Страница:
Как-то на своем «фольксе» на полчаса заскочил Руди – привез огромный пакет с продуктами – мою азилянтскую пайку за две недели. А там и картофель, и рис, и макароны, и пакеты с соком и молоком, и овощи, и мясо, и консервы, и сахар, и фрукты!.. Мы же в вонхайме два раза в неделю получали бесплатные продукты, вот он и собрал несколько моих порций в одну и приволок нам все это в «Китцингер-хоф».
Выпили мы по стаканчику вина, по чашечке кофе, и Руди снова укатил в Мюнхен, предварительно о чем-то пошептавшись с Петером.
На следующий день Наташа отобрала у меня аусвайс, они с Петером заполнили какие-то анкеты, приоделись, Петер сел за руль своего голубого «форда» и они уехали на полдня.
Вернулись поздно. За рулем сидела уже Наташа, так как Петер был изрядно поддавший, что-то восторженно вопил, матерился и требовал немедленной выпивки.
Оказалось, что им удалось невероятное – они меня «замельдовали». Так в Германии называется прописка. От немецкого – «Anmeldung». А с беженцами вроде меня это делать категорически запрещено! Но…
– У нас все можно сделать! – орал Петер. – Главное в нашей жизни – витамин «Б»!!!
– Витамин «Б» – это «Beziehung», – попыталась объяснить мне Наташа. – Priwatkontakten… Связи! Einflussreiche Beziehungen haben – это очень хорошо, но слишком много водки и пива…
– По-нашему, это – «блат», – сказал я. – У нас тоже – по знакомству, со связями, по блату – все можно сделать. Но я никогда не думал, что у вас тоже это есть.
– Люди – повсюду люди… – сказала Наташа. – С тебя, Эдди, vierundzwanzig Mark. Вот квитунг.
– Хорошо, – сказал я. – Сейчас принесу.
Я пошел к себе в сарай, развинтил ножку своего реквизитного столика-чемодана, вытащил заначенные три тысячи долларов и пересчитал деньги в кошельке. После всех дел – такси, сигареты, ужин с балалаечником и фокусником, там – пиво, здесь – сосиска, метро – туда, автобус – сюда, виски для Руди – у меня оставалось еще четыреста тридцать марок. Это вместе с тем, что я заработал за один раз на Мариенплац. Не слабо, правда?
Отсчитал я двадцать четыре марки для Наташи за прописку, взял три тысячи долларов и пошел к Китцингерам.
– Вот двадцать четыре марки за анмельдунг, – говорю. – А вот три тысячи долларов, которые я привез из Москвы. Спрячьте их, пожалуйста, у себя. Мне они пока не нужны, а у вас они будут целее.
Петер увидел доллары и даже протрезвел. И говорит на российско-матерно-немецко-баварском:
– Мать-перемать!.. Когда я жил в Москве – там можно было все купить только за рубли! А на доллары никто бы и не посмотрел!..
– А сейчас, – говорю, – наоборот. Никто на рубли смотреть не хочет, а на доллары – что угодно.
Наташа аккуратно пересчитывает мои доллары, перетягивает их тоненьким резиновым колечком, укладывает в конверт и говорит:
– Найн, Эдди. Деньги не должны лежать дома. Деньги должны работать. Завтра я отвезу их в наш банк и положу на твой Festgeld. Три тысячи долларов – это шесть тысяч марок…
Тогда был роскошный курс – две марки за доллар!
– И они будут приносить тебе семь процентов… – Наташа берет калькулятор и быстро щелкает кнопками. – А семь процентов – это тридцать пять марок в месяц на Girokonto. Ты сможешь брать их, когда захочешь. Понял?
Честно говоря, тогда я ни черта не понял. Сообразил только, что хуже не будет.
– Унд нох… – говорит Наташа. – Мы с Петером решили, что теперь ты будешь с нами работать только до обеда. До двенадцати… Потом отдыхать и ехать на Мариенплац. Ты – артист. Люди должны тебя видеть. И за это платить тебе деньги.
– Это – Наташа! – хохочет Петер. – Она в деньгах понимает больше, чем министр финансов!.. Настоящая баварская женщина, мать-перемать!..
– Возьмешь велосипед Петера и будешь ездить к станции С-банн, – говорит Наташа, не обращая внимания на пьяные выкрики Петера. – Через лес всего полкилометра. Оставляешь велосипед, и на метро прямо до Мариенплац. Обратно – так же: метро, велосипед, и ты дома. Когда заработаешь – купишь себе Gebrauchtwagen. Старую, хорошую машину. Это недорого. О'кей?
Так я и стал делать.
Только один раз смотался в Мюнхен рано утром, дотолковался в «Бауреферате», чтобы они мне выписывали вечерние лицензии на неделю вперед. Еле-еле втолковал им, что живу за городом и с утра очень занят.
Теперь я работал на Мариенплац с трех часов дня до десяти вечера. Выматывался, как жучка! Но зато до трехсот марок стал домой привозить. А один раз мне даже почти триста пятьдесят накидали!..
Можно, можно было уже неплохую машину купить… Добавить из тех, что лежали в банке, и тысячи за три марок можно было найти приличный автомобильчик. Но чем больше я шатался по автомарктам и разным стоянкам подержанных автомобилей, тем чаще приходил к мысли, что нужно купить, действительно, хороший автомобиль. Пусть не новый, но сильный, крепкий, вместительный. И с небольшим пробегом – не больше пятидесяти тысяч километров. При их дорогах и при их обслуживании – это как по нашим российским колдобинам десять. Не больше! А такой гебраухтваген стоил уже тысяч двенадцать. Зато я бы к нему под капот года три не заглядывал.
Короче. Однажды, закончил я работу, складываю реквизит и прикидываю – не зайти ли мне в тот кабачок, где мы ужинали с балалаечником и фокусником. Не попробовать ли склеить ту кельнершу – с попочкой и титечками? Может быть, на первый раз ей хватит тех немецких слов, которые я уже выучил?..
И вдруг кто-то сзади кладет мне руку на плечо и негромко говорит:
– Младший сержант Петров! С оружием на выход!
Я резко поворачиваюсь. Боже мой! Сашка Анциферов!.. Мой командир отделения по Афганистану! Стоит и ржет.
– Саня!!! Е-мое и сбоку бантик!.. – говорю. – Сколько лет?!
– Лет – до хрена! – говорит Саня. – А так как неизвестно, сколько нам еще отпущено – мы обязаны немедленно выпить!
– Нет вопросов, Саня! – говорю. – Вот только переоденусь, позвоню домой – предупрежу, и я твой!..
– Ты чего, здесь с семьей?
– Да нет… У одних стариков живу. Чтоб не нервничали.
– Ну-ну… – говорит Саня. – Кстати, Эдик! Познакомься. Это мой кореш и партнер по бизнесу – Яцек Шарейко из Гданьска. Он и по-немецки трекает, и по-русски тянет лучше нас с тобой. Яцек!.. Иди сюда. Это Эдик Петров – дружок мой по Афгану. Заслуженный артист, лауреат всего на свете!..
