---------------------------------------------------------------------------
Издание: Кожевников А.Л. Записки истребителя. М., Воениздат, 1959.
Проект "Военная литература": militera.lib.ru
Книга в сети: militera.lib.ru/memo/russian/kozhevnikov/index.html
Иллюстрации: нет
Источник: Виртуальный летчик (zibn.virtualave.net)
OCR, корректура: Углук - Ба Урук-хай
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
Ссылок и разбивки на страницы нет.
---------------------------------------------------------------------------
Анатолий Леонидович Кожевников родился в 1917 году в крестьянской
семье. Детство провел в сибирской деревне, трудясь с малых лет в поле.
После окончания семилетки А. Кожевников поступил в сельскохозяйственный
техникум и затем работал землеустроителем колхозных земель. С 1937 года -
техник-топограф на строительстве деревообделочного комбината. Вез отрыва от
производства окончил аэроклуб в г. Красноярске - научился пилотировать
учебно-тренировочный самолет и одновременно стал спортсменом-парашютистом.
В 1938 году А. Кожевникова в числе других комсомольцев направляют в
летную школу имени А, Серова. Закончив ее с отличием, он остается в ней на
должности инструктора.
С началом Отечественной войны молодой истребитель на фронте.
В 69 воздушных боях им сбито 27 фашистских самолетов, совершено около
ста штурмовок вражеских войск. Он летал на разведку, сопровождал наших
бомбардировщиков, прикрывал наземные войска, выполнив свыше 300 боевых
вылетов.
Войну А. Кожевников начал младшим лейтенантом, а закончил майором,
командиром авиаполка. За проявленное мужество и отвагу ему присвоено звание
Героя Советского Союза.
После войны А. Кожевников окончил Военно-воздушную академию. Сейчас
[1959] он генерал-майор.
"Записки истребителя" - это рассказ летчика о боях, в которых он
участвовал, о людях, которые сражались рядом с ним, об опыте, который он
вынес из войны.
Страшное известие о нападении фашистской Германии на нашу страну
застало меня в Батайской летной школе, в которой я был инструктором.
Тот день врезался в память на всю жизнь.
Воскресенье. Погода ясная, безветренная, а небо голубое и высокое,
залитое солнцем. Дрожит, переливается волнами нагретый воздух. Хочется в
тень, в прохладу, к воде. Но день сегодня в школе не выходной, а рабочий: по
некоторым обстоятельствам выполнение учебной программы немного отстало от
плана, и надо наверстать упущенное. С самого утра на аэродроме стоит гул
моторов.
- Сегодня ваш последний полет, товарищ Гучек. Он же и зачетный.
Постарайтесь выполнить его на отлично, - говорю я курсанту. - Задание
усвоили?
- Так точно.
Откозыряв, Гучек просит разрешения сесть в самолет.
- Садитесь да лучше наблюдайте за часами. В последнем полете всегда
хочется побыть подольше, знаю по себе. Ваше время - тридцать минут и ни
минуты больше.
Ответив "есть", курсант проворно надел парашют, вскочил в кабину и,
запустив мотор, вырулил на старт.
Через полминуты машина, оторвавшись от земли, устремилась в небо.
Достигнув заданной высоты, летчик развернулся в направлении аэродрома.
Фигуры, одна искуснее другой, вычерчивались, в воздухе. Самолет легко и
красиво набирал высоту, перевертывался через крыло, падал камнем вниз и
снова с сердитым ревом устремлялся вверх.
- Молодец Гучек. Настоящий истребитель! - сказал командир отряда
капитан Кузьмин. - Скромный, энергичный. Любит небо и не боится опасностей.
Выполнив задание, Гучек шел на посадку. Самолет приземлился на три
точки у посадочного "Т".
- Всегда точно у "Т", - заметил кто-то из курсантов, стоявших
поблизости.
Гучек, зарулив самолет на заправочную полосу, выключил двигатель и снял
парашют. Затем быстро направился к нам. Когда он подошел, на его лице можно
было прочесть радость за окончание школьной программы и вместе с тем печаль
расставания с товарищами, которое неизбежно.
Вот и еще один летчик. Научил его летать, работать в воздухе, привык к
нему, а он наденет форму лейтенанта и уйдет в строевую часть. У него
начнется новая жизнь, а мне по-прежнему учить и выпускать новых летчиков...
Впрочем, что это я словно завидую Гучеку? Разве же не интересно учить и
выпускать? Это же мое любимое дело. Сколько еще в детстве мечтал об авиации,
о полетах в небо! В ту пору самолеты были не редкостью и в нашем
Красноярском крае, где я родился и вырос.
Они часто пролетали над тайгой, над Енисеем: в годы первых пятилеток
шло большое освоение воздушных путей на Дальний Восток и на Север. Самолеты
манили за собой деревенского парнишку, а потом колхозного землеустроителя. Я
поступил в аэроклуб, а по окончании его - в летную школу. И, когда смог
самостоятельно владеть машиной, был до того рад, что написал:
Теперь уже могу летать,
Моя мечта - парить в лазури,
Защитником границы стать,
Соперником грозы и бури...
Гучек, доложив о выполнении задания, садится в самолет, на котором
только что летал, а я - на двухместный УТИ-4, и мы в паре отруливаем к
ночной стоянке.
Когда мы подрулили к красной линейке, к нам подошел инженер эскадрильи.
Почему-то он с противогазом.
- Тревога, что ли, товарищ инженер?
- Нет, - сказал он взволнованно. - Война. Фашистская Германия напала на
нашу страну. Только что передали по радио.
Война... Множество мыслей, сменяя одна другую, пронеслось в голове.
Казалось бы, для людей военных в этом известии не должно было быть непомерно
ошеломляющего, сногсшибательного - ведь мы кадровые военные... Но как
ошеломило!
- Ну вот, брат Гучек, как начинается твоя самостоятельная летная жизнь.
С учебного самолета прямо на боевой, - говорю я курсанту.
Он молчит, должно быть погруженный в свои думы.
Фашистская Германия представилась мне многомиллионной толпой людей в
черных мундирах, затянутых ремнями, в рогатых касках, с винтовками,
увенчанными длинными ножевыми штыками. А над всем этим распростерлась
огромная черная свастика.
Никак не укладывалось в голове, что вот сейчас, когда мы стоим на
аэродроме, на наши границы лезут вражеские танки, а на города самолеты
сбрасывают бомбы.
- Поторапливайтесь, - вывел меня из задумчивости инженер. - Скоро
митинг.
Вечером мы с Колей Нестеренко, лучшим моим товарищем, подали рапорты с
просьбой немедленно направить нас в действующую армию: хотелось скорее быть
там.
Теперь начали летать с рассвета дотемна, сколько позволяли силы. Надо
было ускорить выпуск курсантов, дать фронту больше и лучше подготовленных
летчиков.
