Кунин Владимир Владимирович. Русские на Мариенплац

   – Ну, дрессировщик, какая разница!.. – раздраженно выкрикнула Юлька и в ее голосе послышались слезы. – А я буду тебе ассистенткой! Лишь бы не располнеть к тому времени…
   Она рассмеялась, чтобы иметь возможность в любую секунду обратить все сказанное в веселую шутку, а потом вдруг совсем тихо добавила:
   – Я ведь уже почти год, как завязала. Ну, ты понимаешь?.. Я теперь только в бизнесе. И я, наверное, смогла бы стать хорошей женой…
   В этом Эдик никогда не сомневался ни одной секунды.
   И кто знает, предложи ему это Юлька пять лет, три, даже два года тому назад, может быть, сейчас вместо Нартая она бы ему ассистировала. Вот уж, действительно, было бы «украшение номера»! Так всегда в цирке называли жен артистов, выходящих на манеж вместе с мужем. Это носило несколько ироничную окраску, но здесь не было бы никакой иронии. Красивая, пластичная, грациозная, с детства умудрявшаяся носить любую простую тряпку так, будто она из коллекции Ива Сен-Лорана, от Кардена, от Нины Риччи…
   Может, и жизнь его иначе бы повернулась. Правда, не было бы в этой жизни ни Катьки Гуревич, ни Нартайчика Сапаргалиева, ни «Китцингер-хофа», ни толстенькой старой Наташи, ни огромного, шумного Петера. И Германия была бы только на гастролях или проездом.
   Но была бы Юлька – а это тоже многого стоит! Тут надо быть справедливым.
   А насчет того, чем раньше промышляла Юлька – плевать на это с высокой колокольни! Важно, кем бы она стала, когда вышла бы вместе с Эдиком в цирковой манеж под одной фамилией.
   В конце концов, кем был сам Эдик Петров в Афганистане? Таким же бандитом и убийцей, как и Саня Анциферов. Ну, не было, не было другого выхода!.. Важно, кем ты потом стал, когда вернулся на свою землю, Саня…
   Ах, припозднилась Юлька с этим разговором!.. Все уже не то, все уже не так, как еще недавно было в Москве. Что-то ушло, растворилось, куда-то исчезло. Всплыли другие ценности, другое понимание, иные открытия.
   Возникли люди, ставшие всего за один год такими близкими, словно в этот год были впрессованы десятилетия…
   – Ладно, – усмехнулась Юлька. – Молчи. Можешь ничего не говорить, не отвечать. Прости меня. Это я уж так – от тоски, от одиночества… Давай поспим, Эдька! У нас есть еще чистых три часа. В десять тридцать у меня здесь совещание с австрийскими и баварскими коллегами, в четырнадцать запись интервью на радио «Свобода» с неслабой темкой – «Сексуальная революция в обновленной России», в программе «После империи», а в шестнадцать сорок у меня уже самолет на Москву.
   – Тебя отвезти в аэропорт? – спросил Эдик.
   – Ну, что ты! Меня такой кортеж поедет провожать, что принцессе Диане не снился! Давай спать, родной мой, любимый, единственный дурачок-эквилибрист… Мне нужно хоть чуточку отдохнуть. К совещанию я должна хорошо выглядеть.
 
   – Вы знаете, – сказал мне Эдик, – в то утро, когда я садился в свою колымагу у «Парк-Хилтона», я вдруг понял, что не могу сразу сейчас, сломя голову, мчаться в «Китцингер-хоф», а потом целый Божий день быть на людях, как бы они ни были мне симпатичны! Мне показалось, что я обязательно должен побыть наедине с самим собой.
   Я машинально доехал до района Мариенплац и Виктуалиенмаркта, покрутился немножко в поисках свободного халявного места для своего «фолькса», а потом плюнул на все надежды сэкономить несколько марок и въехал в платный подземный паркинг-гараж при заправочной станции «Бритиш Петролеум» у Якобсплац. Запомнил номер стоянки, сел на лифт и выехал наверх, на свежий воздух.