Из-под двух деревьев – между сексшопом и интераптекой, – где я работал в тот вечер, выходит круглолицый плотный лысоватый парень нашего возраста, улыбается и протягивает мне руку:
– Яцек.
В ту кнайпу, где работала «моя» кельнерша, мужики почему-то идти не захотели. Покрутились около дверей, заглянули внутрь, переглянулись и отказались.
– Не, Эдик, пойдем-ка лучше в другое место – где тихо, где хоть поговорить можно. А тут – проходной двор…
И привели меня в маленький, пустынный биргартен на Блюменштрассе. Посадили меня спиной к входу. Сами сели напротив.
Заказывали, не глядя в меню. И вообще, мне показалось, что они тут не первый раз. Когда выпили по рюмашу, я в трех словах рассказал про себя. Спросил у них, каким бизнесом они занимаются.
– Экспорт-импорт… – сказал Яцек. – Мотаемся туда, сюда, холера ясна.
– Сплошные командировки, Эдик. Прямо кошмар! – добавил Саня. – Я у себя дома, в Рязани, почти не бываю. То Москва, то Варшава, то Гамбург, то Ленинград! А теперь, видишь, – Мюнхен.
– Что у вас за фирма-то? – спрашиваю.
Саня с Яцеком рассмеялись:
– Нормальная.
– Хорошая фирма!
– Совместное советско-польско-германское предприятие, – пояснил Яцек, а Саня тут же сказал:
– А я тебя, Эдик, за эти последние годы раза три по телевизору видел. И в газете про тебя читал. Только сейчас не помню – в какой. Не то в «Комсомолке», не то в «Культуре»… Вот уж не думал, что встречу тебя здесь!
– А я никогда не думал, что ты займешься бизнесом, – сказал я.
И вспомнил того афганского Сашку Анциферова – наглого, жестокого, хитрого и фантастически смелого паренька. Не безрассудно смелого, а расчетливо отважного, осторожного, холодного убийцу.
Это он, Саня Анциферов, со своей блатной ухмылочкой, глазом не моргнув, расстрелял семерых пленных душманов одной автоматной очередью, а потом добивал их одиночными выстрелами в затылок… Это он первым в нашей роте получил орден Красной Звезды… Это он, Сашка Анциферов, выволок меня на себе, раненного, истекающего кровью, из той проклятой мясорубки под Джелалабадом…
Выпили по второй, по третьей, поели чрезвычайно вкусно. Сидим, треплемся, Афган вспоминаем. Яцек все время глаз с входной двери не сводит.
– Вы кого-нибудь ждете? – спрашиваю.
– Не дай Бог, – говорит со смехом Саня.
– Все может быть, – говорит Яцек. – В нашем бизнесе – все может быть… А ты почему на часы поглядываешь?
– На метро не опоздать бы…
– Не боись, Эдик! Мы тебя подбросим до самого дома. У нас здесь тачка неподалеку, – успокоил меня Саня.
– Да вы что, мужики! Куда вам переться такую даль! Семнадцать километров от Мюнхена.
– Для бешеной собаки сто верст – не крюк, – рассмеялся Яцек. – Ради старого боевого товарища…
Рассчитаться они мне не дали. Саня вытащил из кармана пачку стомарковых купюр толщиной с первый том «Войны и мира» и сказал мне:
– Сиди. Не дергайся. Фирма платит, – и дал сверх счета кельнеру еще пятьдесят марок.
– Кучеряво живете, господа, – сказал я им.
– Не жалуемся, – ответил мне Яцек.
Уже сидя в машине, в не новом, но мощном «опеле-омеге», почему-то с мюнхенскими номерами, Яцек спросил меня:
– Какой адрес, Эдик?
Я назвал адрес «Китцингер-хофа» и стал объяснять, как туда добраться.
– Все, Эдик, все! – прервал меня Яцек. – Мне нужен только адрес. Остальное – мои проблемы.
Саня сидел впереди, рядом с Яцеком, я – позади. Яцек колесил по городу, словно родился и вырос на этих улицах. И когда мы выскочили на темный автобан, так же уверенно погнал «опель» в направлении «Китцингер-хофа».
– Я смотрю, ты хорошо эти места знаешь, – сказал я.
– Жизнь заставит, – усмехнулся Яцек.
– Надо, надо тебе тачку, Эдик!.. – повернулся ко мне Саня. – Крепкую, сильную, быстроходную…
– Еще несколько месяцев поработаю на Мариенплац и, может быть, к осени куплю. Не такую, конечно… – я похлопал ладонью по спинке переднего сиденья «опеля».
– Но колеса у меня будут.
– На хрена тебе ждать несколько месяцев, Эдик?! Поработай с нами сутки и бери тачку. Наша фирма хорошо платит… Ты видел. Завтра отработаешь с нами разок, послезавтра возьмешь машину! И не надо ждать осени…
– Нет, ребята. Я в бизнесе – как свинья в апельсинах.
– А зачем тебе понимать в бизнесе? – спросил Яцек.
– Поможешь нам только принять товар. Чисто физическая работа. А бизнес мы с Сашей обеспечим. Это наши проблемы. Объясни Эдику, Саша…
– Нам третий нужен, – сказал Саня. – Мы из Гамбурга так и выехали – втроем. Но наш коллега в Ганновере тяжело заболел и его пришлось оставить там в больнице. А дело не ждет. Завтра нужно будет товар принять под Плауэном. Это отсюда километров триста. Там уже все по минутам рассчитано. Если мы сорвем это дело, фирма понесет убытки… Штрафные санкции, то, се… Короче, всем кисло будет. А вдвоем товар не принять. Не осилить… Так, чем постороннего человека нанимать, лучше же своего! Отработал сутки – десять тысяч марок твои. Расчет наличными. Годится?
У меня в глазах сразу возник отличнейший «форд-скорпио» за девять с половиной тысяч с автомаркта на Ландсбергерштрассе. Я только позавчера вокруг этого «скорпио», как кот вокруг сала, чуть ли не час крутился.
– А что за работа? Что я должен буду делать?
– Да для тебя это вообще раз плюнуть, Эдька! – весело говорит Саня. – С твоей-то квалификацией!.. А десять штук – как с куста!
– Ну хорошо, – говорю. – Давайте попробуем.
А у самого прямо перед глазами этот белоснежный «скорпио» с антиблокировочной системой тормозов, с сервоусилителем руля, со всеми примочками, о которых можно только мечтать!..
– И болтать о нашем разговоре ни с кем не надо, – сказал Яцек. – В большом бизнесе есть такое понятие – коммерческая тайна.
– Капитализм, Эдька! Конкуренция – страшная!.. – подтвердил Саня. – Не успеешь оглянуться, как у тебя кусок из рук вырвут!
– Иногда вместе с руками. А это очень больно, – заметил Яцек.
– На хрена тебе, Эдик, лишние проблемы? – добавил Саня, и мне вдруг показалось, что на лице его промелькнула та самая афганская блатная ухмылочка, с которой он тогда расстреливал пленных душманов.
