Кунин Владимир Владимирович. Русские на Мариенплац

   Так вот, когда Нартай снял крышку с обувной коробки, когда все увидели, что там такое – так все обалдели! Настоящий шок. Немая сцена из «Ревизора».
   Уж на что я был подготовлен… Не к поступку Нартая – к виду этих денег. Сам ночью помогал складывать их по сотне штук в пачку. И точно помню, что офицерских пятидесяток была одна пачка и шесть пачек двадцатимарковых купюр. А десятимарковых – явно солдатских, ровно пятьдесят семь пачек. Оставшиеся триста сорок марок лежали сверху, россыпью.
   Так вот, я и говорю, уж на что я был подготовлен, и то сижу, не могу слова вымолвить…
   Наташа побледнела, уцепилась за стол руками, чтобы со стула не упасть… Ну, совсем плохо старухе!
   У Петера нижняя челюсть отвисла – вот-вот протез выпадет! Замер, как истукан.
   Джефф, как улыбался до того, как Нартай открыл коробку, – так и улыбается. Только теперь – тупо и бессмысленно. Будто эта улыбка примерзла к нему.
   И только одна наша Катька, железная наша подружка, смотрит на эту тучу денег своим красивым и печальным глазом, отрицательно качает головой и тихонько отодвигает эту коробку от себя.
   Тогда Нартай берет ее ладони в свои руки и тихо говорит только ей одной:
   – Катюшка… Когда-то копыта коней моих предков… Ты знаешь, как там дальше. Так вот, я тебе клянусь, эти деньги – чистые. На них должны были купить памятник ребятам, погибшим ни за что, ни про что… Но разве можно купить память о мертвых? О них или помнят, или забывают. И тогда не помогают никакие памятники. Возьми эти деньги для своего ребенка. Научи его помнить о хороших людях, которым не удалось дожить до светлого часа. Сделай из своего ребенка доброго, настоящего человека, и это будет самым лучшим памятником тем мертвым ребятам…
   Отпускает Катькины руки, встает из-за стола и уже всем говорит:
   – Остальное вам Эдька расскажет. А мне нужно звонить на озеро. Там Лори ждет моего звонка. Я обещал…
   Через час пришедшая в себя старая, толстенькая Наташа на всех доступных ей языках орала, что никуда не отпустит «свою» беременную девочку с такими огромными наличными деньгами! Что никто в мире не возит с собой деньги в карманах!.. Наконец, когда она объяснила всем нам, что мы дикие люди, она посадила Катьку в машину, забрала коробку с деньгами и помчалась в наш местный банк.
   Там она обменяла Катькины марки на доллары, доллары на именной чек, заставила Катьку расписаться в сотне банковских бумаг, и вместе с чеком на имя фрау Катерины Гуревич привезла Катьку обратно в «Китцингер-хоф».
   К их возвращению мы, все четверо мужиков – Петер, Джефф, Нартай и я, были уже такие пьяные, мы успели уже так накушаться, что даже, когда во второй половине дня пришла пора ехать в аэропорт, выяснилось, что кроме Наташи никто за рулем сидеть не может. А нам нужны были две машины. И пришлось вызывать Уве Зергельхубера с его «мерседесом»…
 
   А потом, перед отлетом, было море слез, трепотни и разных криков и обещаний, и к нам даже подошли двое полицейских и спросили – все ли у нас в порядке?..
 
   Эти засранцы – Катька и Джефф, позвонили нам из Нью-Йорка, прямо из аэропорта Кеннеди, как только приземлились и получили багаж.
   Им даже в голову не пришло учесть разницу во времени! Ну, Джефф – пьяный был… Хотя за семь часов полета, если не добавлять, тоже можно было немного протрезветь. Но Катька-то, существо четкое и на редкость деликатное, могла бы сообразить, что если у них в Нью-Йорке сейчас вечер только начинается, то у нас в «Китцингер-хофе» уже очень глубокая ночь!