Были дни, когда мы производили по семидесяти - восьмидесяти посадок в
день. Работали в две смены, самолеты подготавливали ночью.
Мы ждали ответа на свои рапорты.
В первых числах июля пришел приказ - вылетать на фронт.
Лететь надо было на боевых самолетах, принадлежавших школе. Механики
проверяют моторы, оружейники снаряжают патронные ящики, готовят оружие. Они
делали эту работу множество раз, но сегодня выполняют ее по-особенному. Лица
сосредоточены, внимание напряжено, руки ощупывают буквально каждую деталь...
А я не нахожу себе места. Минуты кажутся бесконечно длинными. Возьмусь
то за одно, то за другое. Где только не побывают мысли! Но больше всего
думается о фронте. Все эти дни оттуда идут неутешительные вести. Наши войска
оставляют город за городом. Люди дерутся геройски, но фашисты лезут вперед,
и, кажется, ничем их не остановишь. Наверное, у нас не хватает сил.
Вот прилетит наша школа, десятки школ, из тысяч мест прибудут свежие
подкрепления, и враг не пойдет дальше. Не должен он наступать! Несмотря ни
на что верится в хорошее и светлое. Свое прибытие на фронт связываешь с этим
хорошим. Молодость щедра на подвиги. Воображение рисует воздушные бои. Один
на один с "мессершмиттом". Нет, один против двух, даже против трех!..
Иду к курсантам своей группы.
- Встать! Смирно! - командует старшина.
- Вольно, - говорю им.
Лица невеселые. Приглашаю курсантов сесть и спрашиваю, почему они
приуныли.
Некоторое время курсанты молчат. Потом Жбанков - он был подвижнее
других - говорит:
- Вот видите, как получается, товарищ инструктор. Учили нас бить врага
и вдруг улетаете раньше, чем мы. А уж раз такое дело, надо бы хоть вместе. -
В голосе его чувствуются нотки обиды.
- Ладно, товарищ Жбанков, зашел к вам сказать до свидания, а вы вроде
бы как и с упреком. Нет чтобы счастливых посадок пожелать, по-нашему,
по-летному.
Жбанков виновато улыбнулся, затем, посмотрев на товарищей, быстро
встал, принял стойку "смирно" и торжественно произнес:
- Желаем вам удачи, товарищ инструктор. Бейте врага и знайте, что после
окончания школы мы встанем с вами в одном ряду.
Приятно было слышать от своего подчиненного эти твердые, полные
решимости слова.
Поблагодарив за доброе напутствие, сажусь на койку. Курсанты,
приблизившись, образовали тесный кружок, и сразу же начался оживленный
разговор. Разговор обо всем; о фронте, о школе, о доме. Мне в последнюю свою
беседу с теми, кого так старательно учил, хотелось сказать о том, что считал
особенно важным, о боевой дружбе, о взаимной выручке.
Вспомнилось одно событие давнего детства. Событие, не связанное с
войной, но имеющее к беседе самое непосредственное отношение.
...Это было летом. Вместе со своими деревенскими друзьями, Ваней и
Петей, я отправился на рыбалку. Зашли вверх по реке Базайхи километров за
восемь. Рыба в тех местах хорошо клевала. Так было весело и интересно, что
не заметили, как наступил вечер. Пора возвращаться домой. Наспех соорудили
плот и двинулись в путь.
Только оттолкнулись от берега, как пенистые воды горной речушки понесли
нас с огромной скоростью. Мы едва успевали отталкиваться от камней, которые
выступали из воды. До села оставалось не более двух километров. Неожиданно
впереди мы увидели поваленное ветром огромное дерево. Оно лежало поперек
реки, толстые сучья топорщились во все стороны. Нас несло прямо на них. Я
крикнул: "Все в воду!" Петя моментально прыгнул с плота, а Ваня, не решаясь
вымочить одежду, хотел схватиться за сук и забраться на дерево. В тот
момент, когда он приготовился прыгнуть вверх, плотик ударился о препятствие.
Ваня упал, и бурлящий поток потянул его вместе с плотиком под дерево.
Бросаюсь спасать товарища. Вода валит с ног., ноги путаются в сучьях.
Того и гляди захлебнемся. Тогда Петя, не задумываясь, устремляется на
выручку. Он был моложе нас, но его сил оказалось достаточно, чтобы
решительным образом исправить положение. Через пять минут на берегу мы
выжимали мокрую одежду.
Рассказ слушали внимательно. И не потому, видимо, что он был очень ярок
или я его рассказывал как-то особенно, а момент был такой - волнующий,
душевный момент расставания перед суровым будущим.
- Никогда не забывайте товарища, не оставляйте его в беде. Вдвоем вы
сильнее, чем поодиночке, - заключаю эту давнюю историю своего детства.
Прощаемся. Дружеские рукопожатия, сердечные слова, и я иду к своему
самолету. Скоро вылетать на центральный школьный аэродром в Батайск. А через
час наше звено уже произвело на нем посадку.
Около ангаров оживление. Это жены и дети пришли провожать своих мужей и
отцов.
У меня здесь не было ни родных, ни знакомых.
С группой других летчиков сажусь у самолета. Разговор не клеится. Глядя
на то, что происходит на аэродроме, нельзя не вспомнить о доме. Моя мать в
Красноярске.
Как живой всплыл перед глазами этот сибирский город на берегу Енисея...
Я люблю тайгу и сибирские бурные реки. Сколько времени отдано им, сколько
страхов испытано и сколько рождено смелости! Далекий суровый край...
Команда "Ста-но-вись!" выводит из задумчивости.
Быстро вскочив, бегу в строй.
Начальник училища полковник Кутасин обошел всех, каждого по-отцовски
поцеловал. Затем он обратился к нам с небольшой речью.
- На опасное дело, на святое дело вы идете, товарищи. Я надеюсь на вас.
Надеюсь, что вы с честью оправдаете доверие нашей великой Родины. Бейте
фашистов, дорогие мои истребители, бейте так, чтобы с каждым днем их
становилось все меньше и меньше. Помните, что дело советского народа правое
- враг будет разгромлен, победа будет за нами!..
Раздается команда "По самолетам!" Машины, выстроенные в ряд, точно
присели, готовые к прыжку.
Надеваю парашют. Механик помогает застегнуть карабины. Небольшая тучка,
висевшая над городом, разражается дождем. Крупные редкие капли барабанят по
плоскости.
- Хорошая примета, - говорит механик. И, помолчав, добавляет: - Вы,
товарищ командир, и за меня там постреляйте.
- Сделаю, - отвечаю ему и, пожав руку, вскакиваю на плоскость
истребителя. - Запускай моторы!