Мне бы в тот момент, дураку, сообразить, что к чему, а у меня в голове только белый «форд-скорпио», который уже послезавтра может стать моим собственным. И я уже даже представляю себе, как въезжаю на нем в «Китцингер-хоф», сажаю моих стариков – Наташу и Петера и везу их в Мюнхен, в гости к Руди Китцингеру…
– Абгемахт! – сказал я Сане и Яцеку. – Договорились!..
Ночью мне даже приснился этот «скорпио»!
Утром, чистя свинарник, я объявил Наташе и Петеру, что уезжаю на два дня. Встретил старого армейского приятеля, и тот пригласил меня в гости.
– А девочки там будут? – блудливо спросил старый Петер и недвусмысленно изобразил руками и бедрами движение, символизирующее максимально интимное общение с девушкой в совершенно определенном положении.
И тут же схлопотал от Наташи увесистой метлой по спине! Как истинная католичка фрау Китцингер не переносила таких шуточек.
…Весь день я нервничал, будто перед премьерой. Что-то еле слышно подсказывало мне, что я напрасно ввязываюсь в эту историю с Яцеком и Сашкой Анциферовым. Но белый, большой и могучий «форд-скорпио» маячил у меня перед носом и заглушил невнятный шепот разума.
К семи часам вечера, как мы и договаривались, я был уже в Мюнхене, на станции метро «Олимпиацентрум». Ровно в семь подкатили Яцек и Саня. Я прыгнул на заднее сиденье «опеля», и мы покатили.
Когда выбрались на автобан Мюнхен – Нюрнберг, Саня посмотрел на часы, что-то посчитал, шевеля губами, и спросил:
– Ты же говорил – через Регенсбург поедем! На хрена нам Нюрнберг-то?..
– Только без нервов, – сказал ему Яцек. – На пятьдесят первом километре, у Вольнцаха, будет развилка, и мы уйдем вправо – на Регенсбург. Все успеваем. Слишком рано приехать – не очень хорошо. Он через зеркало посмотрел на меня:
– Эдик! Ты там сзади тоже пристегнись. Сам знаешь… Автобан – скорости большие. Мало ли что? Как у нас говорят: «Щаженего пан Буг щеже…» Береженого Бог бережет.
Я сидел сзади, с правой стороны, точно за Сашкой Анциферовым. Поэтому правой рукой я вытянул длинный ремень безопасности из возвратной катушки, а левой стал нашаривать под собой короткий ремень с замком, чтобы пристегнуться. Шарю, шарю под задницей – нет замка. Для левого пассажира – вот он. Лежит прямо на сиденье, а правого замка – нет.
Наверное, думаю, завалился между спинкой и самим сиденьем. Они как раз там крепятся. С трудом просунул руку в щель между спинкой и сиденьем, и точно! Там ремень. Начинаю его вытаскивать, а он немного вылез, а дальше – ни в какую. Пряжкой зацепился за что-то там…
Я поглубже засунул туда руку, начинаю высвобождать этот ремень и вдруг понимаю, что у меня под пальцами автомат!.. На ощупь – короткоствольный автомат совершенно неизвестной мне конструкции!.. И пряжка моего ремня безопасности зацепилась именно за него…
Так, думаю… Нужна была мне эта поездочка, как рыбке зонтик и как зайцу – триппер. На кой черт мне этот «форд-скорпио»?.. Чего было не подождать до осени и не купить старенькую малолитражку тысячи за три?..
– Ты чего там возишься? – Саня повернулся ко мне, смотрит на меня своими немигающими глазами.
– Да вот… Ремень никак не мог найти.
– Нашел? – спрашивает Яцек.
– Пристегнулся уже…
– Вот и хорошо, – ухмыляется Саня. – Яцек, я думаю, пора Эдика вводить в курс дела…
– Давай! – смеется Яцек и нажимает на кнопку замка своей водительской двери.
Тут же, одним щелчком опускаются оставшиеся три дверные кнопки, и мы втроем оказываемся в наглухо запертом «опеле», мчащемся по автобану со скоростью сто семьдесят километров в час.
– Эдик! Ты же не очень долго пробыл в Афганистане? Всего год, да? – спрашивает Саня.
– Одиннадцать месяцев и семь дней, – уточнил я.
– Ну, почти год. А вот скажи мне, Эдик… Если ты, конечно, не забыл, как мы там корячились! Какое твое самое яркое воспоминание об Афгане за этот год?
– Самое яркое? Самое яркое… Пожалуй, это когда Машка Терехова мне, наконец, дала. Помнишь, поваришка была вольнонаемная в нашей столовке? Она еще за чеки Внешторгбанка с кем угодно трахалась, а мне месяца два не давала. А потом вдруг дала. И бесплатно!..
Яцек от хохота даже скорость сбросил до ста тридцати.
– Ну, Петров… Ну, артист!.. – Саня даже головой помотал от удивления. – Я думал, ты что-нибудь героическое вспомнишь…
– Саня, – сказал я. – Может, ты хотел бы, чтобы я сейчас вскарабкался на трибуну и со слезами на глазах сказал: «Дорогие товарищи! Как сейчас помню своего боевого друга младшего сержанта Александра Анциферова, который под вражеским огнем вынес меня, тяжелораненого, с поля боя!..» Ты это хотел услышать? Так мне об этом только в санбате рассказали. Я, как ты знаешь, в отключке был, сам ни черта не помню.
– Зато я хорошо помню, как потом часа три все свои шмотки от твоей кровянки застирывал! А сменки не было! И я чуть не сдох от холода, пока они высохли!.. – зло сказал Саня. – Так что мне твои воспоминания обо мне – до фени. Тем более, «со слезами на глазах». Я думал, ты тот перевал вспомнишь на трассе Герат – Кандагар…
…Перевал был, как перевал. Ничего особенного. Высота – всего две тысячи сто метров. Видали мы там перевалы и похуже.
Тем более что через этот перевал шла нормальная, почти цивилизованная автомобильная трасса. Правда, покрытая снегом и льдом. И чем выше, тем хуже: снега – меньше, льда – больше.
Нас перебрасывали на юг. Когда до верхнего плато оставалось метров триста и вся наша техника – бронетранспортеры, самоходки, грузовики с прицепами – надрывно воя моторами и скользя по ледяной корке всеми своими колесами и гусеницами, из последних сил ползла вверх, «духи» начали такой минометный и ракетный обстрел, что мы свету не взвидели!
Трасса узкая, обледенелая. С одной стороны промерзлая скальная стена, с другой – отвесная пропасть глубиной в два километра. Деваться некуда…
А тут еще в середине колонны загорелся прицеп со взрывчаткой и дополнительным артбоекомплектом. И там этого говна – тонн восемь, не меньше! Вот-вот рванет и «…до свиданья, мама, не горюй…» Всю колонну разнесет в клочья!
Наши орут: «Прицеп горит!!! Прицеп горит!…» И спрятаться некуда. Мы у «духов», как на ладони.