   Тем более что эти счастливые говнюки обязательно хотели поговорить с каждым из нас…

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,
рассказанная Автором, – о том, как приход Новой Власти и возникновение Новой Жизни в одной, отдельно взятой стране, резко меняет судьбы своих граждан, находящихся даже в других государствах…

   – Если бы вы видели, как старикам Китцингерам понравились ваши московские подарки! – сказал мне Эдик. – Наташа полдня ходила с мокрыми глазами, а потом позвала к себе все семейство Зергельхуберов, торжественно показывала им рушник и рассказывала про Украину. Конечно, то, что она помнит… А Петер всем налил по десять граммов вашей «Горилки», а остальное спрятал куда-то. Он заявил, что «Горилку» ему привез самый главный русский писатель к Рождеству. Что, правда, потом не помешало ему нализаться обыкновенным «Корном».
   – Как была воспринята матрешка с лицом Горбачева!?
   – Ох, черт… Не хотел говорить, но раз уж вы сами… Матрешка произвела чуточку обратный эффект, – смущенно сказал Эдик.
   – Мне хотелось, чтобы это выглядело посмешнее, – огорчился я. – Я думал, что у него хватит чувства юмора…
   – Юмора у него почти всегда хватает, – сказал Эдик. – Это вам не Наташа, которая все воспринимает в масштабе один к одному. И все понимает буквально. Но с горбачевской матрешкой мы, конечно, с вами завалили ухо… Дело в том, что немцы обожают Горбачева! Раз он разрушил Берлинскую стену – он для них уже святой!.. А когда у него отобрали президентство – они вообще возвели его в ранг великомученика… Вы-то этого могли не знать, а я должен был помнить. И старик жутко обиделся за Михаила Сергеевича!
   – Жаль. Не следовало мне дарить эту матрешку… – сказал я. – Я начисто не верю в святость Горбачева и уж совсем не считаю его великомучеником, но человек, сумевший развалить эту кровавую стену в Берлине и прекратить войну в Афганистане, достоин уважения. Тут твой Петер прав! А я, старый дурак…
   – Вот, кстати! – перебил меня Эдик. – Никогда не говорите при баварцах о себе – «старый дурак». Или – «ах, я недотепа!» Они это воспринимают точно так же, как наша дорогая Наташа Китцингер. Раз человек сам о себе говорит «старый дурак» или «недотепа», значит, он и есть – дурак и недотепа. Так к нему и нужно относиться.
   – Очень мило, – пробормотал я.
   – Но вы не огорчайтесь. Старики ждут не дождутся, когда вы приедете к ним в гости. Я им рассказал, что вы заняты на съемках фильма, а Наташа просила передать, что вы даже можете жить в «Китцингер-хофе». И заметьте себе – бесплатно! А для Наташи такое решение равносильно подвигу.
   – Спасибо.
   – Они вообще хотят пригласить вас на Рождество. Здесь к Рождеству относятся очень серьезно. Вы уже видели, как преобразился Мюнхен?
   – Потрясающе!.. – искренне восхитился я.
   – То ли еще будет! – пообещал Эдик.
   – Эдик! Ты все-таки – мерзавец! Ты заговариваешь мне зубы, вместо того чтобы рассказать, что было после отлета Кати и Джеффа. Мне всегда нужно из тебя вытягивать в час по чайной ложке. Тебе так нужны унижения пожилого человека?
   – Нет, нет, что вы?! – быстро возразил Эдик. – Никаких унижений! Оставайтесь гордым и неприступным!.. Унижения в любом возрасте ужасно вредны.
 
   …Сразу после отлета Кати и Джеффа наворот событий принял какие-то стремительные темпы.
   Уже на следующий день в «Китцингер-хофе» раздался телефонный звонок. Женский голос по-английски и по-русски попросил господина Эдуарда Петрова.
   Петер ни черта не понял, кроме «Эдуарда Петрова», и заорал на весь олений загон:
   – Эдди! Ком цу мир! Абель шнель!.. Телефон!
   Наташа и Нартай уехали в гешефт сдавать салями и подкупить кое-какие продукты для дома.
