изуродован. А это, поди, малая доля из того, что немцы пускают. Остальные,
видать, мимо пролетели, может, и совсем близко. Я-то знаю, что значит, когда
снаряды поблизости рвутся. Другой раз, кажется, душа лопнет. К земле,
бывало, припадешь и держишься за нее, матушку. Но ведь то на земле, а в
воздухе, там спрятаться не за что.
Слесарь был мобилизован недавно. Он хоть и прошел гражданскую войну, но
не выглядел военным даже в малой степени. Гимнастерка на нем сидела мешком,
жесты были медлительны, угловаты. И беседовать с ним хотелось, как с отцом.
- Обязательно зайду. И не один, а вместе с напарником. С довольствием
поговорим, поделимся боевыми делами, - ответил я.
А он, пригласив еще раз, откланялся и вместе с помощником направился к
землянке.
- Силен старикан, - сказал Кузьмин. - Такому не откажешь. Сегодня
вечером обязательно у него побываю, если доживу.
Прибежал запыхавшийся посыльный и передал, что нам нужно немедленно
явиться на командный пункт. Мы пошли. Там уже было несколько летчиков.
Командир поставил задачу - сопровождать штурмовиков в район станции
Евдаково. Штурмовики около недели работают только по коммуникациям
противника. Немцы перешли к обороне и, по нашим догадкам, производят запасы
продовольствия и боеприпасов на зиму.
- Фриц зимовать на Дону собирается, - шутили летчики. - Только удастся
ли ему здесь весны дождаться. Вот будем жару поддавать, так и январь маем
покажется.
- Ничего, он хитер, в землю зароется.
Летим в район Острогожск - Евдаково. По некоторым сведениям, там
передвигается большая автоколонна. Группу штурмовиков ведет майор Исензон.
Сведения оказались неточными: машин на дорогах не было, наверное, они успели
за это время укрыться. Но зато обнаружились другие, не менее важные цели -
эшелоны на станции Евдаково. Исензон разделил группу на две: одна громила
эшелоны, другая уничтожала зенитные батареи.
Исензон, в прошлом кузнец, бил бомбой, как молотом. От его удара в
разные стороны разлетались, подобно искрам от молота, смертоносные осколки,
летели щепки разбитых вагонов, сгибались в дугу вздыбленные рельсы.
Налет продолжался сорок пять минут. Сначала противник оборонялся,
пробовал отстреливаться, но во второй половине "тайма", как в шутку называли
летчики исензоновские налеты, он только прятался в убежищах.
Второй и третий вылеты были подобны первому.
Второй налет на станцию Острогожск, третий - на Алексеевку. На этих
станциях стояло по десять - пятнадцать эшелонов, не было ни одного
свободного пути.
В эшелонах солдаты, танки, боеприпасы, артиллерия.
Штурмовкой заняты все - и штурмовики, и истребители. Рвутся и рвутся
бомбы. Очередь за очередью посылаем в бегущие толпы солдат, реактивные
снаряды разносят вдрызг все, что попадается на земле. Это какие-то особые,
непередаваемые минуты, когда буквально сатанеешь. В такие минуты в самолете
кажется тесно.
Хочется выскочить из него на землю, чтобы собственными руками схватить
врага за горло, душить его...
Фашисты сопротивляются отчаянно, они ведут свирепый зенитный огонь, но
на него не обращаешь внимания. Даже тогда, когда один за другим упали сбитые
прямым попаданием истребитель, а затем штурмовик, никто не дрогнул, никто не
подумал об опасности. Хотелось бить, бить без конца.
Штурмовик лейтенант Минин обнаружил склад боеприпасов. Точно
прицелившись, он сбросил на него оставшиеся бомбы. Склад взорвался. Сила
взрыва была настолько велика, что самолет Минина разрушился и упал на землю.
- Достанем... Станция походит на кратер действующего вулкана.
Огонь, дым, грохот, рев. Но мы не уходим, а штурмуем площадь станции,
стреляем в общую горящую и грохочущую массу.
Наконец штурмовики, подстраиваясь на маршруте, один за другим начали
выходить из боя. Были израсходованы все патроны. Их не осталось даже на
случай воздушной встречи с врагом. Но встречи не было. Немцы почти все силы
бросили на Сталинградский фронт.
Домой возвращаемся в лучах заката. День окончен.
Много гитлеровцев нашли свою смерть от наших бомб и пуль. Много военной
техники было уничтожено на железнодорожных путях. Сегодня фашисты еще раз
почувствовали силу удара советской авиации. "Черная смерть", как называли
немцы бронированную машину Ильюшина, прошлась по их эшелонам.
На ужин шли возбужденные. Приятно было сознавать, что нами выполнена
большая работа. Каждый из нас мог с уверенностью сказать, что день прожил не
даром. Огромную радость и удовлетворение получает советский человек, когда
видит, что его труд пошел на пользу народу. Вот почему, несмотря на потери,
настроение у нас сейчас было приподнятое.
И, наоборот, люди второй эскадрильи были омрачены: штурмовики группы
Морозова промахнулись. После их налета на автоколонну не оказалось ни одной
горящей машины. К нашему приходу в столовую между штурмовиками Морозова и
истребителями Фатина разгорелась настоящая перепалка. Больше всех возмущался
сам Фатин, размахивая своей потухшей трубкой. Трудно сказать, сколько бы
продолжалась эта перепалка, если бы не штурман Аболтусов.
- В чем дело? Что за спор? - весело спросил он, входя в столовую. -
Чего не поделили?
Фатин поспешил пояснить. Он особенно обвинял Морозова в том, что тот,
как ведущий, выполнил только одну атаку.
- Надо было нам остаться штурмовать, а их отправить одних
"мессершмиттам" на съедение.
Спокойный до того Морозов наконец не выдержал.
Встав из-за стола и немного пригибаясь под низким для своего роста
потолком, подошел к Фатину.
- Ничего-то ты, дружище, в бомбометании не смыслишь. Привык считать
прямые попадания, а сегодня бомбы упали не дальше как в пятнадцати -
двадцати метрах от дороги. Это значит, что автомашины поражены осколками.
Почему не было пожаров, этого сказать не могу. Полети спроси у немцев, -
съязвил он и сел на свое место.
Фатин, охлажденный спокойным тоном Морозова, стал приходить в себя.
Однако лицо его продолжало выражать неудовлетворение.
- Брось горячиться, Фатин. Морозов-то ведь прав,сказал Аболтусов, желая
водворить мир. - Надо знать радиус действия осколочной бомбы. Если бы бомбы
упали даже в ста метрах от колонны, все равно машины не избежали бы
осколочного поражения.