Самолеты, наполнив поле могучим ревом, начали выруливать на старт.
Через пять минут наша группа взяла курс на запад. Позади остался
школьный аэродром, впереди лежала большая и трудная дорога. Кто пройдет ее
до конца? Группа идет в боевом порядке девяток, в звеньях по три самолета.
Летим в сомкнутом строю. Вижу, как левый ведомый - Коля Нестеренко - усердно
наблюдает за ведущим, стараясь выдержать минимальный интервал и дистанцию,
точно на параде.
Бегут навстречу и уходят назад деревни, города.
Внимание привлекла шоссейная дорога, пыль над которой была видна за
несколько километров. "Наверное, пехота идет", - подумал я. Но когда
подлетели ближе, рассмотрел внизу многочисленные толпы гражданского
населения. Люди шли на восток. Не видно, кого больше в толпе - стариков,
женщин или подростков. Не видно выражений их глаз, не различить их походки.
Но, наверное, глаза грустные, лица запыленные, а походка усталая. Ведь идут
они, надо думать, не первый день.
Наверное, матери ведут за руки малышей, а совсем маленьких несут на
себе. Здесь же по дороге движутся большие гурты скота - его угоняют от
немцев.
Уходят...
Летим над Константиновкой. Нестеренко сделал несколько покачиваний,
посмотрел в мою сторону, показал пальцем сначала на себя, потом вниз. Все
понятно: здесь его родной дом.
Дом Нестеренко. Тут Коля родился, по этой улице ходил в школу. Отсюда
пришел в летное училище. Годы совместной учебы, а потом инструкторской
работы по подготовке летчиков крепко связали нас.
Нестеренко - высокий широкоплечий белокурый хлопец с упрямым - в лучшем
смысле этого слова - характером. Не раз в учебном бою сходились мы в лобовой
атаке. Идем, и ни я, ни он не отворачиваем в сторону еще миг, и наши
самолеты врежутся друг в друга. На земле, бывало, спрошу: "Почему не
отворачиваешь?" "А ты? Думаешь, только у тебя нервы крепкие? У меня они тоже
в порядке". С Колей мы были вначале в одном звене, потом, став
инструкторами, получили каждый свою группу курсантов. В подготовке летчиков
соревновались между собой, и соревнование это шло на пользу обоим. У нас не
было не только аварий, но даже случаев недисциплинированности. "Не
уступишь?" - говорил я ему, бывало. - "Ни за что", - отвечал он. "Ну, тогда
держись". - "Держись и ты".
Мне очень хочется увидеть дом товарища. В какой-то степени это и мой
дом, хоть я ни разу в нем и не был.
Но разве различишь его во множестве черепичных крыш, утопающих в буйной
южной зелени? Константиновка остается позади. Все чаще и чаще попадаются
обозы с беженцами. Все тяжелее становится на душе. "Эх вы, людоеды
проклятые, - ругаю фашистов. - Отольется вам наше горе".
Ведущий, покачав с крыла на крыло, дал сигнал перестроиться в правый
пеленг. Впереди виден аэродром. Аэродром полевого типа, без ангаров. Старт
состоял из одного посадочного "Т" да стартера с флажком.
Звено за звеном производим посадку. Зарулив в указанную сторону,
выстраиваем самолеты в линию.
К нам подошел командир действующего полка.
- Что ж это вы? - произнес он строго.- Это не в тылу. Здесь того и
гляди "мессеры" пожалуют, и ваши "ишаки" (так тогда звали И-16), как порох,
вспыхнут.
- А что же делать? - спросил кто-то.
- Да вы что, маленькие? Нашли что спрашивать.
Быстро рассредоточить самолеты. Ставьте метров на пятьдесят - сто друг
от друга. Рассредоточить и замаскировать!
Через два часа после посадки наша группа получила задание на первый
боевой вылет.
Первый боевой! Я пишу о нем много лет спустя, когда ощущение его сильно
приглушилось множеством последующих боев , а еще больше - временем. И все же
очень хорошо помнится почти каждая минута первого вылета... "Наконец-то, - с
облегчением вздохнул я. Сегодня встретимся с теми, кто принес нам столько
горя. Посчитаемся с врагом. Скорей бы!" И вместе с тем на сердце тревожно.
Ведь враг сегодня не условный, как было в школе, а самый настоящий, и в
настоящем бою победителем бывает только один, другой побежденным...
Наша задача - штурмовым ударом с воздуха остановить продвижение
фашистской колонны, нанести противнику максимальное поражение.
Наскоро изучили маршрут и, уточнив цель, взлетели.
Наше звено идет в ведущей эскадрилье. Точно выдерживаю свое место в
строю. И странно - волнение, которое испытывал на земле, почти сразу прошло
в воздухе. Хочется поскорее увидеть передний край.
По карте устанавливаю, что мы уже над линией боевого соприкосновения,
над тем местом, которое у меня отмечено двумя параллельными линиями: синей и
красной. Всматриваюсь в наземные предметы, но вижу только пожарища да
исковерканную снарядами землю.
Ни танков, ни орудий врага, ни даже окопов. Неужели прошли передний
край, не заметив его? С земли перевожу взгляд на небо. Оно теперь особенно
опасно. Небо чистое, ясное, видимость отличная.
Противника нет. А что, если бы он внезапно появился? При таком плотном
боевом порядке, которым мы идем, было бы трудно отразить удар. Стеснен
маневр. Мысль о том, чтобы сейчас увеличить интервал и дистанцию, отгоняю
прочь - можно внести лишь путаницу в строй.
Но мысль эта застревает в голове - ее не следует отпускать.
Ведущий группы покачиванием с крыла на крыло известил о приближении к
цели. Еще минута - и под нами дорога. По дороге ползет зеленая колонна
фашистов - машины с пехотой, орудия, бензозаправщики.
Машинально проверяю положение гашеток, снимаю их с предохранителя.
Посмотрел в прицел. Все в порядке.
Первое звено пошло в атаку. За ним второе. Иду в атаку в составе
третьего звена. В прицеле возникают крытые брезентом автомобили, бегущие в
стороны люди, застопоренные мотоциклы. Нажимаю на гашетки слышу сухой треск
пулеметов. Следы трассирующих пуль теряются в колонне. Дымят моторы
грузовиков, вспыхивают ярким пламенем цистерны. Бьем по голове и хвосту
колонны, чтобы лишить противника возможности рассредоточиться.
Из атаки выхожу на бреющем полете. Замечаю, что во время прицеливания
наши боевые порядки рассыпались: индивидуальное прицеливание в плотном строю
по узкой цели оказалось выполнить невозможно. Все штурмуют самостоятельно.
Делаю новый заход. Колонна превратилась в хаос.
Горят автомашины, взрываются бензоцистерны, заливая все вокруг багровым
пламенем. Бензин горит в кюветах.
