Но
паровоз впереди виден хорошо. С эшелона не стреляют. А может быть, я просто
не вижу? Паровоз выскочил из выемки. Мой самолет в это время находился от
него на дистанции не более чем четыреста метров. Бросаю сектор газа. Левая
рука легла на кнопки сбрасывателя реактивных снарядов. Нажим ладонью - и
впереди, совсем близко, под паровозом блеснули шесть молний. Самолет
проносится над эшелоном. Увеличиваю левый крен. И - о радость! - черное тело
паровоза лежит на насыпи. На него налетают вагоны. Их невозможно остановить.
Выемка заполняется до краев...
Дело сделано. Где же Кузьмин? Ах, вот он у меня на хвосте, мой верный,
мой боевой друг. От радости хотелось кричать, петь...
Избегая зенитного обстрела, берем курс на свою территорию. Сомнений не
было - мы выполнили задачу, которую должны были решить штурмовики. Движение
по обходной железной дороге на Сталинградский фронт остановлено.
На аэродром мы сели, не сделав даже традиционного круга. Быстро
подрулили к стоянке самолетов.
Нас встретил генерал, с нетерпением ожидавший результатов разведки.
- Ваше приказание выполнено, товарищ генерал... - и я начал подробный
доклад о вылете.
Генерал слушал внимательно. Глаза его теплели, добрели. Взволнованно,
отступив от всякой официальности, он произнес:
- Да знаете ли, что вы сделали, дорогие мои?
- Знаем, товарищ генерал. Потому и делаем, что знаем, - восторженно и
не по уставу ответил Кузьмин за нас обоих.
- За отличное выполнение задания представить к правительственной
награде, - приказал генерал командиру полка.
И тут же отдал распоряжение произвести аэрофотографирование разбитого
поезда.
К обеду были получены подробные результаты. Мы с Кузьминым превратили в
груду обломков эшелон из десятков вагонов, с танками и солдатами.
- Хорошо получилось, - говорил Кузьмин. - И как это ты догадался
атаковать его? Зенитка бьет, а ты на бреющий полет, да еще не меняя курса.
- А разве била? - спросил я.
- Точно не видел? Пожалуй, это единственный раз, когда я на таком
близком расстоянии не видел вражеского огня...
- А почему ты, Николай Георгиевич, отстал во время атаки?
- Не хотел пропустить поезд. Я понял твой замысел сразу и для полной
гарантии атаки паровоза решил отстать. Если бы ты промахнулся, атаковал бы
я. А все же хорошо получилось! Удачно!
Сегодня знаменательный день - годовщина штурмового полка. Еще накануне
вечером мы сговорились поздравить штурмовиков.
С утра, после первых вылетов, на аэродроме появилось армейское
начальство. Бригадный комиссар Рамазанов переходил от самолета к самолету,
расспрашивая летчиков об их жизни, полетах, о доме. Иногда этот разговор
выливался в задушевную беседу.
- Как дела? - обратился он к Кузьмину. Рамазанова привлек мальчишеский
вид девятнадцатилетнего летчика. - Воюешь? Кто у тебя ведущий?
- Воюю, товарищ бригадный комиссар. А ведущим у меня младший лейтенант
Кожевников.
- Слыхал я про ваше звено. Хорошо воюете. А что же у вас ни одного
ордена нет?
- Нам про это знать не положено. Наше дело воевать, а к орденам
представляет начальство,- весело отвечал Кузьмин.
- Летали сегодня?
- Только что возвратились.
Кузьмин определенно нравился Рамазанову.
- Ну как, наступать будем? - обратился комиссар уже ко всем.
- Этого и ждем, - раздалось сразу несколько голосов. - Только когда,
товарищ бригадный комиссар?
- Ждите, товарищи. Время работает на нас. Сами, наверное, видите, что
фашисты выдыхаются. Судя по вашим докладам, готовятся зимовать в донских
станицах.