Я так перепугался, что даже не помню, как меня занесло в кузов того тягача, у которого на сцепке болтался этот горящий прицеп со взрывчаткой. Кричу водителю:
– Тормози, сука!!! Тормози, сволочь!.. – чтобы сцепку ослабить.
А прицеп полыхает, лед у него под колесами подтаивает, и его медленно, но верно начинает вместе с тягачом сносить в пропасть. Водила, ну, совсем пацан, плачет от страха и в беспамятстве на газ жмет. И кричит:
– Спасите!!! Спасите!…
Я ему по боковому стеклу кабины как засвечу прикладом автомата! Стекло – вдребезги, водила с перепугу – на тормоза! Я – к заднему борту… Слава Богу, сцепка ослабла. Через борт кузова перелез и…
Как я этот крюк, эту сцепку гребанную с форкопа тягача сбросил – ни черта не помню! Помню только, ору не своим голосом:
– Пошел вперед, засранец!!!
Водила даванул на акселератор и мы, без прицепа-то, в секунду метров на тридцать вперед улетели… Хорошо еще, что шедшая за нами самоходка не растерялась и не сдрейфила. Подползла на своих гусеницах к горящему прицепу со взрывчаткой и спихнула его в пропасть. А оттуда так рвануло, что даже «духи» огонь прекратили.
Когда очухались и снова стали шмолять по колонне – мы уже наверху были, за перевалом. А оттуда, накося, выкуси! Хрен ты нас теперь достанешь!..
Я потом сутки от страха заикался. Стакан водяры засажу – нормально разговариваю. Протрезвею – опять заикаюсь. Потом прошло, слава те Господи…
– Эдик, – говорит мне Саня. – Нам нужно, чтобы ты сегодня ночью сделал то же самое, что тогда на перевале. Чтобы ты на ходу отцепил последнюю платформу от одного нашего воинского эшелона, уходящего в Россию. Там есть такой участочек с подъемом, где эшелон снизит скорость…
Я так и думал, что с Сашкой Анциферовым ни одно дело добром не кончится! Господи! Только-только что-то стало налаживаться…
Я, на всякий случай, сую руку в щель между спинкой и сиденьем, нащупываю автомат и говорю:
– Здрассте!.. Вы в своем уме, ребята?!
Яцек смотрит на меня в зеркало и смеется:
– В своем, в своем. А ты, Эдик, не лапай бронь… Оставь автомат в покое. Он все равно не заряжен, а рожки с патронами у меня здесь – под передним сиденьем.
– Точно, Эдька, вынь оттуда руку и давай поговорим спокойно. А то я могу разнервничаться и наделать в тебе несколько дырок, – и Саня со своей афганской ухмылочкой показывает мне пистолет, который он, оказывается, уже давно держит в руке.
– Это верно, – говорит Яцек. – Он у нас за последнее время такой нервный стал – чуть что, бах-трах-тара-рах!
– Интересное кино получается, – говорю. – А если я откажусь?..
– Тогда для тебя кино сразу и кончится, – говорит Саня. – Извини, Эдик, хоть ты у нас там был и заслуженный артист, и по телевизору выступал, и в газетах про тебя было, но здесь ты никто и звать тебя никак. Здесь ты один из ста тысяч азилянтов, беженцев… Чем меньше вас здесь останется, тем Германия вздохнет свободнее. И искать тебя никто не станет, а если и найдут, то всем будет до фонаря – кто тебя замочил.
– Ну, зачем уж так мрачно? – говорю, а сам стараюсь унять дрожь в голосе. Ничего себе, думаю, попал…
– Я тебя не пугаю, браток. Если бы я хотел тебя пугнуть, я бы тебе сейчас пушку в рот сунул и никакие твои мускулы тебе бы уже не пригодились. А я тебя в партнеры приглашаю. И десять косых плачу. И вообще… Можно сказать, открываю тебе перспективы.
– Перспективы – лучше некуда! – говорю. – Или дырка в голове, или небо в крупную клетку.
– Твоими же словами, Эдик, – не надо так мрачно. Ты же видишь, мы с Яцеком живы-здоровы и гуляем, где хотим. И с хорошими бабками! Чего и тебе желаем… Мы тебе предлагаем работу, о которой люди могут только мечтать! Ты можешь принять наше предложение или отказаться – твое дело, но сегодня ночью ты с нами отработаешь. За это я тебе ручаюсь! У тебя просто нет другого выхода…
– Честно говоря, у нас тоже, – добавляет Яцек, вглядываясь в темноту несущегося на нас автобана. – В этой ситуации нас должно быть трое, Эдик.
…Позавчера они с Яцеком выехали из Гамбурга. В четырнадцати километрах от Ганновера, у придорожного мотеля на автозаправочной станции к ним должен был присоединиться их немецкий партнер. Он должен был выйти из мужского туалета и, не привлекая внимания посторонних глаз, просто сесть к ним в машину на заднее сиденье.
Втроем они должны были доехать до Швайнфурта, там свернуть с автобана влево и уйти через Кобург и Кронах прямо на Плауэн.
Там, между Плауэном и бывшей границей ФРГ с ГДР, в соответствии с графиком вывода американских и советских войск с территории Германии, уже вторые сутки грузилась русская танковая дивизия.
Совместное предприятие, на которое работали Саня, Яцек и тот немец, по своим каналам получило информацию о том, что на последней платформе первого эшелона какой-то большой военный начальник будет вывозить новехонький «мерседес-500», полученный им в результате различных комбинаций с оставляемым и списанным военным имуществом.
Таких случаев было уже предостаточно и стратегическая служба предприятия за несколько часов разработала операцию по изъятию этого «мерседеса», ознакомила с разработкой исполнителей – Саню и Яцека и придала им в помощь того немца, который должен был ждать их под Ганновером, так как гамбургская полиция последнее время стала проявлять к этому немцу излишний и нездоровый интерес.
Роли распределились следующим образом: через тридцать минут после отправления воинского состава, ровно в два часа пятнадцать минут ночи, Яцек должен был догнать его у небольшого разъезда, выйти из машины и остаться у стрелки разъезда, ведущей на заброшенный тупиковый запасной путь.
Саня пересаживается за руль и гонит машину параллельно идущему эшелону. Там есть участок в семь километров, где шоссе почти вплотную примыкает к железнодорожным рельсам. Все эти семь километров идут на подъем, эшелон идет с небольшой скоростью, и поэтому немцу будет нетрудно на ходу перебраться из машины на последнюю платформу и отцепить ее от основного состава. Тем более что немец – парень тренированный, бывший верхолаз.
Саня же разворачивается и гонит обратно к запасному пути.
Отцепленная платформа с «мерседесом» на подъеме теряет инерцию и вместе с немцем-верхолазом начинает скатываться под уклон – назад. Набирает скорость, подходит к разъезду, и Яцек переводит стрелку на запасной путь. Там на рельсах уже лежат тормозные башмаки, которые поставил туда Саня, а у буферного тупика – крепкая деревянная аппарель, по которой «мерседес» можно будет согнать с платформы.