- Хорошо. Спорить мне надоело, - сдавался Фатин. - Понимаю, что бывают
промахи. Но ведь, кроме бомб, есть еще и пулеметы, и пушки. А они бомбы
сбросили, крылышками покачали - и домой. Вот за что обидно. С нашим оружием
можно было такой тарарам наделать, только держись.
- Эх ты, злой истребитель, - улыбнулся Морозов. - С одного раза все
хочешь разрушить. Война продолжается, и сегодняшний вылет не последний.
Морозов еще покажет, как нужно драться. Пока руки мои держат штурвал, а
глаза видят землю, еще не один раз фашисты испытают на своей шкуре силу
штурмовых ударов эскадрильи.
В этих словах не было ни хвастовства, ни позерства.
Эскадрилья Морозова действительно воевала хорошо.
Когда она уничтожала гитлеровские огневые точки и наблюдательные пункты
в городских кварталах Воронежа, удары отличались такой точностью, что им
можно было только удивляться.
Сегодняшний день был для нас большим днем. А вечером мы с Кузьминым
побывали в землянке ремонтников и поделились с ними своей радостью.
Как ни старались мы действовать наперекор погоде, летая даже при самой
низкой облачности осень брала свое. Тучи лежали почти на земле, лил дождь. В
нашей работе установилась вынужденная пауза. С утра до вечера сидя в
землянке, рассказывали летчики друг другу многочисленные эпизоды из
авиационной жизни.
Зато технический состав, особенно механики, вовсю дорвались до осмотра
самолетов. Осматривали чрезвычайно тщательно и с великим старанием.
Выражение лица техника, обнаружившего неисправность, можно, пожалуй,
сравнить с выражением лица минера, отыскавшего замаскированную мину. Мне
казалось, что техник бывает больше удовлетворен осмотром самолета в том
случае, если найдет неисправность и наоборот, не найдя ее, он испытывает
чувство, похожее на разочарование и досаду за якобы напрасно затраченный
труд, и это несмотря на то, что устранять неисправность порой ему
приходилось в непогоду, в полумраке, при электрическом фонарике.
Сегодня, как и несколько дней до этого, у нас шел "пленум друзей",
вспоминавших минувшие дни. Неожиданно в землянку вошел Витя Олейников.
- Кончай баланду! - сказал он. - Погода улучшается, можно ожидать с
минуты на минуту задания.
Шел мимо самолетов - технари с нашими машинами такое натворили, что до
вечера не соберут.
Но оказалось, что техники за погодой наблюдали не меньше нас, летчиков.
Работая под открытым небом, они не могли не заметить, как перестал дождь и
как повернуло на ведро. Они быстро привели самолеты в полную готовность.
Вскоре последовало приказание на боевой вылет.
Предстояло разведать район сосредоточения фашистских войск, наличие у
противника танковых и мотомеханизированных соединений.
- Кто со мной? - обратился я к летчикам. - Кроме ведомого, нужна еще
одна пара. Приказано лететь в составе звена.
Первое мгновение тишина. Сказывается вынужденный пятидневный перерыв.
Но это лишь мгновение.
Первым поднялся Егоров.
- Прошу взять меня...
- Ты же не из моей эскадрильи.
- Хочу лететь.
- Хорошо, полетим. Но только смотри не отстань. Летишь с нами в первый
раз. Снарядов немцы не пожалеют, крутиться придется порядочно.
- Не отстану.
Изучив задачу, мы направились к самолетам. В облаках появились разрывы,
и лучи осеннего солнца упали на землю.
Разбрызгивая попадавшие на пути лужи, четверка самолетов побежала по
зеленому покрову аэродрома.
После взлета ложусь на курс "вест". Внизу раскисшие по-осеннему дороги,
черные, как воронье крыло, вспаханные пары. Тихо.
Но стоило подойти к переднему краю, как со стороны противника
показались вспышки орудийных выстрелов и вблизи самолетов возникли разрывы
зенитных снарядов. Почти инстинктивно разворачиваю звено, меняю курс и
высоту. Снаряды разрываются справа и ниже. Маневрируя высотой, скоростью,
курсом и таким путем избегая прицельного огня, мы углубляемся в тыл врага.
За линией фронта сплошная облачность, и чем дальше на запад, тем ниже
облака. Они вынуждают и нас опускаться к земле. На такой высоте могут сбить
даже из автомата. Чаще и энергичнее перекладываю самолет из одного разворота
в другой. Маневр повторяют остальные летчики.
Наконец звено достигло намеченного района. Противник никак не
предполагал, что в такую погоду могут появиться наши истребители. А мы
появились. В рощах близ дорог большими квадратами отчетливо выделялись
незамаскированные артиллерийские склады.
В реденьком лесочке большое скопление танков. Но зенитного огня нет.
Может быть, это не танки, а лишь макеты? Нужно проверить.
Снижаюсь до бреющего. Следов гусениц не видно.
Значит, если это настоящие танки, то они пришли еще по сухой дороге, до
дождей. Пролетаю над ближайшей деревней. Видны одиночные фашисты. В огородах
на окраине - бензозаправочные машины. Подаю сигнал "Делай, как я",
прицеливаюсь и выпускаю два реактивных снаряда. Вспыхивает бензозаправщик,
горит разлившийся бензин. Сразу же посыпался град трассирующих пуль и
снарядов: противник снял маскировку. Из леса, в котором стоят танки,
показались вспышки орудий, потянулись синие нити пулеметных очередей.
Знакомая картина! Пока Егоров штурмует огневые точки, я тщательным
наблюдением стараюсь установить количество сосредоточившихся танков.
Сведения более или менее полные.
Можно продолжать полет.
На дороге, километрах в десяти от леса, завязла в грязи колонна
тупоносых грузовиков. Повторяем один за другим три захода, и вот уже горит
несколько машин.
Задание выполнено, можно и домой.
Звено на бреющем полете миновало линию фронта.
- Все глаза проглядели, - радостно встречает меня механик самолета
Васильев. - Нет и нет. Чего только не передумаешь! Не легко ожидать вас с
задания. Говорили, что должны прилететь через сорок минут, а прошло уже
полтора часа.
В это время оружейник Закиров со своей заразительной, до ушей улыбкой
сообщил, открывая патронные ящики: - Ни одного патрона, товарищ командир, не
осталось. Хорошо работал. Мой сердце всегда веселый бывает, когда мой
патроны стреляешь. Еще заряжу, ни одна осечка не будет.
Он ловко соскочил с плоскости и скрылся в блиндаже, где хранились
боеприпасы. Через минуту, обвешанный пулеметными лентами и сгибаясь под их
тяжестью, оружейник вновь появился у самолета. Прежде чем заряжать, он с
особым старанием проверил набивку в ленты каждого патрона, попробовал ленты
на изгиб, осмотрел взрыватели. Покончив с пулеметами и протерев стволы, он
так же тщательно и быстро зарядил пушки, установил на рейки реактивные
снаряды. Довольный своей работой, доложил:
- Все в порядке, товарищ командир. Можно везти от Шакир Закирова
подарка фрицу. Ни одной задержка пушка не даст.