   Позвонил из автомата в «Китцингер-хоф», наврал своим, что мне нужно побывать в «Бауреферате Ландсхауптштата» – похлопотать о лицензиях на будущую неделю, и сказал, что приеду попозже. И чтобы они больше никакой паники не устраивали по поводу моего отсутствия. И спросил, что привезти к обеду.
   Наташа категорически заявила, чтобы я не вздумал перекусывать в городе – неизвестно еще, какой гадостью меня накормят, а к обеду привозить ничего не надо, потому что они с Нартаем вчера купили все необходимое.
   И чтобы я побыстрее возвращался домой, так как совсем недавно звонили из Мюнхена.
   Тут она позвала к телефону Нартая, потому что забыла, как по-русски называется то, откуда звонили. Нартай взял трубку:
   – Снова какие-то заморочки с властями, Эдька! Только что звонили из нашего консульства, просили всех с двух часов дня не отлучаться из дому. И спрашивали, как к нам проехать. А потом позвонили из нашей районной мэрии, или как там оно у них называется – фервальтунг, что ли… И тут уже Петер разговаривал, тоже требовали, чтобы мы сидели дома и не рыпались. Какой-то шухер там у них! Наверное, из-за этого югославского вонхайма… Ты будешь к двум дома?
   – Постараюсь, – ответил я.
   – Может, мне опять на озеро смылиться? От греха подальше…
   – Сиди дома. Не бросай стариков. Что нам, соли на хвост насыплют?! Пошли они все подальше! Надоело темнить…
   – Тоже правильно, – согласился Нартай. – Но ты все-таки к двум подгребай. Хорошо?
   – Хорошо, хорошо, – и я повесил трубку.
   Прошелся по Зендлингенштрассе, выполз на Мариенплац, поздоровался с одним хорошим пареньком – голландским жонглером на моноцикле, немного потрепался с чехом Иржи, художником-моменталистом, а потом пошел по Кауфингерштрассе и дальше, по Нойехаузерштрассе к Штахусу. По пути встретил Пашу Кучина – классного балалаечника из Ленинграда. Он посмотрел на мою опухшую губу, заржал, мерзавец:
   – Не ожидал, Эдик!.. А мы все думаем, чего Петров не работает, чего он мимо денег ходит? Где это тебя так?
   – А-а… – говорю. – Трюк один новый репетировал, вот и…
   – Рассказывай! – ржет Паша. – Не иначе, как кто-то преподнес тебе!
   – Как дела? – спрашиваю и показываю на его открытый футляр от балалайки, куда он сам набросал мелочь, чтобы люди видели, что за игру надо платить.
   – Хреново, – говорит Паша. – Холодает, туриста мало, немцы, сам знаешь, неохотно кидают. Все, Эдик!
   Выходим, выходим мы из моды – русские, я имею в виду… То ли дело было еще год тому назад! Помнишь? А где твои кореша?
   – Катька улетела рожать в Америку. Нартай дома, – говорю. – Ну, будь здоров, Паша. Удачи тебе.
   Дошел до Штахуса, а там рядом с оружейным магазином отделение моего «Хюпо-банка». Дай, думаю, зайду. А то и машину заправить надо, и в дом чего-нибудь привезти…
   Взял в банке двести марок по своей кредитной карточке, спустился в подземный переход под Карлсплацем, вышел на другую сторону Зонненштрассе и думаю, куда идти? Вспомнил, что наврал своим про «Бауреферат». А чего, думаю, врать? Зайду, действительно…
   Свернул направо по Шванталлерштрассе и побрел в самый ее конец до этого «Бауреферата». Опоздал, конечно. Они только до десяти лицензии выдают. Но я уговорил. Наплел про пробки на автобане, что живу далеко, ну и так далее… Получил лицензии на будущую неделю – и на себя, и на Нартайчика, и пошел обратно.
   Еле-еле иду, нога за ногу… Ну, неохота мне ехать в «Китцингер-хоф», и все тут! Ничего не понимаю, что со мной происходит?!
   А время идет, мне к двум надо дома быть.