   Петер таскал в олений загон корм для молодняка, поил молоком из соски только что народившихся оленят…
   А Эдик – в грязных резиновых сапогах, в старом комбинезоне Петера и заскорузлых рукавицах – чистил коровник. На голове у него по уши и брови была натянута древняя спортивная вязаная шапочка Наташи – чтобы волосы не пропахли навозом, как сказала Наташа.
   Верхняя губа Эдика была еще вздута после той ночи у югославского вонхайма, и поэтому о работе на Мариенплац в ближайшую неделю не могло быть и речи.
   – Эдди! Телефон фюр дих!.. Мать-перемать, тра-та-та-та!.. – орал Петер, расцвечивая немецкую фразу русским матом.
   Чтобы не идти к домашнему аппарату в грязных сапогах, Эдик бросил вилы, стянул рукавицы и побежал в олений загон к Петеру.
   Петер протянул Эдику маленькую трубку своего любимого радиотелефона, и Эдик привычно и машинально сказал по-немецки:
   – Петров. Я-а, битте!
   – Господин Петров? Здравствуйте. С вами говорят из Мюнхенского отделения Московского бюро добрых услуг. Выполняем заказ по вашей письменной заявке, присланной нам в Москву еще в августе этого года. Просим прощения, но если учесть события последних месяцев в нашей стране…
   – Простите… – сказал Эдик в полной растерянности. – Вы не ошиблись? Какая заявка!.. Какой заказ?..
   – Бабу из Москвы заказывали? – впрямую спросил женский голос.
   Вот тут Эдику, стоящему посредине раскисшего от осенних дождей оленьего загона – в резиновых сапогах, перемазанных коровьей навозной жижей, в грязном огромном комбинезоне Петера, с дурацкой Наташиной шапочкой на голове, – вдруг показалось, что он узнает почти забытые интонации этого женского голоса. Еще не веря самому себе, он неуверенно спросил:
   – Юлька?.. Ты?
   – Я прошу прощения, господин Петров, – холодно произнес женский голос в трубке. – Вы не ответили, вам бабу прислать на дом или вы за ней сами заедете?
   И тогда Эдик закричал так, что все олени бросились врассыпную!
   – Сам! Сам!!! И сейчас же!.. Где ты, Юлька?!
 
   Юлька ждала Эдика у входа в отель «Парк-Хилтон». Для мюнхенского октября было довольно прохладно, и Юлька надела шерстяные клетчатые брючки, уличные башмачки и неброский свитерок. На плечи накинула серую, искрящегося материала, «парку» с болтающимся сзади капюшоном.
   Откинутый на спину капюшон и распахнутые полы «парки» являли миру истинную ценность этой, казалось бы, скромной осенне-спортивной одежды – изнутри «парка» была вся на чистокровной серебристой норке, стоимостью в четыре тысячи долларов.
   Подкатывали тяжелые, мощные машины последних марок. Владельцы отдавали ключи от своих автомонстров двум молодым людям в малиновой униформе с эмблемами «Парк-Хилтона», и те угоняли эти баснословно дорогие автомобили в подземно-гаражное чрево отеля.
   А потом выскакивали снова ко входу в отель и замирали в ожидании следующего счастливого обладателя чуда автомобильной техники.
   Отель жил своей, отдельной от всего остального города, жизнью. И любое прикосновение к этой жизни – стоило очень дорого!
   Когда к отелю подъехал Эдик на своем чистеньком, но уж больно древнем «фольксваген-пассате», малиновые мальчики недоуменно переглянулись, и один решительно было направился к сидящему за рулем Эдику, чтобы по возможности мягче объяснить ему, что этой машине здесь совсем-совсем не место.
   Но и Юлька уже заметила Эдика и его автомобиль. Она негромко по-английски окликнула решительного мальчика, дала ему пятьдесят марок и показала на «фольксваген-пассат».
   Пятьдесят марок сразу превратили строгого хранителя отельного престижа в ласкового, ручного котенка.
   Паренек чуть ли не на руках вынес Эдика из-за руля, юркнул в машину и с лучезарной улыбкой исчез вместе с непрезентабельным «фольксвагеном» Эдика.