Васильев успел заправить самолет топливом, сжатым воздухом и теперь с
отверткой в руках по-хозяйски проверял надежность закрытия люков и щитков.
Пока готовили самолеты, мы успели доложить о результатах разведки и
сидели на траве, обсуждая полет.
- Молодец, Егоров, - говорю я. - В самый нужный момент ударил по
батарее. Если бы ты ее не припугнул, она бы нам показала, где раки зимуют.
Так нужно действовать всегда. Нужно уметь оценивать обстановку и в считанные
секунды без колебания принимать решение. Истребитель должен измерять время
не минутами, а долями секунды.
Секунда... В обыденной жизни человек не замечает ее - так она мала.
Пешеход успевает за секунду сделать не более двух шагов. Но для
летчика-истребителя секунда - это очень большое время. В воздухе счет
ведется на доли секунды. Хорошо натренированный и обученный летчик реагирует
на изменение обстановки на две десятых доли секунды раньше, чем
ненатренированный летчик, а эти десятые доли могут решить исход боя...
Надо стремиться в совершенстве овладеть своей профессией, повседневно
учиться, тренироваться каждый день. Обо всем этом мы говорили в группе.
Решив, что сегодня вылета уже не будет, я рекомендую летчикам
повнимательнее проверить самолеты.
Пусть их смотрели механики. Глаз хорошо, а два лучше.
В это время стоявший на плоскости моего самолета Васильев замахал
руками, а потом громко закричал:
- Снаряд! Зенитный снаряд!
Летчики бросились к Васильеву. На картере двигателя в развале цилиндров
лежал 85-миллиметровый снаряд. Он пробил дюралевый капот, но не разорвался и
потому не причинил вреда. Вот так штука. Не зря говорят, каких только чуде
не бывает на войне! При встрече с самолетом снаряд обладал запасом энергии
не большим, чем ее требуется, чтобы пробить дюралевый одномиллиметровый
капот. Это было буквально последним его движением, подобным последнему шагу,
который делает израсходовавший все свои силы человек. Снаряд не разорвался
даже от соприкосновения с горячими цилиндрами работающего двигателя.
Взять снаряд в руки никто не решался. Подошел техник по вооружению
Павлычев, он внимательно осмотрел немецкий "гостинец" и, убедившись в
неисправности взрывателя, уверенно снял снаряд.
Пусть снаряд не взорвался в воздухе. Но как же я не почувствовал силы
его удара? Произошло это, по всей вероятности, тогда, когда зенитные снаряды
рвались в непосредственной близости, заглушая остальные звуки.
Когда спустились сумерки и стало очевидно, что вылета больше не будет,
летчики направились в столовую.
- Хорошего поросеночка подложили тебе фрицы на ужин, - шутили они по
дороге.
А после ужина как ни в чем не бывало мы танцевали под баян. Танцевали
лихо, с определенным фронтовым шиком, применяя те же па, что и на паркетном
полу. Только вид танцоров был не шикарный: выцветшие на солнце гимнастерки,
кирзовые сапоги, шлемофоны вместо фуражек. Но девушки одеты по-праздничному.
Они пришли из соседней деревни, как приходили и до этого в хорошие летние
вечера. Они не обижались, что им приходилось возвращаться ночью одним без
провожающих: летчикам нужно было хорошо выспаться перед очередными боями.
С наступлением темноты тучи разошлись. Звездное небо обещало хороший
летный день.
Перед утром меня разбудил Вася Соколов.
- Ты в сны веришь? - спросил он. - Не сердись.
Я тоже не верю, но на душе что-то не особенно весело.
Понимаешь, вот говорю сам себе, что все это ерунда, бабушкины сказки,
предрассудки разного рода, а что-то грудь давит, какое-то предчувствие.
Точно такое чувство, как и тогда, когда меня над излучиной у Давыдовки
сбили.
Вид у Васи действительно беспокойный, и я не мешаю ему говорить.
- Снится мне, - продолжает Соколов, - что идем мы с тобой в Кинешме
около моего дома и будто бы мы незнакомы. Смотрю, а ты отходишь все дальше и
дальше, потом погрозил мне и говоришь: "Смерти боишься. Эх ты, чудак, а мы с
ней, знаешь, рядышком".
- И тут ты проснулся? - с насмешкой спросил Орловский.
- И тут я проснулся, - не заметив насмешки, подтвердил Вася.
- Черт с им, со сном! Смерть с нами рядом, да не в обнимку,- сказал я
как можно спокойнее.- Вставайте, а то еще что-нибудь приснится.
- Ночи стали длинные, спим много, вот и лезет в голову всякая ерунда, -
добавил Кузьмин, выглядывая в окно. - Погодка хороша, облачность шесть
баллов.
Самый раз для разведки. Сегодня порезвимся по шоссейным дорогам.
Его больше всего увлекала штурмовка автомашин.
- Знаешь, Кузя, что я думаю? Бить немцев надо не поодиночке, а пачками.
Надо выбирать более компактные цели, а не размениваться на мелочи. Правда,
мы машин сожгли порядочно, но может случиться и так, что из-за одного
автомобиля или подводы от нас останутся рожки да ножки. Не жаль, что собьют,
а жаль глупо голову потерять..
Кузя и сам думал об этом, но почему-то не решался мне говорить. Теперь
он полностью согласился с моими доводами и в подтверждение привел свои.
Разговаривая, мы пришли в столовую. Начинало светать. Повариха тетя
Катя, полная женщина, как обычно, весело пожелала счастливого дня. Она
всегда с особенной любовью говорила: "Мои ястребки пришли", выражая в полной
мере то доброе отношение к нам, истребителям; которое было у работников
тыла.
Лишь только закончили завтракать, в столовую вошел начальник штаба и
пригласил меня и Соколова на командный пункт.
- Нужно установить, куда и за чем движутся колонны автомашин. Если они
движутся с грузом к населенному пункту вблизи линии фронта, то можно
заключить, что неприятель пополняет запасы и готовится к зиме. Если же к
железнодорожным станциям, не будет ошибкой думать о переброске техники по
железной дороге к Сталинграду.
Дороги начали слегка подсыхать, автомобильное движение на них
восстановилось. Мы это хорошо видели. Когда встречаешь вражеские автомобили,
так и хочется с пикирования дать по ним одну - две очереди.
Но главная наша задача не в этом: надо установить пункты разгрузки в
стороне от железной дороги. И, преодолевая искушение, мы не трогаем машин.
Отмечаем новые склады боепитания, не существовавшие ранее.