   Вернулся на Мариенплац, постоял в жиденькой толпе туристов, подождал, когда затанцуют фигурки в музыкальных часах Новой ратуши. Поглазел, будто не видел этого десятки раз, а потом уселся в самый дальний уголок кафешки под названием «У ратхауза» и заказал себе кофе с молоком.
   Сижу, прихлебываю кофеек, а в ушах Юлькин голос, а в глазах Юлькино тело – грудь, плечи, бедра, руки ее… А в башке такая сумятица! Все представляю себе, как Юлька заканчивает совещание своего трахательного концерна, как выходит из отеля, идет Английским парком до Тиволи… Как подходит к белой ограде радио «Free Europe» и «Свобода», – там это совсем рядом, – как кто-то ее встречает…
   И одна мысль не дает покоя – почему, почему оттолкнул девку?! Лучшую девку в своей жизни!..
   Почему не повел себя, как настоящий мужик? Почему не сказал: «О'кей, Юлька. Бросай к чертовой матери свое вонючее предприятие, уходи из этого блядского бизнеса, не боись – проживем! На первое время у меня есть – вот здесь, на этом Мариенплац заработанное, – а к Рождеству вернется из Южной Америки цирк „Ронкалли“, может, они меня еще по Москве помнят?.. А там… Я уже узнавал, – триста-четыреста марок за выступление при двадцати гарантийных выходах на манеж в месяц… А я еще лет семь-восемь свой эквилибр отработаю, а потом подкопим деньжишек, может и вправду, купим какое-нибудь смешное животное и будем работать дрессуру. Этим можно заниматься до смерти. Ты хотела слона? Вот слона и купим! А хочешь, Юлька, в Москву уедем?.. Там что-нибудь вместе придумаем… Я, знаешь как по Москве скучаю?!»
   – Что-нибудь еще принести? – спросил меня кельнер.
   Я очнулся, посмотрел на часы. Батюшки! Половина второго!..
   – Нет, нет, спасибо! – говорю.
   Расплачиваюсь, и ходу к «Бритиш Петролеум» за машиной. По дороге заскочил в «Кауфхоф», купил для Наташи большой торт «Каппучино» – она его обожает, и, короче, пока из города на автобан выбрался – еще минут сорок потерял…
   Как пролетел семнадцать километров по автобану – не помню.
   Очухался только, когда съехал на наш проселок, ведущий к «Китцингер-хофу». «Проселок» – только название, а так – нормальная асфальтированная дорога среди полей. Нам бы в России побольше таких «проселков»!
   Когда до хутора оставалось примерно с километр, я всегда ремень безопасности отстегивал и свое стекло опускал – деревней пахнет, спасу нет! А после города это так приятно…
   Я и сейчас ремень отстегнул, стекло опустил и вдруг слышу со стороны нашего «Китцингер-хофа» какой-то мощный двигатель молотит! Прислушался, мама родная!.. Да это же танковый мотор работает! А времени на часах – без пяти три!
   Что они там, думаю, умом тронулись?! На кой черт они светлым днем танк из сарая выгнали?! Я – по газам, подлетаю к «Китцингер-хофу» и вижу такую картину маслом.
   Машин – видимо-невидимо, людей – тьма! И все в таких официальных костюмах, а двое даже в военной форме! Один, наш родимый генерал, примерно моего возраста, ну, может, лет тридцать пять, не больше, а второй – в форме какого-то большого чина германского бундесвера. Я в их званиях ни фига не петрю…
   А среди официальных костюмов полно наших, с окрестных хуторов. Попроще одетых. Тут и Зергельхуберы всем семейством, и Пентенриддеры, и Моосгруберы, и Рингсайсы, и Бирбихлеры… Я-то с ними не больно знаком, я, кроме Зергельхуберов, ни с кем так, нос к носу, особо не сталкивался, как-то не приходилось, а вот Нартай их всех как облупленных знает. Он – кому трактор чинил, кому автомобиль, кому сеялку, кому веялку…
   И стоит огромный армейский грузовой «мерседес»-тягач с длиннющим низким прицепом-платформой на шестнадцати сдвоенных толщенных колесах – по восемь с каждой стороны, для перевозки особо тяжелых грузов. А на крыше его кабины полощутся три флага – немецкий, российский и еще какой-то. В жизни такого не видел! Потом-то мне объяснили, что это новый флаг Казахстана…
   Вокруг этого «мерседеса» с прицепом бегают фотокорреспонденты, кинооператоры с камерами, и диктор баварского телевидения, которого я уже сотни раз на экране видел, ведет репортаж.