- Вот бы их зимой накрыть на Дону, как под Москвой накрыли, - сказал
Соколов. - Нам бы только самолеты отечественные получить! Эти "харрикейны"
так надоели, что нет никакого терпения. Ни скорости, ни связи. Хорошо, что
наше оружие установили, а то бы совсем труба.
- Будут и самолеты. Будут. - Помолчав немного, Рамазанов сказал: -
Сегодня ваши соседи - штурмовики - за хорошую работу ордена получают. Думаю,
и вы в скором времени получите.
Откозыряв, Рамазанов пошел к штурмовикам.
Когда остались одни, Кузьмин спросил комиссара полка: - Что же нужно
сделать, чтобы быть награжденным?
- Мы награждены доверием народа, - сказал комиссар. - Бьем фашистов,
отстаиваем нашу страну. Это большая честь и самая большая награда.
Комиссара поддержали другие.
- Да не за орденами я гонюсь, - защищался Кузьмин.- Дело не в наградах.
Но все-таки как-то лучше, если с орденом.
Все засмеялись.
- У него губа не дура, - заметил Соколов.
Пока мы вели этот разговор, штурмовики обратились к командованию с
просьбой слетать на задание в честь годовщины полка в составе всего полка.
Вылет был разрешен. Целью штурмового удара явились эшелоны на станции
Каменка, автомобили на дорогах. Задача истребителей состояла в прикрытии
штурмовых действий и подавлении зенитной артиллерии противника.
Взлетели быстро. К цели подошли внезапно. Зенитные батареи, охранявшие
Каменку, одна в саду, другая в открытом поле, были накрыты реактивными
снарядами истребителей. Почти одновременно пошли в атаку штурмовики. Там,
очевидно, стоял эшелон с пехотой.
Видно было, как в разные стороны удирали обезумевшие фашистские
солдаты. Бомбы штурмовиков падали на вагоны. Длинные пулеметные очереди
настигали бегущих.
Гитлеровцы получали возмездие.
Только тогда, когда у штурмовиков и истребителей не осталось ни одного
патрона, ведущий дал сигнал сбора. Группа взяла курс на восток.
В столовой было торжественно. Сооруженную наспех сцену украсили
колосьями пшеницы. Это постарались девушки-красноармейки из батальона
аэродромного обслуживания. Их отпустили на вечер и разрешили одеться в
штатское. Рядом с лакированными лодочками можно было видеть простые
солдатские сапоги, с защитного цвета матерчатой юбкой - крепдешиновое
платье. Пришли и девушки из деревни.
Глядя на сцену, убранную колосьями, могло показаться, что предстоит
провести не военный вечер, а заслушать отчетный доклад председателя колхоза.
Появились командир штурмового полка, комиссар, начальник штаба. Короткая
речь - и началась церемония вручения орденов. Первым подошел Морозов, потом
Саша Загородний, они награждены орденом Ленина. За ними - летчики, которым
вручали ордена Боевого Красного Знамени. При каждом вручении баян исполнял
туш, а присутствующие горячо аплодировали. С восторгом и гордостью смотрели
мы на орденоносцев.
После вручения орденов - ужин, а потом танцы, пляски. В 23 часа, когда
кружившиеся пары только что закончили вальс, вдруг раздался громкий голос:
- Красноармейцы батальона, выходи строиться!
Команда касалась девушек-красноармеек, ее отдал лейтенант, командир
роты из батальона авиационного обслуживания.
- Как ты осмелился здесь кричать? - набросилось на него сразу несколько
человек. - Ты что, здесь хозяин?
Перед лейтенантом в угрожающей позе появился Коля Орловский,
богатырского телосложения красавец летчик.
Командир роты, конечно, не предвидел такого оборота и стоял, не зная,
что ему делать. Неудобно было перед своими подчиненными, и в то же время он
понимал бессмысленность сопротивления такому единодушному напору летчиков.
На помощь пришел комиссар штурмового полка.
- Вы, - обратился он к лейтенанту, - наверное, не в курсе дела:
командир вашего батальона разрешил девушкам сегодня, по случаю нашего
торжества, танцевать до конца вечера.