Груженые машины идут в сторону фронта.
Собранные сведения позволяют сделать определенный вывод. Можно
возвращаться домой, но мы решаем просмотреть железнодорожные перегоны.
Полет протекает удивительно спокойно, кажется, зенитная оборона
противника снята. Маскируясь шестибалльной облачностью, наблюдая в
образовавшиеся в ней "окна" за движением на земле, мы безнаказанно кружим
над противником.
На железной дороге тихо. До станции Валуйки нам не встретилось ни
одного поезда, лишь небольшие эшелоны без паровозов одиноко стояли на
перегонах. Но вот вдали показался дымок - это, несомненно, паровоз.
Продолжаем полет, не меняя курса. Дав сигнал Соколову "Атакую один", я пошел
вниз. Вася решил не отставать. Но лишь только вышли под облака, как зенитная
артиллерия начала засыпать подоблачное пространство: били пулеметы и
малокалиберные автоматические пушки, установленные на платформах эшелона.
Ехала пехота. Несколько секунд - и наши пулеметно-пушечные очереди
прострочили крыши вагонов. Еще атака - и, набирая высоту, мы развернулись на
свою территорию, стараясь выйти из завесы зенитного огня.
Сильный внезапный удар заставил меня съежиться.
Самолет словно остановился и сразу же бессильно свалился на правое
крыло. Я бросил взгляд на правую плоскость. Рядом с кабиной в крыле зияла
огромная дыра, самолет почти не слушался управления. "Прыгать", мелькнула
мысль. "Но кругом фашисты", - сразу же возникла другая.
Огромным усилием вывожу машину из глубокой спирали. О противозенитном
маневре не было и речи, подбитый самолет мог лететь лишь прямолинейно.
Огонь, утихший на несколько секунд, возобновился с новой силой. Тяжелее
всего чувствовать себя беспомощным и полагаться целиком на удачу. Словно не
ты управляешь судьбой, а она крепко-крепко держит тебя в своих руках. Ах,
какими бесконечно длинными кажутся минуты! Разрывы снарядов сгущаются правее
самолета. Значит, немецкие зенитчики не учитывают скольжения подбитой
машины. Кажется, я ухожу от судьбы...
...Вот и Дон. За ним наши. "Теперь не возьмешь, подумал я, когда под
самолетом мелькнул берег. Не возьмешь!" Посадка прошла удачно. Когда я
зарулил на стоянку, Васильев ахнул от удивления.
- Вот это да! Такого еще не было, товарищ командир!
А Закиров, чтобы показать величину пробоины, просунул в нее голову.
- Опять фриц попал,- улыбнулся он, показывая белый ряд зубов.
- Понимаешь, что получается, как во сне, - говорил Соколов. - Совсем
рядом со смертью. Ведь всего два - три сантиметра, и задело бы взрыватели
реактивных снарядов. Тогда капут. У меня сердце оборвалось, когда твой
самолет перевернуло и к земле. Ну, все. Нет, смотрю, выходит. А фрицы по мне
ни одного снаряда, весь огонь сосредоточили на твоей машине - смотреть
страшно.
- Со смертью рядом, да не обнимку с ней, - повторил я в ответ на
сказанное утром. А самому стало страшно: действительно был на два - три
сантиметра от смерти.
- Какая тишина... А воздух! - И Кузьмин полной грудью вдохнул свежую
ночную прохладу.
Над светлеющим горизонтом догорала последняя неяркая звезда. Начинался
рассвет. Кустарники на окраине аэродрома потонули в молочном тумане.
- Эх и погодка! - продолжал восторгаться Кузьмин. - Даже трава от росы
пригнулась. А высота "миллион километров". Меня еще отец учил, что обильная
роса к хорошей погоде.
"Сегодня будет жарко. Вылетов шесть - семь придется сделать", - подумал
я.
Наверное, и Кузьмин подумал о том же.
По такой погоде, - сказал он, - мы не одного фашиста на тот свет
отправим, только бы дождя не было. Только бы...
Несколько минут мы шли молча. Но доброе настроение, с которым Кузя
сегодня проснулся, не позволяло ему молчать, и он пустился в воспоминания
детства. Высокая нескошенная трава хлестала по голенищам сапог, обильно
смачивала их росой. Из-под куста полыни вспорхнул потревоженный жаворонок.
- Разбудили... Свернем в сторону, у него, наверное, здесь гнездо. -
Кузьмин стал обходить предполагаемое жилище птахи, забыв, что осенью они
никаких гнезд не вьют.
Со стоянок доносился стук молотков. Это ремонтники восстанавливали наши
самолеты.
- Работают на славу,- сказал я.- Молодцы механики, и подгонять не надо.
Сами понимают. А мой Васильев иначе и не думает, что воюет вместе со мной.
Когда я сбиваю самолет, он рисует на борту звездочку, своим друзьям
говорит, что это мы сбили. И правильно говорит.
Когда мы подошли к самолетам, Васильев доложил, что ремонт
заканчивается.
- Благодарю за службу, товарищи!
- Служим Советскому Союзу! - послышалось в ответ.
- Разрешите продолжать? - спросил Васильев и, получив разрешение, снова
принялся за работу.
С северной стороны аэродрома послышался шум По-2.
- Рано проснулся "кукурузник". Еще солнце не взошло, а он уже в
воздухе, - пошутил Кузьмин.
Из-за леса вынырнул самолет. Он шел на малой высоте.
- Начальство летит, - сказали мы, одновременно опознав По-2 с голубой
полосой на вертикальном оперении.
- Теперь жди задания. Наверняка что-то важное, раз сам прибыл, -
добавил Кузьмин.
Как только По-2 остановился, к нему подошли командир и комиссар полка.
Прибывший - это был генерал - принял рапорт и направился на командный пункт.
- Пошли и мы на командный пункт Кузя. Видишь, связной к нам бежит.
Я не ошибся. Связной бежал к нам с приказанием явиться к генералу.
Генерал, не дослушав доклада о прибытии, начал сразу же ставить задачу.
- Полетите в разведку,- говорил он. - Ваша задача установить
железнодорожный перегон с наиболее интенсивным движением или станцию с
наибольшим количеством эшелонов на участке Валуйки - Алексеевка.
Нужно остановить движение не менее чем на трое суток. После разведки
пойдете со штурмовиками для нанесения удара. Все ясно?
- Так точно, - ответил я.
- Выполняйте, да поосторожней, внимательности побольше, - по-отцовски
добавил генерал.
Мы поспешили к самолетам.
- Все в порядке, товарищ командир, - доложил Васильев. - Ремонт
закончен, машина к полету готова.