Когда кончились патроны, ведущий подал сигнал сбора.
Группа, пристраиваясь, легла на обратный курс.
И вот мы на своем аэродроме. Задача выполнена! Каждому хочется
рассказать о штурмовке. Все, что произошло несколько минут назад на дороге,
вновь возникает в горячих рассказах истребителей: "Я сразу черные кресты на
борту машины увидел"... "А я по цистерне ударил в хвосте колонны"... "А я
головной грузовик рубанул"...
Впечатлений хватит до утра. Командир наталкивает на мысль о выводах,
которые следует сделать из боя.
Опыт получен еще небольшой, но уже получен.
Почему не стреляли вражеские зенитки? Видимо, потому, что мы появились
внезапно. Значит, надо добиваться внезапного удара. Кажется, все просто, но
для нас все это практически ново.
Единодушно мы забраковали плотные боевые порядки. О скованности маневра
в плотном строю во время полета думал не только я, но и многие другие
летчики.
Для нас началась новая, со своими нерушимыми правилами школа - школа
войны.
За первым боем последовал второй, за ним - третий, четвертый... Мы
дрались утром, в полдень, вечером, по нескольку раз в день. Иногда вылетов
было так много, что день казался сплошным боем. Не успеешь прилететь на
аэродром, заправиться горючим, боеприпасами, проверить машину, как снова
приказ на новый вылет.
Мы вели разведку, штурмовали колонны мотопехоты на марше, сопровождали
бомбардировщиков, наносящих бомбовый удар по вклинившимся танковым
группировкам противника. С рассвета до темноты мы не уходили с аэродрома -
летали и вместе с механиками ухаживали за машинами. Самое дорогое для
каждого из нас - исправный самолет, исправные пулеметы...
Пошли будни войны. Тяжелые, страшные, горькие, Тяжелы и горьки они были
не тем, что приходилось много летать, часто находиться между жизнью и
смертью, а тем, что, ведя бои, мы вынуждены были оставлять врагу свою землю,
своих людей.
Когда сейчас оглядываешься на те грозные дни 1941 года, ощущаешь
чувство, жившее тогда во мне и в, моих товарищах: несмотря ни на что, мы
верили в победу. Верили, что вернемся сюда опять. Вернемся в эти края. Пусть
не мы, а другие придут сюда, но это будут советские воины-победители. Верили
мы в это скорее всего потому, что чувство хозяев своей страны было в нас
неистребимо, оно было сильнее вражеской техники, сильнее ненависти фашистов
к советской земле.
Линия фронта перемещалась на восток. Наши войска отступили за Днепр.
Немцы навели переправы. Летаем штурмовать переправы, бьем фашистов на
берегу, на понтонах. Совершаем по восемь - девять боевых вылетов в день.
Бьем, пока хватает сил и патронов, в точности выполняя приказ: "Бить врага
до последнего патрона, все расстреливать по противнику".
За эти дни наша истребительная группа сильно поредела. Зенитный огонь
врага ежедневно выхватывал из наших рядов то одного, то другого товарища.
В августе был сбит Коля Нестеренко. Это произошло, когда мы
сопровождали группу бомбардировщиков. Его самолет загорелся от прямого
попадания зенитного снаряда и упал на землю. Был ли летчик убит в воздухе
или погиб при взрыве баков на земле, сказать трудно. Да и какое это имеет
значение. Ясно было одно, главное и важное, - Коли нет в живых... Утрату
самого близкого друга я переносил особенно тяжело.
Из части родным Коли послали уведомление о том, где и как он погиб.
В воздушном бою погиб Миша Круглов. Он дрался один против четырех
"мессершмиттов". Дрался упорно, ловко уходя от очередей вражеских пулеметов,
однако силы были далеко не равные, и самолет Круглова загорелся. Миша
выбросился на парашюте, но шелковый купол попал в полосу пламени и вспыхнул.
Постепенно в группе осталось лишь два самолета мой и Филатова. Вдвоем
мы приземлились на Ростовском аэродроме.
- Остались только мы с тобой. Ты командир, а я вроде начальника штаба,
- сказал однажды Филатов.
- Да, армия наша небольшая, товарищ начштаба. Только обязанности ты
свои выполняешь слабовато. Где летная документация? Где летные книжки? Где
приказы? Вот и выходит, что до начальника штаба тебе еще далековато.
- Ну ищи тогда среди своих подчиненных другого начальника штаба. Их-то
у тебя всего лишь один. Хорош командир без армии...
Так мы шутили, а сами думали, как бы нас не направили опять в школу.
Разговоры об этом уже возникали. Боясь такой перспективы, мы строили планы
присоединения к какой-либо соседней части: прилетим, объясним, возьмут. Нам
это казалось просто, но не хватило решительности на самовольный поступок.
То, чего мы боялись, обрушилось на нас довольно скоро. "Кожевникову и
Филатову возвратиться в школу продолжать инструкторскую работу" - такой был
приказ штаба округа.
Мы стали просить генерала оставить нас в действующей армии, но генерал
был неумолим.
- Лететь, и немедленно, - коротко сказал он.
- Выходит, навоевались, - пытался улыбнуться Филатов, когда мы вышли из
штаба. Но улыбки не получилось.
Мы шли к своим самолетам, опустив головы.
В школу мы возвращались без энтузиазма . Над аэродромом, над стартом
летающей эскадрильи появились на бреющем полете. С земли нас узнали по
номерам на фюзеляжах самолетов.
Лишь только мы приземлились, как были окружены друзьями инструкторами.
Едва успевали отвечать на их вопросы: где остальные, как били фашистов,
хороши ли у немцев самолеты, какую тактику применяют гитлеровцы...
Школа жила тревожной жизнью. Фронт с каждым днем подходил ближе и
ближе. Все чаще наведывались вражеские самолеты. Вскоре было приказано
эвакуироваться в Закавказье. Меня и Филатова оставили прикрывать уходящие из
Батайска эшелоны.
С рассвета по одному и в составе пары мы гонялись за "хейнкелями" и
"юнкерсами", отражая их атаки. Фашистские бомбардировщики применяли чаще
всего тактику внезапного удара, неожиданно появляясь из-за облаков, поэтому
перехватить, а тем более уничтожить их можно было только случайно. Даже
когда мне однажды удалось выгодно атаковать "юнкерса" и выпустить по нему
длинную прицельную пулеметную очередь, результаты были не такими, на которые
я рассчитывал: противник лишь преждевременно сбросил бомбы, но серьезных
повреждений не получил.
Наши истребители затрачивали нечеловеческие усилия, защищая от врага
Ростов и Батайск, но все-таки отдельные бомбардировщики противника,
прорываясь через наши патрули, наносили бомбовые удары по аэродромам,
Издание: Кожевников А.Л. Записки истребителя. М., Воениздат, 1959.