Все обошлось хорошо. Танцы продолжались с прежним задором.
Расходились поздно, когда на востоке уже занималась заря. Досыпали на
аэродроме прямо у самолетов и в землянках.
Несмотря на прекрасную погоду, заданий не было до полудня. В 13.00
застучал телеграф, солдат-телеграфист переписал с ленты телеграмму и передал
ее оперативному дежурному.
Через несколько минут летчики получили задачу непосредственным
сопровождением прикрыть двенадцать штурмовиков до цели и обратно. Штурмовики
наносили удар по железнодорожной станции Алексеевка, где скопились эшелоны с
живой силой, боеприпасами и топливом.
Маршрут знакомый, но трудный: предстоит преодолеть линию фронта,
пролететь восемьдесят километров в глубь территории, занятой противником, и
обратно.
В группе прикрытия четыре истребителя - две пары: я с Соколовым и
Лавинский с Кузьминым.
Штурмовики летят в полном строю. Моя пара прикрывает их от нападения
противника со стороны солнца, Лавинского - с противоположной. Идем над
территорией противника. На небе ни облачка, солнечные лучи ослепляют.
Миновали зенитную оборону. Вдали справа чуть заметными на встречных курсах
пронеслись четыре самолета - это, безусловно, немцы. Они либо не видели нас,
либо сделали вид, что не видели, и, не меняя курса, скрылись в восточном
направлении. Посматриваю вокруг, в воздухе по-прежнему спокойно.
Начинаю обдумывать план атаки железнодорожных эшелонов. Мысли
переключились на штурмовку. Это мой 158-й вылет. Если не будет истребителей
противника, тогда шестидесятая штурмовка.
Перед нами Алексеевка. Штурмовики стали на боевой курс. Вдруг вблизи
наших самолетов со стороны солнца потянулись огненные трассы: вражеские
истребители. Машина Васи Соколова, осыпаемая пулеметными очередями, резким
снижением вошла в глубокую спираль. Мгновенно отвернув в сторону, я
приготовился к отражению последующей атаки врага.
Нужно разобраться в обстановке, установить количество истребителей,
занять такое положение, чтобы отрезать им подступы к штурмовикам.
Осматриваюсь. Над станцией - "ильюшины", рядом с ними два наших истребителя.
Ближе ко мне четыре фашистских "Макки С-200". Фашисты идут с небольшим
пикированием. Увеличив интервал между парами, гитлеровцы стараются взять
меня в клещи.
Разворачиваю самолет на встречно-пересекающий курс и, увеличивая
ракурс, затрудняю противнику прицеливание.
Нетрудно определить, что на "макках" летчики не из сильных: стреляют
они плохо. Опытный истребитель никогда не откроет огня раньше времени. Немцы
же бьют с далеких дистанций, когда возможность поражения цели незначительна.
Пулеметные трассы проходят вблизи меня, но не причиняют никакого вреда.
Четыре пять секунд - и машины, проскочив в противоположные друг другу
стороны, с набором высоты начали разворачиваться для следующей атаки. Мое
положение не облегчается. У немцев преимущество в высоте, их самолеты
превосходят "харрикейнов" в вертикальном маневре.
Решаю перенести бой на малую высоту: там и пилотировать сложнее и
труднее использовать вертикальный маневр. Гитлеровцы принимают вызов:
снижаются, повторяя те же приемы, что и прежде. Но последующую их атаку мы
отбивали уже вчетвером: подошел Соколов и пара Лавинского. Дрались один на
один, и методически повторяющиеся атаки противника сменились впоследствии
"собачьей свалкой".
Инициатива перешла в наши руки. Фашисты искали выхода из поединка, но,
прижатые к земле, были вынуждены продолжать его. Мы навязали им бой на
лобовых атаках. Самолеты проносились вблизи друг от друга и, казалось, не
сталкивались только чудом.