Боялся, что не успею. Когда увидел, что вы пошли на командный пункт, у
меня аж сердце екнуло. Работы на пять - десять минут, вдруг не успею? -
видать, мимо пролетели, может, и совсем близко. Я-то знаю, что значит, когда
снаряды поблизости рвутся. Другой раз, кажется, душа лопнет. К земле,
бывало, припадешь и держишься за нее, матушку. Но ведь то на земле, а в
воздухе, там спрятаться не за что.
Слесарь был мобилизован недавно. Он хоть и прошел гражданскую войну, но
не выглядел военным даже в малой степени. Гимнастерка на нем сидела мешком,
жесты были медлительны, угловаты. И беседовать с ним хотелось, как с отцом.
- Обязательно зайду. И не один, а вместе с напарником. С довольствием
поговорим, поделимся боевыми делами, - ответил я.
А он, пригласив еще раз, откланялся и вместе с помощником направился к
землянке.
- Силен старикан, - сказал Кузьмин. - Такому не откажешь. Сегодня
вечером обязательно у него побываю, если доживу.
Прибежал запыхавшийся посыльный и передал, что нам нужно немедленно
явиться на командный пункт. Мы пошли. Там уже было несколько летчиков.
Командир поставил задачу - сопровождать штурмовиков в район станции
Евдаково. Штурмовики около недели работают только по коммуникациям
противника. Немцы перешли к обороне и, по нашим догадкам, производят запасы
продовольствия и боеприпасов на зиму.
- Фриц зимовать на Дону собирается, - шутили летчики. - Только удастся
ли ему здесь весны дождаться. Вот будем жару поддавать, так и январь маем
покажется.
- Ничего, он хитер, в землю зароется.
Летим в район Острогожск - Евдаково. По некоторым сведениям, там
передвигается большая автоколонна. Группу штурмовиков ведет майор Исензон.
Сведения оказались неточными: машин на дорогах не было, наверное, они успели
за это время укрыться. Но зато обнаружились другие, не менее важные цели -
эшелоны на станции Евдаково. Исензон разделил группу на две: одна громила
эшелоны, другая уничтожала зенитные батареи.
Исензон, в прошлом кузнец, бил бомбой, как молотом. От его удара в
разные стороны разлетались, подобно искрам от молота, смертоносные осколки,
летели щепки разбитых вагонов, сгибались в дугу вздыбленные рельсы.
Налет продолжался сорок пять минут. Сначала противник оборонялся,
пробовал отстреливаться, но во второй половине "тайма", как в шутку называли
летчики исензоновские налеты, он только прятался в убежищах.
Второй и третий вылеты были подобны первому.
Второй налет на станцию Острогожск, третий - на Алексеевку. На этих
станциях стояло по десять - пятнадцать эшелонов, не было ни одного
свободного пути.
В эшелонах солдаты, танки, боеприпасы, артиллерия.
Штурмовкой заняты все - и штурмовики, и истребители. Рвутся и рвутся
бомбы. Очередь за очередью посылаем в бегущие толпы солдат, реактивные
снаряды разносят вдрызг все, что попадается на земле. Это какие-то особые,
непередаваемые минуты, когда буквально сатанеешь. В такие минуты в самолете
кажется тесно.
Хочется выскочить из него на землю, чтобы собственными руками схватить
врага за горло, душить его...
Фашисты сопротивляются отчаянно, они ведут свирепый зенитный огонь, но
на него не обращаешь внимания. Даже тогда, когда один за другим упали сбитые
прямым попаданием истребитель, а затем штурмовик, никто не дрогнул, никто не
подумал об опасности. Хотелось бить, бить без конца.
Штурмовик лейтенант Минин обнаружил склад боеприпасов. Точно
прицелившись, он сбросил на него оставшиеся бомбы. Склад взорвался. Сила
взрыва была настолько велика, что самолет Минина разрушился и упал на землю.
- Достанем... Станция походит на кратер действующего вулкана.
Огонь, дым, грохот, рев. Но мы не уходим, а штурмуем площадь станции,
стреляем в общую горящую и грохочущую массу.
Наконец штурмовики, подстраиваясь на маршруте, один за другим начали
выходить из боя. Были израсходованы все патроны. Их не осталось даже на
случай воздушной встречи с врагом. Но встречи не было. Немцы почти все силы
бросили на Сталинградский фронт.
Домой возвращаемся в лучах заката. День окончен.
Много гитлеровцев нашли свою смерть от наших бомб и пуль. Много военной
техники было уничтожено на железнодорожных путях. Сегодня фашисты еще раз
почувствовали силу удара советской авиации. "Черная смерть", как называли
немцы бронированную машину Ильюшина, прошлась по их эшелонам.
На ужин шли возбужденные. Приятно было сознавать, что нами выполнена
большая работа. Каждый из нас мог с уверенностью сказать, что день прожил не
даром. Огромную радость и удовлетворение получает советский человек, когда
видит, что его труд пошел на пользу народу. Вот почему, несмотря на потери,
настроение у нас сейчас было приподнятое.
И, наоборот, люди второй эскадрильи были омрачены: штурмовики группы
Морозова промахнулись. После их налета на автоколонну не оказалось ни одной
горящей машины. К нашему приходу в столовую между штурмовиками Морозова и
истребителями Фатина разгорелась настоящая перепалка. Больше всех возмущался
сам Фатин, размахивая своей потухшей трубкой. Трудно сказать, сколько бы
продолжалась эта перепалка, если бы не штурман Аболтусов.
- В чем дело? Что за спор? - весело спросил он, входя в столовую. -
Чего не поделили?
Фатин поспешил пояснить. Он особенно обвинял Морозова в том, что тот,
как ведущий, выполнил только одну атаку.
- Надо было нам остаться штурмовать, а их отправить одних
"мессершмиттам" на съедение.
Спокойный до того Морозов наконец не выдержал.
Встав из-за стола и немного пригибаясь под низким для своего роста
потолком, подошел к Фатину.
- Ничего-то ты, дружище, в бомбометании не смыслишь. Привык считать
прямые попадания, а сегодня бомбы упали не дальше как в пятнадцати -
двадцати метрах от дороги. Это значит, что автомашины поражены осколками.
Почему не было пожаров, этого сказать не могу. Полети спроси у немцев, -
съязвил он и сел на свое место.
Фатин, охлажденный спокойным тоном Морозова, стал приходить в себя.
Однако лицо его продолжало выражать неудовлетворение.
- Брось горячиться, Фатин. Морозов-то ведь прав,сказал Аболтусов, желая
водворить мир. - Надо знать радиус действия осколочной бомбы. Если бы бомбы
упали даже в ста метрах от колонны, все равно машины не избежали бы
осколочного поражения.