Проект "Военная литература": militera.lib.ru
Книга в сети: militera.lib.ru/memo/russian/kozhevnikov/index.html
Иллюстрации: нет
Источник: Виртуальный летчик (zibn.virtualave.net)
OCR, корректура: Углук - Ба Урук-хай
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
Ссылок и разбивки на страницы нет.
---------------------------------------------------------------------------
Анатолий Леонидович Кожевников родился в 1917 году в крестьянской
семье. Детство провел в сибирской деревне, трудясь с малых лет в поле.
После окончания семилетки А. Кожевников поступил в сельскохозяйственный
техникум и затем работал землеустроителем колхозных земель. С 1937 года -
техник-топограф на строительстве деревообделочного комбината. Вез отрыва от
производства окончил аэроклуб в г. Красноярске - научился пилотировать
учебно-тренировочный самолет и одновременно стал спортсменом-парашютистом.
В 1938 году А. Кожевникова в числе других комсомольцев направляют в
летную школу имени А, Серова. Закончив ее с отличием, он остается в ней на
должности инструктора.
С началом Отечественной войны молодой истребитель на фронте.
В 69 воздушных боях им сбито 27 фашистских самолетов, совершено около
ста штурмовок вражеских войск. Он летал на разведку, сопровождал наших
бомбардировщиков, прикрывал наземные войска, выполнив свыше 300 боевых
вылетов.
Войну А. Кожевников начал младшим лейтенантом, а закончил майором,
командиром авиаполка. За проявленное мужество и отвагу ему присвоено звание
Героя Советского Союза.
После войны А. Кожевников окончил Военно-воздушную академию. Сейчас
[1959] он генерал-майор.
"Записки истребителя" - это рассказ летчика о боях, в которых он
участвовал, о людях, которые сражались рядом с ним, об опыте, который он
вынес из войны.
Страшное известие о нападении фашистской Германии на нашу страну
застало меня в Батайской летной школе, в которой я был инструктором.
Тот день врезался в память на всю жизнь.
Воскресенье. Погода ясная, безветренная, а небо голубое и высокое,
залитое солнцем. Дрожит, переливается волнами нагретый воздух. Хочется в
тень, в прохладу, к воде. Но день сегодня в школе не выходной, а рабочий: по
некоторым обстоятельствам выполнение учебной программы немного отстало от
плана, и надо наверстать упущенное. С самого утра на аэродроме стоит гул
моторов.
- Сегодня ваш последний полет, товарищ Гучек. Он же и зачетный.
Постарайтесь выполнить его на отлично, - говорю я курсанту. - Задание
усвоили?
- Так точно.
Откозыряв, Гучек просит разрешения сесть в самолет.
- Садитесь да лучше наблюдайте за часами. В последнем полете всегда
хочется побыть подольше, знаю по себе. Ваше время - тридцать минут и ни
минуты больше.
Ответив "есть", курсант проворно надел парашют, вскочил в кабину и,
запустив мотор, вырулил на старт.
Через полминуты машина, оторвавшись от земли, устремилась в небо.
Достигнув заданной высоты, летчик развернулся в направлении аэродрома.
Фигуры, одна искуснее другой, вычерчивались, в воздухе. Самолет легко и
красиво набирал высоту, перевертывался через крыло, падал камнем вниз и
снова с сердитым ревом устремлялся вверх.
- Молодец Гучек. Настоящий истребитель! - сказал командир отряда
капитан Кузьмин. - Скромный, энергичный. Любит небо и не боится опасностей.
Выполнив задание, Гучек шел на посадку. Самолет приземлился на три
точки у посадочного "Т".
- Всегда точно у "Т", - заметил кто-то из курсантов, стоявших
поблизости.
Гучек, зарулив самолет на заправочную полосу, выключил двигатель и снял
парашют. Затем быстро направился к нам. Когда он подошел, на его лице можно
было прочесть радость за окончание школьной программы и вместе с тем печаль
расставания с товарищами, которое неизбежно.
Вот и еще один летчик. Научил его летать, работать в воздухе, привык к
нему, а он наденет форму лейтенанта и уйдет в строевую часть. У него
начнется новая жизнь, а мне по-прежнему учить и выпускать новых летчиков...
Впрочем, что это я словно завидую Гучеку? Разве же не интересно учить и
выпускать? Это же мое любимое дело. Сколько еще в детстве мечтал об авиации,
о полетах в небо! В ту пору самолеты были не редкостью и в нашем
Красноярском крае, где я родился и вырос.
Они часто пролетали над тайгой, над Енисеем: в годы первых пятилеток
шло большое освоение воздушных путей на Дальний Восток и на Север. Самолеты
манили за собой деревенского парнишку, а потом колхозного землеустроителя. Я
поступил в аэроклуб, а по окончании его - в летную школу. И, когда смог
самостоятельно владеть машиной, был до того рад, что написал:
Теперь уже могу летать,
Моя мечта - парить в лазури,
Защитником границы стать,
Соперником грозы и бури...
Гучек, доложив о выполнении задания, садится в самолет, на котором
только что летал, а я - на двухместный УТИ-4, и мы в паре отруливаем к
ночной стоянке.
Когда мы подрулили к красной линейке, к нам подошел инженер эскадрильи.
Почему-то он с противогазом.
- Тревога, что ли, товарищ инженер?
- Нет, - сказал он взволнованно. - Война. Фашистская Германия напала на
нашу страну. Только что передали по радио.
Война... Множество мыслей, сменяя одна другую, пронеслось в голове.
Казалось бы, для людей военных в этом известии не должно было быть непомерно
ошеломляющего, сногсшибательного - ведь мы кадровые военные... Но как
ошеломило!
- Ну вот, брат Гучек, как начинается твоя самостоятельная летная жизнь.
С учебного самолета прямо на боевой, - говорю я курсанту.
Он молчит, должно быть погруженный в свои думы.
Фашистская Германия представилась мне многомиллионной толпой людей в
черных мундирах, затянутых ремнями, в рогатых касках, с винтовками,
увенчанными длинными ножевыми штыками. А над всем этим распростерлась
огромная черная свастика.
Никак не укладывалось в голове, что вот сейчас, когда мы стоим на
аэродроме, на наши границы лезут вражеские танки, а на города самолеты
сбрасывают бомбы.
- Поторапливайтесь, - вывел меня из задумчивости инженер. - Скоро
митинг.
Вечером мы с Колей Нестеренко, лучшим моим товарищем, подали рапорты с
просьбой немедленно направить нас в действующую армию: хотелось скорее быть
там.
Теперь начали летать с рассвета дотемна, сколько позволяли силы. Надо
было ускорить выпуск курсантов, дать фронту больше и лучше подготовленных
летчиков.