   На прицепе, спиной к тягачу, лицом к танку топчется наш старый Петер Китцингер и руками манит на себя танк, с уже зачехленными орудием и пулеметами.
   Люк механика-водителя настежь открыт, оттуда торчит морда Нартая, который с Петера глаз не спускает и медленно и точно въезжает по откинутой аппарели со своим танком на платформу.
   А рядом с платформой мечется наша старая, толстенькая Наташа и кричит не своим голосом:
   – Форзихт, Нартайчик!!! Ахтунг, Петер!!! Форзихт, Петер!.. Ахтунг, Нартайчик!..
   И все-все смотрят, как танк заползает на платформу. Но вот танк уже влез туда, и Петер поднял над головой скрещенные руки. Это у них, у танкистов, команда такая – «Глуши мотор!»
   Нартай выключил двигатель, закрыл наглухо изнутри свой водительский люк. Потом на орудийной башне откинулся верхний командирский люк и оттуда стал вылезать наш Нартайчик. Но в каком виде?!
   В форменных брючках со стрелочками, в кительке с погонами старшего сержанта и сверкающими танковыми эмблемами, в зеленой рубашечке с галстучком, в сверкающих черных ботиночках! А в руке фуражечка форменная…
   Все как зааплодировали! А Нартай, сукин кот, ноль внимания на эти аплодисменты, надевает фуражечку на голову, обстоятельно, по-хозяйски закрывает башенным ключом командирский люк и, прямо с башни, отдает честь всем присутствующим. И вижу – явно на камеры фотокорреспондентов и кинооператоров работает! Ну, артист, сукин сын!.. Вот уж никогда бы не подумал! Где это он так насобачился?! Не иначе, как на разных войсковых смотрах и учениях, когда начальство им, как визитной карточкой, размахивало!
   Ну, и конечно, – новая волна аплодисментов!..
   Тут он меня с башни увидел и как заорет на всю округу:
   – Эдька, гад ползучий!!! Где же ты был, чтоб тебе повылазило! Тут без тебя такое!..
   Спрыгнул с танка на платформу – прямо в руки Петера, вырвался от него и с платформы прямо ко мне!.. Схватил меня за руку и тащит к нашему молоденькому генералу:
   – Товарищ генерал! Товарищ генерал!.. Вот он, этот Петров, который меня вместе с танком у тех бандитов отбил!.. Вот он!.. Эдуард Александрович Петров – заслуженный артист республики!.. Эдик! Познакомься – это наш новый военный атташе из Бонна.
   А рядом с генералом стоит небольшого роста мужичок в строгом костюме и болтает по-немецки с тем чином из бундесвера. Как услышал мою фамилию, так сразу извинился перед тем, бундесверовским, повернулся ко мне, протянул руку и говорит:
   – Здравствуйте, Эдуард Александрович. Я – Федор Николаевич Грибов – новый Генеральный консул России в Мюнхене. Очень рад с вами познакомиться.
   И рожа у него такая открытая, умная, симпатичная – ну ничего в ней партийно-кагэбэшно-дипломатического нет, к чему я привык в свое время, когда мотался с цирком по заграницам. Обыкновенный интеллигентный дядечка с отчетливым московским говорком.
   – У вас как с немецким? – спрашивает.
   – Да так… – говорю. – Серединка на половинку. Объяснюсь.
   – Сейчас я вам Алексея Борисовича дам в помощь. Он у нас двуязычный.
   Подзывает паренька в пиджачке и галстучке и говорит ему:
   – Алексей Борисович, будьте любезны, помогите Эдуарду Александровичу с переводом, если ему будет что-нибудь не ясно.