Дальше – дело техники. Сорок пять километров до Чехословакии, а там чешские коллеги, по предварительной договоренности, уже обеспечат «зеленый коридор».
Выпили мы по стаканчику вина, по чашечке кофе, и Руди снова укатил в Мюнхен, предварительно о чем-то пошептавшись с Петером.
На следующий день Наташа отобрала у меня аусвайс, они с Петером заполнили какие-то анкеты, приоделись, Петер сел за руль своего голубого «форда» и они уехали на полдня.
Вернулись поздно. За рулем сидела уже Наташа, так как Петер был изрядно поддавший, что-то восторженно вопил, матерился и требовал немедленной выпивки.
Оказалось, что им удалось невероятное – они меня «замельдовали». Так в Германии называется прописка. От немецкого – «Anmeldung». А с беженцами вроде меня это делать категорически запрещено! Но…
– У нас все можно сделать! – орал Петер. – Главное в нашей жизни – витамин «Б»!!!
– Витамин «Б» – это «Beziehung», – попыталась объяснить мне Наташа. – Priwatkontakten… Связи! Einflussreiche Beziehungen haben – это очень хорошо, но слишком много водки и пива…
– По-нашему, это – «блат», – сказал я. – У нас тоже – по знакомству, со связями, по блату – все можно сделать. Но я никогда не думал, что у вас тоже это есть.
– Люди – повсюду люди… – сказала Наташа. – С тебя, Эдди, vierundzwanzig Mark. Вот квитунг.
– Хорошо, – сказал я. – Сейчас принесу.
Я пошел к себе в сарай, развинтил ножку своего реквизитного столика-чемодана, вытащил заначенные три тысячи долларов и пересчитал деньги в кошельке. После всех дел – такси, сигареты, ужин с балалаечником и фокусником, там – пиво, здесь – сосиска, метро – туда, автобус – сюда, виски для Руди – у меня оставалось еще четыреста тридцать марок. Это вместе с тем, что я заработал за один раз на Мариенплац. Не слабо, правда?
Отсчитал я двадцать четыре марки для Наташи за прописку, взял три тысячи долларов и пошел к Китцингерам.
– Вот двадцать четыре марки за анмельдунг, – говорю. – А вот три тысячи долларов, которые я привез из Москвы. Спрячьте их, пожалуйста, у себя. Мне они пока не нужны, а у вас они будут целее.
Петер увидел доллары и даже протрезвел. И говорит на российско-матерно-немецко-баварском:
– Мать-перемать!.. Когда я жил в Москве – там можно было все купить только за рубли! А на доллары никто бы и не посмотрел!..
– А сейчас, – говорю, – наоборот. Никто на рубли смотреть не хочет, а на доллары – что угодно.
Наташа аккуратно пересчитывает мои доллары, перетягивает их тоненьким резиновым колечком, укладывает в конверт и говорит:
– Найн, Эдди. Деньги не должны лежать дома. Деньги должны работать. Завтра я отвезу их в наш банк и положу на твой Festgeld. Три тысячи долларов – это шесть тысяч марок…
Тогда был роскошный курс – две марки за доллар!
– И они будут приносить тебе семь процентов… – Наташа берет калькулятор и быстро щелкает кнопками. – А семь процентов – это тридцать пять марок в месяц на Girokonto. Ты сможешь брать их, когда захочешь. Понял?
Честно говоря, тогда я ни черта не понял. Сообразил только, что хуже не будет.
– Унд нох… – говорит Наташа. – Мы с Петером решили, что теперь ты будешь с нами работать только до обеда. До двенадцати… Потом отдыхать и ехать на Мариенплац. Ты – артист. Люди должны тебя видеть. И за это платить тебе деньги.
– Это – Наташа! – хохочет Петер. – Она в деньгах понимает больше, чем министр финансов!.. Настоящая баварская женщина, мать-перемать!..
– Возьмешь велосипед Петера и будешь ездить к станции С-банн, – говорит Наташа, не обращая внимания на пьяные выкрики Петера. – Через лес всего полкилометра. Оставляешь велосипед, и на метро прямо до Мариенплац. Обратно – так же: метро, велосипед, и ты дома. Когда заработаешь – купишь себе Gebrauchtwagen. Старую, хорошую машину. Это недорого. О'кей?
Так я и стал делать.
Только один раз смотался в Мюнхен рано утром, дотолковался в «Бауреферате», чтобы они мне выписывали вечерние лицензии на неделю вперед. Еле-еле втолковал им, что живу за городом и с утра очень занят.
Теперь я работал на Мариенплац с трех часов дня до десяти вечера. Выматывался, как жучка! Но зато до трехсот марок стал домой привозить. А один раз мне даже почти триста пятьдесят накидали!..
Можно, можно было уже неплохую машину купить… Добавить из тех, что лежали в банке, и тысячи за три марок можно было найти приличный автомобильчик. Но чем больше я шатался по автомарктам и разным стоянкам подержанных автомобилей, тем чаще приходил к мысли, что нужно купить, действительно, хороший автомобиль. Пусть не новый, но сильный, крепкий, вместительный. И с небольшим пробегом – не больше пятидесяти тысяч километров. При их дорогах и при их обслуживании – это как по нашим российским колдобинам десять. Не больше! А такой гебраухтваген стоил уже тысяч двенадцать. Зато я бы к нему под капот года три не заглядывал.
Короче. Однажды, закончил я работу, складываю реквизит и прикидываю – не зайти ли мне в тот кабачок, где мы ужинали с балалаечником и фокусником. Не попробовать ли склеить ту кельнершу – с попочкой и титечками? Может быть, на первый раз ей хватит тех немецких слов, которые я уже выучил?..
И вдруг кто-то сзади кладет мне руку на плечо и негромко говорит:
– Младший сержант Петров! С оружием на выход!
Я резко поворачиваюсь. Боже мой! Сашка Анциферов!.. Мой командир отделения по Афганистану! Стоит и ржет.
– Саня!!! Е-мое и сбоку бантик!.. – говорю. – Сколько лет?!
– Лет – до хрена! – говорит Саня. – А так как неизвестно, сколько нам еще отпущено – мы обязаны немедленно выпить!
– Нет вопросов, Саня! – говорю. – Вот только переоденусь, позвоню домой – предупрежу, и я твой!..
– Ты чего, здесь с семьей?
– Да нет… У одних стариков живу. Чтоб не нервничали.
– Ну-ну… – говорит Саня. – Кстати, Эдик! Познакомься. Это мой кореш и партнер по бизнесу – Яцек Шарейко из Гданьска. Он и по-немецки трекает, и по-русски тянет лучше нас с тобой. Яцек!.. Иди сюда. Это Эдик Петров – дружок мой по Афгану. Заслуженный артист, лауреат всего на свете!..
Из-под двух деревьев – между сексшопом и интераптекой, – где я работал в тот вечер, выходит круглолицый плотный лысоватый парень нашего возраста, улыбается и протягивает мне руку:
– Яцек.