Были дни, когда мы производили по семидесяти - восьмидесяти посадок в
день. Работали в две смены, самолеты подготавливали ночью.
Мы ждали ответа на свои рапорты.
В первых числах июля пришел приказ - вылетать на фронт.
Лететь надо было на боевых самолетах, принадлежавших школе. Механики
проверяют моторы, оружейники снаряжают патронные ящики, готовят оружие. Они
делали эту работу множество раз, но сегодня выполняют ее по-особенному. Лица
сосредоточены, внимание напряжено, руки ощупывают буквально каждую деталь...
А я не нахожу себе места. Минуты кажутся бесконечно длинными. Возьмусь
то за одно, то за другое. Где только не побывают мысли! Но больше всего
думается о фронте. Все эти дни оттуда идут неутешительные вести. Наши войска
оставляют город за городом. Люди дерутся геройски, но фашисты лезут вперед,
и, кажется, ничем их не остановишь. Наверное, у нас не хватает сил.
Вот прилетит наша школа, десятки школ, из тысяч мест прибудут свежие
подкрепления, и враг не пойдет дальше. Не должен он наступать! Несмотря ни
на что верится в хорошее и светлое. Свое прибытие на фронт связываешь с этим
хорошим. Молодость щедра на подвиги. Воображение рисует воздушные бои. Один
на один с "мессершмиттом". Нет, один против двух, даже против трех!..
Иду к курсантам своей группы.
- Встать! Смирно! - командует старшина.
- Вольно, - говорю им.
Лица невеселые. Приглашаю курсантов сесть и спрашиваю, почему они
приуныли.
Некоторое время курсанты молчат. Потом Жбанков - он был подвижнее
других - говорит:
- Вот видите, как получается, товарищ инструктор. Учили нас бить врага
и вдруг улетаете раньше, чем мы. А уж раз такое дело, надо бы хоть вместе. -
В голосе его чувствуются нотки обиды.
- Ладно, товарищ Жбанков, зашел к вам сказать до свидания, а вы вроде
бы как и с упреком. Нет чтобы счастливых посадок пожелать, по-нашему,
по-летному.
Жбанков виновато улыбнулся, затем, посмотрев на товарищей, быстро
встал, принял стойку "смирно" и торжественно произнес:
- Желаем вам удачи, товарищ инструктор. Бейте врага и знайте, что после
окончания школы мы встанем с вами в одном ряду.
Приятно было слышать от своего подчиненного эти твердые, полные
решимости слова.
Поблагодарив за доброе напутствие, сажусь на койку. Курсанты,
приблизившись, образовали тесный кружок, и сразу же начался оживленный
разговор. Разговор обо всем; о фронте, о школе, о доме. Мне в последнюю свою
беседу с теми, кого так старательно учил, хотелось сказать о том, что считал
особенно важным, о боевой дружбе, о взаимной выручке.
Вспомнилось одно событие давнего детства. Событие, не связанное с
войной, но имеющее к беседе самое непосредственное отношение.
...Это было летом. Вместе со своими деревенскими друзьями, Ваней и
Петей, я отправился на рыбалку. Зашли вверх по реке Базайхи километров за
восемь. Рыба в тех местах хорошо клевала. Так было весело и интересно, что
не заметили, как наступил вечер. Пора возвращаться домой. Наспех соорудили
плот и двинулись в путь.
Только оттолкнулись от берега, как пенистые воды горной речушки понесли
нас с огромной скоростью. Мы едва успевали отталкиваться от камней, которые
выступали из воды. До села оставалось не более двух километров. Неожиданно
впереди мы увидели поваленное ветром огромное дерево. Оно лежало поперек
реки, толстые сучья топорщились во все стороны. Нас несло прямо на них. Я
крикнул: "Все в воду!" Петя моментально прыгнул с плота, а Ваня, не решаясь
вымочить одежду, хотел схватиться за сук и забраться на дерево. В тот
момент, когда он приготовился прыгнуть вверх, плотик ударился о препятствие.
Ваня упал, и бурлящий поток потянул его вместе с плотиком под дерево.
Бросаюсь спасать товарища. Вода валит с ног., ноги путаются в сучьях.
Того и гляди захлебнемся. Тогда Петя, не задумываясь, устремляется на
выручку. Он был моложе нас, но его сил оказалось достаточно, чтобы
решительным образом исправить положение. Через пять минут на берегу мы
выжимали мокрую одежду.
Рассказ слушали внимательно. И не потому, видимо, что он был очень ярок
или я его рассказывал как-то особенно, а момент был такой - волнующий,
душевный момент расставания перед суровым будущим.
- Никогда не забывайте товарища, не оставляйте его в беде. Вдвоем вы
сильнее, чем поодиночке, - заключаю эту давнюю историю своего детства.
Прощаемся. Дружеские рукопожатия, сердечные слова, и я иду к своему
самолету. Скоро вылетать на центральный школьный аэродром в Батайск. А через
час наше звено уже произвело на нем посадку.
Около ангаров оживление. Это жены и дети пришли провожать своих мужей и
отцов.
У меня здесь не было ни родных, ни знакомых.
С группой других летчиков сажусь у самолета. Разговор не клеится. Глядя
на то, что происходит на аэродроме, нельзя не вспомнить о доме. Моя мать в
Красноярске.
Как живой всплыл перед глазами этот сибирский город на берегу Енисея...
Я люблю тайгу и сибирские бурные реки. Сколько времени отдано им, сколько
страхов испытано и сколько рождено смелости! Далекий суровый край...
Команда "Ста-но-вись!" выводит из задумчивости.
Быстро вскочив, бегу в строй.
Начальник училища полковник Кутасин обошел всех, каждого по-отцовски
поцеловал. Затем он обратился к нам с небольшой речью.
- На опасное дело, на святое дело вы идете, товарищи. Я надеюсь на вас.
Надеюсь, что вы с честью оправдаете доверие нашей великой Родины. Бейте
фашистов, дорогие мои истребители, бейте так, чтобы с каждым днем их
становилось все меньше и меньше. Помните, что дело советского народа правое
- враг будет разгромлен, победа будет за нами!..
Раздается команда "По самолетам!" Машины, выстроенные в ряд, точно
присели, готовые к прыжку.
Надеваю парашют. Механик помогает застегнуть карабины. Небольшая тучка,
висевшая над городом, разражается дождем. Крупные редкие капли барабанят по
плоскости.
- Хорошая примета, - говорит механик. И, помолчав, добавляет: - Вы,
товарищ командир, и за меня там постреляйте.
- Сделаю, - отвечаю ему и, пожав руку, вскакиваю на плоскость
истребителя. - Запускай моторы!
Самолеты, наполнив поле могучим ревом, начали выруливать на старт.
