Куклин Евгений. Серебряный клин

не больше тепла, чем во взгляде змеи. Он одевался во все черное. Может, это
что-то означало. Но кто мог сказать - что? Сам он разговаривать не желал.
Отказывался наотрез, и все тут. Вот потому-то его окрестили: Молчун.
Парень и сам был магом. Сейчас вокруг него были разбросаны орудия его
ремесла, будто он ждал, что незваный гость может попытаться что-то
предпринять.
Глаза Молчуна были черны как ночь, тверды как алмаз и столь же
дружелюбны, как сама смерть.
Проклятие! Человек ошибся раз в жизни. Прошло четыреста лет, а они не
хотят дать ему искупить свою вину.
Где-то неподалеку болтались еще трое, братья Крученые. Собственных имен
у них, похоже, не было. Они отзывались на нелепые клички: Лапошлеп, Ишачий
Лоб и Братец Медведь. Правда, когда Душечка оказывалась близко, Ишачий Лоб
превращался в Пенька. Хотя она все равно ничего не могла слышать.
Все четверо боготворили ее. И любому, кроме нее самой, сразу
становилось ясно, что Молчун вдобавок питал романтические надежды.
Законченные психи. Все до единого.
- Эй, Сиф Шрам! - раздался откуда-то сзади пронзительный крик. - Какое
вероломство ты задумал на сей раз, Царапина?
Дослушав последовавший взрыв противного хихиканья, он утомленно сказал,
наверно, уже в тысячный раз:
- Зовите меня Боманц. Сифом Шрамом меня не называли с тех пор, как я
был еще мальчишкой.
Много, очень много времени прошло с тех пор, как он последний раз
слышал это имя. Не одна сотня лет. Он не вел точного счета. Прошел всего
год, как он вырвался из пут колдовских чар, которые большую часть времени
держали его в особом виде транса, в стасисе. Один за другим проходили годы
раздоров и кровавого ужаса - годы становления и укрепления Империи Госпожи.
Он узнал о происходившем лишь с чужих слов, после того как все уже
свершилось.
Он, Боманц, или Сиф Шрам, был всего лишь артефактом, пережитком
стародавних времен. Глупцом, вознамерившимся истратить неожиданно
доставшиеся ему в дар от судьбы последние годы жизни на то, чтобы искупить
свою часть вины за участие в пробуждении, в высвобождении древнего зла.
А эти идиоты не желали ему верить, хотя прошлой зимой он едва не отдал
концы, помешав дракону прикончить их всех во время завершающей борьбы в
Курганье.
Кретины. Разве не ясно, что все плохое, что ему было отпущено совершить
в жизни, он уже совершил?
Три брата появились откуда-то спереди и присоединились к остальным.
Значит, сзади кричали не они. Но Боманц и так это знал. Двое из них просто
не говорили ни на одном из понятных ему языков. Третий немного объяснялся на
форсбергском, но на таком ломаном, что лучше бы и не пытался.
Тот олух, который чуть-чуть понимал старомодный форсбергский Боманца,
не умел писать. Конечно. Поэтому все сказанное, что не слышал Молчун или не
прочла по губам Душечка, нещадно перевиралось, в лучшем случае превращаясь в
напрасный труд.
Зато с камнями можно было общаться как с нормальными людьми. Но Боманц
терпеть не мог разговаривать с булыжниками. Такие беседы казались ему
противоестественными.
Ему было трудно здесь еще и потому, что эти человеческие существа, эти
безумцы, все же составляли наиболее нормальную и наименее невероятную часть
окружающей обстановки.
Приди ему в голову мысль начать строить воздушные замки, впервые в
жизни Боманцу пришлось бы смотреть себе под ноги.
Захватив старого колдуна в том лагере, в Ветреном Крае, они насильно
увезли его с собой. И теперь он находился на спине воздушного левиафана,
одного из мифических чудовищ, обитавших на Равнине Страха. Монстр был почти
тысячу футов в длину и около двухсот в ширину. С земли воздушный кит больше
всего напоминал помесь огромной, размером с военный корабль, медузы с самой
большой акулой, какая найдется в мире. Оттуда, где находился Боманц, спина
чудища напоминала бредовые видения опиекурильщика, походила на те нереальные
леса, что росли в громадных пещерах, по слухам, находившихся глубоко под
поверхностью земли.
В этом лесу обитал целый зоопарк странных существ, которые могли
привидеться разве что в страшном ночном кошмаре. И все они были в какой-то
мере разумными.