В ту кнайпу, где работала «моя» кельнерша, мужики почему-то идти не захотели. Покрутились около дверей, заглянули внутрь, переглянулись и отказались.
– Не, Эдик, пойдем-ка лучше в другое место – где тихо, где хоть поговорить можно. А тут – проходной двор…
И привели меня в маленький, пустынный биргартен на Блюменштрассе. Посадили меня спиной к входу. Сами сели напротив.
Заказывали, не глядя в меню. И вообще, мне показалось, что они тут не первый раз. Когда выпили по рюмашу, я в трех словах рассказал про себя. Спросил у них, каким бизнесом они занимаются.
– Экспорт-импорт… – сказал Яцек. – Мотаемся туда, сюда, холера ясна.
– Сплошные командировки, Эдик. Прямо кошмар! – добавил Саня. – Я у себя дома, в Рязани, почти не бываю. То Москва, то Варшава, то Гамбург, то Ленинград! А теперь, видишь, – Мюнхен.
– Что у вас за фирма-то? – спрашиваю.
Саня с Яцеком рассмеялись:
– Нормальная.
– Хорошая фирма!
– Совместное советско-польско-германское предприятие, – пояснил Яцек, а Саня тут же сказал:
– А я тебя, Эдик, за эти последние годы раза три по телевизору видел. И в газете про тебя читал. Только сейчас не помню – в какой. Не то в «Комсомолке», не то в «Культуре»… Вот уж не думал, что встречу тебя здесь!
– А я никогда не думал, что ты займешься бизнесом, – сказал я.
И вспомнил того афганского Сашку Анциферова – наглого, жестокого, хитрого и фантастически смелого паренька. Не безрассудно смелого, а расчетливо отважного, осторожного, холодного убийцу.
Это он, Саня Анциферов, со своей блатной ухмылочкой, глазом не моргнув, расстрелял семерых пленных душманов одной автоматной очередью, а потом добивал их одиночными выстрелами в затылок… Это он первым в нашей роте получил орден Красной Звезды… Это он, Сашка Анциферов, выволок меня на себе, раненного, истекающего кровью, из той проклятой мясорубки под Джелалабадом…
Выпили по второй, по третьей, поели чрезвычайно вкусно. Сидим, треплемся, Афган вспоминаем. Яцек все время глаз с входной двери не сводит.
– Вы кого-нибудь ждете? – спрашиваю.
– Не дай Бог, – говорит со смехом Саня.
– Все может быть, – говорит Яцек. – В нашем бизнесе – все может быть… А ты почему на часы поглядываешь?
– На метро не опоздать бы…
– Не боись, Эдик! Мы тебя подбросим до самого дома. У нас здесь тачка неподалеку, – успокоил меня Саня.
– Да вы что, мужики! Куда вам переться такую даль! Семнадцать километров от Мюнхена.
– Для бешеной собаки сто верст – не крюк, – рассмеялся Яцек. – Ради старого боевого товарища…
Рассчитаться они мне не дали. Саня вытащил из кармана пачку стомарковых купюр толщиной с первый том «Войны и мира» и сказал мне:
– Сиди. Не дергайся. Фирма платит, – и дал сверх счета кельнеру еще пятьдесят марок.
– Кучеряво живете, господа, – сказал я им.
– Не жалуемся, – ответил мне Яцек.
Уже сидя в машине, в не новом, но мощном «опеле-омеге», почему-то с мюнхенскими номерами, Яцек спросил меня:
– Какой адрес, Эдик?
Я назвал адрес «Китцингер-хофа» и стал объяснять, как туда добраться.
– Все, Эдик, все! – прервал меня Яцек. – Мне нужен только адрес. Остальное – мои проблемы.
Саня сидел впереди, рядом с Яцеком, я – позади. Яцек колесил по городу, словно родился и вырос на этих улицах. И когда мы выскочили на темный автобан, так же уверенно погнал «опель» в направлении «Китцингер-хофа».
– Я смотрю, ты хорошо эти места знаешь, – сказал я.
– Жизнь заставит, – усмехнулся Яцек.
– Надо, надо тебе тачку, Эдик!.. – повернулся ко мне Саня. – Крепкую, сильную, быстроходную…
– Еще несколько месяцев поработаю на Мариенплац и, может быть, к осени куплю. Не такую, конечно… – я похлопал ладонью по спинке переднего сиденья «опеля».
– Но колеса у меня будут.
– На хрена тебе ждать несколько месяцев, Эдик?! Поработай с нами сутки и бери тачку. Наша фирма хорошо платит… Ты видел. Завтра отработаешь с нами разок, послезавтра возьмешь машину! И не надо ждать осени…
– Нет, ребята. Я в бизнесе – как свинья в апельсинах.
– А зачем тебе понимать в бизнесе? – спросил Яцек.
– Поможешь нам только принять товар. Чисто физическая работа. А бизнес мы с Сашей обеспечим. Это наши проблемы. Объясни Эдику, Саша…
– Нам третий нужен, – сказал Саня. – Мы из Гамбурга так и выехали – втроем. Но наш коллега в Ганновере тяжело заболел и его пришлось оставить там в больнице. А дело не ждет. Завтра нужно будет товар принять под Плауэном. Это отсюда километров триста. Там уже все по минутам рассчитано. Если мы сорвем это дело, фирма понесет убытки… Штрафные санкции, то, се… Короче, всем кисло будет. А вдвоем товар не принять. Не осилить… Так, чем постороннего человека нанимать, лучше же своего! Отработал сутки – десять тысяч марок твои. Расчет наличными. Годится?
У меня в глазах сразу возник отличнейший «форд-скорпио» за девять с половиной тысяч с автомаркта на Ландсбергерштрассе. Я только позавчера вокруг этого «скорпио», как кот вокруг сала, чуть ли не час крутился.
– А что за работа? Что я должен буду делать?
– Да для тебя это вообще раз плюнуть, Эдька! – весело говорит Саня. – С твоей-то квалификацией!.. А десять штук – как с куста!
– Ну хорошо, – говорю. – Давайте попробуем.
А у самого прямо перед глазами этот белоснежный «скорпио» с антиблокировочной системой тормозов, с сервоусилителем руля, со всеми примочками, о которых можно только мечтать!..
– И болтать о нашем разговоре ни с кем не надо, – сказал Яцек. – В большом бизнесе есть такое понятие – коммерческая тайна.
– Капитализм, Эдька! Конкуренция – страшная!.. – подтвердил Саня. – Не успеешь оглянуться, как у тебя кусок из рук вырвут!
– Иногда вместе с руками. А это очень больно, – заметил Яцек.
– На хрена тебе, Эдик, лишние проблемы? – добавил Саня, и мне вдруг показалось, что на лице его промелькнула та самая афганская блатная ухмылочка, с которой он тогда расстреливал пленных душманов.