Через пять минут наша группа взяла курс на запад. Позади остался
школьный аэродром, впереди лежала большая и трудная дорога. Кто пройдет ее
до конца? Группа идет в боевом порядке девяток, в звеньях по три самолета.
Летим в сомкнутом строю. Вижу, как левый ведомый - Коля Нестеренко - усердно
наблюдает за ведущим, стараясь выдержать минимальный интервал и дистанцию,
точно на параде.
Бегут навстречу и уходят назад деревни, города.
Внимание привлекла шоссейная дорога, пыль над которой была видна за
несколько километров. "Наверное, пехота идет", - подумал я. Но когда
подлетели ближе, рассмотрел внизу многочисленные толпы гражданского
населения. Люди шли на восток. Не видно, кого больше в толпе - стариков,
женщин или подростков. Не видно выражений их глаз, не различить их походки.
Но, наверное, глаза грустные, лица запыленные, а походка усталая. Ведь идут
они, надо думать, не первый день.
Наверное, матери ведут за руки малышей, а совсем маленьких несут на
себе. Здесь же по дороге движутся большие гурты скота - его угоняют от
немцев.
Уходят...
Летим над Константиновкой. Нестеренко сделал несколько покачиваний,
посмотрел в мою сторону, показал пальцем сначала на себя, потом вниз. Все
понятно: здесь его родной дом.
Дом Нестеренко. Тут Коля родился, по этой улице ходил в школу. Отсюда
пришел в летное училище. Годы совместной учебы, а потом инструкторской
работы по подготовке летчиков крепко связали нас.
Нестеренко - высокий широкоплечий белокурый хлопец с упрямым - в лучшем
смысле этого слова - характером. Не раз в учебном бою сходились мы в лобовой
атаке. Идем, и ни я, ни он не отворачиваем в сторону еще миг, и наши
самолеты врежутся друг в друга. На земле, бывало, спрошу: "Почему не
отворачиваешь?" "А ты? Думаешь, только у тебя нервы крепкие? У меня они тоже
в порядке". С Колей мы были вначале в одном звене, потом, став
инструкторами, получили каждый свою группу курсантов. В подготовке летчиков
соревновались между собой, и соревнование это шло на пользу обоим. У нас не
было не только аварий, но даже случаев недисциплинированности. "Не
уступишь?" - говорил я ему, бывало. - "Ни за что", - отвечал он. "Ну, тогда
держись". - "Держись и ты".
Мне очень хочется увидеть дом товарища. В какой-то степени это и мой
дом, хоть я ни разу в нем и не был.
Но разве различишь его во множестве черепичных крыш, утопающих в буйной
южной зелени? Константиновка остается позади. Все чаще и чаще попадаются
обозы с беженцами. Все тяжелее становится на душе. "Эх вы, людоеды
проклятые, - ругаю фашистов. - Отольется вам наше горе".
Ведущий, покачав с крыла на крыло, дал сигнал перестроиться в правый
пеленг. Впереди виден аэродром. Аэродром полевого типа, без ангаров. Старт
состоял из одного посадочного "Т" да стартера с флажком.
Звено за звеном производим посадку. Зарулив в указанную сторону,
выстраиваем самолеты в линию.
К нам подошел командир действующего полка.
- Что ж это вы? - произнес он строго.- Это не в тылу. Здесь того и
гляди "мессеры" пожалуют, и ваши "ишаки" (так тогда звали И-16), как порох,
вспыхнут.
- А что же делать? - спросил кто-то.
- Да вы что, маленькие? Нашли что спрашивать.
Быстро рассредоточить самолеты. Ставьте метров на пятьдесят - сто друг
от друга. Рассредоточить и замаскировать!
Через два часа после посадки наша группа получила задание на первый
боевой вылет.
Первый боевой! Я пишу о нем много лет спустя, когда ощущение его сильно
приглушилось множеством последующих боев , а еще больше - временем. И все же
очень хорошо помнится почти каждая минута первого вылета... "Наконец-то, - с
облегчением вздохнул я. Сегодня встретимся с теми, кто принес нам столько
горя. Посчитаемся с врагом. Скорей бы!" И вместе с тем на сердце тревожно.
Ведь враг сегодня не условный, как было в школе, а самый настоящий, и в
настоящем бою победителем бывает только один, другой побежденным...
Наша задача - штурмовым ударом с воздуха остановить продвижение
фашистской колонны, нанести противнику максимальное поражение.
Наскоро изучили маршрут и, уточнив цель, взлетели.
Наше звено идет в ведущей эскадрилье. Точно выдерживаю свое место в
строю. И странно - волнение, которое испытывал на земле, почти сразу прошло
в воздухе. Хочется поскорее увидеть передний край.
По карте устанавливаю, что мы уже над линией боевого соприкосновения,
над тем местом, которое у меня отмечено двумя параллельными линиями: синей и
красной. Всматриваюсь в наземные предметы, но вижу только пожарища да
исковерканную снарядами землю.
Ни танков, ни орудий врага, ни даже окопов. Неужели прошли передний
край, не заметив его? С земли перевожу взгляд на небо. Оно теперь особенно
опасно. Небо чистое, ясное, видимость отличная.
Противника нет. А что, если бы он внезапно появился? При таком плотном
боевом порядке, которым мы идем, было бы трудно отразить удар. Стеснен
маневр. Мысль о том, чтобы сейчас увеличить интервал и дистанцию, отгоняю
прочь - можно внести лишь путаницу в строй.
Но мысль эта застревает в голове - ее не следует отпускать.
Ведущий группы покачиванием с крыла на крыло известил о приближении к
цели. Еще минута - и под нами дорога. По дороге ползет зеленая колонна
фашистов - машины с пехотой, орудия, бензозаправщики.
Машинально проверяю положение гашеток, снимаю их с предохранителя.
Посмотрел в прицел. Все в порядке.
Первое звено пошло в атаку. За ним второе. Иду в атаку в составе
третьего звена. В прицеле возникают крытые брезентом автомобили, бегущие в
стороны люди, застопоренные мотоциклы. Нажимаю на гашетки слышу сухой треск
пулеметов. Следы трассирующих пуль теряются в колонне. Дымят моторы
грузовиков, вспыхивают ярким пламенем цистерны. Бьем по голове и хвосту
колонны, чтобы лишить противника возможности рассредоточиться.
Из атаки выхожу на бреющем полете. Замечаю, что во время прицеливания
наши боевые порядки рассыпались: индивидуальное прицеливание в плотном строю
по узкой цели оказалось выполнить невозможно. Все штурмуют самостоятельно.
Делаю новый заход. Колонна превратилась в хаос.
Горят автомашины, взрываются бензоцистерны, заливая все вокруг багровым
пламенем. Бензин горит в кюветах.