Воздушный кит куда-то торопился, но, похоже, не мог двигаться так
быстро, как хотелось бы. Ему постоянно мешали встречные ветры. Вдобавок
чудищу часто приходилось опускаться, чтобы, уничтожив пару акров
растительности, хоть немного заморить червячка.
А уж воняла проклятая бестия, как семь зоопарков сразу.
Парочка причудливых существ изводила его непрерывными приставаниями.
Одна из тварей, маленькая каменная обезьянка, казалось, состоящая из одного
хвоста, была не больше бурундука. Хотя старик не мог понять ее верещания,
своим визгливым, скрипучим, въедливым голосом она напоминала Боманцу его
давно умершую жену.
Вторая тварь походила на эдакого пугливого кентавра навыворот.
Человеческой, притом весьма волнующей и привлекательной, у нее была задняя
часть туловища. Старик чем-то заинтересовал эту тварь. Она пряталась
неподалеку в курчавых зарослях каких-то непонятных органов, покрывающих
спину кита, и Боманц постоянно ловил на себе ее любопытные взгляды.
Но хуже всех была нахальная говорящая птица, слегка напоминающая
канюка. Она немного знала форсбергский и трещала без умолку. Будь она
человеком, могла бы шляться по всяким кабакам и зарабатывать на жизнь,
выдавая себя за крупнейшего специалиста абсолютно по всем вопросам. Она
обожала выкладывать свое мнение, претендуя на истину в последней инстанции.
По поводу и без повода. Боманц никак не мог от нее отделаться. Своей
жизнерадостной самоуверенностью и абсолютным невежеством эта птичка доводила
старика почти до исступления.
Еще там были летающие манты, похожие на черных скатов тропических
морей, с размахом плавников-крыльев от тридцати до пятидесяти футов. Они
жили в симбиозе со своим хозяином - воздушным китом, проводя почти всю свою
жизнь на его спине. Из всех странных тварей, теперь оказавшихся соседями
старого колдуна, эта разновидность производила самое сильное впечатление и
была самой многочисленной. Хотя внешне манты напоминали рыб, похоже, они
были млекопитающими. Страшно раздражительные и опасные, манты терпеть не
могли, когда какие-либо другие существа вторгались на их территорию. Одна
лишь воля их бога и хозяина сдерживала постоянно распиравшую их злость.
На спине кита путешествовало великое множество тварей, не менее
примечательных, чем манты. Одна абсурднее другой. Но почти все они были
пугливыми и сторонились людей.
Если не считать мант, самым многочисленным, зловредным и надоедливым
племенем здесь были говорящие камни.
Подобно большинству людей, Боманц не раз слышал истории о смертельно
опасных лабиринтах из вертикально стоящих камней, менгиров, на Равнине
Страха. Действительность оказалась не менее мрачной, чем эти истории. Уж в
этих-то созданиях, склонных к замогильному юмору, робости было не больше,
чем в горной лавине. Именно им Равнина Страха была обязана своей зловещей
репутацией. То, что любому другому показалось бы убийственно злобной
выходкой, эти камушки считали всего лишь милой шуткой.
И в самом деле, разве можно найти что-либо более забавное, чем
путешественник, который сбился с дороги, оступился и упал в каменный мешок;
или чью лошадь, прямо из-под него, утащил гигантский песчаный лев?
О таких камнях, в виде менгиров до восемнадцати футов высотой,
рассказывали тысячи историй, среди которых едва ли можно было найти хоть
одну со счастливым исходом. Но теперь старому колдуну приходилось постоянно
видеть их, слышать и иметь с ними дело. Перед этим бледнели все сказки, хотя
камни вели себя так смирно, как только могли.
Их, как и мант, к этому пока принуждали. Они могли говорить на любом
языке. По счастью, большинство из них предпочитало помалкивать. Но если уж
им приходилось высказываться, речи их бывали едкими, желчными, ядовитыми.
Так какого же черта их бог решил набрать свой дипломатический корпус именно
из этих булыжников?
Не удивительно, что Равнина Страха слыла повсюду приютом безумия. Ведь
само управлявшее ею дерево было сумасшедшим. Эталон бога-безумца. Чистой
воды, на двадцать четыре карата.
Камни были, по большей части, серо-коричневыми, без видимых признаков
каких-либо отверстий или органов; на них косматились пятна мхов и
лишайников, в гуще которых копошились насекомые. С виду не отличить от
обычного валуна, какие валяются повсюду и молчат в тряпочку. Но они таки
умудрялись нагнать страху даже на Боманца, который обычно любил показать,
что ему сам черт не брат. Бывали моменты, когда ему до смерти хотелось
разнести их вдребезги, превратить в говорящий песок.