- Хорошо. Спорить мне надоело, - сдавался Фатин. - Понимаю, что бывают
промахи. Но ведь, кроме бомб, есть еще и пулеметы, и пушки. А они бомбы
сбросили, крылышками покачали - и домой. Вот за что обидно. С нашим оружием
можно было такой тарарам наделать, только держись.
- Эх ты, злой истребитель, - улыбнулся Морозов. - С одного раза все
хочешь разрушить. Война продолжается, и сегодняшний вылет не последний.
Морозов еще покажет, как нужно драться. Пока руки мои держат штурвал, а
глаза видят землю, еще не один раз фашисты испытают на своей шкуре силу
штурмовых ударов эскадрильи.
В этих словах не было ни хвастовства, ни позерства.
Эскадрилья Морозова действительно воевала хорошо.
Когда она уничтожала гитлеровские огневые точки и наблюдательные пункты
в городских кварталах Воронежа, удары отличались такой точностью, что им
можно было только удивляться.
Сегодняшний день был для нас большим днем. А вечером мы с Кузьминым
побывали в землянке ремонтников и поделились с ними своей радостью.
Как ни старались мы действовать наперекор погоде, летая даже при самой
низкой облачности осень брала свое. Тучи лежали почти на земле, лил дождь. В
нашей работе установилась вынужденная пауза. С утра до вечера сидя в
землянке, рассказывали летчики друг другу многочисленные эпизоды из
авиационной жизни.
Зато технический состав, особенно механики, вовсю дорвались до осмотра
самолетов. Осматривали чрезвычайно тщательно и с великим старанием.
Выражение лица техника, обнаружившего неисправность, можно, пожалуй,
сравнить с выражением лица минера, отыскавшего замаскированную мину. Мне
казалось, что техник бывает больше удовлетворен осмотром самолета в том
случае, если найдет неисправность и наоборот, не найдя ее, он испытывает
чувство, похожее на разочарование и досаду за якобы напрасно затраченный
труд, и это несмотря на то, что устранять неисправность порой ему
приходилось в непогоду, в полумраке, при электрическом фонарике.
Сегодня, как и несколько дней до этого, у нас шел "пленум друзей",
вспоминавших минувшие дни. Неожиданно в землянку вошел Витя Олейников.
- Кончай баланду! - сказал он. - Погода улучшается, можно ожидать с
минуты на минуту задания.
Шел мимо самолетов - технари с нашими машинами такое натворили, что до
вечера не соберут.
Но оказалось, что техники за погодой наблюдали не меньше нас, летчиков.
Работая под открытым небом, они не могли не заметить, как перестал дождь и
как повернуло на ведро. Они быстро привели самолеты в полную готовность.
Вскоре последовало приказание на боевой вылет.
Предстояло разведать район сосредоточения фашистских войск, наличие у
противника танковых и мотомеханизированных соединений.
- Кто со мной? - обратился я к летчикам. - Кроме ведомого, нужна еще
одна пара. Приказано лететь в составе звена.
Первое мгновение тишина. Сказывается вынужденный пятидневный перерыв.
Но это лишь мгновение.
Первым поднялся Егоров.
- Прошу взять меня...
- Ты же не из моей эскадрильи.
- Хочу лететь.
- Хорошо, полетим. Но только смотри не отстань. Летишь с нами в первый
раз. Снарядов немцы не пожалеют, крутиться придется порядочно.
- Не отстану.
Изучив задачу, мы направились к самолетам. В облаках появились разрывы,
и лучи осеннего солнца упали на землю.
Разбрызгивая попадавшие на пути лужи, четверка самолетов побежала по
зеленому покрову аэродрома.
После взлета ложусь на курс "вест". Внизу раскисшие по-осеннему дороги,
черные, как воронье крыло, вспаханные пары. Тихо.
Но стоило подойти к переднему краю, как со стороны противника
показались вспышки орудийных выстрелов и вблизи самолетов возникли разрывы
зенитных снарядов. Почти инстинктивно разворачиваю звено, меняю курс и
высоту. Снаряды разрываются справа и ниже. Маневрируя высотой, скоростью,
курсом и таким путем избегая прицельного огня, мы углубляемся в тыл врага.
За линией фронта сплошная облачность, и чем дальше на запад, тем ниже
облака. Они вынуждают и нас опускаться к земле. На такой высоте могут сбить
даже из автомата. Чаще и энергичнее перекладываю самолет из одного разворота
в другой. Маневр повторяют остальные летчики.
Наконец звено достигло намеченного района. Противник никак не
предполагал, что в такую погоду могут появиться наши истребители. А мы
появились. В рощах близ дорог большими квадратами отчетливо выделялись
незамаскированные артиллерийские склады.
В реденьком лесочке большое скопление танков. Но зенитного огня нет.
Может быть, это не танки, а лишь макеты? Нужно проверить.
Снижаюсь до бреющего. Следов гусениц не видно.
Значит, если это настоящие танки, то они пришли еще по сухой дороге, до
дождей. Пролетаю над ближайшей деревней. Видны одиночные фашисты. В огородах
на окраине - бензозаправочные машины. Подаю сигнал "Делай, как я",
прицеливаюсь и выпускаю два реактивных снаряда. Вспыхивает бензозаправщик,
горит разлившийся бензин. Сразу же посыпался град трассирующих пуль и
снарядов: противник снял маскировку. Из леса, в котором стоят танки,
показались вспышки орудий, потянулись синие нити пулеметных очередей.
Знакомая картина! Пока Егоров штурмует огневые точки, я тщательным
наблюдением стараюсь установить количество сосредоточившихся танков.
Сведения более или менее полные.
Можно продолжать полет.
На дороге, километрах в десяти от леса, завязла в грязи колонна
тупоносых грузовиков. Повторяем один за другим три захода, и вот уже горит
несколько машин.
Задание выполнено, можно и домой.
Звено на бреющем полете миновало линию фронта.
- Все глаза проглядели, - радостно встречает меня механик самолета
Васильев. - Нет и нет. Чего только не передумаешь! Не легко ожидать вас с
задания. Говорили, что должны прилететь через сорок минут, а прошло уже
полтора часа.
В это время оружейник Закиров со своей заразительной, до ушей улыбкой
сообщил, открывая патронные ящики: - Ни одного патрона, товарищ командир, не
осталось. Хорошо работал. Мой сердце всегда веселый бывает, когда мой
патроны стреляешь. Еще заряжу, ни одна осечка не будет.
Он ловко соскочил с плоскости и скрылся в блиндаже, где хранились
боеприпасы. Через минуту, обвешанный пулеметными лентами и сгибаясь под их
тяжестью, оружейник вновь появился у самолета. Прежде чем заряжать, он с
особым старанием проверил набивку в ленты каждого патрона, попробовал ленты
на изгиб, осмотрел взрыватели. Покончив с пулеметами и протерев стволы, он
так же тщательно и быстро зарядил пушки, установил на рейки реактивные
снаряды. Довольный своей работой, доложил:
- Все в порядке, товарищ командир. Можно везти от Шакир Закирова
подарка фрицу. Ни одной задержка пушка не даст.