   – Эдька! Лапочка моя! Пуся!.. – наплевав на все приличия, завизжала Юлька и бросилась Эдику на шею.
   «Парка» соскользнула с ее плеч и серебристой бесценной норкой упала на влажные мраморные плиты отельного подъезда.
   Второй малиновый паренек молнией метнулся к «парке», поднял ее и почтительно застыл за спиной у Юльки.
   А Юлька, не обращая на него никакого внимания, зацеловывала растерянного, глуповато улыбающегося Эдика и кричала:
   – Эдичка!.. Кисанька моя! Сколько же я тебя не видела, акробатик ты мой любименький?! Идем скорее! Идем ко мне, Эдька! Сейчас я тебя буду кормить, любить, холить и лелеять!.. Черт возьми, что у тебя с губой?!
   Юлька жила в так называемом «экзекьюти-флор» – номере-люкс с отдельным входом, своим лифтом, спальней, кабинетом и столовой, которая в одно мгновение превращалась в небольшой конференц-зал для совещаний и деловых встреч.
   Ужин был уже заказан, стол сервирован, и Юлька пошла в спальню переодеться.
   Эдик огляделся и крикнул ей:
   – Сколько стоит такой номеришко?
   – В мертвый сезон, как теперь, – пятьсот девяносто пять марок в сутки! – прокричала ему Юлька из спальни. – В напряженный, деловой или туристический – шестьсот семьдесят!
   – Не слабо…
   – Нужно, Эдик! В моем сегодняшнем положении – нужно постоянно держать хвост морковкой!
   Она вышла из спальни в столовую в простеньком, но очень дорогом платье, в элегантнейших мягчайших туфельках на низких каблуках. В ушах тускло посверкивали маленькие старинные бриллиантовые сережки.
   – Так я тебе нравлюсь? – спросила Юлька.
   – И так тоже… – ответил Эдик. – Ты мне всегда нравилась – начиная с той минуты, когда в Варшаве ты появилась у меня в цирке за кулисами.
   – Господи, как приятно это слышать!
   – А то ты никогда ни от кого этого не слышала…
   – Слышала! Иногда по десять раз в день и по двадцать в ночь! Но ты – единственный человек, которому я верю, – она поцеловала Эдика и подняла телефонную трубку. – Погоди, Эдинька… Позовем халдеев – пусть жратву тащат. А ты пошуруй в баре – возьми то, что тебе нравится. А мне…
   – Чуточку джина и много тоника?
   – Точно! – закричала радостно Юлька. – Ты и это помнишь?!
   По телефону Юлька говорила на хорошем английском языке.
   – По-моему, ты сильно улучшила свой английский, – заметил Эдик.
   – Естественно! Раньше у меня была достаточно узкая постельная специализация, а сейчас в руках огромное дело с черт знает каким количеством зарубежных партнеров, и мне необходим твердый и разносторонний английский… Два часа в день – не греши, отдай! С лучшими репетиторами английского или американского происхождения. С подлинными носителями языка, а не с нашими выпускниками иняза…
   Приплыли два официанта с тележками, расставили холодные закуски на столе, а горячие блюда поместили в специальный электрический шкафчик с подогревом, который привезли с собой.
   Юлька дала им сто марок и официанты исчезли.
   – Так дешево? – искренне удивился Эдик. – Это же очень дорогой отель!..
   – Это только чаевые, Эдик. Ужин они включат в общий счет. Садись. Я буду за тобой ухаживать, а ты отвечать на мои вопросы. А то я лопну от любопытства! Но, во-первых, я кладу тебе твои любимые скампи в чесночном соусе…
   – Юлька! Откуда ты знаешь о моей любви к скампи?!
   – Сумасшедший тип! Из твоего же письма, где ты сообщил мне, что открыл здесь для себя скампи, которые изредка скрашивают твою не всегда веселую жизнь.
   – Ах, да… Верно!
   – Кстати! С кем ты пересылал письмо? Там стоял московский штемпель отправления…
   – С одним киносценаристом. Он здесь был в командировке…
   – Будь здоров, Эдька!