Наконец мне удалось зайти в хвост фашисту. Противник решил увернуться
из-под удара крутой спиралью, однако, сделав виток, вынужден был отказаться
от этого маневра, чтобы не врезаться в землю. Он стал бросать свой самолет
из стороны в сторону, стараясь избежать моей прицельной очереди.
Одновременно немец стремился набрать высоту с таким расчетом, чтобы подвести
меня под удар своего напарника.
Но в решающий момент мне пришлось отказаться от преследования своей
жертвы. Кузьмин неожиданно попал в беду. К хвосту его самолета потянулись
трассы пуль, вот-вот они вопьются в него. Надо выручать товарища. С левым
боевым разворотом снизу ловлю в прицел фашиста, расстреливающего Кузьмина.
Секунда - и длинная очередь накрыла врага. Его самолет вздрогнул,
перевернулся через крыло и, опустив тупой нос, перешел в штопор. Не выполнив
и витка, фашист почти отвесно врезался в землю. Это надломило волю
гитлеровцев, и они начали удирать. Удачно выпущенные Лавинским два
реактивных снаряда решают судьбу еще одного молодчика. Преследовать нам
нельзя, во-первых, потому, что к этому времени закончили работу штурмовики
и, во-вторых, нас ограничивал запас топлива.
Бой окончен. Готовые к отражению новых атак вражеских истребителей,
которые могли ежеминутно появиться, мы заняли свои места в общем боевом
порядке.
Домой возвращались в приподнятом настроении. На обстрел зенитной
артиллерии почти не обращали внимания. Как всегда после удачного боя,
появилось предательское пренебрежение к опасности. Случайно в стороне
замечаю истребитель. Чей же это и почему один? А истребитель продолжает
лететь, не меняя курса. Он подходит ближе. Можно без ошибки сказать - это
наш "як". Но как он сюда попал? Уже пересекли линию фронта, а "як"
неотступно следует за нами. Вскоре он без труда обогнал тихоходные
"харрикейны" и, снизившись, пошел на посадку на наш аэродром.
С завистью смотрели мы на этот прекрасный отечественный самолет.
Оказывается, на "яке" летел командир дивизии полковник Савицкий. Он решил
посмотреть летчиков в деле, проверить правильность тактических приемов в
воздушном бою и при сопровождении. Вечером полковник Савицкий провел разбор
воздушного боя. Дрались мы хорошо, настойчиво. В качестве единственного, но
очень серьезного недостатка он отметил слабую осмотрительность наших
истребителей: мы позволили противнику внезапно напасть на нас.
...Так проходила осень 1942 года. Кончался октябрь.
Ноябрь начался сильными свирепыми ветрами, снегопадом. Погода стала
нелетной. В нашей жизни наступило затишье и однообразие. Днем мы самым
подробнейшим образом разбирали проведенные бои, извлекая из них уроки на
будущее. После занятий читали, предавались воспоминаниям, беседовали,
спорили, играли в шахматы, и все равно свободного времени оставалось очень
много. Часть его уходила на сон. Отсыпались за старое и за целую зиму
вперед, как шутили некоторые остряки.
Но отоспаться оказалось не таким уж трудным делом, и от безделья мы
затосковали. А летной погоды все не было и не было.
Подошли октябрьские праздники. Скромно отмечали мы день Великой
Октябрьской революции. Больших успехов на фронтах не было, не было поэтому и
особых оснований для радости. Но торжественный вечер возбудил нас. Слушали
доклад И. В. Сталина. Потом раздавали подарки. Милые скромные пакеты,
присланные из тыла! Каким приятным и родным повеяло от них! Мне достался
кисет, в который была вложена записка, написанная рукой, видимо, не слишком
грамотной колхозницы, но очень сердечно и искренне. Меня поздравляли с
праздником, желали успехов и наказывали бить фашистов смертным боем.
Подарки были предметом особенной гордости. Летчики и техники хвалились
друг перед другом вышитыми платочками, варежками, полотенцами. Особенно
приходили в восторг счастливцы - обладатели кисетов. К некоторым посылкам -
от девушек - были приложены фотокарточки, наклеенные на так называемые
"листки учета боевых подвигов". На листках был указан обратный адрес, по
которому нас просили после войны прислать этот своего рода "отчет".