Мне бы в тот момент, дураку, сообразить, что к чему, а у меня в голове только белый «форд-скорпио», который уже послезавтра может стать моим собственным. И я уже даже представляю себе, как въезжаю на нем в «Китцингер-хоф», сажаю моих стариков – Наташу и Петера и везу их в Мюнхен, в гости к Руди Китцингеру…
– Абгемахт! – сказал я Сане и Яцеку. – Договорились!..
Ночью мне даже приснился этот «скорпио»!
Утром, чистя свинарник, я объявил Наташе и Петеру, что уезжаю на два дня. Встретил старого армейского приятеля, и тот пригласил меня в гости.
– А девочки там будут? – блудливо спросил старый Петер и недвусмысленно изобразил руками и бедрами движение, символизирующее максимально интимное общение с девушкой в совершенно определенном положении.
И тут же схлопотал от Наташи увесистой метлой по спине! Как истинная католичка фрау Китцингер не переносила таких шуточек.
…Весь день я нервничал, будто перед премьерой. Что-то еле слышно подсказывало мне, что я напрасно ввязываюсь в эту историю с Яцеком и Сашкой Анциферовым. Но белый, большой и могучий «форд-скорпио» маячил у меня перед носом и заглушил невнятный шепот разума.
К семи часам вечера, как мы и договаривались, я был уже в Мюнхене, на станции метро «Олимпиацентрум». Ровно в семь подкатили Яцек и Саня. Я прыгнул на заднее сиденье «опеля», и мы покатили.
Когда выбрались на автобан Мюнхен – Нюрнберг, Саня посмотрел на часы, что-то посчитал, шевеля губами, и спросил:
– Ты же говорил – через Регенсбург поедем! На хрена нам Нюрнберг-то?..
– Только без нервов, – сказал ему Яцек. – На пятьдесят первом километре, у Вольнцаха, будет развилка, и мы уйдем вправо – на Регенсбург. Все успеваем. Слишком рано приехать – не очень хорошо. Он через зеркало посмотрел на меня:
– Эдик! Ты там сзади тоже пристегнись. Сам знаешь… Автобан – скорости большие. Мало ли что? Как у нас говорят: «Щаженего пан Буг щеже…» Береженого Бог бережет.
Я сидел сзади, с правой стороны, точно за Сашкой Анциферовым. Поэтому правой рукой я вытянул длинный ремень безопасности из возвратной катушки, а левой стал нашаривать под собой короткий ремень с замком, чтобы пристегнуться. Шарю, шарю под задницей – нет замка. Для левого пассажира – вот он. Лежит прямо на сиденье, а правого замка – нет.
Наверное, думаю, завалился между спинкой и самим сиденьем. Они как раз там крепятся. С трудом просунул руку в щель между спинкой и сиденьем, и точно! Там ремень. Начинаю его вытаскивать, а он немного вылез, а дальше – ни в какую. Пряжкой зацепился за что-то там…
Я поглубже засунул туда руку, начинаю высвобождать этот ремень и вдруг понимаю, что у меня под пальцами автомат!.. На ощупь – короткоствольный автомат совершенно неизвестной мне конструкции!.. И пряжка моего ремня безопасности зацепилась именно за него…
Так, думаю… Нужна была мне эта поездочка, как рыбке зонтик и как зайцу – триппер. На кой черт мне этот «форд-скорпио»?.. Чего было не подождать до осени и не купить старенькую малолитражку тысячи за три?..
– Ты чего там возишься? – Саня повернулся ко мне, смотрит на меня своими немигающими глазами.
– Да вот… Ремень никак не мог найти.
– Нашел? – спрашивает Яцек.
– Пристегнулся уже…
– Вот и хорошо, – ухмыляется Саня. – Яцек, я думаю, пора Эдика вводить в курс дела…
– Давай! – смеется Яцек и нажимает на кнопку замка своей водительской двери.
Тут же, одним щелчком опускаются оставшиеся три дверные кнопки, и мы втроем оказываемся в наглухо запертом «опеле», мчащемся по автобану со скоростью сто семьдесят километров в час.
– Эдик! Ты же не очень долго пробыл в Афганистане? Всего год, да? – спрашивает Саня.
– Одиннадцать месяцев и семь дней, – уточнил я.
– Ну, почти год. А вот скажи мне, Эдик… Если ты, конечно, не забыл, как мы там корячились! Какое твое самое яркое воспоминание об Афгане за этот год?
– Самое яркое? Самое яркое… Пожалуй, это когда Машка Терехова мне, наконец, дала. Помнишь, поваришка была вольнонаемная в нашей столовке? Она еще за чеки Внешторгбанка с кем угодно трахалась, а мне месяца два не давала. А потом вдруг дала. И бесплатно!..
Яцек от хохота даже скорость сбросил до ста тридцати.
– Ну, Петров… Ну, артист!.. – Саня даже головой помотал от удивления. – Я думал, ты что-нибудь героическое вспомнишь…
– Саня, – сказал я. – Может, ты хотел бы, чтобы я сейчас вскарабкался на трибуну и со слезами на глазах сказал: «Дорогие товарищи! Как сейчас помню своего боевого друга младшего сержанта Александра Анциферова, который под вражеским огнем вынес меня, тяжелораненого, с поля боя!..» Ты это хотел услышать? Так мне об этом только в санбате рассказали. Я, как ты знаешь, в отключке был, сам ни черта не помню.
– Зато я хорошо помню, как потом часа три все свои шмотки от твоей кровянки застирывал! А сменки не было! И я чуть не сдох от холода, пока они высохли!.. – зло сказал Саня. – Так что мне твои воспоминания обо мне – до фени. Тем более, «со слезами на глазах». Я думал, ты тот перевал вспомнишь на трассе Герат – Кандагар…
…Перевал был, как перевал. Ничего особенного. Высота – всего две тысячи сто метров. Видали мы там перевалы и похуже.
Тем более что через этот перевал шла нормальная, почти цивилизованная автомобильная трасса. Правда, покрытая снегом и льдом. И чем выше, тем хуже: снега – меньше, льда – больше.
Нас перебрасывали на юг. Когда до верхнего плато оставалось метров триста и вся наша техника – бронетранспортеры, самоходки, грузовики с прицепами – надрывно воя моторами и скользя по ледяной корке всеми своими колесами и гусеницами, из последних сил ползла вверх, «духи» начали такой минометный и ракетный обстрел, что мы свету не взвидели!
Трасса узкая, обледенелая. С одной стороны промерзлая скальная стена, с другой – отвесная пропасть глубиной в два километра. Деваться некуда…
А тут еще в середине колонны загорелся прицеп со взрывчаткой и дополнительным артбоекомплектом. И там этого говна – тонн восемь, не меньше! Вот-вот рванет и «…до свиданья, мама, не горюй…» Всю колонну разнесет в клочья!
Наши орут: «Прицеп горит!!! Прицеп горит!…» И спрятаться некуда. Мы у «духов», как на ладони.
Я так перепугался, что даже не помню, как меня занесло в кузов того тягача, у которого на сцепке болтался этот горящий прицеп со взрывчаткой. Кричу водителю:
– Тормози, сука!!! Тормози, сволочь!.. – чтобы сцепку ослабить.