   – Спасибо, родная. Удачи тебе. Ты в порядке?
   – Более чем, – сказала Юлька. – В двух словах… Мое дело выросло до гигантских размеров! В Мюнхене я проездом из Лондона, Парижа и Мадрида… Я открываю здесь филиалы нашего предприятия, отсматриваю и отбираю кандидатуры девок, занимаюсь точным графиком смены команд. Отработали девки, скажем, в Израиле полгода, – пожалте, в Голландию. Голландки – в Италию. Итальянки – в Москву. Наши русские девки – в Париж, испанки – в Лондон… Ну, и так далее. Девки не должны примелькаться! Клиентура обязана иметь постоянную новизну ощущений. Американцы же меняют своих президентов каждые четыре года? А бабы – товар приедающийся, скоропортящийся. Нас надо менять почаще… Ну, и кроме всего – чисто административные заморочки… Наем и ремонт помещений, финансово-налоговая деятельность, утряска всяких неурядиц с полицией, властями, договора с порнофильмопродукциями, сексуальными и эротическими изданиями… Контракты с адвокатами, медиками, дизайнерами… Короче, Эдька, дел по горло! Конечно, у меня огромный штат сотрудников, которые всем этим занимаются. Но время от времени я сама должна положить свой глаз на все это, и тогда я предпринимаю вот такой вояж… То есть, практически осуществилось все то, о чем мы с тобой говорили в ту последнюю ночь в Москве. И не только свершилось, но и переросло все ожидания!.. В начале будущего года я открываю в центре Москвы свой собственный банк с о-о-очень серьезным уставным капиталом, и тогда мне вообще – сам черт не брат! Учти, Эдик, на всякий случай, скоро я стану самой богатой невестой в этом полушарии. Хотя, как ты понимаешь, мне и сейчас грех жаловаться. Сделай мне еще немного джина с тоником… И, пожалуйста, расскажи все о себе.
   И Эдик рассказал Юльке все.
   Он рассказал Юльке о танке и о Нартае, о Кате и Джеффри Келли, о стариках Китцингерах и их племяннике Руди, о Мариенплац и Кауфингерштрассе, об оленьем загоне, свинарнике и коровнике в «Китцингер-хофе»… О том, как военные предали лучшего механика-водителя Западной группы войск, об украденных ими солдатских деньгах, предназначенных для памятника мертвым и отданных на благо вновь нарождающегося Человека… Рассказал он и про пылающее общежитие югославских беженцев, и про семью Зергельхуберов…
   Рассказал даже, что совсем недавно, на белом, девятьсот сорок четвертом «порше» его пытались навестить Саня Анциферов и Яцек Шарейко…
   – Это очень опасно, – серьезно и строго произнесла Юлька. – По роду своей деятельности я вынуждена иногда контактировать с людьми, которые держат все эти ниточки в своих руках, и поэтому знаю, насколько это опасно. Пожалуйста, Эдик, сходи в кабинет, принеси мне чистую бумагу и какой-нибудь карандаш. И захвати телефон. Эдик принес Юльке бумагу и шариковую ручку с отельными эмблемами «Парк-Хилтона», а телефон поставил перед ней прямо на обеденный стол.
   – Как ты сказал их зовут?
   – Александр Анциферов и Яцек Шарейко.
   Юлька записала имена на бумаге и положила ее перед собой. Потом подняла телефонную трубку и деловито сказала:
   – Сначала наберем Стокгольм. Концы, наверняка, в Швеции.
   Она на память набрала номер, подождала несколько секунд и, улыбаясь невидимому собеседнику, заговорила по-английски. Кроме имен Сани и Яцека и своего собственного, Эдик ничего не разобрал.
   Юлька положила трубку и ласково сказала Эдику:
   – Ты ешь, ешь, Эдинька… Сейчас я подам горячее. И, Эдька, кисанька, попробуй этот соус! Он тебе обязательно понравится… Я его обожаю!
   – Кому ты звонила?