Проклятые твари!
Каждую сотню миль воздушный кит снижался, пока его брюхо не начинало
волочиться по земле. Тогда все сущности, гнездившиеся на его спине, включая
братьев Крученых, начинали радостно напевать: "Эй, ухнем...", подтаскивая
поближе к краю тот менгир, который за последнее время надоел им больше
других. Раз, два, и он летел за борт под аккомпанемент грязных угроз и
страшных проклятий. Те камни, которые больше других претендовали на чувство
юмора, страшно завывали, свистели и гудели всю дорогу, пока не шлепались на
землю.
Бесноватые недоумки.
Как бы чертовы каменные кирпичи ни кувыркались во время падения,
приземлялись они всегда торчком, как кошка на ноги.
Те местные жители, которые имели несчастье стать свидетелями очередного
такого представления, получали медвежью болезнь.
Камни были порождением Равнины Страха, из них состояли жизненно важные
для дерева-бога линии коммуникаций. Друг с другом они общались при помощи
телепатии. Боманцу никто ничего не говорил, но он подозревал, что всей этой
операцией, зачем бы она ни была нужна, руководит откуда-то издали сам
Праотец-Дерево.
Особенно неприятно Боманца поразила одна маленькая деталь: он
обнаружил, что сколько бы камней ни скидывали вниз, их общее количество
никогда не уменьшалось. Он даже заприметил на спине кита несколько старых
менгиров, невесть как вернувшихся обратно.
Какое-то сплошное безумие.
- Эй! Сиф Шрам! Все еще прикидываешь, как бы нас всех скрутить в
бараний рог, старая Царапина? Простофиля!
Проклятый говорящий канюк опять появился как из-под земли. Боманц тут
же сделал мягкое неуловимое движение, ловко обхватив птичью шею.
- Ага, - нежно сказал он. - Скрутить. Прямо с тебя и начну, падаль ты
эдакая.
Остальные уставились на них во все глаза. Но никто не шевельнулся.
Никто не оценил всерьез страстное желание старика. Братья Крученые даже
разразились одобрительными возгласами. , - Так его, старикан! - прокудахтал
на своем неимоверном диалекте Лапошлеп. - Завяжи этому глупому индюку шею в
узел! Да затяни потуже!
- Идиоты, - пробормотал Боманц. - Я окружен сплошными идиотами. Отдан
на растерзание дебилам. - И добавил громче: - Если ты не забудешь навсегда
имя Шрам и не усвоишь слово Боманц, я действительно сверну тебе шею и
повыдергаю ноги.
Он сжал пальцы чуть сильнее, потом ослабил хватку.
Птица, суетливо хлопая крыльями, отлетела в сторону.
- Шрам совсем рехнулся! - кричал канюк. - Берегитесь! Берегитесь! Сиф
Шрам стал Версерком!
- Еще бы! - прорычал старик. - С кем поведешься, от того и наберешься.
Все грохнули. Такого хохота, свиста и улюлюканья Боманц не слышал со
времен, когда был школяром. Только Молчун и Душечка не смеялись. Они
продолжали следить за ним. Что же, ну что же такое надо сотворить, чтобы
заставить их поверить, что он на их стороне?
О боже! На него внезапно снизошло прозрение. Ведь они не доверяют ему
вовсе не потому, что из-за его неуклюжести проснулось и пошло на целых сто
лет гулять по земле старое черное зло. Ведь он участвовал в исправлении
содеянного. Нет. Просто они знают, что именно заставило его заняться теми
исследованиями. Знают о его былом стремлении завладеть средствами, дающими
власть.
О всепоглощающей, безрассудной страсти к Госпоже, страсти, настолько
ослепившей его, что он наделал ошибок, которые позволили разбить
сдерживавшие ее оковы.
Они еще могли поверить, что он излечился от жажды власти. Но не от
страсти, которую некогда испытывал к этой женщине. Как мог он убедить их в
том, в чем не мог до конца убедить себя сам? Она была той свечой, на
смертоносный огонь которой мужчины летели, словно ночные мотыльки. И это
пламя все не утрачивало своей притягательности. Даже тогда, когда находилось
вне пределов досягаемости.