С этого дня у многих из нас появились новые знакомые, с которыми
переписка продолжалась долгое время, а те, кто уцелели до победы,
переписывались до конца войны. Странно это: незнакомый человек где-то на
Урале или в Забайкалье занят своим делом, своими заботами, а вот следит за
тобой, за твоей боевой жизнью, и ты начинаешь чувствовать его как друга,
которому многим обязан. И когда ты добивался успеха сообщал о нем этому
далекому другу, и он вместе с тобой радовался ему и сам в свою очередь
стремился сделать что-нибудь такое, чтобы порадовать тебя.
К середине ноября мы перелетели на другой аэродром, расположенный у
Дона на правом крыле Донского фронта. Летный и технический состав
разместился в каменных полузаброшенных домах, многие окна которых были
заткнуты соломой. Снег в комнаты не попадал, но ветер проникал, как мы ни
уплотняли солому.
Было холодно. Спали в меховых комбинезонах, скучая по теплу и бане.
- Эх, в баньке бы помыться, - мечтательно говорил Кузьмин каждый раз,
когда ложился спать. - Да помыться с веничком, от души. - И он забирался с
головой в солому.
А погода лютовала. Обильные снегопады засыпали все. С утра до вечера, а
иногда и по ночам мы трудились на аэродроме, поддерживая летное поле в
боевой готовности. Рулежные дорожки расчищали вручную, взлетно-посадочную
полосу укатывали тракторами.
На прежнем аэродроме мы жили, как в тупике, по целым неделям мимо нас
никто не проходил и не проезжал, а тут словно на большаке оказались. С утра
до вечера идут и идут небольшие группы и целые подразделения пехоты. Идет
артиллерия, танки. Идут в сторону фронта, на юг, ближе к Сталинграду.
- Что же это за великое переселение народа? - шутливо вопрошал кто-либо
из нас.
И тут же слышался ответ:
- Соображать надо.
По масштабу передвижения войск можно было догадаться, что здесь идет
концентрация сил. Такие догадки высказывали многие, но это были только
догадки. Однако с каждым днем догадки все более крепли, вырастали в
уверенность, что на нашем участке собирается кулак, который скоро стукнет по
немецкой обороне.
Однажды проследовал лыжный батальон. Лыжники шли рядом с дорогой
проворным размашистым шагом.
Они были в белых маскхалатах, крепкие, здоровые - в плечах косая
сажень. Как-то особенно ловко перекинутые через плечо автоматы напомнили мне
охотников из тайги.
- Как идут, как ловко у них получается. Вот это подобрали! - восхищался
Соколов.
- Откуда, братцы? - не выдержал Егоров.
- Из Сибири. Красноярск знаете? Вот мы оттуда, бросил на ходу один из
лыжников.
- Дело будет,- заключил Кузьмин. - Сибиряки пошли! Они под Москвой дали
немцам жизни. А теперь сюда идут.
Мне было приятно слушать, когда так говорили о сибиряках, - ведь они
мои земляки.
А войска шли и шли.
18 ноября к нам на аэродром приехал бригадный комиссар Рамазанов. Он
приказал собрать летный состав в штабе.
Убедившись, что никто из посторонних не сможет услышать наш разговор,
Рамазанов начал:
- Товарищи летчики, пришел и на нашу улицу праздник. Завтра наш фронт
переходит в наступление.
Общий вздох облегчения был ответом на эти слова.
А Рамазанов немного помолчал, улыбнулся и продолжал:
- Все мы ждали этого дня. Все. Ведь верно?
- Верно, - ответили мы хором.
- Вот и дождались. Теперь дело за каждым из нас. Ваш полк будет
прикрывать стрелковые дивизии правого крыла Донского фронта...
Бригадный комиссар говорил не долго. Но какую бурю чувств поднял он в
душе каждого из нас! Слышались голоса:
- Завтра долбанем!
- Хорошо бы иметь новые самолеты.