Васильев успел заправить самолет топливом, сжатым воздухом и теперь с
отверткой в руках по-хозяйски проверял надежность закрытия люков и щитков.
Пока готовили самолеты, мы успели доложить о результатах разведки и
сидели на траве, обсуждая полет.
- Молодец, Егоров, - говорю я. - В самый нужный момент ударил по
батарее. Если бы ты ее не припугнул, она бы нам показала, где раки зимуют.
Так нужно действовать всегда. Нужно уметь оценивать обстановку и в считанные
секунды без колебания принимать решение. Истребитель должен измерять время
не минутами, а долями секунды.
Секунда... В обыденной жизни человек не замечает ее - так она мала.
Пешеход успевает за секунду сделать не более двух шагов. Но для
летчика-истребителя секунда - это очень большое время. В воздухе счет
ведется на доли секунды. Хорошо натренированный и обученный летчик реагирует
на изменение обстановки на две десятых доли секунды раньше, чем
ненатренированный летчик, а эти десятые доли могут решить исход боя...
Надо стремиться в совершенстве овладеть своей профессией, повседневно
учиться, тренироваться каждый день. Обо всем этом мы говорили в группе.
Решив, что сегодня вылета уже не будет, я рекомендую летчикам
повнимательнее проверить самолеты.
Пусть их смотрели механики. Глаз хорошо, а два лучше.
В это время стоявший на плоскости моего самолета Васильев замахал
руками, а потом громко закричал:
- Снаряд! Зенитный снаряд!
Летчики бросились к Васильеву. На картере двигателя в развале цилиндров
лежал 85-миллиметровый снаряд. Он пробил дюралевый капот, но не разорвался и
потому не причинил вреда. Вот так штука. Не зря говорят, каких только чуде
не бывает на войне! При встрече с самолетом снаряд обладал запасом энергии
не большим, чем ее требуется, чтобы пробить дюралевый одномиллиметровый
капот. Это было буквально последним его движением, подобным последнему шагу,
который делает израсходовавший все свои силы человек. Снаряд не разорвался
даже от соприкосновения с горячими цилиндрами работающего двигателя.
Взять снаряд в руки никто не решался. Подошел техник по вооружению
Павлычев, он внимательно осмотрел немецкий "гостинец" и, убедившись в
неисправности взрывателя, уверенно снял снаряд.
Пусть снаряд не взорвался в воздухе. Но как же я не почувствовал силы
его удара? Произошло это, по всей вероятности, тогда, когда зенитные снаряды
рвались в непосредственной близости, заглушая остальные звуки.
Когда спустились сумерки и стало очевидно, что вылета больше не будет,
летчики направились в столовую.
- Хорошего поросеночка подложили тебе фрицы на ужин, - шутили они по
дороге.
А после ужина как ни в чем не бывало мы танцевали под баян. Танцевали
лихо, с определенным фронтовым шиком, применяя те же па, что и на паркетном
полу. Только вид танцоров был не шикарный: выцветшие на солнце гимнастерки,
кирзовые сапоги, шлемофоны вместо фуражек. Но девушки одеты по-праздничному.
Они пришли из соседней деревни, как приходили и до этого в хорошие летние
вечера. Они не обижались, что им приходилось возвращаться ночью одним без
провожающих: летчикам нужно было хорошо выспаться перед очередными боями.
С наступлением темноты тучи разошлись. Звездное небо обещало хороший
летный день.
Перед утром меня разбудил Вася Соколов.
- Ты в сны веришь? - спросил он. - Не сердись.
Я тоже не верю, но на душе что-то не особенно весело.
Понимаешь, вот говорю сам себе, что все это ерунда, бабушкины сказки,
предрассудки разного рода, а что-то грудь давит, какое-то предчувствие.
Точно такое чувство, как и тогда, когда меня над излучиной у Давыдовки
сбили.
Вид у Васи действительно беспокойный, и я не мешаю ему говорить.
- Снится мне, - продолжает Соколов, - что идем мы с тобой в Кинешме
около моего дома и будто бы мы незнакомы. Смотрю, а ты отходишь все дальше и
дальше, потом погрозил мне и говоришь: "Смерти боишься. Эх ты, чудак, а мы с
ней, знаешь, рядышком".
- И тут ты проснулся? - с насмешкой спросил Орловский.
- И тут я проснулся, - не заметив насмешки, подтвердил Вася.
- Черт с им, со сном! Смерть с нами рядом, да не в обнимку,- сказал я
как можно спокойнее.- Вставайте, а то еще что-нибудь приснится.
- Ночи стали длинные, спим много, вот и лезет в голову всякая ерунда, -
добавил Кузьмин, выглядывая в окно. - Погодка хороша, облачность шесть
баллов.
Самый раз для разведки. Сегодня порезвимся по шоссейным дорогам.
Его больше всего увлекала штурмовка автомашин.
- Знаешь, Кузя, что я думаю? Бить немцев надо не поодиночке, а пачками.
Надо выбирать более компактные цели, а не размениваться на мелочи. Правда,
мы машин сожгли порядочно, но может случиться и так, что из-за одного
автомобиля или подводы от нас останутся рожки да ножки. Не жаль, что собьют,
а жаль глупо голову потерять..
Кузя и сам думал об этом, но почему-то не решался мне говорить. Теперь
он полностью согласился с моими доводами и в подтверждение привел свои.
Разговаривая, мы пришли в столовую. Начинало светать. Повариха тетя
Катя, полная женщина, как обычно, весело пожелала счастливого дня. Она
всегда с особенной любовью говорила: "Мои ястребки пришли", выражая в полной
мере то доброе отношение к нам, истребителям; которое было у работников
тыла.
Лишь только закончили завтракать, в столовую вошел начальник штаба и
пригласил меня и Соколова на командный пункт.
- Нужно установить, куда и за чем движутся колонны автомашин. Если они
движутся с грузом к населенному пункту вблизи линии фронта, то можно
заключить, что неприятель пополняет запасы и готовится к зиме. Если же к
железнодорожным станциям, не будет ошибкой думать о переброске техники по
железной дороге к Сталинграду.
Дороги начали слегка подсыхать, автомобильное движение на них
восстановилось. Мы это хорошо видели. Когда встречаешь вражеские автомобили,
так и хочется с пикирования дать по ним одну - две очереди.
Но главная наша задача не в этом: надо установить пункты разгрузки в
стороне от железной дороги. И, преодолевая искушение, мы не трогаем машин.
Отмечаем новые склады боепитания, не существовавшие ранее.