Он поерзал, привстал и охнул. Совсем затекли ноги. Слишком уж долго он
просидел неподвижно. Молчун и Душечка наблюдали, как старик ковыляет мимо
зарослей чего-то, что напоминало розовый папоротник. Но высотой в десять
футов и с глазками. Эти маленькие глазки настороженно смотрели ему вслед.
Заросли папоротника тоже были какими-то органами кита. Манты устроили в них
детский сад для своей малышни.
Он подошел настолько близко к краю, насколько ему позволила боязнь
высоты, и посмотрел вниз. Первый раз за целую неделю.
Прошлый раз они летели над водой. Тогда он не увидел вокруг ничего,
кроме туманной голубой дымки до самого горизонта.
Сегодня воздух был более прозрачным, а пейзаж снова почти одноцветным,
но на этот раз - в коричневатых тонах, с разбросанными тут и там пятнышками
зеленоватого оттенка. Где-то далеко-далеко впереди он разглядел нечто,
похожее на столб дыма от громадного костра.
Они летели на высоте не меньше двух миль. В небе не было ни единого
облачка.
- Скоро тебе представится возможность показать, на что ты способен.
Мел, - раздался голос у него за спиной.
Он оглянулся. В четырех футах от него стоял менгир. Секунду назад его
там не было. Вечно они так. Появляются и исчезают бесшумно, без всякого
предупреждения. Этот, испещренный слюдяными вкраплениями, был более серого
цвета, чем большинство других. По его лицевой стороне проходила борозда,
рубец шириной в шесть дюймов и почти семь футов в длину, рассекший не только
лишайник, но и изъеденную временем поверхность камня. Цивилизация говорящих
камней оставалась для Боманца загадочной. Отчетливой иерархии у них не
существовало.
Хотя, когда возникала нужда в подобии официальных переговоров, от лица
всех остальных обычно говорил именно этот менгир.
- Это ты о чем?
- А разве ты сам ничего не чувствуешь, колдун?
- Я много чего чувствую, валун. Но самое мое сильное чувство - злость.
Меня бесит то, как вы все ко мне относитесь. А что еще я должен был
почувствовать?
- Запах безумия. Психические миазмы того нечто из Курганья, которые ты
сумел ощутить еще в Весле. Оно теперь уже совсем близко.
Хотя этот камень, как и все остальные, говорил абсолютно монотонно, все
же Боманц почувствовал темную тень подозрения на самом дне сознания менгира.
Если старик издалека, находясь в Весле, сумел почувствовать первое шевеление
старого зла, когда то было совсем еще немощным, как мог он ничего не
заметить сейчас, когда оно столь мощно? И как нечто стало им, когда все
считали его погибшим?
А может, колдун узнал о возрождении призрака потому, что сам ожил
вместе с ним? Может, между ними был тайный сговор и они вместе восстали из
полной зла земли Курганья? Может быть, старик был и остался слугой древней
тьмы?
- Я почувствовал тогда совсем не то, о чем ты говоришь, - устало сказал
Боманц. - Я услышал вопль одного из старых амулетов, которые были оставлены
там, чтобы поднять тревогу, если начнет двигаться то, что двигаться не
должно. Это совсем разные вещи.
Камень помолчал немного, потом сказал:
- Возможно. Так или иначе, мы их нагоняем. Скоро разразится битва.
Через несколько часов, через день или два, как решат ветра. В этой битве
может определиться твоя судьба.
- Какая чушь! - фыркнул Боманц. - И откуда только у валуна такая
склонность все драматизировать? Ты действительно думаешь, что я вступлю в
схватку с этой тварью?
- Да.
- Но если все так, как я думаю, то это должен быть...
- Это тот, кто был Хромым. А с ним Жабодав. У обоих есть телесные
повреждения.
Боманц презрительно фыркнул и усмехнулся:
- Есть голова, но нет тела. Хорошенькое телесное повреждение.
- Он далеко не слабак. Дым на горизонте - это дым над руинами города,
который горит уже три дня после того, как он убрался оттуда. Он стал
настоящим апостолом смерти. Убийства и разрушения - вот все, что теперь у
него на уме. Праотец-Дерево приказал остановить его.
- Отлично. Но почему? И почему мы?
- Почему? Потому что его бесноватость и неистовая ненависть однажды
приведут его к Равнине Страха. Почему мы? Потому что больше некому. Все,
обладавшие великим колдовским могуществом, пали в битве в Курганье. Все,
кроме тебя и нас. Но прежде всего потому, что так приказал бог. Боманц почти
беззвучно выругался.