   – Кому надо. Сейчас они соединятся с Гданьском и Москвой, а те перезвонят нам.
   Через пятнадцать минут телефон зазвонил.
   – Москва… – сказала Юлька и подняла трубку: – Алло! А-а-а… Очень рада! Записывайте… Записывайте, черт бы вас побрал! Первый персонаж – Александр Анциферов. Еще раз… Александр Анциферов. Записали? Второй персонаж – Яцек Шарейко. Яцек Шарейко… Правильно. Польская линия. Записали? А теперь, возьмите в руки тяжелый молоток и зубило и на граните вырубите имя моего человека! Большими-большими буквами! Чтобы у вас оно никогда из головы не выскочило, ясно?! Пишите: Эдуард Петров – артист цирка. Мюнхен. Не важно! Москва, Мюнхен… Где бы он ни был! Все понятно?
   Ей что-то говорили, она слушала с каменным лицом, изредка поднимая глаза на Эдика.
   – Не знаю, не знаю… Сейчас спрошу, – она прикрыла рукой микрофон трубки: – Эдик, они предлагают их убрать. Чтобы ты был совсем спокоен.
   – То есть, как?.. Из Германии?
   – Нет. Вообще убрать. С этого света, – и Юлька в упор посмотрела на Эдика.
   До него, наконец, дошел страшный смысл Юлъкиных слов, и он в ужасе замотал головой:
   – Нет, нет, что ты!.. Просто пусть не лезут, пусть оставят нас в покое… Нет, ну, что ты!.. У них же дети!.. У Сашки в Рязани – бабушка…
   Какое-то время Юлька еще смотрела в глаза Эдику, потом вздохнула и сняла ладонь с микрофона:
   – Алло! Слушаете? Ну, то-то… Нет, этого делать не следует. Просто переведите их из Германии куда-нибудь подальше… Вообще, из Европы! Вот и подумайте!.. У вас же во всех регионах есть дела. Вот и пошевелите мозгами… Предположим, в Китай! Насколько я знаю, у вас там большой плацдарм… Вот и хорошо! И, пожалуйста, будьте любезны, запомните раз и навсегда, если с головы моего человека упадет хоть один волос… Вы же знаете, я слов на ветер не бросаю! Ну, ладно, ладно… Я очень рада, что вы меня так хорошо поняли, И вам творческих успехов! До встречи…
   Она положила трубку и устало перевела дыхание. Впервые Эдик увидел, что у нее появились горькие складки у рта.
   – Боже мой, Эдинька… Если бы ты только знал, с каким дерьмом и ничтожеством иногда приходится иметь дело! А ведь они страной руководят… И какой страной!..
   Эдик встал из-за стола, подошел сзади к сидящей Юльке, обнял ее за плечи и прошептал:
   – Спасибо тебе… Ангел-хранитель ты мой.
   – Ну, что ты… – тихо сказала Юлька. – Я же тебя всю свою жизнь люблю!.. С моих тринадцати лет… Еще с тех подмосковных Подлипок, когда я приходила на этот твой дурацкий кружок в Дом пионеров и школьников… Ты думаешь, мне акробатика была нужна? Ты мне был нужен! Я же спать ложилась с мыслью, что завтра ты приедешь из Москвы к нам в Подлипки на эти кретинские занятия акробатикой, которую я не перевариваю до сих пор… Родной мой, любимый дурачок! Ну, как же мне тебя не защитить?! Я же этим защищаю свою любовь к тебе – единственное в моей жизни, что не изгажено и неистребимо!
   Вечером Эдик позвонил от Юльки в «Китцингер-хоф». Трубку подняла насмерть перепуганная Наташа.