Когда кончились патроны, ведущий подал сигнал сбора.
Группа, пристраиваясь, легла на обратный курс.
И вот мы на своем аэродроме. Задача выполнена! Каждому хочется
рассказать о штурмовке. Все, что произошло несколько минут назад на дороге,
вновь возникает в горячих рассказах истребителей: "Я сразу черные кресты на
борту машины увидел"... "А я по цистерне ударил в хвосте колонны"... "А я
головной грузовик рубанул"...
Впечатлений хватит до утра. Командир наталкивает на мысль о выводах,
которые следует сделать из боя.
Опыт получен еще небольшой, но уже получен.
Почему не стреляли вражеские зенитки? Видимо, потому, что мы появились
внезапно. Значит, надо добиваться внезапного удара. Кажется, все просто, но
для нас все это практически ново.
Единодушно мы забраковали плотные боевые порядки. О скованности маневра
в плотном строю во время полета думал не только я, но и многие другие
летчики.
Для нас началась новая, со своими нерушимыми правилами школа - школа
войны.
За первым боем последовал второй, за ним - третий, четвертый... Мы
дрались утром, в полдень, вечером, по нескольку раз в день. Иногда вылетов
было так много, что день казался сплошным боем. Не успеешь прилететь на
аэродром, заправиться горючим, боеприпасами, проверить машину, как снова
приказ на новый вылет.
Мы вели разведку, штурмовали колонны мотопехоты на марше, сопровождали
бомбардировщиков, наносящих бомбовый удар по вклинившимся танковым
группировкам противника. С рассвета до темноты мы не уходили с аэродрома -
летали и вместе с механиками ухаживали за машинами. Самое дорогое для
каждого из нас - исправный самолет, исправные пулеметы...
Пошли будни войны. Тяжелые, страшные, горькие, Тяжелы и горьки они были
не тем, что приходилось много летать, часто находиться между жизнью и
смертью, а тем, что, ведя бои, мы вынуждены были оставлять врагу свою землю,
своих людей.
Когда сейчас оглядываешься на те грозные дни 1941 года, ощущаешь
чувство, жившее тогда во мне и в, моих товарищах: несмотря ни на что, мы
верили в победу. Верили, что вернемся сюда опять. Вернемся в эти края. Пусть
не мы, а другие придут сюда, но это будут советские воины-победители. Верили
мы в это скорее всего потому, что чувство хозяев своей страны было в нас
неистребимо, оно было сильнее вражеской техники, сильнее ненависти фашистов
к советской земле.
Линия фронта перемещалась на восток. Наши войска отступили за Днепр.
Немцы навели переправы. Летаем штурмовать переправы, бьем фашистов на
берегу, на понтонах. Совершаем по восемь - девять боевых вылетов в день.
Бьем, пока хватает сил и патронов, в точности выполняя приказ: "Бить врага
до последнего патрона, все расстреливать по противнику".
За эти дни наша истребительная группа сильно поредела. Зенитный огонь
врага ежедневно выхватывал из наших рядов то одного, то другого товарища.
В августе был сбит Коля Нестеренко. Это произошло, когда мы
сопровождали группу бомбардировщиков. Его самолет загорелся от прямого
попадания зенитного снаряда и упал на землю. Был ли летчик убит в воздухе
или погиб при взрыве баков на земле, сказать трудно. Да и какое это имеет
значение. Ясно было одно, главное и важное, - Коли нет в живых... Утрату
самого близкого друга я переносил особенно тяжело.
Из части родным Коли послали уведомление о том, где и как он погиб.
В воздушном бою погиб Миша Круглов. Он дрался один против четырех
"мессершмиттов". Дрался упорно, ловко уходя от очередей вражеских пулеметов,
однако силы были далеко не равные, и самолет Круглова загорелся. Миша
выбросился на парашюте, но шелковый купол попал в полосу пламени и вспыхнул.
Постепенно в группе осталось лишь два самолета мой и Филатова. Вдвоем
мы приземлились на Ростовском аэродроме.
- Остались только мы с тобой. Ты командир, а я вроде начальника штаба,
- сказал однажды Филатов.
- Да, армия наша небольшая, товарищ начштаба. Только обязанности ты
свои выполняешь слабовато. Где летная документация? Где летные книжки? Где
приказы? Вот и выходит, что до начальника штаба тебе еще далековато.
- Ну ищи тогда среди своих подчиненных другого начальника штаба. Их-то
у тебя всего лишь один. Хорош командир без армии...
Так мы шутили, а сами думали, как бы нас не направили опять в школу.
Разговоры об этом уже возникали. Боясь такой перспективы, мы строили планы
присоединения к какой-либо соседней части: прилетим, объясним, возьмут. Нам
это казалось просто, но не хватило решительности на самовольный поступок.
То, чего мы боялись, обрушилось на нас довольно скоро. "Кожевникову и
Филатову возвратиться в школу продолжать инструкторскую работу" - такой был
приказ штаба округа.
Мы стали просить генерала оставить нас в действующей армии, но генерал
был неумолим.
- Лететь, и немедленно, - коротко сказал он.
- Выходит, навоевались, - пытался улыбнуться Филатов, когда мы вышли из
штаба. Но улыбки не получилось.
Мы шли к своим самолетам, опустив головы.
В школу мы возвращались без энтузиазма . Над аэродромом, над стартом
летающей эскадрильи появились на бреющем полете. С земли нас узнали по
номерам на фюзеляжах самолетов.
Лишь только мы приземлились, как были окружены друзьями инструкторами.
Едва успевали отвечать на их вопросы: где остальные, как били фашистов,
хороши ли у немцев самолеты, какую тактику применяют гитлеровцы...
Школа жила тревожной жизнью. Фронт с каждым днем подходил ближе и
ближе. Все чаще наведывались вражеские самолеты. Вскоре было приказано
эвакуироваться в Закавказье. Меня и Филатова оставили прикрывать уходящие из
Батайска эшелоны.
С рассвета по одному и в составе пары мы гонялись за "хейнкелями" и
"юнкерсами", отражая их атаки. Фашистские бомбардировщики применяли чаще
всего тактику внезапного удара, неожиданно появляясь из-за облаков, поэтому
перехватить, а тем более уничтожить их можно было только случайно. Даже
когда мне однажды удалось выгодно атаковать "юнкерса" и выпустить по нему
длинную прицельную пулеметную очередь, результаты были не такими, на которые
я рассчитывал: противник лишь преждевременно сбросил бомбы, но серьезных
повреждений не получил.
Наши истребители затрачивали нечеловеческие усилия, защищая от врага
Ростов и Батайск, но все-таки отдельные бомбардировщики противника,
прорываясь через наши патрули, наносили бомбовые удары по аэродромам,