- Готовься, колдун. Грядет пора. Если ты наш друг, тогда ты - его
смертельный враг. Еще бы. У него просто нет никакой возможности остаться в
стороне от схватки. По правде говоря, никогда и не было. Хотя ему удавалось
обмануть себя в те годы, когда он занимался поисками знаний о тех, кто был
некогда усмирен древними и закован ими в оковы.
Испытывал ли он угрызения совести, зная, что древний ужас вырвался на
свободу по его недосмотру? Отчасти. Но не настолько сильные. Ведь если б не
его вмешательство в самый последний момент, не его самопожертвование, взрыв
зла и мрака оказался бы куда более мощным. Без него ночь ужаса могла бы
длиться вечно.
Погрузившись в свои мысли, старик заковылял прочь. Он не заметил, как
менгир резко, словно вывернувшись наизнанку, повернулся, точно глядя ему в
спину рубцом своей лицевой грани. Эти камни никогда не двигались, пока за
ними наблюдали. Каким образом менгиры чувствовали, смотрит на них кто-нибудь
или нет, никто не знал.
Блуждания Боманца привели его к хвосту воздушного кита. За ним
следовала стайка маленьких шустрых существ, его неизменная свита.
Соглядатаи. Он старался не обращать на них внимания.
Там он уселся на мягкий бугор, на выступающую плоть кита. Сидеть было
удобно. Но он знал, что не сможет долго тут оставаться. Вонь животного здесь
была особенно резкой.
В сотый раз w принялся обдумывать план побега. По сути, ему надо было
просто спрыгнуть вниз, а потом произнести известное заклинание и замедлить
падение. Знаний, чтобы левитировать, у него хватало. Не хватало смелости.
Вообще-то, его боязнь высоты не была абсолютной. Случись ему упасть, у
него хватило бы самообладания, чтобы спастись. Но самому добровольно
сигануть вниз? Нет, что угодно, но только не это.
Примирившись с обстоятельствами, он стал вспоминать о пути, который ему
пришлось преодолеть. Дом, если таковой у него еще оставался, был в тысяче
миль отсюда. Может быть, гораздо дальше.
Они пролетали над странами, о которых он прежде никогда слыхом не
слыхивал. Где всякий, завидевший в небе летающую громадину, только диву
давался и гадал, что бы такое это могло быть.
Даже если ему удастся бежать, где гарантия, что здешние обитатели будут
к нему дружелюбными? Сама местность, расстилавшаяся внизу, выглядела активно
враждебной.
Черт с ним. Он сам втравил себя в это дело. Самому придется и
выпутываться.
- Ха! - пробормотал Боманц.
Он был стариком, но его глаза еще не утратили былую остроту.
Чистый, прозрачный воздух позволял видеть очень далеко. И там, далеко
на севере, он разглядел две точки, исчезавшие, стоило ему самую капельку
расфокусировать взгляд. Они летели чуть выше и, раз их вообще можно было
разглядеть с такого расстояния, были не меньшего размера, чем их левиафан.
Их кит летел во главе целого парада.
Боманц хихикнул. Его маленькие соглядатаи возбужденно суетились вокруг,
пытаясь понять причину его внезапного веселья. Он презрительно фыркнул,
хихикнул еще раз, поднялся на ноги и отправился в путь. На этот раз он
присел только после того, как подошел к голове чудища настолько близко,
насколько у него хватило смелости.
Дым теперь был гораздо ближе. Его столб достигал той высоты, на которой
летел воздушный кит. Далеко внизу виднелись проблески пламени пожаров,
питавших корявый ствол толстой дымовой колонны. Страшное зрелище. Может,
менгир и прав. Надо что-то делать.
Двенадцатый разрушенный город на их пути. Но первый, который они
застали во время его предсмертных судорог. Безумие, имевшее смысл лишь для
лишенного рассудка, разрастаясь, катилось вперед, указывая своим острием
точно на юг. Громко заурчали пришедшие в движение внутренние газы воздушного
кита. Горизонт покатился куда-то вбок, потом выровнялся. Позади Боманца
запищали и пронзительно заверещали манты. Он мертвой хваткой вцепился в то,
на чем сидел.
Левиафан начал снижаться.
Но почему? Обычное время его кормежки еще не наступило. И пока было
рано сбрасывать вниз очередной менгир.
Мимо Боманца, парами и четверками, со свистом проносились манты,
похожие на странное лопатообразное метательное оружие. Взмыв в небо, они
стрелой мчались в сторону города, над которым кружили тучи птиц-трупоедов. -
В миле под нами дует хороший попутный ветер, колдун, - раздался голос сзади.