- Ничего, и на этих ударим.
Поздно вечером командир полка зачитал приказ о завтрашних боевых
действиях. Каждому было указано время вылета и место в боевом порядке.
- Завтра, - говорил командир полка, - драться, как подобает советскому
истребителю. Бомбардировщиков бить реактивными снарядами, из пушек стрелять
с самых коротких дистанций. Кончатся патроны - таранить. Бить врага любыми
средствами, но чтобы ни одна его бомба не упала на наши войска. После
окончания патрулирования отыскивать отходящего противника на земле,
штурмовать. На снежных полях он будет хорошо виден.
Потом мы подробно разобрали типовые варианты воздушного боя с
вражескими бомбардировщиками, прикрытыми истребительной авиацией.
Наступила ночь, темная, снежная. Не хотелось спать, но спать было надо.
Рано утром, умывшись снегом и позавтракав, мы направились на аэродром.
Было тихо, пожалуй, тише, чем обычно. По-прежнему мягкими хлопьями падал
снег. Механики возились у самолетов.
Вдруг тишину расколол отдаленный орудийный выстрел. И не успело еще его
эхо раскатиться по окрестности, как на юго-западе все загремело, забухало,
загромыхало.
- Началось!
Настроение и до того приподнятое стало еще торжественнее. Наступаем!
- Ура! Наступаем!
Подходит время вылета. Но что за погода? Снег, туман - никакой
видимости.
- Вот так штука. Готовились, готовились и что же? Праздник без нас
начинается.
Вылет откладывается. Настроение омрачается, но каждый думает, что
просидим мы без дела самую малую толику. Не может быть, чтобы небесная
канцелярия устроила нам такую каверзу. С аэродрома никто не уходит, летчики
дежурят около машин.
Но погода действительно вздумала крепко пошутить с нами. В течение дня
она оставалась без перемен.
Опустился вечер. Разочарованными молча уходили мы с аэродрома.
Артиллерийской канонады уже не было.
Доносились лишь отдельные орудийные выстрелы удаляющегося наземного
боя. Получилось, что мы сегодня вроде наблюдателей.
Раздавались голоса:
- Люди воюют, а мы смотрим.
- Эх, хоть бы завтра погодка установилась, наверстали бы упущенное!
- Праздник на нашей улице без нас начался, как бы не просидеть до
шапочного разбора.
Утром 20 ноября облачность немного приподнялась, туман рассеялся. Полк
получил боевую задачу - штурмовать отходящего противника. Летать можно было
отдельными парами: облачность сковывала маневрирование большой группы.
Фашисты отступали. Летчики штурмовали преимущественно дороги, по
которым двигались большие колонны.
Летали много, и не было случая, чтобы кто-либо привозил обратно
патроны: расстреливали все.
За сутки пехота прошла более тридцати километров, а танки углубились до
семидесяти километров. Зенитная оборона врага была дезорганизована. Не
появлялись в воздухе немецкие истребители и бомбардировщики: большинство их
было захвачено нашими танками на аэродромах. Мы наносили удар за ударом, не
встречая при этом существенного сопротивления.
Ужинали, как после большой работы, с удовольствием, делясь друг с
другом впечатлениями дня.
Приятная усталость настраивала зайти и посидеть часок - другой в
единственно теплой в этих домах квартире. В ней жила эвакуированная из
Ленинграда семья Череновых - мать, Вера Антоновна, и две ее дочери, Леля и
Наташа. Пол в комнате Череновых был чисто вымыт, в буржуйке весело
потрескивали дрова.
Вера Антоновна обрадовалась нашему приходу. Она забросала нас вопросами
и стала корить за то, что не были вчера.
- Им, мама, наверное, стыдно было. Они весь день без дела просидели,
когда другие воевали, - вмешалась пятнадцатилетняя Леля.
- Перестань, стрекоза, - вступилась за нас Наташа.
Наташа была старше сестры и относилась к ней покровительственно.
- На самом деле, стыдно было зайти, - поддержал Лелю Егоров.