   – С удовольствием, – говорит этот паренек.
   Держу я этот торт «Каппучино», понимаю, что выгляжу сейчас с ним более чем нелепо, и не знаю, как от него избавиться. Дурак-дураком, не мог в машине оставить!..
   Но тут тортик, слава богу, перехватывает у меня Наташа, а сверху на нас с Нартаем наваливается стодвадцатикилограммовый Петер и, дыша нам в затылки своим «Корном», говорит Генеральному консулу, переводчику и этим двум военным – русскому и немецкому:
   – Ну, вы видите, какие у меня ребята?! Как сыновья! Эдди – старший, Нартай – младший…
   А чтобы показать, что русский язык и ему не чужд, добавляет такую российско-матерную тираду, что Генерального консула и моего переводчика чуть удар не хватил!
   Наш военный атташе – видать, человек, закаленный армейской службой, – только рассмеялся и спрашивает Петера на хорошем немецком языке:
   – Откуда у вас такие познания в русской филологии, герр Китцингер?
   – Как это «откуда»?! – удивляется Петер. – Из Москвы, конечно! Когда вас, герр генерал, еще и на свете не было, я уже на Хорошевском шоссе дом строил! Кстати, господа! Не хотите ли выпить?
   И показывает в сторону нашего дома. А там, оказывается, под навесом, где мы обычно ужинаем в хорошую теплую погоду, вытянувшись метров на десять, стоят такие пластмассово-алюминиевые столики. И на них штук сто бутылок с пивом, бокалы, рюмочки, «Корн» стоит и блюда с разными закусочками! Я и не заметил всего этого в запарке.
   – С величайшим удовольствием! – говорит наш пацанистый генерал и смотрит на часы: – Но только немного позже, герр Китцингер.
   Генеральный консул тоже смотрит на часы и добавляет:
   – Надеюсь, у нас останется час свободного времени, и тогда мы с радостью поднимем рюмку за ваше здоровье и за здоровье фрау Китцингер.
   Тут предводитель нашей сельской гемайнды, бургомистр, или мэр, или как там он у них называется, что-то вроде нашего председателя райисполкома, тоже смотрит на часы и начинает хлопать в ладоши, призывая всех к тишине. Ну, немцы – народ дисциплинированный, сразу притихли. Физиономии у всех серьезные, ответственные. Тишина. Слышно только, как Лори Зергельхубер всхлипывает на плече у своей матери Сузи.
   Я прихватил Нартая сзади за китель, оттянул его за широкую спину Петера, шепчу ему:
   – Что происходит, можешь объяснить?!..
   – Ты бы еще позже приехал, раздолбай! Герои мы! Герои районного масштаба. И Петер, и Клаус, и Уве… Только Руди звонили, дома не застали. А так, все мы жуткие герои за тот югославский вонхайм!.. И вообще у меня через два часа погрузка в железнодорожный спецрейс Мюнхен – Варшава – Москва. Вместе с танком, конечно! Только танк теперь пойдет в середине состава, а я в отдельном вагоне с сопровождающим… Объединенный указ Президента России и Президента Казахстана! И вообще, я уже демобилизован приказом министра обороны!.. Это меня наш атташе попросил форму надеть – для порядка… Так что можешь начинать лить слезы. Да!.. Совсем забыл!.. А вы с Петером – главные герои России и Казахстана! Ты – за то, что помог отбить советский танк у международных бандитов, а Петер – за то, что сохранил этот танк и пригрел его бедненького казахского механика-водителя. Слушай, Эдька, ты, действительно, у девахи ночевал?
   – Действительно.
   – И как?.. – а у самого глаза блестят бесовским огнем.
   – Елки-палки, чтоб не сказать хуже! – рассвирипел я. – Кретин зацикленный! Половой психопат!.. Как ты можешь сейчас даже думать об этом?!!