Груженые машины идут в сторону фронта.
Собранные сведения позволяют сделать определенный вывод. Можно
возвращаться домой, но мы решаем просмотреть железнодорожные перегоны.
Полет протекает удивительно спокойно, кажется, зенитная оборона
противника снята. Маскируясь шестибалльной облачностью, наблюдая в
образовавшиеся в ней "окна" за движением на земле, мы безнаказанно кружим
над противником.
На железной дороге тихо. До станции Валуйки нам не встретилось ни
одного поезда, лишь небольшие эшелоны без паровозов одиноко стояли на
перегонах. Но вот вдали показался дымок - это, несомненно, паровоз.
Продолжаем полет, не меняя курса. Дав сигнал Соколову "Атакую один", я пошел
вниз. Вася решил не отставать. Но лишь только вышли под облака, как зенитная
артиллерия начала засыпать подоблачное пространство: били пулеметы и
малокалиберные автоматические пушки, установленные на платформах эшелона.
Ехала пехота. Несколько секунд - и наши пулеметно-пушечные очереди
прострочили крыши вагонов. Еще атака - и, набирая высоту, мы развернулись на
свою территорию, стараясь выйти из завесы зенитного огня.
Сильный внезапный удар заставил меня съежиться.
Самолет словно остановился и сразу же бессильно свалился на правое
крыло. Я бросил взгляд на правую плоскость. Рядом с кабиной в крыле зияла
огромная дыра, самолет почти не слушался управления. "Прыгать", мелькнула
мысль. "Но кругом фашисты", - сразу же возникла другая.
Огромным усилием вывожу машину из глубокой спирали. О противозенитном
маневре не было и речи, подбитый самолет мог лететь лишь прямолинейно.
Огонь, утихший на несколько секунд, возобновился с новой силой. Тяжелее
всего чувствовать себя беспомощным и полагаться целиком на удачу. Словно не
ты управляешь судьбой, а она крепко-крепко держит тебя в своих руках. Ах,
какими бесконечно длинными кажутся минуты! Разрывы снарядов сгущаются правее
самолета. Значит, немецкие зенитчики не учитывают скольжения подбитой
машины. Кажется, я ухожу от судьбы...
...Вот и Дон. За ним наши. "Теперь не возьмешь, подумал я, когда под
самолетом мелькнул берег. Не возьмешь!" Посадка прошла удачно. Когда я
зарулил на стоянку, Васильев ахнул от удивления.
- Вот это да! Такого еще не было, товарищ командир!
А Закиров, чтобы показать величину пробоины, просунул в нее голову.
- Опять фриц попал,- улыбнулся он, показывая белый ряд зубов.
- Понимаешь, что получается, как во сне, - говорил Соколов. - Совсем
рядом со смертью. Ведь всего два - три сантиметра, и задело бы взрыватели
реактивных снарядов. Тогда капут. У меня сердце оборвалось, когда твой
самолет перевернуло и к земле. Ну, все. Нет, смотрю, выходит. А фрицы по мне
ни одного снаряда, весь огонь сосредоточили на твоей машине - смотреть
страшно.
- Со смертью рядом, да не обнимку с ней, - повторил я в ответ на
сказанное утром. А самому стало страшно: действительно был на два - три
сантиметра от смерти.
- Какая тишина... А воздух! - И Кузьмин полной грудью вдохнул свежую
ночную прохладу.
Над светлеющим горизонтом догорала последняя неяркая звезда. Начинался
рассвет. Кустарники на окраине аэродрома потонули в молочном тумане.
- Эх и погодка! - продолжал восторгаться Кузьмин. - Даже трава от росы
пригнулась. А высота "миллион километров". Меня еще отец учил, что обильная
роса к хорошей погоде.
"Сегодня будет жарко. Вылетов шесть - семь придется сделать", - подумал
я.
Наверное, и Кузьмин подумал о том же.
По такой погоде, - сказал он, - мы не одного фашиста на тот свет
отправим, только бы дождя не было. Только бы...
Несколько минут мы шли молча. Но доброе настроение, с которым Кузя
сегодня проснулся, не позволяло ему молчать, и он пустился в воспоминания
детства. Высокая нескошенная трава хлестала по голенищам сапог, обильно
смачивала их росой. Из-под куста полыни вспорхнул потревоженный жаворонок.
- Разбудили... Свернем в сторону, у него, наверное, здесь гнездо. -
Кузьмин стал обходить предполагаемое жилище птахи, забыв, что осенью они
никаких гнезд не вьют.
Со стоянок доносился стук молотков. Это ремонтники восстанавливали наши
самолеты.
- Работают на славу,- сказал я.- Молодцы механики, и подгонять не надо.
Сами понимают. А мой Васильев иначе и не думает, что воюет вместе со мной.
Когда я сбиваю самолет, он рисует на борту звездочку, своим друзьям
говорит, что это мы сбили. И правильно говорит.
Когда мы подошли к самолетам, Васильев доложил, что ремонт
заканчивается.
- Благодарю за службу, товарищи!
- Служим Советскому Союзу! - послышалось в ответ.
- Разрешите продолжать? - спросил Васильев и, получив разрешение, снова
принялся за работу.
С северной стороны аэродрома послышался шум По-2.
- Рано проснулся "кукурузник". Еще солнце не взошло, а он уже в
воздухе, - пошутил Кузьмин.
Из-за леса вынырнул самолет. Он шел на малой высоте.
- Начальство летит, - сказали мы, одновременно опознав По-2 с голубой
полосой на вертикальном оперении.
- Теперь жди задания. Наверняка что-то важное, раз сам прибыл, -
добавил Кузьмин.
Как только По-2 остановился, к нему подошли командир и комиссар полка.
Прибывший - это был генерал - принял рапорт и направился на командный пункт.
- Пошли и мы на командный пункт Кузя. Видишь, связной к нам бежит.
Я не ошибся. Связной бежал к нам с приказанием явиться к генералу.
Генерал, не дослушав доклада о прибытии, начал сразу же ставить задачу.
- Полетите в разведку,- говорил он. - Ваша задача установить
железнодорожный перегон с наиболее интенсивным движением или станцию с
наибольшим количеством эшелонов на участке Валуйки - Алексеевка.
Нужно остановить движение не менее чем на трое суток. После разведки
пойдете со штурмовиками для нанесения удара. Все ясно?
- Так точно, - ответил я.
- Выполняйте, да поосторожней, внимательности побольше, - по-отцовски
добавил генерал.
Мы поспешили к самолетам.
- Все в порядке, товарищ командир, - доложил Васильев. - Ремонт
закончен, машина к полету готова.
Боялся, что не успею. Когда увидел, что вы пошли на командный пункт, у
меня аж сердце екнуло. Работы на пять - десять минут, вдруг не успею? -