А прицеп полыхает, лед у него под колесами подтаивает, и его медленно, но верно начинает вместе с тягачом сносить в пропасть. Водила, ну, совсем пацан, плачет от страха и в беспамятстве на газ жмет. И кричит:
– Спасите!!! Спасите!…
Я ему по боковому стеклу кабины как засвечу прикладом автомата! Стекло – вдребезги, водила с перепугу – на тормоза! Я – к заднему борту… Слава Богу, сцепка ослабла. Через борт кузова перелез и…
Как я этот крюк, эту сцепку гребанную с форкопа тягача сбросил – ни черта не помню! Помню только, ору не своим голосом:
– Пошел вперед, засранец!!!
Водила даванул на акселератор и мы, без прицепа-то, в секунду метров на тридцать вперед улетели… Хорошо еще, что шедшая за нами самоходка не растерялась и не сдрейфила. Подползла на своих гусеницах к горящему прицепу со взрывчаткой и спихнула его в пропасть. А оттуда так рвануло, что даже «духи» огонь прекратили.
Когда очухались и снова стали шмолять по колонне – мы уже наверху были, за перевалом. А оттуда, накося, выкуси! Хрен ты нас теперь достанешь!..
Я потом сутки от страха заикался. Стакан водяры засажу – нормально разговариваю. Протрезвею – опять заикаюсь. Потом прошло, слава те Господи…
– Эдик, – говорит мне Саня. – Нам нужно, чтобы ты сегодня ночью сделал то же самое, что тогда на перевале. Чтобы ты на ходу отцепил последнюю платформу от одного нашего воинского эшелона, уходящего в Россию. Там есть такой участочек с подъемом, где эшелон снизит скорость…
Я так и думал, что с Сашкой Анциферовым ни одно дело добром не кончится! Господи! Только-только что-то стало налаживаться…
Я, на всякий случай, сую руку в щель между спинкой и сиденьем, нащупываю автомат и говорю:
– Здрассте!.. Вы в своем уме, ребята?!
Яцек смотрит на меня в зеркало и смеется:
– В своем, в своем. А ты, Эдик, не лапай бронь… Оставь автомат в покое. Он все равно не заряжен, а рожки с патронами у меня здесь – под передним сиденьем.
– Точно, Эдька, вынь оттуда руку и давай поговорим спокойно. А то я могу разнервничаться и наделать в тебе несколько дырок, – и Саня со своей афганской ухмылочкой показывает мне пистолет, который он, оказывается, уже давно держит в руке.
– Это верно, – говорит Яцек. – Он у нас за последнее время такой нервный стал – чуть что, бах-трах-тара-рах!
– Интересное кино получается, – говорю. – А если я откажусь?..
– Тогда для тебя кино сразу и кончится, – говорит Саня. – Извини, Эдик, хоть ты у нас там был и заслуженный артист, и по телевизору выступал, и в газетах про тебя было, но здесь ты никто и звать тебя никак. Здесь ты один из ста тысяч азилянтов, беженцев… Чем меньше вас здесь останется, тем Германия вздохнет свободнее. И искать тебя никто не станет, а если и найдут, то всем будет до фонаря – кто тебя замочил.
– Ну, зачем уж так мрачно? – говорю, а сам стараюсь унять дрожь в голосе. Ничего себе, думаю, попал…
– Я тебя не пугаю, браток. Если бы я хотел тебя пугнуть, я бы тебе сейчас пушку в рот сунул и никакие твои мускулы тебе бы уже не пригодились. А я тебя в партнеры приглашаю. И десять косых плачу. И вообще… Можно сказать, открываю тебе перспективы.
– Перспективы – лучше некуда! – говорю. – Или дырка в голове, или небо в крупную клетку.
– Твоими же словами, Эдик, – не надо так мрачно. Ты же видишь, мы с Яцеком живы-здоровы и гуляем, где хотим. И с хорошими бабками! Чего и тебе желаем… Мы тебе предлагаем работу, о которой люди могут только мечтать! Ты можешь принять наше предложение или отказаться – твое дело, но сегодня ночью ты с нами отработаешь. За это я тебе ручаюсь! У тебя просто нет другого выхода…
– Честно говоря, у нас тоже, – добавляет Яцек, вглядываясь в темноту несущегося на нас автобана. – В этой ситуации нас должно быть трое, Эдик.
…Позавчера они с Яцеком выехали из Гамбурга. В четырнадцати километрах от Ганновера, у придорожного мотеля на автозаправочной станции к ним должен был присоединиться их немецкий партнер. Он должен был выйти из мужского туалета и, не привлекая внимания посторонних глаз, просто сесть к ним в машину на заднее сиденье.
Втроем они должны были доехать до Швайнфурта, там свернуть с автобана влево и уйти через Кобург и Кронах прямо на Плауэн.
Там, между Плауэном и бывшей границей ФРГ с ГДР, в соответствии с графиком вывода американских и советских войск с территории Германии, уже вторые сутки грузилась русская танковая дивизия.
Совместное предприятие, на которое работали Саня, Яцек и тот немец, по своим каналам получило информацию о том, что на последней платформе первого эшелона какой-то большой военный начальник будет вывозить новехонький «мерседес-500», полученный им в результате различных комбинаций с оставляемым и списанным военным имуществом.
Таких случаев было уже предостаточно и стратегическая служба предприятия за несколько часов разработала операцию по изъятию этого «мерседеса», ознакомила с разработкой исполнителей – Саню и Яцека и придала им в помощь того немца, который должен был ждать их под Ганновером, так как гамбургская полиция последнее время стала проявлять к этому немцу излишний и нездоровый интерес.
Роли распределились следующим образом: через тридцать минут после отправления воинского состава, ровно в два часа пятнадцать минут ночи, Яцек должен был догнать его у небольшого разъезда, выйти из машины и остаться у стрелки разъезда, ведущей на заброшенный тупиковый запасной путь.
Саня пересаживается за руль и гонит машину параллельно идущему эшелону. Там есть участок в семь километров, где шоссе почти вплотную примыкает к железнодорожным рельсам. Все эти семь километров идут на подъем, эшелон идет с небольшой скоростью, и поэтому немцу будет нетрудно на ходу перебраться из машины на последнюю платформу и отцепить ее от основного состава. Тем более что немец – парень тренированный, бывший верхолаз.
Саня же разворачивается и гонит обратно к запасному пути.
Отцепленная платформа с «мерседесом» на подъеме теряет инерцию и вместе с немцем-верхолазом начинает скатываться под уклон – назад. Набирает скорость, подходит к разъезду, и Яцек переводит стрелку на запасной путь. Там на рельсах уже лежат тормозные башмаки, которые поставил туда Саня, а у буферного тупика – крепкая деревянная аппарель, по которой «мерседес» можно будет согнать с платформы.
Дальше – дело техники. Сорок пять километров до Чехословакии, а там чешские коллеги, по предварительной договоренности, уже обеспечат «зеленый коридор».