Боманц оглянулся. Рядом стоял знакомый менгир с трещиной. - Если повезет, мы
накроем безумца сразу, как стемнеет. Готовься. Это все время, которое у тебя
осталось.
Когда Боманц оглянулся снова, камень уже исчез. Зато появились Молчун с
Душечкой, пришедшие посмотреть на агонию пылающего города. Смуглое лицо
Молчуна было непроницаемо, но на лице Душечки читалась глубокая скорбь по
погибшему месту.
Это выражение тронуло старика, который в глубине души был сентиментален
и мягкосердечен.
- Скоро мы положим конец страданиям и несчастьям, дитя мое, - сказал
он, повернувшись к ней так, чтобы она могла прочесть его слова по движению
губ.
Она взглянула на Молчуна. Тот перехватил ее взгляд, и их пальцы
затанцевали в воздухе, складываясь в знаки языка глухонемых. Боманц понял
часть обмена мнениями. Она его не порадовала.
Они обсуждали его персону, и Молчун отозвался о нем нелестно. Если не
сказать хуже.
Боманц тихо выругался и сплюнул. Это чертово отродье наговаривало на
него, не имея на то абсолютно никаких причин.
Манты перебили часть пожирателей падали, а затем, используя восходящие
потоки воздуха, взмыли вверх и вернулись на спину воздушного кита, принеся
добычу своим малышам. Закатив настоящий пир, они устроились вздремнуть.
Но отдохнуть по-настоящему не смог никто. Воздушный кит продолжал
снижаться, пока не оказался на высоте в полмили. Над городом он пролетел со
скоростью около двадцати миль в час. Но вскоре чудищу пришлось опять
подняться выше, где ветер был слабее, чтобы подлететь к нужному месту уже
после наступления темноты.
Треснувший менгир появился снова. Когда Боманц заметил его, то сказал:
- Вот теперь я чую его, валун. От него разит разложением и мертвечиной.
Но я до сих пор не могу придумать, как мне разделаться с ним.
- Пока не беспокойся. Бог отдал новое распоряжение. Ты не должен
обнаруживать себя, если не возникнет чрезвычайных обстоятельств. Наша первая
атака будет только пробной разведкой боем и послужит предупреждением.
- Что за черт? Почему? По-моему, если драться, так насмерть. Надо
одновременно ударить по нему всем, чем можно, пока он не узнал о нашем
появлении. Лучший случай может нам никогда не представиться.
- Так сказал бог. Боманц попытался спорить. Но бог победил.
С наступлением сумерек воздушный кит опять начал снижаться. Когда
сгустилась ночная тьма, Боманц разглядел впереди огни военного лагеря. Пара
мант поднялась в воздух на разведку. Вскоре они вернулись с докладом. Кит
заскользил вниз, к лагерю, держась такого направления, чтобы пролететь над
самым центром. Манты посыпались со спины кита и разлетелись в стороны в
поисках восходящих воздушных потоков. Боманц отчетливо ощущал приближение
древнего зла. Оно не дремало, но и не держалось настороже.
Земля надвигалась все ближе и ближе. Боманц прилип к спине кита, ожидая
столкновения. Он оставил без внимания даже тот оскорбительный факт, что
десятки менгиров окружили кольцом его и Душечку, а в прорехах между камнями
затаились ее верные головорезы, готовые в случае чего сразу прийти на
помощь.
Воздушный кит выровнял полет. Внизу скользнули назад и исчезли огни
лагеря. Там, внизу, раздались крики, но они были едва слышны, заглушаемые
треском и грохотом. Туша небесного гиганта, сметая все на своем пути,
пронеслась сквозь лагерь, почти касаясь земли. Боманц уловил флюиды шока,
который испытал старый дьявол, полностью захваченный врасплох. Безумный
сразу впал в черную ярость.
Он уже готовился дать отпор, но тут, со всех направлений одновременно,
на лагерь внезапно устремились манты. Ночная тьма разлетелась на осколки,
взорванная вспышками молний, которые вылетали из специальных органов мант.
Эти молнии сотнями сверкали посреди лагеря. Тот, внизу, не имел ни малейшего
шанса для контратаки, настолько был занят собственной защитой.
Левиафан сбросил многотонный балласт и начал медленно набирать высоту,
борясь с мешающим ему грузом захваченной добычи.
Боманц не мог видеть брюхо кита снизу и был этому рад. Щупальца чудища
крепко сжимали людей, животных, множество всяких других вещей, которые оно