   Нартай вздохнул, сдвинул фуражку на нос, обреченно сказал:
   – Я, Эдик, теперь, после Лори, как в том анекдоте – только об этом и думаю…
   Но тут ко мне пододвигается Алексей Борисович и спрашивает:
   – Бургомистра переводить?
   А мне этот бургомистр – до лампочки!.. Если все, наконец, выяснилось, если все встало на свои места, какого хрена они тогда так торопятся избавиться от Нартая?! Почему надо с места в карьер его отправлять?! Что за дела?..
   Я об этом и спрашиваю у Алексея Борисовича. Он мнется, что-то лепечет про «присутствие нашего танка на чужой территории», про указ президентов, про приказ министра обороны…
   В это время начинает говорить наш военный атташе – по-немецки.
   – Переводи, Леша, – говорю я этому пареньку в галстучке.
   Какой он мне «Алексей Борисович», если я старше его лет на восемь? В гробу и в белых тапочках имел я в виду это чинопочитание!
   Ну, этот Леша – бог в немецком языке! – переводил так классно, что мне казалось, будто наш генерал говорит по-русски…
   – …Люди, ответственные за лживую информацию об исчезновении боевого танка и его механика-водителя, изгнаны из армии, и дело их уже рассматривается военной прокуратурой. Их ждет заслуженное наказание! Старшему сержанту Нартаю Сапаргалиеву министром обороны России объявляется благодарность за сохранение боевой техники и участие в спасении общежития иностранных беженцев. Кроме того, старший сержант Сапаргалиев увольняется из армии с присвоением ему звания «прапорщик» и квалификации «Мастер вождения танка»! Ему возмещаются все суммы из расчета оклада прапорщика за месяцы, проведенные на территории Германии не по своей воле. Рад собственноручно передать эти деньги нашему товарищу Сапаргалиеву! Сапаргалиев!.. Где вы?..
   И вынимает из кожаной папки большой конверт. А Сапаргалиева – нигде нет! Когда он успел смыться?..
   И происходит неловкая заминка. Генерал держит конверт с деньгами, Генеральный консул глазами ищет героя сборища, Петер с Наташей переглядываются, и только я один замечаю, что нет и Лори…
   Я, как сумасшедший, срываюсь с места, бегу за дом к нашему сараю, влетаю туда, и сразу к двери его каморки!
   А оттуда – такие стоны, такие вздохи, такие ахи – словно из порнушного фильма!..
   – Нартай! – кричу. – Ты в своем уме?! Нашел время! Генерал вызывает!!!
   Он, естественно, дверь не открывает и отвечает мне задыхающимся голосом:
   – А хер с ним, с генералом! Подождет… Я его дольше ждал!.. Я теперь вообще – гражданский человек!
   И Лори мне кричит по-немецки:
   – Я так счастлива, Эдди!..
   Тьфу, думаю, да пошли вы к чертовой матери! Кричу ему:
   – Ты хоть переоденься! Мне будет что сказать…
   – Ладно! – хрипит Нартай. – Иди отсюда!
   Я прибегаю обратно, говорю генералу:
   – Он переодевается… Сейчас будет!
   А тут уже наш Генеральный консул выступает. Наташа мне шепчет:
   – Ваш консул так говорит по-немецки, что нашим баварцам у него учиться надо.
   Я к этому Алексею Борисовичу:
   – Переводи, Леша. Я интеллигентный язык с трудом понимаю…
   – Нет вопросов! – говорит Леша. – Федор Николаевич говорит, что сегодня, когда все европейские народы собираются в единую семью, я имею честь представлять здесь – в прекрасном Мюнхене, на замечательной земле Баварии, горячо любимую мною Россию. Новую Россию! Которая, смею надеяться, в будущем займет свое достойное место в европейском сообществе и партнерстве. Нам, новому составу дипломатических работников нового министерства иностранных дел России, обязательно нужно учесть все ошибки работников старого консульства и сделать все возможное, чтобы они никогда не могли быть повторены!