   Оказывается, Петер представил звонок Юльки в олений загон в жутковато-таинственно-мрачных тонах, сообщив, что Эдик спешно сорвался из дому и уехал в Мюнхен, в отель «Парк-Хилтон», к какой-то женщине, якобы своей старой подруге, но это вполне может быть и враньем – вероятнее всего, его выманили из дому те самые мафиози, которые приезжали на белом девятьсот сорок четвертом «порше»…
   Нартай и Наташа бросились звонить в «Парк-Хилтон», но там по телефону не дают сведений о людях, живущих в отеле. Тогда они созвонились с Клаусом Зергельхубером, и тот по своим полицейским каналам выяснил, что одна русская женщина из Москвы, действительно, живет в «Парк-Хилтоне», но она занимает, не больше, не меньше, – «экзекьюти-флор», числится под индексом VIP – «особо важная персона», а телефоны таких постояльцев отеля держатся в строжайшем секрете и выдаются только по официальным запросам криминальной полиции или Интерпола. А Клаус всего лишь сельский полицейский, но он все-таки что-нибудь попробует сделать… И Нартай орет, что он сейчас же помчится в Мюнхен и расчехвостит весь этот «Парк-Хилтон», а Наташа и Петер умоляют его подождать еще немного, может быть, Клаусу удасться навести более подробные справки…
   Потом трубку схватил Нартай и закричал так, будто хотел, чтобы его голос был услышан в Мюнхене без помощи телефона:
   – Эдька!!! С тобой все в порядке?!
   – Да, да… Успокойтесь вы там! И ради Бога, дайте отбой Клаусу!.. Что вы там за панику устроили?..
   – С тобой, действительно, все в ажуре? Или ты не можешь говорить?!
   – Да, могу, могу, Нартайчик…
   – А может, они тебя там на мушке держат?!
   – Вы что, с ума сошли?! Никто меня не держит на мушке… Успокойтесь немедленно! Я утром приеду домой и все расскажу.
   – А позвонить раньше ты не мог, мудила?!! – прокричал Нартай так, что Эдику и в самом деле показалось, что он слышит голос Нартая из «Китцингер-хофа» вне всякой телефонной связи. – Мы, понимаешь, тут на нервной почве по потолку ходим, а он… Засранец!
   – Ну, все, все… Спускайтесь на пол и не дергайтесь. Я жив-здоров, чего и вам желаю. Утром буду дома.
   – Пошел ты, знаешь куда?! – крикнул Нартай и бросил трубку.
 
   Ночью с Юлькой было, как всегда, удивительно хорошо и нежно…
   И, как во все прошлые московские ночи с Эдиком, с Юльки напрочь слетел стойкий налет профессионализма, куда-то спрятался, а может быть, и вовсе исчез отточенный техницизм квалифицированной и многоопытной валютной проститутки самого дорогого и высокого класса. И не было в эти ночи с Эдиком в ней никакого актерства, никакого желания поразить партнера широчайшим и разнообразнейшим ассортиментом приемов, которыми она последние годы так успешно пользовалась в общении со всеми своими клиентами.
   С Эдиком Юлька становилась совершенно иной. Нежной, ласковой, порой даже чуть стыдливой молодой влюбленной женщиной, счастливой от близости именно с ним, только с ним, будто кроме Эдика у нее вообще никогда никого не было.
   – Женись на мне, Эдька, – полушутя-полусерьезно сказала Юлька, когда мышиный серенький октябрьский рассвет стал медленно просачиваться в спальню сквозь неплотно задернутые шторы. – Живи, где хочешь – в Мюнхене, в Париже, в Москве… Я буду приезжать, прилетать к тебе, приплывать морем… Когда ты захочешь. Когда позовешь. А я буду знать, что у меня есть ты. Захочешь – войдешь в мой бизнес, не захочешь… Эдичка! Гениальная идея! А хочешь быть хозяином цирка?! Директором и хозяином!.. Давай, я тебе здесь куплю цирк!!! Ты наберешь труппу из шикарных артистов, начнешь ездить на гастроли по всему миру!.. Я буду прилетать к тебе, где бы ты ни был!.. А ты будешь изредка стараться делать вид, что очень меня ждал. А? Мне главное знать, что ты есть… А когда ты станешь старенький и больше не сможешь стоять на одной руке, мы с тобой купим несколько слонов и ты будешь выходить с ними на манеж, как укротитель…
   – Это у львов и тигров укротители, – грустно поправил ее Эдик. – У слонов – дрессировщик.