   И так пристально смотрит на меня. Вроде бы извиняется за тех жлобов, на которых мы уже два раза напарывались. Ну, я улыбаюсь ему, дескать, тоже надеемся. А в голове одна мысль – через два часа Нартайчика здесь уже не будет…
   – В благополучном и счастливом исходе этого запутанного дела очень помогли письма и заявления в различные инстанции одного московского писателя, который, оказывается, был знаком с истинным положением вещей…
   Это он о вас так… А фамилию не называет. Ну, да плевать, правда?.. Мы-то знаем – кто есть кто!
   Не успевает Генеральный консул закончить свою речь – появляется Нартай в баварском костюме, который подарили ему Наташа и Петер ко дню рождения еще черт-те когда!..
   Мокрый, взъерошенный, шляпка на одном ухе, тяжело дышит и тихо спрашивает меня, наглец этакий:
   – Ну, что у вас здесь происходит? Когда можно будет уже выпить?
   Только хотел я ему ответить, как берет слово этот чин из бундесвера, и при помощи Леши-переводчика я слышу:
   – Я – человек военный. Буду краток. Счет ничейный. Один-один. Наш Маттиас Руст пролетел на спортивной «Сессне» сквозь все военные кордоны бывшего Советского Союза и посадил свой самолет на Красной площади в центре Москвы. Очень много советских генералов из-за этого сразу стали пенсионерами. Несколько месяцев тому назад русский танк прошел через всю Баварию в Мюнхен и не был засечен ни одним из множества военных постов, которые обязаны были бы знать об этом. Не будем повторять ошибок Советского Союза и увольнять своих генералов. Воздадим должное мастерству вашего танкиста и пожелаем себе иметь таких же механиков-водителей, как ваш господин Нартай! Мы вручаем господину Нартаю официальное приглашение посетить Германию вместе со всей своей семьей в любое удобное для него время. Все расходы за счет бундесвера!
   И вручает Нартайчику это приглашение. И так с улыбкой спрашивает:
   – У вас большая семья?
   Наш Нартайчик сделал глаза щелочками, ухмыльнулся, сукин кот, и по-немецки отвечает:
   – По казахским понятиям – не очень.
   Подскакивает к ним консульский Леша, начинает помогать…
   – А все же? – интересуется бундесверовец.
   – Второго дедушку тоже считать? Он не с нами живет, – спрашивает Нартай.
   Бундесверовец широко улыбнулся, по-купечески развел руками:
   – Конечно, конечно, считайте!
   – Если считать и второго дедушку – то четырнадцать человек, – говорит Нартай.
   Этот бундесверовский генерал, или кто он там есть, чуть в обморок не упал! Но, мужик крепкий, с трудом справился с собой, даже сострить попытался:
   – Что же… Наверное, бундестагу придется сильно сократить расходы на вооружение.
   На что Нартай ему тут же отвечает:
   – Это было бы самое лучшее. Тогда я смог бы захватить и этого дедушку. Он, правда, уже один раз был в Германии, но это было очень давно…
 
   На этот раз, когда провожали Нартая, все были трезвые, как стеклышко. Конечно, выпили по рюмке-другой, но на нормальную поддачу не было ни времени, ни, честно сказать, желания.
   Уж слишком все это было обставлено по-государственному, слишком официально, рассчитано по минутам с военной четкостью. Без панической спешки, но в таком ритме, что не оставалось времени ни вздохнуть, ни оглядеться. И это было самое грустное.
   Мы – Наташа, Петер, Нартайчик и я, вообще, пришли в себя, когда танк уже стоял на железнодорожной платформе, когда катки его были раскреплены, гусеницы заблокированы, а сам он укутан плотными, непромокаемыми тентами.
   Мы сидели в салоне штабного вагона, прицепленного к платформе с танком, и маневровый локомотив тоскливо мотал нас взад и вперед, выбираясь из лабиринта рельс и путей военно-грузового отделения Мюнхенской железной дороги.
   Когда же, наконец, нас прицепили к короткому пассажирскому составу, в вагоне появились еще три человека – Леша-переводчик из нашего консульства и те два мужика из отдела по борьбе с терроризмом и организованной преступностью. Которые приезжали к нам тогда в «Китцингер-хоф».